Страница:
— Нас пятеро и мы нуждаемся в помощи! Нас пятеро и мы, мать вашу, нуждаемся в ПОМОЩИ! Вертушка исчезла в облаках.
— Маккарти! — окликнул он, едва на пороге показался Бивер. — Откройте или мы сломаем дверь!
— Убирайтесь, — возопил Маккарти писклявым, каким-то не своим голосом. — Мне нужно просраться, вот и всё, НУЖНО ПРОСРАТЬСЯ! Если я смогу просраться, всё будет в порядке.
Такая откровенная грубость из уст человека, по-видимому, считавшего причитания «О Боже» и «Господи» выражениями на грани допустимого, перепугали Джоунси куда больше, чем окровавленные простыня и бельё. Он обернулся к Биверу, не обращая внимания на то, что тот весь в снегу и походит на Деда Мороза.
— Идём, помоги ломать дверь. Нужно как-то ему помочь.
Бивер показался ему растерянным и измученным. На щеках медленно таял снег.
— Ни за что. Тот малый в вертолёте сказал что-то насчёт карантина: а если он заразный и вообще? Вспомни эту красную штуку у него на лице…
Несмотря на собственные отнюдь не великодушные чувства по отношению к Маккарти, Джоунси с трудом сдерживался, чтобы не отвесить оплеуху старому дружку. В марте прошлого года он сам лежал, истекая кровью, на мостовой Кембриджа. А если бы прохожие отказались дотронуться до него, боясь СПИДа? Оставили без помощи? Прошли мимо лишь потому, что под рукой не нашлось резиновых перчаток?
— Бив, мы уже общались с ним, так что если это действительно инфекция, мы скорее всего уже её подхватили. Ну, что скажешь?
Бивер предпочёл промолчать. В мозгу Джоунси привычно щёлкнуло, и на мгновение он увидел Бивера, с которым вместе вырос, мальца в старой потёртой мотоциклетной куртке, который кричал: «Эй, парни, кончай! Да КОНЧАЙ же, мать вашу!»
Увидел — и понял, что всё в порядке.
Бивер выступил вперёд:
— Эй, Рик, как насчёт того, чтобы открыть? Мы всего лишь хотим помочь.
В ответ — ни звука. Ни стона, ни дыхания, ни шороха одежды. Только мерное гудение генератора и тающий «плюх» вертолёта.
— Ладно, — сказал Бивер и неожиданно перекрестился. — Придётся вломиться.
Они вместе отступили, повернулись боком к двери, бессознательно подражая копам из полицейских сериалов.
— На счёт «три», — велел Джоунси.
— А твоя нога выдержит, старик?
По правде говоря, бедро и нога как на грех разнылись, хотя Джоунси до последней минуты этого не сознавал.
— Ну да, а мой зад — повелитель мира.
— На счёт «три». Готов. — И дождавшись, пока Бивер кивнёт, скомандовал:
— Один… два… три…
Они одновременно ринулись к двери, ударили в неё плечами. Дверь подалась с такой абсурдной лёгкостью, что они, хватаясь друг за друга и спотыкаясь, с ходу ввалились в ванную. И тут же поскользнулись на мокром от крови кафеле.
— А, блядство, — прошипел Бивер, прикрывая ладонью рот, в котором на этот раз не было зубочистки. — Блядство, дьявол, блядство!
Джоунси обнаружил, что не может ответить.
Женщина в мешковатом пальто ничего не ответила. Лежала на засыпанном опилками брезенте и молчала. Питу был виден только один глаз, смотревший на него, пли сквозь него, или в центр закрученной рулетом вселенной. Кто знает? Мурашки по коже бегут.
Между ними весело потрескивал огонь, вытесняющий холод и обдающий теплом щёки. Пит огляделся. Генри ушёл с четверть часа назад и, по расчётам Пита, вернётся не раньше чем часа через три. Три часа, когда ему уже сейчас не по себе под жутким стеклянным взглядом незнакомки.
— Леди, — повторил он, — вы меня слышите?
Молчание. Правда, однажды она зевнула, и Пит заметил, что во рту не хватает половины чёртовых зубов. Какого хрена с ней сотворили?
Но так ли уж ему хотелось это знать?
И да, и нет, немного подумав, решил Пит. Конечно, его разбирало любопытство, а кого бы не разбирало на его месте, но в то же время лучше от этого держаться подальше. Зачем ему нужно знать, кто она, кто этот самый Рик и что с ним стряслось. «Они вернулись! — визжала женщина, завидев огни в небе. — Вернулись!»
— Леди! — позвал он в третий раз.
Молчание.
Она упомянула, что Рик — единственный, кто остался, а потом кричала: «Они вернулись», возможно, имея в виду огни, но с тех пор лишь непрерывно пукала и рыгала, если не считать зевка, обнажившего беззубые дёсны… И этот взгляд… жуткий остекленевший взгляд. Генри нет всего пятнадцать минут: он ушёл в пять минут первого, а теперь на часах Пита — двенадцать двадцать. Этот хренов день грозит оказаться чертовски долгим, и если он выдержит его, не сломавшись (он всё время думал об одной истории, которую они читали в восьмом классе, только не мог вспомнить, кто её написал, о парне, который убил старика, потому что не мог выносить его взгляда, но в то время Пит не понимал таких вещей, зато теперь понял, лучше не надо, да, сэр), значит, необходимо чем-то подкрепиться.
— Леди, вы меня слышите? Ничего. Только жуткий стекленеющий взгляд.
— Мне нужно вернуться к машине. Я вроде как забыл кое-что. Но с вами ничего не случится, верно ведь?
Ответа он не дождался. И тут она снова выпустила газы с неприятным визгом циркулярной пилы и натужно сморщилась, как от боли… судя по звукам, это, наверное, и в самом деле больно. И хотя Пит постарался повернуться спиной, смрад всё равно ударил в ноздри, тухлый, зловонный, какой-то нечеловеческий. Но и на вонь навоза это не походило. В детстве он работал на Лайонела Силвестра и выдоил немалое количество коров, а они иногда пердели, как раз когда сидишь на табуретке и дёргаешь за вымя: тяжёлый запах перебродившей зелени, болотный дух. Но этот был совсем другой. Похоже на… словно ты снова вернулся в детство и держишь свой первый химический набор, а потом устаёшь от дурацких надоедливых опытов, тщательно изложенных в брошюре, съезжаешь с катушек и смешиваешь всё дерьмо подряд, чтобы посмотреть, а вдруг взорвётся.
И именно это, понял Пит, отчасти не даёт ему покоя. Действует на нервы. Конечно, это идиотизм. Люди не взрываются просто так, верно? Но всё же без помощи не обойтись. Потому что от неё у него сердце в пятки уходит.
Он подбросил в огонь два полена, принесённых Генри, подумал и добавил третье. Над костром поднялся сноп золотистых искр, закружился вихрем и растаял.
— Я вернусь до того, как всё это прогорит, но если захотите подкинуть ещё дровишек, не стесняйтесь. Договорились?
Молчание. Ему вдруг захотелось хорошенько её тряхнуть, но между ним и машиной лежали полторы мили, да столько же обратно. Нужно беречь силы. Кроме того, она, возможно, снова пукнет. Или рыгнёт прямо ему в физиономию.
— Значит, так тому и быть. Молчание — знак согласия, как любила говаривать миссис Уайт в четвёртом классе.
Пит поднялся, хватаясь за колено, гримасничая и оскальзываясь, почти падая, но наконец выпрямился, только потому, что не мог обойтись без пива, просто не мог, а кроме него, никому пива не раздобыть. Да, он, возможно, алкоголик. Впрочем, какое там «возможно», рано или поздно с этим придётся что-то делать, но пока он предоставлен самому себе и должен как-то крутиться. Да, потому что эта стерва отключилась, от неё ничего не осталось, кроме тошнотворных газов и этого жуткого остекленевшего взгляда. Пусть сама бросает дрова в костёр, если замёрзнет, но только она не успеет замёрзнуть, он вернётся задолго до того, как погаснет огонь. Подумаешь, полторы мили. Уж столько-то нога наверняка продержится.
— Я скоро буду, — предупредил он и помассировал коленку. Ноет, но не так уж сильно. Честное слово, не так уж сильно. Он только сложит пиво в пакет, может, прихватит коробку крекеров для стервы, раз уж всё равно будет там, и тут же пустится в обратный путь. — Уверены, что с вами всё в порядке?
Молчание. Только этот чёртов взгляд.
— Молчание — знак согласия, — повторил он и поплёлся к холму по широкой полосе, проложенной брезентом, и их собственным полузаметённым следам. Приходилось останавливаться через каждые десять — двенадцать шагов и растирать колено. Один раз он оглянулся. Костёр казался маленькой незначительной точкой в тусклом свете серенького дня.
— Бред какой-то, — сказал он и продолжил свой путь.
И пока сидел на снегу, сыпля ругательствами, осознал, что вокруг творится что-то непонятное. Большой олень прошёл мимо, даже не удостоив его взглядом, хотя ещё вчера удирал бы во все лопатки. Рядом металась рыжая белка, едва не путаясь в ногах оленя.
Пит, раскрыв от удивления рот, сидел под театрально-огромными хлопьями, похожими па тюлевое покрывало. На дороге появились другие животные, в основном олени, бредущие и скачущие опрометью, как беженцы, покидающие место катастрофы. Живая волна двигалась к востоку.
— Куда это вас несёт? — спросил он у зайца-беляка, скачущего по снегу, с прижатыми к голове ушами. — Чемпионат мира среди зверья? Отбор актёров для диснеевских мультиков? Придётся…
Он осёкся, ощутив, как мигом пересохла глотка и отнялся язык. Бурый медведь, накопивший жира перед лёжкой, переваливаясь, брёл среди редких деревьев и хотя не обратил ни малейшего внимания на Пита, иллюзии последнего относительно его статуса в больших Северных Лесах безвозвратно рассеялись. Он не что иное, как гора вкусного белого мяса, которое по какой-то нелепой случайности ещё дышит. Без ружья он куда беззащитнее белки, стелющейся под ногами оленя. Заметив медведя, та по крайней мере всегда может удрать па ближайшее дерево, взобраться на самую верхушки, куда медведь попросту не дотянется. И тот факт, что именно этот медведь даже не посмотрел в его сторону, отнюдь не может служить утешением. Где один, там и два, а следующий может оказаться не столь рассеянным.
Только уверившись, что медведь ушёл, Пит поднялся. Чёрт, как же сердце колотится! А он ещё оставил эту безмозглую пердунью одну, хотя, если медведь решит напасть, какая из него защита? Значит, нужно достать из машины ружья, своё и Генри, если, конечно, он сумеет их унести.
Следующие пять минут, которые он взбирался па вершину холма, первое место в его мыслях занимало оружие, а пиво отошло на второе. Но к тому времени, как он стал спускаться, пиво вытеснило все опасения. Сложить бутылки в мешок и повесить па плечо. И не пить на обратном пути. Высосет первую, когда снова усядется перед костром. Это будет его наградой, а нет пива лучше, чем полученное в награду.
Ты алкоголик. Алкоголик, знаешь это? Блядский алкоголик.
Ну да, и что из этого? Что ты не можешь завязать. И что на этот раз никто не узнает, как ты смылся, оставив ничего не соображающую бесчувственную женщину одну в лесу, пока сам отправился на попеки живительной влаги. Не забыть потом выкинуть пустые бутылки подальше в снег. Впрочем, Генри наверняка догадается, недаром они всегда знали друг про друга всё. И мысленная связь там или нет, приходилось признать, что натянуть нос Генри Девлину ещё никому не удавалось.
Однако Пит считал, что Генри вряд ли будет доставать его из-за пива, разве что посчитает, что пришло время потолковать об этом. Да, наверное, пришло. Может, стоит попросить помощи у Генри. Что ж, так он и сделает, рано или поздно. По и сейчас Питу было не по себе. На душе кошки скребли. Не в привычках прежнего Питера Мура бросать женщину одну, что ни говори, а поступок не слишком достойный. Но Генри… с Генри тоже было что-то неладно. Пит не знал, чувствует ли это Бивер, но был уверен, что Джоунси чувствует. Генри какой-то не такой. Отчаявшийся. Может, даже…
Сзади раздалось нечто вроде смачного хрюканья. Пит взвыл и круто развернулся. Колено снова схватило со злобной безумной силой, но он едва заметил боль. Медведь! Медведь зашёл со спины — тот, прежний, или другой…
Но это оказался не медведь, а лось, который важно прошествовал рядом с Питом, и тот, вздохнув от облегчения, снова рухнул на дорогу, сыпля непристойностями и держась за ногу.
Дурак, клял он себя, подняв лицо навстречу редким снежинкам. Алкоголик чокнутый!
Больше всего его пугало то, что на этот раз нога откажет окончательно. Скорее всего он порвал себе что-то и теперь будет валяться в снегу, бессильно наблюдая Странный Отлив Животных С Насиженных Мест, пока не вернётся Генри на снегоходе и спросит: «Какого хрена ты тут делаешь? Почему оставил её одну? А, чёрт, можно подумать, я не знал!»
Но в конце концов он умудрился снова подняться, хотя на этот раз пришлось неуклюже ковылять боком. Но всё лучше, чем лежать в снегу, в двух шагах от свежей кучи дымящегося лосиного дерьма. Отсюда уже был виден перевёрнутый «скаут», частично заметённый снегом. Пит твердил себе, что если бы последнее падение случилось по другую сторону холма, он бы вернулся назад, к женщине и костру, но теперь, когда до «скаута» рукой подать, проще идти вперёд. И что главная цель — раздобыть ружья, а пиво это так, приятное дополнение. Твердил, пока сам почти не поверил. А что же до возвращения… ну, дошлепает как-нибудь. Сумел же он добраться сюда!
Он уже был ярдах в пятидесяти от «скаута», когда в небе послышалось быстро приближающееся «плюх-плюх-плюх» лопастей вертолёта. Пит радостно вскинул голову, вознамерившись держаться до той минуты, когда сможет помахать пилотам — Бог видит, если кому-то и необходима небесная помощь, это прежде всего ему!
Но вертолёт так и не разорвал низкий потолок туч. Питу удалось, правда, на миг разглядеть тёмный силуэт, рассекавший сырое дерьмо, скопившееся прямо над ним. Размытые огни промелькнули и исчезли: стрекот быстро удалялся к востоку, в том направлении, куда бежали животные. Пит брезгливо поморщился, ощутив омерзительное облегчение, застенчиво таившееся под тонким налётом разочарования: вздумай вертолёт приземлиться, он так и не добрался бы до пива, после того, как проделал этот путь, этот проклятый путь.
Покупки рассыпались по заднему сиденью, но Пит едва взглянул на батоны, консервные жестянки и пакет с сосисками (сходившими у старика Госслина за мясо). Сейчас ему нужно было только пиво, и похоже, когда «скаут» перевернулся, на счастье Пита, разбилась всего одна бутылка. Пьяницам везёт! Пивом тоже пахло, и довольно назойливо: та бутылка, которую он пил перед аварией, расплескалась, но этот запах он любил. Не то что одеколон Генри… фу, Господи! Не лучше, чем вонь от той рехнувшейся бабы. Пит сам не понимал, почему аромат одеколона напоминал ему гроб, могилы и похоронные венки, но так уж случилось.
— С чего это ты вздумал брызгаться одеколоном в лесу, старый бродяга? — спросил он, глядя, как дыхание вырывается изо рта крошечными белыми клубами. Но будь здесь Генри, разумеется, ответил бы, что и не думал душиться, и в машине не пахнет ничем, кроме пива. И был бы прав.
Впервые за долгое время Пит вспомнил о хорошенькой риэлторше, потерявшей ключи у брайтонской аптеки. Как он сумел найти ключи, по каким, почти невидимым признакам понял, что она вовсе не собирается ужинать с ним, мало того, не хочет видеть, не желает близко подходить? Неужели учуять запах несуществующего одеколона — явление того же порядка?
Пит не знал. Понимал только, что дело плохо. Недаром запах одеколона смешался в мозгу с мыслями о смерти.
Забудь всю эту чушь, болван! Придумал себе страшилку! Одно дело — действительно у видеть линию и совсем другое — выдумывать всякие ужасы! Забудь обо всём и делай то, за чем пришёл.
— Дивная, чтоб её, идея, — сказал Пит.
Магазинные пакеты были не бумажными, а пластиковыми и к тому же с ручками: старик Госслин не чуждался прогресса. Питер потянулся за одним и внезапно ощутил болезненный укол в правой ладони. Чёртова разбитая бутылка, о которую он ухитрился порезаться, и судя по всему, достаточно глубоко. Может, это наказание за то, что ушёл от женщины. Если так, считай себя мужчиной и думай, что легко отделался.
Он сгрёб восемь бутылок, начал было выбираться из «скаута», но передумал. Неужели он тащился сюда ради вшивых восьми бутылок?
— Ну уж нет, — пробормотал Пит и подхватил ещё семь, не поленившись как следует осмотреть каждую, несмотря на то что на душе становилось всё тяжелее. Наконец он протиснулся задом в окно, изо всех сил давя паническую мысль о том, что какое-то маленькое юркое создание с острыми зубами прыгнет на него и отхватит яйца. Возмездие Питу, часть вторая.
Он не особенно трусил, но выскочил наружу куда быстрее, чем забрался внутрь, и тут колено опять схватило. Пит, застонав, покатился по снегу, глядя в небо, с которого величественно планировали последние резные хлопья, кружевные, как лучшее женское бельё, ну же, лапочка, уговаривал он колено, отпускай, сука, сволочь, не тяни!
И как раз в тот момент, когда он уже подумал, что всё кончено, боль смилостивилась. Пит с шипением выпустил воздух из лёгких и опасливо взглянул на пакет, с которого приветливо подмигивали огромные красные буквы: благодарим ЗА ПОКУПКУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ.
— Можно подумать, здесь есть какой-то другой магазин, старый ты ублюдок, — буркнул Пит, решив позволить себе бутылочку, прежде чем пускаться в обратный путь. Чёрт возьми, легче будет ноша!
Выудив бутылку, он свернул колпачок и влил в себя половину содержимого. Пиво оказалось холодным, снег, в котором он сидел, ещё холоднее, но всё же ему сразу стало легче. Пиво, как всегда, творило волшебство. Как, впрочем, скотч, водка и джин, но когда речь заходила об алкоголе, Пит полностью соглашался с Томом Т. Холлом: лучше пива ничего на свете нет.
Глядя на пакет, он снова вспомнил о морковной макушке в магазине: таинственная улыбка, узкие, как у китайцев, глаза с наплывающими на веки складочками, из-за которых таких людей когда-то назвали монголоидами, монголоидными идиотами. Это снова вернуло его к мыслям о Даддитсе, если совсем уж официально — о Дугласе Кэвелло. Пит не мог сказать, почему Дадс последнее время так упрямо сидит в голове, но пообещал себе, что как только всё это закончится, завернёт в Дерри и повидает Даддитса. Он заставит и остальных поехать с ним, и почему-то чувствовал, что слишком стараться не придётся. Даддитс, возможно, именно та причина, по которой они до сих пор остаются друзьями. Дьявол, да большинство давно и думать забыли о прежних друзьях по колледжу или высшей школе, не говоря уже о тех, с кем водились в начальной, которая теперь называлась средней, хотя Пит был уверен, что она так и осталась печальной мешаниной неуверенности, мучительных сомнений, «двоек», потных подмышек, безумных увлечений и психованных идей. Конечно, они не знали Даддитса по школе, хотя бы потому, что Даддитс никогда не ходил в среднюю школу Дерри. Дадс учился в школе Мэри М. Сноу для умственно отсталых детей, известную среди окрестной ребятни как Академия Дебилов, а иногда просто как Школа Кретинов.
В обычных обстоятельствах их пути никогда бы не пересеклись, но на Канзас-стрит перед заброшенным кирпичным зданием простиралась большая пустая площадка. На фасаде всё ещё сохранилась выцветшая вывеска: Братья Трекер, перевозки и хранение. С обратной стороны, над аркой, где загружались грузовики, было написано ещё кое-что… да, кое-что…
И теперь, сидя в снегу, но уже не чувствуя подтаявшей ледяной кашицы под задницей, даже не сознавая, что допивает вторую бутылку (первую он выбросил в заросли, через которые всё ещё продирались животные), Пит вспомнил день, когда они встретили Дадса. Вспомнил дурацкую куртку Бива, которую тот обожал, и его голос, тонкий, но властный, объявляющий конец чего-то и начало чего-то ещё, объявляющий каким-то непостижимо уверенным и всезнающим тоном, что течение их жизни необратимо изменилось как-то во вторник днём, когда они собирались стучать в баскетбол двое на двое на подъездной дорожке Джоунси, а потом, может, поиграть в парчизи на компьютере, и теперь, сидя в лесу, перед опрокинутым «скаутом», всё ещё обоняя одеколон, которым не душился Генри, поглощая сладостный яд своей жизни, держа бутылку рукой в окровавленной перчатке, продавец машин вспоминал мальчика, не оставлявшего мечту стать астронавтом, несмотря на всё возраставшие проблемы с математикой (тогда ему помогали сначала Джоунси, потом Генри, а в десятом классе он окончательно потонул, и ничья помощь уже не спасала). Он вспомнил других мальчишек, в основном Бива, перевернувшего мир пронзительным воплем:
«Эй, парни, кончай! КОНЧАЙ, мать вашу!»
Ломающийся голос подростка…
— Бивер, — произнёс вслух Пит, поднимая бутылку в приветственном салюте, и прислонился к остывшему боку «скаута». — Ты был прекрасен, старина.
А все они?
Разве все они не были прекрасны?
Он стоит за воротами, у изгороди из рабицы, ожидая, пока пройдёт поток восьмиклассников и всякой зелени вроде семиклассников, стоит, ковыряет землю носком ботинка и притворяется, что курит: одна рука прикрывает рот, вторая, с гипотетическим окурком, спрятана за ней.
Но вот с третьего этажа спускаются десятиклассники, и среди них, шествуя, как монархи, некоронованные короли, хотя Пит никогда не осмелился бы сказать вслух ничего подобного, идут его друзья, Джоунси, Бивер и Генри. И, конечно, король из королей — это Генри, которого любят все девочки, при том что он очкарик. Питу повезло с друзьями, и он знает это. И знает, что он, возможно, самый удачливый восьмиклассник в Дерри, икс там или не икс, не говоря уже о том, что благодаря друзьям ни один мудак из восьмых классов и пальцем не смеет тронуть Пита.
— Эй, Пит! — кричит Генри, едва все трое выползают из ворот. При виде Пита у Генри, как всегда, делается несколько удивлённое, но радостное лицо. — Как оно ничего, парень?
— Ни шатко ни валко, — отвечает Пит, как всегда. — А у тебя?
— ДДДТ, — кивает Генри, протирая очки. Образуй они клуб, это могло стать их девизом. Со временем они даже Даддитса научат это говорить, правда, у того выходит: «де дуго демо сё озе», один из тех даддитсизмов, которые родителям так и не дано понять, что, разумеется, приводит в восторг Пита и его приятелей.
По сейчас, когда до появления Даддитса в их жизни ещё полчаса, Пит просто повторяет за Генри:
— Да, старик, ДДДТ, День другой, дерьмо всё то же. Правда, в душе мальчишки верят только второй половине изречения, потому что в их представлении все дни одинаковы. Это Дерри, образца 1978 года, и следующий год не наступит никогда. Пусть вокруг твердят, что будущее есть, что они доживут до двадцать первого века, Генри станет адвокатом, Джоунси — писателем, Бивер — водителем-“дальнобойщиком”, ну а Пит… Пит станет астронавтом, с нашивкой НАСА на плече, но всё это бездумная болтовня, точно так же они поют в церкви по воскресеньям Апостольский Символ Веры, не вникая в смысл слов. Им куда интереснее узнать, что там под юбкой Морин Чессмен, и без того короткой, но поднявшейся едва ли не до пояса, стоило ей наклониться. Они твёрдо верят, что в один прекрасный день узнают цвет трусиков Морин, что Дерри будет существовать всегда, впрочем, как и они. Всегда будут учиться в средней школе Дерри, а без четверти три, когда кончаются уроки, зашагают по Канзас-стрит, поиграть в баскетбол на подъездной дорожке Джоунси (на подъездной дорожке Пита тоже есть обруч, но у Джоунси им нравится больше, поскольку отец Джоунси прибил его достаточно низко, чтобы без особого труда забросить мяч). Вот они идут, растянувшись на всю ширину тротуара, болтая о набивших оскомину вещах: уроки, учителя, кто кому дал в репу и кто кому ещё только собирается врезать в тыкву, и что-может-выйти, если и они соберутся помахаться с теми-то и теми-то (только они вряд ли соберутся помахаться с теми-то и теми-то, учитывая весьма неприятные последствия), о чьём-то очередном подвиге (пока в фаворитах ходит семиклассник Норм Пармелу, известный отныне как Макаронина Пармелу, прозвище, которое, как они считают, приклеится к нему до скончания этого века, а может, перейдёт и в следующий. Этот самый Норм Пармелу выиграл на пари пятьдесят центов, при свидетелях втянув в обе ноздри макароны с сыром и, высморкнув обратно, благополучно проглотил, ах этот Макаронина Пармелу, который, как многие школьники, принял печальную известность за славу), о том, кто с кем гуляет (если девушку и парня заметят идущими рядом после школы, они предположительно гуляют вместе, если же их застанут держащимися за руки или лижущимися, предположение становится уверенностью), кто выиграет «Суперкубок», (хреновы «Патриоты», «Патриоты Бостона», только они никогда не выигрывают, одни козлы болеют за «Патриотов»).
5
Джоунси, разумеется, кое-что расслышал, особенно объявление в мегафон, но в мозгу почти ничего не отложилось: слишком сильна была тревога за Маккарти, наглухо замолчавшего после нескольких тихих горловых вскриков. Запах, ползущий из-под двери, продолжал усиливаться.— Маккарти! — окликнул он, едва на пороге показался Бивер. — Откройте или мы сломаем дверь!
— Убирайтесь, — возопил Маккарти писклявым, каким-то не своим голосом. — Мне нужно просраться, вот и всё, НУЖНО ПРОСРАТЬСЯ! Если я смогу просраться, всё будет в порядке.
Такая откровенная грубость из уст человека, по-видимому, считавшего причитания «О Боже» и «Господи» выражениями на грани допустимого, перепугали Джоунси куда больше, чем окровавленные простыня и бельё. Он обернулся к Биверу, не обращая внимания на то, что тот весь в снегу и походит на Деда Мороза.
— Идём, помоги ломать дверь. Нужно как-то ему помочь.
Бивер показался ему растерянным и измученным. На щеках медленно таял снег.
— Ни за что. Тот малый в вертолёте сказал что-то насчёт карантина: а если он заразный и вообще? Вспомни эту красную штуку у него на лице…
Несмотря на собственные отнюдь не великодушные чувства по отношению к Маккарти, Джоунси с трудом сдерживался, чтобы не отвесить оплеуху старому дружку. В марте прошлого года он сам лежал, истекая кровью, на мостовой Кембриджа. А если бы прохожие отказались дотронуться до него, боясь СПИДа? Оставили без помощи? Прошли мимо лишь потому, что под рукой не нашлось резиновых перчаток?
— Бив, мы уже общались с ним, так что если это действительно инфекция, мы скорее всего уже её подхватили. Ну, что скажешь?
Бивер предпочёл промолчать. В мозгу Джоунси привычно щёлкнуло, и на мгновение он увидел Бивера, с которым вместе вырос, мальца в старой потёртой мотоциклетной куртке, который кричал: «Эй, парни, кончай! Да КОНЧАЙ же, мать вашу!»
Увидел — и понял, что всё в порядке.
Бивер выступил вперёд:
— Эй, Рик, как насчёт того, чтобы открыть? Мы всего лишь хотим помочь.
В ответ — ни звука. Ни стона, ни дыхания, ни шороха одежды. Только мерное гудение генератора и тающий «плюх» вертолёта.
— Ладно, — сказал Бивер и неожиданно перекрестился. — Придётся вломиться.
Они вместе отступили, повернулись боком к двери, бессознательно подражая копам из полицейских сериалов.
— На счёт «три», — велел Джоунси.
— А твоя нога выдержит, старик?
По правде говоря, бедро и нога как на грех разнылись, хотя Джоунси до последней минуты этого не сознавал.
— Ну да, а мой зад — повелитель мира.
— На счёт «три». Готов. — И дождавшись, пока Бивер кивнёт, скомандовал:
— Один… два… три…
Они одновременно ринулись к двери, ударили в неё плечами. Дверь подалась с такой абсурдной лёгкостью, что они, хватаясь друг за друга и спотыкаясь, с ходу ввалились в ванную. И тут же поскользнулись на мокром от крови кафеле.
— А, блядство, — прошипел Бивер, прикрывая ладонью рот, в котором на этот раз не было зубочистки. — Блядство, дьявол, блядство!
Джоунси обнаружил, что не может ответить.
Глава 5. ДАДДИТС, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
— Леди, — окликнул Пит.Женщина в мешковатом пальто ничего не ответила. Лежала на засыпанном опилками брезенте и молчала. Питу был виден только один глаз, смотревший на него, пли сквозь него, или в центр закрученной рулетом вселенной. Кто знает? Мурашки по коже бегут.
Между ними весело потрескивал огонь, вытесняющий холод и обдающий теплом щёки. Пит огляделся. Генри ушёл с четверть часа назад и, по расчётам Пита, вернётся не раньше чем часа через три. Три часа, когда ему уже сейчас не по себе под жутким стеклянным взглядом незнакомки.
— Леди, — повторил он, — вы меня слышите?
Молчание. Правда, однажды она зевнула, и Пит заметил, что во рту не хватает половины чёртовых зубов. Какого хрена с ней сотворили?
Но так ли уж ему хотелось это знать?
И да, и нет, немного подумав, решил Пит. Конечно, его разбирало любопытство, а кого бы не разбирало на его месте, но в то же время лучше от этого держаться подальше. Зачем ему нужно знать, кто она, кто этот самый Рик и что с ним стряслось. «Они вернулись! — визжала женщина, завидев огни в небе. — Вернулись!»
— Леди! — позвал он в третий раз.
Молчание.
Она упомянула, что Рик — единственный, кто остался, а потом кричала: «Они вернулись», возможно, имея в виду огни, но с тех пор лишь непрерывно пукала и рыгала, если не считать зевка, обнажившего беззубые дёсны… И этот взгляд… жуткий остекленевший взгляд. Генри нет всего пятнадцать минут: он ушёл в пять минут первого, а теперь на часах Пита — двенадцать двадцать. Этот хренов день грозит оказаться чертовски долгим, и если он выдержит его, не сломавшись (он всё время думал об одной истории, которую они читали в восьмом классе, только не мог вспомнить, кто её написал, о парне, который убил старика, потому что не мог выносить его взгляда, но в то время Пит не понимал таких вещей, зато теперь понял, лучше не надо, да, сэр), значит, необходимо чем-то подкрепиться.
— Леди, вы меня слышите? Ничего. Только жуткий стекленеющий взгляд.
— Мне нужно вернуться к машине. Я вроде как забыл кое-что. Но с вами ничего не случится, верно ведь?
Ответа он не дождался. И тут она снова выпустила газы с неприятным визгом циркулярной пилы и натужно сморщилась, как от боли… судя по звукам, это, наверное, и в самом деле больно. И хотя Пит постарался повернуться спиной, смрад всё равно ударил в ноздри, тухлый, зловонный, какой-то нечеловеческий. Но и на вонь навоза это не походило. В детстве он работал на Лайонела Силвестра и выдоил немалое количество коров, а они иногда пердели, как раз когда сидишь на табуретке и дёргаешь за вымя: тяжёлый запах перебродившей зелени, болотный дух. Но этот был совсем другой. Похоже на… словно ты снова вернулся в детство и держишь свой первый химический набор, а потом устаёшь от дурацких надоедливых опытов, тщательно изложенных в брошюре, съезжаешь с катушек и смешиваешь всё дерьмо подряд, чтобы посмотреть, а вдруг взорвётся.
И именно это, понял Пит, отчасти не даёт ему покоя. Действует на нервы. Конечно, это идиотизм. Люди не взрываются просто так, верно? Но всё же без помощи не обойтись. Потому что от неё у него сердце в пятки уходит.
Он подбросил в огонь два полена, принесённых Генри, подумал и добавил третье. Над костром поднялся сноп золотистых искр, закружился вихрем и растаял.
— Я вернусь до того, как всё это прогорит, но если захотите подкинуть ещё дровишек, не стесняйтесь. Договорились?
Молчание. Ему вдруг захотелось хорошенько её тряхнуть, но между ним и машиной лежали полторы мили, да столько же обратно. Нужно беречь силы. Кроме того, она, возможно, снова пукнет. Или рыгнёт прямо ему в физиономию.
— Значит, так тому и быть. Молчание — знак согласия, как любила говаривать миссис Уайт в четвёртом классе.
Пит поднялся, хватаясь за колено, гримасничая и оскальзываясь, почти падая, но наконец выпрямился, только потому, что не мог обойтись без пива, просто не мог, а кроме него, никому пива не раздобыть. Да, он, возможно, алкоголик. Впрочем, какое там «возможно», рано или поздно с этим придётся что-то делать, но пока он предоставлен самому себе и должен как-то крутиться. Да, потому что эта стерва отключилась, от неё ничего не осталось, кроме тошнотворных газов и этого жуткого остекленевшего взгляда. Пусть сама бросает дрова в костёр, если замёрзнет, но только она не успеет замёрзнуть, он вернётся задолго до того, как погаснет огонь. Подумаешь, полторы мили. Уж столько-то нога наверняка продержится.
— Я скоро буду, — предупредил он и помассировал коленку. Ноет, но не так уж сильно. Честное слово, не так уж сильно. Он только сложит пиво в пакет, может, прихватит коробку крекеров для стервы, раз уж всё равно будет там, и тут же пустится в обратный путь. — Уверены, что с вами всё в порядке?
Молчание. Только этот чёртов взгляд.
— Молчание — знак согласия, — повторил он и поплёлся к холму по широкой полосе, проложенной брезентом, и их собственным полузаметённым следам. Приходилось останавливаться через каждые десять — двенадцать шагов и растирать колено. Один раз он оглянулся. Костёр казался маленькой незначительной точкой в тусклом свете серенького дня.
— Бред какой-то, — сказал он и продолжил свой путь.
2
По короткому прямому отрезку до подножия холма и до половины подъёма он добрёл без происшествий и уже осмелился было чуть прибавить скорости, когда чёртово колено — ха-ха, надули дурака на четыре кулака — снова забастовало, пронзив его остро-жгучей болью, и Пит свалился, выдавливая проклятия сквозь стиснутые зубы.И пока сидел на снегу, сыпля ругательствами, осознал, что вокруг творится что-то непонятное. Большой олень прошёл мимо, даже не удостоив его взглядом, хотя ещё вчера удирал бы во все лопатки. Рядом металась рыжая белка, едва не путаясь в ногах оленя.
Пит, раскрыв от удивления рот, сидел под театрально-огромными хлопьями, похожими па тюлевое покрывало. На дороге появились другие животные, в основном олени, бредущие и скачущие опрометью, как беженцы, покидающие место катастрофы. Живая волна двигалась к востоку.
— Куда это вас несёт? — спросил он у зайца-беляка, скачущего по снегу, с прижатыми к голове ушами. — Чемпионат мира среди зверья? Отбор актёров для диснеевских мультиков? Придётся…
Он осёкся, ощутив, как мигом пересохла глотка и отнялся язык. Бурый медведь, накопивший жира перед лёжкой, переваливаясь, брёл среди редких деревьев и хотя не обратил ни малейшего внимания на Пита, иллюзии последнего относительно его статуса в больших Северных Лесах безвозвратно рассеялись. Он не что иное, как гора вкусного белого мяса, которое по какой-то нелепой случайности ещё дышит. Без ружья он куда беззащитнее белки, стелющейся под ногами оленя. Заметив медведя, та по крайней мере всегда может удрать па ближайшее дерево, взобраться на самую верхушки, куда медведь попросту не дотянется. И тот факт, что именно этот медведь даже не посмотрел в его сторону, отнюдь не может служить утешением. Где один, там и два, а следующий может оказаться не столь рассеянным.
Только уверившись, что медведь ушёл, Пит поднялся. Чёрт, как же сердце колотится! А он ещё оставил эту безмозглую пердунью одну, хотя, если медведь решит напасть, какая из него защита? Значит, нужно достать из машины ружья, своё и Генри, если, конечно, он сумеет их унести.
Следующие пять минут, которые он взбирался па вершину холма, первое место в его мыслях занимало оружие, а пиво отошло на второе. Но к тому времени, как он стал спускаться, пиво вытеснило все опасения. Сложить бутылки в мешок и повесить па плечо. И не пить на обратном пути. Высосет первую, когда снова усядется перед костром. Это будет его наградой, а нет пива лучше, чем полученное в награду.
Ты алкоголик. Алкоголик, знаешь это? Блядский алкоголик.
Ну да, и что из этого? Что ты не можешь завязать. И что на этот раз никто не узнает, как ты смылся, оставив ничего не соображающую бесчувственную женщину одну в лесу, пока сам отправился на попеки живительной влаги. Не забыть потом выкинуть пустые бутылки подальше в снег. Впрочем, Генри наверняка догадается, недаром они всегда знали друг про друга всё. И мысленная связь там или нет, приходилось признать, что натянуть нос Генри Девлину ещё никому не удавалось.
Однако Пит считал, что Генри вряд ли будет доставать его из-за пива, разве что посчитает, что пришло время потолковать об этом. Да, наверное, пришло. Может, стоит попросить помощи у Генри. Что ж, так он и сделает, рано или поздно. По и сейчас Питу было не по себе. На душе кошки скребли. Не в привычках прежнего Питера Мура бросать женщину одну, что ни говори, а поступок не слишком достойный. Но Генри… с Генри тоже было что-то неладно. Пит не знал, чувствует ли это Бивер, но был уверен, что Джоунси чувствует. Генри какой-то не такой. Отчаявшийся. Может, даже…
Сзади раздалось нечто вроде смачного хрюканья. Пит взвыл и круто развернулся. Колено снова схватило со злобной безумной силой, но он едва заметил боль. Медведь! Медведь зашёл со спины — тот, прежний, или другой…
Но это оказался не медведь, а лось, который важно прошествовал рядом с Питом, и тот, вздохнув от облегчения, снова рухнул на дорогу, сыпля непристойностями и держась за ногу.
Дурак, клял он себя, подняв лицо навстречу редким снежинкам. Алкоголик чокнутый!
Больше всего его пугало то, что на этот раз нога откажет окончательно. Скорее всего он порвал себе что-то и теперь будет валяться в снегу, бессильно наблюдая Странный Отлив Животных С Насиженных Мест, пока не вернётся Генри на снегоходе и спросит: «Какого хрена ты тут делаешь? Почему оставил её одну? А, чёрт, можно подумать, я не знал!»
Но в конце концов он умудрился снова подняться, хотя на этот раз пришлось неуклюже ковылять боком. Но всё лучше, чем лежать в снегу, в двух шагах от свежей кучи дымящегося лосиного дерьма. Отсюда уже был виден перевёрнутый «скаут», частично заметённый снегом. Пит твердил себе, что если бы последнее падение случилось по другую сторону холма, он бы вернулся назад, к женщине и костру, но теперь, когда до «скаута» рукой подать, проще идти вперёд. И что главная цель — раздобыть ружья, а пиво это так, приятное дополнение. Твердил, пока сам почти не поверил. А что же до возвращения… ну, дошлепает как-нибудь. Сумел же он добраться сюда!
Он уже был ярдах в пятидесяти от «скаута», когда в небе послышалось быстро приближающееся «плюх-плюх-плюх» лопастей вертолёта. Пит радостно вскинул голову, вознамерившись держаться до той минуты, когда сможет помахать пилотам — Бог видит, если кому-то и необходима небесная помощь, это прежде всего ему!
Но вертолёт так и не разорвал низкий потолок туч. Питу удалось, правда, на миг разглядеть тёмный силуэт, рассекавший сырое дерьмо, скопившееся прямо над ним. Размытые огни промелькнули и исчезли: стрекот быстро удалялся к востоку, в том направлении, куда бежали животные. Пит брезгливо поморщился, ощутив омерзительное облегчение, застенчиво таившееся под тонким налётом разочарования: вздумай вертолёт приземлиться, он так и не добрался бы до пива, после того, как проделал этот путь, этот проклятый путь.
3
Пять минут спустя Пит уже стоял на коленях, готовясь пробраться в перевёрнутый «скаут». Он быстро понял, что очередного приступа можно ждать в любую минуту (колено разнесло так, что оно выпирало из джинсов уродливым бугром), и почти вплыл в покрытую снегом кабину. Здесь ему не нравилось: пространство слишком тесное, запахи чересчур сильные. Почти всё равно что оказаться в могиле, да ещё насквозь пропитанной одеколоном Генри.Покупки рассыпались по заднему сиденью, но Пит едва взглянул на батоны, консервные жестянки и пакет с сосисками (сходившими у старика Госслина за мясо). Сейчас ему нужно было только пиво, и похоже, когда «скаут» перевернулся, на счастье Пита, разбилась всего одна бутылка. Пьяницам везёт! Пивом тоже пахло, и довольно назойливо: та бутылка, которую он пил перед аварией, расплескалась, но этот запах он любил. Не то что одеколон Генри… фу, Господи! Не лучше, чем вонь от той рехнувшейся бабы. Пит сам не понимал, почему аромат одеколона напоминал ему гроб, могилы и похоронные венки, но так уж случилось.
— С чего это ты вздумал брызгаться одеколоном в лесу, старый бродяга? — спросил он, глядя, как дыхание вырывается изо рта крошечными белыми клубами. Но будь здесь Генри, разумеется, ответил бы, что и не думал душиться, и в машине не пахнет ничем, кроме пива. И был бы прав.
Впервые за долгое время Пит вспомнил о хорошенькой риэлторше, потерявшей ключи у брайтонской аптеки. Как он сумел найти ключи, по каким, почти невидимым признакам понял, что она вовсе не собирается ужинать с ним, мало того, не хочет видеть, не желает близко подходить? Неужели учуять запах несуществующего одеколона — явление того же порядка?
Пит не знал. Понимал только, что дело плохо. Недаром запах одеколона смешался в мозгу с мыслями о смерти.
Забудь всю эту чушь, болван! Придумал себе страшилку! Одно дело — действительно у видеть линию и совсем другое — выдумывать всякие ужасы! Забудь обо всём и делай то, за чем пришёл.
— Дивная, чтоб её, идея, — сказал Пит.
Магазинные пакеты были не бумажными, а пластиковыми и к тому же с ручками: старик Госслин не чуждался прогресса. Питер потянулся за одним и внезапно ощутил болезненный укол в правой ладони. Чёртова разбитая бутылка, о которую он ухитрился порезаться, и судя по всему, достаточно глубоко. Может, это наказание за то, что ушёл от женщины. Если так, считай себя мужчиной и думай, что легко отделался.
Он сгрёб восемь бутылок, начал было выбираться из «скаута», но передумал. Неужели он тащился сюда ради вшивых восьми бутылок?
— Ну уж нет, — пробормотал Пит и подхватил ещё семь, не поленившись как следует осмотреть каждую, несмотря на то что на душе становилось всё тяжелее. Наконец он протиснулся задом в окно, изо всех сил давя паническую мысль о том, что какое-то маленькое юркое создание с острыми зубами прыгнет на него и отхватит яйца. Возмездие Питу, часть вторая.
Он не особенно трусил, но выскочил наружу куда быстрее, чем забрался внутрь, и тут колено опять схватило. Пит, застонав, покатился по снегу, глядя в небо, с которого величественно планировали последние резные хлопья, кружевные, как лучшее женское бельё, ну же, лапочка, уговаривал он колено, отпускай, сука, сволочь, не тяни!
И как раз в тот момент, когда он уже подумал, что всё кончено, боль смилостивилась. Пит с шипением выпустил воздух из лёгких и опасливо взглянул на пакет, с которого приветливо подмигивали огромные красные буквы: благодарим ЗА ПОКУПКУ В НАШЕМ МАГАЗИНЕ.
— Можно подумать, здесь есть какой-то другой магазин, старый ты ублюдок, — буркнул Пит, решив позволить себе бутылочку, прежде чем пускаться в обратный путь. Чёрт возьми, легче будет ноша!
Выудив бутылку, он свернул колпачок и влил в себя половину содержимого. Пиво оказалось холодным, снег, в котором он сидел, ещё холоднее, но всё же ему сразу стало легче. Пиво, как всегда, творило волшебство. Как, впрочем, скотч, водка и джин, но когда речь заходила об алкоголе, Пит полностью соглашался с Томом Т. Холлом: лучше пива ничего на свете нет.
Глядя на пакет, он снова вспомнил о морковной макушке в магазине: таинственная улыбка, узкие, как у китайцев, глаза с наплывающими на веки складочками, из-за которых таких людей когда-то назвали монголоидами, монголоидными идиотами. Это снова вернуло его к мыслям о Даддитсе, если совсем уж официально — о Дугласе Кэвелло. Пит не мог сказать, почему Дадс последнее время так упрямо сидит в голове, но пообещал себе, что как только всё это закончится, завернёт в Дерри и повидает Даддитса. Он заставит и остальных поехать с ним, и почему-то чувствовал, что слишком стараться не придётся. Даддитс, возможно, именно та причина, по которой они до сих пор остаются друзьями. Дьявол, да большинство давно и думать забыли о прежних друзьях по колледжу или высшей школе, не говоря уже о тех, с кем водились в начальной, которая теперь называлась средней, хотя Пит был уверен, что она так и осталась печальной мешаниной неуверенности, мучительных сомнений, «двоек», потных подмышек, безумных увлечений и психованных идей. Конечно, они не знали Даддитса по школе, хотя бы потому, что Даддитс никогда не ходил в среднюю школу Дерри. Дадс учился в школе Мэри М. Сноу для умственно отсталых детей, известную среди окрестной ребятни как Академия Дебилов, а иногда просто как Школа Кретинов.
В обычных обстоятельствах их пути никогда бы не пересеклись, но на Канзас-стрит перед заброшенным кирпичным зданием простиралась большая пустая площадка. На фасаде всё ещё сохранилась выцветшая вывеска: Братья Трекер, перевозки и хранение. С обратной стороны, над аркой, где загружались грузовики, было написано ещё кое-что… да, кое-что…
И теперь, сидя в снегу, но уже не чувствуя подтаявшей ледяной кашицы под задницей, даже не сознавая, что допивает вторую бутылку (первую он выбросил в заросли, через которые всё ещё продирались животные), Пит вспомнил день, когда они встретили Дадса. Вспомнил дурацкую куртку Бива, которую тот обожал, и его голос, тонкий, но властный, объявляющий конец чего-то и начало чего-то ещё, объявляющий каким-то непостижимо уверенным и всезнающим тоном, что течение их жизни необратимо изменилось как-то во вторник днём, когда они собирались стучать в баскетбол двое на двое на подъездной дорожке Джоунси, а потом, может, поиграть в парчизи на компьютере, и теперь, сидя в лесу, перед опрокинутым «скаутом», всё ещё обоняя одеколон, которым не душился Генри, поглощая сладостный яд своей жизни, держа бутылку рукой в окровавленной перчатке, продавец машин вспоминал мальчика, не оставлявшего мечту стать астронавтом, несмотря на всё возраставшие проблемы с математикой (тогда ему помогали сначала Джоунси, потом Генри, а в десятом классе он окончательно потонул, и ничья помощь уже не спасала). Он вспомнил других мальчишек, в основном Бива, перевернувшего мир пронзительным воплем:
«Эй, парни, кончай! КОНЧАЙ, мать вашу!»
Ломающийся голос подростка…
— Бивер, — произнёс вслух Пит, поднимая бутылку в приветственном салюте, и прислонился к остывшему боку «скаута». — Ты был прекрасен, старина.
А все они?
Разве все они не были прекрасны?
4
Пит всегда освобождается раньше приятелей, потому что учится в восьмом классе, и в этот день последним уроком музыка, на первом этаже. У остальной троицы уроки на третьем. Джоунси и Генри штудируют американскую литературу, факультатив для продвинутых, а Бивер — основы практической математики, то есть Математику для Тупых. Пит из последних сил борется, чтобы не попасть в такую группу, но, похоже, проигрывает неравную битву. Он знает сложение, вычитание, умножение, деление и даже операции с дробями, хотя последние даются с великим трудом. Но теперь вдруг откуда-то возник икс. Пит не понимает и боится икса.Он стоит за воротами, у изгороди из рабицы, ожидая, пока пройдёт поток восьмиклассников и всякой зелени вроде семиклассников, стоит, ковыряет землю носком ботинка и притворяется, что курит: одна рука прикрывает рот, вторая, с гипотетическим окурком, спрятана за ней.
Но вот с третьего этажа спускаются десятиклассники, и среди них, шествуя, как монархи, некоронованные короли, хотя Пит никогда не осмелился бы сказать вслух ничего подобного, идут его друзья, Джоунси, Бивер и Генри. И, конечно, король из королей — это Генри, которого любят все девочки, при том что он очкарик. Питу повезло с друзьями, и он знает это. И знает, что он, возможно, самый удачливый восьмиклассник в Дерри, икс там или не икс, не говоря уже о том, что благодаря друзьям ни один мудак из восьмых классов и пальцем не смеет тронуть Пита.
— Эй, Пит! — кричит Генри, едва все трое выползают из ворот. При виде Пита у Генри, как всегда, делается несколько удивлённое, но радостное лицо. — Как оно ничего, парень?
— Ни шатко ни валко, — отвечает Пит, как всегда. — А у тебя?
— ДДДТ, — кивает Генри, протирая очки. Образуй они клуб, это могло стать их девизом. Со временем они даже Даддитса научат это говорить, правда, у того выходит: «де дуго демо сё озе», один из тех даддитсизмов, которые родителям так и не дано понять, что, разумеется, приводит в восторг Пита и его приятелей.
По сейчас, когда до появления Даддитса в их жизни ещё полчаса, Пит просто повторяет за Генри:
— Да, старик, ДДДТ, День другой, дерьмо всё то же. Правда, в душе мальчишки верят только второй половине изречения, потому что в их представлении все дни одинаковы. Это Дерри, образца 1978 года, и следующий год не наступит никогда. Пусть вокруг твердят, что будущее есть, что они доживут до двадцать первого века, Генри станет адвокатом, Джоунси — писателем, Бивер — водителем-“дальнобойщиком”, ну а Пит… Пит станет астронавтом, с нашивкой НАСА на плече, но всё это бездумная болтовня, точно так же они поют в церкви по воскресеньям Апостольский Символ Веры, не вникая в смысл слов. Им куда интереснее узнать, что там под юбкой Морин Чессмен, и без того короткой, но поднявшейся едва ли не до пояса, стоило ей наклониться. Они твёрдо верят, что в один прекрасный день узнают цвет трусиков Морин, что Дерри будет существовать всегда, впрочем, как и они. Всегда будут учиться в средней школе Дерри, а без четверти три, когда кончаются уроки, зашагают по Канзас-стрит, поиграть в баскетбол на подъездной дорожке Джоунси (на подъездной дорожке Пита тоже есть обруч, но у Джоунси им нравится больше, поскольку отец Джоунси прибил его достаточно низко, чтобы без особого труда забросить мяч). Вот они идут, растянувшись на всю ширину тротуара, болтая о набивших оскомину вещах: уроки, учителя, кто кому дал в репу и кто кому ещё только собирается врезать в тыкву, и что-может-выйти, если и они соберутся помахаться с теми-то и теми-то (только они вряд ли соберутся помахаться с теми-то и теми-то, учитывая весьма неприятные последствия), о чьём-то очередном подвиге (пока в фаворитах ходит семиклассник Норм Пармелу, известный отныне как Макаронина Пармелу, прозвище, которое, как они считают, приклеится к нему до скончания этого века, а может, перейдёт и в следующий. Этот самый Норм Пармелу выиграл на пари пятьдесят центов, при свидетелях втянув в обе ноздри макароны с сыром и, высморкнув обратно, благополучно проглотил, ах этот Макаронина Пармелу, который, как многие школьники, принял печальную известность за славу), о том, кто с кем гуляет (если девушку и парня заметят идущими рядом после школы, они предположительно гуляют вместе, если же их застанут держащимися за руки или лижущимися, предположение становится уверенностью), кто выиграет «Суперкубок», (хреновы «Патриоты», «Патриоты Бостона», только они никогда не выигрывают, одни козлы болеют за «Патриотов»).