Страница:
Так битва, начатая около лагеря варваров, окончилась около рва и стен города.
Книга VI
Книга VI
(книга II Войны с готами)
1. После этого римляне уже не решались подвергаться опасности сражения всем войском, но, как и прежде, они делали внезапные конные вылазки и по большей части побеждали варваров. Выходили также и пехотинцы с той и другой стороны, но не большими боевыми фалангами, а небольшими отрядами, сопровождая всадников. Как-то раз Бесс при первом натиске ворвался в ряды врагов с копьем в руке и убил трех из славнейших всадников готов, а остальных обратил в бегство. В свою очередь Константин, выведя поздно вечером гуннов на Нероново поле и увидав, что враги подавляют их своей численностью, сделал следующее. С прежних времен здесь находился большой стадион, на котором в древности сражались гладиаторы Рима; старинные жители города построили вокруг этого стадиона много разных зданий и поэтому, что и естественно, повсюду в этом месте образовались узкие проходы. И вот тогда-то Константин, не имея возможности ни одолеть такой большой толпы готов, ни отступить, не подвергаясь большой опасности, приказав всем гуннам сойти с коней, сам пеший вместе с ними стал в одном из здешних узких проходов. И отсюда, поражая безопасно для себя стрелами врагов, они убили многих, поражаемые ими готы некоторое время выдерживали: они надеялись, что как только в колчанах гуннов не окажется больше стрел, они без всякого труда окружат их и, связав, отведут их в свой лагерь. Когда же массагеты, бывшие отличными стрелками, посылая свои стрелы в большую толпу врагов, попадали ими почти каждый раз то в одного, то в другого неприятеля, то готы, заметив, что у них погибло больше половины, на закате солнца, не зная, что им делать, устремились в бегство. Массагеты, преследуя их, так как они прекрасно умели стрелять из лука даже на полном скаку, все так же искусно поражали их во [116] время бегства в спину. Таким образом, в Рим Константин вернулся с гуннами уже ночью.
Когда немного дней спустя Пераний вышел на врагов с несколькими римлянами через Саларийские ворота, готы решительно бежали; но когда около захода солнца они внезапно сами сделали нападение, то один из римских пехотинцев, придя в большое замешательство, упал в какую-то глубокую яму, каких прежние жители наделали здесь много, думаю, для того, чтобы в них сохранять хлеб. Не смея поднять крик, так как недалеко стояли лагерем враги, и не имея возможности никаким образом выйти из этой ямы, так как нигде нельзя было подняться наверх, он принужден был там провести ночь. На следующий день, когда вновь произошло бегство варваров, в ту же яму упал один из готов. Под влиянием необходимости они заключили между собою близкую дружбу и дали друг другу слово, что каждый из них должен будет заботиться о спасении другого. Тогда они оба подняли сильный крик. Идя на их голоса и заглянув в яму, готы спросили, кто это кричит. Тут, как было уговорено между ними обоими, римлянин хранил молчание, а другой на родном языке вкратце рассказал, как во время происшедшего бегства он свалился в эту яму, и просил опустить веревку, чтобы ему подняться наверх. Они тотчас же сбросили туда концы канатов, думая дать возможность подняться готу, но наверх был вытащен римлянин, схватившийся за веревки; он говорил, что если он поднимется первым, то готы никогда не покинут своего товарища, если же они узнают, что там остался один только неприятель, то они не обратят на него никакого внимания. С такими словами он стал подниматься. Когда готы увидали его, они удивились и находились в большом недоумении, но выслушав весь рассказ, они затем вытащили своего товарища, который подтвердил бывший у них уговор и данное друг другу обещание. Сам гот со своими товарищами ушел в лагерь, римлянина же, не сделав ему никакого вреда, отпустили в город. И после этого всадники часто выходили с обеих сторон, но небольшими [117] отрядами, вооруженные, как на битву, но эти столкновения у них всегда оканчивались единоборством, при этом во всех случаях римляне оказывались победителями. Так шли тогда дела.
Немного времени спустя после битвы на Нероновом поле, когда небольшими конными отрядами римляне преследовали врагов в различных направлениях, Хорсамант, один из славнейших телохранителей Велизария, массагет родом, с другими семьюдесятью воинами также преследовал их. Когда они продвинулись далеко по равнине, остальные римляне повернули назад, но Хорсамант один продолжал преследование. Увидав это, готы, повернув коней, бросились на него. Он же, ворвавшись в середину их и убив копьем одного из лучших воинов, кинулся на других; тогда они, повернув тыл, вновь бросились бежать. Стыдясь тех, которые были в лагере (а они могли думать, что оттуда смотрят на них), они вновь решились обратиться против него. Но испытав то же, что и раньше, потеряв одного из лучших своих воинов, они все также обратились в бегство и остановились не раньше, чем Хорсамант, загнав их в укрепление, не повернул, оставшись один, назад. Немного времени спустя в другом сражении он был ранен в икру левой ноги и почувствовал, что стрела затронула у него поверхность кости. Став неспособным к бою в течение нескольких дней, как это естественно при такой ране, будучи варваром, он не мог снести этого спокойно, но грозил, что отомстит при первой возможности готам за такое оскорбление и вред, нанесенный его голени. Немного спустя, поправившись и выпив за обедом по обычаю вина, он замыслил один идти против врагов и отомстить им за обиду, нанесенную его ноге, у Пинцианских (маленьких) ворот он сказал, что послан Велизарием к неприятельскому лагерю. Стоявшие там сторожа — они не имели основания не верить лучшему из телохранителей Велизария — открыли ему ворота и дали возможность отправиться, куда он хотел. Увидав его, враги сначала подумали, что к ним идет какой-либо перебежчик; когда же он был близко от них и пустил в ход свой лук, не зная, кто он такой, они вышли [118] против него в количестве двадцати человек. Легко отразивши их, он медленно поехал дальше, и, когда против него выступило еще большее число готов, он не обратился в бегство. Окруженный со всех сторон огромной толпой, он счел для себя долгом чести с ними сражаться; римляне, смотревшие на него с башен, стали подозревать, что этот человек сошел с ума, но они совсем не думали, что это Хорсамант. Совершив много подвигов, заслуживающих великих похвал, но попав в кольцо неприятельского войска, он понес наказание за свою неразумную смелость. Когда об этом узнали Велизарий и римское войско, их охватила большая печаль; они были огорчены, так как в лице этого человека у всех погибла их надежда на храбрость и помощь со стороны этого героя.
2. Около летнего солнцеповорота некий Евфалий прибыл из Византии в Террацину с деньгами, которые император был должен солдатам. Боясь, как бы встретившиеся ему на дороге неприятели не отняли у него денег и не убили бы его самого, он пишет Велизарию, чтобы он дал ему возможность безопасно прибыть в Рим. Велизарий, выбрав из своей свиты сто самых славных щитоносцев, с двумя своими телохранителями посылает их в Террацину, чтобы они доставили ему деньги. А варваров все это время он держал в ожидании, что будет сражаться с ними всем войском, с тем чтобы враги даже небольшими отрядами не уходили отсюда для добывания продовольствия или за чем-либо другим. Когда он узнал, что на другой день прибудет Евфалий с отрядом, он распределил и устроил войско как будто для битвы, а варвары в свою очередь были на чеку. С самого раннего утра он держал солдат около ворот; он знал, что Евфалий и его спутники прибудут к ночи. В полдень он велел войску пообедать; то же самое сделали и готы, полагая, что битва откладывается на следующий день. Немного позже Велизарий послал Мартина и Валериана с их свитой на Нероново поле, поручив им привести в возможно большее смущение неприятельское войско. А из маленьких Пинцианских ворот он послал против укрепленного лагеря варваров [119] шестьсот всадников. Во главе их он поставил трех своих телохранителей — Артасира, родом перса, Боху, родом массагета, и Кутилу, фракийца. Им навстречу выехал большой отряд неприятелей. Долгое время сражение не переходило в рукопашный бой, но каждая сторона при наступлении других отступала, каждая делала быстрые и неожиданные наступления, и, казалось, они желали такими действиями протянуть время на весь этот день. Но уже при наступлениях они охватывались взаимным гневом. Бой становился более сильным, с обеих сторон пало много самых храбрых воинов и к тем и другим из города и из укрепленных лагерей подошли на помощь отряды. Когда они смешались со сражающимися, то бой разгорелся еще сильнее. Крик, поднявшийся и в городе и в лагерях, еще больше подстрекнул сражавшихся. Наконец, римляне, благодаря своей доблести, потеснили врагов и обратили их в бегство. В этом деле Кутила был поражен дротиком в середину головы, но продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком. Когда враги были обращены в бегство, он вместе с оставшимися в живых около захода солнца въехал в город, причем дротик качался в его голове — зрелище, послужившее темой для многих рассказов. В этом же сражении Арзу, одного из щитоносцев Велизария, какой-то готский стрелок из лука поразил между носом и правым глазом. Острие этой стрелы прошло до задней части шеи, но не вышло наружу, остаток же стрелы остался на лице и дрожал там, когда этот человек ехал верхом. Смотря на него и на Кутилу, римляне приходили в удивление, что они могли ехать верхом, не обращая никакого внимания на боль. Так шли дела здесь.
На Нероновом поле дела варваров шли лучше. Сражаясь с большим числом врагов, отряды Валериана и Мартина твердо выдерживали их нападение, но несли очень большой урон, так что дело приняло для них крайне опасный оборот. Тогда Велизарий велел Боху, взяв с собой вернувшихся из боя воинов, оставшихся не ранеными, на свежих конях идти на Нероново поле. Дело было уже к вечеру. Благодаря оказанной помощи [120] римлянам со стороны Боха и его войск, враги тотчас же обратились в бегство. Преследуя очень далеко бегущих, Боха попал в окружение двенадцати врагов, вооруженных копьями. Они все вместе направили на него удары копий. Так как на нем был надет панцирь, то все эти удары причинили ему мало вреда, но один из готов, зайдя ему в тыл, поразил юношу около плеча в обнаженную часть тела над правой подмышкой. Правда, рана была не роковая и не ведущая к немедленной смерти. А спереди другой готский воин ранил его в левое бедро и рассек ему тут мускул не прямым ударом, но поразив его наискось. Увидав, что тут делается. Валериан и Мартин со всей поспешностью бросились на помощь; обратив в бегство врагов и взяв под уздцы с обеих сторон коня Боха, они прибыли в город. Тем временем наступила ночь и прибыл Евфалий с деньгами.
Вернувшись в город, все занялись лечением ран. Когда врачи хотели извлечь стрелу из лица Арзы, они долгое время в страхе колебались, не столько из-за глаза, о котором они вообще думали, что его нельзя будет спасти, но чтобы глубокими разрезами кожи и нервов, которых тут много, не причинить смерти этому виднейшему человеку среди приближенных Велизария. Наконец один из врачей, по имени Феоктист, проткнувши стрелу глубже в шею, спросил Арзу, очень ли ему больно. Когда он сказал, что, конечно, больно, — «зато, — сказал ему врач, — ты сам останешься жив и твой глаз будет неповрежденным». Он мог так утверждать, исследовав, что острие стрелы находится недалеко от поверхности кожи. Ту часть стрелы, которая торчала наружу, он отрезал и выбросил, а кожу на затылке он надрезал и, раздвинув жилы, а это было самым болезненным, вытащил без всякого труда наконечник, имеющий сзади три выдающихся острия, (Вместо «три... острия», Хаури (Haury) предлагает читать: «имеющий острые зазубрины».) который вытащил за собою и оставшуюся часть стрелы. Таким образом, Арза остался совсем не пострадавшим от этого несчастья, и на лице у [121] него не осталось даже следа от этой раны. Кутила же, когда у него вытащили из головы дротик — он вонзился очень глубоко — от сильной боли впал в обморочное состояние. Когда же у него в этом месте началось воспаление мозговых оболочек, он впал в безумие и немного позднее умер. Что касается Боха, то у него тотчас же открылось сильное кровотечение из бедра, и было ясно, что он вскоре умрет. Причиною этого врачи считали то, что рана рассекла его мускул не прямо, а наискось, И действительно, три дня спустя он умер. Поэтому всю ту ночь римляне провели в глубокой печали. Но они слышали и со стороны готов громкий плач и сильные стенания в их укрепленных лагерях. Римляне этому удивлялись, так как казалось, что накануне у врагов не произошло никакой столь тяжелой потери о которой стоило бы говорить, кроме того, что в этих столкновениях у них погибло много народу. Но и раньше у них это случалось в не меньшей степени, даже иногда и больше, но ввиду их многочисленности эти случаи их не беспокоили. Но на другой день стало известно, что готы оплакивали своих знатнейших воинов из лагеря на Нероновом поле, которых Боха убил при первом столкновении. И впоследствии происходили, но не столь заслуживающие внимания, столкновения, описывать которые я не счел нужным. Во время той осады они сталкивались между собою всего семьдесят семь раз; у них были еще две последние битвы, о которых я расскажу впоследствии. Этим окончилась зима и второй год войны (536/537), которую описал Прокопий.
3. С началом летнего солнцеповорота на жителей города напала вместе с голодом и чума. У воинов хлеб еще был, но из остального продовольствия ничего больше не осталось, у других же римлян не было уже хлеба, и их жестоко мучил наряду с моровой язвой и голод. Когда это узнали готы, они уже не хотели вступать с врагами в открытое сражение, но всячески остерегались, как бы и к ним не была занесена зараза. Между Латинской и Аппиевой дорогами и до сих пор есть еще два очень высоких водопровода, высоко поднимающихся [122] на арках. Оба эти водопровода в местности отстоящей от Рима на пятьдесят стадии, сходятся и некоторое пространство идут в противоположном направлении. Тот, который раньше шел направо, идет теперь налево. Вновь сойдясь и получив прежнее направление, в дальнейшем они уже навсегда расходятся в разные стороны. Поэтому место между этими водопроводами образует некоторого рода укрепление. Нижнюю часть арок этих водопроводов варвары заложили камнями и глиной и сделали здесь род крепости и поместили здесь отряд не меньше как в семь тысяч человек для охраны, чтобы враги ни в коем случае не могли ввезти к себе в город какое-либо продовольствие. Тогда у римлян пропала всякая надежда на хороший исход, и их охватили всяческие мысли о бедствиях. Пока вызревал хлеб, наиболее смелые солдаты, подстрекаемые жаждой денег, верхом на лошадях, ведя с собою других лошадей на привязи, отправлялись за добычей с этих полей ночью недалеко от города. Нарезав колосьев и навьючив их на лошадей, которых они привели с собой, они незаметно от неприятелей ввозили все это в город и за большие деньги продавали богатым римлянам. Другие же скудно питались травой, которой было много в пригородах и внутри укреплений. На почве Рима этой травы было много и в зимнюю пору и во всякое другое время и она пышно росла и зеленела круглый год. Поэтому-то осажденным удалось прокормить и лошадей. Некоторые, наделав колбас из мяса подохших в Риме мулов, тайно их продавали. Когда же на полях не осталось посевов римляне стали терпеть еще большие бедствия, они обратились к Велизарию с настойчивой просьбой решить дело одним сражением с врагами, обещая, что из римлян все, как один, выйдут на это сражение. Велизарий был в затруднительном положении и очень опечален; тут некоторые из римских плебеев сказали следующее: «Не такая судьба в данное время, о славный вождь, постигла нас, на какую мы шли, и все произошло совсем против тех надежд, какие у нас были. Достигнув того, что прежде было нашей мечтой, теперь мы попали в [123] постигшее нас сейчас бедственное положение и принятое нами раньше решение следовать за мудрой прозорливостью императора обратилось против нас, являясь в наших глазах безумием и основой величайших наших несчастий. Мы дошли до такой степени нужды, что в данное время у нас явилась решимость обратиться к насилию и взяться за оружие против врагов. Мы просим прощения, если перед лицом Велизария будем говорить смелее обычного. Желудок, не имеющий пропитания, не умеет стыдиться. Да будет служить нам извинением та судьба, в которую мы попали по нашей неосмотрительности. Ведь жизнь кажется самым несчастным положением из всего, если она протекает среди неблагоприятных обстоятельств, Ты сам, конечно, видишь, что выпало нам на долю. Эти поля и вся эта область попали в руки врагов. Мы не можем сказать, с какого уже времени этот город лишен всего ему нужного. Из римлян одни уже лежат мертвыми и на их долю досталось даже не быть похороненными в земле, мы же, оставшиеся еще в живых, чтобы в одном слове сказать обо всех наших бедах, мечтаем о том, чтобы лечь рядом с лежащими таким образом. Для тех, кто страдает от голода, всякое другое бедствие кажется более легко переносимым; там, где является голод, он заставляет забывать все остальные несчастия и даже самая смерть для людей, кроме смерти от гнетущего их голода, кажется им приятной и радостной. Поэтому пока мы еще не совсем сломлены бедствием, дай нам возможность вступить в бой за нас самих, в результате которого нам удастся или одолеть врагов, или положить конец нашим несчастиям. Для кого промедление приносит надежду на спасение, те поступают безумно, торопясь подвергнуться опасности, которая сразу должна решить судьбу всего; но для кого медлительность делает исход сражения более безнадежным, те заслуживают порицания, если хоть на короткое время откладывают возможность немедленного решительного наступления». Так сказали римляне. В ответ им Велизарий заявил:
«То, что происходит сейчас у вас, я очень хорошо предвидел [124] раньше и для меня нет ничего неожиданного. Я уже давно знаю, что народ, обывательская масса, является самой неразумной толпой; не может он ни переносить настоящее положение, ни предвидеть будущее, но легкомысленно берется за невыполнимое и умеет только по своей неосмотрительности гибнуть. Но из-за вашего скудоумия я вовсе не хочу видеть вашей гибели и вместе с вами погубить все дело императора. Военный успех является результатом не бессмысленной торопливости, но на основе предусмотрительности и благоразумия он всегда точно следует за ходом благоприятных обстоятельств. Вы, как бы играя в кости, хотите одним ударом достигнуть всего, в моем же характере нет привычки выбирать более короткий путь в ущерб полезности. Затем вы заявляете, что вместе с нами вы пойдете на врагов; но когда вы занимались военными упражнениями? И кто же, даже изучивший искусство владеть оружием, не знает, что умение вести бой не дается без опыта? Сейчас я восхищаюсь вашей готовностью и прощаю поднятое вами волнение. Что вами все это сделано несвоевременно и что я руковожусь разумным промедлением, я вам сейчас это докажу. Собрав со всей земли бесчисленное войско, император уже послал его к нам на помощь, и флот, какого никогда не было у римлян, покрывает большую часть берегов Кампании и Ионийского залива. Через несколько дней они придут к нам со всем необходимым для нас продовольствием; они положат конец вашей нужде, а тучей своих стрел они засыплют лагери неприятелей. Поэтому я решил отложить счастливый момент столкновения с врагами до их прибытия и, не подвергаясь опасности, одержать победу на войне, вместо того, чтобы бессмысленной торопливостью безрассудно подвергнуть опасности спасение всех нас. А чтобы они пришли возможно скорее и больше уже не медлили, об этом сам я позабочусь».
4. Такими словами ободрив население Рима, Велизарий отпустил их, а Прокопию, автору этой истории, он велел немедленно отправиться в Неаполь: распространился слух, что [125] император туда направил войско. Он приказал ему наполнить хлебом возможно большее число кораблей и собрать всех воинов, которые придут в данный момент из Византии или которые были оставлены там ради охраны лошадей или по другой какой-либо причине (их, как он слыхал, много собралось в Кампанской области), а некоторых даже взять из тамошних гарнизонов; вместе с ними он поручил ему прибыть самому и доставить хлеб в Остию, где у римлян была пристань. Прокопий с Мундилой, телохранителем Велизария, и немногими всадниками ночью вышел из ворот, которые носили имя апостола Павла, и прошел незамеченным неприятельским лагерем, несшим охрану вблизи Аппиевой дороги. Когда же отряд во главе с Мундилой вернулся назад в Рим и сообщил, что Прокопий прибыл уже в Кампанию, не встретив ни одного из варваров, так как ночью враги не выходили из лагеря, все исполнились лучшими надеждами, а Велизарий решился даже на следующее предприятие. Он стал посылать большие отряды всадников к ближайшим укрепленным лагерям врагов с приказом, если кто-либо из врагов появится здесь с целью доставить продовольствие в лагерь, делать на них нападения и устраивать всюду засады, ни в коем случае не позволяя им провозить продовольствие, но всеми силами препятствуя им в этом, для того, чтобы город меньше, чем прежде, был стеснен недостатком продовольствия, и варвары почувствовали, что скорее их осаждают, чем они осаждают римлян. Мартину и Траяну с тысячей воинов он велел идти в Террацину. С ними он послал и свою жену Антонину, поручив отправить ее с небольшим отрядом в Неаполь; находясь в безопасном месте, они должны были ожидать там предстоящей им судьбы. Магна и Синфуэса, своего телохранителя, поставив их во главе приблизительно пятисот человек, он отправил в крепость Тибур, находившуюся от Рима на расстоянии ста сорока стадий. Еще раньше в маленький городок Албанской области, отстоящий на таком же расстоянии и расположенный на Аппиевой [126] дороге, он же послал Гонфариса с отрядом герулов, которых немного спустя готы насильно оттуда прогнали.
Там есть храм апостола Павла, отстоящий от укреплений Рима на расстоянии четырнадцати стадий; мимо него протекает река Тибр. Там нет никаких укреплений, но из города до самого храма идет галерея и много выстроено разных других зданий вокруг него; все это делает данное место не очень доступным. Кроме того, готы питают какое-то почтение к этим святым местам. Ни один храм обоих апостолов — Петра и Павла — в течение всей этой войны не подвергся с их стороны какому-нибудь оскорблению, так что священники в этих храмах могли совершать, как они привыкли, свое служение. В этом месте Велизарий приказал Валериану, взяв с собою всех гуннов, устроить на берегу Тибра укрепленный лагерь, чтобы у них могли здесь пастись безопасно лошади, да и готы должны были бы в большей степени воздерживаться уходить очень далеко от своего лагеря. Он так и стал делать. Когда же гунны стали там лагерем, как было приказано главнокомандующим, Валериан вернулся в город. Сделав все это, Велизарий сохранял спокойствие, не начиная общего сражения, но приготовившись защищаться со стен всеми силами, если кто-нибудь двинется на них с враждебными намерениями. И некоторым из римских плебеев он доставлял хлеб. Мартин же и Траян, пройдя ночью через неприятельские укрепления и придя в Террацину, отправили Антонину с немногими воинами в Кампанию, сами же, захватив в этих местах укрепления, делали оттуда нападения и, совершая внезапные набеги, теснили тех из готов, которые заходили в эти места. Магн и Синфуэс в короткое время вновь воздвигли укрепление, лежавшее в развалинах, и когда они сами оказались в безопасности, они стали причинять тем больше неприятностей врагам, так как их укрепление было недалеко от лагерей готов: они делали частые набеги, неожиданно нападая на тех варваров, которые провозили мимо них продовольствие; это продолжалось до тех пор, пока Синфуэс в какой-то битве не [127] был ранен копьем в правую руку; оно перервало ему мышцы, и он оказался уже неспособным к войне. Со своей стороны, и гунны, устроив, как сказано, лагерь по соседству с готами, причиняли им не меньше неприятностей, так что сами готы стали уже страдать от голода: они уже не могли с прежней безопасностью подвозить себе продовольствие. Также и моровая язва поразила их и многие из них умерли, особенно в лагере, который они, как мною выше было указано, в последнее время устроили около Аппиевой дороги. Немногие из них, оставшиеся в живых, удалились в другие укрепления. То же самое испытали и гунны, поэтому и они вернулись в Рим.. Вот что происходило здесь. Прокопий же, прибыв в Кампанию, собрал там не меньше пятисот воинов и, заполнив хлебом большое количество судов, стоял в готовности. Немного позже прибыла к нему и Антонина и вместе с ним стала заботиться о флоте.
В это же время в горе Везувии послышались подземные удары, но извержения не было, хотя можно было вполне ожидать, что оно произойдет. Поэтому все местные жители находились в величайшем страхе. Эта гора отстоит от Неаполя на расстоянии семидесяти стадий к северу (Ошибка Прокопия.) , поднимаясь круто вверх, внизу же она окружена густыми рощами; ее вершина поднимается отвесно и трудно доступна. На самом перевале Везувия по середине находится очень глубокий провал, так что кажется, что он уходит до самого основания горы. Там можно видеть и огонь, если кто решится перегнуться за край отверстия, а иной раз оттуда появляются языки пламени, не причиняющего никаких бед живущим тут людям; когда же в горе раздаются подземные удары, по звуку похожие на мычание, то немного спустя обыкновенно выкидывается большое количество пепла. И если эта беда застигнет кого-нибудь на дороге, то никоим образом этот человек не может остаться живым; если же этот пепел падает на какие-либо дома, то и они разваливаются, подавленные тяжестью этого пепла. Если [128] же случится, что поднимется сильный ветер, то бывает, что этот пепел поднимается высоко в воздух, так что для людей становится невидимым и несется туда, куда дует ветер, и падает на землю, которая иной раз бывает очень отдаленной. И говорят, как-то он упал в Византии и до такой степени напугал тамошних жителей, что вследствие этого они решили с того времени умилостивлять бога ежегодными всенародными молебствиями; в другой раз он упал в Триполи, городе Ливии. Говорят, что такое «мычание» с землетрясением бывало и раньше, лет сто тому назад или даже и более, а в прежние времена оно происходило гораздо чаще. И вот что настойчиво утверждают: та земля, на которую упадет этот пепел Везувия, должна обязательно сделаться плодородной для всяких злаков. Воздух на Везувии очень легкий и более чем где-либо является здоровым. Поэтому еще с древних времен врачи посылают сюда страдающих чахоткой. Вот что говорится о Везувии.
Когда немного дней спустя Пераний вышел на врагов с несколькими римлянами через Саларийские ворота, готы решительно бежали; но когда около захода солнца они внезапно сами сделали нападение, то один из римских пехотинцев, придя в большое замешательство, упал в какую-то глубокую яму, каких прежние жители наделали здесь много, думаю, для того, чтобы в них сохранять хлеб. Не смея поднять крик, так как недалеко стояли лагерем враги, и не имея возможности никаким образом выйти из этой ямы, так как нигде нельзя было подняться наверх, он принужден был там провести ночь. На следующий день, когда вновь произошло бегство варваров, в ту же яму упал один из готов. Под влиянием необходимости они заключили между собою близкую дружбу и дали друг другу слово, что каждый из них должен будет заботиться о спасении другого. Тогда они оба подняли сильный крик. Идя на их голоса и заглянув в яму, готы спросили, кто это кричит. Тут, как было уговорено между ними обоими, римлянин хранил молчание, а другой на родном языке вкратце рассказал, как во время происшедшего бегства он свалился в эту яму, и просил опустить веревку, чтобы ему подняться наверх. Они тотчас же сбросили туда концы канатов, думая дать возможность подняться готу, но наверх был вытащен римлянин, схватившийся за веревки; он говорил, что если он поднимется первым, то готы никогда не покинут своего товарища, если же они узнают, что там остался один только неприятель, то они не обратят на него никакого внимания. С такими словами он стал подниматься. Когда готы увидали его, они удивились и находились в большом недоумении, но выслушав весь рассказ, они затем вытащили своего товарища, который подтвердил бывший у них уговор и данное друг другу обещание. Сам гот со своими товарищами ушел в лагерь, римлянина же, не сделав ему никакого вреда, отпустили в город. И после этого всадники часто выходили с обеих сторон, но небольшими [117] отрядами, вооруженные, как на битву, но эти столкновения у них всегда оканчивались единоборством, при этом во всех случаях римляне оказывались победителями. Так шли тогда дела.
Немного времени спустя после битвы на Нероновом поле, когда небольшими конными отрядами римляне преследовали врагов в различных направлениях, Хорсамант, один из славнейших телохранителей Велизария, массагет родом, с другими семьюдесятью воинами также преследовал их. Когда они продвинулись далеко по равнине, остальные римляне повернули назад, но Хорсамант один продолжал преследование. Увидав это, готы, повернув коней, бросились на него. Он же, ворвавшись в середину их и убив копьем одного из лучших воинов, кинулся на других; тогда они, повернув тыл, вновь бросились бежать. Стыдясь тех, которые были в лагере (а они могли думать, что оттуда смотрят на них), они вновь решились обратиться против него. Но испытав то же, что и раньше, потеряв одного из лучших своих воинов, они все также обратились в бегство и остановились не раньше, чем Хорсамант, загнав их в укрепление, не повернул, оставшись один, назад. Немного времени спустя в другом сражении он был ранен в икру левой ноги и почувствовал, что стрела затронула у него поверхность кости. Став неспособным к бою в течение нескольких дней, как это естественно при такой ране, будучи варваром, он не мог снести этого спокойно, но грозил, что отомстит при первой возможности готам за такое оскорбление и вред, нанесенный его голени. Немного спустя, поправившись и выпив за обедом по обычаю вина, он замыслил один идти против врагов и отомстить им за обиду, нанесенную его ноге, у Пинцианских (маленьких) ворот он сказал, что послан Велизарием к неприятельскому лагерю. Стоявшие там сторожа — они не имели основания не верить лучшему из телохранителей Велизария — открыли ему ворота и дали возможность отправиться, куда он хотел. Увидав его, враги сначала подумали, что к ним идет какой-либо перебежчик; когда же он был близко от них и пустил в ход свой лук, не зная, кто он такой, они вышли [118] против него в количестве двадцати человек. Легко отразивши их, он медленно поехал дальше, и, когда против него выступило еще большее число готов, он не обратился в бегство. Окруженный со всех сторон огромной толпой, он счел для себя долгом чести с ними сражаться; римляне, смотревшие на него с башен, стали подозревать, что этот человек сошел с ума, но они совсем не думали, что это Хорсамант. Совершив много подвигов, заслуживающих великих похвал, но попав в кольцо неприятельского войска, он понес наказание за свою неразумную смелость. Когда об этом узнали Велизарий и римское войско, их охватила большая печаль; они были огорчены, так как в лице этого человека у всех погибла их надежда на храбрость и помощь со стороны этого героя.
2. Около летнего солнцеповорота некий Евфалий прибыл из Византии в Террацину с деньгами, которые император был должен солдатам. Боясь, как бы встретившиеся ему на дороге неприятели не отняли у него денег и не убили бы его самого, он пишет Велизарию, чтобы он дал ему возможность безопасно прибыть в Рим. Велизарий, выбрав из своей свиты сто самых славных щитоносцев, с двумя своими телохранителями посылает их в Террацину, чтобы они доставили ему деньги. А варваров все это время он держал в ожидании, что будет сражаться с ними всем войском, с тем чтобы враги даже небольшими отрядами не уходили отсюда для добывания продовольствия или за чем-либо другим. Когда он узнал, что на другой день прибудет Евфалий с отрядом, он распределил и устроил войско как будто для битвы, а варвары в свою очередь были на чеку. С самого раннего утра он держал солдат около ворот; он знал, что Евфалий и его спутники прибудут к ночи. В полдень он велел войску пообедать; то же самое сделали и готы, полагая, что битва откладывается на следующий день. Немного позже Велизарий послал Мартина и Валериана с их свитой на Нероново поле, поручив им привести в возможно большее смущение неприятельское войско. А из маленьких Пинцианских ворот он послал против укрепленного лагеря варваров [119] шестьсот всадников. Во главе их он поставил трех своих телохранителей — Артасира, родом перса, Боху, родом массагета, и Кутилу, фракийца. Им навстречу выехал большой отряд неприятелей. Долгое время сражение не переходило в рукопашный бой, но каждая сторона при наступлении других отступала, каждая делала быстрые и неожиданные наступления, и, казалось, они желали такими действиями протянуть время на весь этот день. Но уже при наступлениях они охватывались взаимным гневом. Бой становился более сильным, с обеих сторон пало много самых храбрых воинов и к тем и другим из города и из укрепленных лагерей подошли на помощь отряды. Когда они смешались со сражающимися, то бой разгорелся еще сильнее. Крик, поднявшийся и в городе и в лагерях, еще больше подстрекнул сражавшихся. Наконец, римляне, благодаря своей доблести, потеснили врагов и обратили их в бегство. В этом деле Кутила был поражен дротиком в середину головы, но продолжал преследовать врагов с вонзившимся в эту часть тела дротиком. Когда враги были обращены в бегство, он вместе с оставшимися в живых около захода солнца въехал в город, причем дротик качался в его голове — зрелище, послужившее темой для многих рассказов. В этом же сражении Арзу, одного из щитоносцев Велизария, какой-то готский стрелок из лука поразил между носом и правым глазом. Острие этой стрелы прошло до задней части шеи, но не вышло наружу, остаток же стрелы остался на лице и дрожал там, когда этот человек ехал верхом. Смотря на него и на Кутилу, римляне приходили в удивление, что они могли ехать верхом, не обращая никакого внимания на боль. Так шли дела здесь.
На Нероновом поле дела варваров шли лучше. Сражаясь с большим числом врагов, отряды Валериана и Мартина твердо выдерживали их нападение, но несли очень большой урон, так что дело приняло для них крайне опасный оборот. Тогда Велизарий велел Боху, взяв с собой вернувшихся из боя воинов, оставшихся не ранеными, на свежих конях идти на Нероново поле. Дело было уже к вечеру. Благодаря оказанной помощи [120] римлянам со стороны Боха и его войск, враги тотчас же обратились в бегство. Преследуя очень далеко бегущих, Боха попал в окружение двенадцати врагов, вооруженных копьями. Они все вместе направили на него удары копий. Так как на нем был надет панцирь, то все эти удары причинили ему мало вреда, но один из готов, зайдя ему в тыл, поразил юношу около плеча в обнаженную часть тела над правой подмышкой. Правда, рана была не роковая и не ведущая к немедленной смерти. А спереди другой готский воин ранил его в левое бедро и рассек ему тут мускул не прямым ударом, но поразив его наискось. Увидав, что тут делается. Валериан и Мартин со всей поспешностью бросились на помощь; обратив в бегство врагов и взяв под уздцы с обеих сторон коня Боха, они прибыли в город. Тем временем наступила ночь и прибыл Евфалий с деньгами.
Вернувшись в город, все занялись лечением ран. Когда врачи хотели извлечь стрелу из лица Арзы, они долгое время в страхе колебались, не столько из-за глаза, о котором они вообще думали, что его нельзя будет спасти, но чтобы глубокими разрезами кожи и нервов, которых тут много, не причинить смерти этому виднейшему человеку среди приближенных Велизария. Наконец один из врачей, по имени Феоктист, проткнувши стрелу глубже в шею, спросил Арзу, очень ли ему больно. Когда он сказал, что, конечно, больно, — «зато, — сказал ему врач, — ты сам останешься жив и твой глаз будет неповрежденным». Он мог так утверждать, исследовав, что острие стрелы находится недалеко от поверхности кожи. Ту часть стрелы, которая торчала наружу, он отрезал и выбросил, а кожу на затылке он надрезал и, раздвинув жилы, а это было самым болезненным, вытащил без всякого труда наконечник, имеющий сзади три выдающихся острия, (Вместо «три... острия», Хаури (Haury) предлагает читать: «имеющий острые зазубрины».) который вытащил за собою и оставшуюся часть стрелы. Таким образом, Арза остался совсем не пострадавшим от этого несчастья, и на лице у [121] него не осталось даже следа от этой раны. Кутила же, когда у него вытащили из головы дротик — он вонзился очень глубоко — от сильной боли впал в обморочное состояние. Когда же у него в этом месте началось воспаление мозговых оболочек, он впал в безумие и немного позднее умер. Что касается Боха, то у него тотчас же открылось сильное кровотечение из бедра, и было ясно, что он вскоре умрет. Причиною этого врачи считали то, что рана рассекла его мускул не прямо, а наискось, И действительно, три дня спустя он умер. Поэтому всю ту ночь римляне провели в глубокой печали. Но они слышали и со стороны готов громкий плач и сильные стенания в их укрепленных лагерях. Римляне этому удивлялись, так как казалось, что накануне у врагов не произошло никакой столь тяжелой потери о которой стоило бы говорить, кроме того, что в этих столкновениях у них погибло много народу. Но и раньше у них это случалось в не меньшей степени, даже иногда и больше, но ввиду их многочисленности эти случаи их не беспокоили. Но на другой день стало известно, что готы оплакивали своих знатнейших воинов из лагеря на Нероновом поле, которых Боха убил при первом столкновении. И впоследствии происходили, но не столь заслуживающие внимания, столкновения, описывать которые я не счел нужным. Во время той осады они сталкивались между собою всего семьдесят семь раз; у них были еще две последние битвы, о которых я расскажу впоследствии. Этим окончилась зима и второй год войны (536/537), которую описал Прокопий.
3. С началом летнего солнцеповорота на жителей города напала вместе с голодом и чума. У воинов хлеб еще был, но из остального продовольствия ничего больше не осталось, у других же римлян не было уже хлеба, и их жестоко мучил наряду с моровой язвой и голод. Когда это узнали готы, они уже не хотели вступать с врагами в открытое сражение, но всячески остерегались, как бы и к ним не была занесена зараза. Между Латинской и Аппиевой дорогами и до сих пор есть еще два очень высоких водопровода, высоко поднимающихся [122] на арках. Оба эти водопровода в местности отстоящей от Рима на пятьдесят стадии, сходятся и некоторое пространство идут в противоположном направлении. Тот, который раньше шел направо, идет теперь налево. Вновь сойдясь и получив прежнее направление, в дальнейшем они уже навсегда расходятся в разные стороны. Поэтому место между этими водопроводами образует некоторого рода укрепление. Нижнюю часть арок этих водопроводов варвары заложили камнями и глиной и сделали здесь род крепости и поместили здесь отряд не меньше как в семь тысяч человек для охраны, чтобы враги ни в коем случае не могли ввезти к себе в город какое-либо продовольствие. Тогда у римлян пропала всякая надежда на хороший исход, и их охватили всяческие мысли о бедствиях. Пока вызревал хлеб, наиболее смелые солдаты, подстрекаемые жаждой денег, верхом на лошадях, ведя с собою других лошадей на привязи, отправлялись за добычей с этих полей ночью недалеко от города. Нарезав колосьев и навьючив их на лошадей, которых они привели с собой, они незаметно от неприятелей ввозили все это в город и за большие деньги продавали богатым римлянам. Другие же скудно питались травой, которой было много в пригородах и внутри укреплений. На почве Рима этой травы было много и в зимнюю пору и во всякое другое время и она пышно росла и зеленела круглый год. Поэтому-то осажденным удалось прокормить и лошадей. Некоторые, наделав колбас из мяса подохших в Риме мулов, тайно их продавали. Когда же на полях не осталось посевов римляне стали терпеть еще большие бедствия, они обратились к Велизарию с настойчивой просьбой решить дело одним сражением с врагами, обещая, что из римлян все, как один, выйдут на это сражение. Велизарий был в затруднительном положении и очень опечален; тут некоторые из римских плебеев сказали следующее: «Не такая судьба в данное время, о славный вождь, постигла нас, на какую мы шли, и все произошло совсем против тех надежд, какие у нас были. Достигнув того, что прежде было нашей мечтой, теперь мы попали в [123] постигшее нас сейчас бедственное положение и принятое нами раньше решение следовать за мудрой прозорливостью императора обратилось против нас, являясь в наших глазах безумием и основой величайших наших несчастий. Мы дошли до такой степени нужды, что в данное время у нас явилась решимость обратиться к насилию и взяться за оружие против врагов. Мы просим прощения, если перед лицом Велизария будем говорить смелее обычного. Желудок, не имеющий пропитания, не умеет стыдиться. Да будет служить нам извинением та судьба, в которую мы попали по нашей неосмотрительности. Ведь жизнь кажется самым несчастным положением из всего, если она протекает среди неблагоприятных обстоятельств, Ты сам, конечно, видишь, что выпало нам на долю. Эти поля и вся эта область попали в руки врагов. Мы не можем сказать, с какого уже времени этот город лишен всего ему нужного. Из римлян одни уже лежат мертвыми и на их долю досталось даже не быть похороненными в земле, мы же, оставшиеся еще в живых, чтобы в одном слове сказать обо всех наших бедах, мечтаем о том, чтобы лечь рядом с лежащими таким образом. Для тех, кто страдает от голода, всякое другое бедствие кажется более легко переносимым; там, где является голод, он заставляет забывать все остальные несчастия и даже самая смерть для людей, кроме смерти от гнетущего их голода, кажется им приятной и радостной. Поэтому пока мы еще не совсем сломлены бедствием, дай нам возможность вступить в бой за нас самих, в результате которого нам удастся или одолеть врагов, или положить конец нашим несчастиям. Для кого промедление приносит надежду на спасение, те поступают безумно, торопясь подвергнуться опасности, которая сразу должна решить судьбу всего; но для кого медлительность делает исход сражения более безнадежным, те заслуживают порицания, если хоть на короткое время откладывают возможность немедленного решительного наступления». Так сказали римляне. В ответ им Велизарий заявил:
«То, что происходит сейчас у вас, я очень хорошо предвидел [124] раньше и для меня нет ничего неожиданного. Я уже давно знаю, что народ, обывательская масса, является самой неразумной толпой; не может он ни переносить настоящее положение, ни предвидеть будущее, но легкомысленно берется за невыполнимое и умеет только по своей неосмотрительности гибнуть. Но из-за вашего скудоумия я вовсе не хочу видеть вашей гибели и вместе с вами погубить все дело императора. Военный успех является результатом не бессмысленной торопливости, но на основе предусмотрительности и благоразумия он всегда точно следует за ходом благоприятных обстоятельств. Вы, как бы играя в кости, хотите одним ударом достигнуть всего, в моем же характере нет привычки выбирать более короткий путь в ущерб полезности. Затем вы заявляете, что вместе с нами вы пойдете на врагов; но когда вы занимались военными упражнениями? И кто же, даже изучивший искусство владеть оружием, не знает, что умение вести бой не дается без опыта? Сейчас я восхищаюсь вашей готовностью и прощаю поднятое вами волнение. Что вами все это сделано несвоевременно и что я руковожусь разумным промедлением, я вам сейчас это докажу. Собрав со всей земли бесчисленное войско, император уже послал его к нам на помощь, и флот, какого никогда не было у римлян, покрывает большую часть берегов Кампании и Ионийского залива. Через несколько дней они придут к нам со всем необходимым для нас продовольствием; они положат конец вашей нужде, а тучей своих стрел они засыплют лагери неприятелей. Поэтому я решил отложить счастливый момент столкновения с врагами до их прибытия и, не подвергаясь опасности, одержать победу на войне, вместо того, чтобы бессмысленной торопливостью безрассудно подвергнуть опасности спасение всех нас. А чтобы они пришли возможно скорее и больше уже не медлили, об этом сам я позабочусь».
4. Такими словами ободрив население Рима, Велизарий отпустил их, а Прокопию, автору этой истории, он велел немедленно отправиться в Неаполь: распространился слух, что [125] император туда направил войско. Он приказал ему наполнить хлебом возможно большее число кораблей и собрать всех воинов, которые придут в данный момент из Византии или которые были оставлены там ради охраны лошадей или по другой какой-либо причине (их, как он слыхал, много собралось в Кампанской области), а некоторых даже взять из тамошних гарнизонов; вместе с ними он поручил ему прибыть самому и доставить хлеб в Остию, где у римлян была пристань. Прокопий с Мундилой, телохранителем Велизария, и немногими всадниками ночью вышел из ворот, которые носили имя апостола Павла, и прошел незамеченным неприятельским лагерем, несшим охрану вблизи Аппиевой дороги. Когда же отряд во главе с Мундилой вернулся назад в Рим и сообщил, что Прокопий прибыл уже в Кампанию, не встретив ни одного из варваров, так как ночью враги не выходили из лагеря, все исполнились лучшими надеждами, а Велизарий решился даже на следующее предприятие. Он стал посылать большие отряды всадников к ближайшим укрепленным лагерям врагов с приказом, если кто-либо из врагов появится здесь с целью доставить продовольствие в лагерь, делать на них нападения и устраивать всюду засады, ни в коем случае не позволяя им провозить продовольствие, но всеми силами препятствуя им в этом, для того, чтобы город меньше, чем прежде, был стеснен недостатком продовольствия, и варвары почувствовали, что скорее их осаждают, чем они осаждают римлян. Мартину и Траяну с тысячей воинов он велел идти в Террацину. С ними он послал и свою жену Антонину, поручив отправить ее с небольшим отрядом в Неаполь; находясь в безопасном месте, они должны были ожидать там предстоящей им судьбы. Магна и Синфуэса, своего телохранителя, поставив их во главе приблизительно пятисот человек, он отправил в крепость Тибур, находившуюся от Рима на расстоянии ста сорока стадий. Еще раньше в маленький городок Албанской области, отстоящий на таком же расстоянии и расположенный на Аппиевой [126] дороге, он же послал Гонфариса с отрядом герулов, которых немного спустя готы насильно оттуда прогнали.
Там есть храм апостола Павла, отстоящий от укреплений Рима на расстоянии четырнадцати стадий; мимо него протекает река Тибр. Там нет никаких укреплений, но из города до самого храма идет галерея и много выстроено разных других зданий вокруг него; все это делает данное место не очень доступным. Кроме того, готы питают какое-то почтение к этим святым местам. Ни один храм обоих апостолов — Петра и Павла — в течение всей этой войны не подвергся с их стороны какому-нибудь оскорблению, так что священники в этих храмах могли совершать, как они привыкли, свое служение. В этом месте Велизарий приказал Валериану, взяв с собою всех гуннов, устроить на берегу Тибра укрепленный лагерь, чтобы у них могли здесь пастись безопасно лошади, да и готы должны были бы в большей степени воздерживаться уходить очень далеко от своего лагеря. Он так и стал делать. Когда же гунны стали там лагерем, как было приказано главнокомандующим, Валериан вернулся в город. Сделав все это, Велизарий сохранял спокойствие, не начиная общего сражения, но приготовившись защищаться со стен всеми силами, если кто-нибудь двинется на них с враждебными намерениями. И некоторым из римских плебеев он доставлял хлеб. Мартин же и Траян, пройдя ночью через неприятельские укрепления и придя в Террацину, отправили Антонину с немногими воинами в Кампанию, сами же, захватив в этих местах укрепления, делали оттуда нападения и, совершая внезапные набеги, теснили тех из готов, которые заходили в эти места. Магн и Синфуэс в короткое время вновь воздвигли укрепление, лежавшее в развалинах, и когда они сами оказались в безопасности, они стали причинять тем больше неприятностей врагам, так как их укрепление было недалеко от лагерей готов: они делали частые набеги, неожиданно нападая на тех варваров, которые провозили мимо них продовольствие; это продолжалось до тех пор, пока Синфуэс в какой-то битве не [127] был ранен копьем в правую руку; оно перервало ему мышцы, и он оказался уже неспособным к войне. Со своей стороны, и гунны, устроив, как сказано, лагерь по соседству с готами, причиняли им не меньше неприятностей, так что сами готы стали уже страдать от голода: они уже не могли с прежней безопасностью подвозить себе продовольствие. Также и моровая язва поразила их и многие из них умерли, особенно в лагере, который они, как мною выше было указано, в последнее время устроили около Аппиевой дороги. Немногие из них, оставшиеся в живых, удалились в другие укрепления. То же самое испытали и гунны, поэтому и они вернулись в Рим.. Вот что происходило здесь. Прокопий же, прибыв в Кампанию, собрал там не меньше пятисот воинов и, заполнив хлебом большое количество судов, стоял в готовности. Немного позже прибыла к нему и Антонина и вместе с ним стала заботиться о флоте.
В это же время в горе Везувии послышались подземные удары, но извержения не было, хотя можно было вполне ожидать, что оно произойдет. Поэтому все местные жители находились в величайшем страхе. Эта гора отстоит от Неаполя на расстоянии семидесяти стадий к северу (Ошибка Прокопия.) , поднимаясь круто вверх, внизу же она окружена густыми рощами; ее вершина поднимается отвесно и трудно доступна. На самом перевале Везувия по середине находится очень глубокий провал, так что кажется, что он уходит до самого основания горы. Там можно видеть и огонь, если кто решится перегнуться за край отверстия, а иной раз оттуда появляются языки пламени, не причиняющего никаких бед живущим тут людям; когда же в горе раздаются подземные удары, по звуку похожие на мычание, то немного спустя обыкновенно выкидывается большое количество пепла. И если эта беда застигнет кого-нибудь на дороге, то никоим образом этот человек не может остаться живым; если же этот пепел падает на какие-либо дома, то и они разваливаются, подавленные тяжестью этого пепла. Если [128] же случится, что поднимется сильный ветер, то бывает, что этот пепел поднимается высоко в воздух, так что для людей становится невидимым и несется туда, куда дует ветер, и падает на землю, которая иной раз бывает очень отдаленной. И говорят, как-то он упал в Византии и до такой степени напугал тамошних жителей, что вследствие этого они решили с того времени умилостивлять бога ежегодными всенародными молебствиями; в другой раз он упал в Триполи, городе Ливии. Говорят, что такое «мычание» с землетрясением бывало и раньше, лет сто тому назад или даже и более, а в прежние времена оно происходило гораздо чаще. И вот что настойчиво утверждают: та земля, на которую упадет этот пепел Везувия, должна обязательно сделаться плодородной для всяких злаков. Воздух на Везувии очень легкий и более чем где-либо является здоровым. Поэтому еще с древних времен врачи посылают сюда страдающих чахоткой. Вот что говорится о Везувии.