В довершение всего, как будто и этого еще было недостаточно, целый мир раскрывается когда Адам распахивает нам двери торжественно склоняясь но с проблеском и секретиком во взгляде и с какой-то неприветливостью при виде которой я ощетиниваюсь - "В чем дело?" Затем чую присутствие еще каких-то людей внутри кроме Фрэнка и Адама и Юрия. - "У нас гости." - "О," говорю я, "почетные гости?" - "Видимо да." - "Кто?" - "МакДжоунз и Филлис." - "Что?" (настал великий момент когда мне предстоит лицом к лицу встретиться, или же уйти, со своим архизлейшим литературным врагом Баллиолом МакДжоунзом некогда столь близким мне что мы плескали пивом друг другу на колени склоняясь друг к другу в возбуждении беседы, мы говорили и обменивались и одалживали и читали книги и литературолизовали так много что этот невинный бедняга на самом деле подпал под некое влияние с моей стороны, то есть, в том смысле, и только, что научился разговору и стилю, в основном истории хипового или битового поколения или подземного поколения и я сказал ему: "Мак, напиши великую книгу обо всем что случилось когда Лерой приехал в Нью-Йорк в 1949-м и не пропусти ни слова и дуй, давай же!" что он и сделал, и я прочел ее, критически Адам и я навещали его оба критикуя рукопись но когда она вышла ему гарантировали 20.000 долларов неслыханную сумму и все мы битовые личности скитающиеся по Пляжу и по Маркет-Стрит и по Таймс-Сквер когда мы в Нью-Йорке, хоть Адам и я признали на полном серьезе, цитирую: "Джоунз не наш - а из другого мира - мира среднегородских глупышек" (это адамизм). И вот значит его великий успех подходил как раз в тот момент когда я был беднее некуда и наиболее обойден издателями и хуже того зависший на параноичной наркоте я распалился но слишком не рассвирепел, хоть остался по этому поводу чернушным, изменив свое настроение после нескольких местных подсеков косы папы-времени и различных наворотов и всяких поездок, пиша ему письма с извинениями на судах которые я рвал, он тоже тем временем их писал, а потом, Адам выступая год спустя в роли какого-то святого и посредника доложил о благоприятном расположении с обеих наших сторон, к обеим же сторонам - великое мгновение когда мне придется встретиться со стариной Маком и пожать ему руку и бросить все эти дрязги к чему такая злопамятность - производя настолько мало впечатления на Марду, которая так независима и недостижима по-новому по-своему сердцещемительно. В любом случае МакДжоунз уже был там, немедленно я громко заявил: "Хорошо, превосходно, я ждал встречи с ним," и бросился в гостиную и кому-то через голову кто как раз поднимался (это Юрий был) я крепко пожал Баллиолу руку, посидел немного в думах, даже не заметил как бедной Марду удалось устроиться (здесь как и у Бромберга как и везде бедный темный ангел) наконец уйдя в спальню не в силах переносить вежливую беседу под которую не только Юрий но и Джоунз (да еще Филлис его женщина которая все таращилась на меня чтоб разглядеть по-прежнему ли это сумасшедствие) урчали дальше, я сбежал в спальню и лег в темноте и при первой же возможности попытался затащить Марду лечь со мною но она сказала "Лео я не хочу разлеживаться здесь в темноте." - Затем подвалил Юрий, напялив на себя один из галстуков Адама, со словами: "Выйду поищу себе девчонку," и у нас теперь устанавливается некое сопонимание шепотом вдали от прочих в гостиной - все прощено. - Но я чувствую что поскольку Джоунз не сдвигается никуда со своей кушетки то он в действительности не хочет поговорить со мной и вероятно желает чтобы я ушел. Когда Марду прибредает обратно к моей постели стыда и кручины и укрытию моему, я спрашиваю: "О чем вы там говорите, о бопе? Ему не говори о музыке ничего." - (Пусть сам для себя все открывает! вздорно говорю я себе) - Я боповый писатель, вот кто! Но когда меня отряжают вниз за пивом, когда вхожу снова с пивом в руках они все уже на кухне, Мак прежде всего, улыбается и говорит: "Лео! дай мне посмотреть те твои рисунки про которые мне рассказали, я хочу их увидеть." - Так мы становимся друзьями снова склоняясь над рисунками и Юрию приходится свои тоже показать (он рисует) а Марду в другой комнате, вновь позабытая - но это исторический момент и пока мы к тому же, с Кармоди вместе, изучаем кармодиевские южноамериканские тусклые картинки с деревнями в высоких джунглях и с городишками в Андах где видно как проплывают облака, я замечаю дорогую хорошо сидящую одежду Мака, браслетку с часами, я горжусь за него и теперь у него маленькие привлекательные усики придающие ему зрелость - о чем я и объявляю всем - пиво к этому времени всех нас уже разогрело, а затем его жена Филлис начинает ужин и общительная праздничная веселость проистекает взад и вперед
   В краснолампочной гостиной фактически я застаю Джоунза наедине с Марду задающим вопросы, как бы берущим у нее интервью, я вижу что он ухмыляется и говорит самому себе "Старина Перспье надыбал себе еще одну потрясную куколку" а я внутри томлюсь самому себе: "Ага, надолго ли" - и он выслушивает Марду, которая, под впечатлением, предупрежденная, все понимая, произносит торжественные утверждения по части бопа, типа: "Я не люблю боп, на самом деле не люблю, он для меня как ширка, слишком многие торчки бопмены и я в нем слышу наркоту." - "Что ж," Мак поправляет очки, "это интересно." - А я подхожу и говорю: "Но тебе же никогда не нравится то откуда ты родом" (глядя на Марду). - "В каком смысле?" - "Ты дитя Бопа," или дети бопа, что-то в этом духе, на чем Мак и я сходимся - так что потом когда все мы всей бандой налаживаемся в сторону дальнейших празднеств ночи, и Марду надев длинный черный бархатный пиджак Адама (на ней длинный) и безумный длинный шарф тоже, похожая на маленькую девочку из польской подземки или на мальчика в канализационной трубе под городом и миленькая и хиповая, и на улице мечется от одной группы к той в которой я, и я весь вытягиваюсь к ней когда она приближается (на мне фетровая шляпа Кармоди на самой голове типа хипстера прикола ради и по-прежнему моя красная рубаха, теперь уже непригодная для выходных) и смахиваю ее крохотность с ног и подхватываю и прижимаю ее к себе и иду себе дальше неся ее, я слышу маково оценивающее "У-ух" и "Давай" смех где-то позади и гордо думаю "Он теперь видит что у меня по-настоящему великолепная девчонка - что я не сдох а продолжаюсь - старый непрерывный Перспье - никогда не стареющий, всегда тут внутри, всегда с молодежью, с новыми поколениями..." Разношерстная компания как бы то ни было спускающаяся по улице что с Адамом Мурэдом облаченным в полный смокинг одолженный у Сэма накануне ночью чтобы смочь пройти на открытие чего-то по бесплатным билетам от его конторы - шагая к Данте и в Маску снова - эта мне Маска, эта старая остохреневшая Маска все время - у Данте это где в подъеме и реве светского и трепливого возбуждения я много раз поднимал глаза поймать взгляд Марду и поиграть в гляделки но она казалось сопротивлялась, абстрагировалась, размышляла - больше не расположенная ко мне - с надоевшей всей нашей болтовней, с Бромбергом снова приехавшим и с великолепными дальнейшими дискурсами и с этим особенно пагубным групповым энтузиазмом который ты просто обязан ощущать когда вот как Марду сейчас ты со звездой всей компании или даже я имею в виду просто с членом этого созвездия, как шумно, утомительно это должно быть для нее было когда приходилось ценить все что бы мы ни сказали, изумляться новейшей колкости слетающей с языка одного и единственного, последнейшему проявлению той же самой старой тягомотной загадки личности в КаДже великой - в самом деле казалось ей и было противно, и она смотрела в пространство.
   Поэтому позже в своей пьяности я умудрился затащить Пэдди Кордавана за наш столик и он пригласил нас всех к себе кирять дальше (обычно недосягаемый светский Пэдди Кордаван благодаря своей женщине которой вечно хотелось идти с ним домой одной, Пэдди Кордаван о котором Бадди Понд сказал: "Он так прекрасен что смотреть больно," высокий светловолосый, с квадратной челюстью, мрачный монтанский ковбой неторопливый в движениях, неторопливый в речи, неторопливый в плечах) Марду не впечатлилась поскольку все равно хотела отвязаться от Пэдди и всех остальных подземных из Данте, кому я только что заново досадил снова завопив Жюльену: "Валяй к нам, мы все идем на бал°ху к Пэдди и Жюльен тоже идет," на что Жюльен немедленно подпрыгнул и рванул обратно к Россу Валленстайну и остальным что сидели в своей кабинке, думая: "Боже этот ужасный Перспье орет на меня и пытается опять затащить в свои дурацкие шалманы, вот бы с ним кто-нибудь что-нибудь сделал." На Марду же нисколько не произвело дальнейшего впечатления когда, по настоянию Юрия, я сходил к телефону и поговорил с Сэмом (звонившим с работы) и договорился встретиться с ним попозже в баре через дорогу от его конторы - "Мы все пойдем! мы все пойдем!" уже ору я и даже Адам с Фрэнком зевают готовые отчаливать домой а Джоунз так давно уже ушел - носясь вверх и вниз по лестнице у Пэдди звонить еще и еще Сэму и вот в одном месте я влетаю в кухню к Пэдди чтоб заставить Марду поехать со мной встретиться с Сэмом и Росс Валленстайн пришедший пока я звонил из бара говорит, возводя кверху глаза: "Кто впустил сюда этого парня, хей, кто это? как ты сюда попал! Эй Пэдди!" на полном серьезе продолжая свою первоначальную неприязнь вместе с этим приколом "ты-что-педак", который я игнорировал, говоря: "Братишка я побрею твой персик если ты не заткнешься," или какой-то сходный облом, не помню уже, достаточно крепкий чтоб он сделал направо кругом по-солдатски, как он это обычно делает, вытянувшись по стойке смирно, и отбыл - я таща Марду вниз к такси чтобы лететь к Сэму и весь этот вихрь ночи дикого мира и она своим крохотным голоском я слышу как протестует издалека: "Но Лео, дорогой Лео, я хочу пойти домой и лечь спать." - "А-а к черту!" и я даю адрес Сэма таксисту, она говорит НЕТ, настаивает, дает Небесный Переулок: "Сначала отвезите меня туда а потом поезжайте к Сэму" но я по-настоящему серьезно залип на том неоспоримом факте что если я сначала отвезу ее в Небесный Переулок такси никогда не доберется до бара где нужно ждать Сэма до закрытия, поэтому я спорю, мы горячечно швыряем разные адреса водителю который как в кино ждет, но неожиданно, с таким красным пламенем тем же самым красным пламенем (за неимением лучшего образа) я выскакиваю из такси и вырываюсь наружу и там стоит еще одно, я запрыгиваю внутрь, даю сэмов адрес и он пулей рвет с места - Марду брошенная в ночи, в такси, больная, и усталая, а я намереваюсь расплатиться за второй мотор тем долларом который она вверила Адаму чтобы тот купил ей сэндвич но об этом в суматохе было забыто и он отдал его мне чтоб я вернул ей - бедняжка Марду поехавшая домой одна, снова, а пьяный маньяк исчез.
   Что ж, думал я, это конец - я наконец сделал шаг и ей-Богу я отплатил ей за то что она мне сделала - это должно было прийти и вот оно - плюх.
   Разве не хорошо знать что зима подходит - и что жизнь станет немножко поспокойнее - и ты будешь дома писать и хорошо кушать и мы будем проводить приятные ночи обернутые друг вокруг дружки - а ты сейчас дома, отдохнувший и хорошо кушаешь потому что тебе не следует слишком грустить и я чувствую себя лучше когда знаю что тебе хорошо.
   и еще
   Напиши мне Хоть что-нибудь
   Пожалуйста пусть у тебя все будет хорошо
   Твой друк
   И моя любовь
   И Ох
   И с любовью к тебе
   МАРДУ
   Пожалуйста
   Но глубочайшим предчувствием и пророчеством всего всегда было, что когда я входил в Небесный Переулок, резко свернув в него с тротуара, то поднимал взгляд вверх, и если свет у Марду был то свет у Марду был - "Но однажды, дорогой Лео, этот свет не будет сиять для тебя" - это пророчество безотносительно ко всем вашим Юриям и расслаблениям в кольцах змеи времени. - "Однажды ее там не будет когда ты захочешь чтобы она там была, свет будет погашен, и ты будешь смотреть вверх и будет темно в Небесном Переулке и Марду не будет, и так будет когда меньше всего ожидаешь и хочешь этого." - Всегда я это знал - оно промелькнуло у меня в уме в ту ночь когда я подскочил в бар, встретился с Сэмом, он был с двумя газетчиками,мы купили выпить, я ронял деньги на пол, я спешил нажраться (с моей крошкой покончено!), я дернул к Адаму и Фрэнку, снова разбудил их, боролся на полу, шумел, Сэм содрал с меня майку, грохнул лампу, вылакал квинту бурбона совсем как раньше в наши прежние неимоверные денечки вместе, это просто был еще один большой загул в ночи и ради чего... проснувшись, я, наутро с окончательным бодуном подсказавшим мне: "Слишком поздно" - и встал и шатаясь дополз до двери через весь этот бардак на полу, и открыл ее, и пошел домой, Адам сказавший мне заслышав как я вожусь со стонущим краном: "Лео иди домой и хорошенько восстановись," чуя как мне плохо хоть и не зная ничего про Марду и меня - а дома я слонялся по комнатам, не мог оставаться в четырех стенах вообще, не мог остановиться, надо было пройтись, как будто кто-то собирался скоро умереть, как будто я ощущал запах смертных цветов в воздухе, и я пошел в депо Южного Сан-Франциско и плакал там.
   Плакал в депо сидя на старой железяке под новой луной и на обочине старых рельсов Южно-Тихоокеанской, плакал не только потому что отверг Марду которую теперь я уже не был так сильно уверен мне хотелось отвергать но жребий был брошен, ощущая к тому же ее вчувствованные слезы через всю ночь и окончательный ужас мы оба расширив глаза осознавая что расстаемся - но видя внезапно не в лике луны а где-то в небе когда я возвел глаза к нему надеясь расставить все по своим местам, лицо моей матери - вспоминая его фактически по тревожной призрачной дреме сразу после ужина в тот же самый беспокойный день когда-невозможно-усидеть-на-стуле или на-поверхности-земли-вообще - только я проснулся под какую-то программу Артура Годфри по телику, как увидел склонившийся ко мне образ матери, с непроницаемыми глазами и бездвижными губами и округлыми скулами и в очках что посверкивали и скрывали основную часть выражения ее лица который я вначале принял за видение ужаса от которого мог бы содрогнуться, но он не привел меня в трепет - размышляя о нем на прогулке и вдруг теперь в депо плача по своей утраченной Марду и так глупо поскольку я решил отбросить ее сам, это было видение материнской любви ко мне - это ничего не выражающее и невыразительное-поскольку-такое-глубокое лицо наклонившееся надо мной в видении моего сна, и с губами не столько плотно сжатыми сколько терпеливыми, словно говорящими: "Pauvre Ti Leo, pauvre Ti Leo, tu souffri, les hommes souffri tant, y'ainque toi dans le monde j'va't prendre soin, j'aim'ra beaucoup t'prendre soin tous tes jours mon ange." - "Бедный Ти Лео, бедный Малыш Лео, ты страдаешь, мужчины так страдают, ты совсем один на целом свете я позабочусь о тебе, мне бы очень хотелось заботиться о тебе все твои дни мой ангел." - Моя мама тоже ангел - слезы набухли у меня в глазах, что-то сломалось, я не выдержал - сидел там целый час, передо мной лежала Батлер-Роуд и гигантские розовые неоновые буквы длиной в десять кварталов ВИФЛЕЕМСКАЯ СТАЛЬ ЗАПАДНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ со звездами сверху и прогремевшим мимо Зиппером и ароматом паровозной гари пока я сижу вот там и пускай они себе проходят мимо и вдалеке по линии в ночи вокруг вон того аэродрома в Южном Сан-Франциско видно как этот сукин сын этот красный фонарь мигает Марсу сигнальным светом плывущим в темноте большие красные метки взрывающиеся и гаснущие и посылающие огонь в пронзительночистые утраченной чистоты милонебеса старой Калифорнии посреди поздней печальной ночи осени весны предосенья зимнего лета высокого, как деревья - единственный человек во всем Южном Городе когда-либо уходивший от чистеньких пригородных домиков и шедший и прятавшийся за товарными вагонами подумать - сломался. Что-то расслабилось во мне - О кровь души моей думал я и Добрый Боженька или что там еще запихало меня сюда чтобы страдать и стонать и в довершение всего быть виновным и что дает мне плоть и кровь что так болезненны - женщины все добра желают -- что-что а это я знал - женщины любят, склоняются над тобой - тебе же предать любовь женщины все равно что плюнуть себе на ноги, глина
   Это внезапное краткое плаканье в депо и по причине которой я в действительности не постигал, да и не мог постичь - говоря себе на самом донышке: "Ты видишь видение лица женщины которая твоя мать которая любит тебя так сильно что поддерживала тебя и оберегала тебя много лет, тебя шаромыжника, пьянь - никогда ни на полстолечка не пожаловалась - потому что знает что в своем нынешнем состоянии ты не можешь выйти в мир и прожить там и позаботиться о самом себе и даже найти и удержать любовь другой охранительницы - а все потому что ты бедный глупый Малыш Лео - глубоко в темном провале ночи под звездами мира ты потерян, бедняжка, никому нет дела, а теперь ты выкинул прочь любовь маленькой женщины потому что тебе хотелось еще выпить с неотесаным гадом по другую сторону твоего безумия."
   И как всегда.
   Закончившись великой печалью Прайс-Стрит когда Марду и я, объединившись в воскресенье вечером в соответствии с моим планом (Я составил план на той неделе думая себе во дворе в чайных грезах: "Это умнейший расклад который я когда-либо придумывал да-а с такой штукой я могу жить полной любовной жизнью," сознавая райхианскую ценность Марду, и в то же самое время напишу те три романа и стану великим - и т. д.) (весь план расписан, и доставлен Марду на прочтение, в нем говорилось: "Пойти к Марду в 9 вечера, спать, вернуться на следующий день и весь день писать и вечером ужин и отдых после ужина и затем вернуться в 9 часов снова," с дырками оставленными в плане незаполненными по выходным для "возможных выходов куда-л.") (нализаться) - с этим планом все еще сидящим в голове и проведя выходные дома погруженным в это ужасное - как бы то ни было я рванул к Марду воскресным вечером в 9 часов, по плану, в ее окошке не было света ("Я так и знал что это однажды случится") - но на дверях записка, мне к тому же, которую я прочел скоренько поссав в общественном сортире в коридоре - "Дорогой Лео, вернусь в 10.30," и дверь (как всегда) незаперта и я вхожу чтобы там подождать и почитать Райха - снова таская с собой свою здоровую впередсмотрящую райховскую книгу здоровья и готовый по крайней мере "метнуть хороший такой в нее" в том случае если всему суждено завершиться в эту же самую ночь и сидя там глазами скользя по всему и замышляя - 11.30 а ее все нет - боится меня - скучает ("Лео," позже, сказала она мне, "я на самом деле думала что мы вс°, что ты уже вообще не вернешься") - тем не менее оставила мне эту записку Райской Птички, всегда и по-прежнему надеясь и не стремясь сделать мне больно и заставить меня ждать в темноте - но поскольку она не возвращается в 11.30 я наваливаю оттуда, к Адаму, оставив ей записку чтоб позвонила, с последствиями которые я через некоторое время стираю - все это уйма мелочей ведущих к великой печали Прайс-Стрит произошедшей после того как мы прожили ночь "успешного" секса (когда я говорю ей: "Марду ты стала гораздо более драгоценна мне с тех пор как все это случилось," и из-за этого, как мы соглашаемся я становлюсь способным заставить ее исполнить все лучше, что она и делает - дважды, фактически, и притом впервые - проведя целый сладкий день как бы воссоединившись но в паузах бедная Марду поднимает на меня взгляд и говорит: "Но нам на самом деле следует разойтись, мы никогда ничего не делали вместе, мы собирались в Мексику, а потом ты собрался найти работу и мы бы зажили вместе, потом помнишь эту возвышенную идею, весь этот большой фантазм из которого типа ничего не вышло потому что ты не выпихнул их у себя из ума в открытый мир, не выполнил их, и типа, меня, я не - я не ходила к своему доктору уже много недель." (Она написала прекрасное письмо в тот же самый день своему терапевту прося прощения и позволения вернуться через несколько недель и совета что ей делать со своей потерянностью и я его одобрил.) Все это нереально с того момента как я вошел в Небесный Переулок после своего в-депо-плаксивого одинокого темного временного пребывания дома чтоб только увидеть что свет у нее не горит наконец (как глубоко обещано), но записка спасшая нас ненадолго, то как я нашел ее немного погодя в ту ночь поскольку она действительно в конце концов позвонила мне к Адаму и сказала чтоб я шел к Рите, куда я принес пива, затем пришел Майк М°рфи и тоже принес пива - закончившись еще одним дурацким ором а не разговором пьяной ночью. - Марду сказавшая наутро: "Ты помнишь хоть что-то что говорил вчера ночью Майку и Рите?" и я: "Конечно нет." - Целый день, заимствованный у небесного дня, сладкий - мы занимаемся любовью и пытаемся давать обещания маленьких добряков - фиг там, поскольку вечером она говорит "Пойдем в кино" (с ее жалкими деньжонками по чеку). - "Боже, да мы ведь истратим все твои деньги." - "Так черт возьми мне плевать, я все равно их истрачу и все тут," со страстностью - поэтому она надевает свои черные вельветовые брючки немного душится и я встаю и нюхаю ее шейку и Господи, до чего же сладко ты можешь пахнуть - и я хочу ее еще сильнее чем обычно, в моих объятьях она ушла - в моей руке она ускользает как прах - что-то не так. - "Я поранил тебя когда выпрыгивал из такси?" - "Лео, это было ребячество, это была самая маниакальная штука которую я видела." - "Мне очень жаль." - "Я знаю что тебе жаль но то была самая маниакальная штука которую я когда-либо видела и она происходит постоянно и становится все хуже и типа, вот сейчас, о черт - пошли в кино." - И вот мы выходим, и на ней этот никогда-мной-не-виданный прежде красный плащик от которого разбивается сердце под ним черные вельветовые брючки и рассекает, с черными короткими волосами от которых выглядит так странно, словно - словно кто-нибудь в Париже - на мне же лишь мои старые железнодорожные "непобедимые" бывшего тормозного кондуктора и рабочая рубашка без майки а внезапно снаружи холодный октябрь, и с порывами дождя, поэтому я дрожу у нее под боком пока мы спешим вверх по Прайс-Стрит - к Маркету, к кинотеатрам - я вспоминаю тот день вернувшись с выходных у Бромберга - что-то зацепилось у нас обоих в горле, не знаю что, она знает.
   "Бэби я собираюсь тебе кое-что сказать и если я тебе это скажу то я хочу чтоб ты пообещал мне что все равно пойдешь со мною в кино." - "Ладно." - И естественно добавляю, после паузы: "Что такое?" - Я думаю это имеет какое-то отношение к "Давай расстанемся на самом деле и по-настоящему, я не хочу больше делать этого, не потому что ты мне не нравишься но теперь уже это очевидно или должно быть очевидно для нас обоих вот к этому времени..." такого рода аргументы которые я могу, как издавна так и вновь, ломать, говоря так: "Но давай, смотри, у меня, погоди..." ибо всегда мужчина может склонить маленькую женщину, она была создана для того чтобы склоняться, да-да для этого маленькая женщина и была - поэтому я жду уверенно именно такого разговора, хоть чувствую себя блекло, трагично, мрачно, а воздух холодный. - "Ты знаешь как-то ночью" (она некоторое время старается привести в порядок перепутавшиеся недавние ночи - и я помогаю ей разобраться в них, и обнимаю ее рукой за талию, пока мы так рассекаем то подходим все ближе к хрупким драгоценным огонькам Прайса и Колумбуса к тому старому углу Норт-Бича такому диковинному и еще диковиннее оттого что у меня теперь по его поводу есть собственные личные мысли как бывало и от других сцен из моей сан-францисской жизни, короче говоря, почти самодовольные и уютно укутанные в коврик меня же самого - как бы то ни было мы уговариваемся что та ночь о которой она собирается мне рассказать это ночь субботы, та когда я плакал в депо - тот краткий внезапный, как я уже сказал, плач, то видение - я пытаюсь фактически перебить ее и рассказать про эту ночь, пытаясь также вычислить не подразумевает ли она что в ту субботнюю ночь произошло нечто ужасное о чем мне следует знать...).
   "Так вот я пошла к Данте и не хотела там надолго застревать и пыталась уйти - а Юрий пытался там тусоваться - и звонил кому-то - а я сидела возле телефона - и сказала Юрию что он нужен" (вот так вот невнятно) "и пока он был в будке я свалила домой, потому что устала - бэби в два часа ночи он приперся и забарабанил в дверь..."
   "Зачем?" - "Негде переночевать, он был пьян, он вломился - и - ну..."
   "А?"
   "Ну бэби у нас получилось вместе," - это хиповое словечко - при звуке которого несмотря на то что я шел и ноги двигали меня вперед подо мной и твердо ступали по земле, весь низ желудка провалился мне в штаны или чресла и тело испытало ощущение глубинного таянья спускающегося в какое-то мягкое где-то, нигде - внезапно улицы стали такими блеклыми, люди проходили мимо столь зверино, огни стали так не нужны чтоб всего лишь освещать вот этот... этот режущий мир - когда мы переходили булыжную мостовую она это произнесла, "получилось вместе," и я вынужден был (по-паровозному) сосредоточиться на том чтобы вновь подняться на тротуар и на нее не смотрел - я смотрел вдоль Колумбуса и думал о том чтобы взять и уйти, скорее, как я уже делал у Ларри - не стал - я сказал: "Я не хочу жить в этом зверином мире" - но так тихо что она едва если вообще услышала меня и если даже так то ничего на это не сказала, но после паузы добавила еще кое-что, вроде: "Есть и другие детали, типа, что - но я не стану в них вдаваться - типа," заикаясь, и медленно - и все же мы оба неслись по улице в кино - а фильм был Храбрые Быки (я плакал видя скорбь матадора когда тот услышал что его лучший друг и девушка спустились с горы в его же машине, я плакал даже при виде быка который как я знал должен был умереть и знал те большие смерти которыми умирают быки в своей западне под названием арена) - мне хотелось убежать от Марду. ("Слушай чувак," говорила она лишь за неделю до этого когда я ни с того ни с сего заговорил об Адаме и Еве и намекнул на то что Ева это она, женщина своей красотой способная заставить мужчину сделать все что угодно, "не называй меня Евой.") - Но теперь неважно - идя дальше вместе, в какой-то момент так раздраженно для моих ощущений она резко остановилась посреди мокрого от дождя тротуара и холодно сказала: "Мне нужен платок" и повернулась зайти в магазин и я тоже повернулся и поплелся за нею следом в неохотных десяти шагах позади понимая что прежде не знал что происходит у меня в уме в действительности с самого момента Прайса и Колумбуса и вот мы уже на Маркете - пока она в магазине я продолжаю торговаться с самим собой, уйти ли мне прямо сейчас, с меня довольно, просто рвануть быстренько вниз по улице и пойти домой и когда она выйдет то увидит что ты ушел, она поймет что ты нарушил свое обещание пойти с нею в кино так же как нарушил кучу других обещаний но на сей раз она поймет что у тебя на это есть большое мужское право - но ничего этого недостаточно - я чувствую что заколот Юрием - а Марду я чувствую себя покинутым и опозоренным - я озираюсь в магазине слепо глядя вокруг и тут она выходит как раз в тот миг в светящемся пурпурном платке (потому что крупные капли дождя только-только начали падать а ей не хотелось чтобы дождь распустил ее тщательно причесанные перед кино волосы и вот она тратила свои крохотные башли на платки.) - В кино я держу ее за руку, после пятнадцатиминутного ожидания, не думая совершенно не потому что разозлился а я чувствовал что она почувствует что это слишком подобострастно именно в это время брать ее за руку во время сеанса, как влюбленные - но я взял ее руку, она была теплая, потерянная - не спрашивай у моря почему глаза темноокой женщины странны и потерянны - вышли из кино, я смурной, она деловитая чтоб быстрее по холоду добраться до автобуса, где, на остановке, она ушла от меня прочь чтобы увести меня в место потеплее где можно подождать и (как я уже говорил) я мысленно обвинил ее в том что она бродяжка.