Страница:
Минуту спустя я отложил в сторону записку Алетии и взялся за шифрованный текст. Он казался еще более загадочным. Поднеся бумагу к свечке, я попытался разглядеть водяные знаки. На страницах Theatrum orbis terrarum Ортелия просвечивали шутовские колпаки — такой знак использовали богемские бумажники в 1600 году. Но шифровка отпечатана была на бумаге, отмеченной другим знаком — рогом изобилия с двумя стоящими рядом заглавными буквами: слева — J, а справа — T.
Сердце мое отчаянно забилось. Разумеется, я узнал этот рисунок и узнал также инициалы. Они принадлежали Джону Тимбльби, производителю бумаги, чья мануфактура располагалась на восточном берегу Темзы. Значит, этот лист вставили в атлас гораздо позднее 1600 года. Но эта единственная зацепка могла оказаться совершенно бесполезной: Тимбльби был одним из крупнейших поставщиков бумаги в Англии и дело свое держал уже более четверти века. И все же стоило нанести ему визит, чтобы выяснить, каким печатникам он поставлял бумагу, роялистам или пуританам, и не выполнял ли какие-то заказы для Дорсетшира.
Я перевернул листок, понюхал его, затем лизнул кончиком языка, пытаясь выяснить, нет ли здесь еще чего-то, кроме типографской краски. Известно, что даже шифровальщики-любители имели в своем распоряжении полдюжины хитроумных способов написания тайных посланий с помощью так называемых «симпатических чернил». Лук, вино, азотная кислота, жучиный сок, пропущенный через перегонный куб, — в общем, чего только не использовали. Я удивился, что Алетия, с ее странной заботой о секретности, не прибегла к такому способу. Хотя, решил я, это и к лучшему. У меня не было желания уподобляться алхимику или фармацевту, возясь с плошками воды и угольной пылью из каминного ящика. Поскольку именно таким образом дешифруют подобные невидимые послания. Сообщения, написанные особыми чернилами, сделанными, к примеру, из растворенных квасцов — вещество, которое чаще используют, чтобы останавливать кровотечение, или для приготовления клея, или при выделке кожи, — можно прочитать, лишь намочив их: только тогда кристаллы этого вещества проявятся на бумаге. А если чернила сделаны из козьего молока или гусиного жира, то листок надо сначала посыпать отрубями, и тогда буквы, словно по волшебству, возникнут из небытия. При другом изощренном методе используют чернила, сделанные из гнилой древесины ивняка, — этот тип чернил виден только в совершенно темной комнате, точно так же как сделанный по другому рецепту, который включает в себя, сколько я помню, выделения жуков-светляков. Я даже читал где-то, что из смеси хлористого аммония и прокисшего вина тоже делают чернила. Послания, написанные этой дурно пахнущей бурдой, вроде бы оставались невидимыми, если только получатель не оказывался достаточно сообразительным, чтобы подержать бумагу над пламенем свечи.
Но не было никаких свидетельств того, что на моем клочке бумаги писали подобными чернилами поэтому я отложил в сторону листок и достал с полки первую из моих книг по дешифровке.
Что ж, вероятно, в наш век, с его научным духом, мы еще не полностью изжили эти старые обманные трюки. Спрос на книги по дешифровке подозрительно высок, немало их я заметил и в Понтифик-Холле. И конечно, чуть ли не целая полка была посвящена искусству стеганографии. Сейчас, сидя перед кучей этих книг, разложенных передо мной, точно готовые к ощипыванию тетерева, я отметил, что большинство из них напечатано в Лондоне в течение последних двадцати лет. Да, в нашем столетии определенно высоко ценят искусство хранить — и раскрывать — тайны. И кто бы стал нас обвинять, я полагаю, после стольких лет войн, заговоров и интриг?
На моих полках обнаружилась Steganographia Иоганна фон Гейденберга, известного под именем Иоанн Тритемий, — этот монах-бенедиктинец якобы сумел вызвать дух покойной жены императора Максимилиана I [72]. Имелись также Magia naturalis [73] оккультиста Жана Батиста делла Порты, который основал некую «Тайную Академию» в Неаполе, а также De cifris [74], написанная Леоном Альберти [75], чьим величайшим изобретением стал «шифровальный диск», то есть два медных диска, один внутри другого, которые вращаются в разные стороны. Была у меня также книга английского автора Джона Уилкинса, женатого на сестре Оливера Кромвеля. И еще я владел экземпляром самого знаменитого учебника по криптографии — шестисотстраничного труда Блэза де Виженера Traicte des chiffres, ou secretes manieres d'escrire [76], впервые опубликованного в Париже в 1586 году. Экземпляр этой уникальной книги, как мне помнилось, был также и в библиотеке Понтифик-Холла.
Целых два часа просидел я сгорбившись над этой бумажкой и растерянно покачивал головой, пытаясь понять смысл — сперва смысл книг по криптографии, затем — смысл шифра, который я собирался разгадать с помощью их туманных указаний. Идея шифра достаточно проста. Это своего рода маскарад: имеется некая заместительная последовательность букв, за которой прячут свой облик истинные буквы. Исходные буквы изменяют в соответствии с произвольным, заранее выбранным правилом, которое зовется кодом, или языком шифровки. Как любой язык, такой код имеет свои особые законы и правила. Таким образом, дешифровка подразумевает знание или же выявление использованных законов и правил с целью установления подлинных значений самозванцев, спрятавшихся под чужими масками. Вопрос, стало быть, в том, каким образом эти маски снять. Обычно получатель шифрованного послания открывает эту тайну посредством ключа, то есть основных правил, объясняющих язык шифровки. В таком ключе может, например, оговариваться, что истинные буквы смещены на два места по алфавиту, то есть:
ABCDEFGHIKLMNOPQRSTUVWXYZ
CDEFGHIKLMNOPQRSTUVWXYZAB
В данном случае произведен сдвиг двух букв направо, и шифровальщик просто заменяет буквы верхней строки на соответствующие им буквы из нижней строки, а дешифровщик сдвигает их обратно на две буквы. Эта довольно примитивная система известна как «алфавит Цезаря», поскольку впервые ее использовал Юлий Цезарь для связи со своими войсками в Испании и Сирии. Системы такого типа, как поясняли лежащие на моем столе книги, можно довольно легко разгадать. Например, согласно подсчетам наборщиков, чаще всего в английских словах встречается буква E, на втором месте — A, на третьем — O, затем — N, и так далее. Из слов чаще всего попадается, конечно, определенный артикль the. И вот, располагая этими скромными сведениями, дешифровщик должен сначала определить, какая буква встречается чаще других. По-видимому, это будет не E, поскольку, как и все другие буквы, E прячется под своей маской. Допустим, такой буквой оказалась X, значит, она является кандидатом на букву E. И если эта буква часто встречается в соединении с двумя другими, то есть основание предполагать, что данное трио представляет определенный артикль, что, кроме всего прочего, позволяет узнать еще две буквы.
Или, точнее, мы надеемся, что узнали их. Но нужно действовать осторожно. Для продвигающегося наугад дешифровщика может быть расставлено много ловушек. Слово может быть написано задом наперед или изменено каким-то иным способом. Бывают также «пустышки» — буквы, не имеющие никакого значения и вставленные в слова лишь затем, чтобы сбить дешифровщика со следа. Ключ может оговаривать, например, что буква Y является «пустышкой» и, следовательно, в незашифрованном тексте она совершенно лишняя. А еще ключ может оговаривать, что каждую пятую букву в шифровке нужно пропускать или что учитывать следует лишь вторую букву в каждой строке. А иногда определенный артикль и даже сама буква E могут быть и вовсе пропущены.
Ум заходил за разум от всех этих хитроумных ловушек, поэтому я переключился с книг о способах тайнописи на саму шифровку. К этому времени солнце за окном уже обернулось пушистым оранжевым снегирем, и ночной сторож, проходя туда-сюда по мосту, звякал своим колокольчиком. Как выяснилось, чаще всего в моем тексте встречалась буква K, их я насчитал одиннадцать штук. Я сделал замены, исходя из предположения, что K означает E, откуда логически следовало, что шифровальный алфавит имеет шестибуквенный сдвиг вправо относительно истинного алфавита. Но после этих элементарных замен послание не стало более понятным. Очевидно, мой шифровальщик превзошел в хитроумии Юлия Цезаря.
Поэтому я решил, что он, должно быть, использовал систему, известную шифровальщикам под названием le systeme Vigenere [77], — более сложный способ, когда некое ключевое слово используется для того, чтобы сначала замаскировать, а потом выявить буквы истинного текста. Согласно Виженеру, такое ключевое слово является путеводной нитью для буквенного лабиринта: золотой клубок, который дешифратор разматывает, двигаясь извилистыми путями. Слово это необходимо, чтобы определить, какие шифрованные алфавиты — зачастую штук шесть или семь — использовались для кодировки исходного текста. Обычно это бывает одно слово, но бывает и два или три, а возможно, даже целая фраза. Сам Виженер рекомендует фразу, поскольку чем длиннее ключевое слово, тем труднее разгадать шифр.
И вновь я почувствовал растерянность перед сложностью решаемой мною задачи. Я со скрипом открыл «Трактаты» Виженера и, спотыкаясь, начал разбираться в архаичных французских пассажах, пытаясь постичь суть длинных буквенных колонок и таблиц, заполнявших страницу за страницей. Видимо, подобные шифровки практически невозможно разгадать без ключевого слова, поскольку для одного послания могло использоваться до дюжины кодов.
Наконец-то я хотя бы понял, что эта система Виженера, в сущности, совсем не сложна, по крайней мере по своей идее, а как способ шифровки текстов она весьма остроумна, чтобы не сказать — пугающе эффективна и действенна. Изучая «Трактаты», я осознал величие Виженера как мага или колдуна, пользовавшегося в своих опытах скорее словами и буквами, нежели огнем или химическими соединениями, — словами и буквами, чьи очертания изменялись по некой магической формуле или мановению волшебной палочки.
Суть его системы, подобно методу Цезаря, заключается в алфавитных заменах, но заменах более сложных и разнообразных, при которых буквы исходного текста заменяются одним из двадцати пяти шифровальных алфавитов. Буква A исходного текста может заменяться, например, буквой C шифровального алфавита, как в «алфавите Цезаря». Но отсюда еще не следует, что буква B будет заменяться на D: ее может с равной вероятностью заменить любая из оставшихся двадцати четырех букв. И это также не означает, что буква C в шифровке будет всегда служить маской для буквы A исходного текста, поскольку A также может изменить свое значение. Ибо подстановочной таблицей Виженера любую букву исходного текста по горизонтальной оси может заменить любая другая из нижних или находящихся левее столбцов, согласно коду шифровки
ABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZ
BCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZA
CDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZAB
DEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABC
EFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCD
FGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDE
GHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEF
HIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFG
IJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGH
JKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHI
KLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJ
LMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJK
MNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKL
NOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLM
OPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMN
PQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNO
QRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOP
RSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQ
STUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQR
TUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRS
UVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRST
VWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTU
WXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUV
XYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVW
YZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWX
ZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXY
ABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZ
Таким образом, букву B исходного текста в верхней горизонтальной строке может заменить любая из двадцати шести букв, имеющихся в двадцати шести строках кодирующих алфавитов, расположенных ниже. Дешифровщик узнает, какой из этих двадцати шести алфавитов выбрать, только благодаря ключевому слову, нескольким буквам, чья структура вполне логична, но которые по действенности не уступают магическим заклинаниям, превращающим неблагородный металл в слиток золота. Это заклинание начинает действовать, когда буквы ключевого слова многократно накладываются на буквы шифра, так что каждой букве ключевого слова соответствует при каждом повторении одна из букв зашифрованного текста. Затем производится снятие масок. Значения букв в шифровке изменяются в соответствии с буквами того алфавита, применить который указывает дешифровщику ключевое слово. В результате последовательной замены всех букв происходит некая текстовая метаморфоза, и в результате спрятанная надпись обретает определенную форму, подобно тому как написанное квасцами послание проявляется после погружения в воду, то есть его структура перестраивается неким предопределенным образом. Процесс дешифровки становится простым и понятным, словно мы, переворачивая игральные карты, узнаем их достоинство или срываем атласную маску, дабы открыть лицо злодея.
Мне очень понравилась идея ключа, с помощью которого можно открыть самые хитрые секреты — ключевого слова или фразы, которая, словно по божественному соизволению, создает порядок из хаоса. Виженер вовсе не был чародеем. Нет, его система принадлежала нашему новому времени, времени Кеплера, Галилея и Фрэнсиса Бэкона, веку, в котором внешняя скорлупа отбрасывалась и на всеобщее обозрение представлялось ядро истины. Его система укрепила мою веру в человеческий разум, способный проникнуть в глубины любой тайны. И потому — что удивительного, если этот клочок бумаги, сопоставленный с секретными словами, поможет мне проникнуть в тайну сэра Амброза Плессингтона?
Если не считать того, что я не знал пока необходимого ключевого слова. Потрясенный, я отложил все книги в сторону, когда ночная стража возвестила о наступлении десяти часов вечера. Лучшим помощником в таком деле мне по-прежнему представлялся мой кузен Эразмус. За многие годы я снабдил его множеством книг по дешифровке, и ходили слухи, что он даже занимался криптографическими изысканиями для Кромвеля. В общем, я решил, что кому, как не ему, знать, что делать с этим загадочным текстом. Но о моих подозрениях касательно содержания этой криптограммы (а я думал, что она сообщает, где спрятаны богатства сэра Амброза) я писать ему не собирался. "Мой дорогой Эразмус ", — начал я, удивляясь тому, что моя рука слегка дрожит от волнения.
Когда я закончил письмо, на улице уже совсем стемнело и колокола Святого Магнуса пробили одиннадцать раз. Очевидно, надо поспешить, если я хочу успеть отправить его с последней почтовой каретой. Но тут я вздрогнул, совершенно неожиданно, при мысли еще об одном срочном деле.
«Вам нечего бояться, господин Инчболд. Вы будете в полной безопасности. Я обещаю…»
Я потянулся за курткой, не отводя пристального взгляда от шифровки на столе, и крошечная щель сомнения, появившаяся в первый вечер моего пребывания в Понтифик-Холле, стала шире, и тогда я, подчиняясь внезапному импульсу, опустился на кони возле письменного стола и, приподняв две незакрепленные половицы, засунул между ними этот листок бумаги. Чуть подумав, я отправил туда же список пропавших книг и письмо Алетии, присовокупив к ним двенадцать соверенов аванса, — все, что говорило о моей связи с Понтифик-Холлом. Затем, аккуратно вернув доски на место, я прикрыл их двумя стопками книг и, лавируя между остальными громоздившимися на полу изданиями, направился к винтовой лестнице.
— Сэр…
Я уже прошел половину лестницы. Полускрытое ночным колпаком лицо Монка появилось на лестничной клетке. Я даже вздрогнул от страха.
— Я собираюсь прогуляться, — заявил я ему. Даже в темноте было заметно, как его брови удивленно поползли вверх. Я редко осмеливался выходить из дома после наступления темноты, а если и выходил, то обычно не дальше чем до «Веселого лодочника». Даже днем в Лондоне было страшновато, а уж ночами, судя по моему скудному опыту, он представлял собой нечто совершенно ужасное. Решительность почти покинула меня. — Я ненадолго, — добавил я. — Мне надо отправить письмо.
— Позвольте мне, сэр. — Он начал спускаться по закручивающимся ступенькам. Отправка писем входила в немалое число возложенных на него обязанностей.
— Нет-нет, — остановил я его взмахом руки. — Я совсем засиделся в этой карете, — пояснил я, разминая ноги и потирая поясницу, чтобы успокоить его. — Именно прогулки мне сейчас и не хватает. А ты, Монк, пожалуйста, ложись спать.
Ночной колпак исчез. И спустя минуту я вышел из дома и зашагал по мостовой. Улицы за воротами были пустыми и темными. Попадавшиеся время от времени ночные фонари — тускло-желтые пятна у фасадов домов — едва освещали мне путь. Издалека донесся колокольчик ночного сторожа. Втянув голову в плечи, я поспешил за своей тенью, ступая с неуверенностью человека, идущего по яичным скорлупкам.
Ближайшая к «Редкой Книге» почта находится на Тауэр-стрит, около Ботольф-лейн. Я без труда нашел ее и, опустив письмо в щель почтового ящика (этакое крепко сколоченное сооружение, прикованное к стене цепью), под вечерний звон быстро пошел обратно по Фиш-стрит-хилл. Услышав этот погребальный сигнал, двое часовых слегка оживились, собираясь закрыть скрипучие ворота моста. Решетка начала медленно опускаться. Я успел как раз вовремя проскочить под ней и с радостью увидел вновь черно-белый корпус моего «Редкого Дома», чей силуэт вздымался передо мной на фоне темного неба.
Через полчаса мое письмо вынули из ящика и доставили в отдел внутренних доставок, который занимал верхний этаж Почтового двора на Клок-лейн. Здесь при свете свечного огарка, среди хаоса ярлыков и печатей, веревку отрезали перочинным ножиком, а запечатанное облаткой письмо аккуратно вскрыли, чтобы служащий мог переписать его слово в слово. Затем писарь отнес копию на нижний этаж, в комнату побольше, где другой чиновник сидел за письменным столом, барабаня по нему пальцами правой руки. Сидел он спиной к двери.
— Сэр Валентайн, — пробормотал вошедший, по имени Оттермоул.
— В чем дело?
— Еще письмо, сэр. Из «Редкого Дома».
Сэр Валентайн повернулся, скрипнув кожаным креслом. Писарь положил копию письма на стол и, поднявшись на свой этаж, вновь сложил письмо по старым складкам и аккуратно запечатал его каплей воска. Теперь письмо также отправлялось на первый этаж. Возле дверей стояло полдюжины сумок с медными оковками. Сэр Валентайн уже куда-то исчез. На улице, в тесном каретном дворе, упряжку лошадей запрягали в почтовую карету, которая должна прибыть в Оксфорд примерно через пятнадцать часов, сделав по пути пять остановок.
Оттермоул поднялся по лестнице обратно в свой отдел внутренних доставок. За время его короткого отсутствия на столе появилась новая пачка запечатанных писем. Вздохнув, он сел перед своим свечным огарком и, вооружившись ножичком, собрался разрезать бечевку очередного письма. Как обычно, ему предстояло работать всю ночь.
Глава 2
Сердце мое отчаянно забилось. Разумеется, я узнал этот рисунок и узнал также инициалы. Они принадлежали Джону Тимбльби, производителю бумаги, чья мануфактура располагалась на восточном берегу Темзы. Значит, этот лист вставили в атлас гораздо позднее 1600 года. Но эта единственная зацепка могла оказаться совершенно бесполезной: Тимбльби был одним из крупнейших поставщиков бумаги в Англии и дело свое держал уже более четверти века. И все же стоило нанести ему визит, чтобы выяснить, каким печатникам он поставлял бумагу, роялистам или пуританам, и не выполнял ли какие-то заказы для Дорсетшира.
Я перевернул листок, понюхал его, затем лизнул кончиком языка, пытаясь выяснить, нет ли здесь еще чего-то, кроме типографской краски. Известно, что даже шифровальщики-любители имели в своем распоряжении полдюжины хитроумных способов написания тайных посланий с помощью так называемых «симпатических чернил». Лук, вино, азотная кислота, жучиный сок, пропущенный через перегонный куб, — в общем, чего только не использовали. Я удивился, что Алетия, с ее странной заботой о секретности, не прибегла к такому способу. Хотя, решил я, это и к лучшему. У меня не было желания уподобляться алхимику или фармацевту, возясь с плошками воды и угольной пылью из каминного ящика. Поскольку именно таким образом дешифруют подобные невидимые послания. Сообщения, написанные особыми чернилами, сделанными, к примеру, из растворенных квасцов — вещество, которое чаще используют, чтобы останавливать кровотечение, или для приготовления клея, или при выделке кожи, — можно прочитать, лишь намочив их: только тогда кристаллы этого вещества проявятся на бумаге. А если чернила сделаны из козьего молока или гусиного жира, то листок надо сначала посыпать отрубями, и тогда буквы, словно по волшебству, возникнут из небытия. При другом изощренном методе используют чернила, сделанные из гнилой древесины ивняка, — этот тип чернил виден только в совершенно темной комнате, точно так же как сделанный по другому рецепту, который включает в себя, сколько я помню, выделения жуков-светляков. Я даже читал где-то, что из смеси хлористого аммония и прокисшего вина тоже делают чернила. Послания, написанные этой дурно пахнущей бурдой, вроде бы оставались невидимыми, если только получатель не оказывался достаточно сообразительным, чтобы подержать бумагу над пламенем свечи.
Но не было никаких свидетельств того, что на моем клочке бумаги писали подобными чернилами поэтому я отложил в сторону листок и достал с полки первую из моих книг по дешифровке.
Что ж, вероятно, в наш век, с его научным духом, мы еще не полностью изжили эти старые обманные трюки. Спрос на книги по дешифровке подозрительно высок, немало их я заметил и в Понтифик-Холле. И конечно, чуть ли не целая полка была посвящена искусству стеганографии. Сейчас, сидя перед кучей этих книг, разложенных передо мной, точно готовые к ощипыванию тетерева, я отметил, что большинство из них напечатано в Лондоне в течение последних двадцати лет. Да, в нашем столетии определенно высоко ценят искусство хранить — и раскрывать — тайны. И кто бы стал нас обвинять, я полагаю, после стольких лет войн, заговоров и интриг?
На моих полках обнаружилась Steganographia Иоганна фон Гейденберга, известного под именем Иоанн Тритемий, — этот монах-бенедиктинец якобы сумел вызвать дух покойной жены императора Максимилиана I [72]. Имелись также Magia naturalis [73] оккультиста Жана Батиста делла Порты, который основал некую «Тайную Академию» в Неаполе, а также De cifris [74], написанная Леоном Альберти [75], чьим величайшим изобретением стал «шифровальный диск», то есть два медных диска, один внутри другого, которые вращаются в разные стороны. Была у меня также книга английского автора Джона Уилкинса, женатого на сестре Оливера Кромвеля. И еще я владел экземпляром самого знаменитого учебника по криптографии — шестисотстраничного труда Блэза де Виженера Traicte des chiffres, ou secretes manieres d'escrire [76], впервые опубликованного в Париже в 1586 году. Экземпляр этой уникальной книги, как мне помнилось, был также и в библиотеке Понтифик-Холла.
Целых два часа просидел я сгорбившись над этой бумажкой и растерянно покачивал головой, пытаясь понять смысл — сперва смысл книг по криптографии, затем — смысл шифра, который я собирался разгадать с помощью их туманных указаний. Идея шифра достаточно проста. Это своего рода маскарад: имеется некая заместительная последовательность букв, за которой прячут свой облик истинные буквы. Исходные буквы изменяют в соответствии с произвольным, заранее выбранным правилом, которое зовется кодом, или языком шифровки. Как любой язык, такой код имеет свои особые законы и правила. Таким образом, дешифровка подразумевает знание или же выявление использованных законов и правил с целью установления подлинных значений самозванцев, спрятавшихся под чужими масками. Вопрос, стало быть, в том, каким образом эти маски снять. Обычно получатель шифрованного послания открывает эту тайну посредством ключа, то есть основных правил, объясняющих язык шифровки. В таком ключе может, например, оговариваться, что истинные буквы смещены на два места по алфавиту, то есть:
ABCDEFGHIKLMNOPQRSTUVWXYZ
CDEFGHIKLMNOPQRSTUVWXYZAB
В данном случае произведен сдвиг двух букв направо, и шифровальщик просто заменяет буквы верхней строки на соответствующие им буквы из нижней строки, а дешифровщик сдвигает их обратно на две буквы. Эта довольно примитивная система известна как «алфавит Цезаря», поскольку впервые ее использовал Юлий Цезарь для связи со своими войсками в Испании и Сирии. Системы такого типа, как поясняли лежащие на моем столе книги, можно довольно легко разгадать. Например, согласно подсчетам наборщиков, чаще всего в английских словах встречается буква E, на втором месте — A, на третьем — O, затем — N, и так далее. Из слов чаще всего попадается, конечно, определенный артикль the. И вот, располагая этими скромными сведениями, дешифровщик должен сначала определить, какая буква встречается чаще других. По-видимому, это будет не E, поскольку, как и все другие буквы, E прячется под своей маской. Допустим, такой буквой оказалась X, значит, она является кандидатом на букву E. И если эта буква часто встречается в соединении с двумя другими, то есть основание предполагать, что данное трио представляет определенный артикль, что, кроме всего прочего, позволяет узнать еще две буквы.
Или, точнее, мы надеемся, что узнали их. Но нужно действовать осторожно. Для продвигающегося наугад дешифровщика может быть расставлено много ловушек. Слово может быть написано задом наперед или изменено каким-то иным способом. Бывают также «пустышки» — буквы, не имеющие никакого значения и вставленные в слова лишь затем, чтобы сбить дешифровщика со следа. Ключ может оговаривать, например, что буква Y является «пустышкой» и, следовательно, в незашифрованном тексте она совершенно лишняя. А еще ключ может оговаривать, что каждую пятую букву в шифровке нужно пропускать или что учитывать следует лишь вторую букву в каждой строке. А иногда определенный артикль и даже сама буква E могут быть и вовсе пропущены.
Ум заходил за разум от всех этих хитроумных ловушек, поэтому я переключился с книг о способах тайнописи на саму шифровку. К этому времени солнце за окном уже обернулось пушистым оранжевым снегирем, и ночной сторож, проходя туда-сюда по мосту, звякал своим колокольчиком. Как выяснилось, чаще всего в моем тексте встречалась буква K, их я насчитал одиннадцать штук. Я сделал замены, исходя из предположения, что K означает E, откуда логически следовало, что шифровальный алфавит имеет шестибуквенный сдвиг вправо относительно истинного алфавита. Но после этих элементарных замен послание не стало более понятным. Очевидно, мой шифровальщик превзошел в хитроумии Юлия Цезаря.
Поэтому я решил, что он, должно быть, использовал систему, известную шифровальщикам под названием le systeme Vigenere [77], — более сложный способ, когда некое ключевое слово используется для того, чтобы сначала замаскировать, а потом выявить буквы истинного текста. Согласно Виженеру, такое ключевое слово является путеводной нитью для буквенного лабиринта: золотой клубок, который дешифратор разматывает, двигаясь извилистыми путями. Слово это необходимо, чтобы определить, какие шифрованные алфавиты — зачастую штук шесть или семь — использовались для кодировки исходного текста. Обычно это бывает одно слово, но бывает и два или три, а возможно, даже целая фраза. Сам Виженер рекомендует фразу, поскольку чем длиннее ключевое слово, тем труднее разгадать шифр.
И вновь я почувствовал растерянность перед сложностью решаемой мною задачи. Я со скрипом открыл «Трактаты» Виженера и, спотыкаясь, начал разбираться в архаичных французских пассажах, пытаясь постичь суть длинных буквенных колонок и таблиц, заполнявших страницу за страницей. Видимо, подобные шифровки практически невозможно разгадать без ключевого слова, поскольку для одного послания могло использоваться до дюжины кодов.
Наконец-то я хотя бы понял, что эта система Виженера, в сущности, совсем не сложна, по крайней мере по своей идее, а как способ шифровки текстов она весьма остроумна, чтобы не сказать — пугающе эффективна и действенна. Изучая «Трактаты», я осознал величие Виженера как мага или колдуна, пользовавшегося в своих опытах скорее словами и буквами, нежели огнем или химическими соединениями, — словами и буквами, чьи очертания изменялись по некой магической формуле или мановению волшебной палочки.
Суть его системы, подобно методу Цезаря, заключается в алфавитных заменах, но заменах более сложных и разнообразных, при которых буквы исходного текста заменяются одним из двадцати пяти шифровальных алфавитов. Буква A исходного текста может заменяться, например, буквой C шифровального алфавита, как в «алфавите Цезаря». Но отсюда еще не следует, что буква B будет заменяться на D: ее может с равной вероятностью заменить любая из оставшихся двадцати четырех букв. И это также не означает, что буква C в шифровке будет всегда служить маской для буквы A исходного текста, поскольку A также может изменить свое значение. Ибо подстановочной таблицей Виженера любую букву исходного текста по горизонтальной оси может заменить любая другая из нижних или находящихся левее столбцов, согласно коду шифровки
ABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZ
BCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZA
CDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZAB
DEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABC
EFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCD
FGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDE
GHIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEF
HIJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFG
IJKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGH
JKLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHI
KLMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJ
LMNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJK
MNOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKL
NOPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLM
OPQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMN
PQRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNO
QRSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOP
RSTUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQ
STUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQR
TUVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRS
UVWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRST
VWXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTU
WXYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUV
XYZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVW
YZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWX
ZABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXY
ABCDEFGHIJKLMNOPQRSTUVWXYZ
Таким образом, букву B исходного текста в верхней горизонтальной строке может заменить любая из двадцати шести букв, имеющихся в двадцати шести строках кодирующих алфавитов, расположенных ниже. Дешифровщик узнает, какой из этих двадцати шести алфавитов выбрать, только благодаря ключевому слову, нескольким буквам, чья структура вполне логична, но которые по действенности не уступают магическим заклинаниям, превращающим неблагородный металл в слиток золота. Это заклинание начинает действовать, когда буквы ключевого слова многократно накладываются на буквы шифра, так что каждой букве ключевого слова соответствует при каждом повторении одна из букв зашифрованного текста. Затем производится снятие масок. Значения букв в шифровке изменяются в соответствии с буквами того алфавита, применить который указывает дешифровщику ключевое слово. В результате последовательной замены всех букв происходит некая текстовая метаморфоза, и в результате спрятанная надпись обретает определенную форму, подобно тому как написанное квасцами послание проявляется после погружения в воду, то есть его структура перестраивается неким предопределенным образом. Процесс дешифровки становится простым и понятным, словно мы, переворачивая игральные карты, узнаем их достоинство или срываем атласную маску, дабы открыть лицо злодея.
Мне очень понравилась идея ключа, с помощью которого можно открыть самые хитрые секреты — ключевого слова или фразы, которая, словно по божественному соизволению, создает порядок из хаоса. Виженер вовсе не был чародеем. Нет, его система принадлежала нашему новому времени, времени Кеплера, Галилея и Фрэнсиса Бэкона, веку, в котором внешняя скорлупа отбрасывалась и на всеобщее обозрение представлялось ядро истины. Его система укрепила мою веру в человеческий разум, способный проникнуть в глубины любой тайны. И потому — что удивительного, если этот клочок бумаги, сопоставленный с секретными словами, поможет мне проникнуть в тайну сэра Амброза Плессингтона?
Если не считать того, что я не знал пока необходимого ключевого слова. Потрясенный, я отложил все книги в сторону, когда ночная стража возвестила о наступлении десяти часов вечера. Лучшим помощником в таком деле мне по-прежнему представлялся мой кузен Эразмус. За многие годы я снабдил его множеством книг по дешифровке, и ходили слухи, что он даже занимался криптографическими изысканиями для Кромвеля. В общем, я решил, что кому, как не ему, знать, что делать с этим загадочным текстом. Но о моих подозрениях касательно содержания этой криптограммы (а я думал, что она сообщает, где спрятаны богатства сэра Амброза) я писать ему не собирался. "Мой дорогой Эразмус ", — начал я, удивляясь тому, что моя рука слегка дрожит от волнения.
Когда я закончил письмо, на улице уже совсем стемнело и колокола Святого Магнуса пробили одиннадцать раз. Очевидно, надо поспешить, если я хочу успеть отправить его с последней почтовой каретой. Но тут я вздрогнул, совершенно неожиданно, при мысли еще об одном срочном деле.
«Вам нечего бояться, господин Инчболд. Вы будете в полной безопасности. Я обещаю…»
Я потянулся за курткой, не отводя пристального взгляда от шифровки на столе, и крошечная щель сомнения, появившаяся в первый вечер моего пребывания в Понтифик-Холле, стала шире, и тогда я, подчиняясь внезапному импульсу, опустился на кони возле письменного стола и, приподняв две незакрепленные половицы, засунул между ними этот листок бумаги. Чуть подумав, я отправил туда же список пропавших книг и письмо Алетии, присовокупив к ним двенадцать соверенов аванса, — все, что говорило о моей связи с Понтифик-Холлом. Затем, аккуратно вернув доски на место, я прикрыл их двумя стопками книг и, лавируя между остальными громоздившимися на полу изданиями, направился к винтовой лестнице.
— Сэр…
Я уже прошел половину лестницы. Полускрытое ночным колпаком лицо Монка появилось на лестничной клетке. Я даже вздрогнул от страха.
— Я собираюсь прогуляться, — заявил я ему. Даже в темноте было заметно, как его брови удивленно поползли вверх. Я редко осмеливался выходить из дома после наступления темноты, а если и выходил, то обычно не дальше чем до «Веселого лодочника». Даже днем в Лондоне было страшновато, а уж ночами, судя по моему скудному опыту, он представлял собой нечто совершенно ужасное. Решительность почти покинула меня. — Я ненадолго, — добавил я. — Мне надо отправить письмо.
— Позвольте мне, сэр. — Он начал спускаться по закручивающимся ступенькам. Отправка писем входила в немалое число возложенных на него обязанностей.
— Нет-нет, — остановил я его взмахом руки. — Я совсем засиделся в этой карете, — пояснил я, разминая ноги и потирая поясницу, чтобы успокоить его. — Именно прогулки мне сейчас и не хватает. А ты, Монк, пожалуйста, ложись спать.
Ночной колпак исчез. И спустя минуту я вышел из дома и зашагал по мостовой. Улицы за воротами были пустыми и темными. Попадавшиеся время от времени ночные фонари — тускло-желтые пятна у фасадов домов — едва освещали мне путь. Издалека донесся колокольчик ночного сторожа. Втянув голову в плечи, я поспешил за своей тенью, ступая с неуверенностью человека, идущего по яичным скорлупкам.
Ближайшая к «Редкой Книге» почта находится на Тауэр-стрит, около Ботольф-лейн. Я без труда нашел ее и, опустив письмо в щель почтового ящика (этакое крепко сколоченное сооружение, прикованное к стене цепью), под вечерний звон быстро пошел обратно по Фиш-стрит-хилл. Услышав этот погребальный сигнал, двое часовых слегка оживились, собираясь закрыть скрипучие ворота моста. Решетка начала медленно опускаться. Я успел как раз вовремя проскочить под ней и с радостью увидел вновь черно-белый корпус моего «Редкого Дома», чей силуэт вздымался передо мной на фоне темного неба.
Через полчаса мое письмо вынули из ящика и доставили в отдел внутренних доставок, который занимал верхний этаж Почтового двора на Клок-лейн. Здесь при свете свечного огарка, среди хаоса ярлыков и печатей, веревку отрезали перочинным ножиком, а запечатанное облаткой письмо аккуратно вскрыли, чтобы служащий мог переписать его слово в слово. Затем писарь отнес копию на нижний этаж, в комнату побольше, где другой чиновник сидел за письменным столом, барабаня по нему пальцами правой руки. Сидел он спиной к двери.
— Сэр Валентайн, — пробормотал вошедший, по имени Оттермоул.
— В чем дело?
— Еще письмо, сэр. Из «Редкого Дома».
Сэр Валентайн повернулся, скрипнув кожаным креслом. Писарь положил копию письма на стол и, поднявшись на свой этаж, вновь сложил письмо по старым складкам и аккуратно запечатал его каплей воска. Теперь письмо также отправлялось на первый этаж. Возле дверей стояло полдюжины сумок с медными оковками. Сэр Валентайн уже куда-то исчез. На улице, в тесном каретном дворе, упряжку лошадей запрягали в почтовую карету, которая должна прибыть в Оксфорд примерно через пятнадцать часов, сделав по пути пять остановок.
Оттермоул поднялся по лестнице обратно в свой отдел внутренних доставок. За время его короткого отсутствия на столе появилась новая пачка запечатанных писем. Вздохнув, он сел перед своим свечным огарком и, вооружившись ножичком, собрался разрезать бечевку очередного письма. Как обычно, ему предстояло работать всю ночь.
Глава 2
Окаймленный дымкой ноябрьского тумана Пражский замок, возвышавшийся на другом берегу Влтавы, выглядел спокойным и мирным. Всю ночь валил густой снег. Умолкли даже фонтаны во внутренних дворах, их журчащие воды замерзли, а арки и ворота покрылись слоем свежевыпавшего снега в несколько дюймов толщиной. Под крепостными валами едва различались очертания садов и аллей с подстриженными деревьями, четкий порядок которых нарушали беспорядочные трещины теней. Пожар в Испанских залах уже несколько часов как утих — слишком мало там оставалось книг, чтобы дать пищу огню, — но призрак черного дыма неподвижно висел в воздухе. Казалось, весь замок плывет в каком-то молчаливом взвешенном состоянии, выжидающе затаив дыхание. Но вот послышались редкие оружейные выстрелы, пока далекие; постепенно они становились все ближе и громче. Времени оставалось мало, самое большое день до того, как солдаты переправятся через Влтаву и ворвутся в ворота Старого города. А еще могут появиться казаки, о которых рассказывают такие ужасы.
Стоя на балконе дома, выходящего на Староместскую площадь, Эмилия вздохнула, выпустив легкое облачко пара, и прислушалась к доносившимся снизу крикам. Исход продолжался. Кучки слуг старательно закрепляли корзины на вьючных мулах или набрасывали брезентовые чехлы на перегруженные повозки и фургоны, чьи колеса избороздили весь снег на площади. Мужчины трудились всю ночь. Внизу стояло пятьдесят с гаком телег, в основном уже загруженных и запряженных ломовыми лошадьми и рыжеватыми волами, которые с сонным видом покачивали головами из стороны в сторону. Этот караван огибал всю площадь и исчезал где-то на окутанных туманом улочках. По утоптанному снегу носились ливрейные пажи; несколько верховых легким галопом курсировали вдоль фургонов с вещами, извергая английские и немецкие проклятия. На противоположной стороне площади, под часовой башней городской ратуши, подковывали тяжеловоза. Приглушенный стук молота долетал до балкона спустя долю секунды после удара кузнеца, и оттого все зрелище казалось фальшивым и безумным — словно некий чародей плохо оживил картину.
Сжав руками покрытые инеем перила, Эмилия подалась вперед, навстречу морозному воздуху, и пристально смотрела поверх покрытых снегом труб и крыш на запад, туда, где в пяти милях от города высилась Белая гора, сокрытая завесой серого тумана. Летний дворец захватили этой ночью. Убили всех — и солдат, и придворных. Ее взгляд скользнул вниз по склону холма к Влтаве, где заржавленные клинки порой посверкивали под соломенными крышами в пробитых стенах оштукатуренных домов. Она мельком увидела жуткий балет, исполняемый телами, уносимыми рекой вниз по течению, — с раскинутыми руками, с фалдами мундиров, вздымающимися за спиной подобно крыльям ангелов. Моравские пехотинцы. Прошлым вечером, ища спасения в Старом городе, они пытались, но не смогли переплыть реку.
Спасение? Эмилия опустила глаза и, отойдя от перил, получше запахнула плащ на плечах. Всю ночь тут ходили слухи, один хуже другого. Войскам из Трансильвании, впрочем как и из Англии, так и не удалось дойти до Праги, а мадьярская кавалерия либо была разбита, либо перешла на сторону императора. А первые казаки уже появились на вершине горы и начали спускаться по склону в сторону моста, чьи ворота не смогут надолго задержать их. Католики торжествовали. Прага будет разграблена, а ее жителей бросят в тюрьмы и подвергнут пыткам, всех до единого, кого не успеют истребить. Господи, спаси их души!
Только короля Фридриха никто не возьмет в плен. Он уже бежал в Глатц и спрятался в своей крепости, как утверждали другие слухи. Но королева все еще здесь, в этом доме, и также готовится к бегству. Всю ночь Эмилия слышала резкие повизгивания ее обезьянки, всю ночь хлопали двери ее покоев, пропуская и выпуская толпы посланников и советников. Сейчас наступало время, когда паж или звон колокольчика обычно призывали Эмилию и других придворных дам на длительную церемонию облачения королевской особы в одеяния из шелка и дамаста, церемонию застегивания пуговок, завязывания бантиков, нанизывания украшений и, наконец, завивания волос горячими щипцами, завершающего волшебное превращение изящной и хрупкой Елизаветы в королеву Богемии. Но нынешним утром не было слышно ни призыва пажа, ни звона колокольчика. Может, про нее забыли? Здесь она также не нашла никаких следов Вилема, ни в доме, ни на площади, а дым по-прежнему не поднимался из труб на Злате уличке. И вот она стояла на балконе — позавтракать было нечем, почитать нечего — и ждала.
На площади раздался крик, и она, взглянув вниз, увидела сэра Амброза Плессингтона, тяжелой походкой вышагивающего по снегу. Он-то, по крайней мере, вполне обычное явление и постоянно попадается ей на глаза. Прошлой ночью он сопроводил ее наверх в отведенную для нее комнату и, не сказав ни слова, удалился, держа под мышкой свой переплетенный в кожу манускрипт. Сегодня утром этой книги у него уже не было, хотя он следил за погрузкой ящиков с книгами в один из фургонов, приподнимая своим ятаганом их крышки, а потом накрепко забивая молотком. Должно быть, грузили не меньше сотни ящиков. Девушка уже десятый раз задавалась вопросом, что же он делал вчера вечером в библиотеке. Может, именно он стоял за исчезновением Вилема? Ведь они, судя по всему, знакомы друг с другом. Возможно даже, Вилем участвовал в каком-то тайном заговоре, который и привел в Прагу этого англичанина. От Вилема она узнала, что в библиотеке помимо множества книг и рукописей есть секретный архив, запертое подземное помещение, где хранятся самые ценные и даже опасные книги, внесенные в Index Librorum Prohibitorum, Ватиканский список запрещенных книг. Лишь горстка людей имела доступ в это таинственное убежище. Сотни ученых ежегодно приезжали в Прагу, чтобы ознакомиться с библиотекой, — ученые, чье появление, подобно ласточкам или кукушкам, возвещало о наступлении весны. Но никому и никогда не позволялось заглянуть в книги секретного архива. Даже Вилему, хранителю библиотеки, не разрешалось читать их. Среди них есть трактаты, пояснял он, таких религиозных реформаторов, как Гус и Лютер, брошюры их последователей и множество других еретических книг. Хранились там и труды знаменитых астрономов, к примеру «Об обращении небесных сфер» Коперника и сочинение Галилея о приливах и отливах, а также разнообразные трактаты, как о комете 1577 года, так и о новой звезде, что появилась в созвездии Лебедя, — считалось, что все эти книги противоречат свято чтимой мудрости Аристотеля. Вилем не одобрял такую секретность, особенно когда дело касалось научных изысканий. Как много вечеров на Злате уличке провела Эмилия, выслушивая его гневные проклятия насчет Index Librorum Prohibitorum! Книги, подобные трудам Коперника и Галилея, должны побуждать ученых и астрономов к спорам, настаивал он, дабы отбросить старые предрассудки, просветить невежественных и наставить мир на путь великого обновления знаний. Какие бы мудрствования ни содержались в этих книгах, они выглядят опасными лишь постольку, поскольку их прячет от мира горстка скрытных людей, подобных кардиналам Святой палаты, которые желали править народами подобно тиранам.
Стоя на балконе дома, выходящего на Староместскую площадь, Эмилия вздохнула, выпустив легкое облачко пара, и прислушалась к доносившимся снизу крикам. Исход продолжался. Кучки слуг старательно закрепляли корзины на вьючных мулах или набрасывали брезентовые чехлы на перегруженные повозки и фургоны, чьи колеса избороздили весь снег на площади. Мужчины трудились всю ночь. Внизу стояло пятьдесят с гаком телег, в основном уже загруженных и запряженных ломовыми лошадьми и рыжеватыми волами, которые с сонным видом покачивали головами из стороны в сторону. Этот караван огибал всю площадь и исчезал где-то на окутанных туманом улочках. По утоптанному снегу носились ливрейные пажи; несколько верховых легким галопом курсировали вдоль фургонов с вещами, извергая английские и немецкие проклятия. На противоположной стороне площади, под часовой башней городской ратуши, подковывали тяжеловоза. Приглушенный стук молота долетал до балкона спустя долю секунды после удара кузнеца, и оттого все зрелище казалось фальшивым и безумным — словно некий чародей плохо оживил картину.
Сжав руками покрытые инеем перила, Эмилия подалась вперед, навстречу морозному воздуху, и пристально смотрела поверх покрытых снегом труб и крыш на запад, туда, где в пяти милях от города высилась Белая гора, сокрытая завесой серого тумана. Летний дворец захватили этой ночью. Убили всех — и солдат, и придворных. Ее взгляд скользнул вниз по склону холма к Влтаве, где заржавленные клинки порой посверкивали под соломенными крышами в пробитых стенах оштукатуренных домов. Она мельком увидела жуткий балет, исполняемый телами, уносимыми рекой вниз по течению, — с раскинутыми руками, с фалдами мундиров, вздымающимися за спиной подобно крыльям ангелов. Моравские пехотинцы. Прошлым вечером, ища спасения в Старом городе, они пытались, но не смогли переплыть реку.
Спасение? Эмилия опустила глаза и, отойдя от перил, получше запахнула плащ на плечах. Всю ночь тут ходили слухи, один хуже другого. Войскам из Трансильвании, впрочем как и из Англии, так и не удалось дойти до Праги, а мадьярская кавалерия либо была разбита, либо перешла на сторону императора. А первые казаки уже появились на вершине горы и начали спускаться по склону в сторону моста, чьи ворота не смогут надолго задержать их. Католики торжествовали. Прага будет разграблена, а ее жителей бросят в тюрьмы и подвергнут пыткам, всех до единого, кого не успеют истребить. Господи, спаси их души!
Только короля Фридриха никто не возьмет в плен. Он уже бежал в Глатц и спрятался в своей крепости, как утверждали другие слухи. Но королева все еще здесь, в этом доме, и также готовится к бегству. Всю ночь Эмилия слышала резкие повизгивания ее обезьянки, всю ночь хлопали двери ее покоев, пропуская и выпуская толпы посланников и советников. Сейчас наступало время, когда паж или звон колокольчика обычно призывали Эмилию и других придворных дам на длительную церемонию облачения королевской особы в одеяния из шелка и дамаста, церемонию застегивания пуговок, завязывания бантиков, нанизывания украшений и, наконец, завивания волос горячими щипцами, завершающего волшебное превращение изящной и хрупкой Елизаветы в королеву Богемии. Но нынешним утром не было слышно ни призыва пажа, ни звона колокольчика. Может, про нее забыли? Здесь она также не нашла никаких следов Вилема, ни в доме, ни на площади, а дым по-прежнему не поднимался из труб на Злате уличке. И вот она стояла на балконе — позавтракать было нечем, почитать нечего — и ждала.
На площади раздался крик, и она, взглянув вниз, увидела сэра Амброза Плессингтона, тяжелой походкой вышагивающего по снегу. Он-то, по крайней мере, вполне обычное явление и постоянно попадается ей на глаза. Прошлой ночью он сопроводил ее наверх в отведенную для нее комнату и, не сказав ни слова, удалился, держа под мышкой свой переплетенный в кожу манускрипт. Сегодня утром этой книги у него уже не было, хотя он следил за погрузкой ящиков с книгами в один из фургонов, приподнимая своим ятаганом их крышки, а потом накрепко забивая молотком. Должно быть, грузили не меньше сотни ящиков. Девушка уже десятый раз задавалась вопросом, что же он делал вчера вечером в библиотеке. Может, именно он стоял за исчезновением Вилема? Ведь они, судя по всему, знакомы друг с другом. Возможно даже, Вилем участвовал в каком-то тайном заговоре, который и привел в Прагу этого англичанина. От Вилема она узнала, что в библиотеке помимо множества книг и рукописей есть секретный архив, запертое подземное помещение, где хранятся самые ценные и даже опасные книги, внесенные в Index Librorum Prohibitorum, Ватиканский список запрещенных книг. Лишь горстка людей имела доступ в это таинственное убежище. Сотни ученых ежегодно приезжали в Прагу, чтобы ознакомиться с библиотекой, — ученые, чье появление, подобно ласточкам или кукушкам, возвещало о наступлении весны. Но никому и никогда не позволялось заглянуть в книги секретного архива. Даже Вилему, хранителю библиотеки, не разрешалось читать их. Среди них есть трактаты, пояснял он, таких религиозных реформаторов, как Гус и Лютер, брошюры их последователей и множество других еретических книг. Хранились там и труды знаменитых астрономов, к примеру «Об обращении небесных сфер» Коперника и сочинение Галилея о приливах и отливах, а также разнообразные трактаты, как о комете 1577 года, так и о новой звезде, что появилась в созвездии Лебедя, — считалось, что все эти книги противоречат свято чтимой мудрости Аристотеля. Вилем не одобрял такую секретность, особенно когда дело касалось научных изысканий. Как много вечеров на Злате уличке провела Эмилия, выслушивая его гневные проклятия насчет Index Librorum Prohibitorum! Книги, подобные трудам Коперника и Галилея, должны побуждать ученых и астрономов к спорам, настаивал он, дабы отбросить старые предрассудки, просветить невежественных и наставить мир на путь великого обновления знаний. Какие бы мудрствования ни содержались в этих книгах, они выглядят опасными лишь постольку, поскольку их прячет от мира горстка скрытных людей, подобных кардиналам Святой палаты, которые желали править народами подобно тиранам.