Даже первая пугающая ночь на пляже среди тумана с блокнотом и карандашом, я сижу там на песке по-турецки и смотрю на неистовство Тихого океана которое обрушивается на скалы а они вздымаются посреди бухты подобно угрюмым башням покрытым саваном моря, жаркая бухта где волны бьются в пещерах, поселения водорослей то всплывают то опускаются так что в фосфоресцирующем сиянии ночного пляжа ты видишь их плотоядный взгляд – В ту первую ночь я сижу там, и когда взглядываю наверх, вижу лишь, что в кухне горит свет, на скале справа где кто-то построил домик с видом на весь ужасный Сюр, я знаю лишь что кто-то там наверху тихо и мирно ужинает – Свет этого кухонного окна в домике наверху похож на свет маленького слабого маяка ютящегося на высоте тысячи футов над бушующим побережьем – Кто кроме скучающего старого почтенного и безрассудно смелого Архитектора уставшего бегать по конгрессам мог построить этот дом наверху, когда-нибудь великая трагедия в стиле Орсона Уэллса разыграется здесь и женщина-привидение в белой рубашке с криком сорвется с этой скалы – Но на самом деле я вижу лишь свет на кухне и представляю себе тихий и нежный и может быть даже романтический ужин там наверху среди воющего тумана, а здесь внизу в этой кузнице Вулкана сижу я и грустно смотрю наверх – Целюсь окурком «Кэмела» в старую скалу которой, наверное уже миллиард лет и которая вздымается позади меня на недосягаемую высоту – Окошко маленькой кухни светится на самом верху, а позади поднимаются уступы огромного морского утеса все глубже вдаваясь в сушу так что я открываю от удивления рот: «Как будто собака лежит, эти задроченные огромные уступы этого сукиного сына» – Поднимаются, сметают и пугают человека до смерти, хотя что есть смерть среди этих скал и воды.
Я устраиваюсь со своим спальником на пороге хижины однако к двум часам ночи все становится мокрым от тумана так что мне приходится перебраться в дом и устраиваться заново но кто способен не дрыхнуть как бревно в одинокой лесной хижине, потом просыпаешься поздно утром таким свежим и без слов понимаешь вселенную: вселенная это Ангел – Хорошо конечно так говорить когда твоя попытка бегства из грязного города увенчалась успехом – Но в конце концов только в лесу можно испытывать ностальгию по городам где тихие вечера развертываются как Париж и мечтать о мрачных городских путешествиях не сознавая как это должно быть скучно по сравнению с первозданной невинностью здоровой и мирной жизни на лоне природы – И я говорю себе:«Будь мудр».
Я устраиваюсь со своим спальником на пороге хижины однако к двум часам ночи все становится мокрым от тумана так что мне приходится перебраться в дом и устраиваться заново но кто способен не дрыхнуть как бревно в одинокой лесной хижине, потом просыпаешься поздно утром таким свежим и без слов понимаешь вселенную: вселенная это Ангел – Хорошо конечно так говорить когда твоя попытка бегства из грязного города увенчалась успехом – Но в конце концов только в лесу можно испытывать ностальгию по городам где тихие вечера развертываются как Париж и мечтать о мрачных городских путешествиях не сознавая как это должно быть скучно по сравнению с первозданной невинностью здоровой и мирной жизни на лоне природы – И я говорю себе:«Будь мудр».
6
Хижина Монсанто при этом имела свои недостатки например в оконных проемах были не сетки от насекомых а огромные деревянные ставни, поэтому если в сырые и пасмурные вечера оставить их открытыми то становится слишком холодно, а если закрыть то ничего не видно и приходится днем зажигать лампу – Но это единственная проблема – Все остальное чудесно – Поначалу так забавно любоваться днем на сонные вересковые поляны в противоположном конце каньона зная что стоит пройти полмили и внезапно окажешься на диком ревущем побережье, или если надоест и то и другое можно просто сидеть на прогалине у пенька и мечтать – В лесу так просто днем дремать или молиться местным духам: «Позвольте мне оставаться здесь, я хочу всего лишь покоя» и эти туманные лики безмолвно отвечают: «Да» – И говорить себе (если вы, как я, озабочены теософски) (по крайней мере в то время, перед тем как сойти с ума, я был озабочен теософски): «Бог который есть всё обладает оком пробужденности, как будто спишь и видишь длинный сон о каком-то невозможном поручении и потом вдруг просыпаешься, упс, НЕТ ПОРУЧЕНИЯ, все сделано и забыто» – И в радостном потоке первых дней я с уверенностью говорю себе (никак не предполагая всего что случится со мной спустя три недели): «Никакой больше беспутной жизни, пришло время спокойно наблюдать мир и наслаждаться им, сначала в лесу, потом молча прогуливаясь и разговаривая с людьми по всему свету, никаких пьянок, никаких наркотиков, никаких беспределов, никаких тусовок с битниками, алкашами, наркоманами и всеми этими, никогда больше не спрашивать себя: «О за что мучает меня Господь», вот так быть одному, путешествовать, разговаривать только с официантами, на самом деле, в Милане, Париже, просто разговаривать с официантами, болтаться, не навязывать больше себе агонию… настало время размышлять, наблюдать, сконцентрироваться на том, что после всего этого поверхность Земли, какой мы ее сейчас знаем, покроется слоем мусора, как за миллиард лет… Да, поэтому побольше одиночества” – «Вернись в детство, просто ешь яблоки и читай «Катехизис» – сиди на поребрике, черт с ними с жаркими софитами Голливуда» (вспомнил то ужасное время всего год назад когда мне в третий раз приходилось репетировать чтение своей прозы под горячими софитами «Шоу Стива Аллена» в студии Бербанка, сотни технических служащих ждут, пока я начну читать, Стив Аллен в ожидании бряцает на пианино, я сижу там как дурак на стуле и не могу ни слова прочитать ни вообще рта раскрыть: «Ради Бога Стив мне не нужно РЕПЕТИРОВАТЬ» – «Нет уж, давай, нам надо послушать тембр твоего голоса, ну в последний раз, я разрешу тебе не участвовать в генеральной», а я сижу там весь вспотевший и не могу в течение целой минуты слова вымолвить, а все смотрят, в конечном итоге я говорю: «Нет, не могу», и иду выпить чего-нибудь через дорогу) (но ко всеобщему удивлению вечером во время шоу я читал прекрасно, и это так поразило режиссеров что они отправили меня погулять с голливудской звездочкой которая нагнала на меня скучищу пытаясь читать свои стишки и не желая говорить о любви ибо любовь в Голливуде продажна) – И даже это восхитительно, не спеша вспоминать всемирную жизнь просто сидя или лежа здесь или прогуливаясь медленно припоминая все детали жизни которые теперь миллион световых лет спустя приняли вид (как это должно было случиться у Пруста в его запечатанной комнате) приятных фильмов вызываемых усилием воли и проектируемых для дальнейшего изучения – И удовольствия – По моим представлениям Бог творит так эту самую минуту, смотрит свое собственное кино, коим являемся мы.
Даже когда однажды ночью я счастливо собираюсь перевернуться на другой бок и возобновить прерванный сон и вдруг крыса пробегает прямо по моей голове, это восхитительно, так как я беру раскладушку и кладу сверху большую широкую доску которая покрывает обе ее части, так что мне не придется барахтаться в полотнище, помещаю на нее два старых спальника, сверху мой собственный, и теперь у меня есть самая чудесная и безопасная в отношении крыс и по сути полезная-для позвоночника-кровать в мире.
А еще я предпринимаю долгие любопытные прогулки в обратном направлении суши чтобы посмотреть что есть что, поднимаюсь на несколько миль по грунтовой дороге ведущей к одиноким ранчо и стоянкам логгеров – Подхожу к обширным грустным тихим долинам где можно увидеть стволы красного дерева высотой в сто пятьдесят футов и на верхушке сидит иногда одинокая маленькая птичка – Птичка балансирует там наверху обозревая туман и огромные деревья – Можно увидеть одинокий цветок кивающий с далекого утеса в противоположной стороне каньона, или похожий на лик Зевса огромный нарост на стволе красного дерева, или каких-нибудь сумасшедших мелких божьих тварей которые болтаются в запрудах ручья (водяные клопы), или одинокую изгородь с надписью «М.П. Пасси. Хозяин этой части», или заросли папоротника в капающем сумраке красного дерева, и думаешь: «Как далеко от поколения битников, в этом лесу» – И я бреду к родному каньону по тропинке мимо хижины к морю, где на побережье под тысячефутовым мостом пасется мул или иногда стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами Райского Сада – Мул, как я уже говорил, по имени Альф, питомец одного семейства поселившегося в каньоне, он просто бродит из одного конца каньона где его останавливают изгороди кораля, к дикому побережью где его останавливает море и когда впервые видишь его кажется что странный мул сошел с картин Гогена, он роняет свой черный помет на ослепительно белый песок, этот бессмертный и первозданный мул, владелец всей долины – Позднее я даже нашел место его ночлега что-то вроде священной рощи посреди сонного верескового луга – И я скармливаю Альфу последние из своих яблок которые он принимает длинными торчащими зубами и отправляет в свою нежную шершавую глотку, никогда не пережевывая, просто смахивает мое яблоко с протянутой ладони, и печально трусит обратно, сворачивая чтобы поскрестись крупом о дерево широкими эротическими движениями которые становятся все размашистей и размашистей и в конце концов мул стоит с поднятым членом который напугал бы и Вавилонскую Блудницу не говоря уж обо мне.
Странные и удивительные штуки как например роковая в стиле Рипли ситуация: здоровенное дерево упало поперек ручья может быть лет пятьсот назад и образовало мост, один конец ствола теперь на десять футов ушел в ил и опавшую листву, странно но из середины его поднялось другое дерево будто выросло из безжизненного бревна или будто длань Господня вставила его туда, не могу понять и глазею как школьник яростно пережевывая целые горсти арахиса – (а несколько недель назад я и головы не мог поднять в Боуэри) – Даже когда мимо проезжает машина с соседнего ранчо я наяву грежу сумасшедшими картинами, типа вот едет фермер Джонс со своими двумя дочерьми а вот я медленно бреду волоча под мышкой шестидесятифутовый ствол красного дерева, они удивлены и напуганы: «Не сон ли это? Может ли человек обладать такой силищей?», спрашивают они меня, а вот и мой великий дзенский ответ: «Вы всего лишь думаете, что я силен» и продолжаю тащить свое бревно дальше по дороге – Это заставляет меня долго хохотать в лугах поросших клевером – Я миную корову которая оглядывается на меня жуя охапку сочной гречихи – Вернувшись в хижину развожу огонь и сижу вздыхаю и листья шуршат по тоненькой крыше, в Биг Сюре август – Засыпаю прямо в кресле а когда просыпаюсь оказываюсь лицом к густым зарослям низеньких деревьев за распахнутой дверью и вдруг память начинает извлекать их из глубины лет, каждую группу, ствол за стволом, все их переплетения, словно дом родной, но пока я пытаюсь разобрать что означает вся эта путаница, бумс, дверь захлопывается у меня перед носом – Я делаю вывод: «Я вижу лишь то что позволяет мне видеть дверь, открытая или закрытая» – И, поднимаясь с места, добавляю громким голосом английского лорда который правда никто не услышит: «Слово не воробей, сэр, вылетит – не поймаешь», произнося «слово» как «сллловаа» – И смеюсь весь ужин – Который состоит из картофеля, запеченного в фольге, кофе, ломтиков колбасы, изжаренных на прутике над костром, яблочного соуса и сыра – И когда я зажигаю лампу для того чтобы почитать после ужина, появляется мотылек, чтоб принять возле нее свою смерть – Я гашу ее на время, и мотылек засыпает на стене не ведая что я зажгу ее вновь.
Между тем кстати и однако, каждый день холодно и пасмурно, или сыро, холодно не так как на Востоке, и каждая ночь приносит туман: ни звездочки не видно – Но и это, как позже выясняется, тоже может быть чудесным обстоятельством, «сырой сезон» и остальные обитатели каньона (те что приезжают на выходные) в субботу-воскресенье не показываются, и я всю неделю предоставлен сам себе (поскольку позже в августе когда солнце одолело туман я был вдруг поражен услышав смех и шорохи по всей долине которая принадлежала мне и только мне, а когда попытался выйти на берег чтобы посидеть-поработать обнаружил там целые отдыхающие семейства, причем наиболее молодые из них просто парковались у моста и спускались вниз) (на самом деле большей частью это были банды орущих хулиганов) – Вот, тропический летний туман был силен и кроме того когда солнце победило наконец в августе началось нечто ужасное, штормовые порывы проникли в каньон заставляя деревья шуметь так оглушительно словно между ними началась битва и от этого вся хижина тряслась и я просыпался – И это тоже способствовало наступлению безумия.
Но самый замечательный день был когда я просто забыл кто я и где я это когда я с закатанными до колен штанами стоял посреди ручья и укладывал камни и топляки так чтобы ручей (рядом с песчаным берегом) где я набирал в кувшин воду перестал медленно сочиться через меловую отмель полную водяных клопов и превратился в стремительный чистый и глубокий поток – Я выкопал в белом песке углубление и так расположил камни под землей что мог теперь воткнув туда кувшин наклонять его горлышко против течения и он постепенно наполнялся чистой проточной питьевой водой безо всяких там насекомых – Соорудить канал, вот как это называется – И поскольку русло стало теперь глубоким и быстрым мне пришлось соорудить возле песчаного берега также нечто вроде дамбы чтобы его не размывало – Занимаюсь я этим, укрепляю внешнюю часть заграждения мелкими камешками и под конец когда солнце уже заходит я с сопением склонив голову над работой (так сопят дети, когда весь день играли) начинаю впихивать мелкую гальку в щели между камнями так чтоб вода не просачивалась и не размывала берег, вплоть до мельчайших щелочек, отличная дамба, которую я покрываю деревянным настилом чтобы все могли вставать на колени и набирать святую воду – Оглядывая в этот момент весь прошедший день, от полудня до заката, я был поражен, увидев, где я, кто я, что я делаю – Невинность одинокого индейца отделывающего каноэ в чаще леса – А пару недель назад как я уже сказал я головы не мог поднять там в Боуэри и все думали что я что-то над собой сотворил – И счастливо напевая я готовлю ужин и выхожу под туманное сияние Луны (она рассеивает белый фосфоресцирующий свет) и с восхищением смотрю на новые быстрые журчащие струи чистой воды с чудесными бликами – «А когда исчезнет туман и покажутся Луна и звезды как это будет красиво».
И все такое – Все эти маленькие радости удивившие меня когда я в ужасе позднейших событий вернулся и увидел как все они изменились и как стали зловещи, даже моя бедная маленькая деревянная платформа и канал когда затошнило мои глаза и желудок и душа выкрикивала тысячи бессвязных слов, о – Это трудно объяснить и главное не фальшивить.
Даже когда однажды ночью я счастливо собираюсь перевернуться на другой бок и возобновить прерванный сон и вдруг крыса пробегает прямо по моей голове, это восхитительно, так как я беру раскладушку и кладу сверху большую широкую доску которая покрывает обе ее части, так что мне не придется барахтаться в полотнище, помещаю на нее два старых спальника, сверху мой собственный, и теперь у меня есть самая чудесная и безопасная в отношении крыс и по сути полезная-для позвоночника-кровать в мире.
А еще я предпринимаю долгие любопытные прогулки в обратном направлении суши чтобы посмотреть что есть что, поднимаюсь на несколько миль по грунтовой дороге ведущей к одиноким ранчо и стоянкам логгеров – Подхожу к обширным грустным тихим долинам где можно увидеть стволы красного дерева высотой в сто пятьдесят футов и на верхушке сидит иногда одинокая маленькая птичка – Птичка балансирует там наверху обозревая туман и огромные деревья – Можно увидеть одинокий цветок кивающий с далекого утеса в противоположной стороне каньона, или похожий на лик Зевса огромный нарост на стволе красного дерева, или каких-нибудь сумасшедших мелких божьих тварей которые болтаются в запрудах ручья (водяные клопы), или одинокую изгородь с надписью «М.П. Пасси. Хозяин этой части», или заросли папоротника в капающем сумраке красного дерева, и думаешь: «Как далеко от поколения битников, в этом лесу» – И я бреду к родному каньону по тропинке мимо хижины к морю, где на побережье под тысячефутовым мостом пасется мул или иногда стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами Райского Сада – Мул, как я уже говорил, по имени Альф, питомец одного семейства поселившегося в каньоне, он просто бродит из одного конца каньона где его останавливают изгороди кораля, к дикому побережью где его останавливает море и когда впервые видишь его кажется что странный мул сошел с картин Гогена, он роняет свой черный помет на ослепительно белый песок, этот бессмертный и первозданный мул, владелец всей долины – Позднее я даже нашел место его ночлега что-то вроде священной рощи посреди сонного верескового луга – И я скармливаю Альфу последние из своих яблок которые он принимает длинными торчащими зубами и отправляет в свою нежную шершавую глотку, никогда не пережевывая, просто смахивает мое яблоко с протянутой ладони, и печально трусит обратно, сворачивая чтобы поскрестись крупом о дерево широкими эротическими движениями которые становятся все размашистей и размашистей и в конце концов мул стоит с поднятым членом который напугал бы и Вавилонскую Блудницу не говоря уж обо мне.
Странные и удивительные штуки как например роковая в стиле Рипли ситуация: здоровенное дерево упало поперек ручья может быть лет пятьсот назад и образовало мост, один конец ствола теперь на десять футов ушел в ил и опавшую листву, странно но из середины его поднялось другое дерево будто выросло из безжизненного бревна или будто длань Господня вставила его туда, не могу понять и глазею как школьник яростно пережевывая целые горсти арахиса – (а несколько недель назад я и головы не мог поднять в Боуэри) – Даже когда мимо проезжает машина с соседнего ранчо я наяву грежу сумасшедшими картинами, типа вот едет фермер Джонс со своими двумя дочерьми а вот я медленно бреду волоча под мышкой шестидесятифутовый ствол красного дерева, они удивлены и напуганы: «Не сон ли это? Может ли человек обладать такой силищей?», спрашивают они меня, а вот и мой великий дзенский ответ: «Вы всего лишь думаете, что я силен» и продолжаю тащить свое бревно дальше по дороге – Это заставляет меня долго хохотать в лугах поросших клевером – Я миную корову которая оглядывается на меня жуя охапку сочной гречихи – Вернувшись в хижину развожу огонь и сижу вздыхаю и листья шуршат по тоненькой крыше, в Биг Сюре август – Засыпаю прямо в кресле а когда просыпаюсь оказываюсь лицом к густым зарослям низеньких деревьев за распахнутой дверью и вдруг память начинает извлекать их из глубины лет, каждую группу, ствол за стволом, все их переплетения, словно дом родной, но пока я пытаюсь разобрать что означает вся эта путаница, бумс, дверь захлопывается у меня перед носом – Я делаю вывод: «Я вижу лишь то что позволяет мне видеть дверь, открытая или закрытая» – И, поднимаясь с места, добавляю громким голосом английского лорда который правда никто не услышит: «Слово не воробей, сэр, вылетит – не поймаешь», произнося «слово» как «сллловаа» – И смеюсь весь ужин – Который состоит из картофеля, запеченного в фольге, кофе, ломтиков колбасы, изжаренных на прутике над костром, яблочного соуса и сыра – И когда я зажигаю лампу для того чтобы почитать после ужина, появляется мотылек, чтоб принять возле нее свою смерть – Я гашу ее на время, и мотылек засыпает на стене не ведая что я зажгу ее вновь.
Между тем кстати и однако, каждый день холодно и пасмурно, или сыро, холодно не так как на Востоке, и каждая ночь приносит туман: ни звездочки не видно – Но и это, как позже выясняется, тоже может быть чудесным обстоятельством, «сырой сезон» и остальные обитатели каньона (те что приезжают на выходные) в субботу-воскресенье не показываются, и я всю неделю предоставлен сам себе (поскольку позже в августе когда солнце одолело туман я был вдруг поражен услышав смех и шорохи по всей долине которая принадлежала мне и только мне, а когда попытался выйти на берег чтобы посидеть-поработать обнаружил там целые отдыхающие семейства, причем наиболее молодые из них просто парковались у моста и спускались вниз) (на самом деле большей частью это были банды орущих хулиганов) – Вот, тропический летний туман был силен и кроме того когда солнце победило наконец в августе началось нечто ужасное, штормовые порывы проникли в каньон заставляя деревья шуметь так оглушительно словно между ними началась битва и от этого вся хижина тряслась и я просыпался – И это тоже способствовало наступлению безумия.
Но самый замечательный день был когда я просто забыл кто я и где я это когда я с закатанными до колен штанами стоял посреди ручья и укладывал камни и топляки так чтобы ручей (рядом с песчаным берегом) где я набирал в кувшин воду перестал медленно сочиться через меловую отмель полную водяных клопов и превратился в стремительный чистый и глубокий поток – Я выкопал в белом песке углубление и так расположил камни под землей что мог теперь воткнув туда кувшин наклонять его горлышко против течения и он постепенно наполнялся чистой проточной питьевой водой безо всяких там насекомых – Соорудить канал, вот как это называется – И поскольку русло стало теперь глубоким и быстрым мне пришлось соорудить возле песчаного берега также нечто вроде дамбы чтобы его не размывало – Занимаюсь я этим, укрепляю внешнюю часть заграждения мелкими камешками и под конец когда солнце уже заходит я с сопением склонив голову над работой (так сопят дети, когда весь день играли) начинаю впихивать мелкую гальку в щели между камнями так чтоб вода не просачивалась и не размывала берег, вплоть до мельчайших щелочек, отличная дамба, которую я покрываю деревянным настилом чтобы все могли вставать на колени и набирать святую воду – Оглядывая в этот момент весь прошедший день, от полудня до заката, я был поражен, увидев, где я, кто я, что я делаю – Невинность одинокого индейца отделывающего каноэ в чаще леса – А пару недель назад как я уже сказал я головы не мог поднять там в Боуэри и все думали что я что-то над собой сотворил – И счастливо напевая я готовлю ужин и выхожу под туманное сияние Луны (она рассеивает белый фосфоресцирующий свет) и с восхищением смотрю на новые быстрые журчащие струи чистой воды с чудесными бликами – «А когда исчезнет туман и покажутся Луна и звезды как это будет красиво».
И все такое – Все эти маленькие радости удивившие меня когда я в ужасе позднейших событий вернулся и увидел как все они изменились и как стали зловещи, даже моя бедная маленькая деревянная платформа и канал когда затошнило мои глаза и желудок и душа выкрикивала тысячи бессвязных слов, о – Это трудно объяснить и главное не фальшивить.
7
Потому что на четвертый день я заскучал и с удивлением отметил этот факт в дневнике: «Уже скучно?» – Хотя в этом случае меня могли бы спасти прекрасные слова Эмерсона (в одной из тех маленьких переплетенных в красную кожу книг, в эссе о «Доверии к себе», где говорится:"…человек уверен в себе и весел, когда всю душу вложил в работу и постарался») (что применимо и к сооружению обычных нехитрых маленьких запруд, и к написанию таких больших дурацких романов, как этот) – Слова, как звук побудки на заре Америки, Эмерсон, тот который опубликовал Уитмена и еще сказал:» Детство ни от кого не зависит» – Детская бесхитростность простой и счастливой жизни в лесу, когда не подчиняешься ничьим идеям о том, что надо делать, что дoлжно делать – «Жизнь – не оправдания» – И когда пустой и злобный филантроп-аболиционист обвинил его в слепоте по отношению к порождениям рабства он ответил: «Любовь издали это злоба вблизи» (может быть у филантропа были слуги негры) – Так вот еще раз, я Ти Джин Ребенок, резвлюсь, пришиваю заплатки, готовлю ужины, мою посуду (у меня все время чайник на огне и когда надо вымыть посуду я просто наливаю горячую воду в тазик с мылом «Тайд» и замачиваю и вытираю насухо после того как минут пять-десять потру проволочной щеткой) – По вечерам простодушно размышляю о пользе этой маленькой щеточки, из разряда тех медных мелочей, что покупаются в супермаркете за десять центов и которые интересуют меня все же гораздо больше нежели тупой и бессмысленный роман «Степной волк» который я читаю тут в хижине пожимая плечами, этот старый пердун размышляет о сегодняшнем «конформизме» и все это время он думал что он великий Ницше, старый имитатор Достоевского опоздавший на пятьдесят лет (он ощущает себя изнуренным «персональным адом» как он это называет только потому что ему не нравится то что нравится всем остальным!) – Приятнее любоваться днем на оранжево-черные, как у Принсетона, крылья бабочки – А лучше всего ходить ночью на берег и слушать шум моря.
Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам на берегу, все-таки, где перепугался бы любой из смертных – Каждый вечер около восьми после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку, карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда проходя по дороге мимо призрачного Альфа) и проходил под пугающим высоким мостом и смотрел сквозь туман вдаль туда откуда океан угрожающе разевал на меня свою пасть – Но зная местность я шел дальше, перепрыгиваю береговой ручеек, и добираюсь до своего излюбленного угла возле скалы что недалеко от пещер и как идиот сижу там в темноте записывая звуки моря на страницы блокнота (секретарской записной книжки) белые листы которого я способен был разглядеть в темноте и стало быть мог быстро писать не пользуясь лампой – Я боялся зажигать лампу чтобы не напугать людей поглощающих свой уютный ужин там на вершине – (позже оказалось что там некому было уютно ужинать, это плотники включив яркий свет сверхурочно доделывали дом) – Еще я боялся пятнадцатифутовых волн прилива но все же сидел там тайно надеясь что Гавайи не предупреждали о высокой как Грумус приливной волне идущей издалека которую я мог бы пропустить в темноте – А однажды я так испугался что залез на десятифутовую глыбу у подножия скалы а волны набегали: «Круто, он круто врезался в ворота» – «Роу, ру-у, реф-ф» – «Крауш-ш-ш» – Так звучат волны, особенно по ночам – Море говорит не столько фразами сколько обрывками фраз: «Который?.. тот что сплошь?.. тот же, о, буум»… Записываю эту фантастическую бессмыслицу потому что Джеймс Джойс этого не сделал а теперь он уже мертв (и я планирую: «В будущем году запишу иные звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла, или может быть нежный шепот Индийского океана в устье Ганга») – И я сижу там и слушаю как на разные голоса выговаривают волны по песку: «Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок, все ли ангелы мор-р-рские заарканены?» и так далее – Иногда поглядываю на редкие машины пересекающие высокий мост и думаю что бы они увидели в этой тоскливой туманной ночи если бы знали что на тысячу футов ниже в неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте пишет в темноте – Так сказать некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА ЭТО пусть попробует если осмелится – Черные скалы будто бы движутся – Тоскливое и величественное ревущее уединение, говорю вам обычный человек так не сможет – Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует: «Les poissons de la mer parlent Breton» – И все-таки я хожу туда каждый вечер хотя мне так не кажется, это мой долг (это вероятно и свело меня с ума), и записываю звуки моря, и всю эту безумную поэму «Море».
На самом деле так замечательно всегда покидать берег и возвращаться к гораздо более человечному лесу и входить в хижину где все еще алеет очаг и где горит лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом коробка жасминового чая, все такое милое и человечное после того скалистого потопа – И вот я жарю сковородку замечательных оладьев и говорю себе: «Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб» – Вот так, все три недели, счастье – А еще я сам скручиваю для себя сигареты – И как я уже сказал иногда медитирую на то чудесное и фантастическое применение которое можно найти маленьким дешевым фенькам типа проволочной щеточки, на этот раз я имею в виду восхитительное содержимое моего рюкзака вроде двадцатипятицентового пластмассового шейкера с помощью которого я готовлю тесто для оладьев но помимо этого он порой использовался в качестве посуды под горячий чай, вино, кофе, виски и даже в качестве хранилища для чистых носовых платков во время путешествий – Крышка шейкера, моя священная чаша, и это длится уже лет пять – И все остальные штуковины которые так выигрывают в сравнении с ненужными дорогими вещами из тех что я когда-то купил да так и не использовал – Вроде моей черной мягкой спальной рубашки которой уже тоже пять лет и здесь в сырости летнего Сюра я ношу ее не снимая, если холодно надеваю сверху фланелевую рубашку, а когда забираюсь в спальный мешок то и свитер – Бесконечны ее применения и достоинства! – А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных штанов которые я купил недавно в Нью-Йорке для последних записей и вообще чтобы появляться на телевидении и так больше никогда и не надевал, или еще бесполезные штуки вроде плаща за 40$ shy; shy; shy; shy; shy; который я ни разу не надел потому что у боковых карманов не было прорезей (платишь за «лейбл» и так называемый «пошив») – Еще дорогой твидовый пиджак купленный для ТВ и ни разу больше не надетый – Две дурацких спортивных рубашки купленных ради Голливуда и больше не надетых и каждая по 9 баксов! – Зато до слез жалко вспоминать старую зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой фантастически полезной и удобной она оказалась – Или обустройство ручья чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле рядом с береговой деревянной платформой, и забвение себя в этой детской игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы заключают в себе истину) – На смертном одре я буду помнить день ручья и забуду дату когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в Лету зеленую помоечную футболку и забуду о сапфировых рубашках – Может это лучший способ попасть в Рай.
Днем возвращаюсь на берег чтобы продолжить работу над «Морем», стою босиком у воды остановившись чтобы почесать пальцем лодыжку, слышу ритм волн, и они говорят вдруг: «Ты Девственник решил меня измерить?» – Я возвращаюсь, чтобы заварить чаю.
Солнечный полдень —
Жую безразлично
Жасминовый лист.
В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное, бьет прямо на крыльцо где я сижу с книжкой и кофе и думаю как обычно днем о древних индейцах которые должны были жить в каньоне в течение тысяч лет, о том что веке этак в десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние индейцы были просто прародителями тех недавних 1860 года – О том, что все они умерли и тихо покоятся их обиды и волнения – О том, что ручей стал наверное на дюйм глубже с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет отодвинула водораздел назад в холмы – О том, как женщины толкли местные желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки и они оказались сладкими на вкус – А мужчины охотились на оленей – На самом деле Бог знает чем они занимались меня же здесь не было – Но долина та же, пыль тысячи или около того лет покрывает следы их ног оставленные в 960 году – И насколько я могу заглянуть мир слишком стар чтобы мы могли говорить о нем новыми словами – Мы пройдем эту жизнь (проходим, проходим) так же тихо как люди десятого века из этой долины только разве чуть больше шума, несколько мостов плотин и бомб и это не более чем за миллион лет – Мир все таков же, движется и проходит мимо, на самом деле он хорош если присмотреться и не на что жаловаться – Даже у булыжников в долине были свои предшественники, биллион биллион лет назад, ни вопля жалобы – Ни на пчелу, ни на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на порезанную руку – И все это «Так-Есть» видение мира, прямо у меня перед носом, как я погляжу – И глядя на долину я понимаю еще что нужно приготовить обед и он не будет отличаться от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусным – Все то же, туманы говорят: «Мы туманы и мы летим растворяясь, как эфемера», и листья говорят: «Мы листья и мы трясемся от ветра, вот и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем» – Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины: «Мы скомканные человеком бумажные пакеты сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем что мы бумажные пакеты пока это возможно, но придет дождливый сезон и мы смешаемся вновь с братьями-листьями» – Пни говорят: «Мы пни выкорчеванные человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни и они высасывают землю» – Люди говорят: «Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил пытаемся понять, что все одно и то же» – А пески говорят: «Мы пески, мы уже знаем», и море говорит: «Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся» – Пустая синева космоса говорит: «Все возвращается ко мне и уходит вновь, и вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое» – Голубое небо добавляет: «Не называйте меня вечностью, можете звать меня Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай» – Можете себе представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц свихнулся? (поскольку вы должны согласиться что пакеты и пески говорили чистую правду) – Но помню я увидел кучу листьев внезапно сорванных ветром и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал при виде этого невыразимый ужас, вплоть до: «О Боже, нас всех смоет в море неважно что мы знаем или говорим или делаем» – А птица сидевшая на кривой ветке внезапно улетела так что я даже не услышал.
Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам на берегу, все-таки, где перепугался бы любой из смертных – Каждый вечер около восьми после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку, карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда проходя по дороге мимо призрачного Альфа) и проходил под пугающим высоким мостом и смотрел сквозь туман вдаль туда откуда океан угрожающе разевал на меня свою пасть – Но зная местность я шел дальше, перепрыгиваю береговой ручеек, и добираюсь до своего излюбленного угла возле скалы что недалеко от пещер и как идиот сижу там в темноте записывая звуки моря на страницы блокнота (секретарской записной книжки) белые листы которого я способен был разглядеть в темноте и стало быть мог быстро писать не пользуясь лампой – Я боялся зажигать лампу чтобы не напугать людей поглощающих свой уютный ужин там на вершине – (позже оказалось что там некому было уютно ужинать, это плотники включив яркий свет сверхурочно доделывали дом) – Еще я боялся пятнадцатифутовых волн прилива но все же сидел там тайно надеясь что Гавайи не предупреждали о высокой как Грумус приливной волне идущей издалека которую я мог бы пропустить в темноте – А однажды я так испугался что залез на десятифутовую глыбу у подножия скалы а волны набегали: «Круто, он круто врезался в ворота» – «Роу, ру-у, реф-ф» – «Крауш-ш-ш» – Так звучат волны, особенно по ночам – Море говорит не столько фразами сколько обрывками фраз: «Который?.. тот что сплошь?.. тот же, о, буум»… Записываю эту фантастическую бессмыслицу потому что Джеймс Джойс этого не сделал а теперь он уже мертв (и я планирую: «В будущем году запишу иные звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла, или может быть нежный шепот Индийского океана в устье Ганга») – И я сижу там и слушаю как на разные голоса выговаривают волны по песку: «Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок, все ли ангелы мор-р-рские заарканены?» и так далее – Иногда поглядываю на редкие машины пересекающие высокий мост и думаю что бы они увидели в этой тоскливой туманной ночи если бы знали что на тысячу футов ниже в неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте пишет в темноте – Так сказать некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА ЭТО пусть попробует если осмелится – Черные скалы будто бы движутся – Тоскливое и величественное ревущее уединение, говорю вам обычный человек так не сможет – Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует: «Les poissons de la mer parlent Breton» – И все-таки я хожу туда каждый вечер хотя мне так не кажется, это мой долг (это вероятно и свело меня с ума), и записываю звуки моря, и всю эту безумную поэму «Море».
На самом деле так замечательно всегда покидать берег и возвращаться к гораздо более человечному лесу и входить в хижину где все еще алеет очаг и где горит лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом коробка жасминового чая, все такое милое и человечное после того скалистого потопа – И вот я жарю сковородку замечательных оладьев и говорю себе: «Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб» – Вот так, все три недели, счастье – А еще я сам скручиваю для себя сигареты – И как я уже сказал иногда медитирую на то чудесное и фантастическое применение которое можно найти маленьким дешевым фенькам типа проволочной щеточки, на этот раз я имею в виду восхитительное содержимое моего рюкзака вроде двадцатипятицентового пластмассового шейкера с помощью которого я готовлю тесто для оладьев но помимо этого он порой использовался в качестве посуды под горячий чай, вино, кофе, виски и даже в качестве хранилища для чистых носовых платков во время путешествий – Крышка шейкера, моя священная чаша, и это длится уже лет пять – И все остальные штуковины которые так выигрывают в сравнении с ненужными дорогими вещами из тех что я когда-то купил да так и не использовал – Вроде моей черной мягкой спальной рубашки которой уже тоже пять лет и здесь в сырости летнего Сюра я ношу ее не снимая, если холодно надеваю сверху фланелевую рубашку, а когда забираюсь в спальный мешок то и свитер – Бесконечны ее применения и достоинства! – А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных штанов которые я купил недавно в Нью-Йорке для последних записей и вообще чтобы появляться на телевидении и так больше никогда и не надевал, или еще бесполезные штуки вроде плаща за 40$ shy; shy; shy; shy; shy; который я ни разу не надел потому что у боковых карманов не было прорезей (платишь за «лейбл» и так называемый «пошив») – Еще дорогой твидовый пиджак купленный для ТВ и ни разу больше не надетый – Две дурацких спортивных рубашки купленных ради Голливуда и больше не надетых и каждая по 9 баксов! – Зато до слез жалко вспоминать старую зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой фантастически полезной и удобной она оказалась – Или обустройство ручья чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле рядом с береговой деревянной платформой, и забвение себя в этой детской игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы заключают в себе истину) – На смертном одре я буду помнить день ручья и забуду дату когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в Лету зеленую помоечную футболку и забуду о сапфировых рубашках – Может это лучший способ попасть в Рай.
Днем возвращаюсь на берег чтобы продолжить работу над «Морем», стою босиком у воды остановившись чтобы почесать пальцем лодыжку, слышу ритм волн, и они говорят вдруг: «Ты Девственник решил меня измерить?» – Я возвращаюсь, чтобы заварить чаю.
Солнечный полдень —
Жую безразлично
Жасминовый лист.
В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное, бьет прямо на крыльцо где я сижу с книжкой и кофе и думаю как обычно днем о древних индейцах которые должны были жить в каньоне в течение тысяч лет, о том что веке этак в десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние индейцы были просто прародителями тех недавних 1860 года – О том, что все они умерли и тихо покоятся их обиды и волнения – О том, что ручей стал наверное на дюйм глубже с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет отодвинула водораздел назад в холмы – О том, как женщины толкли местные желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки и они оказались сладкими на вкус – А мужчины охотились на оленей – На самом деле Бог знает чем они занимались меня же здесь не было – Но долина та же, пыль тысячи или около того лет покрывает следы их ног оставленные в 960 году – И насколько я могу заглянуть мир слишком стар чтобы мы могли говорить о нем новыми словами – Мы пройдем эту жизнь (проходим, проходим) так же тихо как люди десятого века из этой долины только разве чуть больше шума, несколько мостов плотин и бомб и это не более чем за миллион лет – Мир все таков же, движется и проходит мимо, на самом деле он хорош если присмотреться и не на что жаловаться – Даже у булыжников в долине были свои предшественники, биллион биллион лет назад, ни вопля жалобы – Ни на пчелу, ни на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на порезанную руку – И все это «Так-Есть» видение мира, прямо у меня перед носом, как я погляжу – И глядя на долину я понимаю еще что нужно приготовить обед и он не будет отличаться от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусным – Все то же, туманы говорят: «Мы туманы и мы летим растворяясь, как эфемера», и листья говорят: «Мы листья и мы трясемся от ветра, вот и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем» – Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины: «Мы скомканные человеком бумажные пакеты сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем что мы бумажные пакеты пока это возможно, но придет дождливый сезон и мы смешаемся вновь с братьями-листьями» – Пни говорят: «Мы пни выкорчеванные человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни и они высасывают землю» – Люди говорят: «Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил пытаемся понять, что все одно и то же» – А пески говорят: «Мы пески, мы уже знаем», и море говорит: «Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся» – Пустая синева космоса говорит: «Все возвращается ко мне и уходит вновь, и вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое» – Голубое небо добавляет: «Не называйте меня вечностью, можете звать меня Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай» – Можете себе представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц свихнулся? (поскольку вы должны согласиться что пакеты и пески говорили чистую правду) – Но помню я увидел кучу листьев внезапно сорванных ветром и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал при виде этого невыразимый ужас, вплоть до: «О Боже, нас всех смоет в море неважно что мы знаем или говорим или делаем» – А птица сидевшая на кривой ветке внезапно улетела так что я даже не услышал.