Страница:
старушку, набросился на нее, приговаривая: "А, ты снова здесь, старая
стерва, мало тебе, что тебя трижды высылали! Ты одна во всем виновата!"
Забрал он сводню и девок (а заодно и все, что попало под руку) и потащил всю
честную компанию расхристанных и простоволосых в кутузку, под дружные
возгласы соседей: "Скатертью дорога, шлюхи!"
<> XIX <>
<> ЗАКОННИК И СУТЯГИ <>
Некий законник, отрастивший столь пышную черную бороду и усы, что лицо
его, казалось, щеголяет в подряснике; трудился в своем кабинете, снизу
доверху набитом книгами, столь же бездушными, как их владелец. Разбирался же
он в них еще меньше, чем вверившиеся ему сутяги; ибо, непомерно кичась
обилием томов на полках, был слишком глуп, чтобы взять в толк, о чем в них
говорится. Известность же снискал он благодаря зычному голосу, красноречивым
жестам и бурному словоизвержению, в котором противники захлебывались и
тонули. В кабинете его, даже стоя, не могли уместиться все желающие, каждый
был привязан к своей тяжбе, словно к столбу на лобном месте. Сей достойный
муж сыпал направо и налево словечками, имеющими хождение в суде, а именно:
"на этом разрешите закончить", "считаю подобное решение весьма желательным",
"уповаю на справедливость вашей милости", "закон в этом случае гласит
недвусмысленно", "дело наше яснее ясного", "разбирательство излишне", "дело
говорит само за себя", "закон на нашей стороне", "никаких затруднений
представиться не может", "судьи у нас превосходные", "противная сторона не
приводит ничего путного себе в поддержку", "доводы обвинения выеденного яйца
не стоят", "требую отмены приговора; ваша милость, дайте вас убедить!".
И тут же он прописывал: кому прошение, кому жалобу, кому запрос, кому
протест, кому ходатайство, кому требование. Мелькали под его пером имена
всяких Бартоло и Бальдо, Аббати и Сурдо, Фариначчи и Тоски, Кюжаса, Лефевра,
Анчарано, сеньора председателя Коваррубиаса, Шасне, Ольдраде, Маскарди, а
после авторитетов по законам королевства еще и Монтальво и Грегорио Лопеса,
равно как и множество других имен и ссылок на параграфы, нацарапанные бог
знает как с затейливыми закорючками сокращений для обозначений слов "кодекс"
или "дигесты", с большим потомством цифр и неизбежным ibi {Там (лат.).} на
конце. За сочинение ходатайства требовалась плата; писцу за переписку
полагалось платить особо; поверенному за подачу бумаг - особо; чиновнику
судебной палаты - особо; докладчику за сообщение - особо. За такими
хлопотами и застиг сутяг Час, и все они воскликнули в один голос:
- Видно, сеньор адвокат, в любой тяжбе самые скромные требования у
противной стороны, ибо она добивается своего и за свой счет, а ваша милость,
защищая нас, добивается своего, да только за наш счет. И поверенному надо
дать, и писцу с ходатаем заплатить. Противная сторона ожидает приговора,
однако знает, что дело может быть и пересмотрено, но ваша милость со своими
присными наносит нашему кошельку приговор окончательный, обжалованию не
подлежащий. По суду нас то ли засудят, то ли нет, а коли мы с вами свяжемся,
с нас беспременно уж снимут пять шкур за день. Справедливость в конечном
счете, возможно, и восторжествует, да только нам торжествовать не приходится
- плакали наши денежки. Из всех наших авторов, текстов, решений и советов
можно сделать один вывод: непростительно глупо тратить то, что у меня есть,
дабы получить то, что есть у другого, да еще, как знать, получишь ли. Тяжбу
мы, может статься, выиграем, но карман наш наверняка останется в проигрыше.
Адвокат спасает своих подзащитных на манер того капитана, который в бурю
сбрасывает за борт все, что возможно, и приводит судно в гавань, если на то
есть соизволение господне, ободранным и разоренным. Сеньор, нет лучшего
адвоката, нежели доброе согласие, только оно дарит нам то, что отбирает у
нас ваша милость; а посему мы со всех ног кинемся договариваться с противной
стороной. Ваша милость лишится податей, кои взимает она с наших ссор и
раздоров; и ежели мы придем к согласию с противной стороной ценой отказа от
наших притязаний, мы выиграем ровно столько, сколько проиграет ваша милость.
Повесьте лучше объявление о сдаче напрокат ваших ученых текстов, ибо любая
потаскуха может дать подчас куда более толковый совет, нежели ваша милость.
А коль скоро вы наживались, стряпая тяжбы, вооружитесь черпаком да
наймитесь-ка в повара!
<> XX <>
<> ТРАКТИРЩИКИ <>
Как бы ни вздували трактирщики цену на вино, никогда не скажешь, что
они превозносят свой товар до небес; напротив, они тщатся свести небеса
пониже, к вину поближе, дабы щедрые потоки воды хлынули в бурдюки, и молят
они о дожде куда усерднее, нежели землепашцы. Итак, вокруг такого
бурдюка-водоноса, пузатого что кувшин, собрались шумливой гурьбой лакеи,
носильщики, конюхи и стремянные. Человек шесть-семь из них плясали до упаду
с галисийскими девчонками, пока в горле не пересыхало, и пили с ними
взапуски, дабы с новыми силами пуститься в пляс.
То и дело заливали они глотку вином: чаша как птица перелетала из рук в
руки. Один из посетителей, признав по запаху болотную жижу, намешанную в
вино, сказал:
- Ну и крепкое винцо! - и чокнулся с другим шалопаем.
Тот же, хоть и видел, что чаша полным-полна воды - тут не то что мошек
отгонять, а скорее лягушек ловить, - ответствовал собутыльнику:
- Вино поистине отменное. Что-что, а жидким его не назовешь. Уберег,
видно, господь свои дары от дождя. Трактирщик, почуяв, что над ним глумятся,
сказал:
- Молчите, пьяницы, коли хотите выпить!
- Лучше скажи - коли хотите выплыть, - ответил ему один из стремянных.
На этом застиг их Час, и выпивохи взбунтовались, пошвыряли на пол чаши
и кувшины и заорали:
- Эй ты, хлябь небесная, зачем обзываешь пьяницами утопленников? Льешь
небось ведрами, а продаешь кувшинами; по-твоему, выходит, что мы окосели,
как зайцы, а на деле мы крякаем, как утки. У тебя в доме и ступить-то нельзя
без болотных сапог да войлочной шляпы, все равно что зимой на размытой
дороге, проклятый виноподделец!
Будучи уличен в сношениях с Нептуном, трактирщик прохрипел:
- Воды мне, ради бога, воды!
Затем подтащил бурдюк к окну и опростал его на улицу с криком:
- Эй, поберегись, воду выливаю!
А прохожие отзывались:
- Осторожней со своими ополосками!
<> XXI <>
<> СОИСКАТЕЛИ ДОЛЖНОСТИ <>
Тридцать два человека, домогавшихся одной и той же должности, ожидали
сеньора, от которого зависела их участь. Каждый приписывал себе ровно
столько заслуг, сколько остальным - недостатков; каждый мысленно посылал
другого к чертям; каждый говорил себе, что остальные - безумные наглецы,
коль скоро они лезут туда, куда достоин пройти единственно он; каждый
смотрел на другого с лютой ненавистью и кипел черной злобой; каждый припасал
втихомолку грязные вымыслы и наветы, коими собирался опорочить других.
Глядели соперники угрюмо и дрожали во всех суставах, ожидая, когда им
придется согнуться в три погибели перед сеньором. Стоило двери скрипнуть,
как искатели, встрепенувшись, принимались нырять вперед всем телом, поспешая
занять позу, исполненную раболепия. Лица их уже сморщились, столь часто
строили они благоговейные рожи, дабы получше выразить готовность к услугам.
Не в силах будучи разогнуть поясницу, топтались они на месте, на манер
пеликана или осла, наступившего на поводок. Едва в комнату входил паж, как
все, почтительно осклабившись, приветствовали его словами: "Ваше
величество!"
Наконец явился секретарь и стрелой пронесся через приемную. Завидя его,
собравшиеся съежились еще приниженней, изогнулись в пятерку и чуть ли не на
корточках осадили его своим обожанием. Он же на рысях произнес: "Извините,
сеньоры, спешу", опустил глаза долу, как невеста, и был таков.
Сеньор собрался было принять домогателей.
Раздался его голос:
- Пусть входит первый.
- Это я! - воскликнул один из претендентов.
- Иду! - подхватил другой.
- Я уже тут, - закричал третий.
И все давай оттеснять друг дружку от дверей, аж сок брызнул.
Услышав галдеж за дверью, бедный сеньор вообразил, какой подымется
содом, когда злополучные искатели места примутся осаждать его, размахивая
своими ядовитыми прошениями, и пожалел, что вовремя не оглох. Он проклинал
день своего рождения, горестно размышляя о том, что раздавать блага было бы
весьма приятным делом, кабы не получатели сих благ, и что любая милость
оборачивается бедствием для дарителя, ежели ее выпрашивают, а не принимают с
благодарностью.
Видя, что сеньор медлит, нахалы крепко призадумались - кому же
достанется желанное место? Долго ломали они голову над задачей, как
разделить одну должность на тридцать два человека. Они пытались вычитать
единицу из тридцати двух так, чтобы тридцать два получилось в остатке, но
что-то не выходило. И каждый мнил, что только ему достанется должность, а
остальным - от ворот поворот. Сеньор же сказал:
- Видно, ничего не поделать, одного придется обрадовать, остальных
обидеть.
Как ни тянул он время, все же пришлось ему позвать просителей, дабы
наконец разделаться с ними. Напустил он на себя неприступный вид, наподобие
мраморного изваяния, чтобы скрыть свои чувства на время аудиенции.
Домогатели ворвались, оттирая друг друга, будто овцы, но, прежде чем они
успели разинуть рты и поднять крик, сеньор молвил:
- Должность одна, вас же много; я желаю, чтоб занял ее один, но и
прочие не остались бы в убытке. - На этих словах застиг его Час, и сеньор,
оказав милость одному из собравшихся, вдруг залопотал бессвязно, обещая
остальным, что и они, в очередь, унаследуют сию должность. Тотчас же каждый
из злополучных наследников возмечтал о смерти тех, кого он заступит, суля им
круп, плеврит, чуму, тифозную горячку, разрыв сердца, апоплексию, дизентерию
и острие кинжала. Не успел сеньор договорить, как будущим наследникам
почудилось, что их предшественники уже прожили долее, нежели десять
Мафусаилов, вместе взятых. Когда же десятый подсчитал, что унаследует
должность через пятьсот грядущих лет, все преемники наперебой принялись
гадать, когда же им достанутся посмертные блага. Тридцать первый, после
тщательных выкладок, уразумел, что займет желанное место день в день с
концом света, уже после пришествия Антихриста, и воскликнул:
- Я заступлю на сию должность между пыткой иглами и огнем! Хорошим же я
окажусь работником, когда меня поджарят! А кто в судный день позаботится,
чтоб покойнички уплатили мне жалованье? На мой взгляд, пускай тридцатый
живет, сколько ему заблагорассудится, ибо к тому времени, как он займет свое
место, весь мир давно вывернется наизнанку!
Сеньор удалился, не дожидаясь, пока все на словах поубивают и
попереживут друг друга, ибо стало невмочь смотреть, как они погоняют
столетия и очертя голову несутся к saeculum per ignem {Гибели тленного от
огня (лат.).} жаждая устремиться в saecula saeculorum {Здесь: вечность
(лат.).}.
А счастливчик, подцепивший лакомый кусок, совсем опешил, увидев, каким
длинным рядом наследников довелось ему обзавестись; судорожно схватился он
за свой пульс и поклялся остерегаться поздних ужинов и солнечного жара.
Остальные же переглядывались, как злобные каторжники, скованные одной
цепью, и каждый проклинал другого за то, что тот еще жив, накликал на него
всяческие хворости, присчитывая ему с десяток лишних годков, угрожая ему
разверстой могилой, хирел от его цветущего здоровья, будто от собственного
недуга, и жаждал одного - швырнуть предшественника врачам, как швыряют
собаке кость.
<> XXII <>
<> ПОПРОШАЙКИ <>
Несколько попрошаек, из тех, что просят взаймы, а отдают после дождика
в четверг и охотятся на простофиль, как пауки на мух, улеглись спозаранку в
постели, поелику нечем было прикрыть бренное тело. Потратил" они в складчину
восемь реалов - все свое достояние - на облатки, чернила, перья и бумагу,
превратив их в некие блюдечки для сбора пожертвований, иначе говоря - в
послания с отчаянной припиской, оповещающей о крайней нужде, - мол, тут
замешана честь и "дело идет о жизни и смерти", обещая вернуть долг в
ближайший срок и объявляя себя рабами данного ими слова. А на тот случай,
ежели в ссуде откажут, сославшись на пустую мошну, была заготовлена у
просителей последняя из тысячи пятисот их уловок: буде наличных не найдется,
пусть благоволят прислать на предмет заклада какие-либо ценности, кои будут,
разумеется, возвращены затем в полной сохранности. И в заключение: "Простите
за дерзость" и "Мы не осмелились бы обратиться ни к кому другому".
Сотню таких записок собрались жулики выпустить, подобно стрелам из
лука, дабы не осталось уголка, не окропленного брызгами их плутовских
козней.
С записками рысцой потрусил известный дока пожрать на чужой счет,
великий жулик с бородой что рыбий; хвост и в плаще - ни дать ни взять
лекарский подручный! Остальные же проходимцы, засев в своем гнезде, взялись
подсчитывать будущие доходы и спорить до хрипоты, составят ли они шестьсот
или четыреста реалов; когда же стали прикидывать, на что потратить
доставшиеся нечестным путем деньги, свара разгорелась еще пуще; мошенники до
того развоевались, что повскакали с кроватей, а поскольку им нечего было
натянуть на задницу,, каждому досталось больше пинков, нежели оплеух. Тут
как раз воротился сборщик урожая с хитроумных замыслов, и плуты нюхом
почуяли - ничего нет, в карманах пусто, авось бог подаст! Руки посланец
растопырил, дабы все нидели, что ношей он не обременен, зато письма торчали
отовсюду. Попрошайки остолбенели, поняв, что улов состоит единственно из
ответов на послания, и спросили, едва дыша:
- Что же у нас есть?
- А ничего нет, - ответил незадачливый вымогатель. - Потрудитесь
прочитать, коли нечего считать.
Принялись плуты разворачивать записки с ответами; первый гласил: "Ничто
в жизни меня так сильно не огорчало, как невозможность услужить вам таким
пустяком".
- Чего там, услужил бы, так еще не так бы огорчился!
Во второй значилось: "Сеньор, кабы я вчера получил ваше письмо, я с
превеликим удовольствием оказал бы вам сию услугу".
- Пошел ты к черту со своим вчерашним днем! Чтоб тебе всю жизнь бегать
за должниками!
Третий ответ: "Времена такие пошли, что ничего блаприятного ожидать не
приходится!"
- Ах ты проклятый ходячий календарь! У тебя денег просят, а ты
предсказаниями занимаешься!
Четвертый: "Ваша милость не столь страдает от нужды, как страдаю я от
невозможности вам помочь".
- А ты откуда знаешь, как я страдаю, чертов ублюдок! В пророки подался,
стервец! Догадки строишь, когда у тебя взаймы просят?
- Дальше нечего и читать, - завопили все хором.
И после долгих и крикливых сетований порешили: сейчас ночь; в
возмещение понесенных убытков погрызем вместо ужина облатки, коими
запечатаны были письма, и присоединим сии послания к кипам прежних, а затем
продадим их кондитеру, который даст нам за это самое меньшее четыре реала и
понаделает из них саваны для пряностей, колпачки для засахаренных фруктов,
мантильи для булочек и сапожки для пирожных.
- Это ремесло - брать взаймы - давным-давно сыграло в ящик, - сказал,
зевая, гонец. - Теперь остается только у кого-нибудь ум призанять заместо
денег. Когда посмотришь, как от тебя воротит нос и строит кислую рожу тот, у
кого хочешь попросить в долг, - ты сам готов дать ему больше, чем собирался
у него взять. А коли подсчитать, сколько потрачено на писанину да беготню,
выйдет, что ты всегда в проигрыше. Господа хапуги, люди всюду держат ухо
востро!
За такими разговорами застиг Час сих ловцов рыбки на бумажную наживку,
и самый начальный из них молвил:
- Сколько ни болтай языком о чужих деньгах, своих не прибавится, а если
дожидаться, пока их принесут на блюдечке, - сдохнешь от голода под забором.
Сладкие речи - не отмычка, красные слова лезут в уши, а не в карманы. Дать
аудиенцию тому, кто пришел у тебя гроши вымогать, - все равно что черту
давать. Трудно стало просить, легче отобрать. Ежели каждый за свой мешок
держится, нечего мешкать попусту. Иначе говоря, коли взялся воровать - воруй
во всю прыть, да с толком хватай, чтобы на всех хватило - и на обвинителя, и
на писца, и на альгуасила, и на прокурора, и на адвоката, и на ходатая, и на
докладчика в суде, и на судью, а остаток прибереги, ибо тощему кошельку
уготована толстая веревка.
Друзья, уж лучше быть с родной земли изгнанным, нежели в родную землю
загнанным; огласка в одно ухо вошла, из другого вышла; коли на позор нас
выставят - от этого никому ни тепло ни холодно, сей позор нам не в зазор;
коли сечь возьмутся - тут уж выбора нет, бери, коли дают. Может, когда
оголят тебя, еще народ телеса твои похвалит, а когда с кобылки слезешь -
прикроешь зад курткой. Коли пытать будут да правды добиваться - что с нас,
вралей, возьмешь? Пытка - напрасный труд, правды от нас, так же как и от
портных, не добьешься. Коли на каторгу отправят - послужим королю бритыми
головушками: пусть светят ему наши макушки, меньше будет расходовать на
светильники. Коли повесят, это уж пахнет finibus terrae {Концом края
(лат.).}, да ведь двум смертям не бывать! Зато будь висельник каким ни на
есть плутом, родителям его всегда почет, ибо все олухи только и делают, что
хором твердят: обесчестил-де сынок родителей, а ведь что за достойные да
благородные люди! А коль скоро, пока мы живы, лекари да аптекари рвут у нас
деньги из глотки, разве плохо заболеть пеньковой болезнью и эдак оставить их
с носом? Итак, господа, беритесь за дело!
Не успел он договорить, как прощелыги закутались в простыни, сунули
огарки в карман для обмана воров, спустились на одеяле через окно на улицу и
разбежались кто куда: взламывать сундуки, поднимать щеколды да шарить по
карманам - только пятки засверкали!
<> XXIII <>
<> ИМПЕРАТОРСКАЯ ИТАЛИЯ <>
Императорская Италия, у коей от славного прошлого сохранилось только
имя, узрев однажды, что монархия ее распадается на куски, за счет которых
расширяются владения различных князей, и что судебные власти ее только тем и
заняты, что латают порядком излохматившиеся ее земли; уразумев, что если ей
когда-то и удалось прибрать себе то, чем владели многие, это не значит, что
она с такой же легкостью сможет одна вернуть себе то, чем завладели теперь
другие; почувствовав себя обнищавшей, а поэтому приобретшей легкость
небывалую за счет веса утраченных провинций, пошла в ярмарочные плясуньи и,
не чуя земли под ногами, взялась ходить по тугому канату, всему миру на
погляденье. А колышки, на коих сей канат держался, укрепила она в Риме и в
Савойе. Любовались же на нее, хлопая одобрительно в ладоши, Испания, с одной
стороны, и Франция - с другой. Оба монарха сих великих держав с глубочайшим
вниманием следили за ее прыжками и вольтами, дабы заметить вовремя, куда она
клонится, и подхватить, буде она упадет. Увидя, как насторожились сии
зрители, взяла Италия в руки заместо балансира венецианскую синьорию, дабы с
ее помощью держать равновесие и с уверенностью ходить туда и сюда по столь
узкой стезе; с точностью рассчитав свои движения, она принялась прыгать и
вертеться самым чудесным образом, прикидываясь подчас, что вот-вот упадет,
то в сторону Испании, то в сторону Франции, и изрядно забавляясь
горячностью, с коей те протягивали к ней руки и норовили схватить ее, а все,
кто собрался поглядеть на это зрелище, весьма потешались, когда оба короля
неизменно оставались ни с чем. За подобными увеселениями и застиг их Час;
дабы перевес оказался на его стороне, король Франции, отчаявшись победить в
открытой борьбе, надумал расшатать маленько колышек, что был вбит в Савойе.
А монарх испанский раскусил его замысел и тотчас же выставил заместо
подпорок государство Миланское, королевство Неаполитанское и Сицилию. Италия
меж тем все плясала да плясала на канате, пока не увидела себя распятой, как
на кресте, на той самой палке, что держала для равновесия за плечами;
отшвырнула она палку и, ухватившись руками за канат, промолвила: "Полно, не
ходить мне больше по канату, ежели те, кто смотрит на меня, только и ждут,
чтоб я грянулась оземь, а то, что поддерживало меня, обернулось тяжким
крестом".
И не доверяя более своей опоре в Савойе, оказала предпочтение той, что
имелась в Риме, сказав:
- Коль скоро все жаждут овладеть мною, отдамся-ка я во власть церкви, и
все грехи мне будут отпущены, буде доведется пасть.
Тогда король французский отправился в Рим, напялив шкуру кардинала,
дабы неузнанным остаться; однако король испанский живо разгадал хитрость
мусью, нарядившегося монсиньором, и, отвесив ему учтивый поклон, вынудил
того снять кардинальскую шапочку и обнаружить плешь еретика, отнюдь не
похожую на тонзуру.
<> XXIV <>
<> НЕАПОЛИТАНСКИЙ КОНЬ <>
Неаполитанского коня все грабили - кто корм утащит, кто поможет доесть
солому; для кого служил он ломовой лошадью, для кого, под ударами хлыста,
рысаком, а для кого и кобылой. И увидев, что под властью герцога Осуны,
несравненного вице-короля, непобедимого полководца, нашел он себе пару в
славном и доблестном коне, что красуется на гербе Осуны в пурпурной упряжке,
доставшейся ему от двух венецианских галер да от богатого сокровищами
корабля из Бриндизи, сделался наш неаполитанский конь морским коньком после
бесчисленных славных сражений на море; пощипал травку на пастбищах Кипра и
напился в Тенедосе, когда примчал на крупе мощный корабль султанского флота
от самых Салоник к капитану своих галер, дабы тот как следует почистил ему
бока капитанской скребницей, за каковые подвиги Нептун признал его
первородным своим сыном, сотворенным вместе с Минервой. Еще известно было,
что сам великий Хирон пустил турецкие полумесяцы ему на подковы, вследствие
чего он могучими копытами выбил зубы венецианским львам в великой битве при
Рагузе, где, имея под началом всего пятнадцать парусов, разодрал в клочья
восемьдесят вражеских и обратил неприятеля в постыдное бегство, уничтожив
немало галер и галеасов, а также большую и лучшую часть воинов.
А вспоминая столь славные дела, огляделся он и увидел, что нет на нем
попоны, бока стерты в кровь и мучит его сап, ибо набросали ему в кормушку
куриных перьев; что день ото дня запрягают его в карету, его, коня столь
неукротимого, что даже французы, пусть и изрядные всадники, все же никак не
могли удержаться на нем, сколько ни пробовали. Почувствовал он такую горесть
и скорбь от жалкого своего состояния, что пришел в великий гнев, заржал,
подобно боевой трубе, зафыркал, извергая из ноздрей пламя, возжаждал
обратиться в троянского коня и, взвившись на дыбы, разнести город ударами
копыт. На шум прибежали неаполитанские мужи, накинули коню на голову плащ,
дабы глазам смотреть было неповадно, и, улещая его непонятными калабрийскими
словами, стреножили и накинули на шею недоуздок. А как стали привязывать его
к железному кольцу в конюшне, застиг их Час, и тогда двое из мужей
предложили раз и навсегда отдать коня Риму - дешевле, мол, обойдется и
сподручнее, нежели каждый год платить дань деньгами и иноходцем; заодно
положен будет конец спорам с папскими клевретами, кои издавна сверлят коня
глазищами и того гляди сглазят его вконец. На это другие, сильно обозлясь,
ответствовали, что коню подобная беда не грозит, поскольку король Испании
прикрыл его со лба тремя крепостями, а сами они скорее" поджилки коню
перережут, а не позволят обратить его в мула и нарядить в папские покрывала.
Первые же мужи возразили, что нежелание быть па-листом сильно смахивает
на ересь и что ни одно седло так не подойдет сему коню, как седло святого
Петра. Такой ответ еще раззадорил спорщиков, и они заявили, что, дабы
еретики не выбили папу из седла, скакать на коне этом надлежит единственно
королю Испании. Кто кричал "тиара!", а кто "корона!", и слово за слово
завязалась такая перебранка, что несдобровать бы тем и другим, кабы не
явился избранник народный, провозгласивший:
- Конь сей, что ныне закусил удила, знавал многих хозяев, однако чаще
ходил на свободе, нежели на поводу. Охраняйте его и берегите, ибо немало
бродит по Италии мошенников в поисках удачи, немало конокрадов в ботфортах
со шпорами; иной цыган только и смотрит, как бы обменять на него украденную
в былое время клячу, а потайные ходы в конюшню ему давно известны. Глядите в
оба, чтоб не подобрался к нему со скребницей французский конюх, который
только раздразнит, а не почистит его; а пуще всего опасайтесь всяких мусью,
коим ничего не стоит обрядиться в подрясник да сутану, лишь бы оседлать сего
коня.
<> XXV <>
<> ДВА ВИСЕЛЬНИКА <>
Вешали двух негодяев, повинных в полудюжине убийств. Один уж болтался
на перекладине деревянного покоя, как язык колокола, другой же только уселся
на скамью, на которую садится тот, чья шея ждет наездника. В толпе
прогуливались два врача, ожидая, не хватит ли кого солнечный удар; увидев
висельников, они заплакали навзрыд, как младенцы, и проливали столь горючие
слезы, что торговцы, стоявшие рядом, осведомились, не приходятся ли им
осужденные сыновьями, на что лекари отвечали, что знать их не знают, а слезы
льют по той причине, что на глазах у них умирают двое людей, не потратив ни
гроша на медицину.
На этом застиг всех Час; и висельник, догадавшись, что имеет дело с
стерва, мало тебе, что тебя трижды высылали! Ты одна во всем виновата!"
Забрал он сводню и девок (а заодно и все, что попало под руку) и потащил всю
честную компанию расхристанных и простоволосых в кутузку, под дружные
возгласы соседей: "Скатертью дорога, шлюхи!"
<> XIX <>
<> ЗАКОННИК И СУТЯГИ <>
Некий законник, отрастивший столь пышную черную бороду и усы, что лицо
его, казалось, щеголяет в подряснике; трудился в своем кабинете, снизу
доверху набитом книгами, столь же бездушными, как их владелец. Разбирался же
он в них еще меньше, чем вверившиеся ему сутяги; ибо, непомерно кичась
обилием томов на полках, был слишком глуп, чтобы взять в толк, о чем в них
говорится. Известность же снискал он благодаря зычному голосу, красноречивым
жестам и бурному словоизвержению, в котором противники захлебывались и
тонули. В кабинете его, даже стоя, не могли уместиться все желающие, каждый
был привязан к своей тяжбе, словно к столбу на лобном месте. Сей достойный
муж сыпал направо и налево словечками, имеющими хождение в суде, а именно:
"на этом разрешите закончить", "считаю подобное решение весьма желательным",
"уповаю на справедливость вашей милости", "закон в этом случае гласит
недвусмысленно", "дело наше яснее ясного", "разбирательство излишне", "дело
говорит само за себя", "закон на нашей стороне", "никаких затруднений
представиться не может", "судьи у нас превосходные", "противная сторона не
приводит ничего путного себе в поддержку", "доводы обвинения выеденного яйца
не стоят", "требую отмены приговора; ваша милость, дайте вас убедить!".
И тут же он прописывал: кому прошение, кому жалобу, кому запрос, кому
протест, кому ходатайство, кому требование. Мелькали под его пером имена
всяких Бартоло и Бальдо, Аббати и Сурдо, Фариначчи и Тоски, Кюжаса, Лефевра,
Анчарано, сеньора председателя Коваррубиаса, Шасне, Ольдраде, Маскарди, а
после авторитетов по законам королевства еще и Монтальво и Грегорио Лопеса,
равно как и множество других имен и ссылок на параграфы, нацарапанные бог
знает как с затейливыми закорючками сокращений для обозначений слов "кодекс"
или "дигесты", с большим потомством цифр и неизбежным ibi {Там (лат.).} на
конце. За сочинение ходатайства требовалась плата; писцу за переписку
полагалось платить особо; поверенному за подачу бумаг - особо; чиновнику
судебной палаты - особо; докладчику за сообщение - особо. За такими
хлопотами и застиг сутяг Час, и все они воскликнули в один голос:
- Видно, сеньор адвокат, в любой тяжбе самые скромные требования у
противной стороны, ибо она добивается своего и за свой счет, а ваша милость,
защищая нас, добивается своего, да только за наш счет. И поверенному надо
дать, и писцу с ходатаем заплатить. Противная сторона ожидает приговора,
однако знает, что дело может быть и пересмотрено, но ваша милость со своими
присными наносит нашему кошельку приговор окончательный, обжалованию не
подлежащий. По суду нас то ли засудят, то ли нет, а коли мы с вами свяжемся,
с нас беспременно уж снимут пять шкур за день. Справедливость в конечном
счете, возможно, и восторжествует, да только нам торжествовать не приходится
- плакали наши денежки. Из всех наших авторов, текстов, решений и советов
можно сделать один вывод: непростительно глупо тратить то, что у меня есть,
дабы получить то, что есть у другого, да еще, как знать, получишь ли. Тяжбу
мы, может статься, выиграем, но карман наш наверняка останется в проигрыше.
Адвокат спасает своих подзащитных на манер того капитана, который в бурю
сбрасывает за борт все, что возможно, и приводит судно в гавань, если на то
есть соизволение господне, ободранным и разоренным. Сеньор, нет лучшего
адвоката, нежели доброе согласие, только оно дарит нам то, что отбирает у
нас ваша милость; а посему мы со всех ног кинемся договариваться с противной
стороной. Ваша милость лишится податей, кои взимает она с наших ссор и
раздоров; и ежели мы придем к согласию с противной стороной ценой отказа от
наших притязаний, мы выиграем ровно столько, сколько проиграет ваша милость.
Повесьте лучше объявление о сдаче напрокат ваших ученых текстов, ибо любая
потаскуха может дать подчас куда более толковый совет, нежели ваша милость.
А коль скоро вы наживались, стряпая тяжбы, вооружитесь черпаком да
наймитесь-ка в повара!
<> XX <>
<> ТРАКТИРЩИКИ <>
Как бы ни вздували трактирщики цену на вино, никогда не скажешь, что
они превозносят свой товар до небес; напротив, они тщатся свести небеса
пониже, к вину поближе, дабы щедрые потоки воды хлынули в бурдюки, и молят
они о дожде куда усерднее, нежели землепашцы. Итак, вокруг такого
бурдюка-водоноса, пузатого что кувшин, собрались шумливой гурьбой лакеи,
носильщики, конюхи и стремянные. Человек шесть-семь из них плясали до упаду
с галисийскими девчонками, пока в горле не пересыхало, и пили с ними
взапуски, дабы с новыми силами пуститься в пляс.
То и дело заливали они глотку вином: чаша как птица перелетала из рук в
руки. Один из посетителей, признав по запаху болотную жижу, намешанную в
вино, сказал:
- Ну и крепкое винцо! - и чокнулся с другим шалопаем.
Тот же, хоть и видел, что чаша полным-полна воды - тут не то что мошек
отгонять, а скорее лягушек ловить, - ответствовал собутыльнику:
- Вино поистине отменное. Что-что, а жидким его не назовешь. Уберег,
видно, господь свои дары от дождя. Трактирщик, почуяв, что над ним глумятся,
сказал:
- Молчите, пьяницы, коли хотите выпить!
- Лучше скажи - коли хотите выплыть, - ответил ему один из стремянных.
На этом застиг их Час, и выпивохи взбунтовались, пошвыряли на пол чаши
и кувшины и заорали:
- Эй ты, хлябь небесная, зачем обзываешь пьяницами утопленников? Льешь
небось ведрами, а продаешь кувшинами; по-твоему, выходит, что мы окосели,
как зайцы, а на деле мы крякаем, как утки. У тебя в доме и ступить-то нельзя
без болотных сапог да войлочной шляпы, все равно что зимой на размытой
дороге, проклятый виноподделец!
Будучи уличен в сношениях с Нептуном, трактирщик прохрипел:
- Воды мне, ради бога, воды!
Затем подтащил бурдюк к окну и опростал его на улицу с криком:
- Эй, поберегись, воду выливаю!
А прохожие отзывались:
- Осторожней со своими ополосками!
<> XXI <>
<> СОИСКАТЕЛИ ДОЛЖНОСТИ <>
Тридцать два человека, домогавшихся одной и той же должности, ожидали
сеньора, от которого зависела их участь. Каждый приписывал себе ровно
столько заслуг, сколько остальным - недостатков; каждый мысленно посылал
другого к чертям; каждый говорил себе, что остальные - безумные наглецы,
коль скоро они лезут туда, куда достоин пройти единственно он; каждый
смотрел на другого с лютой ненавистью и кипел черной злобой; каждый припасал
втихомолку грязные вымыслы и наветы, коими собирался опорочить других.
Глядели соперники угрюмо и дрожали во всех суставах, ожидая, когда им
придется согнуться в три погибели перед сеньором. Стоило двери скрипнуть,
как искатели, встрепенувшись, принимались нырять вперед всем телом, поспешая
занять позу, исполненную раболепия. Лица их уже сморщились, столь часто
строили они благоговейные рожи, дабы получше выразить готовность к услугам.
Не в силах будучи разогнуть поясницу, топтались они на месте, на манер
пеликана или осла, наступившего на поводок. Едва в комнату входил паж, как
все, почтительно осклабившись, приветствовали его словами: "Ваше
величество!"
Наконец явился секретарь и стрелой пронесся через приемную. Завидя его,
собравшиеся съежились еще приниженней, изогнулись в пятерку и чуть ли не на
корточках осадили его своим обожанием. Он же на рысях произнес: "Извините,
сеньоры, спешу", опустил глаза долу, как невеста, и был таков.
Сеньор собрался было принять домогателей.
Раздался его голос:
- Пусть входит первый.
- Это я! - воскликнул один из претендентов.
- Иду! - подхватил другой.
- Я уже тут, - закричал третий.
И все давай оттеснять друг дружку от дверей, аж сок брызнул.
Услышав галдеж за дверью, бедный сеньор вообразил, какой подымется
содом, когда злополучные искатели места примутся осаждать его, размахивая
своими ядовитыми прошениями, и пожалел, что вовремя не оглох. Он проклинал
день своего рождения, горестно размышляя о том, что раздавать блага было бы
весьма приятным делом, кабы не получатели сих благ, и что любая милость
оборачивается бедствием для дарителя, ежели ее выпрашивают, а не принимают с
благодарностью.
Видя, что сеньор медлит, нахалы крепко призадумались - кому же
достанется желанное место? Долго ломали они голову над задачей, как
разделить одну должность на тридцать два человека. Они пытались вычитать
единицу из тридцати двух так, чтобы тридцать два получилось в остатке, но
что-то не выходило. И каждый мнил, что только ему достанется должность, а
остальным - от ворот поворот. Сеньор же сказал:
- Видно, ничего не поделать, одного придется обрадовать, остальных
обидеть.
Как ни тянул он время, все же пришлось ему позвать просителей, дабы
наконец разделаться с ними. Напустил он на себя неприступный вид, наподобие
мраморного изваяния, чтобы скрыть свои чувства на время аудиенции.
Домогатели ворвались, оттирая друг друга, будто овцы, но, прежде чем они
успели разинуть рты и поднять крик, сеньор молвил:
- Должность одна, вас же много; я желаю, чтоб занял ее один, но и
прочие не остались бы в убытке. - На этих словах застиг его Час, и сеньор,
оказав милость одному из собравшихся, вдруг залопотал бессвязно, обещая
остальным, что и они, в очередь, унаследуют сию должность. Тотчас же каждый
из злополучных наследников возмечтал о смерти тех, кого он заступит, суля им
круп, плеврит, чуму, тифозную горячку, разрыв сердца, апоплексию, дизентерию
и острие кинжала. Не успел сеньор договорить, как будущим наследникам
почудилось, что их предшественники уже прожили долее, нежели десять
Мафусаилов, вместе взятых. Когда же десятый подсчитал, что унаследует
должность через пятьсот грядущих лет, все преемники наперебой принялись
гадать, когда же им достанутся посмертные блага. Тридцать первый, после
тщательных выкладок, уразумел, что займет желанное место день в день с
концом света, уже после пришествия Антихриста, и воскликнул:
- Я заступлю на сию должность между пыткой иглами и огнем! Хорошим же я
окажусь работником, когда меня поджарят! А кто в судный день позаботится,
чтоб покойнички уплатили мне жалованье? На мой взгляд, пускай тридцатый
живет, сколько ему заблагорассудится, ибо к тому времени, как он займет свое
место, весь мир давно вывернется наизнанку!
Сеньор удалился, не дожидаясь, пока все на словах поубивают и
попереживут друг друга, ибо стало невмочь смотреть, как они погоняют
столетия и очертя голову несутся к saeculum per ignem {Гибели тленного от
огня (лат.).} жаждая устремиться в saecula saeculorum {Здесь: вечность
(лат.).}.
А счастливчик, подцепивший лакомый кусок, совсем опешил, увидев, каким
длинным рядом наследников довелось ему обзавестись; судорожно схватился он
за свой пульс и поклялся остерегаться поздних ужинов и солнечного жара.
Остальные же переглядывались, как злобные каторжники, скованные одной
цепью, и каждый проклинал другого за то, что тот еще жив, накликал на него
всяческие хворости, присчитывая ему с десяток лишних годков, угрожая ему
разверстой могилой, хирел от его цветущего здоровья, будто от собственного
недуга, и жаждал одного - швырнуть предшественника врачам, как швыряют
собаке кость.
<> XXII <>
<> ПОПРОШАЙКИ <>
Несколько попрошаек, из тех, что просят взаймы, а отдают после дождика
в четверг и охотятся на простофиль, как пауки на мух, улеглись спозаранку в
постели, поелику нечем было прикрыть бренное тело. Потратил" они в складчину
восемь реалов - все свое достояние - на облатки, чернила, перья и бумагу,
превратив их в некие блюдечки для сбора пожертвований, иначе говоря - в
послания с отчаянной припиской, оповещающей о крайней нужде, - мол, тут
замешана честь и "дело идет о жизни и смерти", обещая вернуть долг в
ближайший срок и объявляя себя рабами данного ими слова. А на тот случай,
ежели в ссуде откажут, сославшись на пустую мошну, была заготовлена у
просителей последняя из тысячи пятисот их уловок: буде наличных не найдется,
пусть благоволят прислать на предмет заклада какие-либо ценности, кои будут,
разумеется, возвращены затем в полной сохранности. И в заключение: "Простите
за дерзость" и "Мы не осмелились бы обратиться ни к кому другому".
Сотню таких записок собрались жулики выпустить, подобно стрелам из
лука, дабы не осталось уголка, не окропленного брызгами их плутовских
козней.
С записками рысцой потрусил известный дока пожрать на чужой счет,
великий жулик с бородой что рыбий; хвост и в плаще - ни дать ни взять
лекарский подручный! Остальные же проходимцы, засев в своем гнезде, взялись
подсчитывать будущие доходы и спорить до хрипоты, составят ли они шестьсот
или четыреста реалов; когда же стали прикидывать, на что потратить
доставшиеся нечестным путем деньги, свара разгорелась еще пуще; мошенники до
того развоевались, что повскакали с кроватей, а поскольку им нечего было
натянуть на задницу,, каждому досталось больше пинков, нежели оплеух. Тут
как раз воротился сборщик урожая с хитроумных замыслов, и плуты нюхом
почуяли - ничего нет, в карманах пусто, авось бог подаст! Руки посланец
растопырил, дабы все нидели, что ношей он не обременен, зато письма торчали
отовсюду. Попрошайки остолбенели, поняв, что улов состоит единственно из
ответов на послания, и спросили, едва дыша:
- Что же у нас есть?
- А ничего нет, - ответил незадачливый вымогатель. - Потрудитесь
прочитать, коли нечего считать.
Принялись плуты разворачивать записки с ответами; первый гласил: "Ничто
в жизни меня так сильно не огорчало, как невозможность услужить вам таким
пустяком".
- Чего там, услужил бы, так еще не так бы огорчился!
Во второй значилось: "Сеньор, кабы я вчера получил ваше письмо, я с
превеликим удовольствием оказал бы вам сию услугу".
- Пошел ты к черту со своим вчерашним днем! Чтоб тебе всю жизнь бегать
за должниками!
Третий ответ: "Времена такие пошли, что ничего блаприятного ожидать не
приходится!"
- Ах ты проклятый ходячий календарь! У тебя денег просят, а ты
предсказаниями занимаешься!
Четвертый: "Ваша милость не столь страдает от нужды, как страдаю я от
невозможности вам помочь".
- А ты откуда знаешь, как я страдаю, чертов ублюдок! В пророки подался,
стервец! Догадки строишь, когда у тебя взаймы просят?
- Дальше нечего и читать, - завопили все хором.
И после долгих и крикливых сетований порешили: сейчас ночь; в
возмещение понесенных убытков погрызем вместо ужина облатки, коими
запечатаны были письма, и присоединим сии послания к кипам прежних, а затем
продадим их кондитеру, который даст нам за это самое меньшее четыре реала и
понаделает из них саваны для пряностей, колпачки для засахаренных фруктов,
мантильи для булочек и сапожки для пирожных.
- Это ремесло - брать взаймы - давным-давно сыграло в ящик, - сказал,
зевая, гонец. - Теперь остается только у кого-нибудь ум призанять заместо
денег. Когда посмотришь, как от тебя воротит нос и строит кислую рожу тот, у
кого хочешь попросить в долг, - ты сам готов дать ему больше, чем собирался
у него взять. А коли подсчитать, сколько потрачено на писанину да беготню,
выйдет, что ты всегда в проигрыше. Господа хапуги, люди всюду держат ухо
востро!
За такими разговорами застиг Час сих ловцов рыбки на бумажную наживку,
и самый начальный из них молвил:
- Сколько ни болтай языком о чужих деньгах, своих не прибавится, а если
дожидаться, пока их принесут на блюдечке, - сдохнешь от голода под забором.
Сладкие речи - не отмычка, красные слова лезут в уши, а не в карманы. Дать
аудиенцию тому, кто пришел у тебя гроши вымогать, - все равно что черту
давать. Трудно стало просить, легче отобрать. Ежели каждый за свой мешок
держится, нечего мешкать попусту. Иначе говоря, коли взялся воровать - воруй
во всю прыть, да с толком хватай, чтобы на всех хватило - и на обвинителя, и
на писца, и на альгуасила, и на прокурора, и на адвоката, и на ходатая, и на
докладчика в суде, и на судью, а остаток прибереги, ибо тощему кошельку
уготована толстая веревка.
Друзья, уж лучше быть с родной земли изгнанным, нежели в родную землю
загнанным; огласка в одно ухо вошла, из другого вышла; коли на позор нас
выставят - от этого никому ни тепло ни холодно, сей позор нам не в зазор;
коли сечь возьмутся - тут уж выбора нет, бери, коли дают. Может, когда
оголят тебя, еще народ телеса твои похвалит, а когда с кобылки слезешь -
прикроешь зад курткой. Коли пытать будут да правды добиваться - что с нас,
вралей, возьмешь? Пытка - напрасный труд, правды от нас, так же как и от
портных, не добьешься. Коли на каторгу отправят - послужим королю бритыми
головушками: пусть светят ему наши макушки, меньше будет расходовать на
светильники. Коли повесят, это уж пахнет finibus terrae {Концом края
(лат.).}, да ведь двум смертям не бывать! Зато будь висельник каким ни на
есть плутом, родителям его всегда почет, ибо все олухи только и делают, что
хором твердят: обесчестил-де сынок родителей, а ведь что за достойные да
благородные люди! А коль скоро, пока мы живы, лекари да аптекари рвут у нас
деньги из глотки, разве плохо заболеть пеньковой болезнью и эдак оставить их
с носом? Итак, господа, беритесь за дело!
Не успел он договорить, как прощелыги закутались в простыни, сунули
огарки в карман для обмана воров, спустились на одеяле через окно на улицу и
разбежались кто куда: взламывать сундуки, поднимать щеколды да шарить по
карманам - только пятки засверкали!
<> XXIII <>
<> ИМПЕРАТОРСКАЯ ИТАЛИЯ <>
Императорская Италия, у коей от славного прошлого сохранилось только
имя, узрев однажды, что монархия ее распадается на куски, за счет которых
расширяются владения различных князей, и что судебные власти ее только тем и
заняты, что латают порядком излохматившиеся ее земли; уразумев, что если ей
когда-то и удалось прибрать себе то, чем владели многие, это не значит, что
она с такой же легкостью сможет одна вернуть себе то, чем завладели теперь
другие; почувствовав себя обнищавшей, а поэтому приобретшей легкость
небывалую за счет веса утраченных провинций, пошла в ярмарочные плясуньи и,
не чуя земли под ногами, взялась ходить по тугому канату, всему миру на
погляденье. А колышки, на коих сей канат держался, укрепила она в Риме и в
Савойе. Любовались же на нее, хлопая одобрительно в ладоши, Испания, с одной
стороны, и Франция - с другой. Оба монарха сих великих держав с глубочайшим
вниманием следили за ее прыжками и вольтами, дабы заметить вовремя, куда она
клонится, и подхватить, буде она упадет. Увидя, как насторожились сии
зрители, взяла Италия в руки заместо балансира венецианскую синьорию, дабы с
ее помощью держать равновесие и с уверенностью ходить туда и сюда по столь
узкой стезе; с точностью рассчитав свои движения, она принялась прыгать и
вертеться самым чудесным образом, прикидываясь подчас, что вот-вот упадет,
то в сторону Испании, то в сторону Франции, и изрядно забавляясь
горячностью, с коей те протягивали к ней руки и норовили схватить ее, а все,
кто собрался поглядеть на это зрелище, весьма потешались, когда оба короля
неизменно оставались ни с чем. За подобными увеселениями и застиг их Час;
дабы перевес оказался на его стороне, король Франции, отчаявшись победить в
открытой борьбе, надумал расшатать маленько колышек, что был вбит в Савойе.
А монарх испанский раскусил его замысел и тотчас же выставил заместо
подпорок государство Миланское, королевство Неаполитанское и Сицилию. Италия
меж тем все плясала да плясала на канате, пока не увидела себя распятой, как
на кресте, на той самой палке, что держала для равновесия за плечами;
отшвырнула она палку и, ухватившись руками за канат, промолвила: "Полно, не
ходить мне больше по канату, ежели те, кто смотрит на меня, только и ждут,
чтоб я грянулась оземь, а то, что поддерживало меня, обернулось тяжким
крестом".
И не доверяя более своей опоре в Савойе, оказала предпочтение той, что
имелась в Риме, сказав:
- Коль скоро все жаждут овладеть мною, отдамся-ка я во власть церкви, и
все грехи мне будут отпущены, буде доведется пасть.
Тогда король французский отправился в Рим, напялив шкуру кардинала,
дабы неузнанным остаться; однако король испанский живо разгадал хитрость
мусью, нарядившегося монсиньором, и, отвесив ему учтивый поклон, вынудил
того снять кардинальскую шапочку и обнаружить плешь еретика, отнюдь не
похожую на тонзуру.
<> XXIV <>
<> НЕАПОЛИТАНСКИЙ КОНЬ <>
Неаполитанского коня все грабили - кто корм утащит, кто поможет доесть
солому; для кого служил он ломовой лошадью, для кого, под ударами хлыста,
рысаком, а для кого и кобылой. И увидев, что под властью герцога Осуны,
несравненного вице-короля, непобедимого полководца, нашел он себе пару в
славном и доблестном коне, что красуется на гербе Осуны в пурпурной упряжке,
доставшейся ему от двух венецианских галер да от богатого сокровищами
корабля из Бриндизи, сделался наш неаполитанский конь морским коньком после
бесчисленных славных сражений на море; пощипал травку на пастбищах Кипра и
напился в Тенедосе, когда примчал на крупе мощный корабль султанского флота
от самых Салоник к капитану своих галер, дабы тот как следует почистил ему
бока капитанской скребницей, за каковые подвиги Нептун признал его
первородным своим сыном, сотворенным вместе с Минервой. Еще известно было,
что сам великий Хирон пустил турецкие полумесяцы ему на подковы, вследствие
чего он могучими копытами выбил зубы венецианским львам в великой битве при
Рагузе, где, имея под началом всего пятнадцать парусов, разодрал в клочья
восемьдесят вражеских и обратил неприятеля в постыдное бегство, уничтожив
немало галер и галеасов, а также большую и лучшую часть воинов.
А вспоминая столь славные дела, огляделся он и увидел, что нет на нем
попоны, бока стерты в кровь и мучит его сап, ибо набросали ему в кормушку
куриных перьев; что день ото дня запрягают его в карету, его, коня столь
неукротимого, что даже французы, пусть и изрядные всадники, все же никак не
могли удержаться на нем, сколько ни пробовали. Почувствовал он такую горесть
и скорбь от жалкого своего состояния, что пришел в великий гнев, заржал,
подобно боевой трубе, зафыркал, извергая из ноздрей пламя, возжаждал
обратиться в троянского коня и, взвившись на дыбы, разнести город ударами
копыт. На шум прибежали неаполитанские мужи, накинули коню на голову плащ,
дабы глазам смотреть было неповадно, и, улещая его непонятными калабрийскими
словами, стреножили и накинули на шею недоуздок. А как стали привязывать его
к железному кольцу в конюшне, застиг их Час, и тогда двое из мужей
предложили раз и навсегда отдать коня Риму - дешевле, мол, обойдется и
сподручнее, нежели каждый год платить дань деньгами и иноходцем; заодно
положен будет конец спорам с папскими клевретами, кои издавна сверлят коня
глазищами и того гляди сглазят его вконец. На это другие, сильно обозлясь,
ответствовали, что коню подобная беда не грозит, поскольку король Испании
прикрыл его со лба тремя крепостями, а сами они скорее" поджилки коню
перережут, а не позволят обратить его в мула и нарядить в папские покрывала.
Первые же мужи возразили, что нежелание быть па-листом сильно смахивает
на ересь и что ни одно седло так не подойдет сему коню, как седло святого
Петра. Такой ответ еще раззадорил спорщиков, и они заявили, что, дабы
еретики не выбили папу из седла, скакать на коне этом надлежит единственно
королю Испании. Кто кричал "тиара!", а кто "корона!", и слово за слово
завязалась такая перебранка, что несдобровать бы тем и другим, кабы не
явился избранник народный, провозгласивший:
- Конь сей, что ныне закусил удила, знавал многих хозяев, однако чаще
ходил на свободе, нежели на поводу. Охраняйте его и берегите, ибо немало
бродит по Италии мошенников в поисках удачи, немало конокрадов в ботфортах
со шпорами; иной цыган только и смотрит, как бы обменять на него украденную
в былое время клячу, а потайные ходы в конюшню ему давно известны. Глядите в
оба, чтоб не подобрался к нему со скребницей французский конюх, который
только раздразнит, а не почистит его; а пуще всего опасайтесь всяких мусью,
коим ничего не стоит обрядиться в подрясник да сутану, лишь бы оседлать сего
коня.
<> XXV <>
<> ДВА ВИСЕЛЬНИКА <>
Вешали двух негодяев, повинных в полудюжине убийств. Один уж болтался
на перекладине деревянного покоя, как язык колокола, другой же только уселся
на скамью, на которую садится тот, чья шея ждет наездника. В толпе
прогуливались два врача, ожидая, не хватит ли кого солнечный удар; увидев
висельников, они заплакали навзрыд, как младенцы, и проливали столь горючие
слезы, что торговцы, стоявшие рядом, осведомились, не приходятся ли им
осужденные сыновьями, на что лекари отвечали, что знать их не знают, а слезы
льют по той причине, что на глазах у них умирают двое людей, не потратив ни
гроша на медицину.
На этом застиг всех Час; и висельник, догадавшись, что имеет дело с