Керр Филипп. Реквием по Германии

   – Ничего, если я его возьму?
   – Ради Бога.
   – Да, и еще одно. Если вы ненароком встретитесь с фрейлейн Хартман, пожалуйста, сохраните мой визит в секрете.
   – Буду нем как рыба.
   Я собрался уходить.
   – Спасибо, вы мне очень помогли. Да, и удачи вам с вашими развалинами.
   Он криво ухмыльнулся.
   – Да уж, если увидите какую-нибудь шаткую стену, сделайте одолжение, пихните ее хорошенько.
   В тот же вечер я был в «Ориентале». Первое отделение шоу в четверть девятого только начиналось. Обнаженная девица танцевала на площадке, формой напоминающей пагоду, под аккомпанемент инструментального секстета. Глаза у девушки были холодные и жесткие, совсем как абсолютно черная глыба полированного порфира. Презрение, написанное на ее лице, казалось, было таким же несмываемым, как и птички, вытатуированные на по-девичьи маленькой груди. Пару раз ей пришлось сдерживать зевоту, а один раз она состроила гримасу горилле, который был приставлен, чтобы оградить ее от восхищенных почитателей таланта. Когда через сорок пять минут она закончила танцевать, то ее поклон выглядел насмешкой над теми из нас, кто наблюдал за ней.
   Я подозвал официанта и перенес свое внимание на сам клуб.
   На коробке спичек, которую я взял с латунной пепельницы, «Ориентал» рекламировался как «Кабаре прекрасных египетских ночей». Местечко и в самом деле было достаточно непристойным, чтобы сойти за нечто средневековое, по крайней мере, по заштампованным понятиям какого-нибудь постановщика декораций со студии «Зиверинг». Длинная, причудливо изгибающаяся лестница спускалась в помещение, обставленное в мавританском стиле – с позолоченными колоннами, куполообразным потолком и многочисленными персидскими гобеленами на стенах, украшенных псевдомозаикой. Влажный подвальный запах, дым от дешевого турецкого табака и несколько проституток – все это только прибавляло достоверности восточной атмосфере. Я бы не удивился, увидев багдадского вора, садящегося за деревянный инкрустированный стол рядом со мной. Вместо этого я удостоился общества сутенера из Вены.
   – Ищешь хорошенькую девочку? – спросил он.
   – Искал бы, так не пришел сюда.
   Сводник превратно истолковал мои слова и указал на здоровенную рыжеволосую девицу, сидевшую около стойки американского бара, который был здесь явно не к месту.
   – Я могу тебя уютно устроить вот с той.
   – Нет, спасибо. Я отсюда чувствую запах ее трусов.
   – Послушай, пифке, эта маленькая шлюха такая чистая, что ты смело можешь ужинать на ее промежности.
   – Я не настолько голоден.
   – Ну, может, что-то еще? Если тебя волнует триппер, я знаю, где найти чистый снежок без следов. Понимаешь? – Он перегнулся через стол. – Девочка, которая еще школу не кончила. Ну как, заманчиво?
   – Исчезни, висельник, пока я не захлопнул твою крышку.
   Мой собеседник внезапно откинулся на спинку стула.
   – Помедленней на поворотах, пифке, – усмехнулся он, – я ведь только хотел...
   Вдруг он вскрикнул от боли, когда обнаружил, что его поднимают на ноги, держа за бакенбарды, зажатые между большим и указательным пальцами Белински.
   – Ты слышал, что сказал мой друг? – тихо произнес он с угрозой в голосе и, оттолкнув его, уселся напротив меня. – Господи, как же я ненавижу сводников! – пробормотал он, качая головой.
   – Никогда бы не подумал, – съязвил я и помахал официанту, который видел, каким образом ушел сводник, а потому приблизился к столу с большим подобострастием, чем примерный египетский слуга.
   – Что будешь пить? – спросил я американца.
   – Кружку пива, – ответил он.
   – Две порции «Гёссера», – сказал я официанту.
   – Сию минуту, джентльмены. – С этими словами он поспешил прочь.
   – А официант стал более учтивым, – заметил я.
   – Да, несомненно, однако нечего ждать в «Ориентале» роскошного обслуживания. Сюда приходят проигрывать деньги – или на столах, или в постели.
   – А как насчет танцевального шоу? Ты забыл шоу.
   – Как же, забыл! – Он многозначительно рассмеялся и стал объяснять, что старается попасть на шоу в «Ориентале» не реже раза в неделю.
   Я поделился с Белински впечатлениями о девушке с татуировкой на груди. В ответ он покачал головой с видом искушенного равнодушия, и некоторое время мне пришлось выслушивать его пространный рассказ о стриптизершах и экзотических танцовщицах, которых он видел на Дальнем Востоке, где о девушке с татуировкой никто бы не стал и домой писать. Меня все это не слишком интересовало, и, когда Белински закончил наконец свой непристойный рассказ, я с радостью переменил тему разговора.
   – Я нашел девушку Кенига, фрейлейн Хартман – объявил я.
   – Да? И где же?
   – В соседней комнате. Раздает карты.
   – Крупье? Блондиночка с загаром и сосулькой в заднице?
   Я кивнул.
   – Хотел купить ей выпивки, – признался Белински, – но с таким же успехом я мог бы торговать щетками. И не пытайся снискать ее расположение – это дохлое дело, капустник. Она до того холодна, что от ее духов щиплет ноздри. Возможно, если бы ты ее похитил, то у тебя появился бы шанс, да и то весьма сомнительный.
   – Я как раз и думал о чем-то в этом роде. Ладно, давай говорить серьезно. Насколько ты доверяешь здешней военной полиции?
   Белински пожал плечами.
   – Это – настоящая змеиная задница. Но скажи, что конкретно у тебя на уме, тогда я точно отвечу.
   – Как насчет вот такого плана: международный патруль заявляется сюда однажды вечером и арестовывает меня и девушку под тем или иным предлогом. Затем они отвозят нас на Кэртнерштрассе, где я начинаю твердить, что произошла ошибка. Может быть, какие-то деньги перейдут из рук в руки, чтобы все это выглядело и в самом деле убедительно. Знаешь, людям зачастую нравится думать, будто вся полиция подкуплена, ведь так? Может, они с Кенигом по достоинству оценят эту замечательную деталь? В любом случае, когда полицейские нас отпустят, я намекну Лотте Хартман: помог ей потому, что нахожу ее привлекательной. Ну, естественно, она будет мне благодарна и захочет дать это понять, только у нее есть этот друг-джентльмен, способный отплатить мне так или иначе, ну, например, пристроить к какому-нибудь делу. – Я прервался и зажег сигарету. – Ну, что ты обо всем этом думаешь?
   – Во-первых, – сказал Белински задумчиво, – в это заведение международный патруль не пустят, о чем, кстати, у дверей есть большая вывеска. Десять шиллингов, которые ты платишь за вход, обеспечивают ночное членство в частном клубе, и это означает, что международный патруль не может этак запросто заявиться сюда пачкать ковер и пугать прекрасных дам.
   – Ну хорошо, – сказал я, – тогда немного изменим сценарий. Они ждут снаружи и проводят проверку наугад, когда люди выходят из клуба. Ведь делать это им ничто не может помешать? Они задерживают нас с Лоттой, якобы заподозрив ее в том, что она шлюха, а меня – в каком-нибудь мошенничестве...
   Подоспел официант с нашим пивом, а тем временем началось второе отделение шоу. Белински, потягивая пиво, откинулся в кресле, чтобы лучше видеть происходящее на сцене.
   – Мне вот эта девица нравится, – проворчал он, зажигая трубку. – У нее задница, как западное побережье Африки. Сам сейчас увидишь.
   Умиротворенно попыхивая трубкой, зажатой между скалящимися зубами, Белински не сводил глаз с девушки, которая стягивала с себя бюстгальтер.
   – Это может сработать, – вернулся он наконец к прерванному разговору, – только не старайся подкупить кого-нибудь из американцев. Да, если ты хочешь изобразить, будто даешь взятку, тогда нужно, чтобы это был или иван, или французишка. Кстати, служба контрразведки включила русского капитана в международный патруль. Похоже, он собирается заработать себе на проезд до Соединенных Штатов, поэтому корпит над уставами, документами, предупреждениями – все, как обычно. Симуляция ареста – это, должно быть, в его власти. И, по счастливому совпадению, русские в этом месяце будут на стуле, поэтому, наверное, окажется достаточно просто устроить этот спектакль в ночь, когда он заступит на дежурство.
   Ухмылка Белински стала шире: танцующая девушка спустила трусы со своей внушительной задницы, оставив крошечную полоску ткани, едва прикрывающую ее сокровенные места.
   – Ты только посмотри на это! – захихикал он, веселясь, как школьник. – Вставьте ее задницу в хорошую рамку, и я с удовольствием повешу ее на стену. – Он отодвинул стакан с пивом и похотливо мне подмигнул. – Вот что я про вас, капустников, скажу: вы своих женщин делаете так же хорошо, как и свои автомобили.

Глава 20

   Одежда, я заметил, стала лучше на мне сидеть. Брюки перестали свисать, точно клоунские панталоны. Надевая пиджак, я больше не напоминал школьника, который оптимистически примеряет костюм умершего отца. А воротник рубашки прилегал к шее так же плотно, как повязка на руке трусишки. Без сомнения, пара месяцев, проведенных в Вене, добавили мне солидности, поэтому теперь я скорее походил на человека, который только что попал в советский лагерь для военнопленных, чем на того, кто вернулся оттуда. Но, несмотря на то что мне это нравилось, я вовсе не собирался терять форму и решил меньше сидеть в кафе «Шварценберг», а больше двигаться.
   Наступило то время года, когда на обнаженных зимой деревьях начинают набухать почки и решение надеть пальто уже не является автоматическим. Так как небо было совершенно голубым, не считая меловой точки облачка, я решил прогуляться вокруг Кольца и подвергнуть мой пигмент воздействию солнечного света.
   Подобно люстре, слишком большой для комнаты, в которой висит, официальные здания на Рингштрассе, построенные во времена великого имперского оптимизма, выглядели слишком уж величественными, слишком помпезными для новой Австрии. Страна с шестимиллионным населением, Австрия напоминала окурок очень большой сигары. Я гулял не столько на Кольцу города, сколько по кольцу дыма.
   Американский часовой возле реквизированного США отеля «Бристоль» подставил свое розовое лицо лучам утреннего солнца. Его русский двойник, охраняющий также реквизированный «Гранд-отель» по соседству, выглядел так, будто всю жизнь провел на свежем воздухе.
   Перейдя на южную сторону Рингштрассе, чтобы быть поближе к парку, я подошел к Шубертрингу и уже поравнялся с русской комендатурой, разместившейся в бывшем отеле «Империал», когда большая красноармейская штабная машина остановилась около огромной красной звезды и четырех кариатид, которые обрамляли вход. Дверца машины распахнулась, и из нее вышел полковник.
   Казалось, он совершенно не удивился, встретившись со мной лицом к лицу. Такое впечатление, будто он ожидал увидеть меня здесь на прогулке. Он спокойно посмотрел на меня, точно мы всего несколько часов назад сидели в его кабинете в «маленьком Кремле» в Берлине. Должно быть, у меня отпала челюсть, потому что через секунду он улыбнулся, пробормотал: «Доброе утро», а затем прошел в комендатуру, сопровождаемый несколькими младшими офицерами, которые подозрительно на меня покосились. Я же остолбенел, совершенно потеряв дар речи.
   Не понимая, с чего это Порошину вдруг понадобилось появиться в Вене, я побрел назад через дорогу в кафе «Шварценберг», причем в такой задумчивости, что едва не стал жертвой старушки на велосипеде, которая яростно мне сигналила.
   Я уселся за своим излюбленным столиком, чтобы поразмышлять о появлении Порошина на месте действия, и заказал легкую закуску – мое желание поддерживать форму пошло прахом. Присутствие полковника в Вене, казалось, станет легче объяснить, выпив кофе и съев пирог. В конце концов, а почему бы ему и не приехать? Полковник МВД, видимо, мог ездить, куда пожелает. То, что он ничего мне больше не сказал, не поинтересовался моими успехами в расследовании дела его друга, судя по всему, связано с присутствием двух других офицеров. Ему ведь достаточно лишь поднять трубку и позвонить в штаб-квартиру международного патруля, чтобы узнать, в тюрьме Беккер или нет. И все же я нутром чувствовал, что появление Порошина в Вене связано с моим собственным расследованием и не обязательно изменит что-то к лучшему. Подобно человеку, позавтракавшему черносливом, я сказал себе, что очень скоро что-нибудь обязательно замечу.

Глава 21

   Каждая из четырех держав-победительниц по очереди на месяц принимала на себя административную ответственность за управление Внутренним городом. «Быть на стуле» – вот как это назвал Белински. Стул, который имелся в виду, находился в зале заседаний штаб-квартиры объединенных сил во дворце Ауэрсперг. Но одновременно это было и место рядом с водителем в машине международного патруля, который теоретически подчинялся приказам объединенных сил, практически управляли им и обеспечивали его деятельность американцы. Все машины, бензин и масло, радиоприемники, детали к ним, обслуживание машин и радио, управление системой радиосети и организация патрулирования – за все это отвечал 796-й отряд войск Соединенных Штатов. Это означало, что управлял машиной всегда американец, он же вел переговоры по радио. А восседание на «стуле» являлось этаким преходящим праздником, по крайней мере в том, что касалось самого патруля.
   Хотя жители Вены и говорили по привычке «четверо в джипе» или иногда «четыре слона в джипе», в действительности от джипа уже давно отказались, так как в нем было слишком тесно патрулю из четырех человек и коротковолновому передатчику, уже не говоря об арестантах, и предпочли ему командно-разведывательную полуторку.
   Все это я узнал от русского капрала в грузовике международного патруля, припаркованного неподалеку от казино «Ориентал» на Питерсплац, когда сидел под арестом, ожидая, пока коллеги капрала заберут Лотту Хартман. Так как капрал не говорил ни по-французски, ни по-английски и только чуть-чуть по-немецки, то он был буквально счастлив представившемуся случаю немного поболтать на родном языке, пусть даже и с русскоговорящим арестантом.
   – Я не знаю точно, за что вас арестовали, – вроде бы все это как-то связано с делами на черном рынке, – извинился он. – Вам все объяснят, когда мы доберемся до Кэртнерштрассе. Оба и узнаем. Все, о чем я могу вам рассказать, – так это о процедуре. Мой капитан заполнит ордер на арест в двух экземплярах и передаст обе копии австрийской полиции. Они направят одну копию в Военное правительство, ответственному за общественную безопасность. Если ваше преступление в компетенции военного суда, то обвинение подготовит мой капитан, а если – австрийского суда, то местной полиции будут даны соответствующие инструкции. – Капрал нахмурился. – Вообще-то, честно вам скажу, мы сейчас не слишком волнуемся по поводу преступлений, связанных с черным рынком, или проституции и незаконной торговли спиртными напитками, если уж на то пошло. Нас в основном интересуют контрабандисты или незаконные эмигранты. Уверен, те три ублюдка думают, что я сошел с ума, но у меня свои инструкции.
   Я сочувствующе улыбнулся, выразил ему признательность за объяснение и только было собрался угостить его сигаретой, как дверца грузовика распахнулась и французский патрульный помог очень бледной Лотте Хартман забраться внутрь и занять место рядом со мной. Потом он сам и его коллега-англичанин влезли следом за ней, закрыв дверь изнутри. Страх девушки ощущался почти так же сильно, как запах ее духов.
   – Куда они нас везут? – прошептала она мне.
   Я сказал ей, что мы едем на Кэртнерштрассе.
   – Разговаривать не положено, – оборвал меня английский полицейский на ужасающем немецком. – Арестованные не должны шуметь, пока мы не прибудем на место.
   Я улыбнулся про себя. Единственный второй язык, на котором англичанин сможет когда-либо сносно говорить, – это язык бюрократии.
   Штаб-квартира международного патруля была расположена в старинном дворце, который находился на расстоянии полета брошенного окурка от Оперного театра. Грузовик остановился у входа, и нас сквозь огромные стеклянные двери ввели в холл, оформленный в стиле барокко. Вездесущие каменотесы Вены на славу здесь потрудились: всюду возвышались многочисленные атланты и кариатиды. Мы поднялись по лестнице, широкой, как железнодорожная колея, прошли мимо урн и бюстов давно забытых дворян, миновали пару дверей, которые были длиннее ног циркового великана, и оказались внутри лабиринта кабинетов со стеклянными стенами. Русский капрал открыл дверь одного из них, впустил нас туда и приказал ждать.
   – Что он сказал? – спросила фрейлейн Хартман, едва он закрыл за собой дверь.
   – Он приказал ждать.
   Я сел, зажег сигарету и оглядел комнату: письменный стол, четыре стула, а на стене – большая деревянная доска объявлений, какие можно увидеть около церквей, однако эта была на кириллице, с написанными мелом колонками цифр и имен, озаглавленных: «Разыскиваются», «Пропавшие», «Угнанные машины», «Срочные сообщения», «Часть I. Приказы», «Часть II. Приказы». В колонке, озаглавленной «Разыскиваются», значилось мое собственное имя и имя Лотты Хартман. Русский любимец Белински постарался на славу, придав аресту невероятную убедительность.
   – Вы не знаете, в чем дело? – спросила Лотта нервно.
   – Нет, – солгал я. – А вы?
   – Нет, конечно нет! Тут, должно быть, какая-то ошибка.
   – Очевидно.
   – Вы, похоже, совсем не беспокоитесь. Или, может, просто не понимаете, что это русские приказали нас сюда привезти.
   – Вы говорите по-русски?
   – Конечно нет, – сказала она нетерпеливо, – но американский полицейский, который меня арестовал, сказал, что действует по требованию русских и сам понятия ни о чем не имеет.
   – Ну, иваны ведь председательствует в этом месяце, – сказал я задумчиво. – А что сказал француз?
   – Ничего. Он в основном пялился на меня спереди.
   – Еще бы, – улыбнулся я ей, – есть на что взглянуть.
   Она ответила мне саркастической улыбкой:
   – Признаться, я не думаю, что они привезли меня сюда, чтобы увидеть дрова, сложенные перед хижиной. А вы? – Говорила Лотта с явной неприязнью, но тем не менее приняла предложенную мной сигарету.
   – Мне кажется, лучшей причины не найти.
   Она чертыхнулась вполголоса.
   – А ведь я вас видел, – сказал я. – В «Ориентале».
   – Вы кем были во время войны – воздушным наблюдателем?
   – Будьте умницей. Может, я смогу вам помочь.
   – Сначала помогите самому себе.
   – Да уж в этом будьте уверены.
   Наконец дверь кабинета открылась, и в комнату вошел высокий плотный офицер Красной Армии. Он представился капитаном Руставели и занял место за столом.
   – Послушайте, – потребовала Лотта Хартман, – не могли бы вы объяснить, почему меня привезли сюда среди ночи? Что, черт возьми, здесь происходит?
   – Всему свое время, фрейлейн, – ответил он на безукоризненном немецком. – Пожалуйста, садитесь.
   Она тяжело опустилась на стул рядом со мной и стала угрюмо его разглядывать. Капитан посмотрел на меня:
   – Герр Гюнтер?
   Кивнув, я сказал ему по-русски, что девушка говорит только на немецком.
   – Я покажусь ей более впечатляющим сукиным сыном, если мы с вами будем придерживаться языка, которого, она не понимает.
   Капитан Руставели в ответ холодно на меня посмотрел, и на мгновение я запаниковал: неужели что-то не получилось и Белински не смог объяснить этому русскому офицеру, что наш арест был сфабрикован?
   – Очень хорошо, – сказал он после продолжительной паузы. – Тем не менее нам все-таки придется изображать допрос. Могу ли я взглянуть сначала на ваши бумаги, герр Гюнтер? – По акценту я признал в нем грузина. Совсем как товарищ Сталин.
   Я полез во внутренний карман пиджака и передал ему удостоверение личности, в которое по совету Белински вложил два стодолларовых банкнота, пока сидел в грузовике. Руставели как ни в чем не бывало опустил деньги в карман брюк. Краешком глаза я увидел, что у Лотты Хартман челюсть отвалилась до колен.
   – Очень щедро, – пробормотал он, крутя мое удостоверение волосатыми пальцами. Затем он открыл папку с моим именем на ней. – Хотя совершенно ни к чему, уверяю вас.
   – Подумайте о чувствах девушки, капитан. Вы же не хотите, чтобы я пошел против ее предрассудков, не так ли?
   – Конечно нет. Хорошенькая, не правда ли?
   – Очень.
   – Думаете, шлюха?
   – Да, или что-то вроде того. Я только предполагаю, конечно, но она, по-моему, из тех, кому нравится лишать мужчину гораздо большего, чем десять шиллингов и его нижнее белье.
   – Она не из тех, в кого следует влюбляться, хотите вы сказать?
   – Это все равно что класть конец на наковальню.
   В кабинете было жарко, и Лотта расстегнула жакет, позволяя Руставели разглядеть большую ложбинку между грудями.
   – Допрос, признаюсь, редко бывает таким забавным, – сказал он и, бросив взгляд на свои бумаги, добавил: – У нее красивые сиськи. Такого рода истины я уважаю.
   – Полагаю, вам, русским, виднее.
   – Ну, не знаю, чего вы хотите добиться этим маленьким представлением, но надеюсь, что ее вы обязательно получите. По-моему, нет приятнее причины, по которой можно решиться на все эти перипетии. У меня лично, признаюсь, ну просто сексуальное заболевание: мой конец опухает каждый раз, когда я вижу женщину.
   – Полагаю, это и делает вас абсолютно типичным русским.
   Руставели криво улыбнулся:
   – Между прочим, вы говорите на слишком хорошем для немца русском, герр Гюнтер.
   – Вы тоже, капитан, – для грузина. Откуда вы родом?
   – Из Тбилиси.
   – Место рождения Сталина?
   – Нет, Боже сохрани. Это – несчастье Гори. – Руставели закрыл мое дело. – Ну как, должно быть, достаточно, чтобы произвести на нее впечатление?
   – Да, вполне.
   – Что мне ей сказать?
   – По имеющейся у вас информации, она – шлюха, – объяснил я, – поэтому вы не хотите ее отпускать, но потом позволите мне вас уговорить.
   – Ну, кажется, все в порядке, герр Гюнтер, – сказал Руставели, снова переходя на немецкий. – Извините за то, что мы вас задержали. Можете идти.
   Взяв из его рук удостоверение личности, я встал и направился к двери.
   – А как насчет меня? – простонала Лотта.
   Руставели покачал головой:
   – Боюсь, вам придется остаться, фрейлейн. Врач из отряда по борьбе с проституцией скоро будет здесь. Он задаст вам несколько вопросов касательно вашей работы в «Ориентале».
   – Но я крупье, – запричитала она, – а не шлюха.
   – Это не соответствует информации, имеющейся у нас.
   – Какой информации?
   – Несколько девушек упомянули ваше имя.
   – Какие девушки?
   – Проститутки, фрейлейн. Возможно, вам придется подвергнуться медицинскому осмотру.
   – Медицинскому осмотру? Для чего?
   – С целью выявить венерическое заболевание, конечно.
   – Венерическое заболевание?
   – Капитан Руставели, – вмешался я, перекрывая оскорбленный возглас Лотты. – Позвольте поручиться за эту женщину. Не сказал бы, что знаю ее близко, но достаточно долге, чтобы утверждать совершенно категорически: она не проститутка.
   – Ну... – недоверчиво протянул он.
   – Разве она похожа на проститутку?
   – Откровенно говоря, мне еще предстоит встретить австрийскую девушку, которая не торгует собой. – На минуту он закрыл глаза, а затем покачал головой. – Нет, я не могу идти против протокола. Обвинение серьезное: заразилось много русских.
   – Насколько я помню, вход в «Ориентал», где арестовали фрейлейн Хартман, солдатам Красной Армии запрещен. Мне казалось, что ваши люди более склонны посещать «Мулен Руж» на Валфишгассе.
   Руставели поджал губы и передернул плечами.
   – Это правда. Но тем не менее...
   – Послушайте, если нам снова придется встретиться, капитан, мы обсудим возможность возмещения мной Красной Армии любого ущерба, связанного с нарушением протокола. Пока же не удовольствуетесь ли вы моей личной уверенностью в хорошей репутации фрейлейн?
   Руставели задумчиво почесал заросший подбородок.
   – Ну что ж, – сказал он, – меня убедила ваша уверенность. Но помните, у меня есть ваши адреса. Нам ничего не стоит, если понадобится, арестовать вас вновь.
   Он повернулся к Лотте Хартман и сказал ей, что она свободна и может уходить.
   – Слава Богу! – выдохнула она и вскочила на ноги.
   Руставели кивнул капралу, стоящему на страже по другую сторону грязной стеклянной двери, а когда тот вошел, приказал ему проводить нас до выхода из здания. Засим капитан щелкнул каблуками и извинился за «ошибку», чтобы произвести впечатление не только на Лотту, но и на капрала.
   Мы вслед за капралом спустились по парадной лестнице – звук наших шагов отдавался от нарядных карнизов потолка – и прошли через изогнутые дугой стеклянные двери на улицу. Капрал наклонился над мостовой и смачно сплюнул в сточную канаву.
   – Ошибка, да? – издал он горький смешок. – Помяните мое слово, меня за все и взгреют.
   – Надеюсь, что нет, – попытался успокоить его я, но он пожал плечами, поправляя шапку из овчины, и устало поплелся обратно в штаб-квартиру.
   – Полагаю, мне следует вас поблагодарить, – сказала Лотта, поднимая воротник своего жакета.
   – Пустяки, – сказал я и пошел по Рингштрассе. Она мгновение поколебалась и побежала за мной.
   – Подождите, пожалуйста, – сказала она.
   Я остановился и обернулся. В фас ее лицо выглядело даже привлекательнее, чем в профиль: излишняя длина носа казалась менее заметной. И она отнюдь не была холодна. Белински ошибся, приняв цинизм за равнодушие. Я подумал, что она могла соблазнять мужчин, хотя после того, как однажды целый вечер наблюдал за ней в казино, причислил ее к категории тех женщин, которые лишь дразнят близостью, чтобы в конце концов отказать в ней.