Страница:
При виде того, что дело уплывает из рук, – Ньютон напомнил его светлости, что обладание есть основание для закона, – благородное лицо Лукаса ужасно покраснело, и он обрушился на Ньютона со страшными угрозами, обещая ему множество неприятностей во время следующего заседания суда. Ньютон сделал вид, что вовсе не слышит его угроз. Он принялся внимательно изучать веревку, поскольку до этого у него такой возможности не было.
– Какая неприятность, – вздохнул Ньютон.– Несчастный майор.
Я не испытывал никаких симпатий к майору, который пытался прикончить меня кинжалом, но мне тоже стало его жалко, как и всякого самоубийцу, ведь закон не позволяет хоронить их на обычном кладбище. И я пробормотал что-то в этом роде себе под нос.
– По долгу службы я присутствовал на многих казнях и знаю, что становится с шеей человека при повешении, – сказал Ньютон.– Я наблюдал, что шея ломается довольно редко и что чаще всего смерть наступает от удушения. Легкие лишены доступа воздуха, но самое главное, если верить книге Уильяма Гарвея, заключается в том, что в мозг перестает поступать кровь. Когда человека вешают перед потрошением, веревка не успевает затянуться туго, как при обычном повешении. И еще я заметил, что при каждом виде наказания петля оставляет на шее разные отметки, так что совсем нетрудно отличить человека, которого медленно удушают на веревке, от того, кого повесили сразу. При повешении уровень натяжения веревки всегда намного выше, к тому же она редко опоясывает шею по горизонтали. Обычно след наблюдается вокруг гортани спереди и затем поднимается к узлу с его характерным положением за или под тем или другим ухом либо на затылке. Таким образом, у большинства повешенных петля естественным образом вдавливается глубже всего с противоположной стороны от узла. Однако в данном случае можно заметить, что на шее остались четкие отпечатки веревки в двух разных местах.
Я посмотрел на шею Морнея, пытаясь не обращать внимания на опухший язык, торчащий изо рта, словно третья губа, и глаза, выступающие настолько, что они напоминали пару сочащихся язв, и действительно увидел два следа от веревки на сломанной шее майора.
– И что это означает? – с сомнением спросил я.– Что веревка соскользнула, когда он спрыгнул вниз?
– Нет, – уверенно возразил Ньютон.– Не вызывает сомнений, что его задушили до того, как сбросили с башни. А поскольку удушение никак нельзя счесть самоубийством, мы должны сделать вывод, что майора убили.
– В самом деле?
– Несомненно, – кивнул Ньютон.– Первый след виден даже на задней части шеи, где кожа значительно грубее, а ткани плотнее, – такой след может быть оставлен только с применением большой силы и говорит о том, что майор отчаянно сопротивлялся. Более того, эта отметка горизонтальна, чего и следовало ожидать при нападении сзади. А теперь взгляните, насколько отличается второй след, почти вертикальный и без следов сопротивления. Из этого вытекает, что человек был уже мертв, когда его повесили.
Оставалось сделать вывод, что Ньютон знает о повешенных никак не меньше, чем сам Джек Кетч29, так что возразить ему было некому, а я и вовсе не мог произнести ни слова. Как всегда, меня поразили удивительные познания доктора Ньютона. Кто знает, быть может, так и должно быть: человек, сумевший объяснить тяготение, должен хорошо разбираться в вопросах повешения – более того, быть воодушевлен ими; с тех пор я часто задумывался о том, что Ньютона должны завораживать виселицы. Со своей стороны могу лишь сказать, что смотреть на повешенного без отвращения трудно, о чем я тут же и сообщил Ньютону.
– Все доктора, с которыми мне доводилось обсуждать эти проблемы, – хладнокровно продолжал Ньютон, – утверждают, что смерть через повешение не вызывает боли, поскольку циркуляция крови в мозгу прекращается и человек моментально перестает владеть всеми своими чувствами.
– Хотел бы я увидеть человека, который перенес бы это испытание с улыбкой на лице.
– Что? – воскликнул Ньютон, прекращая обследовать шею майора и принимаясь за изучение его рук, словно древний хиромант, пытающийся найти причины гибели несчастного майора в его ладонях.– Вы полагаете, что нам следует отпускать на свободу негодяев, которые заслуживают виселицы?
– Мне кажется, есть большая разница между мимолетным заблуждением и кровавым преступлением.
– О, из вас вышел бы отличный адвокат, – насмешливо сказал Ньютон. Затем, не выпуская рук Морнея, он попросил меня обратить внимание на его пальцы.– Взгляните на ногти. Они обломаны и окровавлены, словно он пытался сорвать веревки. Настоящий самоубийца должен встречать смерть спокойно. Не исключено, что Морней поранил своего убийцу. Быть может, на его руках или лице остались царапины.
Ньютон разжал челюсти мертвеца, отодвинул в сторону язык и быстро пошарил у него во рту. Ничего там не найдя, он принялся исследовать содержимое карманов.
– Сожалею, что не сумел предвидеть такой поворот событий, – признался Ньютон.– Это моя вина. Правду сказать, мне и в голову не пришло, что они могут убить своего товарища. Остается утешаться тем, что, если я смогу доказать факт убийства, а не самоубийства, Морней избежит позорного погребения. Тем не менее, если я не ошибаюсь, еще вчера вечером он пытался вас убить. Почему же сегодня вы о нем печалитесь?
– Мне жаль всякого, кто встречает свой конец таким образом, – ответил я.
Ньютон немного помолчал.
– Ага, а что у нас здесь? – Его тонкие длинные пальцы вытащили письмо, которое он тут же нетерпеливо развернул.– Вот теперь у нас кое-что появилось! – воскликнул он, очень довольный находкой.– Тот же шифр, что и в предыдущих посланиях.
Он показал мне письмо, которое выглядело так:
ЭЦАЙЭЪЕГУМКАГИПЩЫЬИМНЖСАЭББСБ
ТЭЭЦЧЮЫЭЮУФЯЁГПВЯЪЙХХЧВДШТЛЙЖ
ЧРПБГШЖГЪВЩТДКЁЮГБЁЮАЗЭБЛМСЁАЖ
ЯЦЙЬЁКФББЖОЭЩЭЗХКБЗБЭЭШЁЪБЮЬКЕ
БЯШЕТЭИЁВЕЩШЛЗЕЦЭЪЙЧЕШМЫЁЫЭЪ
ЗБТЯЫИЬВЁЗГСВРЪБЯЕЁЯНМЕШВГЗВГЕЯ
МЖЦЮЯЛЗШЗСЖТЪЗНАНЧСФНДЖНЯЦБ
КАИЙРЕКЯОЕДИККГБЯИНЁЖМНЪЗЪПЙ
БЕЕЕКЭБИТОРЫКХАМЙИТММАКВРЯФЭС
ФНЬЪЖЖРЙДИРЕНЛОТПЁИОХДШНФЗРЬ
ЫЧЩСЖКФКГЗЬТФФТЭЪТБДКЩШТБЗ
– Превосходно, – заявил Ньютон, засовывая письмо в карман.– Материала становится все больше. Теперь наконец можно рассчитывать на какое-то продвижение вперед.
– После трех убийств очень бы хотелось в это верить.
– Четырех, – поправил меня Ньютон.– Вы все время забываете о Джордже Мейси.
– Я не забыл, – ответил я.– Как можно забыть такую смерть? Но по-вашему же указанию я выбросил ее из головы. Во всяком случае, попытался. И все же иногда мне кажется, что его смерть не может быть связана с этими тремя.
Ньютон проворчал в ответ что-то невнятное. Когда мы шагали обратно в его кабинет, он молчал – очевидно, его занимала смерть несчастного майора. Однако мы пошли не по Уотер-лейн, а по Минт-стрит; хотя доктор ничего и не сказал, я понимал, что он больше не хочет встречаться с лордом Лукасом. Я даже слегка приотстал, чтобы не мешать моему наставнику размышлять.
Когда мы добрались до его кабинета на Монетном дворе, я принес по кружке сидра каждому из нас – Ньютон всегда пил его с удовольствием – и еще некоторое время наблюдал за размышлениями доктора. Он уселся в свое любимое кресло у камина, снял парик – верный знак того, что он хочет создать максимально благоприятные условия для своего мозга, – сжал кружевной галстук двумя руками и натянул его концы, словно гарроту, как будто пытаясь выжать что-нибудь полезное из своей головы.
Некоторое время мне казалось, что он продолжает обвинять себя в допущенной ошибке или погрузился в размышления относительно шифра, хотя он больше не доставал письмо, найденное в кармане майора. Впрочем, я знал, что он с одного взгляда способен запомнить все, что написано на листе бумаги. Просидев больше часа с котом на коленях, Ньютон вновь заговорил, произнеся единственное слово:
– Удивительно.
– О чем вы, сэр?
– Об убийстве майора Морнея, естественно.
– Со всем моим уважением, доктор, но я уже целый час размышляю о том, какое оно удивительное. По сравнению с предыдущими.
– А что вы говорили относительно Джорджа Мейси?
– Ничего, сэр. В течение часа я не произнес ни слова.
– Нет, в саду пробирщиков. О чем вы тогда говорили?
– Я лишь сказал, что трудно поверить в существование связи между убийством Мейси и тремя более поздними убийствами, сэр.
– Но почему?
– Из-за отсутствия характерных признаков, сэр.
– Разве в убийстве майора Морнея есть такие признаки? – спросил Ньютон.
– Но, сэр, вы нашли зашифрованное письмо. Впервые мы столкнулись с шифром, когда был убит Кеннеди, а потом после убийства Мерсера.
– Что-нибудь еще? Я немного подумал.
– Больше я ничего не заметил, – признался я.
– Вот это и является самым удивительным в последнем убийстве, – объяснил Ньютон.– Полное отсутствие характерных признаков. Никаких мертвых воронов. Во рту убитого нет камней. Нет павлиньих перьев. Нет флейты. Только тело и зашифрованное письмо. Такое впечатление, что убийца из Тауэра стал немым.
– В самом деле, сэр. Возможно, убийце нечего нам сказать. И если бы не шифрованное письмо, можно было бы предположить, что майора Морнея убил не тот человек, который расправился с Кеннеди и Мерсером. И не тот, кто прикончил Джорджа Мейси.
Ньютон вновь погрузился в долгое молчание – в подобных случаях лучше всего было составить ему компанию. Именно в такие моменты я старался выбросить из головы убийства в Тауэре, мысленно брал вышивку и шелковыми стежками принимался вышивать узор моей любви к мисс Бартон. К этому моменту там уже было на что посмотреть. И я мечтал о том, как мы снова проведем вместе время, ведь этим вечером я должен был ужинать в доме ее дяди. Наверное, мои мысли как-то отразились на лице, поскольку Ньютон поднял голову и заявил, что пришло время отправляться на Джермин-стрит. Мое сердце дрогнуло, а уши запылали, и я порадовался, что ношу парик, так что Ньютон не увидел моего смущения и не смог пошутить на эту тему.
Мы молчали по дороге на Джермин-стрит, и мне вдруг пришло в голову, что вся его враждебность к монашеским орденам не помешала бы ему стать отличным монахом вроде его героя, Джордано Бруно. Бруно казнили как еретика в 1600 году из-за его теории бесконечности Вселенной и множественности миров и из-за его верности учению Коперника. Ньютон восхищался Бруно, которого подозревали в ереси арианства, и, конечно, два этих замечательных человека имели много общего, хотя не думаю, что они понравились бы друг другу. Как и Каин, гении не выносят своих братьев.
А еще гений не может всегда быть честным. Я уже знал, что в Кембридже, чтобы сохранить должность профессора математики, Ньютон делал вид, будто он верен догмату Троицы. И я был почти уверен, что он демонстрирует ложную религиозную ортодоксальность своей племяннице, мисс Бартон.
Она была рада, когда увидела, что я сопровождаю ее дядю, клянусь. Она даже покраснела, увидев меня в своей гостиной, и, заикаясь, приветствовала меня, отчего по всему моему телу разлилось приятное тепло, словно я уже успел выпить чашу подогретого вина, которое она быстро для нас приготовила. На ней был модный высокий чепец из кружев и лент, янтарное ожерелье и серебристая кружевная накидка, открывающая вышитый корсет. Этот наряд необыкновенно шел мисс Бартон.
После ужина мисс Бартон спела под собственный аккомпанемент на клавесине – наверное, подобные звуки можно услышать в раю. У нее был чудесный голос, не сильный, но чистый, хотя мне кажется, Ньютона музыка оставляла равнодушным. Наконец он встал, снял парик, который мисс Бартон тут же заменила изящным алым ночным колпаком с собственной вышивкой, и слегка поклонился в мою сторону.
– Мне бы хотелось заняться шифром, – объяснил он.– Поэтому я прощаюсь с вами, мистер Эллис.
– В таком случае мне тоже пора.
– Вы уже уходите? – спросила мисс Бартон.
– Прошу вас, посидите еще немного, мистер Эллис, – попросил Ньютон.– Составьте компанию мисс Бартон. Я настаиваю.
– Тогда, сэр, я останусь.
Ньютон скрылся в библиотеке, а мисс Бартон нежно улыбнулась мне, и несколько минут мы просидели в молчании, наслаждаясь проведенными наедине мгновениями, ведь такое случилось в первый раз. Миссис Роджерс давно отправилась спать. Постепенно мы завязали беседу: обсудили войну в Нидерландах и последнюю книгу мистера Драйдена – перевод Вергилия, новую пьесу мистера Сазерна под названием «Последняя молитва девушки», которая произвела на мисс Бартон большое впечатление. Сначала мисс Бартон немного нервничала, но потом стала успокаиваться.
– Я не видел этой пьесы, – признался я, хотя мог бы добавить, что ее дядя слишком нагружает меня работой и у меня не остается времени для театра.– Однако я видел его предыдущую пьесу «Оправдания жены».
– А я ее не смотрела, но читала. Скажите мне, мистер Эллис, вы согласны с тем, что рогоносцы сами виноваты в своих неприятностях?
– Поскольку я не женат, мне трудно судить, – ответил я.– Но мне кажется, что муж может сам спровоцировать жену на измену.
– Я с вами совершенно согласна, – заявила она.– Однако я не считаю, что женатый мужчина обязательно должен быть рогоносцем. Это было бы позором для всех женщин.
– Да, конечно.
Так мы беседовали некоторое время, но мне было трудно избавиться от ярких воспоминаний, оставшихся после визита к миссис Марш. Шлюха по имени Дебора, похожая на мисс Бартон, как две груши с одного блюда, стояла у меня перед глазами, и я опасался, что вот сейчас мисс Бартон сбросит свою накидку, распустит вышитый корсет, вскочит на обеденный стол и примет неприличную позу для моего увеселения.
Если быть откровенным до конца, то беседа с мисс Бартон меня поразила: она рассуждала слишком умно и сложно для девушки своего возраста. Мисс Бартон спросила у меня о расследовании убийств в Тауэре, и я очень быстро понял, что она вовсе не скромная и застенчивая девушка, как о ней говорил Ньютон. Ее речь была живой и образной, а ум показался мне не менее пытливым и острым, чем у ее дядюшки. Несомненно, она не меньше Ньютона хотела ставить эксперименты над собой – даже в большей степени, как мне предстояло обнаружить в дальнейшем. Но пока сады ее разума были лишены той симметрии и логики, которая отличала ее дядю, – они еще не успели созреть и вырасти.
– Мистер Эллис, – наконец сказала она, – я бы хотела, чтобы вы сели рядом со мной.
Я придвинул свой стул к ней.
– Если хотите, можете взять меня за руку, – добавила она.
Я так и сделал.
– Мисс Бартон, – начал я, вдохновленный ее близостью, – вы самое прелестное существо из всех, что мне доводилось видеть.
И я поцеловал ей руку.
– Милый Том, – сказала она.– Вы поцеловали мою руку. Но разве вы не хотите поцеловать меня как следует?
– С удовольствием, мисс Бартон, – сказал я, наклонился и целомудренно поцеловал ее в щеку.
– Вы поцеловали меня, как дядя, – укоризненно сказала она.– Неужели вы не можете поцеловать меня в губы?
– Если вы позволите, – ответил я и осторожно поцеловал нежный бутон ее губ.
А потом мы сидели рядом, я держал ее за руку и говорил о своей любви.
Она ничего не ответила, словно уже знала о силе моих чувств и приняла их выражение как должное. Неожиданно мисс Бартон заговорила о поцелуе, используя такие обороты речи, словно мы находились на заседании королевского суда.
– Это было так познавательно, – сказала она, сжимая мои пальцы.– Быстро, но стимулирующе. Вы можете сделать это снова, как только пожелаете. Только на этот раз, пожалуйста, подольше.
Когда я опять поцеловал ее, она удовлетворенно вздохнула и облизала губы, словно ей понравился вкус, а потом ослепительно улыбнулась. Я тоже улыбнулся ей с небес, на которых пребывал. В Англии молодые женщины часто проявляют активность в подобных случаях, иногда с одобрения родителей. Пару раз я обнимался с девушкой в присутствии ее матери и сестер. Однако я никак не ожидал, что девушка с внешностью ангела окажется такой решительной.
– Если хотите, можете прикоснуться к моей груди, – предложила она.– Давайте я сяду к вам на колени, чтобы вам было удобнее меня обнимать.
С этими словами она встала, развязала ленточки, придерживающие корсаж платья, обнажила грудь, которая оказалась больше, чем я предполагал, и села ко мне на колени. Я не стал ждать дополнительного приглашения и, нежно коснувшись пальцами ее груди, слегка сжал соски, что явно доставило ей немалое удовольствие. Через некоторое время она встала, и я спросил, в чем дело, испугавшись, что зашел слишком далеко.
– Вот в чем дело, сэр, – со сладострастной улыбкой ответила она и показала на мое мужское достоинство, которое всем своим видом демонстрировало, что не осталось равнодушным к происходящему.
Коснувшись рукой моих брюк, мисс Бартон спросила, можно ли ей посмотреть.
– Я видела моих братьев, – сказала она.– Но только когда они были маленькими. Мне никогда не доводилось смотреть на половые органы мужчины, готового к любви, если так можно выразиться. Все мои знания почерпнуты из книги «Aretine's Postures», – добавила она.– Однако каждый ответ, прочитанный мною в книге, вызывает новые вопросы. И я бы очень хотела взглянуть на фаллос.
– А что, если сейчас войдет доктор Ньютон?
Мисс Бартон покачала головой и сквозь брюки нежно сжала мой член.
– О, сегодня мы его уже не увидим. Он начал работать над расшифровкой и может посвятить этому всю ночь. Однажды мистер Бернулли и мистер Лейбниц поставили перед ним задачу, которую он решал до самого рассвета. Я несколько раз в течение ночи пыталась говорить с ним, умоляла лечь в постель, предлагала сидр, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Казалось, он меня не видит и не слышит.
– А миссис Роджерс? – запротестовал я.
– Она пошла спать, – сказала мисс Бартон.– Вы ведь изучали право, мистер Эллис?
– Да, изучал.
– Тогда вам известен термин quid pro quo30 , сэр?
– Конечно, мисс Бартон.
– А как насчет quim31 pro quo?
Я усмехнулся и покачал головой: меня позабавило, что ей известно это слово. Но веселье сменилось удивлением и восторгом, когда она подняла юбки и предложила мне погладить ее живот, бедра и интимные места. Прижавшись ртом к ее телу, я вылизал ее всю, и это вызвало у мисс Бартон такие стоны, что я испугался, как бы она не разбудила весь дом. Но всякий раз, когда я пытался отстраниться, она вцеплялась мне в волосы и вновь прижимала меня к себе – и так до тех пор, пока она не кончила.
Неудивительно, что к тому моменту, когда я наконец расстегнул брюки, чтобы удовлетворить ее любопытство, мой член стал таким огромным, каким не был, кажется, никогда за всю мою жизнь. Мисс Бартон пришла в изумление и спросила, как можно заниматься любовью с такой огромной штукой.
– Подумать только, – выдохнула она, сжимая мой член в руке, – что такая большая часть мужчины может оказаться внутри женской quim.
– Что ж, многие не понимают, как женщина может родить ребенка, – заметил я.
– Но до чего же он уязвим, – восхищенно продолжала она, не отрывая глаз от моего члена.– Какой нежной и измученной кажется его головка. Словно его сильно ударили в лицо. И какой он страшный одновременно. Такое впечатление, что он живет своей собственной жизнью.
– Вы сами не понимаете, что говорите, мисс Бартон, – сказал я.
– А семя истекает из маленького отверстия, правильно? – не унималась она.– Я хочу понять все.
– Да, и оно начнет истекать, если вы не будете осторожны.
– О, но я хочу увидеть извержение семени, – настаивала она.– Я хочу все увидеть.
– Извержение происходит спазматически, – сказал я, – и я не знаю, куда оно может попасть.– Изнемогая, я добавил: – Например, на ваше платье…
– Быть может, если я возьму его в рот…– сказала она. И прежде чем я успел возразить, она взяла весь мой член в рот, после чего я уже не мог сопротивляться ее дальнейшим анатомическим исследованиям, и они продолжались, пока я не кончил прямо ей в рот. К моему ужасу, она все проглотила.
– Кэтрин, – сказал я, высвобождая свой член из ее прохладных рук и быстро застегивая брюки, – мне кажется, что глотать семя небезопасно.
– О нет, дорогой Том, это вполне безопасно, уверяю вас. Так ребенок не появится. Чрево женщины, может, и находится в ее животе, но оно не связано со ртом.
Она рассмеялась, вытирая губы платочком.
Я выпил сидра, чтобы немного успокоиться.
– Это было очень познавательно, – заметила мисс Бартон.– И необыкновенно приятно. Я вам так благодарна. Теперь, когда я увидела и почувствовала мужской член во всей его красе, многое стало для меня понятным.
– Я очень рад, Кэтрин, – сказал я и поцеловал ее в лоб.– Но для меня очевидно одно: я вас обожаю.
Мы еще долго сидели у огня, держась за руки и обмениваясь лишь короткими репликами. Иногда я целовал мисс Бартон, и она отвечала на мои поцелуи. И когда мы стали так близки, как это только возможно между двумя человеческими существами, я совершил ужасную ошибку.
Ошибку, которая, быть может, стоила счастья всей моей жизни.
После того как мы снова сели рядом, наша беседа возобновилась, и мисс Бартон заговорила о пьесах мистера Отуэя «Судьба солдата» и «Атеист», от которых мы оба, будучи вигами, не были в восторге. Если бы на этом разговор и закончился, то все бы пошло хорошо. Со временем мы даже могли бы пожениться. Но тут я обронил замечание, что ни один человек не в силах оставаться христианином, близко общаясь с ее дядей. Мисс Бартон посчитала, что я нанес ему ужасное оскорбление. Она отобрала у меня свою руку, и румянец, украшавший ее прелестное личико с того самого момента, как мы начали целоваться, исчез.
– Прошу вас, сэр, – холодно сказала она, – объясните, что вы хотели сказать?
– Лишь то, что вам прекрасно известно, мисс Бартон. Доктор Ньютон верит, что все христианские обряды фальшивы и в этом виноваты злые люди, которые в своих собственных целях сознательно исказили наследие Иисуса Христа.
– Прекратите! – вскричала мисс Бартон и, неожиданно вскочив с дивана, топнула ножкой, как рассерженный маленький пони.– Прекратите! Прекратите!
Я медленно поднялся на ноги и посмотрел на нее, слишком поздно поняв правду: несмотря на еретические воззрения доктора Ньютона, о которых, как я теперь понимал, она ничего не ведала, несмотря на разумные речи и пытливый ум, на смелость, с какой она высказывала свои желания, мисс Бартон оставалась верна христианской вере на уровне жены деревенского кюре.
– Как вы могли сказать такую ужасную вещь о моем дяде? – резко спросила она, и ее глаза наполнились слезами.
Я не стал ухудшать свое положение, утверждая, что сказал чистую правду, – это только усугубило бы нанесенную обиду. Вместо этого я попытался объяснить ей, что еретические мысли пришли мне в голову сами и доктор Ньютон ни в чем не виноват.
– Неужели вы верите в ужасные, чудовищные вещи, о которых только что говорили?
Что есть ложь? Ничто. Ничто, кроме слов. Мог ли я сохранить связь, возникшую между нами? Весьма вероятно. Любовь, как муж-рогоносец, хочет быть обманутой. Я мог сказать, что я истинный христианин и что у меня снова случился приступ лихорадки, и она поверила бы мне. Можно было даже притвориться и упасть в обморок, словно не справившись с болезнью. Но вместо этого я постарался уйти от ее вопросов, тем самым однозначно на них ответив.
– Если я вас оскорбил, мисс Бартон, то безмерно об этом сожалею. Простите меня, пожалуйста.
– Вы оскорбили себя, мистер Эллис, – ответила она с поистине королевской надменностью.– Не только в моих глазах, но и в глазах Того, кто создал вас и пред очами которого вы предстанете в день суда, чтобы ответить за свое богохульство.– Она покачала головой, тяжело вздохнула и добавила: – Я любила вас, мистер Эллис. Я была готова на все ради вас, сэр. Вы и сами стали сегодня тому свидетелем. Последние несколько месяцев вы полностью занимали мои мысли. Я бы так вас любила. Быть может, со временем мы могли бы пожениться. Разве иначе я позволила бы себе такую близость с вами? Но я не могу любить человека, который не любит Господа Нашего Иисуса Христа.
Такую боль я просто не мог вынести. Мне стало ясно, что мисс Бартон намерена прекратить наши отношения, и единственная моя надежда на примирение была связана с тем, кто понимал в любви не больше, чем Оливер Кромвель. Но я все еще пытался найти оправдание для себя, как если бы тот, кто признан виновным, но еще не приговорен, попросил дать ему последнее слово.
– Религия полна мошенников, которые выставляют свое благочестие напоказ, – сказал я.– Я лишь хотел сказать, мисс Бартон, что мой атеизм честен и выстрадан. О, если бы все было иначе! Я бы лучше поверил во все эти сказки и легенды, чем в то, что наш мир лишен управляющего разума. Но все же я не могу. И не стану. До встречи с вашим дядей я считал, что отрицание Бога отнимает у мира тайну. Но теперь, когда я увидел, как может объяснить тайны мира такой человек, как доктор Ньютон, я не могу не думать о том, что церковь пуста, как «ведьмины кольца», а Библия столь же далека от истины, как Коран.
– Какая неприятность, – вздохнул Ньютон.– Несчастный майор.
Я не испытывал никаких симпатий к майору, который пытался прикончить меня кинжалом, но мне тоже стало его жалко, как и всякого самоубийцу, ведь закон не позволяет хоронить их на обычном кладбище. И я пробормотал что-то в этом роде себе под нос.
– По долгу службы я присутствовал на многих казнях и знаю, что становится с шеей человека при повешении, – сказал Ньютон.– Я наблюдал, что шея ломается довольно редко и что чаще всего смерть наступает от удушения. Легкие лишены доступа воздуха, но самое главное, если верить книге Уильяма Гарвея, заключается в том, что в мозг перестает поступать кровь. Когда человека вешают перед потрошением, веревка не успевает затянуться туго, как при обычном повешении. И еще я заметил, что при каждом виде наказания петля оставляет на шее разные отметки, так что совсем нетрудно отличить человека, которого медленно удушают на веревке, от того, кого повесили сразу. При повешении уровень натяжения веревки всегда намного выше, к тому же она редко опоясывает шею по горизонтали. Обычно след наблюдается вокруг гортани спереди и затем поднимается к узлу с его характерным положением за или под тем или другим ухом либо на затылке. Таким образом, у большинства повешенных петля естественным образом вдавливается глубже всего с противоположной стороны от узла. Однако в данном случае можно заметить, что на шее остались четкие отпечатки веревки в двух разных местах.
Я посмотрел на шею Морнея, пытаясь не обращать внимания на опухший язык, торчащий изо рта, словно третья губа, и глаза, выступающие настолько, что они напоминали пару сочащихся язв, и действительно увидел два следа от веревки на сломанной шее майора.
– И что это означает? – с сомнением спросил я.– Что веревка соскользнула, когда он спрыгнул вниз?
– Нет, – уверенно возразил Ньютон.– Не вызывает сомнений, что его задушили до того, как сбросили с башни. А поскольку удушение никак нельзя счесть самоубийством, мы должны сделать вывод, что майора убили.
– В самом деле?
– Несомненно, – кивнул Ньютон.– Первый след виден даже на задней части шеи, где кожа значительно грубее, а ткани плотнее, – такой след может быть оставлен только с применением большой силы и говорит о том, что майор отчаянно сопротивлялся. Более того, эта отметка горизонтальна, чего и следовало ожидать при нападении сзади. А теперь взгляните, насколько отличается второй след, почти вертикальный и без следов сопротивления. Из этого вытекает, что человек был уже мертв, когда его повесили.
Оставалось сделать вывод, что Ньютон знает о повешенных никак не меньше, чем сам Джек Кетч29, так что возразить ему было некому, а я и вовсе не мог произнести ни слова. Как всегда, меня поразили удивительные познания доктора Ньютона. Кто знает, быть может, так и должно быть: человек, сумевший объяснить тяготение, должен хорошо разбираться в вопросах повешения – более того, быть воодушевлен ими; с тех пор я часто задумывался о том, что Ньютона должны завораживать виселицы. Со своей стороны могу лишь сказать, что смотреть на повешенного без отвращения трудно, о чем я тут же и сообщил Ньютону.
– Все доктора, с которыми мне доводилось обсуждать эти проблемы, – хладнокровно продолжал Ньютон, – утверждают, что смерть через повешение не вызывает боли, поскольку циркуляция крови в мозгу прекращается и человек моментально перестает владеть всеми своими чувствами.
– Хотел бы я увидеть человека, который перенес бы это испытание с улыбкой на лице.
– Что? – воскликнул Ньютон, прекращая обследовать шею майора и принимаясь за изучение его рук, словно древний хиромант, пытающийся найти причины гибели несчастного майора в его ладонях.– Вы полагаете, что нам следует отпускать на свободу негодяев, которые заслуживают виселицы?
– Мне кажется, есть большая разница между мимолетным заблуждением и кровавым преступлением.
– О, из вас вышел бы отличный адвокат, – насмешливо сказал Ньютон. Затем, не выпуская рук Морнея, он попросил меня обратить внимание на его пальцы.– Взгляните на ногти. Они обломаны и окровавлены, словно он пытался сорвать веревки. Настоящий самоубийца должен встречать смерть спокойно. Не исключено, что Морней поранил своего убийцу. Быть может, на его руках или лице остались царапины.
Ньютон разжал челюсти мертвеца, отодвинул в сторону язык и быстро пошарил у него во рту. Ничего там не найдя, он принялся исследовать содержимое карманов.
– Сожалею, что не сумел предвидеть такой поворот событий, – признался Ньютон.– Это моя вина. Правду сказать, мне и в голову не пришло, что они могут убить своего товарища. Остается утешаться тем, что, если я смогу доказать факт убийства, а не самоубийства, Морней избежит позорного погребения. Тем не менее, если я не ошибаюсь, еще вчера вечером он пытался вас убить. Почему же сегодня вы о нем печалитесь?
– Мне жаль всякого, кто встречает свой конец таким образом, – ответил я.
Ньютон немного помолчал.
– Ага, а что у нас здесь? – Его тонкие длинные пальцы вытащили письмо, которое он тут же нетерпеливо развернул.– Вот теперь у нас кое-что появилось! – воскликнул он, очень довольный находкой.– Тот же шифр, что и в предыдущих посланиях.
Он показал мне письмо, которое выглядело так:
ЭЦАЙЭЪЕГУМКАГИПЩЫЬИМНЖСАЭББСБ
ТЭЭЦЧЮЫЭЮУФЯЁГПВЯЪЙХХЧВДШТЛЙЖ
ЧРПБГШЖГЪВЩТДКЁЮГБЁЮАЗЭБЛМСЁАЖ
ЯЦЙЬЁКФББЖОЭЩЭЗХКБЗБЭЭШЁЪБЮЬКЕ
БЯШЕТЭИЁВЕЩШЛЗЕЦЭЪЙЧЕШМЫЁЫЭЪ
ЗБТЯЫИЬВЁЗГСВРЪБЯЕЁЯНМЕШВГЗВГЕЯ
МЖЦЮЯЛЗШЗСЖТЪЗНАНЧСФНДЖНЯЦБ
КАИЙРЕКЯОЕДИККГБЯИНЁЖМНЪЗЪПЙ
БЕЕЕКЭБИТОРЫКХАМЙИТММАКВРЯФЭС
ФНЬЪЖЖРЙДИРЕНЛОТПЁИОХДШНФЗРЬ
ЫЧЩСЖКФКГЗЬТФФТЭЪТБДКЩШТБЗ
– Превосходно, – заявил Ньютон, засовывая письмо в карман.– Материала становится все больше. Теперь наконец можно рассчитывать на какое-то продвижение вперед.
– После трех убийств очень бы хотелось в это верить.
– Четырех, – поправил меня Ньютон.– Вы все время забываете о Джордже Мейси.
– Я не забыл, – ответил я.– Как можно забыть такую смерть? Но по-вашему же указанию я выбросил ее из головы. Во всяком случае, попытался. И все же иногда мне кажется, что его смерть не может быть связана с этими тремя.
Ньютон проворчал в ответ что-то невнятное. Когда мы шагали обратно в его кабинет, он молчал – очевидно, его занимала смерть несчастного майора. Однако мы пошли не по Уотер-лейн, а по Минт-стрит; хотя доктор ничего и не сказал, я понимал, что он больше не хочет встречаться с лордом Лукасом. Я даже слегка приотстал, чтобы не мешать моему наставнику размышлять.
Когда мы добрались до его кабинета на Монетном дворе, я принес по кружке сидра каждому из нас – Ньютон всегда пил его с удовольствием – и еще некоторое время наблюдал за размышлениями доктора. Он уселся в свое любимое кресло у камина, снял парик – верный знак того, что он хочет создать максимально благоприятные условия для своего мозга, – сжал кружевной галстук двумя руками и натянул его концы, словно гарроту, как будто пытаясь выжать что-нибудь полезное из своей головы.
Некоторое время мне казалось, что он продолжает обвинять себя в допущенной ошибке или погрузился в размышления относительно шифра, хотя он больше не доставал письмо, найденное в кармане майора. Впрочем, я знал, что он с одного взгляда способен запомнить все, что написано на листе бумаги. Просидев больше часа с котом на коленях, Ньютон вновь заговорил, произнеся единственное слово:
– Удивительно.
– О чем вы, сэр?
– Об убийстве майора Морнея, естественно.
– Со всем моим уважением, доктор, но я уже целый час размышляю о том, какое оно удивительное. По сравнению с предыдущими.
– А что вы говорили относительно Джорджа Мейси?
– Ничего, сэр. В течение часа я не произнес ни слова.
– Нет, в саду пробирщиков. О чем вы тогда говорили?
– Я лишь сказал, что трудно поверить в существование связи между убийством Мейси и тремя более поздними убийствами, сэр.
– Но почему?
– Из-за отсутствия характерных признаков, сэр.
– Разве в убийстве майора Морнея есть такие признаки? – спросил Ньютон.
– Но, сэр, вы нашли зашифрованное письмо. Впервые мы столкнулись с шифром, когда был убит Кеннеди, а потом после убийства Мерсера.
– Что-нибудь еще? Я немного подумал.
– Больше я ничего не заметил, – признался я.
– Вот это и является самым удивительным в последнем убийстве, – объяснил Ньютон.– Полное отсутствие характерных признаков. Никаких мертвых воронов. Во рту убитого нет камней. Нет павлиньих перьев. Нет флейты. Только тело и зашифрованное письмо. Такое впечатление, что убийца из Тауэра стал немым.
– В самом деле, сэр. Возможно, убийце нечего нам сказать. И если бы не шифрованное письмо, можно было бы предположить, что майора Морнея убил не тот человек, который расправился с Кеннеди и Мерсером. И не тот, кто прикончил Джорджа Мейси.
Ньютон вновь погрузился в долгое молчание – в подобных случаях лучше всего было составить ему компанию. Именно в такие моменты я старался выбросить из головы убийства в Тауэре, мысленно брал вышивку и шелковыми стежками принимался вышивать узор моей любви к мисс Бартон. К этому моменту там уже было на что посмотреть. И я мечтал о том, как мы снова проведем вместе время, ведь этим вечером я должен был ужинать в доме ее дяди. Наверное, мои мысли как-то отразились на лице, поскольку Ньютон поднял голову и заявил, что пришло время отправляться на Джермин-стрит. Мое сердце дрогнуло, а уши запылали, и я порадовался, что ношу парик, так что Ньютон не увидел моего смущения и не смог пошутить на эту тему.
Мы молчали по дороге на Джермин-стрит, и мне вдруг пришло в голову, что вся его враждебность к монашеским орденам не помешала бы ему стать отличным монахом вроде его героя, Джордано Бруно. Бруно казнили как еретика в 1600 году из-за его теории бесконечности Вселенной и множественности миров и из-за его верности учению Коперника. Ньютон восхищался Бруно, которого подозревали в ереси арианства, и, конечно, два этих замечательных человека имели много общего, хотя не думаю, что они понравились бы друг другу. Как и Каин, гении не выносят своих братьев.
А еще гений не может всегда быть честным. Я уже знал, что в Кембридже, чтобы сохранить должность профессора математики, Ньютон делал вид, будто он верен догмату Троицы. И я был почти уверен, что он демонстрирует ложную религиозную ортодоксальность своей племяннице, мисс Бартон.
Она была рада, когда увидела, что я сопровождаю ее дядю, клянусь. Она даже покраснела, увидев меня в своей гостиной, и, заикаясь, приветствовала меня, отчего по всему моему телу разлилось приятное тепло, словно я уже успел выпить чашу подогретого вина, которое она быстро для нас приготовила. На ней был модный высокий чепец из кружев и лент, янтарное ожерелье и серебристая кружевная накидка, открывающая вышитый корсет. Этот наряд необыкновенно шел мисс Бартон.
После ужина мисс Бартон спела под собственный аккомпанемент на клавесине – наверное, подобные звуки можно услышать в раю. У нее был чудесный голос, не сильный, но чистый, хотя мне кажется, Ньютона музыка оставляла равнодушным. Наконец он встал, снял парик, который мисс Бартон тут же заменила изящным алым ночным колпаком с собственной вышивкой, и слегка поклонился в мою сторону.
– Мне бы хотелось заняться шифром, – объяснил он.– Поэтому я прощаюсь с вами, мистер Эллис.
– В таком случае мне тоже пора.
– Вы уже уходите? – спросила мисс Бартон.
– Прошу вас, посидите еще немного, мистер Эллис, – попросил Ньютон.– Составьте компанию мисс Бартон. Я настаиваю.
– Тогда, сэр, я останусь.
Ньютон скрылся в библиотеке, а мисс Бартон нежно улыбнулась мне, и несколько минут мы просидели в молчании, наслаждаясь проведенными наедине мгновениями, ведь такое случилось в первый раз. Миссис Роджерс давно отправилась спать. Постепенно мы завязали беседу: обсудили войну в Нидерландах и последнюю книгу мистера Драйдена – перевод Вергилия, новую пьесу мистера Сазерна под названием «Последняя молитва девушки», которая произвела на мисс Бартон большое впечатление. Сначала мисс Бартон немного нервничала, но потом стала успокаиваться.
– Я не видел этой пьесы, – признался я, хотя мог бы добавить, что ее дядя слишком нагружает меня работой и у меня не остается времени для театра.– Однако я видел его предыдущую пьесу «Оправдания жены».
– А я ее не смотрела, но читала. Скажите мне, мистер Эллис, вы согласны с тем, что рогоносцы сами виноваты в своих неприятностях?
– Поскольку я не женат, мне трудно судить, – ответил я.– Но мне кажется, что муж может сам спровоцировать жену на измену.
– Я с вами совершенно согласна, – заявила она.– Однако я не считаю, что женатый мужчина обязательно должен быть рогоносцем. Это было бы позором для всех женщин.
– Да, конечно.
Так мы беседовали некоторое время, но мне было трудно избавиться от ярких воспоминаний, оставшихся после визита к миссис Марш. Шлюха по имени Дебора, похожая на мисс Бартон, как две груши с одного блюда, стояла у меня перед глазами, и я опасался, что вот сейчас мисс Бартон сбросит свою накидку, распустит вышитый корсет, вскочит на обеденный стол и примет неприличную позу для моего увеселения.
Если быть откровенным до конца, то беседа с мисс Бартон меня поразила: она рассуждала слишком умно и сложно для девушки своего возраста. Мисс Бартон спросила у меня о расследовании убийств в Тауэре, и я очень быстро понял, что она вовсе не скромная и застенчивая девушка, как о ней говорил Ньютон. Ее речь была живой и образной, а ум показался мне не менее пытливым и острым, чем у ее дядюшки. Несомненно, она не меньше Ньютона хотела ставить эксперименты над собой – даже в большей степени, как мне предстояло обнаружить в дальнейшем. Но пока сады ее разума были лишены той симметрии и логики, которая отличала ее дядю, – они еще не успели созреть и вырасти.
– Мистер Эллис, – наконец сказала она, – я бы хотела, чтобы вы сели рядом со мной.
Я придвинул свой стул к ней.
– Если хотите, можете взять меня за руку, – добавила она.
Я так и сделал.
– Мисс Бартон, – начал я, вдохновленный ее близостью, – вы самое прелестное существо из всех, что мне доводилось видеть.
И я поцеловал ей руку.
– Милый Том, – сказала она.– Вы поцеловали мою руку. Но разве вы не хотите поцеловать меня как следует?
– С удовольствием, мисс Бартон, – сказал я, наклонился и целомудренно поцеловал ее в щеку.
– Вы поцеловали меня, как дядя, – укоризненно сказала она.– Неужели вы не можете поцеловать меня в губы?
– Если вы позволите, – ответил я и осторожно поцеловал нежный бутон ее губ.
А потом мы сидели рядом, я держал ее за руку и говорил о своей любви.
Она ничего не ответила, словно уже знала о силе моих чувств и приняла их выражение как должное. Неожиданно мисс Бартон заговорила о поцелуе, используя такие обороты речи, словно мы находились на заседании королевского суда.
– Это было так познавательно, – сказала она, сжимая мои пальцы.– Быстро, но стимулирующе. Вы можете сделать это снова, как только пожелаете. Только на этот раз, пожалуйста, подольше.
Когда я опять поцеловал ее, она удовлетворенно вздохнула и облизала губы, словно ей понравился вкус, а потом ослепительно улыбнулась. Я тоже улыбнулся ей с небес, на которых пребывал. В Англии молодые женщины часто проявляют активность в подобных случаях, иногда с одобрения родителей. Пару раз я обнимался с девушкой в присутствии ее матери и сестер. Однако я никак не ожидал, что девушка с внешностью ангела окажется такой решительной.
– Если хотите, можете прикоснуться к моей груди, – предложила она.– Давайте я сяду к вам на колени, чтобы вам было удобнее меня обнимать.
С этими словами она встала, развязала ленточки, придерживающие корсаж платья, обнажила грудь, которая оказалась больше, чем я предполагал, и села ко мне на колени. Я не стал ждать дополнительного приглашения и, нежно коснувшись пальцами ее груди, слегка сжал соски, что явно доставило ей немалое удовольствие. Через некоторое время она встала, и я спросил, в чем дело, испугавшись, что зашел слишком далеко.
– Вот в чем дело, сэр, – со сладострастной улыбкой ответила она и показала на мое мужское достоинство, которое всем своим видом демонстрировало, что не осталось равнодушным к происходящему.
Коснувшись рукой моих брюк, мисс Бартон спросила, можно ли ей посмотреть.
– Я видела моих братьев, – сказала она.– Но только когда они были маленькими. Мне никогда не доводилось смотреть на половые органы мужчины, готового к любви, если так можно выразиться. Все мои знания почерпнуты из книги «Aretine's Postures», – добавила она.– Однако каждый ответ, прочитанный мною в книге, вызывает новые вопросы. И я бы очень хотела взглянуть на фаллос.
– А что, если сейчас войдет доктор Ньютон?
Мисс Бартон покачала головой и сквозь брюки нежно сжала мой член.
– О, сегодня мы его уже не увидим. Он начал работать над расшифровкой и может посвятить этому всю ночь. Однажды мистер Бернулли и мистер Лейбниц поставили перед ним задачу, которую он решал до самого рассвета. Я несколько раз в течение ночи пыталась говорить с ним, умоляла лечь в постель, предлагала сидр, но он не обращал на меня ни малейшего внимания. Казалось, он меня не видит и не слышит.
– А миссис Роджерс? – запротестовал я.
– Она пошла спать, – сказала мисс Бартон.– Вы ведь изучали право, мистер Эллис?
– Да, изучал.
– Тогда вам известен термин quid pro quo30 , сэр?
– Конечно, мисс Бартон.
– А как насчет quim31 pro quo?
Я усмехнулся и покачал головой: меня позабавило, что ей известно это слово. Но веселье сменилось удивлением и восторгом, когда она подняла юбки и предложила мне погладить ее живот, бедра и интимные места. Прижавшись ртом к ее телу, я вылизал ее всю, и это вызвало у мисс Бартон такие стоны, что я испугался, как бы она не разбудила весь дом. Но всякий раз, когда я пытался отстраниться, она вцеплялась мне в волосы и вновь прижимала меня к себе – и так до тех пор, пока она не кончила.
Неудивительно, что к тому моменту, когда я наконец расстегнул брюки, чтобы удовлетворить ее любопытство, мой член стал таким огромным, каким не был, кажется, никогда за всю мою жизнь. Мисс Бартон пришла в изумление и спросила, как можно заниматься любовью с такой огромной штукой.
– Подумать только, – выдохнула она, сжимая мой член в руке, – что такая большая часть мужчины может оказаться внутри женской quim.
– Что ж, многие не понимают, как женщина может родить ребенка, – заметил я.
– Но до чего же он уязвим, – восхищенно продолжала она, не отрывая глаз от моего члена.– Какой нежной и измученной кажется его головка. Словно его сильно ударили в лицо. И какой он страшный одновременно. Такое впечатление, что он живет своей собственной жизнью.
– Вы сами не понимаете, что говорите, мисс Бартон, – сказал я.
– А семя истекает из маленького отверстия, правильно? – не унималась она.– Я хочу понять все.
– Да, и оно начнет истекать, если вы не будете осторожны.
– О, но я хочу увидеть извержение семени, – настаивала она.– Я хочу все увидеть.
– Извержение происходит спазматически, – сказал я, – и я не знаю, куда оно может попасть.– Изнемогая, я добавил: – Например, на ваше платье…
– Быть может, если я возьму его в рот…– сказала она. И прежде чем я успел возразить, она взяла весь мой член в рот, после чего я уже не мог сопротивляться ее дальнейшим анатомическим исследованиям, и они продолжались, пока я не кончил прямо ей в рот. К моему ужасу, она все проглотила.
– Кэтрин, – сказал я, высвобождая свой член из ее прохладных рук и быстро застегивая брюки, – мне кажется, что глотать семя небезопасно.
– О нет, дорогой Том, это вполне безопасно, уверяю вас. Так ребенок не появится. Чрево женщины, может, и находится в ее животе, но оно не связано со ртом.
Она рассмеялась, вытирая губы платочком.
Я выпил сидра, чтобы немного успокоиться.
– Это было очень познавательно, – заметила мисс Бартон.– И необыкновенно приятно. Я вам так благодарна. Теперь, когда я увидела и почувствовала мужской член во всей его красе, многое стало для меня понятным.
– Я очень рад, Кэтрин, – сказал я и поцеловал ее в лоб.– Но для меня очевидно одно: я вас обожаю.
Мы еще долго сидели у огня, держась за руки и обмениваясь лишь короткими репликами. Иногда я целовал мисс Бартон, и она отвечала на мои поцелуи. И когда мы стали так близки, как это только возможно между двумя человеческими существами, я совершил ужасную ошибку.
Ошибку, которая, быть может, стоила счастья всей моей жизни.
После того как мы снова сели рядом, наша беседа возобновилась, и мисс Бартон заговорила о пьесах мистера Отуэя «Судьба солдата» и «Атеист», от которых мы оба, будучи вигами, не были в восторге. Если бы на этом разговор и закончился, то все бы пошло хорошо. Со временем мы даже могли бы пожениться. Но тут я обронил замечание, что ни один человек не в силах оставаться христианином, близко общаясь с ее дядей. Мисс Бартон посчитала, что я нанес ему ужасное оскорбление. Она отобрала у меня свою руку, и румянец, украшавший ее прелестное личико с того самого момента, как мы начали целоваться, исчез.
– Прошу вас, сэр, – холодно сказала она, – объясните, что вы хотели сказать?
– Лишь то, что вам прекрасно известно, мисс Бартон. Доктор Ньютон верит, что все христианские обряды фальшивы и в этом виноваты злые люди, которые в своих собственных целях сознательно исказили наследие Иисуса Христа.
– Прекратите! – вскричала мисс Бартон и, неожиданно вскочив с дивана, топнула ножкой, как рассерженный маленький пони.– Прекратите! Прекратите!
Я медленно поднялся на ноги и посмотрел на нее, слишком поздно поняв правду: несмотря на еретические воззрения доктора Ньютона, о которых, как я теперь понимал, она ничего не ведала, несмотря на разумные речи и пытливый ум, на смелость, с какой она высказывала свои желания, мисс Бартон оставалась верна христианской вере на уровне жены деревенского кюре.
– Как вы могли сказать такую ужасную вещь о моем дяде? – резко спросила она, и ее глаза наполнились слезами.
Я не стал ухудшать свое положение, утверждая, что сказал чистую правду, – это только усугубило бы нанесенную обиду. Вместо этого я попытался объяснить ей, что еретические мысли пришли мне в голову сами и доктор Ньютон ни в чем не виноват.
– Неужели вы верите в ужасные, чудовищные вещи, о которых только что говорили?
Что есть ложь? Ничто. Ничто, кроме слов. Мог ли я сохранить связь, возникшую между нами? Весьма вероятно. Любовь, как муж-рогоносец, хочет быть обманутой. Я мог сказать, что я истинный христианин и что у меня снова случился приступ лихорадки, и она поверила бы мне. Можно было даже притвориться и упасть в обморок, словно не справившись с болезнью. Но вместо этого я постарался уйти от ее вопросов, тем самым однозначно на них ответив.
– Если я вас оскорбил, мисс Бартон, то безмерно об этом сожалею. Простите меня, пожалуйста.
– Вы оскорбили себя, мистер Эллис, – ответила она с поистине королевской надменностью.– Не только в моих глазах, но и в глазах Того, кто создал вас и пред очами которого вы предстанете в день суда, чтобы ответить за свое богохульство.– Она покачала головой, тяжело вздохнула и добавила: – Я любила вас, мистер Эллис. Я была готова на все ради вас, сэр. Вы и сами стали сегодня тому свидетелем. Последние несколько месяцев вы полностью занимали мои мысли. Я бы так вас любила. Быть может, со временем мы могли бы пожениться. Разве иначе я позволила бы себе такую близость с вами? Но я не могу любить человека, который не любит Господа Нашего Иисуса Христа.
Такую боль я просто не мог вынести. Мне стало ясно, что мисс Бартон намерена прекратить наши отношения, и единственная моя надежда на примирение была связана с тем, кто понимал в любви не больше, чем Оливер Кромвель. Но я все еще пытался найти оправдание для себя, как если бы тот, кто признан виновным, но еще не приговорен, попросил дать ему последнее слово.
– Религия полна мошенников, которые выставляют свое благочестие напоказ, – сказал я.– Я лишь хотел сказать, мисс Бартон, что мой атеизм честен и выстрадан. О, если бы все было иначе! Я бы лучше поверил во все эти сказки и легенды, чем в то, что наш мир лишен управляющего разума. Но все же я не могу. И не стану. До встречи с вашим дядей я считал, что отрицание Бога отнимает у мира тайну. Но теперь, когда я увидел, как может объяснить тайны мира такой человек, как доктор Ньютон, я не могу не думать о том, что церковь пуста, как «ведьмины кольца», а Библия столь же далека от истины, как Коран.