Страница:
Да-а, Авалокитешвара действительно возложил свою алмазную ладонь…
И тогда вопрос почему, почему, это всего лишь Сила, единая ментальная природа распространяющая свои бесконечные возможности — Какое странное чувство читать что в Вене в феврале 1922 года (за месяц до моего рождения) то-то и то-то происходило на улицах, как могла существовать Вена, нет даже само понятие о Вене до того как я родился?? — Это потому что единая ментальная природа продолжается, не имеет ничего общего с индивидуальными прибывающими и убывающими носителями ее пребывающими в ней и в которых пребывает она — Так что 2500 лет назад был такой Гаутама Будда, который придумал величайшую мысль во всем Человечестве, каплю в ведре те годы в той ментальной Природе которая суть Вселенский Разум — Я вижу в своей удовлетворенности на горном склоне что Сила обретает восторг и радость как в невежестве так и в просветлении, иначе не было бы невежественного существования бок о бок с просветленным невежеством, чего ради Силе ограничивать себя одним или другим — либо в форме боли, либо как неосязаемые эфиры бесформенности и безболезненности, какое это имеет значение? — И я вижу как желтая луна тонет поскольку земля откатывается назад. Я выгибаю шею чтоб увидеть вверх тормашками и горы земли просто те же самые старые висящие пузыръки свисающие в безграничное море пространства — Ах, если б существовало иное зрение помимо глазного каких только атомных иноуровней мы б только не увидели? — однако мы видим здесь луны, горы, озера, деревья и разумных существ и только, своим глазным зрением — Сила наслаждается всем этим — Она напоминает себе что она есть Сила, вот почему, ибо она, Сила, на самом деле лишь исступленье, и ее проявления видят сны, она Золотая Вечность, вечно безмятежная, сей неясный сон существования просто смуть в своем — у меня не хватает слов — Теплая роза на западе становится приглушенным пастельным парком серого, мягкий ветер вздыхает, зверюшки шелестят в вереске и в норках, я меняю отсиженные ноги, луна желтеет и тает и наконец начинает стукаться о самый верхний утес и как всегда видишь силуэт в его волшебном очаровании какой-нибудь коряги или пня похожий на легендарного Койотля, Бога Индейцев, готового завыть на эту Силу -
О что за мир и довольство я испытываю, возвращаясь к себе в хижину зная что мир есть сон младенца и исступление золотой вечности вот все к чему мы возвращаемся, к сущности Силы — и к Первобытному Восторгу, нам всем он знаком — Я лежу на спине в темноте, сцепив руки, радостный, а северное сияние пылает как голливудская премьера и на него тоже я гляжу вверх тормашками и вижу что это просто большие куски льда на земле отражающие потустороннее солнце в каком-то дальнем свете дня, фактически, к тому же, силуэт кривизны земной поверхности также виден изгибаясь на ту сторону и вокруг — Северное сияние, яркое настолько чтобы осветить всю мою комнату, словно ледяные луны.
Какое довольство знать что когда все сказано и сделано уже не имеет значения — Горести? жалобности которые я ошущаю когда думаю о матери? — но все это должно быть возбуждено и запомнено, его не существует там самого по себе, и это потому что ментальная природа по природе своей свободна от сна и свободна от всего — Будто те курящие трубки философы-деисты что говорят "О заметь изумительное творение Господа, луну, звезды и т. д., ты на что-нибуль согласился бы это променять?" не осознавая что они бы этого вовсе не говорили если бы не какая-то первобытная память о том когда, о том что, а том как ничего не было — "Это лишь недавно," понимаю я, глядя на мир, некий недавний цикл творения Силой чтобы ей самой радоваться напоминая своему безэговому эго что она и есть Сила — и все это по своей сущности роящаяся нежная тайна, которую можешь увидеть закрыв глаза и впустив вечное молчание себе в уши — в эту благословенность и блаженство определенно нужно верить, дорогие мои -
Пробуждающие, ежели предпочтут, рождаются младенцами — Это мое первое пробуждение — Нет никаких пробуждающих и никакого пробуждения.
У себя в хижине я лежу, вспоминая фиалки у нас на заднем дворе на Феба-Авеню, когда мне было одиннадцать, по ночам в июне, смутный сон, эфемерный, призрачный, давно ушедший, уходящий все дальше, пока не выйдет весь.
Когти черных дерев в залитых лунным светом розовых сумерках могут статься и по случаю удержать мне к тому же премного любви, и я всегда могу оставить их и странствовать дальше — но когда состарюсь у своей финальной печки и птичка рассыплется на своей веточке праха в О Лоуэлле, что подумаю я, ива? — когда ветра заползают мне в рюкзак и голая спина хандрит голоспинным блюзом и я уйду согбенный по своим похвальным делам и обязанностям в покрытую дерном почву, что за любовные песни тогда для старого лодыря дерзилы туманного Джека О —? — никакие новые поэты не принесут свои лавры медом к моему молоку, насмешки — Насмешки любви женщины были б лучше я полагаю — Я бы свалился с лестницы, брабах, и стирал бы себе в реке белье — насплетничал себе бельевых веревок — проветривал бы себя по понедельникам — нафантазировал бы себе домохозяйкиных Африк — наплодил бы себе как Лир дочерей — выклянчил бы себе мраморное серлце — но все это могло бы быть лучше чем может быть, одинокие нецелованные губы Дулуоза мрачно кривятся в склепе
Затем пока день удлиняется а воскресенье тащится дальше и горы напяливают благочестивую скучноватую наружность Саббатини я постоянно начинаю думать вместо этого о ранних днях в Лоуэлле когда краснокирпичные фабрики были так полны привидений у реки около 4 пополудни, ребятишки возвращавшиеся домой из воскресного кино, но О печальный краснокирпич и везде в Америке его увидишь, в краснеющем солнце, и облака за ним, и люди в своих выходных костюмах повсюду здесь — Мы все стоим на грустной земле отбрасывая длинные тени, дыхание обрезано плотью.
Даже в топотке мышки на чердаке моей хижины по воскресеньям есть какая-то воскресная святость, как будто церковнохождение, церковность, проповедование — Мы попробуем.
По большей части по воскресеньям мне скучно. И всем моим воспоминаниям скучно. Солнце слишком златоярко. Я содрогаюсь от мысли о том, чем люди занимаются в Северной Каролине. В Мехико они бродят жуя обширные планки вареной свиной шкуры, среди сквериков, даже их воскресенья это Чума — Должно быть Саббат изобрели для смягчения радости.
Для нормальных крестьян воскресенье это улыбка, для нас же черных поэтов, фу — Полагаю что воскресенье есть зеркальце Господа Бога.
Сравните погосты в пятницу ночью, с кафедрами проповедников воскресного утра -
В Баварии, мужики с голыми коленками расхаживают повсюду заложив руки за спину — Мухи дремлют за кружевной занавеской, в Калэ, а за окном видны парусные шлюпки — В воскресенье Селин зевает а Жене умирает — В Москве нет помпы — Только в Бенаресе по воскресеньям орут разносчики да заклинатели змей открывают свои корзинки лютней — На Пике Опустошения в Высоких Каскадах, по воскресеньщм, фу -
Я думаю в частности о той стене из красного кирпича Шеффилдской молочной компании у главной ветки Лонг-Айлендской Железной Дороги в Ричмонд-Хилле, грязные следы машин рабочих оставленные на стоянке за всю неделю, один-два позабытых автомобиля Воскресной Смены стоящие там теперь, в лужах с бурой водой проплывают облака, палки и банки и тряпки отбросов, местный автобус проезжающий мимо с бледными пустыми лицами Воскресных Ездоков — предвещая призрачный день когда промышленная Америка будет покинута и оставлена ржаветь одним долгим Воскресным Днем забвенья.
Я сижу там задаваясь вопросом не будут ли мои собственные путешествия по Побережью до Фриско и в Мексику такими же прискорбными и безумными — но клянусь ей-иисусом дж Христом это будет лучше чем болтаться вокруг вот этой скалы -
Позже днем поднимается западный ветер, прилетает с неулыбчивых западов, невидимый, и шлет свои чистые посланья сквозь все мои трещины и ставни — Больше, больше, пусть ели вянут больше, я хочу видеть как белое удивит юг -
Ла Ви Паризьен, я представляю себе его, ресторан в Мехико, вхожу и сажусь за богатую скатерть, заказываю хорошего белого Бордо и Филе-миньон, на десерт пирожные и крепкий кофе и сигару. Ах и гуляючи иду вниз по бульвару Реформа к интересным тьмам французского кино с испанскими субтитрами и с внезапно громыхающим мексиканским Роликом Новостей -
Хозомин, скала, никогда не ест, никогда не копит мусора, никогда не вздыхает, никогда не мечтает о дальних городах, никогда на ждет Осени, никогда не лжет, хотя может быть и умирает — Бах.
Каждую ночь я по-прежнему спрашиваю Господа: "Почему?" и до сих пор не получил вразумительного ответа.
По ночам за столом у себя в хижине я вижу свое отражение в черном окне, груборожего мужика в грязной драной рубахе, давнонебритого, хмурого, губастого, глазастого, волосастого, носастого, ушастого, рукастого, шеястого, кадыкастого, бровастого, отражение сразу за которым лишь пустота 7000000000000 световых лет бесконечной тьмы продырявленной произвольным ограниченно-представимым светом, и все же в глазах у меня огонек и я распеваю похабные песни про луну в переулках Дублина, про водку хой хой, а затем сердечные мексиканские закатно-над-скальные про амор, коразон и текилу — Мой стол завален бумагами, прекрасными на вид если смотреть полуприщурившись нежно молочный мусор груды бумаг, словно некий старый сон о картинке с бумагами, словно бумаги грудой наваленные на столе в мультике, словно реалистическая сцена из старого русского фильма, а масляная лампа затеняет некоторые наполовину — И пристальнее вглядываясь в свое лицо в жестяном зеркальце, я вижу голубые глаза и красную от солнца физиономию и красные губы и недельную бороду и думаю: "Мужество требуется для того чтобы жить и глядеть в лицо железной неизбежности умри-же-дурень? Не-а, когда все сказано и сделано уже не важно" — Так должно быть, это и есть Золотая Вечность развлекающаяся кинофильмами — Мучьте меня в танках, во что еще могу я верить? — Отрубайте мне члены мечом, что должен я делать, ненавидеть Калингу по самой горькой смерти и дальше? — Пра, это разум. "Спи в Небесном Мире." -
И тогда вопрос почему, почему, это всего лишь Сила, единая ментальная природа распространяющая свои бесконечные возможности — Какое странное чувство читать что в Вене в феврале 1922 года (за месяц до моего рождения) то-то и то-то происходило на улицах, как могла существовать Вена, нет даже само понятие о Вене до того как я родился?? — Это потому что единая ментальная природа продолжается, не имеет ничего общего с индивидуальными прибывающими и убывающими носителями ее пребывающими в ней и в которых пребывает она — Так что 2500 лет назад был такой Гаутама Будда, который придумал величайшую мысль во всем Человечестве, каплю в ведре те годы в той ментальной Природе которая суть Вселенский Разум — Я вижу в своей удовлетворенности на горном склоне что Сила обретает восторг и радость как в невежестве так и в просветлении, иначе не было бы невежественного существования бок о бок с просветленным невежеством, чего ради Силе ограничивать себя одним или другим — либо в форме боли, либо как неосязаемые эфиры бесформенности и безболезненности, какое это имеет значение? — И я вижу как желтая луна тонет поскольку земля откатывается назад. Я выгибаю шею чтоб увидеть вверх тормашками и горы земли просто те же самые старые висящие пузыръки свисающие в безграничное море пространства — Ах, если б существовало иное зрение помимо глазного каких только атомных иноуровней мы б только не увидели? — однако мы видим здесь луны, горы, озера, деревья и разумных существ и только, своим глазным зрением — Сила наслаждается всем этим — Она напоминает себе что она есть Сила, вот почему, ибо она, Сила, на самом деле лишь исступленье, и ее проявления видят сны, она Золотая Вечность, вечно безмятежная, сей неясный сон существования просто смуть в своем — у меня не хватает слов — Теплая роза на западе становится приглушенным пастельным парком серого, мягкий ветер вздыхает, зверюшки шелестят в вереске и в норках, я меняю отсиженные ноги, луна желтеет и тает и наконец начинает стукаться о самый верхний утес и как всегда видишь силуэт в его волшебном очаровании какой-нибудь коряги или пня похожий на легендарного Койотля, Бога Индейцев, готового завыть на эту Силу -
О что за мир и довольство я испытываю, возвращаясь к себе в хижину зная что мир есть сон младенца и исступление золотой вечности вот все к чему мы возвращаемся, к сущности Силы — и к Первобытному Восторгу, нам всем он знаком — Я лежу на спине в темноте, сцепив руки, радостный, а северное сияние пылает как голливудская премьера и на него тоже я гляжу вверх тормашками и вижу что это просто большие куски льда на земле отражающие потустороннее солнце в каком-то дальнем свете дня, фактически, к тому же, силуэт кривизны земной поверхности также виден изгибаясь на ту сторону и вокруг — Северное сияние, яркое настолько чтобы осветить всю мою комнату, словно ледяные луны.
Какое довольство знать что когда все сказано и сделано уже не имеет значения — Горести? жалобности которые я ошущаю когда думаю о матери? — но все это должно быть возбуждено и запомнено, его не существует там самого по себе, и это потому что ментальная природа по природе своей свободна от сна и свободна от всего — Будто те курящие трубки философы-деисты что говорят "О заметь изумительное творение Господа, луну, звезды и т. д., ты на что-нибуль согласился бы это променять?" не осознавая что они бы этого вовсе не говорили если бы не какая-то первобытная память о том когда, о том что, а том как ничего не было — "Это лишь недавно," понимаю я, глядя на мир, некий недавний цикл творения Силой чтобы ей самой радоваться напоминая своему безэговому эго что она и есть Сила — и все это по своей сущности роящаяся нежная тайна, которую можешь увидеть закрыв глаза и впустив вечное молчание себе в уши — в эту благословенность и блаженство определенно нужно верить, дорогие мои -
Пробуждающие, ежели предпочтут, рождаются младенцами — Это мое первое пробуждение — Нет никаких пробуждающих и никакого пробуждения.
У себя в хижине я лежу, вспоминая фиалки у нас на заднем дворе на Феба-Авеню, когда мне было одиннадцать, по ночам в июне, смутный сон, эфемерный, призрачный, давно ушедший, уходящий все дальше, пока не выйдет весь.
21
Просыпаюсь среди ночи и вспоминаю Мэгги Кэссиди и то как мог бы жениться на ней и был бы старым Финнеганом для ее Ирландской Девицы Плюрабель, как мог бы снять домик, маленький полуразвалившийся коттедж весь в ирландских розах среди камышей и старых деревьев на берегах Конкорда и работал бы суровым в спецовке рукавицах и бейсбольной кепке сцепщиком в холодной ночи Новой Англии, ради нее и ее ирландских бедер из слоновой кости, ее и ее зефирных губ, ее и ее ирландского акцента и "Божьей Зеленой Земли" и двух ее дочерей — Как раскладывал бы ее поперек кровати ночью всю мою и старательную и искал бы ее розу, копи ее бедер, ту изумрудно темную и героическую вещь которой хотел — вспоминаю ее шелковистые бедра в узких джинсах, и как она складывала одну ногу подворачивая бедро под руки и вздыхала когда мы вместе смотрели Телевидение — в гостиной у ее матери в тот мой последний неотвязный приезд 1954 года в октябрьский Лоуэлл — Ах, вьющиеся розы, речной ил, теченье ее, глаза — Женщина для старого Дулуоза? Невероятно у моей печки в полуночи опустошенья чтоб это было правдой — Мэгги Приключение -Когти черных дерев в залитых лунным светом розовых сумерках могут статься и по случаю удержать мне к тому же премного любви, и я всегда могу оставить их и странствовать дальше — но когда состарюсь у своей финальной печки и птичка рассыплется на своей веточке праха в О Лоуэлле, что подумаю я, ива? — когда ветра заползают мне в рюкзак и голая спина хандрит голоспинным блюзом и я уйду согбенный по своим похвальным делам и обязанностям в покрытую дерном почву, что за любовные песни тогда для старого лодыря дерзилы туманного Джека О —? — никакие новые поэты не принесут свои лавры медом к моему молоку, насмешки — Насмешки любви женщины были б лучше я полагаю — Я бы свалился с лестницы, брабах, и стирал бы себе в реке белье — насплетничал себе бельевых веревок — проветривал бы себя по понедельникам — нафантазировал бы себе домохозяйкиных Африк — наплодил бы себе как Лир дочерей — выклянчил бы себе мраморное серлце — но все это могло бы быть лучше чем может быть, одинокие нецелованные губы Дулуоза мрачно кривятся в склепе
22
По воскресеньям рано утром я всегда вспоминаю дом в доме у Ма на Лонг-Айленде, в последние годы, когда она читает воскресные газеты а я встаю, залезаю под душ, выпиваю чашку вина, смотрю таблицу очков а после этого съедаю очаровательный маленький завтрак который она мне накрывает, мне просто надо лишь попросить ее, ее особый способ подрумянивать бекон и то как она жарит глазунью солнечной стороной — Телевизор не включен еще поскольку в воскресенье по утрам нет ничего достойного внимания — Я печалюсь когда думаю о том как седеют у нее волосы а ей 62 и будет 70 когда мне стукнет совиные 40 — скоро она уже будет моей "старенькой мамой" — в койке я пытаюсь думать как стану о ней заботиться -Затем пока день удлиняется а воскресенье тащится дальше и горы напяливают благочестивую скучноватую наружность Саббатини я постоянно начинаю думать вместо этого о ранних днях в Лоуэлле когда краснокирпичные фабрики были так полны привидений у реки около 4 пополудни, ребятишки возвращавшиеся домой из воскресного кино, но О печальный краснокирпич и везде в Америке его увидишь, в краснеющем солнце, и облака за ним, и люди в своих выходных костюмах повсюду здесь — Мы все стоим на грустной земле отбрасывая длинные тени, дыхание обрезано плотью.
Даже в топотке мышки на чердаке моей хижины по воскресеньям есть какая-то воскресная святость, как будто церковнохождение, церковность, проповедование — Мы попробуем.
По большей части по воскресеньям мне скучно. И всем моим воспоминаниям скучно. Солнце слишком златоярко. Я содрогаюсь от мысли о том, чем люди занимаются в Северной Каролине. В Мехико они бродят жуя обширные планки вареной свиной шкуры, среди сквериков, даже их воскресенья это Чума — Должно быть Саббат изобрели для смягчения радости.
Для нормальных крестьян воскресенье это улыбка, для нас же черных поэтов, фу — Полагаю что воскресенье есть зеркальце Господа Бога.
Сравните погосты в пятницу ночью, с кафедрами проповедников воскресного утра -
В Баварии, мужики с голыми коленками расхаживают повсюду заложив руки за спину — Мухи дремлют за кружевной занавеской, в Калэ, а за окном видны парусные шлюпки — В воскресенье Селин зевает а Жене умирает — В Москве нет помпы — Только в Бенаресе по воскресеньям орут разносчики да заклинатели змей открывают свои корзинки лютней — На Пике Опустошения в Высоких Каскадах, по воскресеньщм, фу -
Я думаю в частности о той стене из красного кирпича Шеффилдской молочной компании у главной ветки Лонг-Айлендской Железной Дороги в Ричмонд-Хилле, грязные следы машин рабочих оставленные на стоянке за всю неделю, один-два позабытых автомобиля Воскресной Смены стоящие там теперь, в лужах с бурой водой проплывают облака, палки и банки и тряпки отбросов, местный автобус проезжающий мимо с бледными пустыми лицами Воскресных Ездоков — предвещая призрачный день когда промышленная Америка будет покинута и оставлена ржаветь одним долгим Воскресным Днем забвенья.
23
Со своим уродливым множеством ножек-присосок зеленая горная гусеница пребывает в этом вересковом мире, головка как бледная капелька росы, жирное тельце вытягивается прямо вверх чтобы ползти, свисая вверх тормашками словно южноамериканский муравьед чтобы юлить и шарить и раскачиваться из стороны в сторону в поиске, затем вскинувшись как мальчишка забравшийся на нижнюю ветку она распрямляется укрытая веточками вереска и щиплет и чудовищно набрасывается на невинную зелень — часть зелени, она и есть, коей был дарован сок движения — она изгибается и вглядывается и вторгается своей башкою во все — она в джунглях пестрых тенистых старых прошлогодне серых иголок вереска — иногда неподвижная будто боа-констриктор на картинке она зыркает в небеса беспесенным взором, спит змееголово, затем сворачивается внутрь как лопнувшая трубка когда я на нее дую, скорая на увертку, быстрая на отступление, покорная на повиновение ровному повелению лежать тихо которое имеют в виду небеса что бы ни сподобилось с них — Она теперь очень печальна поскольку я дую еще раз, никнет головой на плечо в кручине, я отпущу ее на свободу скитаться без присмотра, прикинувшись мертвым, насколько ей ведомо — вот она ползет исчезая, слегка подрагивая в джунглях, на уровне глаза с этим миром я воспринимаю что и над ней преобладают немногие плоды а затем бесконечность, она тоже перевернута вверх тормашками и льнет к своей сфере — мы все безумны.Я сижу там задаваясь вопросом не будут ли мои собственные путешествия по Побережью до Фриско и в Мексику такими же прискорбными и безумными — но клянусь ей-иисусом дж Христом это будет лучше чем болтаться вокруг вот этой скалы -
24
Некоторые дни на горе, хоть и жаркие, но пропитаны чистой прохладной красой что предвешает октябрь и мою свободу на индейском Плоскогорье Мексики где будет еще чище и прохладнее — О старые сны снившиеся мне о горах мексиканского плато где небеса наполнены облаками словно бородами патриархов и в самом деле я и сам Патриарх стоящий в развевающихся одеждах на зеленом холме золота — В Каскадах лето может в августе жарить но Осень напоминает вам, особенно на восточном склоне моего холма под конец дня, вдали от жжения солнца, где воздух резок и горен а деревья хорошенько завяли к началу конца — Потом я думаю о Чемпионате мира, о шествии футбола по всей Америке (крики увлеченного среднезападного голоса по шероховатому радио) — я думаю о полках с вином в магазинах вдоль основной линии Калифорнийской Железной Дороги, я думаю о гальке в почве Запада под громадными Осенне-гулкими небесами, я думаю о длинных горизонтах и равнинах и об окончательной пустыне с ее кактусами и сухими мескитами расстилающимися до красных столов плоскогорий очень далеко куда моя старая надежда путешественника вечно стремится и стремится и лишь возвращается пустотой из ниоткуда, долгая мечта автостопщика и бродяги с Запада, скитальцев вслед за урожаем которые спят в своих мешках куда собирают хлопок и покоятся удовлетворенные под ярко вспыхивающей звездой — Ночью, Осень намекает посреди Лета Каскадов когда видишь Венеру красную на своем холме и думаешь "Кто будет моею леди?" — Это все, мерцание дымки и зудящие жуки, будет стерто с грифельной доски лета и зашвырнуто к востоку этим жадным до моря западным ветром и вот тогда летящеволосый я затопаю вниз по тропе в последний раз, с рюкзаком и прочим, распевая снегам и соснам, по пути к дальнейшим приключениям, к дальнейшему томлению по приключениям — и целиком за мной (и за вами) океан слез который был этой жизнью на земле, такой древний, что когда я смотрю на свои панорамные снимки района вокруг Опустошения и вижу старых мулов и жилистых чалых лошадей 1935 года (на картинке) привязанных к ограде загона которой больше нет, я дивлюсь на то что горы выглядели точно так же в 1935-м (Старая Гора Джека точь-в-точь до тонкостей даже снег так же лежал) как и в 1956-м так что старость земли поражает меня и я вспоминаю искони что она была такой же, они (горы) выглядели точно так же и в 584 г. до н. э. — и все такое но оседала морская морось — Мы живем чтоб желать, вот я и пожелаю, и запрыгаю вниз с этой горы высочайше совершенно зная или не высочайше совершенно зная полный славнющего невежественного стремления искриться везде -Позже днем поднимается западный ветер, прилетает с неулыбчивых западов, невидимый, и шлет свои чистые посланья сквозь все мои трещины и ставни — Больше, больше, пусть ели вянут больше, я хочу видеть как белое удивит юг -
25
Ноумены вот что видишь когда закрываешь глаза, этот нематериальный золотой пепел. Та Золотой Ангел — Феномены вот что видишь с открытыми глазами, в моем случае мусор одной тысячи часов житья как концепции в горной хижине — Вон, на верху поленницы, выброшенный вестерн, фу, ужасно, книжка полная сентиментальности и многоречивых пояснений, глупый диалог, шестнадцать героев с двустволками на одного негодяя-неудачника который мог бы мне понравиться скорее из-за своей вспыльчивости и топочуших сапог — единственная книжка которую я выбросил — Над нею, в углу подоконника стоит банка из-под макмиллановского масла в которой я храню керосин чтобы разжигать огонь, разводить костры, как колдун, обширные глухие взрывы у меня в печке на которой закипает кофе — сковородка моя висит на гвозде над еще одной (чугунной) сковородой слишком большой чтобы ею пользоваться но у той которой я пользуюсь струйки жира стекают по внешним краям напоминая ленточки спермы, которые я счищаю и стряхиваю в поленницу, кому какое дело — Затем старая печка с баком для воды, непреходящей кофейной кастрюлькой с длинной ручкой, заварник для чая редко пользуемый — Затем на столике большой засаленный таз для мытья посуды со всем окружающим его снаряжением стальной щеточкой, тряпками, вихотками, ершом, одна помойка, с вечной лужицей черной пенистой воды под ним которую я промакиваю раз в нелелю — Затем полка с консервами медленно убывающими, и с другим провиантом, коробка мыла Тайд с его хорошенькой домохозяйкой показывающей нам коробку Тайда говоря при этом "Просто созданы друг для друга" — Коробка Бисквиков оставленная здесь другим наблюдателем которую я так и не открывал, банка с сиропом который я не люблю — отдам муравейнику во дворе — старая банка орехового масла оставленная тут каким-то наблюдателем предположительно еще когда Трумэн был Президентом очевидно по старой гнилой ореховой вони из нее — Банка в которой я мариновал лук, она начинает пахнуть крутым сидром когда над нею поработает полуденное солнце, превращаясь в прокисшее вино — маленькая бутылочка подливки Кухонный Букет, хорошо добавлять в рагу, ужасно отмывать с пальцев — Коробка Спагетти Шефа Боярди, что за веселенькое названьице, так и представляю себе Королеву Мэри на стоянке в Нью-Йорке и шеф-повары выходят покорять город в своих беретиках, к сверкающим огням, или же воображаю какого-нибудь липового шефа с усиками распевающего в кухне итальянские арии в телепередачах по домоводству — Кучка пакетиков порошкового супа с зеленым горошком, он хорош с беконом, так же хорош как в Уолдорфе-Астории и это к нему приучил меня Джарри Вагнер когда мы с ним пошли в поход и стали лагерем на лугах Потреро-Медоуз и он вывалил шкворчащий бекон прямо в целый котелок супа и тот был богат и густ в дымном ночном воздухе у ручья — Затем наполовину опустошенный целлофановый кулек черноглазого горошка и мешок Ржаной Муки для моих оладьев и чтоб лепить лепешки — Затем банка соленых огурчиков забытая в 1952 году и перемерзшая за зиму поэтому от огурчиков остались лишь стручки с наперченной водичкой похожие на мексиканский зеленый перец в банке — Моя коробка кукурузной муки, непочатая банка Пекарного Порошка Калюмат с Вождем в полном уборе из перьев — новая неоткрытая банка черного перца — Коробки с липтонским супом оставленные тут Стариной Эдом предыдущим одиноким мудилой — Потом моя банка маринованной свеклы, рубиново-темной и красной с несколькими отборными луковицами сморщившимися за стеклом — затем моя банка меда, уже полупустая, ушедшая на горячее-молоко-с-медом холодными ночами когда мне плохо или болею — Нераспечатанная банка кофе Максвелл-Хаус, последняя — Баночка красного винного уксуса которым я никогда не воспользуюсь и который я бы хотел чтоб стал вином он и похож на вино такой же красный и глубокий — За ними, новая банка черной патоки, которую я пью иногда прямо из широкого горлышка, полный рот железа — коробка Рай-Криспа, это сухой грустный концентрированный хлеб для сухих грустных гор — И целый ряд банок оставленных здесь много лет назад, с замерзшей и обезвоженной спаржей которая так эфемерна на вкус что как будто воду сосешь, даже еще бледнее — Консервированные вареные картофелины как скукоженные головы и бесполезные — (их только олени и едят) — последние две банки аргентинского ростбифа, из первоначальных 15, очень хорошего, когда я прибыл на пост тем холодным ненастным днем вместе с Энди и Марти верхом то обнаружил консервированного мяса и тунца на 30 центов, все доброкачественное, чего по своей скаредности я так и не додумался купить — Сироп лесорубов, большая высокая банка тоже оставщийся подарочек, под мои вкуснюшие лепешки — Шпинат, как железо, никогда не теряет своего вкуса после нескольких лет на полке — Моя коробка с картошкой и луком, о вздох! как бы мне хотелось газировки с мороженым и стейка из филея!Ла Ви Паризьен, я представляю себе его, ресторан в Мехико, вхожу и сажусь за богатую скатерть, заказываю хорошего белого Бордо и Филе-миньон, на десерт пирожные и крепкий кофе и сигару. Ах и гуляючи иду вниз по бульвару Реформа к интересным тьмам французского кино с испанскими субтитрами и с внезапно громыхающим мексиканским Роликом Новостей -
Хозомин, скала, никогда не ест, никогда не копит мусора, никогда не вздыхает, никогда не мечтает о дальних городах, никогда на ждет Осени, никогда не лжет, хотя может быть и умирает — Бах.
Каждую ночь я по-прежнему спрашиваю Господа: "Почему?" и до сих пор не получил вразумительного ответа.
26
Вспоминая, вспоминая, тот сладкий мир такой горький на вкус — тот раз когда я проигрывал "Нашего Отца" Сары Вогэн на своей маленькой вертушке в Скалистых Горах и цветная горничная Лула плакала в кухне поэтому я отдал ей пластинку чтобы теперь по утрам в воскресенье среди лугов и поросших сосняком пустошей Северной Каролины, вырывающимся из старого скудного дома ее старика с крохотным крылечком можно было услышать голос Божественной Сары — "ибо Царство Твое, и Власть, и Слава, навеки, аминь" — как он ломается звенящим колоколом на «а» в «аминь», дрожа, как и положено голосу — Горький? поскольку жуки бьются в смертной агонии на столе даже когда думаешь, бессмертное дурачье которое встает и уходит и возрождается, подобно нам, «человекам» — как крылатые муравьи, мужские особи, отвергаемые самками и идущие умирать, как совершенно тщетно карабкаются они по оконным стеклам и просто-напросто отваливаются когда заберутся на самый верх, и пробуют заново, пока изможденные не умирают — А тот которого я видел как-то днем на полу у себя в хижине он просто бился и бился в грязной пыли в каком-то фатальном безнадежном припадке — ой, то как мы сами делаем, видим мы это или нет — Сладкий? столь же сладкий, несмотря на это, как когда в кастрюльке булькает обед а у меня текут слюнки, дивная кастрюлька с зеленой репой, морковкой, ростбифом, лапшой и специями которую я сварил однажды вечером и съел гологрудый на пригорке, сидя по-турецки, из маленькой мисочки, палочками для еды, распевая — Потом теплые лунные ночи с еще виднеющимся красным проблеском на западе — достаточно сладко, ветерок, песни, густой сосновый лес внизу в долинах трещин — Чашка кофе и сигарета, к чему зазен? а где-то люди сражаются страшнющими карабинами, груди у них перекрещены патронташами, ремни оттянуты книзу гранатами, томимые жаждой, усталые, голодные, испуганные, сходящие с ума — Должно быть что когда Господь помыслил мир то намеревался чтобы он включал в себя и меня и мое печальное несклонное больсердце И Быка Хаббарда катающегося по полу от хохота над дуростью людей -По ночам за столом у себя в хижине я вижу свое отражение в черном окне, груборожего мужика в грязной драной рубахе, давнонебритого, хмурого, губастого, глазастого, волосастого, носастого, ушастого, рукастого, шеястого, кадыкастого, бровастого, отражение сразу за которым лишь пустота 7000000000000 световых лет бесконечной тьмы продырявленной произвольным ограниченно-представимым светом, и все же в глазах у меня огонек и я распеваю похабные песни про луну в переулках Дублина, про водку хой хой, а затем сердечные мексиканские закатно-над-скальные про амор, коразон и текилу — Мой стол завален бумагами, прекрасными на вид если смотреть полуприщурившись нежно молочный мусор груды бумаг, словно некий старый сон о картинке с бумагами, словно бумаги грудой наваленные на столе в мультике, словно реалистическая сцена из старого русского фильма, а масляная лампа затеняет некоторые наполовину — И пристальнее вглядываясь в свое лицо в жестяном зеркальце, я вижу голубые глаза и красную от солнца физиономию и красные губы и недельную бороду и думаю: "Мужество требуется для того чтобы жить и глядеть в лицо железной неизбежности умри-же-дурень? Не-а, когда все сказано и сделано уже не важно" — Так должно быть, это и есть Золотая Вечность развлекающаяся кинофильмами — Мучьте меня в танках, во что еще могу я верить? — Отрубайте мне члены мечом, что должен я делать, ненавидеть Калингу по самой горькой смерти и дальше? — Пра, это разум. "Спи в Небесном Мире." -