Страница:
– Фиона, – умоляюще выдохнула Кэтлин, – ради всего святого, не надо!
Нилл уже было собрался громко все отрицать, но только крепче сжал зубы, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом. Лицо Кэтлин пылало. И вдруг он почувствовал такую бешеную, ослепляющую ярость, какой никогда не испытывал даже на поле битвы.
– Фиона! Паршивая девчонка, еще одно слово, и я…
– Фиона! Нилл! – раздался вдруг за их спиной мягкий встревоженный голос. В дверях стояла Аниера с нежными кремово-белыми цветами бузины в руках.
Все трое разом обернулись – Кэтлин, смущенная, с пылающими щеками, Нилл, изо всех сил старающийся скрыть и свое замешательство, и свой гнев, и Фиона, с которой вдруг разом слетело ее нахальство. Дерзкий эльф внезапно исчез, уступив место маленькой девочке, хрупкой и беззащитной.
– Что случилось? – поинтересовалась Аниера.
«А то, что твоя дочь превратилась в форменную злодейку!» – хотел было в ярости выпалить Нилл. Но, вовремя спохватившись, усмирил кипевшую в нем злобу.
– Просто случайность, – натужно проскрипел он. – Ничего страшного. Я съезжу за дровами, а то огонь уже почти потух.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но рука матери ухватила его за рукав. Притянув его к себе, она, как в детстве, кончиком платка стерла пятно грязи с его лба.
– Почему бы тебе не взять с собой Фиону? Ты ведь знаешь, как она обожает бегать за тобой хвостом.
– Нет! – взорвался Нилл. – Могу я хоть недолго побыть один?! Неужели это так уж много?
Глаза Аниеры испуганно приоткрылись.
– Нилл, сокровище мое, что произошло между тобой и нашей крошкой?
Что произошло между ним и сестрой? Фиона презирает его, вот что! На него вдруг нахлынула такая волна горечи, что он сам испугался. Когда Нилл покидал Гленфлуирс, сердце его было подобно камню. Проклятие, это заслуга Кэтлин, что сейчас оно стало мягче воска, с бессильным гневом думал он. Но выплеснуть свой гнев на мать значило бы причинить ей незаслуженную боль и признаться в собственной слабости, чему только обрадовалась бы Фиона, и к тому же дать Кэтлин понять, как далеко ей удалось проникнуть сквозь его бастионы.
Нилл с трудом взял себя в руки.
– Прости, мама, я немного устал.
– Да, конечно. И измучился от тревоги за Кэтлин. Я понимаю. Но не тревожься, сынок, вам ничто здесь не угрожает. Ничего не может случиться с вами здесь, где все дышит любовью вашего отца.
Нилл окинул взглядом зал с сорванными со стен некогда богатыми драпировками – свидетельством былой славы, сейчас так безжалостно растоптанной и лежащей в пыли. Вот что принесла им эта самая любовь, хотелось крикнуть ему. Но стоило ему только повернуться к матери, и слова замерли у него на губах. Лицо ее сияло таким безмятежным счастьем, не выражая ничего, кроме безграничной преданности изменнику, причинившему когда-то такую боль собственному сыну, что тот повернулся спиной к тем, кого любил.
Но тогда он был мальчишкой, обитавшим в своем детском мире, где белое было белым, а черное – черным, где героям было неведомо предательство и блеск их славы никогда не тускнел.
А теперь ему на собственном опыте довелось узнать, как просто порой свернуть с прямого пути на куда более неверную и зыбкую дорогу. Достаточно было услышать серебристый смех женщины, залюбоваться сиянием глаз – и вот путь чести заказан ему навсегда.
Перед глазами Нилла вдруг встало лицо отца, такое, каким он видел его в последний раз, – растерянное, преисполненное любви, умоляющее. Теперь Нилл почти ненавидел его за это, ненавидел за то, что предавший их всех отец все-таки осмеливался любить их по-прежнему. Ведь когда отец поддался соблазну, исходившему от другой женщины, у него была обожавшая его жена, крохотная дочь, маленький сын!
Нилл повернулся к Кэтлин – какая она нежная, какая красивая и такая вероломная – ведь это ее чары пробуждали в нем желание, не дававшее ему покоя. Что-то похожее на страх вдруг сжало ему сердце, и в первый раз с тех самых пор, как он был еще ребенком, Нилл почувствовал неудержимое желание повернуться и убежать.
Если бы Кэтлин не смотрела на него своими огромными невинными глазами! Он просто не имел права позволить ей увидеть его позор. К тому же она сама была напугана – он чувствовал это, и ее страх повергал его в смятение. Почему в ее присутствии его всегда обуревает желание защитить ее, избавить от страхов, что терзали их все эти дни? Или он хотел успокоить вовсе не Кэтлин, а свою совесть?
– Ты здесь в полной безопасности, – прорычал он, сам не ожидавший, что сердце его вдруг дрогнет, стоит ему только бросить взгляд на ее побледневшее лицо. – Конну никогда не придет в голову, что я осмелился нарушить его приказ.
– А я и не боюсь, – сказала она.
Это была ложь, и Нилл это знал. Она провела всю свою жизнь в монастыре, где стайка обожавших ее сестер, случись что, кинулась бы к ней на помощь, квохча от возмущения. Она наверняка перепугана до смерти, устало подумал Нилл. Но чем он мог ей помочь?
На мгновение ему вдруг захотелось броситься к ней, сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее нежной груди, чтобы тоска и неуверенность хоть ненадолго покинули его. Но это было так же невозможно, как взлететь к звездам.
Повернувшись, он бросился к двери, успев услышать за собой торопливые шаги и догадываясь, что это Кэтлин бежит за ним. Он чувствовал ее взгляд, когда взбирался в седло, мягкий и нежный, словно прикосновение губ, которыми он упивался накануне.
Подняв жеребца на дыбы, Нилл пришпорил его, стараясь обуздать не столько своего горячего коня, сколько разбушевавшееся воображение.
Бормоча проклятия, он вылетел со двора и понесся прочь – от насмешек и презрения Фионы, от недоумевающего взгляда матери и сочувствия Кэтлин. Нилл благословил бы судьбу, если бы эта бешеная скачка продолжалась всю жизнь.
Глава 9
Нилл уже было собрался громко все отрицать, но только крепче сжал зубы, сообразив, что будет выглядеть полным идиотом. Лицо Кэтлин пылало. И вдруг он почувствовал такую бешеную, ослепляющую ярость, какой никогда не испытывал даже на поле битвы.
– Фиона! Паршивая девчонка, еще одно слово, и я…
– Фиона! Нилл! – раздался вдруг за их спиной мягкий встревоженный голос. В дверях стояла Аниера с нежными кремово-белыми цветами бузины в руках.
Все трое разом обернулись – Кэтлин, смущенная, с пылающими щеками, Нилл, изо всех сил старающийся скрыть и свое замешательство, и свой гнев, и Фиона, с которой вдруг разом слетело ее нахальство. Дерзкий эльф внезапно исчез, уступив место маленькой девочке, хрупкой и беззащитной.
– Что случилось? – поинтересовалась Аниера.
«А то, что твоя дочь превратилась в форменную злодейку!» – хотел было в ярости выпалить Нилл. Но, вовремя спохватившись, усмирил кипевшую в нем злобу.
– Просто случайность, – натужно проскрипел он. – Ничего страшного. Я съезжу за дровами, а то огонь уже почти потух.
Он уже повернулся, чтобы уйти, но рука матери ухватила его за рукав. Притянув его к себе, она, как в детстве, кончиком платка стерла пятно грязи с его лба.
– Почему бы тебе не взять с собой Фиону? Ты ведь знаешь, как она обожает бегать за тобой хвостом.
– Нет! – взорвался Нилл. – Могу я хоть недолго побыть один?! Неужели это так уж много?
Глаза Аниеры испуганно приоткрылись.
– Нилл, сокровище мое, что произошло между тобой и нашей крошкой?
Что произошло между ним и сестрой? Фиона презирает его, вот что! На него вдруг нахлынула такая волна горечи, что он сам испугался. Когда Нилл покидал Гленфлуирс, сердце его было подобно камню. Проклятие, это заслуга Кэтлин, что сейчас оно стало мягче воска, с бессильным гневом думал он. Но выплеснуть свой гнев на мать значило бы причинить ей незаслуженную боль и признаться в собственной слабости, чему только обрадовалась бы Фиона, и к тому же дать Кэтлин понять, как далеко ей удалось проникнуть сквозь его бастионы.
Нилл с трудом взял себя в руки.
– Прости, мама, я немного устал.
– Да, конечно. И измучился от тревоги за Кэтлин. Я понимаю. Но не тревожься, сынок, вам ничто здесь не угрожает. Ничего не может случиться с вами здесь, где все дышит любовью вашего отца.
Нилл окинул взглядом зал с сорванными со стен некогда богатыми драпировками – свидетельством былой славы, сейчас так безжалостно растоптанной и лежащей в пыли. Вот что принесла им эта самая любовь, хотелось крикнуть ему. Но стоило ему только повернуться к матери, и слова замерли у него на губах. Лицо ее сияло таким безмятежным счастьем, не выражая ничего, кроме безграничной преданности изменнику, причинившему когда-то такую боль собственному сыну, что тот повернулся спиной к тем, кого любил.
Но тогда он был мальчишкой, обитавшим в своем детском мире, где белое было белым, а черное – черным, где героям было неведомо предательство и блеск их славы никогда не тускнел.
А теперь ему на собственном опыте довелось узнать, как просто порой свернуть с прямого пути на куда более неверную и зыбкую дорогу. Достаточно было услышать серебристый смех женщины, залюбоваться сиянием глаз – и вот путь чести заказан ему навсегда.
Перед глазами Нилла вдруг встало лицо отца, такое, каким он видел его в последний раз, – растерянное, преисполненное любви, умоляющее. Теперь Нилл почти ненавидел его за это, ненавидел за то, что предавший их всех отец все-таки осмеливался любить их по-прежнему. Ведь когда отец поддался соблазну, исходившему от другой женщины, у него была обожавшая его жена, крохотная дочь, маленький сын!
Нилл повернулся к Кэтлин – какая она нежная, какая красивая и такая вероломная – ведь это ее чары пробуждали в нем желание, не дававшее ему покоя. Что-то похожее на страх вдруг сжало ему сердце, и в первый раз с тех самых пор, как он был еще ребенком, Нилл почувствовал неудержимое желание повернуться и убежать.
Если бы Кэтлин не смотрела на него своими огромными невинными глазами! Он просто не имел права позволить ей увидеть его позор. К тому же она сама была напугана – он чувствовал это, и ее страх повергал его в смятение. Почему в ее присутствии его всегда обуревает желание защитить ее, избавить от страхов, что терзали их все эти дни? Или он хотел успокоить вовсе не Кэтлин, а свою совесть?
– Ты здесь в полной безопасности, – прорычал он, сам не ожидавший, что сердце его вдруг дрогнет, стоит ему только бросить взгляд на ее побледневшее лицо. – Конну никогда не придет в голову, что я осмелился нарушить его приказ.
– А я и не боюсь, – сказала она.
Это была ложь, и Нилл это знал. Она провела всю свою жизнь в монастыре, где стайка обожавших ее сестер, случись что, кинулась бы к ней на помощь, квохча от возмущения. Она наверняка перепугана до смерти, устало подумал Нилл. Но чем он мог ей помочь?
На мгновение ему вдруг захотелось броситься к ней, сжать ее в объятиях, прижаться лицом к ее нежной груди, чтобы тоска и неуверенность хоть ненадолго покинули его. Но это было так же невозможно, как взлететь к звездам.
Повернувшись, он бросился к двери, успев услышать за собой торопливые шаги и догадываясь, что это Кэтлин бежит за ним. Он чувствовал ее взгляд, когда взбирался в седло, мягкий и нежный, словно прикосновение губ, которыми он упивался накануне.
Подняв жеребца на дыбы, Нилл пришпорил его, стараясь обуздать не столько своего горячего коня, сколько разбушевавшееся воображение.
Бормоча проклятия, он вылетел со двора и понесся прочь – от насмешек и презрения Фионы, от недоумевающего взгляда матери и сочувствия Кэтлин. Нилл благословил бы судьбу, если бы эта бешеная скачка продолжалась всю жизнь.
Глава 9
Если бы конь Нилла галопом донес его до замка Конна, вряд ли он заметил бы это. В воспаленном мозгу его переплелись прошлое и настоящее, детские воспоминания и сегодняшний день. Сердце разрывалось, когда ему пришла мысль о том, что настало время раз и навсегда сделать выбор. Решить, кто ему дороже – верховный тан, которого он любил и которому верил больше, чем родному отцу, или беспомощная девушка, чья жизнь волею судьбы оказалась в его, Нилла, власти.
Рука Нилла уже в который раз тронула привязанный к поясу кошель, в котором, свернувшись, будто змея, лежало написанное на свитке пергамента письмо. Скажи ему кто-нибудь об этом выборе всего несколько дней назад, и он презрительно рассмеялся бы, настолько эта мысль показалась бы ему абсурдной.
Только бы поскорее избавиться от проклятого письма! Тогда его измена станет непреложным фактом и все пути к отступлению будут отрезаны. Интересно, воцарится ли после этого мир в его измученной душе?
Погрузившись в невеселые мысли, Нилл перевалил через гряду холмов и вдруг услышал внизу какую-то возню – пятеро мальчишек чуть старше Фионы, сопя, копошились в пыли. Наверное, затеяли игру, рассеянно подумал Нилл. Впрочем, нет. Это была не игра – по крайней мере для самого щуплого из них, чье худенькое тело распростерлось в грязи под ногами у остальных сорванцов, которые, пыхтя, молотили его кулаками. Из носа и разбитой губы парнишки текла кровь.
Желудок Нилла вдруг словно стянуло в тугой узел. Сколько раз он сам был на месте этого худышки! Он дрался, глотая слезы и кровь, прекрасно понимая, что ему не выстоять – слишком неравны были силы, – но стыд и ярость придавали ему решимости. Даже привязанность Конна к приемному сыну не спасала Нилла от кулаков других мальчишек, а уж от шестерых родных сыновей тана ему доставалось больше всего. Конечно, дознайся кто-либо об этом, его мигом отослали бы в какую-нибудь отдаленную крепость в надежде, что с возрастом он наберется и ума, и сил. Поэтому все они, не сговариваясь, как только переставала течь кровь из разбитых губ и носов, стойко хранили молчание, не жалуясь ни тану, ни тем воинам, которые обучали их боевому искусству.
За этим упрямым молчанием он прятался до тех пор, пока не вырос. Все эти годы он упорно упражнялся, становясь все сильнее, пока не пришел наконец тот незабываемый день, когда ему удалось поколотить своих обидчиков. Но Нилл никогда раньше не задумывался, каково приходится тому, кто вынужден молча стоять рядом, с горечью наблюдая, как избивают того, кто слабее.
– А ну лежать, трусливый щенок! – Дюжий криворотый юнец с силой пнул мальчишку ногой. – Проси пощады, ты, отродье спившейся шлюхи!
Парнишка, дрожа всем телом, казалось, готов был уже сдаться. Но вдруг, воспользовавшись тем, что противник оставил его в покое, чтобы бросить торжествующий взгляд победителя на остальных подростков, вскочил на ноги и умелой рукой ударил врага в живот.
Остальные разом навалились на него сверху, яростно вопя, но мальчишка дрался с мужеством отчаяния, отвечая ударом на удар, пока в конце концов снова не свалился на землю.
Нилл смотрел, как старший из ребят обрабатывает кулаками беспомощную жертву. Нет, он не станет вмешиваться. В те годы, когда ему самому не раз приходилось бывать в шкуре несчастного мальчишки, ничто не могло бы возмутить его больше, чем вмешательство какого-нибудь непрошеного защитника. Да и кроме того, он ведь уедет, а мальчишке из-за него достанется еще больше. Но, увидев, что трое ребят держат его за руки, в то время как четвертый беспрепятственно избивает его под хохот и улюлюканье остальных, Нилл понял, что терпению его пришел конец.
Грохот копыт боевого коня, казалось, ничуть не смутил шайку молодых негодяев. Они лишь мельком покосились в его сторону, не прерывая своего гнусного занятия, а нахальные усмешки на их лицах ясно говорили о том, что от любого, кто наблюдал за ними, они не рассчитывали услышать ничего, кроме одобрения.
Ниллу стоило немалого труда подавить волну ярости, поднимавшуюся из самых глубин его души.
– А ну отпустите его! – негромко произнес он ледяным тоном.
Лица нападавших невольно побледнели. Один из них, неохотно выпустив из рук свою жертву, даже попытался заискивающе улыбнуться Ниллу.
– Прошу прощения, добрый сэр, но вы не понимаете. Этот трус – не кто иной, как Оуэн, отродье спившейся шлюхи, а отца его вообще никто не знает. Он должен был уступить нам дорогу, но не сделал этого!
– И поэтому вы вчетвером решили избить его до полусмерти? Четыре против одного! А вы-то сами кто такие, трусливые щенки?
Мальчишки невольно попятились. Наконец самый наглый из них высокомерно вскинул голову:
– Я – сын одного из самых богатых жителей этой долины. А сами-то вы кто такой, чтобы судить нас?
Нилл уже хотел оборвать дерзкого юнца, бросив ему, что, дескать, это не его забота, но потом вдруг передумал. Припомнив, что он написал Конну, он решил, что теперь уже все равно – пусть хоть весь Гленфлуирс узнает, что он заезжал в замок. К тому же то, что столь знаменитый воин заступился за их жертву, может быть, в будущем удержит юных мерзавцев от желания повторить сегодняшнее.
– Я – Нилл Семь Измен.
– Н-нилл? – едва ворочая языком, пролепетал вконец опешивший юнец, а лица его приятелей побагровели до самых корней волос. Куда только подевались их надменность, их снисходительный тон! Оуэн, избитый в кровь, с трудом встал на ноги, но от Нилла не ускользнуло, какого труда стоит мальчишке скрыть терзавшую его боль.
– Так это и вправду вы? – изумленно переспросил он. – Самый знаменитый воин Гленфлуирса?
Немного сбитый с толку обожанием, светившимся в глазах парнишки, Нилл только молча кивнул.
– Я знаю все истории о сражениях, в которых вы участвовали! И как вы мечом завоевали право сидеть во главе стола самого Конна! И подвиги, которые вы совершили ради того, чтобы добыть новое имя! Слушая рассказы о вас, я даже ненадолго поверил, что и сам я… – Он осекся, внезапно вспомнив о своих обидчиках.
Нилл увидел, как багровый румянец смущения окрасил щеки Оуэна. Парнишка закусил губу и потупился, стараясь скрыть повисшие на ресницах слезы.
– Ты останешься со мной, – коротко приказал ему Нилл. – А что до вас, трусливые щенки, если вы еще хоть пальцем тронете Оуэна, то, клянусь кровью Христовой, я сам преподам вам урок!
Мальчишки бросились врассыпную, будто испугавшись, что Нилл собственными руками отрубит им головы, чтобы преподнести их в дар королеве фей, – такова была одна из легенд, появившихся на свет после того, как Конн дал ему свое первое поручение.
Оуэн с торжеством наблюдал, как убегают его мучители, на губах его, разбитых и окровавленных, даже появилась улыбка. Какое-то смутное чувство подсказало Ниллу, что Оуэн не из тех, кто часто улыбается.
– Ступай домой, парень. Теперь они тебя не тронут.
– Не пойду. Ни за что не вернусь туда! Чего я там не видел? Срам один! – Драным рукавом мальчишка утер кровь с лица. – Нет уж, лучше отправлюсь в Гленфлуирс, попрошу Конна принять меня на службу.
Нилл, вскинув бровь, изо всех сил старался удержаться, чтобы не улыбнуться. Уголки губ его дрогнули.
– Уверяю тебя, малыш, ты попадешь к нему куда быстрее, если сможешь заставить этих парней уступать тебе дорогу без боя.
– Может, оно и так. – Взгляд Оуэна потемнел. – Когда я решил отправиться в замок Конна, то дал себе слово: никогда и никому не уступать дороги! И если вам удалось завоевать почет и уважение своим мечом, то это удастся и мне. Но для начала мне придется научиться стоять насмерть.
Нилл судорожно сглотнул. Этот мальчишка, преданный матерью, брошенный отцом, выбрал в качестве кумира, увы, не того человека. Интересно, что бы сказал Оуэн, если бы узнал, как Нилл обманул доверие своего тана в этом последнем, седьмом, поручении? При этой мысли у Нилла стало омерзительно на душе, и он вдруг разозлился. Проклятие, подумал он, да что ему за дело до того, что о нем подумает какой-то сопляк?!
Вдруг перепачканные грязью руки вцепились в рукав Нилла. Все худенькое тело Оуэна трепетало от возбуждения.
– Может, мы могли бы отправиться вместе? – взмолился мальчик, и в глазах его вдруг засветилась робкая надежда. – Я могу ухаживать за вашей лошадью, точить ваш меч. Со мной у вас не будет никаких хлопот, клянусь! А ем я так мало, что вы и не заметите, – я уже привык!
Нилл посмотрел на тщедушное, едва прикрытое лохмотьями тело мальчика, и гнев на тех, кто довел паренька до такого состояния, вновь охватил его.
– Я еще не еду в Гленфлуирс. Во всяком случае, не сразу.
Голос у мальчишки упал:
– Что ж, тогда я отправлюсь в Гленфлуирс один.
Нилл украдкой всматривался в мальчишеское лицо. Упрямо сжатые челюсти, твердая решимость освещали это почти детское лицо.
– Оуэн, – с сомнением пробормотал Нилл, – у меня есть одно поручение, которое я не могу доверить кому попало. Оно очень важное, поэтому исполнить его может не каждый. Только тот, кому я доверяю.
Мальчишка мог бы и не говорить ничего – к этому времени Нилл уже успел убедиться, что паренек ради него готов и в огонь, и в воду. Ниллу стало и приятно, и в то же время отчаянно стыдно.
Распустив завязки кошеля, он вытащил письмо. Можно было не бояться того, что мальчишка решится его прочесть.
– Оуэн, поклянись, что передашь это письмо прямо в руки Конну. Только ему самому, понимаешь? Оно не должно попасть в чужие руки.
– Да, клянусь!
Нилл вытащил из ножен кинжал; золотая насечка на рукоятке ослепительно блеснула на солнце.
– Возьми. Теперь у тебя есть оружие.
Глаза мальчишки чуть не вылезли из орбит.
– Он и вправду принадлежал раньше королеве фей?! Я слышал, что она подарила вам его в обмен на сердце злого великана!
Нилл уже открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. Если эта сказка придаст мальчишке мужества во время нелегкого путешествия, пусть думает как хочет.
– Если ты так много слышал о моих подвигах, то, должно быть, знаешь, что я дал обет никогда не говорить о них.
– А вам и не нужно, – хмыкнул Оуэн. – Вся Ирландия рассказывает о вас легенды! – Протянув руку, он взял письмо и спрятал его на груди, поближе к сердцу.
Ниллу оставалось только гадать, что станется с этим сердцем, когда ему доведется узнать, какую наглую ложь его кумир попросил передать в руки верховного тана.
Но теперь уж ничего не поделаешь. Кроме Оуэна, послать некого. И к тому же Нилл достаточно знал Конна, чтобы не сомневаться, что тот никогда не позволит себе причинить зло ни в чем не повинному мальчишке, которого судьба приведет в его замок. Увидев Оуэна, он сразу догадается, что в щуплом мальчишеском теле бьется сердце воина. У Конна всегда был особый дар угадывать в детях будущих храбрецов.
Нилл может не опасаться за судьбу Оуэна – о нем будут заботиться, и если правда о предательстве Нилла выплывет наружу, на мальчишке это никак не отразится.
Нилл проводил мальчишку задумчивым взглядом. Шумные восторги Оуэна все еще отдавались в его ушах. «Вся Ирландия рассказывает о вас легенды!» – сказал паренек. Это была сущая правда, и Нилл это знал. Но последняя строка в легенде о Нилле Семь Измен будет покрыта мраком. Что ж, угрюмо подумал Нилл, быть по сему. Вздохнув, он повернул коня обратно к замку.
Нилл надеялся, что, выбрав самую дальнюю дорогу, сможет немного успокоиться после презрительных издевательств Фионы, наивного обожания Оуэна и воспоминания о полураскрытых для поцелуя губах Кэтлин. Но проходил час за часом, а он еще глубже погружался в темную пучину гнева, стыда и неуверенности.
Местность, по которой он проезжал, неузнаваемо изменилась. Прежде здесь везде кипела жизнь. Сочная трава на пастбищах доставала чуть ли не до пояса, колосились хлеба, пасся тучный скот, весело гонялись друг за другом шаловливые жеребята. Но теперь Дэйр его детства исчез, вокруг лежала высохшая, безжизненная пустыня – словно какой-то разгневанный языческий бог сжег своим дыханием эту несчастную землю, уничтожив на ней все живое.
Кое-где из травы высовывалась мордочка тощего кролика, да пару раз ему удалось услышать вдалеке, как токует тетерев. Ни оленьих следов, ни косуль, которые раньше в изобилии паслись вдоль склонов зеленых холмов, – все живое будто вымерло.
Тут и там опаленные огнем остовы домов вздымали черные трубы к небу. И пожарищ этих было слишком уж много, чтобы говорить о случайности.
Кем бы ни был злодей, превративший некогда цветущую местность в безжизненную пустыню, судя по всему, он делал это не повинуясь суровым законам войны, а черпая в этом занятии извращенную радость. Ниллу на своем веку довелось повидать слишком много руин, чтобы его наметанный глаз не заметил разницы. Воинам случалось стыдиться того, что вынуждали их делать, но они выполняли приказ, потому что таковы жестокие правила войны. Однако у них хватало великодушия позволить разоренным людям собрать хотя бы остатки своего добра – кое-какую утварь, чтобы приготовить еду, теплую одежду, чтобы укрыться от холода.
А здесь, в окрестностях Дэйра, перед ним лежала выжженная земля, на которой не осталось ни одной живой души.
Нилл натянул поводья, на скулах его при виде еще одной хижины заходили желваки. От дома остался только обугленный, почерневший остов, внутри белели чьи-то кости.
Какие муки испытывали люди, которых заперли в этом доме, глядя, как огненные языки пожирают тех, кого они любили? Ему вдруг представились лица этих несчастных, задыхающихся в дыму, он словно слышал их мольбы о пощаде. В душе Нилла воцарилось отчаяние.
Почему вдруг эта трагедия такой болью полоснула его по сердцу, будто погибли те, кого он знал и любил? Судя по всему, все это случилось много лет назад, когда он был еще юнцом, отчаянно пытавшимся занять свое место при дворе всесильного тана. Если бы не милосердие Конна, и он бы мог встретить здесь безжалостную смерть, да и мать с Фионой тоже.
Было что-то сверхъестественное в том, что смерть будто нарочно обходила их, с издевательской улыбкой уничтожая вокруг все живое и тем самым обрекая двух беспомощных женщин на голодную смерть. И при этом рыскавшие в округе стервятники словно бы не решались сделать последний, решающий шаг и прикончить жену и дочь всеми ненавидимого изменника.
Почему? Во всем этом не было никакого смысла. Словно чья-то невидимая рука занесла над ними меч и, так и не решившись нанести последний удар, отвела его в сторону. Чертовски странно, нахмурился Нилл. Любой, кто ненавидел его отца достаточно сильно, чтобы выжечь на этой земле даже память о нем, уж конечно, не задумываясь убил бы и двух беззащитных женщин.
Только если у матери и Фионы был защитник, невидимый, но достаточно могущественный, чтобы внушать страх, и в то же время достаточно далекий, чтобы не видеть, что тут творится.
Голова раскалывалась от боли. Да, возможно, именно тут и кроется разгадка, подумал Нилл. Во всяком случае, единственное разумное объяснение тому, что обе они еще живы, – это то давнее обещание, которое Конн когда-то дал Ниллу. Именно он скорее всего и отдал приказ, чтобы ни один из воинов и пальцем не смел тронуть обеих женщин, несмотря на то что Ронана из Дэйра везде проклинали как изменника.
Но он узнает, кто стоит за этим. И, узнав, сполна отомстит за все зло, причиненное его семье.
Нилл повернул коня к дому, напрочь забыв о том, что поехал поохотиться. Въехав во двор, он привязал коня и вошел в зал, не сразу заметив, как сильно изменилось все вокруг – свеженатертая мебель ослепительно сверкала, пол сиял чистотой.
– Фиона! – позвал он. Хрупкая полудетская фигурка выскользнула из кладовой. Лицо Фионы было в каких-то подозрительных пятнах, один палец забинтован.
– Если на тебя свалилось еще какое-нибудь несчастье, я тут ни при чем, – с порога заявила она, вызывающе подняв кверху руки. – С тех пор как ты уехал, у меня и секунды не было свободной, чтобы половчее подложить тебе свинью, как бы мне этого ни хотелось. Эта твоя драгоценная Кэтлин – она загоняла меня до смерти!
– Мне плевать, даже если ты все утро ломала себе голову, как бы прикончить меня, девчонка. А теперь садись и отвечай без уверток: что это произошло со всей округой?
Фиона осторожно присела на краешек резного деревянного кресла.
– Я еще вчера пыталась тебе объяснить, но ты даже не слушал меня. И не поверил ни единому моему слову. Тогда для чего снова возвращаться к этому разговору?
– Хижины арендаторов сожжены. Отцовские олени, косули, которых он так любил! Дьявольщина, сегодня я не увидел даже кончика кроличьего хвоста!
– Эти воры не утруждали себя уносить то, что было в доме. Вместо этого они гнали скот, убивали коров одну за другой и оставляли их валяться на земле – иначе говоря, истребляли все вокруг, чтобы нам нечего было есть. А что до наших людей… слава Богу, что большинству из них хватило ума вовремя убраться из наших мест после первых же набегов. А те, кто не сделал этого… впрочем, ты сам видел, какая судьба постигла их. Что мы могли поделать? Я молила Бога, чтобы они дождались, пока я вырасту, – тогда я могла бы с оружием в руках сразиться с ними.
– Фиона, о чем ты?! Да ведь они попросту прикончили бы тебя, и все! Что ты им – девчонка! Посмотри на себя – в чем только душа держится!
Глаза сестры гневно вспыхнули, но Ниллу показалось, что в глубине их блеснула предательская слеза.
– Да лучше сражаться, чем сидеть сложа руки! Подумаешь, убили бы! Умереть, братец, порой легче, чем заставлять себя жить!
Страстный полудетский голос, в котором только глухой не расслышал бы с трудом скрываемого горя, заставил Нилла нахмуриться.
– Почему же вы тогда не уехали? – спросил он. – Почему не вернулись на север, к маминой родне? Они бы с радостью приняли вас обеих. Для чего было оставаться в этом Богом проклятом месте?!
– Разве ты не помнишь – когда казнили отца, мне не было еще и четырех! Разве мама спрашивала меня, чего я хочу?
– Проклятие, Фиона, это не довод! Чудо, что вы вообще живы! Ни слуг, ни охраны – никого, кто бы мог защитить вас обеих! Почему позже ты не сделала ни единой попытки уговорить маму уехать туда, где вы были бы в безопасности?
– Дэйр принадлежал нашей семье больше двух сотен лет! – яростно бросила Фиона. – А кое-кто, между прочим, считает своим долгом заботиться о земле и о тех, кто живет на ней.
– Стало быть, ты рисковала жизнью из пустого, детского упрямства, так, что ли?! Фиона, у тебя хватило здравого смысла, чтобы выжить в этой пустыне, стало быть, ты не такая дура, чтобы не сообразить, что куда лучше было бы убраться отсюда много лет назад!
Сестра посмотрела на него, и в глазах ее вдруг мелькнуло что-то похожее на недоумение.
– Это был настоящий ад, но мама бы все равно не уехала. Она твердила одно: мы должны оставаться в замке, потому что если ты вернешься… – Фиона заколебалась, глаза ее подозрительно заблестели, голос стал низким и хриплым. – Ей была невыносима мысль о том, что, когда ты узнаешь всю правду об отце и вернешься в Дэйр, нас здесь уже не будет.
Кулаки Нилла невольно сжались, когда он вдруг представил, как мать много лет ждала, когда вернется сын. Сын, презиравший ее за то, что она продолжала хранить верность человеку, разрушившему и ее собственную жизнь, и жизнь их детей.
– К тому времени, когда я осознала, насколько все ужасно, – продолжала Фиона, – было уже почти невозможно заставить ее понять, что произошло. Я боялась, что, если уговорю ее уехать, она совсем сломается.
– Ладно, теперь по крайней мере ей уже не нужно ждать. Я же вернулся домой, черт бы его побрал! – Нилл взъерошил пятерней и без того растрепанные волосы, стараясь сохранить остатки самообладания. – Когда придет время уезжать, я отвезу вас обеих туда, где вы будете в полной безопасности.
Рука Нилла уже в который раз тронула привязанный к поясу кошель, в котором, свернувшись, будто змея, лежало написанное на свитке пергамента письмо. Скажи ему кто-нибудь об этом выборе всего несколько дней назад, и он презрительно рассмеялся бы, настолько эта мысль показалась бы ему абсурдной.
Только бы поскорее избавиться от проклятого письма! Тогда его измена станет непреложным фактом и все пути к отступлению будут отрезаны. Интересно, воцарится ли после этого мир в его измученной душе?
Погрузившись в невеселые мысли, Нилл перевалил через гряду холмов и вдруг услышал внизу какую-то возню – пятеро мальчишек чуть старше Фионы, сопя, копошились в пыли. Наверное, затеяли игру, рассеянно подумал Нилл. Впрочем, нет. Это была не игра – по крайней мере для самого щуплого из них, чье худенькое тело распростерлось в грязи под ногами у остальных сорванцов, которые, пыхтя, молотили его кулаками. Из носа и разбитой губы парнишки текла кровь.
Желудок Нилла вдруг словно стянуло в тугой узел. Сколько раз он сам был на месте этого худышки! Он дрался, глотая слезы и кровь, прекрасно понимая, что ему не выстоять – слишком неравны были силы, – но стыд и ярость придавали ему решимости. Даже привязанность Конна к приемному сыну не спасала Нилла от кулаков других мальчишек, а уж от шестерых родных сыновей тана ему доставалось больше всего. Конечно, дознайся кто-либо об этом, его мигом отослали бы в какую-нибудь отдаленную крепость в надежде, что с возрастом он наберется и ума, и сил. Поэтому все они, не сговариваясь, как только переставала течь кровь из разбитых губ и носов, стойко хранили молчание, не жалуясь ни тану, ни тем воинам, которые обучали их боевому искусству.
За этим упрямым молчанием он прятался до тех пор, пока не вырос. Все эти годы он упорно упражнялся, становясь все сильнее, пока не пришел наконец тот незабываемый день, когда ему удалось поколотить своих обидчиков. Но Нилл никогда раньше не задумывался, каково приходится тому, кто вынужден молча стоять рядом, с горечью наблюдая, как избивают того, кто слабее.
– А ну лежать, трусливый щенок! – Дюжий криворотый юнец с силой пнул мальчишку ногой. – Проси пощады, ты, отродье спившейся шлюхи!
Парнишка, дрожа всем телом, казалось, готов был уже сдаться. Но вдруг, воспользовавшись тем, что противник оставил его в покое, чтобы бросить торжествующий взгляд победителя на остальных подростков, вскочил на ноги и умелой рукой ударил врага в живот.
Остальные разом навалились на него сверху, яростно вопя, но мальчишка дрался с мужеством отчаяния, отвечая ударом на удар, пока в конце концов снова не свалился на землю.
Нилл смотрел, как старший из ребят обрабатывает кулаками беспомощную жертву. Нет, он не станет вмешиваться. В те годы, когда ему самому не раз приходилось бывать в шкуре несчастного мальчишки, ничто не могло бы возмутить его больше, чем вмешательство какого-нибудь непрошеного защитника. Да и кроме того, он ведь уедет, а мальчишке из-за него достанется еще больше. Но, увидев, что трое ребят держат его за руки, в то время как четвертый беспрепятственно избивает его под хохот и улюлюканье остальных, Нилл понял, что терпению его пришел конец.
Грохот копыт боевого коня, казалось, ничуть не смутил шайку молодых негодяев. Они лишь мельком покосились в его сторону, не прерывая своего гнусного занятия, а нахальные усмешки на их лицах ясно говорили о том, что от любого, кто наблюдал за ними, они не рассчитывали услышать ничего, кроме одобрения.
Ниллу стоило немалого труда подавить волну ярости, поднимавшуюся из самых глубин его души.
– А ну отпустите его! – негромко произнес он ледяным тоном.
Лица нападавших невольно побледнели. Один из них, неохотно выпустив из рук свою жертву, даже попытался заискивающе улыбнуться Ниллу.
– Прошу прощения, добрый сэр, но вы не понимаете. Этот трус – не кто иной, как Оуэн, отродье спившейся шлюхи, а отца его вообще никто не знает. Он должен был уступить нам дорогу, но не сделал этого!
– И поэтому вы вчетвером решили избить его до полусмерти? Четыре против одного! А вы-то сами кто такие, трусливые щенки?
Мальчишки невольно попятились. Наконец самый наглый из них высокомерно вскинул голову:
– Я – сын одного из самых богатых жителей этой долины. А сами-то вы кто такой, чтобы судить нас?
Нилл уже хотел оборвать дерзкого юнца, бросив ему, что, дескать, это не его забота, но потом вдруг передумал. Припомнив, что он написал Конну, он решил, что теперь уже все равно – пусть хоть весь Гленфлуирс узнает, что он заезжал в замок. К тому же то, что столь знаменитый воин заступился за их жертву, может быть, в будущем удержит юных мерзавцев от желания повторить сегодняшнее.
– Я – Нилл Семь Измен.
– Н-нилл? – едва ворочая языком, пролепетал вконец опешивший юнец, а лица его приятелей побагровели до самых корней волос. Куда только подевались их надменность, их снисходительный тон! Оуэн, избитый в кровь, с трудом встал на ноги, но от Нилла не ускользнуло, какого труда стоит мальчишке скрыть терзавшую его боль.
– Так это и вправду вы? – изумленно переспросил он. – Самый знаменитый воин Гленфлуирса?
Немного сбитый с толку обожанием, светившимся в глазах парнишки, Нилл только молча кивнул.
– Я знаю все истории о сражениях, в которых вы участвовали! И как вы мечом завоевали право сидеть во главе стола самого Конна! И подвиги, которые вы совершили ради того, чтобы добыть новое имя! Слушая рассказы о вас, я даже ненадолго поверил, что и сам я… – Он осекся, внезапно вспомнив о своих обидчиках.
Нилл увидел, как багровый румянец смущения окрасил щеки Оуэна. Парнишка закусил губу и потупился, стараясь скрыть повисшие на ресницах слезы.
– Ты останешься со мной, – коротко приказал ему Нилл. – А что до вас, трусливые щенки, если вы еще хоть пальцем тронете Оуэна, то, клянусь кровью Христовой, я сам преподам вам урок!
Мальчишки бросились врассыпную, будто испугавшись, что Нилл собственными руками отрубит им головы, чтобы преподнести их в дар королеве фей, – такова была одна из легенд, появившихся на свет после того, как Конн дал ему свое первое поручение.
Оуэн с торжеством наблюдал, как убегают его мучители, на губах его, разбитых и окровавленных, даже появилась улыбка. Какое-то смутное чувство подсказало Ниллу, что Оуэн не из тех, кто часто улыбается.
– Ступай домой, парень. Теперь они тебя не тронут.
– Не пойду. Ни за что не вернусь туда! Чего я там не видел? Срам один! – Драным рукавом мальчишка утер кровь с лица. – Нет уж, лучше отправлюсь в Гленфлуирс, попрошу Конна принять меня на службу.
Нилл, вскинув бровь, изо всех сил старался удержаться, чтобы не улыбнуться. Уголки губ его дрогнули.
– Уверяю тебя, малыш, ты попадешь к нему куда быстрее, если сможешь заставить этих парней уступать тебе дорогу без боя.
– Может, оно и так. – Взгляд Оуэна потемнел. – Когда я решил отправиться в замок Конна, то дал себе слово: никогда и никому не уступать дороги! И если вам удалось завоевать почет и уважение своим мечом, то это удастся и мне. Но для начала мне придется научиться стоять насмерть.
Нилл судорожно сглотнул. Этот мальчишка, преданный матерью, брошенный отцом, выбрал в качестве кумира, увы, не того человека. Интересно, что бы сказал Оуэн, если бы узнал, как Нилл обманул доверие своего тана в этом последнем, седьмом, поручении? При этой мысли у Нилла стало омерзительно на душе, и он вдруг разозлился. Проклятие, подумал он, да что ему за дело до того, что о нем подумает какой-то сопляк?!
Вдруг перепачканные грязью руки вцепились в рукав Нилла. Все худенькое тело Оуэна трепетало от возбуждения.
– Может, мы могли бы отправиться вместе? – взмолился мальчик, и в глазах его вдруг засветилась робкая надежда. – Я могу ухаживать за вашей лошадью, точить ваш меч. Со мной у вас не будет никаких хлопот, клянусь! А ем я так мало, что вы и не заметите, – я уже привык!
Нилл посмотрел на тщедушное, едва прикрытое лохмотьями тело мальчика, и гнев на тех, кто довел паренька до такого состояния, вновь охватил его.
– Я еще не еду в Гленфлуирс. Во всяком случае, не сразу.
Голос у мальчишки упал:
– Что ж, тогда я отправлюсь в Гленфлуирс один.
Нилл украдкой всматривался в мальчишеское лицо. Упрямо сжатые челюсти, твердая решимость освещали это почти детское лицо.
– Оуэн, – с сомнением пробормотал Нилл, – у меня есть одно поручение, которое я не могу доверить кому попало. Оно очень важное, поэтому исполнить его может не каждый. Только тот, кому я доверяю.
Мальчишка мог бы и не говорить ничего – к этому времени Нилл уже успел убедиться, что паренек ради него готов и в огонь, и в воду. Ниллу стало и приятно, и в то же время отчаянно стыдно.
Распустив завязки кошеля, он вытащил письмо. Можно было не бояться того, что мальчишка решится его прочесть.
– Оуэн, поклянись, что передашь это письмо прямо в руки Конну. Только ему самому, понимаешь? Оно не должно попасть в чужие руки.
– Да, клянусь!
Нилл вытащил из ножен кинжал; золотая насечка на рукоятке ослепительно блеснула на солнце.
– Возьми. Теперь у тебя есть оружие.
Глаза мальчишки чуть не вылезли из орбит.
– Он и вправду принадлежал раньше королеве фей?! Я слышал, что она подарила вам его в обмен на сердце злого великана!
Нилл уже открыл было рот, чтобы возразить, но потом передумал. Если эта сказка придаст мальчишке мужества во время нелегкого путешествия, пусть думает как хочет.
– Если ты так много слышал о моих подвигах, то, должно быть, знаешь, что я дал обет никогда не говорить о них.
– А вам и не нужно, – хмыкнул Оуэн. – Вся Ирландия рассказывает о вас легенды! – Протянув руку, он взял письмо и спрятал его на груди, поближе к сердцу.
Ниллу оставалось только гадать, что станется с этим сердцем, когда ему доведется узнать, какую наглую ложь его кумир попросил передать в руки верховного тана.
Но теперь уж ничего не поделаешь. Кроме Оуэна, послать некого. И к тому же Нилл достаточно знал Конна, чтобы не сомневаться, что тот никогда не позволит себе причинить зло ни в чем не повинному мальчишке, которого судьба приведет в его замок. Увидев Оуэна, он сразу догадается, что в щуплом мальчишеском теле бьется сердце воина. У Конна всегда был особый дар угадывать в детях будущих храбрецов.
Нилл может не опасаться за судьбу Оуэна – о нем будут заботиться, и если правда о предательстве Нилла выплывет наружу, на мальчишке это никак не отразится.
Нилл проводил мальчишку задумчивым взглядом. Шумные восторги Оуэна все еще отдавались в его ушах. «Вся Ирландия рассказывает о вас легенды!» – сказал паренек. Это была сущая правда, и Нилл это знал. Но последняя строка в легенде о Нилле Семь Измен будет покрыта мраком. Что ж, угрюмо подумал Нилл, быть по сему. Вздохнув, он повернул коня обратно к замку.
Нилл надеялся, что, выбрав самую дальнюю дорогу, сможет немного успокоиться после презрительных издевательств Фионы, наивного обожания Оуэна и воспоминания о полураскрытых для поцелуя губах Кэтлин. Но проходил час за часом, а он еще глубже погружался в темную пучину гнева, стыда и неуверенности.
Местность, по которой он проезжал, неузнаваемо изменилась. Прежде здесь везде кипела жизнь. Сочная трава на пастбищах доставала чуть ли не до пояса, колосились хлеба, пасся тучный скот, весело гонялись друг за другом шаловливые жеребята. Но теперь Дэйр его детства исчез, вокруг лежала высохшая, безжизненная пустыня – словно какой-то разгневанный языческий бог сжег своим дыханием эту несчастную землю, уничтожив на ней все живое.
Кое-где из травы высовывалась мордочка тощего кролика, да пару раз ему удалось услышать вдалеке, как токует тетерев. Ни оленьих следов, ни косуль, которые раньше в изобилии паслись вдоль склонов зеленых холмов, – все живое будто вымерло.
Тут и там опаленные огнем остовы домов вздымали черные трубы к небу. И пожарищ этих было слишком уж много, чтобы говорить о случайности.
Кем бы ни был злодей, превративший некогда цветущую местность в безжизненную пустыню, судя по всему, он делал это не повинуясь суровым законам войны, а черпая в этом занятии извращенную радость. Ниллу на своем веку довелось повидать слишком много руин, чтобы его наметанный глаз не заметил разницы. Воинам случалось стыдиться того, что вынуждали их делать, но они выполняли приказ, потому что таковы жестокие правила войны. Однако у них хватало великодушия позволить разоренным людям собрать хотя бы остатки своего добра – кое-какую утварь, чтобы приготовить еду, теплую одежду, чтобы укрыться от холода.
А здесь, в окрестностях Дэйра, перед ним лежала выжженная земля, на которой не осталось ни одной живой души.
Нилл натянул поводья, на скулах его при виде еще одной хижины заходили желваки. От дома остался только обугленный, почерневший остов, внутри белели чьи-то кости.
Какие муки испытывали люди, которых заперли в этом доме, глядя, как огненные языки пожирают тех, кого они любили? Ему вдруг представились лица этих несчастных, задыхающихся в дыму, он словно слышал их мольбы о пощаде. В душе Нилла воцарилось отчаяние.
Почему вдруг эта трагедия такой болью полоснула его по сердцу, будто погибли те, кого он знал и любил? Судя по всему, все это случилось много лет назад, когда он был еще юнцом, отчаянно пытавшимся занять свое место при дворе всесильного тана. Если бы не милосердие Конна, и он бы мог встретить здесь безжалостную смерть, да и мать с Фионой тоже.
Было что-то сверхъестественное в том, что смерть будто нарочно обходила их, с издевательской улыбкой уничтожая вокруг все живое и тем самым обрекая двух беспомощных женщин на голодную смерть. И при этом рыскавшие в округе стервятники словно бы не решались сделать последний, решающий шаг и прикончить жену и дочь всеми ненавидимого изменника.
Почему? Во всем этом не было никакого смысла. Словно чья-то невидимая рука занесла над ними меч и, так и не решившись нанести последний удар, отвела его в сторону. Чертовски странно, нахмурился Нилл. Любой, кто ненавидел его отца достаточно сильно, чтобы выжечь на этой земле даже память о нем, уж конечно, не задумываясь убил бы и двух беззащитных женщин.
Только если у матери и Фионы был защитник, невидимый, но достаточно могущественный, чтобы внушать страх, и в то же время достаточно далекий, чтобы не видеть, что тут творится.
Голова раскалывалась от боли. Да, возможно, именно тут и кроется разгадка, подумал Нилл. Во всяком случае, единственное разумное объяснение тому, что обе они еще живы, – это то давнее обещание, которое Конн когда-то дал Ниллу. Именно он скорее всего и отдал приказ, чтобы ни один из воинов и пальцем не смел тронуть обеих женщин, несмотря на то что Ронана из Дэйра везде проклинали как изменника.
Но он узнает, кто стоит за этим. И, узнав, сполна отомстит за все зло, причиненное его семье.
Нилл повернул коня к дому, напрочь забыв о том, что поехал поохотиться. Въехав во двор, он привязал коня и вошел в зал, не сразу заметив, как сильно изменилось все вокруг – свеженатертая мебель ослепительно сверкала, пол сиял чистотой.
– Фиона! – позвал он. Хрупкая полудетская фигурка выскользнула из кладовой. Лицо Фионы было в каких-то подозрительных пятнах, один палец забинтован.
– Если на тебя свалилось еще какое-нибудь несчастье, я тут ни при чем, – с порога заявила она, вызывающе подняв кверху руки. – С тех пор как ты уехал, у меня и секунды не было свободной, чтобы половчее подложить тебе свинью, как бы мне этого ни хотелось. Эта твоя драгоценная Кэтлин – она загоняла меня до смерти!
– Мне плевать, даже если ты все утро ломала себе голову, как бы прикончить меня, девчонка. А теперь садись и отвечай без уверток: что это произошло со всей округой?
Фиона осторожно присела на краешек резного деревянного кресла.
– Я еще вчера пыталась тебе объяснить, но ты даже не слушал меня. И не поверил ни единому моему слову. Тогда для чего снова возвращаться к этому разговору?
– Хижины арендаторов сожжены. Отцовские олени, косули, которых он так любил! Дьявольщина, сегодня я не увидел даже кончика кроличьего хвоста!
– Эти воры не утруждали себя уносить то, что было в доме. Вместо этого они гнали скот, убивали коров одну за другой и оставляли их валяться на земле – иначе говоря, истребляли все вокруг, чтобы нам нечего было есть. А что до наших людей… слава Богу, что большинству из них хватило ума вовремя убраться из наших мест после первых же набегов. А те, кто не сделал этого… впрочем, ты сам видел, какая судьба постигла их. Что мы могли поделать? Я молила Бога, чтобы они дождались, пока я вырасту, – тогда я могла бы с оружием в руках сразиться с ними.
– Фиона, о чем ты?! Да ведь они попросту прикончили бы тебя, и все! Что ты им – девчонка! Посмотри на себя – в чем только душа держится!
Глаза сестры гневно вспыхнули, но Ниллу показалось, что в глубине их блеснула предательская слеза.
– Да лучше сражаться, чем сидеть сложа руки! Подумаешь, убили бы! Умереть, братец, порой легче, чем заставлять себя жить!
Страстный полудетский голос, в котором только глухой не расслышал бы с трудом скрываемого горя, заставил Нилла нахмуриться.
– Почему же вы тогда не уехали? – спросил он. – Почему не вернулись на север, к маминой родне? Они бы с радостью приняли вас обеих. Для чего было оставаться в этом Богом проклятом месте?!
– Разве ты не помнишь – когда казнили отца, мне не было еще и четырех! Разве мама спрашивала меня, чего я хочу?
– Проклятие, Фиона, это не довод! Чудо, что вы вообще живы! Ни слуг, ни охраны – никого, кто бы мог защитить вас обеих! Почему позже ты не сделала ни единой попытки уговорить маму уехать туда, где вы были бы в безопасности?
– Дэйр принадлежал нашей семье больше двух сотен лет! – яростно бросила Фиона. – А кое-кто, между прочим, считает своим долгом заботиться о земле и о тех, кто живет на ней.
– Стало быть, ты рисковала жизнью из пустого, детского упрямства, так, что ли?! Фиона, у тебя хватило здравого смысла, чтобы выжить в этой пустыне, стало быть, ты не такая дура, чтобы не сообразить, что куда лучше было бы убраться отсюда много лет назад!
Сестра посмотрела на него, и в глазах ее вдруг мелькнуло что-то похожее на недоумение.
– Это был настоящий ад, но мама бы все равно не уехала. Она твердила одно: мы должны оставаться в замке, потому что если ты вернешься… – Фиона заколебалась, глаза ее подозрительно заблестели, голос стал низким и хриплым. – Ей была невыносима мысль о том, что, когда ты узнаешь всю правду об отце и вернешься в Дэйр, нас здесь уже не будет.
Кулаки Нилла невольно сжались, когда он вдруг представил, как мать много лет ждала, когда вернется сын. Сын, презиравший ее за то, что она продолжала хранить верность человеку, разрушившему и ее собственную жизнь, и жизнь их детей.
– К тому времени, когда я осознала, насколько все ужасно, – продолжала Фиона, – было уже почти невозможно заставить ее понять, что произошло. Я боялась, что, если уговорю ее уехать, она совсем сломается.
– Ладно, теперь по крайней мере ей уже не нужно ждать. Я же вернулся домой, черт бы его побрал! – Нилл взъерошил пятерней и без того растрепанные волосы, стараясь сохранить остатки самообладания. – Когда придет время уезжать, я отвезу вас обеих туда, где вы будете в полной безопасности.