Страница:
На деле же – не странно ли? – тридцать шесть миллионов человек остались дома. А из оставшихся 70 миллионов 43 процента (добрых три десятка миллионов) во втором туре предпочли Зюганова. Память коротка? Или значительная, если не большая часть российского общества испытывает неисправимую тягу к авторитаризму? Да ничего подобного! Дело в другом: достаточно оказалось пяти лет правления Бориса Ельцина и его «демократических» хищников, чтобы возродить ностальгию по прошлому и создать безразличие к демократии, заставить забыть чудовищные преступления сталинизма, да и просто вызвать в людях тоску по утерянной уверенности в будущем, желание перевести дух, разобраться, добиться того благополучия и той справедливости, которые им были обещаны с поразительной легкостью и лицемерием, как будто до них было рукой подать. Знаете, что показал первый опрос, проведенный секретными американскими советниками из номера 1120 «Президент-отеля»? Что большинство россиян считало Ельцина «предавшим другом». Кто-то возразит, что это естественно. Ведь именно он, мужественный Ельцин, взвалил на себя тяжелое и неблагодарное дело шоковой терапии. Никому другому не удалось бы сохранить популярность, принимая такие непопулярные решения. Дескать, нечестно обвинять во всем «московского царя», забывая его заслуги.
Но я помню, как он и Гайдар вместе с суфлерами Джеффри Саксом и Андерсом Ослундом (нанятыми Геннадием Бурбулисом, в то время госсекретарем, чья звезда, казалось, не зайдет никогда) решили отпустить цены, сведя к нулю за несколько дней сбережения миллионов семей, а потом тут же бросились на телевидение с заверениями, что ситуация нормализуется к осени (шел январь 1992 г.) и падение рубля остановится на точке 80 рублей за доллар.
Ложь, циничная или просто некомпетентная, или и то, и другое вместе. Бедные россияне, может, и немножко глуповаты, но память у них отличная. Это они помнят до сих пор, хотя сейчас за доллар надо уже отдать 5700 рублей и он продолжает падать в направлении Веймарской республики. Тогда я спрашивал себя: почему бы не сказать правду? Если они в самом деле начали колоссальную операцию по оздоровлению экономики, то почему не могут открыто объявить об этом общественному мнению? Для реформаторов это было бы неплохим началом. Я задавал эти вопросы – в том числе и на страницах «Ла Стампы», – потому что мне казалось очевидным, что обещания правительства невыполнимы, несмотря на то, что в то же время почти все московские коллеги (в данном случае я не делаю различия между итальянцами и остальными, все были единодушны) и целая армия обозревателей всех стран воспевали мужество, дальновидность и планы Ельцина, распространяя его учение от Альп до египетских пирамид, до Рейна и до берегов Потомака.
В самом деле, почему же они промолчали? Почему утаили истину, даже те ее обрывки, которыми владели? Если они и вправду верили, что шоковая терапия необходима для вывода страны из кризиса, почему не сказать об этом открыто, предупредив население о неизбежных трудностях? Таким образом им бы удалось предотвратить ожидание чуда, вылившееся впоследствии в гигантского масштаба аферы основанных на пустоте финансовых пирамид.
Но это еще мелочи. Перед командой Ельцина не стояла перспектива скорых выборов, не было еще и воинственно настроенной оппозиции. Население относилось к ним благожелательно или хотя бы нейтрально. Западные правительства выражали восторженную поддержку. Что мешало честно и открыто обратиться к стране? К тому же подобная операция требовала широкой народной поддержки. Речь ведь не шла о корректировке, а о построении новой производственно-административной машины. Что, в свою очередь, диктовало изменение условий жизни и даже менталитета десятков миллионов трудящихся и граждан страны, вставшей на путь демократизации. Задача заключалась в одновременном проведении мер по экономическому оздоровлению и демократическому развитию. Как можно было начинать дело такого масштаба, рассказывая направо и налево вопиющую ложь?
Оставим в стороне глупость комментаторов-энтузиастов (дочь двух матерей и одного отца: некомпетентности, идеологии и конформизма). Я стараюсь сфокусировать анализ на главных действующих лицах и их поступках. Если бы они задумались об интересах собственной страны и собственного народа, то открыть правду не было бы невозможным, более того, она сама могла стать потрясающим инструментом мобилизации усилий. Собственно, именно так и поступил Франклин Делано Рузвельт с американцами после великой депрессии. Но Боже нас упаси от сравнений! Нельзя взвешивать микробы на весах, предназначенных для лошадей. По сути обруганный со всех сторон Горбачев со своей гласностью пытался сделать то же самое – мобилизовать людей. Он рассказал людям кусочек правды, потом еще один, потом становился все смелее, в то время как разошедшиеся «демократические» псы кусали его за пятки: скорее, скорее! А спустя всего несколько лет эти же люди стали петь хвалу Пиночету и оскорблять россиян, как господин Геннадий Лисичкин, обвинивший свой народ в неистребимой тяге к авторитаризму12.
Но люди, добравшиеся до власти в России, думали совершенно об ином. И это иное как раз и объясняет их политическую глупость и – почему бы и не использовать это слово? – их предательство. Что я имею в виду? Власть. Такую, какой они ее представляли, какой всосали с молоком автократической советской коммунистической бюрократии. Власть, при которой они сделали карьеру или (в случае многочисленных интеллигентов, попавших на командные посты на первом постперестроечном этапе) с которой шли на пристойные (или позорные) компромиссы. Власть, из которой народ – разумеется, воспеваемый на словах, – был исключен по определению. Власть, которой они не хотели делиться ни с кем.
Морализаторство? Сандро Виола говорит, что «нет смысла» возражать ностальгирующим по СССР и по «третьему пути» (к которым он, очевидно, причисляет и меня), потому что для них «Ельцин является могильщиком коммунистической державы» и по этой причине «они презирали его, даже если бы он сочетал в себе все достоинства Де Голля, Аденауэра и Манделы».
Смотрите, какой язык крестоносца холодной войны, капрала армии пропагандистов, все еще считающих себя на действительной военной службе. Он похож на ветерана, все еще не смирившегося с окончанием войны и по-прежнему тянущегося к «Калашникову». Что же до Де Голля, Аденауэра и Манделы, то не будем их беспокоить. Любое сравнение здесь абсолютно неуместно, даже по чисто эстетическим причинам. Француз Де Голль, южноафриканец Мандела и немец Аденауэр, каждый по-своему, защищали интересы собственных стран, в то время как – и об этом пишет тот же Сандро Виола – заслуга Ельцина состоит в том, что он «служит делу демократии, свободного рынка и западных интересов»13.
Вот именно. Мы уже подробно описали, как Борис Ельцин служил делу демократии. Мне кажется, этого достаточно. Насколько он способствовал появлению свободного рынка, можно судить из уже цитировавшегося заявления пяти американских нобелевских лауреатов-экономистов, которым теперь остается только один шанс на исправление: поступить в обучение к Сандро Виола и Андерсу Ослунду. Что же до западных интересов, для Виола это, может быть, и заслуга, но сомневаюсь, что россияне разделяют это мнение. Как раз этого-то он и не понимает, иначе бы не написал столь откровенную фразу, из которой получается, что интересы России исчезли с горизонта западных руководителей. С небольшими нюансами в основном дипломатического характера. Такие, как Ослунд или уже цитировавшийся Мак Фоул, самые нетерпеливые. Это так называемые аналитики, советники, эксперты. Политические лидеры, как правило, выражаются более мягко. Но суть «реальной политики» Запада лучше других обрисовал Джозеф Джеффе в «Тайм» от 15 июля 1996 года: «Мы хотим видеть Россию внутри нашего круга, а не вне его, где она 70 лет действовала отнюдь не как стабилизирующая сила. Мы хотим видеть ее великой державой, преследующей свои интересы вместе с нами, а не против нас. Мы не хотим Лебедя и уж конечно не хотим Зюганова и Жириновского. Пока что мы имеем Ельцина, знакомое лицо, с которым мы уже делали дела. И за это мы должны быть ему благодарны. По различным причинам Ельцин хорош только «наполовину»? Россия в обозримом будущем сможет предоставить только «полухороших» партнеров? Что ж, заключает Джеффе, «мы должны способствовать тому, чтобы и в будущем побеждали «полухорошие», «semi-good guys».
Ну и ну! Вот это называется откровенный разговор. Пусть Россия преследует собственные интересы, но только «вместе с нами». Интересы, направленные против нас, не имеют права на существование. Точнее, они могут быть, но мы не дадим им права гражданства. Горе побежденным! Пусть Россия считает себя великой державой, но «Запад должен дать ей почувствовать тяжесть ответственности» и дать понять, что «эликсир, предлагаемый Лебедем и компанией, не так-то легко будет продать в будущей борьбе за власть». Иными словами, мы будем бороться любыми средствами с теми, кто попытается изменить существующий расклад сил, сложившийся в нашу пользу. К счастью, в данном случае никто не претендует на этический подход. Никто не пытается выдать вышесказанное за идеалы, а просто перечисляет сугубо вещественные интересы. Так лучше. По крайней мере все ясно. В таком виде, высказанное без экивоков, все выглядит почти что нормально. Америка тоже имеет право защищать свои интересы так, как она считает нужным. Но не надо колебаться между этикой и макиавеллизмом. Не надо постоянно пичкать нас морализаторскими проповедями о защите вечных ценностей. Тем более, что всегда найдутся маляры, замазывающие пастельными красками неприкрытую грубость политических сценариев. И вот появляются «заслуги» Ельцина, разрешившего «свободные выборы, независимую печать и свободный, хотя и хаотичный рынок». Слово Сандро Виола.
Я хотел бы уточнить, что не имею ничего против этого господина. Если я постоянно его цитирую, то это чистая случайность. Просто Виола для Италии самый яркий пример для описания весьма распространенного типажа. Из этих же соображений я неоднократно нападаю на Ослунда. Не потому, что он хуже остальных, а потому что он наиболее типичен для англосаксонского мира, он лучше других олицетворяет бестиарий пост-советологии.
Глава 7. Российские либералы
Глава 8. Чечня
Но я помню, как он и Гайдар вместе с суфлерами Джеффри Саксом и Андерсом Ослундом (нанятыми Геннадием Бурбулисом, в то время госсекретарем, чья звезда, казалось, не зайдет никогда) решили отпустить цены, сведя к нулю за несколько дней сбережения миллионов семей, а потом тут же бросились на телевидение с заверениями, что ситуация нормализуется к осени (шел январь 1992 г.) и падение рубля остановится на точке 80 рублей за доллар.
Ложь, циничная или просто некомпетентная, или и то, и другое вместе. Бедные россияне, может, и немножко глуповаты, но память у них отличная. Это они помнят до сих пор, хотя сейчас за доллар надо уже отдать 5700 рублей и он продолжает падать в направлении Веймарской республики. Тогда я спрашивал себя: почему бы не сказать правду? Если они в самом деле начали колоссальную операцию по оздоровлению экономики, то почему не могут открыто объявить об этом общественному мнению? Для реформаторов это было бы неплохим началом. Я задавал эти вопросы – в том числе и на страницах «Ла Стампы», – потому что мне казалось очевидным, что обещания правительства невыполнимы, несмотря на то, что в то же время почти все московские коллеги (в данном случае я не делаю различия между итальянцами и остальными, все были единодушны) и целая армия обозревателей всех стран воспевали мужество, дальновидность и планы Ельцина, распространяя его учение от Альп до египетских пирамид, до Рейна и до берегов Потомака.
В самом деле, почему же они промолчали? Почему утаили истину, даже те ее обрывки, которыми владели? Если они и вправду верили, что шоковая терапия необходима для вывода страны из кризиса, почему не сказать об этом открыто, предупредив население о неизбежных трудностях? Таким образом им бы удалось предотвратить ожидание чуда, вылившееся впоследствии в гигантского масштаба аферы основанных на пустоте финансовых пирамид.
Но это еще мелочи. Перед командой Ельцина не стояла перспектива скорых выборов, не было еще и воинственно настроенной оппозиции. Население относилось к ним благожелательно или хотя бы нейтрально. Западные правительства выражали восторженную поддержку. Что мешало честно и открыто обратиться к стране? К тому же подобная операция требовала широкой народной поддержки. Речь ведь не шла о корректировке, а о построении новой производственно-административной машины. Что, в свою очередь, диктовало изменение условий жизни и даже менталитета десятков миллионов трудящихся и граждан страны, вставшей на путь демократизации. Задача заключалась в одновременном проведении мер по экономическому оздоровлению и демократическому развитию. Как можно было начинать дело такого масштаба, рассказывая направо и налево вопиющую ложь?
Оставим в стороне глупость комментаторов-энтузиастов (дочь двух матерей и одного отца: некомпетентности, идеологии и конформизма). Я стараюсь сфокусировать анализ на главных действующих лицах и их поступках. Если бы они задумались об интересах собственной страны и собственного народа, то открыть правду не было бы невозможным, более того, она сама могла стать потрясающим инструментом мобилизации усилий. Собственно, именно так и поступил Франклин Делано Рузвельт с американцами после великой депрессии. Но Боже нас упаси от сравнений! Нельзя взвешивать микробы на весах, предназначенных для лошадей. По сути обруганный со всех сторон Горбачев со своей гласностью пытался сделать то же самое – мобилизовать людей. Он рассказал людям кусочек правды, потом еще один, потом становился все смелее, в то время как разошедшиеся «демократические» псы кусали его за пятки: скорее, скорее! А спустя всего несколько лет эти же люди стали петь хвалу Пиночету и оскорблять россиян, как господин Геннадий Лисичкин, обвинивший свой народ в неистребимой тяге к авторитаризму12.
Но люди, добравшиеся до власти в России, думали совершенно об ином. И это иное как раз и объясняет их политическую глупость и – почему бы и не использовать это слово? – их предательство. Что я имею в виду? Власть. Такую, какой они ее представляли, какой всосали с молоком автократической советской коммунистической бюрократии. Власть, при которой они сделали карьеру или (в случае многочисленных интеллигентов, попавших на командные посты на первом постперестроечном этапе) с которой шли на пристойные (или позорные) компромиссы. Власть, из которой народ – разумеется, воспеваемый на словах, – был исключен по определению. Власть, которой они не хотели делиться ни с кем.
Морализаторство? Сандро Виола говорит, что «нет смысла» возражать ностальгирующим по СССР и по «третьему пути» (к которым он, очевидно, причисляет и меня), потому что для них «Ельцин является могильщиком коммунистической державы» и по этой причине «они презирали его, даже если бы он сочетал в себе все достоинства Де Голля, Аденауэра и Манделы».
Смотрите, какой язык крестоносца холодной войны, капрала армии пропагандистов, все еще считающих себя на действительной военной службе. Он похож на ветерана, все еще не смирившегося с окончанием войны и по-прежнему тянущегося к «Калашникову». Что же до Де Голля, Аденауэра и Манделы, то не будем их беспокоить. Любое сравнение здесь абсолютно неуместно, даже по чисто эстетическим причинам. Француз Де Голль, южноафриканец Мандела и немец Аденауэр, каждый по-своему, защищали интересы собственных стран, в то время как – и об этом пишет тот же Сандро Виола – заслуга Ельцина состоит в том, что он «служит делу демократии, свободного рынка и западных интересов»13.
Вот именно. Мы уже подробно описали, как Борис Ельцин служил делу демократии. Мне кажется, этого достаточно. Насколько он способствовал появлению свободного рынка, можно судить из уже цитировавшегося заявления пяти американских нобелевских лауреатов-экономистов, которым теперь остается только один шанс на исправление: поступить в обучение к Сандро Виола и Андерсу Ослунду. Что же до западных интересов, для Виола это, может быть, и заслуга, но сомневаюсь, что россияне разделяют это мнение. Как раз этого-то он и не понимает, иначе бы не написал столь откровенную фразу, из которой получается, что интересы России исчезли с горизонта западных руководителей. С небольшими нюансами в основном дипломатического характера. Такие, как Ослунд или уже цитировавшийся Мак Фоул, самые нетерпеливые. Это так называемые аналитики, советники, эксперты. Политические лидеры, как правило, выражаются более мягко. Но суть «реальной политики» Запада лучше других обрисовал Джозеф Джеффе в «Тайм» от 15 июля 1996 года: «Мы хотим видеть Россию внутри нашего круга, а не вне его, где она 70 лет действовала отнюдь не как стабилизирующая сила. Мы хотим видеть ее великой державой, преследующей свои интересы вместе с нами, а не против нас. Мы не хотим Лебедя и уж конечно не хотим Зюганова и Жириновского. Пока что мы имеем Ельцина, знакомое лицо, с которым мы уже делали дела. И за это мы должны быть ему благодарны. По различным причинам Ельцин хорош только «наполовину»? Россия в обозримом будущем сможет предоставить только «полухороших» партнеров? Что ж, заключает Джеффе, «мы должны способствовать тому, чтобы и в будущем побеждали «полухорошие», «semi-good guys».
Ну и ну! Вот это называется откровенный разговор. Пусть Россия преследует собственные интересы, но только «вместе с нами». Интересы, направленные против нас, не имеют права на существование. Точнее, они могут быть, но мы не дадим им права гражданства. Горе побежденным! Пусть Россия считает себя великой державой, но «Запад должен дать ей почувствовать тяжесть ответственности» и дать понять, что «эликсир, предлагаемый Лебедем и компанией, не так-то легко будет продать в будущей борьбе за власть». Иными словами, мы будем бороться любыми средствами с теми, кто попытается изменить существующий расклад сил, сложившийся в нашу пользу. К счастью, в данном случае никто не претендует на этический подход. Никто не пытается выдать вышесказанное за идеалы, а просто перечисляет сугубо вещественные интересы. Так лучше. По крайней мере все ясно. В таком виде, высказанное без экивоков, все выглядит почти что нормально. Америка тоже имеет право защищать свои интересы так, как она считает нужным. Но не надо колебаться между этикой и макиавеллизмом. Не надо постоянно пичкать нас морализаторскими проповедями о защите вечных ценностей. Тем более, что всегда найдутся маляры, замазывающие пастельными красками неприкрытую грубость политических сценариев. И вот появляются «заслуги» Ельцина, разрешившего «свободные выборы, независимую печать и свободный, хотя и хаотичный рынок». Слово Сандро Виола.
Я хотел бы уточнить, что не имею ничего против этого господина. Если я постоянно его цитирую, то это чистая случайность. Просто Виола для Италии самый яркий пример для описания весьма распространенного типажа. Из этих же соображений я неоднократно нападаю на Ослунда. Не потому, что он хуже остальных, а потому что он наиболее типичен для англосаксонского мира, он лучше других олицетворяет бестиарий пост-советологии.
Глава 7. Российские либералы
«Колыбелью Москвы было кровавое болото монгольского рабства, а современная Россия есть лишь метаморфоза этой Москвы… В такой страшной и презренной школе она обрела силу в мастерстве рабства. И освободившись, Москва продолжала исполнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем»14. Боже мой! В Москве образца 1996 года нужно дойти до последней степени отчаяния, чтобы начать цитировать Карла Маркса. К тому же цитировать фразу, которая россиянам по понятным причинам никогда не нравилась, даже в коммунистические времена. Но этот тезис внезапно обрел популярность в кругах радикальных либералов, тех, кого люди уже окрестили «демократами». Кавычки мои. Для большинства россиян после 1992—1996 годов слово «демократ» стало просто ругательством, без всяких кавычек.
Что же произошло? Попробуем разобраться, проследив за анализом Александра Янова в «Дружбе народов»15. Почему мы выбрали именн,о его в качестве примера? Потому что он крупный историк, несомненный либерал, настроенный более чем прозападнически. Последние годы он живет в Америке и, следовательно, имеет абсолютно незапятнанную репутацию: ему не надо оправдывать собственные слова и действия, которых стыдится большая часть радикал-либералов и «творческой» интеллигенции. Янов интересней главным образом тем, что описывает кризис либеральной российской интеллигенции «изнутри». В качестве модели я мог бы использовать и кого-нибудь другого. Но маккартистам конца века было бы легко отвергнуть его анализ, даже не прочитав, навесив на него заранее заготовленные ярлыки – «коммунист», «ностальгик СССР», «национал-патриот» и т. д. Поэтому не будем в этой главе упоминать Александра Зиновьева и Станислава Говорухина, Михаила Горбачева и Григория Явлинского, Леонида Абалкина и Сергея Глазьева. Все они не без греха.
Янов же чист и честен. В один прекрасный день, прочитав эссе Геннадия Лисичкина16, он обнаруживает, что московская либеральная интеллигенция вновь увлеклась историей. И что особенно важно, сделала это, приняв на веру только что процитированное утверждение Маркса, присвоив («без всякой критики», замечает Янов) тезис правых, согласно которому авторитаризм заложен в российской национальной традиции, враждебной западной демократии, враждебной Западу как таковому и неспособной к какой бы то ни было интеграции с этой частью света. Единственное различие между Марксом и славянофильскими правыми состоит в том, что первый осуждал эту характерную российскую черту (или черту характера?), в то время как вторые считают ее отличительным достоинством, которым можно только гордиться.
Список появившихся в последнее время работ на эту тему настолько длинен, что заставляет предположить рождение новой проблемы. Кроме Лисичкина (напоминаю, что он был одним из подписантов письма к Ельцину в октябре 1993 г.), неожиданно ощутили непреодолимую потребность выступить с «критикой российского исторического опыта» экономист Виталий Найшуль17, другой известный экономист Егор Гайдар18, а также генерал Александр Лебедь19 и философ Леонид Куликов20, чье сочинение, «полное мрачного чаадаевского пафоса», особенно раздражает нашего Янова. Который – и это странно только на первый взгляд – не включает в свой список Александра Солженицына, неоднократно обращавшегося к исторической теме после своего возвращения на родину. Но очевидно, Янов не хочет принимать его в эту компанию. И здесь он снова ошибается.
И все же: откуда такое нетерпеливое желание свести счеты с российской историей и почему именно сейчас? Потому что, отвечает Янов, совершенно справедливо задаваясь вопросом, на который и я пытаюсь ответить этой книгой, «Россия стремительно приблизилась к роковому перепутью, когда ей снова, как в начале века, предстоит ответить на жестокий вопрос о самом смысле ее национального существования». Да, это в самом деле так. Было бы невредно, если бы Янов спросил себя, почему спустя пять лет ельцинского правления, когда коммунизм окончательно и бесповоротно скончался, Россия снова стоит на перепутье. Или скорее, у края пропасти, к которому Россия (точнее, ее интеллигенция) подошла неподготовленной, как будто бы она не поняла, что произошло с ней в предыдущее десятилетие, не ощутила размеров собственной трагедии. Непростительное легкомыслие. До Янова это тоже дошло с опозданием. Только сейчас он начинает осознавать, что «страна расстается не только с наследием трех поколений коммунистической „татарщины», но и со всеми четырьмя столетиями имперского существования, отбросившего ее на обочину мировой истории».
Это – очень тонкий момент, поскольку интеллигенты и политики «демократической татарщины» продолжают считать, что пяти-шести веков, предшествовавших коммунистической эпохе, просто не было. Они сводили счеты своей личной вендетты только с последними 70 годами, полагая, что до этого стоял «золотой век», что – несмотря на Распутина и войну – Николай II был просвещенным и прогрессивным деятелем, павшим жертвой варварства, почти святым. Как можно забыть фильм Станислава Говорухина «Россия, которую мы потеряли»? Казалось, что до 1917 года Москва стояла в авангарде цивилизации и прогресса, экономического, интеллектуального, государственного. На основе этих предпосылок нетрудно сделать вывод, что «возвращение в цивилизованный мир» – вполне легкое дело. Достаточно обратиться к собственным корням, возродить нечто, уже существовавшее. К тому же интеллигентам казалось, что страна отдалилась от цивилизованного мира так ненадолго! Перерыв был кровавым, жестоким, но коротким. Настолько, что можно было его немедленно предать забвению. Янов возмущается: «Никто не подумал, что цена за „присоединение к человечеству» после такого немыслимо долгого перерыва неминуемо будет жестокой».
Он запоздало возмущается, что слишком велик был вес экспертов, единодушно полагавших, «что преобразование в принципе сводится к корректировке экономических регуляторов». Разумеется, Янов имеет в виду Гайдара и его гарвардских советников. Именно с их подсказки Борис Ельцин предрекал в ноябре 1991 года, накануне либерализации цен: «Хуже будет всем примерно полгода, затем – снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года – стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Если он в самом деле в это верил, то это просто выходит за рамки приличий (что относится не только к Ельцину, но и к когорте российских и иностранных обозревателей, попавшихся на эту удочку). Если же он говорил так из любви к низкопробному популизму, то дело обстоит иначе. Впрочем, не лучше. Но Янову и радикальным демократам не пристало жаловаться, если впоследствии коммунисты, национал-патриоты, крайне правые и крайне левые начали кричать об «оккупационном режиме» и о «чужеземцах» у власти. Только чужие, только враги могли бы действовать подобным образом.
Это вопрос исторической перспективы. Одно дело похоронить воспоминания двух поколений, другое – залезть в хромосомы шестнадцати поколений, переживших крепостное право, самодержавие и империю. Можно возразить, что Янов ошибается, что кое-кто об этом задумывался. С 1985 по 1991 год многие, в том числе и в КПСС, постепенно (смутно, частично, не до конца, как вам больше нравится) осознали тяжесть бремени этих шестнадцати поколений. Но во главе этих людей стоял генеральный секретарь ЦК КПСС, которого надо было убрать уже за одно это. И его убрали. Руками – Янов это признает – альянса между сторонниками скорого, немедленно наступления светлого либерального будущего, боровшимися против имперского коммунизма, и пророками дореволюционного прошлого, бывшего – к несчастью для радикалов – имперски-самодержавным, то есть отнюдь не демократическим.
Янова следовало бы спросить, по какой причине Россия получила от этих шестнадцати поколений наследство, которого не было у остальных европейских народов. Я подчеркиваю это обстоятельство не для того, чтобы доказать, будто Россия шла навстречу своему року. Я просто призываю всех россиян, кто, как Янов, задумывается над этими вопросами, не прибегать вновь к упрощенным решениям. Например, не залезать в поисках «естественной склонности» русского народа к демократии в архивы XVI века; Бесполезно – да и смешно – отрицать то обстоятельство, что самые прочные корни российской исторической традиции питаются именно авторитаризмом. Что совершенно не означает, что нынешние поиски демократического развития необоснованны и нереалистичны. Просто нужно было отталкиваться от немыслимых трудностей, с которыми неизбежно столкнулась бы попытка реформирования страны. Только зная это, можно было их преодолеть. Однако «реформаторы» поступили наоборот, пренебрегая страной. А когда они обнаружили, что она не следовала за ними, то обманули и изнасиловали ее. Столкнувшись же с реакцией населения (то была реакция пассивного сопротивления, потому что россиянам неизвестны другие пути, разве когда они взрываются, приблизительно раз в два века), они только утвердились в своем мнении, что к этому народу применимы только авторитарные методы.
Вот они выходят на бой, один за другим. Янов применяет к ним авиационный термин – «перехватчики». Вроде Андраника Миграняна (но он фигурирует здесь просто в качестве парадигмы, он более заметен потому, что более болтлив и криклив), рассуждающего приблизительно так: поскольку самыми популярными в России всегда были идеи «державности, патриотизма, закона и порядка», то не остается ничего другого, кроме как присвоить их себе, «перехватить». По крайней мере, тогда «мы, демократы, мы, реформаторы», вырвем их из рук национал-патриотов. Вот почему Мигранян стал президентским советником и до сих пор им остается. Вот почему он подружился с Коржаковым и поддержал с «прагматической» точки зрения чеченскую войну. Вот так люди и оказываются по уши в крови и грязи. И разве он один такой? Другие прошли этот путь в молчании, Мигранян с криком. Разница не так уж велика.
Вот путь, пройденный российскими демократами первой волны, открывшими дорогу криминальному режиму. Их идеология состояла из нескольких простых аксиом, часто близких к тавтологии. Как, например, вот эта: «личная свобода неотделима от рынка». Или: «либеризм и либерализм – одно и то же». Они считали, что нашли Запад, и никто им не объяснил, что, к счастью, это только частичка Запада. Наоборот, им внушали, что Запад означает deregulation, глобализацию, рынок без границ и без правил, кончину государства социального, национального и просто государства как такового. Бедняги! Они не сообразили, что имеют дело с учениками антигосударственных фун-даменталистов, поклонниками Фон Хайека и Фрид-мана. Они не поняли, что в Россию пришли партизаны ультралиберализации, монетаризма в планетарном масштабе, сторонники финансовой и антипроизводственной перекройки всей мировой экономики.
Это те самые люди, которые имеют наглость выступать от имени Запада и претендуют на звание высших выразителей новой философии. Никто, разумеется, не представлял себе, что она давно не имеет ничего общего с либерализмом и правовым государством, которые некоторые искренне стремились построить в посткоммунистической России. Что не так уж и плохо, поскольку авторитарные тенденции американского нео-либеризма, «модернизаторская» склонность к президентским режимам, к технологиям манипулирования народом, к упрощенному порядку принятия решений, исключающему контрольные инстанции, полностью совпадают с идеями российских радикально-демократических реформаторов. В самом деле, зачем заново проходить путь, позволивший Западу «изобрести велосипед» правового государства, когда все уже давно пересели в лимузины нео-президентских режимов? Россия снова попыталась срезать путь, чтобы прийти к финишу первой. И снова оказалась – вполне заслуженно – на краю пропасти.
На самом деле, российские демократы увидели только маленький кусочек истории Запада и капитализма. Они узнали только течение, восторжествовавшее в те десять лет, что Россия стряхивала с себя коммунизм. Но никто не сказал, что оно будет продолжать доминировать и в будущем. Не этот Запад диктовал правила развития в первые послевоенные сорок лет. В каком-то смысле россиянам не повезло – они попали в самый разгар кризиса Запада и оказались не в состоянии осознать его, приняв как наивные неофиты за истину то, что в тот момент предлагал рынок.
Янов, следивший за дискуссией на Западе, пытается объяснить своим российским читателям, что «свобода рынка вполне возможна без свободы человека», что можно, не успев даже опомниться, оказаться в «автократическом рынке». И что либеральная западная идеология с самого своего зарождения прекрасно знает, что может оказаться в критической ситуации, когда приходится выбирать между рынком и личной свободой. Как выяснилось, российские демократы оказались неподготовлены к этой задаче и в большинстве своем – доказав тем самым, что в свою очередь являются продуктом российской традиции, – предпочли пожертвовать свободой личности. Разумеется, только в силу форс-мажорных обстоятельств. Это касается не только «перехватчиков». Отсюда (Найшуль, Лисичкин, Мигранян – только три примера, можно продолжить перечень Шумейко, Сатаровым, Шахраем и т. д.) оргия энтузиазма по отношению к Пиночету, справлявшаяся в основном в демократических кругах. Отсюда тезис Найшуля о том, что «в России невозможна представительная парламентская демократия». Отсюда, наконец, Конституция, породившая «президента-самодержца», вождя нации, фюрера, на которым лежит «вся тяжесть государственной ответственности и власти»21, созданная руками демократов.
Это не было невольной ошибкой, как, похоже, считает Янов. Они сами этого хотели. Вольно цитируя декабриста Поджио, можно сказать: вы приняли в свои объятия скромного батальонного командира, вы подняли его на трон и, кланяясь, дали ему возможность укрепиться и так долго давить на ваши спины. Вы создали Бориса своими руками.
Что же произошло? Попробуем разобраться, проследив за анализом Александра Янова в «Дружбе народов»15. Почему мы выбрали именн,о его в качестве примера? Потому что он крупный историк, несомненный либерал, настроенный более чем прозападнически. Последние годы он живет в Америке и, следовательно, имеет абсолютно незапятнанную репутацию: ему не надо оправдывать собственные слова и действия, которых стыдится большая часть радикал-либералов и «творческой» интеллигенции. Янов интересней главным образом тем, что описывает кризис либеральной российской интеллигенции «изнутри». В качестве модели я мог бы использовать и кого-нибудь другого. Но маккартистам конца века было бы легко отвергнуть его анализ, даже не прочитав, навесив на него заранее заготовленные ярлыки – «коммунист», «ностальгик СССР», «национал-патриот» и т. д. Поэтому не будем в этой главе упоминать Александра Зиновьева и Станислава Говорухина, Михаила Горбачева и Григория Явлинского, Леонида Абалкина и Сергея Глазьева. Все они не без греха.
Янов же чист и честен. В один прекрасный день, прочитав эссе Геннадия Лисичкина16, он обнаруживает, что московская либеральная интеллигенция вновь увлеклась историей. И что особенно важно, сделала это, приняв на веру только что процитированное утверждение Маркса, присвоив («без всякой критики», замечает Янов) тезис правых, согласно которому авторитаризм заложен в российской национальной традиции, враждебной западной демократии, враждебной Западу как таковому и неспособной к какой бы то ни было интеграции с этой частью света. Единственное различие между Марксом и славянофильскими правыми состоит в том, что первый осуждал эту характерную российскую черту (или черту характера?), в то время как вторые считают ее отличительным достоинством, которым можно только гордиться.
Список появившихся в последнее время работ на эту тему настолько длинен, что заставляет предположить рождение новой проблемы. Кроме Лисичкина (напоминаю, что он был одним из подписантов письма к Ельцину в октябре 1993 г.), неожиданно ощутили непреодолимую потребность выступить с «критикой российского исторического опыта» экономист Виталий Найшуль17, другой известный экономист Егор Гайдар18, а также генерал Александр Лебедь19 и философ Леонид Куликов20, чье сочинение, «полное мрачного чаадаевского пафоса», особенно раздражает нашего Янова. Который – и это странно только на первый взгляд – не включает в свой список Александра Солженицына, неоднократно обращавшегося к исторической теме после своего возвращения на родину. Но очевидно, Янов не хочет принимать его в эту компанию. И здесь он снова ошибается.
И все же: откуда такое нетерпеливое желание свести счеты с российской историей и почему именно сейчас? Потому что, отвечает Янов, совершенно справедливо задаваясь вопросом, на который и я пытаюсь ответить этой книгой, «Россия стремительно приблизилась к роковому перепутью, когда ей снова, как в начале века, предстоит ответить на жестокий вопрос о самом смысле ее национального существования». Да, это в самом деле так. Было бы невредно, если бы Янов спросил себя, почему спустя пять лет ельцинского правления, когда коммунизм окончательно и бесповоротно скончался, Россия снова стоит на перепутье. Или скорее, у края пропасти, к которому Россия (точнее, ее интеллигенция) подошла неподготовленной, как будто бы она не поняла, что произошло с ней в предыдущее десятилетие, не ощутила размеров собственной трагедии. Непростительное легкомыслие. До Янова это тоже дошло с опозданием. Только сейчас он начинает осознавать, что «страна расстается не только с наследием трех поколений коммунистической „татарщины», но и со всеми четырьмя столетиями имперского существования, отбросившего ее на обочину мировой истории».
Это – очень тонкий момент, поскольку интеллигенты и политики «демократической татарщины» продолжают считать, что пяти-шести веков, предшествовавших коммунистической эпохе, просто не было. Они сводили счеты своей личной вендетты только с последними 70 годами, полагая, что до этого стоял «золотой век», что – несмотря на Распутина и войну – Николай II был просвещенным и прогрессивным деятелем, павшим жертвой варварства, почти святым. Как можно забыть фильм Станислава Говорухина «Россия, которую мы потеряли»? Казалось, что до 1917 года Москва стояла в авангарде цивилизации и прогресса, экономического, интеллектуального, государственного. На основе этих предпосылок нетрудно сделать вывод, что «возвращение в цивилизованный мир» – вполне легкое дело. Достаточно обратиться к собственным корням, возродить нечто, уже существовавшее. К тому же интеллигентам казалось, что страна отдалилась от цивилизованного мира так ненадолго! Перерыв был кровавым, жестоким, но коротким. Настолько, что можно было его немедленно предать забвению. Янов возмущается: «Никто не подумал, что цена за „присоединение к человечеству» после такого немыслимо долгого перерыва неминуемо будет жестокой».
Он запоздало возмущается, что слишком велик был вес экспертов, единодушно полагавших, «что преобразование в принципе сводится к корректировке экономических регуляторов». Разумеется, Янов имеет в виду Гайдара и его гарвардских советников. Именно с их подсказки Борис Ельцин предрекал в ноябре 1991 года, накануне либерализации цен: «Хуже будет всем примерно полгода, затем – снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года – стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей». Если он в самом деле в это верил, то это просто выходит за рамки приличий (что относится не только к Ельцину, но и к когорте российских и иностранных обозревателей, попавшихся на эту удочку). Если же он говорил так из любви к низкопробному популизму, то дело обстоит иначе. Впрочем, не лучше. Но Янову и радикальным демократам не пристало жаловаться, если впоследствии коммунисты, национал-патриоты, крайне правые и крайне левые начали кричать об «оккупационном режиме» и о «чужеземцах» у власти. Только чужие, только враги могли бы действовать подобным образом.
Это вопрос исторической перспективы. Одно дело похоронить воспоминания двух поколений, другое – залезть в хромосомы шестнадцати поколений, переживших крепостное право, самодержавие и империю. Можно возразить, что Янов ошибается, что кое-кто об этом задумывался. С 1985 по 1991 год многие, в том числе и в КПСС, постепенно (смутно, частично, не до конца, как вам больше нравится) осознали тяжесть бремени этих шестнадцати поколений. Но во главе этих людей стоял генеральный секретарь ЦК КПСС, которого надо было убрать уже за одно это. И его убрали. Руками – Янов это признает – альянса между сторонниками скорого, немедленно наступления светлого либерального будущего, боровшимися против имперского коммунизма, и пророками дореволюционного прошлого, бывшего – к несчастью для радикалов – имперски-самодержавным, то есть отнюдь не демократическим.
Янова следовало бы спросить, по какой причине Россия получила от этих шестнадцати поколений наследство, которого не было у остальных европейских народов. Я подчеркиваю это обстоятельство не для того, чтобы доказать, будто Россия шла навстречу своему року. Я просто призываю всех россиян, кто, как Янов, задумывается над этими вопросами, не прибегать вновь к упрощенным решениям. Например, не залезать в поисках «естественной склонности» русского народа к демократии в архивы XVI века; Бесполезно – да и смешно – отрицать то обстоятельство, что самые прочные корни российской исторической традиции питаются именно авторитаризмом. Что совершенно не означает, что нынешние поиски демократического развития необоснованны и нереалистичны. Просто нужно было отталкиваться от немыслимых трудностей, с которыми неизбежно столкнулась бы попытка реформирования страны. Только зная это, можно было их преодолеть. Однако «реформаторы» поступили наоборот, пренебрегая страной. А когда они обнаружили, что она не следовала за ними, то обманули и изнасиловали ее. Столкнувшись же с реакцией населения (то была реакция пассивного сопротивления, потому что россиянам неизвестны другие пути, разве когда они взрываются, приблизительно раз в два века), они только утвердились в своем мнении, что к этому народу применимы только авторитарные методы.
Вот они выходят на бой, один за другим. Янов применяет к ним авиационный термин – «перехватчики». Вроде Андраника Миграняна (но он фигурирует здесь просто в качестве парадигмы, он более заметен потому, что более болтлив и криклив), рассуждающего приблизительно так: поскольку самыми популярными в России всегда были идеи «державности, патриотизма, закона и порядка», то не остается ничего другого, кроме как присвоить их себе, «перехватить». По крайней мере, тогда «мы, демократы, мы, реформаторы», вырвем их из рук национал-патриотов. Вот почему Мигранян стал президентским советником и до сих пор им остается. Вот почему он подружился с Коржаковым и поддержал с «прагматической» точки зрения чеченскую войну. Вот так люди и оказываются по уши в крови и грязи. И разве он один такой? Другие прошли этот путь в молчании, Мигранян с криком. Разница не так уж велика.
Вот путь, пройденный российскими демократами первой волны, открывшими дорогу криминальному режиму. Их идеология состояла из нескольких простых аксиом, часто близких к тавтологии. Как, например, вот эта: «личная свобода неотделима от рынка». Или: «либеризм и либерализм – одно и то же». Они считали, что нашли Запад, и никто им не объяснил, что, к счастью, это только частичка Запада. Наоборот, им внушали, что Запад означает deregulation, глобализацию, рынок без границ и без правил, кончину государства социального, национального и просто государства как такового. Бедняги! Они не сообразили, что имеют дело с учениками антигосударственных фун-даменталистов, поклонниками Фон Хайека и Фрид-мана. Они не поняли, что в Россию пришли партизаны ультралиберализации, монетаризма в планетарном масштабе, сторонники финансовой и антипроизводственной перекройки всей мировой экономики.
Это те самые люди, которые имеют наглость выступать от имени Запада и претендуют на звание высших выразителей новой философии. Никто, разумеется, не представлял себе, что она давно не имеет ничего общего с либерализмом и правовым государством, которые некоторые искренне стремились построить в посткоммунистической России. Что не так уж и плохо, поскольку авторитарные тенденции американского нео-либеризма, «модернизаторская» склонность к президентским режимам, к технологиям манипулирования народом, к упрощенному порядку принятия решений, исключающему контрольные инстанции, полностью совпадают с идеями российских радикально-демократических реформаторов. В самом деле, зачем заново проходить путь, позволивший Западу «изобрести велосипед» правового государства, когда все уже давно пересели в лимузины нео-президентских режимов? Россия снова попыталась срезать путь, чтобы прийти к финишу первой. И снова оказалась – вполне заслуженно – на краю пропасти.
На самом деле, российские демократы увидели только маленький кусочек истории Запада и капитализма. Они узнали только течение, восторжествовавшее в те десять лет, что Россия стряхивала с себя коммунизм. Но никто не сказал, что оно будет продолжать доминировать и в будущем. Не этот Запад диктовал правила развития в первые послевоенные сорок лет. В каком-то смысле россиянам не повезло – они попали в самый разгар кризиса Запада и оказались не в состоянии осознать его, приняв как наивные неофиты за истину то, что в тот момент предлагал рынок.
Янов, следивший за дискуссией на Западе, пытается объяснить своим российским читателям, что «свобода рынка вполне возможна без свободы человека», что можно, не успев даже опомниться, оказаться в «автократическом рынке». И что либеральная западная идеология с самого своего зарождения прекрасно знает, что может оказаться в критической ситуации, когда приходится выбирать между рынком и личной свободой. Как выяснилось, российские демократы оказались неподготовлены к этой задаче и в большинстве своем – доказав тем самым, что в свою очередь являются продуктом российской традиции, – предпочли пожертвовать свободой личности. Разумеется, только в силу форс-мажорных обстоятельств. Это касается не только «перехватчиков». Отсюда (Найшуль, Лисичкин, Мигранян – только три примера, можно продолжить перечень Шумейко, Сатаровым, Шахраем и т. д.) оргия энтузиазма по отношению к Пиночету, справлявшаяся в основном в демократических кругах. Отсюда тезис Найшуля о том, что «в России невозможна представительная парламентская демократия». Отсюда, наконец, Конституция, породившая «президента-самодержца», вождя нации, фюрера, на которым лежит «вся тяжесть государственной ответственности и власти»21, созданная руками демократов.
Это не было невольной ошибкой, как, похоже, считает Янов. Они сами этого хотели. Вольно цитируя декабриста Поджио, можно сказать: вы приняли в свои объятия скромного батальонного командира, вы подняли его на трон и, кланяясь, дали ему возможность укрепиться и так долго давить на ваши спины. Вы создали Бориса своими руками.
Глава 8. Чечня
Бог мой, какую наглость надо иметь, чтобы всерьез рассуждать о свободных выборах в России! Чтобы назвать «свободной» эту симфонию подтасовок, эту карикатуру на народное волеизъявление, этот шедевр неравенства условий, которому могут позавидовать бонапарты всех времен и народов, изощрявшиеся в подобных выдумках, чтобы удержаться у власти. Самое замечательное, что остальной мир, который вроде бы должен быть уже знаком с некоторыми уловками, им самим придуманными и примененными на практике задолго до России, сделал вид, что ничего не заметил. Разумеется, его ведь устраивала победа Ельцина. А по схемке, приготовленной для дурачков, победа Ельцина становилась синонимом победы «реформаторов», то есть хорошего, хотя и не лучшего, в то время как его поражение означало бы победу «консерваторов», то есть коммунистов, то есть плохих, очень плохих.