Точильщик возразил:
- Надобно вам знать, что мы, точильщики, все равно что наземный флот, и
идем мы на вас, дабы точить и подтачивать не ножи ваши, а золотые бруски.
Видите вон тот кувшин с отбитым горлышком, что цедит струйку, как больной
мочетеком? Он-то и принесет нам денежки без грохота волн морских и без
опасных океанских бурь; а коли есть вот это колесо - не потребуется ни
парусов, ни капитанов. Владея подобным устройством из четырех дощечек и
точильного камня, да еще изрядной толикой булавок да гребешков, кои мы щедро
сыплем во все страны, мы точим, и чешем, и кровь пускаем из жил обеих Индий.
И можете нам поверить, что французская казна немало обязана тому, кто ставит
мышеловки и раздувает горны.
- Клянусь богом, - воскликнул испанец, - я давно приметил, хоть всего
этого и не знал, что от дыхания ваших мехов разлетаются наши денежки, от
мышеловок пухнет ваша мошна, но мыши наши не убывают. И еще заметил я, что с
той поры, как стали вы торговать мехами, угля у нас уходит куда больше, но
похлебку стряпают все жиже, а как стали мы покупать у вас мышеловки, просто
житья нет и от мышей, и от мышеловок; и не успеете вы наточить наши ножи,
как они, глядишь, уже тупые, в ржавчине да зазубринах, и поневоле должны мы
покупать у вас новые. Вижу я, что вы, французы, жрете нашу Испанию со всех
сторон, как вши, присосались к ней, разинув ненасытные пасти, терзая ее
острыми зубьями гребенок и перемалывая на жерновах ваших точильных камней.
Вижу и то, что чешемся мы, как можем, дабы избавиться от зуда, да только
мучит он нас все пуще, и боюсь, как бы Испания не разодрала себя в кровь.
Надеюсь, что скоро вернусь туда, если господу угодно будет, и верю, что нет
иного спасения от зуда, как только переловить вас, точно вшей, и прижать к
ногтю. А что сказать о ваших гребнях, кроме того, что, как почешешься ими,
волос ни калевы не остается - верно, вы хотите нас в кальвинистов
превратить. Я не пожалею сил, чтоб Испания оценила по заслугам собственных
мышей, перхоть и ржавчину, а вы все провалились бы в преисподнюю с вашими
мышеловками и кузнечными мехами. На этом застиг их Час, и испанец,
разъярясь, закричал:
- Подбивает меня черт перерезать вам всем глотку кинжалом и, став новым
Бернальдо дель Карпио, превратить сей перевал в некий Ронсеваль!
Проходимцы же, увидев, что испанец рассвирепел не на шутку, вскочили с
места и залопотали то "monsieur" {Сударь! (фр.)} и "mon Dieu!" {Господи!
(фр.)}, a то и "coquin!" {Мерзавец! (фр.)}. He в добрый час соскочило у них
с языка это слово, ибо испанец кинулся с кинжалом на точильщика и заставил
того сбросить свой станок, который покатился вниз по скалам и раскололся на
мелкие куски. Продавец мышеловок, в свой черед, запустил в испанца
кузнечными мехами, но последний, напав на него с кинжалом, живо понаделал из
мехов дудки, а из мышеловок - щепки. Разносчик же гребенок и булавок бросил
лоток наземь и давай припасать камни. Пошли они бросать друг в друга
каменьями, трое на одного и один, бедняга, супротив троих, благо камней-то в
тех местах избыток, только знай спотыкайся. Опасаясь кинжала, французишки
старались держаться от испанца подале. Он же, обороняясь плащом от града
камней, так ловко поддал ногой лоток с булавками, что тот трижды
перекувырнулся в воздухе и грохнулся на скалы, ощетинившись зубьями
гребешков, подобно деревянному ежу, и рассыпая окрест блестящий дождь
булавок. Увидев это, испанец сказал:
- Вот и началась уже моя служба королю. Тут как раз подъехали
путешественники на мулах и стали унимать противников, а испанец взял их в
свидетели сей победы, которую одержал он, как доблестный воше-бой над
прожорливыми французскими вшами. Разобрав, в чем дело, путники посмеялись и
уехали, взяв с собой испанца на крупе одного из мулов и оставив французов за
поисками затычек для мехов, пластырей для мышеловок, заплат для станка, а
также несметного числа булавок, рассыпанных среди скал. Испанец же
покрикивал, удаляясь:
- Эй, лягушатники! Коли вы на свою страну в обиде, будьте мне
признательны, ибо я дал вам повод обидеться заодно и на мою.

<> XXXII <>

<> СВЕТЛЕЙШАЯ ВЕНЕЦИАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА <>

Светлейшая Венецианская республика, призванная, вследствие великой
своей мудрости и осмотрительности, быть мозгом Европы, средоточием ее
разума, созвала в дворцовом зале всеобщий совет. На консистории сей звучали
в стройном согласии, подобно струнам, различные голоса, низкие и высокие,
старческие и молодые; кто был умудрен знаниями, а кто - опытом. Хор сей так
ладно настроен и сливается в гармонии столь редкостной, что под звуки его
все властители других стран способны совершать перемены в своих
государствах.
Дож, коронованный князь этой могущественной, свободной державы, сидел
на возвышении, окруженный тремя советниками: по одну руку сидел главный,
мужчина лет сорока, по другую - еще двое. Поодаль стояли секретари для
подсчета голосов и чиновники, коим надлежало голоса эти собирать.
Присутствующие были погружены в столь глубокое молчание, что слуху казалось,
будто зал обратился в пустыню, а взору - будто он населен статуями;
бемолвной была немощь старцев, безмолвной - гордость в глазах юношей.
Наконец дож нарушил тишину и молвил:
- Коварство порождает раздоры, притворством же сеятели раздоров
добиваются любви своих жертв. Победа и мир достались нам в войнах, что вели
мы с друзьями, а не в тех, где сражались с противником. Мы дотоле сохраним
свободу, пока будем понуждать остальные народы обращать друг друга в
рабство. Блеск наш рождается из чужих ссор. Мы следуем примеру искры, что
вспыхивает из столкновения кремня с огнивом. Чем свирепее спорят и бьются
между собою другие монархи, тем ярче горит свет, излучаемый нами. Италия
после падения империи уподобилась богатой красавице, которая осталась по
смерти родителей во власти опекунов и душеприказчиков и хочет замуж, а
душеприказчики уже расхитили ее приданое по частям; и поелику они отнюдь не
намереваются вернуть награбленное, а, напротив, норовят сохранить его у
себя, одни из них отказывают королю Испании, который за нее сватается,
другие - королю Франции, который тоже ищет ее руки, и приписывают женихам
свои собственные пороки. Однако сии мошенники-опекуны, сиречь различные
потентаты, не могут отрицать, что нам-то досталась ничтожная доля от
богатств опекаемой нами особы. Ныне дело усложняется, ибо женихи твердо
намерены вступить в брак. В свое время король Франции пригодился нам, дабы
отбить сию невесту у короля-католика, который, пользуясь соседством Милана с
одного боку и Неаполя - с другого, то и дело переглядывался да перемигивался
с ней из своего окошка. Христианнейшему же королю до нее было куда дальше -
ни подойти, ни посмотреть; только и оставалось, что письмами пробавляться.
Теперь же, через посредничество Савойи, Мантуи и Пармы, явился он в
Пиньероль и увивается за девицей, домогаясь ее любви, а посему придется нам
похитить ее у него из-под носа. Особого труда прилагать тут не надобно, ибо
французов легче прогнать, чем привлечь; поначалу их бешеный натиск разгоняет
прочих, а там, глядишь, их и самих прогнать недолго, таков уж их нрав.
Однако ножку подставить надо с умом и так состряпать развод, чтоб нас
обласкали, как сватов. Христианнейший король строит куры Лотарингии и жаждет
овладеть ею. Он бряцает оружием в Германии, но вассалы его живут в бедности.
Взбаламутил он весь мир, лишив его покоя, а посему приспешники его в Италии
дрожат от страха. Мы же вступим туда, не прибегая к особым хитростям, ибо он
поднял окрест такой шум, что никто нас не услышит. Нам нет нужды опасаться
тех, кто доверился ему, ибо чистосердечное их раскаяние сншлает с них
подозрение. Сдается мне, что, поощряя спесь честолюбивого и легковерного
монарха, мы одержим верх над королем Франции Людовиком Тринадцатым. Особливо
же надлежит пестовать его фаворита, прилагая все силы, дабы входил он все
более в милость. Фаворит сей присваивает все, что достается королю, и
непомерно раздувается сам, по мере того как съеживается король. Пока вассал
останется хозяином своего короля, а король - вассалом собственного слуги,
первого все будут ненавидеть, как предателя, а второго презирать, как
ничтожество. Сказать вслух "смерть королю!" и не только избежать кары, но
даже быть обласканным может тот, кто добавит: "Да здравствует фаворит!" Не
знаю, был ли для Генриха Четвертого худшим злодеем Франсуа Равайяк, нежели
Ришелье - для его сына. Знаю одно - оба оставили его в сиротах первый отнял
отца, второй - мать. Пусть же и впредь властвует Арман, ибо он, как тяжкий
недуг, прикончится сам, прикончив больного.
Немаловажно подумать также о наследниках французского престола, ибо
христианнейший король давно потерял надежду на потомство, а посему корона
уготована брату его, чей нрав сулит нам отрадное будущее, ежели мы будем
держать ухо востро. Это пламя, раздувать которое мы сумеем по своей воле, к
тому же столь буйное, что оно и само себя раздует; это человек, что сетует
тем громче, чем более ему желают добра; посему он нанес обиду королю
Испании, а мы сумеем повернуть сие разногласие, как нам вздумается. Франция
не доверяет королевской родне, ибо в нее втерся фаворит, скупив чуть ли не
все генеалогическое древо; страшит Францию и то, что все почетные должности
захвачены его семейством и власть в стране попала в руки его клевретов. Все
помнят обезглавленного Монморанси и многочисленных дворян, томящихся в
ссылке и опале; всех гнетет боязнь, как бы престолонаследие не обернулось
свалкой. Дело в Германии не поправишь с отторгнутым Пфальцем и герцогством
Лотарингским, намерениями герцога Саксонского и протестантами -
приверженцами Империи, восстающими против австрийского дома. О мире в Италии
не может быть и речи, пока там имеются крепости, занятые испанцами. Королю
Испании по горло хватает трудов и затрат по вине голландцев, которые отняли
у него во Фландрии земли, коими он некогда владел, и норовят отнять
остальные. Они уже захватили лучшую и обширнейшую часть Бразилии, богатую
древесиной, тгбаком и сахаром, чем и, обеспечили свой флот, и понастроили
укрепления на одном из Антильских островов. Следует добавить к сему насущную
заботу о поддержке императора и о противодействии французам в государстве
Миланском. Мы же, подобно колесикам карманных часов, должны ежечасно и
ежеминутно, неслышно и невидимо без устали двигать сии стрелки вперед, не
останавливаясь и не обращаясь вспять, предоставляя всем прочим шуметь и
волноваться. Государство наше подобно стеклодуву, который дыханием своим
придает изделию вид и форму; так и мы, обработав землю огнем, создаем лед.
На этом застиг их Час и, подхлестнув одного из самых рьяных capidiechi
{Членов Совета десяти (ит.).}, понудил его к следующим речам:
- Венеция - это сам Пилат. Доказываю: Пилат осудил праведника и умыл
руки; ergo... {Следовательно (лат.).} Он выпустил на волю Варавву, иначе
говоря - мятеж, и заточил в тюрьму мир, иначе говоря - Иисуса: igitur...
{Поэтому (лат.).} Пилат, человек настойчивый (а вернее сказать - упрямый),
сказал: "Что мной написано - то написано"; tenet consequentia... {Из этого
вытекает (лат.).} Пилат отдал спасение и мир человечества в руки смутьянов,
дабы они распяли его: non potest negari... {Нельзя отрицать (лат.).}
Собрание разразилось громкими криками. Дож, с согласия многих, а по
внешней видимости - даже всех, велел заключить в тюрьму говоруна да
хорошенько проверить его родословную, ибо нет сомнений, что его породил
кто-то, кто был, в свой черед, порожден кем-то, кто дружил с тем, кого
знавал некто ведущий род от кого-то, в ком было кое-что от испанца.

<> XXXIII <>

<> ДОЖ ГЕНУЭЗСКИЙ И СЕНАТ ЕГО <>

Бесславный и сиятельный дож Генуи собрал достопочтенный свой сенат,
дабы выслушать посланника христианнейшего короля, который и повел такую
речь:
- Светлейшая республика! Король, повелитель мой, коему свобода Италии
исстари была не менее дорога, чем величие собственной короны, вследствие
чего он непрестанно всем своим могуществом содействовал сохранению сей
свободы, печась о спокойствии вашем и не имея иной корысти, кроме пущего
блага всех князей, кои властвуют в добром согласии над лучшей и
прекраснейшей страной мира, прислал меня к вам, дабы я от имени его изложил,
каким образом мой повелитель, покорнейший сын римской церкви и миролюбивый
сосед всех властителей, намеревается оправдать свои действия в ваших глазах
и выразить вам свое расположение и благосклонность. Вам самим лучше знать о
своих бедах, нежели нам, внимающим и взирающим издалека. Много лет провели
вы в тяжких войнах, порожденных несогласиями с герцогом Савойским, чье
соседство постоянно причиняло вам изрядные заботы и тревоги, невзирая на
вмешательство короля-католика как беспристрастного судьи. Видели вы поля
свои, залитые кровью и устрашающие видом громоздящихся мертвых тел; города,
разоренные осадами и штурмами; страну, обнищалую от военных постоев; полчища
свирепых германцев, захвативших земли ваши и несущих душам ересь, а плоти -
голод и чуму. По присущей вам мудрости вы не станете возлагать на короля,
повелителя моего, вину за какое-либо из этих зол, ибо он только силился
спасти слабейшего не с той целью, чтобы оный, победив, окреп сверх меры, а с
той, чтоб он защитил права свои и не дал окрепнуть противнику и,
следовательно, каждому воздано было бы по справедливости и без обиды и дабы
Монферрат, причина сих смут, не достался бы в награду чьей-либо корысти. За
этим и содержал повелитель мой могучее войско и не раз самолично
сопутствовал ему, разрушая преграды, что воздвигала в Альпах зима, расчищая
таким образом путь для направлявшейся к вам поддержки, а затем, выполнив сей
благородный замысел, с победой возвращался вспять. Ныне же, когда весь мир в
злобе ополчился на него и помощь, оказанная вам, снискала ему ярую ненависть
всех властителей, он надеется, что светлейшая республика допустит его в свои
порты столь же гостеприимно, как и короля Испании, и, поддерживая мирные
отношения с обоими, докажет, что отдает должное похвальному рвению моего
повелителя и оправдывает действия его оружия.
Дож, видя, что мусью пришел к концу своей речи, молвил так:
- Вознесем хвалу господу за то, что мы призваны продолжать то, что
делали доныне, а именно - дарить христианнейшему королю любовь и уважение.
Мы услыхали в словах ваших то, что в свое время видели своими глазами, а
очевидцев убедить всегда легко. Разумеется, поведение короля, повелителя
вашего, могло бы поколебать наше доверие, ибо он с помощью Ледигьера
способствовал розни, посеянной в нашей республике герцогом Савойским,
который жаждал уничтожить ее или вернуть себе и добился бы этого, погрузив
страну в пучину бедствий, если бы не помощь короля-католика. Еще более
суровым испытанием нашему доверию служит захват Сузы, Пиньероля и Казале в
Италии силой французского оружия, ибо здесь Франция уподобилась тому, кто
якобы разнимает драку, а сам убегает с плащами дерущихся. Еще пуще могли
разрастись наши подозрения, когда его христианнейшее величество выкурил
герцога Лотарингского из дому, разведя столь густой дым, что тому едва не
выело глаза. Однако мы не станем придираться к сим неблаговидным поступкам и
еще раз заверим христианнейшего короля в нашем неизменном к нему
расположении. Мы также обещаем ему сохранять сии чувства и впредь, насколько
позволят нам обязательства, принятые нами в отношении короля Испании, коего
могущество оберегает нас от зла, величие - обогащает, а вера - поддерживает
нашу церковь. Посему выполнить просьбу вашу возможно только в том случае,
ежели мы созовем на совет всех деятелей республики нашей, облеченных
полномочиями решать дела государственные.
Посланнику, равно как и сенату, сие предложение пришлось по нраву. За
означенными деятелями послан был знатный вельможа, дабы поведать им, с какой
целью их приглашают, и просить их прибыть не мешкая. Тот застал их всех в
городе Банки и сообщил им, что было ему поручено. На этом застиг их Час, и
благородные генуэзцы, изменившись в лице, велели знатному гонцу передать
пресветлому дожу, что они, едва услышав предложение короля Франции,
собрались было тотчас двинуться в путь, но столь крепко припечатались к
седалищам испанским, что встать с места не имеют возможности, разве только
потащив сии седалища вслед за собой, чему мешают гвозди, вбитые в Неаполе и
Сицилии и намертво закрепленные присягой верности Испании. А еще хотят они
напомнить его светлости, что король Франции движется вперед, подобно
галернику, обернувшись спиной к цели своего пути, и все, что видит,
подгребает к себе; пора дожу открыть глаза, ибо монарх сей выступал некогда
как инквизитор против еретиков, а ныне - как еретик против инквизиторов.
Вельможа воротился ко двору и громким голосом передал сей ответ.
Мусью был крепко раздосадован и смущен и, едва сдерживая гнев, мял в
руках свой плащ с пелеринкой и алым воротником.
А дож сказал, дабы еще распалить его:
- Скажите христианнейшему королю, что хоть наша республика и не уважила
его просьбы, она обещает ему, ежели он еще раз сунется в Италию, служить
ежегодные мессы за упокой души французов, что сложат здесь головы, как и за
тех, что уже покоятся в Павийском лесу, вымостив его скелетами. А пока его
величество пребудет в плену в государстве Миланском, мы обязуемся оплачивать
его содержание и, более того, предлагаем немедля выкупить его за сто тысяч
дукатов. Вас же просим принять от нас в дар историю Карла Пятого. Чтение сие
в дороге покажется вам занимательным, а королю вашему послужит верным
путеводителем.
Мусью, не помня себя от злости, вымолвил:
- Из слов ваших явствует, что вы все - добрые и преданные вассалы
короля-католика, обернувшиеся заморскими галисийцами по милости тех самых
седалищ, что препятствуют установлению между нами добрососедских отношений.

<> XXXIV <>

<> НЕМЦЫ-ЕРЕТИКИ <>

Немцы, еретики и протестанты, кои насчитывают у себя столько же ересей,
сколько человек, и только и знают, что подстрекать властолюбие шведов да
коварство герцога Саксонского, маркиза Бранденбургского и ландграфа
Гессенского, долго хворали французской болезнью и решили наконец разом
избавиться от нее, ибо как ни вгоняли их в пот тяжкие лишения, как ни
смазывали их ртутной мазью в Нордлингеновой печи, как обильно ни пускали им
кровь usque ad animi deliquium {Вплоть до душевного изнеможения (лат.).} в
бессчетных военных поражениях - ничто не шло им на пользу.
Собрали они всех лучших лекарей, каких только сумели отыскать, от
сторонников рационального направления до спагириков, и, поведав о своем
горе, потребовали более действенного лечения.
Одни врачи держались взгляда, что спасти их можно, изгнав все
французские гуморы, засевшие у них в костях; другие, полагая, что болезнь
гнездится в голове, советовали прочистить мозги и вытравить оттуда грязные
замыслы с помощью прославленного Галеном Гиппократова тетрагона, по
внешности напоминающего табачный дым. Иные же, суеверные и преданные тайным
наукам, утверждали, что больные страдают не от естественной хвори, а
одержимы бесами и как таковые нуждаются в заклинаниях и заговорах.
За сими научными спорами застиг их Час; и тут подал голос некий медик
из Праги.
- От этой хвори нет лекарств, - сказал он. - Только диета способна
исцелить немцев от страданий и недугов; однако же не знать им диеты, доколе
настежь будут распахнуты двери в трактиры Лютера и Кальвина; ненасытные
глотки будет томить жажда, и велик будет соблазн французских винных лавок да
борделей!

<> XXXV <>

<> ВЕЛИКИЙ СУЛТАН ТУРЕЦКИЙ <>

Великий султан, ибо так зовется турецкий император - монарх,
царствующий по милости обманов Магомета над величайшей из всех существующих
ныне держав, - повелел собрать всех кади, военачальников, беев и визирей
своей Порты, именуемой преславной, а также священнослужителей,
государственных деятелей, наместников и пашей, кои были чуть ли не все
выходцами из христиан. Велел он также привести христиан, пребывающих у него
в рабстве, заживо погребенных в темницах Константинополя, ибо сей чванный
владыка гнушается брать выкуп за рабов и презирает святейшую из добродетелей
- милосердие.
Итак, собрание сие было весьма многолюдным, всем на удивление;
подобного стечения народного не сохранилось в памяти самых древних старцев.
Великий султан, полагавший, что уронит достоинство свое, ежели
подданные услышат его голос или узрят его хотя бы одним глазом, сидел на
высочайшем троне, задернутом со всех сторон занавесями, сквозь которые можно
было лишь смутно разглядеть предметы. Безмолвным знаком приказал он дать
слово одному из мавров, изгнанных из Испании, поелику оный имел сообщить
дело чрезвычайной важности. Мавр поначалу распростерся на полу у ног
императора в кощунственном поклонении, затем поднялся и сказал:
- Мы, истинные и правоверные магометане, долгое время томившиеся в
испанском плену, тайно храня в сердце закон пророка, потомка Агари, возносим
хвалу могущественнейшему из монархов, султану турецкому, за благосклонность,
с коей снизошел он к ничтожной горстке мавров, оставшихся в живых после
столь горестного изгнания, и жаждем оказать его величеству посильную услугу,
а именно - поделиться с ним приобретенными нами сведениями, ибо мы лишены
иного имущества и обращены в жалкий сброд. А дабы претворить желание наше в
действие, мы советуем великому султану, ради вящей славы сего государства и
увековечения подвигов доблестных полководцев, последовать примеру Греции,
Рима и Испании и пожертвовать елико возможно на университеты и процветание
наук, учредив за оные награды, ибо еще и поныне живут и торжествуют языки
греческий и латинский, прославляя канувшие в вечность монархии и монархов,
воскрешая их заслуги и имена и спасая их от мрака забвения; и все это по
милости наук, обогативших мир сведениями и извлекших его из глубин
варварства.
Во-вторых, мы советуем ввести в обращение право и законы римлян в тех
случаях, когда таковые не противоречат здешним, дабы содействовать порядку,
препятствовать его нарушителям, награждать добродетель и карать порок и дабы
правосудие являло себя в законах, не знающих воздействия страстей, досады,
раздражения или подкупа, благодаря верной методе и точному, всем понятному
изложению.
В-третьих, мы предлагаем ради вящих успехов в бою сменить кривые
ятаганы на испанские шпаги, ибо они куда сподручней для нападения и защиты и
позволяют наносить стремительные удары острием, избавляя от необходимости
круговых движений, по каковой причине испанцы в рукопашном бою дерутся
несравнимо искусней всех прочих, а мы всегда несем тяжкие потери. К тому же
шпагу много легче держать в руке и носить на поясе.
В-четвертых: дабы сохранить здоровье или вернуть его, коли оно
потеряно, надлежит распространить повсеместно и любыми средствами обычай
пить вино, ибо оно при умеренном потреблении служит лучшим проводником пищи
и самым целебным лекарством. От торговли вином немало возрастут доходы
великого султана и его подданных и обогатится казна его, коль скоро из
плодов виноградной лозы можно получить великое множество напитков, - товар
же сей всему миру весьма любезен, к тому же он поднимает боевой дух и
зажигает в крови огонь отваги, действуя быстрее и разумнее, нежели Амфион.
По всем этим причинам следует снять запрет с потребления вина, тем более что
многие уже начали с запретом сим не считаться. А дабы решение это стало всем
понятным, надо найти ему надлежащее и толковое объяснение. Мы же, в свой
черед, приложим все свое мастерство и сноровку, дабы осуществить сии
намерения без лишних затрат и трудов и придать еще больше величия и блеска
всем царствам могущественного владыки Константинополя.
Едва произнес он последнее слово, как поднялся Синанбей, отступник от
христианской веры, и молвил, воспылав яростью:
- Если б все силы адские вступили в сговор против турецкой монархии,
они бы не придумали для нее худших бедствий, нежели четыре предложения этого
мавританского пса, который среди христиан был негодным мавром, а среди
мавров хочет быть негодным христианином. Мавры помышляли вознестись в
Испании; здесь же они помышляют унизить нас. Первому замыслу наградой было
изгнание, второй заслужил того же; мы по справедливости сквитаемся с теми,
кто вышвырнул их сюда, ежели вернем их изгнавшим. Ибо более хитроумного
расчета, дабы истребить наши силы, не знал сам Хуан Австрийский, когда он в
битве при Лепанто перерезал несметное число янычар и пустил рыб плавать в их
крови, подарив за наш счет соперника Красному морю; не был нам столь лютым
недругом и перс в зеленом тюрбане, искавший гибели нашей империи; и даже дон
Педро Хирон, герцог Осуна, вице-король Сицилии и Неаполя, чье громкое имя
повергает в трепет весь мир, устрашенный могуществом его галер, парусников и
сухопутных войск, и который не раз силой своего огня обращал в бегство
корабли наши от Стамбула до Перы, - даже он не погружал наш полумесяц в
столь непроглядный мрак, как это вознамерился сделать ты, свиное отродье,