Кинг Стивен. Томминокеры

   Интересно, не выросли ли у него новые зубы?
   Обратите внимание, Ватсон, – зазвучал внезапно в ее голове голос Шерлока Холмса в исполнении Бэзила Ратбока. – Глаза светятся. Нет… не глаза – светится катаракта. А Андерсон не придает этому никакого значения, хотя должна была бы. Теоретически можно предположить, что происходит процесс исцеления. Верно? И что свет появляется тогда, когда катаракта исчезает. Ах, Ватсон, в этом предположении есть свои опасные моменты, потому что…
   Андерсон не понравилось то, что вещал голос. Она попыталась отогнать его от себя, вновь следуя старому доброму совету: Пусть все идет к черту!
   На этот раз помогло.
   Ненадолго.
   Андерсон захотелось выйти и покопать еще немного.
   Ее внутреннему «я» эта идея не нравилась.
   Ее внутреннее «я» считало эту идею безумием.
   Оставь это в покое, Бобби. Это опасно.
   Верно.
   И, кстати, ты разве не видишь, что эта штука делает с тобой?
   Ничего она не видела. Но ведь не все можно увидеть. Не виден вред, причиняемый легкими сигаретами; вот почему люди курят. Подобных примеров множество.
   Она хочет пойти и покопать еще немного – и точка.
   И никакое внутреннее «я» не может ее остановить. Это желание родилось где-то на более глубоком уровне, на уровне безусловных рефлексов. В голове стучало: Иди же, Бобби, иди и копай, копай и выясни, что это, ведь ты хочешь знать, что это, так что копай, пока не увидишь, копай, копай, копай…
   Она отогнала чертов голос от себя, но через четверть часа с удивлением обнаружила, что вновь слышит его, как будто это говорит дельфийский оракул.
   Ты должна кому-нибудь рассказать о своей находке.
   Кому? Полиции? Ха-ха! Обойдутся. Нет, не им…
   А кому?
   Она медленно прохаживалась по саду.
   Кому-нибудь, чье мнение ты ценишь, – подытожил ее мозг.
   В голове тут же возник приглушенный саркастический смешок Анны, как будто все, что произойдет потом, было ей заранее известно… но смех, вопреки ожиданиям, прозвучал тише, чем обычно. Как и большинство представителей своего поколения, Андерсон не слишком верила в чужие авторитеты. Это началось у нее в двенадцать лет, когда она еще жила в Юте. Она тогда сидела на диване в гостиной между Анной с одной стороны и матерью с другой; она жевала гамбургер и смотрела по телевизору, как далласская полиция ведет под конвоем Ли Харви Освальда. Полицейских было много. Наверное, слишком много, потому что в телевизоре внезапно замелькали кадры: какой-то человек на глазах у всех этих полицейских – у всех этих авторитетных людей – убил Освальда. Да, ничего не скажешь, далласская полиция исполнила свой долг по охране Джона Ф.Кеннеди и Ли Харви Освальда… Через два года после этих событий началась война во Вьетнаме. Потом нефтяное эмбарго, инцидент в посольстве в Тегеране… Все это никак не вязалось со здравым смыслом.
   Я расскажу обо всем Джиму Гарднеру. Когда он вернется. Он сможет дать мне верный совет. Он найдет выход.
   Голос Анны: Отлично. Ты ждешь совета от глупца.
   Он не глупец. Он только немного странный.
   Да-да, человека, которого в прошлом году арестовали за участие в демонстрации и при обыске обнаружили в кармане игрушку сорок пятого калибра, можно назвать немного странным.
   Заткнись, Анна!
   Чтобы отвлечься, она занялась прополкой. Все утро она ожесточенно выпалывала сорняки, пока рубашка насквозь не пропиталась потом.
   Перед обедом она решила прилечь, но так и не смогла уснуть. Странный неведомый голос стучал в висках: Иди и копай, Бобби, все прекрасно, иди и копай…
   Наконец она встала, взяла в сарае кирку и лопату и решительным шагом направилась в сторону леса. Дойдя до края поля, она оглянулась. Питер бродил по лужайке. Он внимательно смотрел ей вслед, но не сделал ни малейшей попытки догнать хозяйку.
   Андерсон это не удивило.
   Двадцать минут спустя она стояла перед своей находкой, рассматривая выкопанную накануне яму. Разбросанная вокруг земля была темно-коричневой и сырой после ночного ливня.
   Внезапно под ногой что-то зашуршало, подобно газете. Но это была не газета, это был мертвый воробей. В двадцати футах от него валялась дохлая ворона, лапки которой комично раскинулись в стороны, как у убитой птички из мультфильма. Андерсон, замерев, огляделась вокруг и увидела тушки трех других птичек: еще одной вороны, зимородка и красногрудого дятла. Никаких следов. Только смерть. И ни одной мухи вокруг.
   Взяв в руки лопату, она приблизилась к выступающему из земли предмету.
   Так что же ты такое?
   Она дотронулась до предмета рукой. Вибрация пробежала через все ее тело и исчезла.
   Странно. Андерсон совсем не слышала привычного лесного шума… ни пения птиц, ни шороха шагов животных, встревоженных приближением человека. Она принюхалась: запах торфяной почвы, сосновой хвои, коры и растений.
   Голос где-то внутри нее – очень, очень глубоко внутри, – вскрикнул от ужаса.
   Что-то происходит, Бобби, что-то происходит прямо СЕЙЧАС. Беги отсюда, Бобби, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА…
   Ее руки сжимали рукоять лопаты. Она смотрела на предмет. Да, именно таким он и изображен на ее рисунке: серый выступающий кусочек чего-то гигантского, сокрытого в земле.
   Внезапно голос внутри нее оборвался, и Бобби облегченно вздохнула. На нее сошло умиротворение. Мертвые животные… отсутствие пения птиц… все это мелочи, чепуха, не стоящая внимания. Сейчас она продолжит раскопки, выкопает эту штуку и тогда увидит, что же это такое. Потому что все остальное…
   – Все прекрасно, – сказала себе Бобби Андерсон и принялась копать.

5. ПАДЕНИЕ ГАРДНЕРА

   В то время как Бобби Андерсон проделывала свои штучки с компасом и размышляла о всякой всячине, Джим Гарднер занимался единственным делом, на которое был сейчас способен. Происходило это в Бостоне на традиционных поэтических чтениях, которые прошли вполне нормально. Двадцать шестого июня был выходной. И именно в этот день Гарднер споткнулся, хотя то, что произошло, к несчастью, не очень соответствовало привычному значению слова споткнулся. Это ничем не походило на ситуацию, когда спотыкаешься ногой о камень на прогулке. Это было настоящее падение, напоминающее долгий полет с лестницы. С лестницы? Да он почти что скатился с лица земли!
   Падение началось в его гостиничном номере. Закончиться ему было суждено на пляже в Аркадии, штат Нью-Хэмпшир, спустя восемь дней.
   Бобби хотелось продолжать раскопки (хотя она не могла не видеть, что вокруг творятся странные вещи – взять, например, катаракту ее бигля). Гард, проснувшись утром двадцать шестого июня, больше всего на свете хотел выпить.
   Он знал, что на свете нет термина «чуть-чуть алкоголик». Ты либо закладываешь за галстук, либо нет. В последнее время он не выпивал, и это было хорошо, но иногда с ним случались долгие периоды запоя. Бывало, целые месяцы. Однажды, в один из таких периодов, он попал на студенческий митинг и, прорвавшись на трибуну, сообщил ошеломленной аудитории:
   – Привет, меня зовут Джим, и я алкоголик.
   Но когда запой бывал преодолен, то Джим уже не чувствовал себя алкоголиком. Он мог выпить – но ни в коем случае не напиться. Только один коктейль в день, и тот не ранее пяти часов вечера.
   Но потом наступало утро, подобное сегодняшнему, когда с самого момента пробуждения он мечтал выпить все спиртное в мире. Это напоминало настоящую жажду, явление физического порядка. Хорошо, если это случалось в месте подобном Бостону, потому что здесь легко было найти себе компанию. Ничего, через три-четыре дня все пройдет.
   Как обычно.
   Он подождет. Он пересидит это время в своей комнате, будет смотреть бесконечные мультфильмы по кабельному телевидению, а потом обсуждать их с прислугой. Прошло восемь лет с тех пор, как он покинул службу в Мэнском университете и стал Свободным Художником, и с тех пор бартер в его жизни приобрел гораздо большее значение, чем деньги.
   Он сочинял поэмы за еду; однажды ему привезли три мешка отличной картошки за сонет, посвященный именинам жены фермера. Они с Бобби умирали от смеха, читая этот сонет. Прочитанный вслух, он был не хуже пушкинского «Письма Татьяны».
   В другой раз маленькое издательство в Западном Миноте согласилось опубликовать сборник его стихов (это случилось в 1983 году – он хорошо запомнил дату, потому что это был его последний напечатанный сборник), и в качестве задатка ему прислали полвагона дров.
   Гарднер принял их.
   – Ты не должен был соглашаться меньше чем за три вагона, – говорила ему той ночью Бобби, когда они сидели у камина, каждый с сигаретой в руке, а на улице завывал ветер. – Ведь это хорошие стихи. По крайней мере, большинство из них.
   – Знаю, – ответил Гарднер. – Но если бы не эти дрова, я бы замерз. Полвагона позволят мне как-нибудь дотянуть до весны. – Он подмигнул ей. – Кроме того, издатель – уроженец Коннектикута. Это вполне в стиле тамошних жителей.
   Она раздраженно топнула ногой.
   – Ты шутишь?
   – Нисколько.
   Она рассмеялась, и он звучно поцеловал ее, а позже затащил в постель, и они всю ночь проспали в обнимку. Он вспомнил, как вдруг проснулся тогда и, прислушиваясь к завываниям ветра и сжимая ее в объятиях, подумал: как хорошо было бы, если бы так продолжалось вечно! Но этому не суждено было случиться. В системе мироздания не наблюдалось ничего вечного, да и само слово «вечность» было глупым и надуманным.
   Наутро Бобби, как это частенько случалось, предложила ему деньги, и Гарднера, как всегда, это разозлило. Он был вынужден брать их у нее, хотя на душе у него при этом скребли все кошки мира.
   – Знаешь, как называются те, кто берет деньги после проведенной в одной постели ночи? – спросил он.
   Она замерла.
   – Ты что, считаешь меня шлюхой?
   – А себя, очевидно, твоим сутенером, – улыбнулся он.
   – Ты намерен завтракать, Гард, или портить мне нервы?
   – А как насчет того, чтобы совместить это?
   – Нет, – отрезала она, и Гард увидел, что она не на шутку рассержена. Я ведь только шучу, как она не понимает? – думал он, – ведь она всегда отлично понимала, когда я шучу. Хотя, конечно, она ведь не знала сейчас, что он шутит; да и шутил ли он? Он действительно хотел побольнее уколоть ее за то, что она унижает его своей готовностью помогать ему. Он сам имеет право выбирать, как ему жить, и никто не должен вмешиваться в это.
   Конечно, он не хотел, чтобы Бобби уезжала. С ней было хорошо в постели, но это не являлось главным. Главным являлось то, что Бобби была хорошим другом. С друзьями легко разбежаться, гораздо труднее их находить.
   Бежишь от друзей? Или прогоняешь их от себя? Зачем, Гард?
   – Я хочу завтракать, – отступил он, – и прошу прощения за мои слова.
   – Все в порядке, – ответила она, отвернувшись так быстро, что он не успел увидеть ее лица. Но ее голос при этом дрожал, как будто она едва сдерживала поток слез. – Больше я никогда не буду предлагать денег гордым янки.
   Что ж, он и сам не хотел бы брать у нее деньги. Никогда.
   Другое дело «Поэтический марафон по Новой Англии».
   Там ему платили деньги. Три сотни вперед и три сотни по окончании турне. Хотя дело было, конечно, не только в плате. Еще ему выдали ЧЕК.
   Наличные деньги позволяли вовсю сорить ими, пользуясь каждой возможностью. Заказывать еду в номер, стричься у гостиничного парикмахера, если таковой имелся, покупать новые туфли взамен растоптанных, смотреть бесконечные видеофильмы… Но ЧЕК – он значил нечто большее. Он вселял УВЕРЕННОСТЬ.
   Бобби Андерсон пыталась выкопать странный предмет из земли.
   Джим Гарднер с «Марафоном» путешествовал по Новой Англии.
   Занятия разные, результат один и тот же.
   Сидя в баре с Роном Каммингсом, своим менеджером, и попивая виски, Джим думал, мог ли бы он преодолеть в себе это огромное желание напиться.
   Рон Каммингс был хорошим, серьезным поэтом, которому повезло: деньги сыпались на него отовсюду. «Я богат, как Медичи», – любил говаривать он. Его семья почти девятьсот лет занималась текстильной промышленностью, и сейчас владела большей частью текстильных предприятий Нью-Хэмпшира.
   Родственники считали Рона сумасшедшим, но именно потому что Рон был вторым сыном в семье, а первый сын не был сумасшедшим (то есть интересовался текстильной промышленностью), они позволяли Рону заниматься тем, чем он хочет. Он писал стихи, читал их, почти постоянно бывал пьян. Это был моложавый мужчина с лицом телегероя.
   Гарднер никогда не видел, чтобы Рон что-нибудь ел, кроме соленых орешков и рыбных крекеров. Еще одной особенностью Рона было то, что его совершенно не тревожили проблемы собственного пьянства.
   Выпив по нескольку порций виски, Рон и Джим вышли на улицу с намерением найти кэб.
   По небу, приближаясь к ним, ползла черная туча. Сейчас она подхватит меня и унесет с собой, подумал Гарднер.
   Хотя, конечно, не в страну Оз.
   Невдалеке показался кэб. Они подозвали его. Водитель поинтересовался, куда они хотят ехать.
   – В страну Оз, – прошептал Гарднер.
   Рон хихикнул:
   – Он имеет в виду какое-нибудь местечко, где можно выпить и потанцевать. Что бы вы нам посоветовали?
   – Что-нибудь придумаем, – ухмыльнулся водитель.
   Гарднер ухватился рукой за плечо Рона и воскликнул:
   – Буря, скоро грянет буря!
   – Ничего, я скоро догоню тебя по количеству выпитого, – усмехнулся Рон.
   Проснувшись на следующее утро, Гарднер обнаружил себя лежащим в ванне, наполненной холодной водой. На нем был его лучший костюм. Некоторое время он с недоумением рассматривал свои побелевшие пальцы. Они напоминали рыбьи плавники. Вероятно, он киснет в ванне уже давно, решил он. Вряд ли, когда он набирал воду, он сразу предпочел холодную. Но вспомнить, как это происходило на самом деле, он не смог.
   В шкафчике ему удалось разыскать полупустую бутылку бурбона, источавшую пленительный аромат. Не стоило бы этого делать, – промелькнуло у него в голове, а губы уже тянулись к горлышку бутылки. Он выпил. Потом отпил еще глоток.
   Когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что стоит в спальне с трубкой в руке. Куда это он хотел звонить? Ах, да! Каммингсу.
   Голос приятеля был не лучше его собственного.
   – Ну, и что же мы с тобой натворили? – хрипло спросил Гарднер.
   – Натворили? – повторил за ним Каммингс, и в трубке воцарилась тишина. Думает, – решил Гарднер. Подождав, он хотел было окликнуть приятеля, но тут Рон наконец отозвался:
   – Ничего не натворили.
   Гарднер немного расслабился.
   – Мы натворили черт – знает – что с моей головой, – прибавил Рон. – Бо-о-же, как она болит!
   – Ты уверен, что ничего? Совсем ничего?
   Он думал о Норе.
   Застрелил свою жену, да? – внезапно возникла мысль в его голове.
   – Ну-у-у… – протянул Каммингс и вдруг замолчал.
   Гарднер стиснул трубку в кулаке.
   – Ну что?
   Свет в комнате внезапно показался ему слишком ярким, как солнце вчера днем на пляже.
   Ты что-то сделал. Ты сделал какую-то глупость. Что-то безумное. Что-то ужасное. Когда ты научишься себя контролировать? Да и научишься ли?
   – Так что же случилось? – еще раз спросил он Рона. – Что я натворил?
   – Ты поспорил с какими-то ребятами в прелестном местечке под названием «Каменная Земля», – сказал Каммингс и издал легкий смешок. – О! Боже, как трудно смеяться, когда раскалывается голова! Ты помнишь эту забегаловку и этих ребят, Джеймс, мой мальчик?
   Джим ответил, что не помнит. Зато он помнил какое-то другое место под названием «Братья Смит». Дело близилось к закату, это было… когда же? в восемь тридцать? в без четверти девять? – через пять часов после того, как они с Ронни начали вчера пить. Он помнил раскаты грома, помнил начало грозы – и все. Провал.
   – Ты так яростно с ними спорил, с этими ребятами…
   – О Чернобыле? – перебил его Джим.
   – Так ты помнишь!
   – Если бы я мог все вспомнить сам, я бы не стал тебя расспрашивать.
   – Гард, с тобой все в порядке? – встревожился Рон. – Твой голос звучит как-то не так.
   Да? Ты прав, Рон, меня закрутил циклон. Он продолжает играть мною, и никто не знает, когда же наступит конец.
   – Все в порядке.
   – Отлично. Один человек очень рад это услышать.
   – Ты, что ли?
   – А кто же? Да, так ты спорил с ними о Чернобыле и кричал, что тебе жаль этих ребят, потому что они за пять лет все умрут от лейкемии. Ты кричал, что атомную электростанцию в Арканзасе давно нужно стереть с лица земли. Мне насилу удалось усадить тебя в кэб. Я довел тебя до дверей твоего номера и оставил на всякий случай в шкафу бутылку. Ты уверял, что с тобой полный порядок. Ты намеревался принять ванну и потом позвонить какому-то парню по имени Бобби.
   – Это не парень, а девушка, – растерянно поправил его Гарднер. Он потер рукой шею и задумался.
   – Все в порядке?
   – Вполне. Не о чем беспокоиться.
   Он положил трубку, и тут его пронзила странная, нелогичная, почти абсурдная мысль: Бобби попала в беду.
   Он медленно подошел к стулу и сел на него верхом. Идиот! Он рассуждает о Чернобыле! Почему на земле столько идиотов?
   Беги отсюда, Гард, – промелькнуло у него в голове. – Черт с ним, с марафоном! Черт с Лучшей Подругой Поэзии шлюхой Мак-Кадл! Беги отсюда сейчас же, пока не случилось ничего непоправимого. Потому что, если ты останешься здесь, что-нибудь ужасное обязательно случится. Здесь везде кровь, даже на луне.
   Нет! Пусть он будет проклят, если убежит отсюда и вернется в Мэн с этой болтающейся между ногами штукой. Только не он!
   И потом, здесь эта шлюха.
   Ее зовут Патриция Мак-Кадл, и Гард никогда еще в своей жизни не встречал шлюху такого высокого класса.
   У нее был контракт, основу которого составлял тезис: нет игры – нет денег.
   – Боже! – прошептал Гарднер и закрыл глаза руками. Он попытался прогнать головную боль, отлично зная, что существует только одно лекарство, но это лекарство одновременно является и отравой.
   Он знал также, что все это очень плохо. Что его опять закручивает циклон.
   Джим Гарднер входил в состояние свободного падения.
   Патриция Мак-Кадл была звездой их поэтического марафона. Ее ноги были длинными, но излишне мускулистыми, нос – аристократическим, но несколько длинноватым, чтобы считаться привлекательным. Однажды Гард мысленно попытался поцеловать ее и ужаснулся: она могла бы проткнуть ему носом щеку. Ее лицо было удлиненной формы, с короткими ресничками над серыми, как дождливое небо, глазами. Любимые духи – «Мэйфлауэр».
   В программу поэтического марафона она была включена в 1988 году, когда один из шести поэтов, намеревавшихся принять участие в поездке, повесился на галстуке в собственном сортире.
   У Патриции было двенадцать публикаций, и ее стихи нравились публике. В марафоне она увидела отличный способ рекламирования себя и вскоре сумела возглавить это предприятие.
   Она перепробовала в качестве участников марафона многих поэтов и менее чем за тридцать шесть часов до его начала пригласила наконец Джима Гарднера.
   – Ты все еще пьешь, Джимми? – спросила она его при встрече. Джимми – он ненавидел, когда его так называли. Большинство людей звали его Джим. Джим – это было нормально. И редко кто называл его Гард – кроме него самого… и Бобби Андерсон.
   – Пью помаленьку, – ответил он. – Но не очень много.
   – В это нелегко поверить, – холодно возразила она.
   – Ты всегда была недоверчивой, Патти, – заметил он, зная, что она не любит, когда ее так называют, еще больше, чем он имя Джимми. Ее пуританская кровь восставала против подобной фамильярности.
   – Ты спросила просто из любопытства, или же у тебя есть какое-нибудь предложение?
   Конечно, он знал, и она знала, что он знал, что они могут прийти к соглашению, но соглашение это вылилось в несколько странную форму.
   Это был не брачный контракт, но нечто в этом роде. Джим хотел приобрести к зиме неновую, но хорошо работающую печку, Патриция Мак-Кадл хотела приобрести себе поэта. Боясь, что он нарушит их устное соглашение, в тот же день она прикатила к нему из Дерри с контрактом, отпечатанным в трех экземплярах, и нотариусом. Гард был несколько удивлен, что она не притащила с собой и второго нотариуса на случай, если первый, к примеру, подвернет ногу.
   Шутки в сторону. Он никак не мог сейчас разорвать этот чертов контракт, потому что тогда ему не видать печки, как своих ушей. Более того, эта стерва потащит его в суд и заставит платить не менее тысячи долларов в качестве возмещения убытков, потому что в контракте было записано однозначно, что он должен принимать участие в марафоне тридцать (30) дней.
   И потом, она обязательно будет преследовать его. Самой ей будет казаться, что причиной этому принципы, но на самом деле все это будет из-за того, что он однажды назвал ее Патти.
   Ее муж умер десять лет назад, завещав ей кучу денег. Получив деньги, она быстро стала известной покровительницей искусств и настоящей деловой женщиной. Почему одни поэты всю жизнь проводят в безвестности, а другие, как из рога изобилия, получают все мыслимые и немыслимые призы и награды? Потому что над этими другими простирается длань такой вот Патриции Мак-Кадл.
   Если он разозлит ее, она может причинить ему много неприятностей. И тогда, какие бы прекрасные стихи он не написал, они так и останутся неопубликованными.
   Так что потерпи, дружок, – подумал он. Потом заказал себе в номер бутылку «Джонни Уокера» (о, этот могущественный, благословенный ЧЕК!) и повторил вслух:
   – Нужно потерпеть – и точка.
   И все же мысли его возвращались к Бобби. Хорошо было бы позвонить ей и сказать: Меня почти засосал циклон, Бобби, но я вовремя ухватился за спасательный круг. Повезло, верно?
   Ну и заткнись теперь. Ты сам кузнец своего счастья. Если бы ты был сильным, Гард, то удача сопутствовала бы тебе. А так ты имеешь то, что имеешь.
   Джим заглянул в шкаф и поискал глазами, что можно было бы надеть взамен испорченного выходного костюма, и выбрал потертые джинсы, легкую летнюю рубашку и белые носки. Одевшись, он откусил кусочек лежащего на столе несвежего сэндвича и отправился в ванную на поиски аспирина. Найдя наконец упаковку, он проглотил сразу несколько таблеток. Посмотрел на бутылку. Отвел взгляд. Пульсирующая боль в висках не утихала. Джим сел у окна с блокнотом в руках и принялся обдумывать, что будет читать сегодня вечером.
   Сейчас все его стихи казались ему бездарными. Голова, не переставая, болела. Он вспомнил, что однажды говорил ему доктор: Время от времени у тебя будут жуткие головные боли, сынок. Но когда они возникнут, все равно благодари Господа за то, что остался жив.
   Трудно благодарить Господа, когда так адски болит затылок.
   Он отложил блокнот в сторону и прикрыл глаза.
   Я больше не перенесу этого.
   Перенесешь.
   Не перенесу. Здесь все в крови, даже луна. Я чувствую это, я почти вижу это.
   Не болтай чепухи! Возьми себя в руки!
   – Я постараюсь, – прошептал он, не открывая глаз, и сам не заметил, как через пятнадцать минут уже крепко спал, посапывая носом. Он уснул сидя в кресле.
   Перед выходом на сцену он, как всегда, немного волновался и, когда пришла его очередь, чувствовал себя сперва как человек, страдающий раздвоением личности, однако через несколько мгновений пришел в себя.
   Аудитория сегодня была больше, чем обычно: в зале находилось порядка ста человек. Множество глаз, которые, казалось, пожирали его. На память пришла цитата из старины Т.Рекса: «Девочка, ты полюбила вампира, и сейчас я ВЫПЬЮ ТВОЮ КРОВЬ!»
   Начинай, Гард! Не заставляй их ждать.
   Голос Бобби, прозвучавший в его голове, успокоил его.
   Зал был ярко освещен. Он увидел Патрицию Мак-Кадл. На ней было маленькое черное платье, стоившее никак не меньше трехсот долларов. Она строго смотрела перед собой, чинно сложив руки на коленях. Гард подумал: Она видит, что происходит, и ей все это не нравится. Ты только посмотри! Она ждет моего провала!
   Сукин сын, ты не заслуживаешь ничего другого, после того как посмел назвать меня Патти! Давай же, Гарднер! Три сотни, которые я уже заплатила тебе, – вполне сносная плата за эксклюзивное удовольствие видеть, как все эти люди тебя освищут. Давай, начинай!
   В зале пронесся легкий гул. Пауза затягивалась. Он, крепко стиснув зубы, стоял на помосте, с легким удивлением рассматривая зрителей. И вдруг, вместо того, чтобы слышать Бобби, Гарднер увидел ее.
   Бобби находилась в Хейвене. Он увидел ее сидящей в кресле, одетой в шорты и футболку. У ног ее спал Питер. Она держала в руках книгу, но не читала ее, устремив свой взгляд в окно, в темноту, погруженная в собственные мысли.
   Он даже каким-то образом знал, о чем она сейчас думает. О чем-то, что находится в лесу. О чем-то… что она нашла в лесу. Да, Бобби была сейчас у себя дома, пытаясь разобраться, что же такое она нашла и почему так устала. Она не думала о Джеймсе Эрике Гарднере, известном поэте.
   И тут в голове его с бешеной скоростью закрутилась, повторяясь, одна и та же мысль, как вспышка огня в ночи: Бобби в беде! Бобби ДЕЙСТВИТЕЛЬНО В БЕДЕ!
   Щелчок – и картинка в голове изменилась. Теперь Бобби была в подвале дома, доставшегося ей по наследству от дяди. Она склонилась над каким-то механизмом… Было темно, Гард не смог разглядеть, что именно она делает. Но она определенно что-то делает, потому что из-под ее пальцев вылетают голубые искры… Механизм был чем-то знаком Гарднеру, но…
   Потом он услышал нечто еще более удивительное, чем голубые искры. Это был Питер. Питер выл. Бобби не обращала на это внимания, что было непохоже на нее. Она была целиком поглощена своим занятием…