Страница:
Шум в зале нарастал, и видение исчезло.
Он мутным взглядом окинул лица зрителей. Многие из них выглядели встревоженными. Он что, боится их? Боится? Но почему?
Только Патриция Мак-Кадл никак не выказывала волнения. Напротив, она смотрела на него со странно спокойным удовлетворением, и это подтолкнуло его.
Гарднер внезапно обратился к аудитории, удивляясь в душе, как естественно и обыденно звучит его голос.
– Простите меня. Сегодня я хотел бы прочесть вам совершенно новые стихи, но все никак не мог решиться. – Пауза. Улыбки. Чей-то смешок, в котором явно прозвучала симпатия к нему. Тень гнева на лице Патриции Мак-Кадл.
– Собственно, – продолжал он, – это не совсем так. Просто я решал: стоит или не стоит читать эти стихи вам, но потом сделал выбор в вашу пользу…
Еще чей-то смешок, другой, третий. Атмосфера разрядилась. Щеки Патти покраснели, как помидор, и она так стиснула пальцы рук, что они побелели.
Не смотри на нее, Гард! Ты думаешь, что победил ее, и ты прав. Она повержена. И все же не смотри на нее. Она тебе этого не забудет.
И не простит.
Но все это будет когда-нибудь потом. Сейчас же он открыл рукопись своих стихов. Глаза его наткнулись на посвящение: Бобби, которая должна первой прочесть их.
«Лейтон-стрит» – так назывались эти стихи. Это была улица в Юте, где она выросла, улица, где произошло становление ее как писательницы – простого автора простых рассказов. Гард знал, что она способна на большее, но для этого ей нужно было бы покинуть Лейтон-стрит. На Лейтон-стрит она потеряла горячо любимого отца и не менее горячо любимую мать. На Лейтон-стрит она страдала от бессонницы, засыпая иногда в классе после мучительной ночи, когда ей ни на минуту не удавалось сомкнуть глаз. На Лейтон-стрит над ней был постоянный гнет тирании сестры Анны…
Анна.
Более, чем что-либо другое, Анна олицетворяла собой Лейтон-стрит.
Анна была тормозом для стремлений и возможностей Бобби.
Что ж, – подумал Гард. – Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал читать «Лейтон-стрит» – спокойно, неторопливо, как если бы он не стоял на сцене, а сидел в уютном кресле у себя дома.
Произведение было написано белым стихом. Верлибром.
Эта улица начинается там, где кончается жизнь.
Дети, живущие на ней, одеты в перелицованные тряпки.
Но, как и все дети в мире, Они играют в «салочки» и «прятки».
Их беда только в том, что Они никогда не увидят ничего, кроме Лейтон-стрит…
Проходят дни, зима сменяет лето.
По радио они слышат про космические полеты и птеродактилей, Но им так и не суждено увидеть самим, что же это такое.
Ведь их беда в том, что Они никогда не увидят ничего, кроме Лейтон-стрит…
Они вырастут, состарятся, и когда Подойдут к последнему порогу, За которым только вечность, Они скажут:
Я так и не увидел ничего, кроме Лейтон-стрит…
Он не пытался «играть» свои стихи, он просто как бы пересказывал их. Большинство из тех, кто сегодня вечером пришел послушать поэтов, дружно пришло к единому мнению, что чтение Гарднера было самым лучшим. А многие утверждали после, что ничего более прекрасного им никогда не доводилось слышать.
Поскольку это было в жизни Джима Гарднера последнее публичное выступление, это было особенно приятно.
Он читал около двадцати минут, и, когда закончил, в зале воцарилась тишина. Ему пришло вдруг в голову, что ничего более бездарного он еще не писал.
Внезапно кто-то в заднем ряду вскочил на ноги и восторженно зааплодировал. Девушка в середине зала подхватила аплодисменты, что-то выкрикивая при этом. Через секунду весь зал стоял на ногах и ожесточенно хлопал. Гарднер ловил потрясенные взгляды собратьев по перу.
Но встали и аплодировали, как он успел заметить, не все. Патриция Мак-Кадл продолжала сидеть с прямой спиной, крепко вцепившись руками в сумочку. Губы ее были сжаты. Рот, казалось, стал совсем бескровным. Что, Патти, съела? – злорадно думал Гард. – Это в твоем контракте предусмотрено не было?
– Спасибо, – кланяясь, бормотал он, беспомощно теребя в руках рукопись, и быстро сбежал с помоста, заняв свое место рядом с Роном Каммингсом.
– Боже, – прошептал Гарднеру Рон, не прекращая аплодировать. – Мой Бог!
– Прекрати хлопать, болван, – прошипел Гарднер.
– Черт меня побери! Я не знаю, когда ты написал эту вещь, но это великолепно! – сказал Каммингс. – И я ставлю тебе выпивку по этому поводу.
– Сегодня я не пью ничего крепче содовой, – ответил Гарднер, хорошо зная, что лжет. Головная боль уже прошла. Успех совершенно исцелил его, довершив начатое аспирином.
Аплодисменты постепенно стихли. На лице Патриции Мак-Кадл застыло выражение, постепенно становившееся все кислее и кислее.
После удачно окончившегося вечера поэты дружной толпой спустились в бар. Опьяненный успехом, Джим подсел к стойке. Возле него очутился бармен.
– Я думаю, вы превосходно читали сегодня, мистер Гарднер.
Гард в задумчивости крутил в руках рюмку. «Лейтон-стрит» посвящалось Бобби Андерсон, и этот парень за стойкой почему-то напомнил ему Бобби, такую, какая она впервые появилась в университете.
– Спасибо.
– Думаю, вам нужно быть поосторожнее со спиртным. Это может погубить ваш талант.
– Не переживайте, дружище. Я в полном порядке, – Джим выпил рюмку водки и отошел от стойки.
Проходя через зал, он увидел Патрицию Мак-Кадл. Заметив, что он смотрит на нее, она отвернулась, сердитая и высокомерная. В ее голубых глазах блеснули стальные огоньки. Поцелуй меня в зад, фригидная сука, – злорадно подумал он и шутливо отсалютовал ей рюмкой.
– Только тоник, да? Это что, тоник?
Возле него, как чертик из коробочки, возник Рон Каммингс. Он улыбался дьявольской ухмылкой.
– Отстань, – слишком громко сказал ему Гарднер, и сидящие вокруг люди стали оглядываться на них.
– Гард, старина…
– Я все отлично знаю, и перестань следить за мной, – проворчал он, чувствуя, что голова его постепенно тяжелеет. Это не было похоже на обещанную ему доктором головную боль: ощущение рождалось не в самой голове, а где-то гораздо глубже. И оно нисколько не мешало.
Напротив, это было довольно приятно.
– Ты добился своего, – Каммингс кивком указал на Мак-Кадл. – Она вне себя от гнева. Она с удовольствием выкинула бы тебя из группы, Джим. Не давай ей повода.
– Черт с ней.
Кто-то окликнул Каммингса, и он отошел. Гарднер проводил его взглядом и вдруг рассмеялся. Слезы, вызванные неудержимым хохотом, градом покатились по его щекам. Люди вновь начали оглядываться на него. Какой-то мужчина, с интересом глядя на него, выпил залпом рюмку водки, поперхнулся и теперь безуспешно пытался откашляться.
Понемногу Гард начал брать себя в руки. Из соседнего помещения доносилась громкая музыка, там собрались наиболее интересные люди, присутствующие на сегодняшнем вечере. Прихватив блюдо с крошечными бутербродиками-канапе, Джим направился туда. Проходя через зал, он никак не мог преодолеть в себе ощущение, что дура Мак-Кадл, сидящая за одним столиком с их беднягой конферансье, обсуждает сейчас его. Как, вы не знаете? Но это чистейшая правда: он ударил ее. Прямо по лицу. Она сказала, что не станет обращаться в суд. Кто знает, верное ли это решение? С тех пор он больше не бил женщин, – во всяком случае, до сих пор. Но он вполне может проделать что-нибудь подобное сегодня вечером, ведь он мастер на всякие эксцентрические выходки. И потом, вы же видите, он не способен контролировать себя во время выпивки…
Следи за собой, Гард, – услышал он голос, похожий на голос Бобби, второй раз за сегодняшний вечер. Не показывай всем, что болен паранойей. Не давай им повода к сплетням.
Стоя уже в дверном проеме, он оглянулся.
Они смотрели прямо на него.
В нем вскипала волна гнева… но он усилием воли заставил себя улыбнуться им и поднял бокал, как бы намереваясь произнести тост в их честь.
Беги отсюда, Гард. Это может плохо кончиться. Ты выпил.
Не переживай, я контролирую себя. Она просто хочет, чтобы я исчез, и поэтому так смотрит на меня. Вдобавок эта дрянь рассказывает обо мне всякую чепуху: что я ударил свою жену, что меня арестовали на демонстрации с пистолетом в кармане… Но я спокоен. Нет проблем, детка. Я как раз собираюсь умыться, выпить кофе и отправиться домой. Нет проблем.
И хотя он на самом деле не пошел умываться, не заказал кофе и не отправился домой, в ближайший час с ним все было в порядке. Он, по меткому выражению бывшей жены, «держался молодцом».
Он прислушивался к спокойным, интеллигентным разговорам окружающих. В последнее время у него редко выдавались подобные минуты. Вот уже восемь лет его жизнь идет хуже некуда, а последние три года – просто сплошной кошмар. За это время он разучился нормально общаться с людьми и стал непереносим даже для тех, кто давно знал его, особенно когда выпивал несколько больше меры.
Но сегодня другое дело. Он не позволит себе поддаться дурному настроению. Выпил он или нет, все равно он в состоянии контролировать себя. За окном свистел ветер.
Кто-то обратился к нему, приглашая принять участие в беседе. Гарднер ощутил благодарность, смешанную с раздражением. Это было нелогично, но это было. Поэтому он предпочел вернуться в общий зал и в буфете заказал себе очередной бокал. Все, что последовало за этим, казалось, было спровоцировано каким-то дьяволом с совершенно извращенным чувством юмора.
У другого конца буфетной стойки сгрудились люди – три мужчины и три женщины. Они беседовали о чем-то. Среди них были и Патриция Мак-Кадл с беднягой конферансье. Мужчина, говоривший сейчас что-то, напоминал разукрашенную лавку на колесах. Рядом с ним стояла его жена. Она была недурна собой, в глазах ее светилась наивность. Гарднер понял вдруг одну вещь: хоть он и алкаш, но все еще не утратил природной наблюдательности. Женщина с наивным взглядом была твердо убеждена, что все, что говорит или делает ее супруг, не может вызывать и тени сомнения. В то же время она явно переживала из-за того, что он несколько перепил, и пыталась увести мужа, но не знала, как это сделать.
Гарднер внимательно посмотрел на них и подумал, что они, вероятно, женаты около восьми месяцев. Может, конечно, и год, но восемь месяцев подходило к ним лучше.
Одежда говорившего выдавала его принадлежность к Государственной газовой компании. Этой компании принадлежал завод, находившийся в резервации, заселенной ирокезами, и энергетик говорил сейчас об этом с такой гордостью, будто в этом была его заслуга. Наверняка мелкий чиновник,
– подумал Гарднер. Завод производил какую-то радиоактивную продукцию, и недавно там случился выброс.
Слушатели с большим вниманием следили за рассказом мужчины. Ха-ха, Красный Киловатт – друг Поэзии! Такой же друг, как сам Гарднер – друг Нейтронной Бомбы. Вот жена энергетика – она скорее была похожа на друга Поэзии.
Отлично понимая, что совершает громадную ошибку, Гарднер решил вмешаться в разговор. Знаете ли вы, о чем говорите? – пульсировало у него в мозгу. Он мог бы привести тысячу логических аргументов против заводов, имеющих дело с ядерным топливом, но самым лучшим доводом для него была боль, возникшая в сердце.
Знаете ли вы, о чем говорите? Думаете ли вы о возможных последствиях? Разве вы не помните, что произошло в России два года назад? Их трагедия отзовется даже в следующем столетии. Боже! Да лучше всю жизнь провести в темноте, чем пользуясь электроэнергией, способной на такой взрыв. Боже! БОЖЕ! А эти болваны слушают сказки какого-то идиота, будто он святой!
Третьему мужчине в этой группе было на вид около пятидесяти, и он напоминал декана колледжа. Он хотел знать о возможностях различных организаций протеста и фамильярно называл говорящего – Тед.
Тед-Энергетик говорил, что нам всем не стоит беспокоиться. Федеральные власти не позволят всяким там болтунам лишить величайшую страну энергии. Группы протеста создаются, но тут же распадаются, – говорил он, – и не представляют собой реальной силы. Все рассмеялись, кроме жены Теда-Энергетика. Она лишь слегка улыбнулась.
Гарднер ответил тем же. Лишь в глазах его сверкала сталь.
Тед-Энергетик заговорил более экспансивно. Он вещал, что пришло время показать арабам раз и навсегда, что Америка и американцы не нуждаются в них. Он говорил, что даже наиболее современные генераторы, работающие на угольном топливе, – это вчерашний день. Он говорил о величии и могуществе солнечной энергии…
В голове у Гарднера стучало и звенело. Он с удивлением обнаружил, что сильно сжал бокал и стекло вот-вот хрустнет. Гарднер немного ослабил хватку, а Тед-Энергетик объяснял, что ядерная энергия – это реальная альтернатива.
– Благодарение небу, перспектива Чернобыля для Америки невозможна, – говорил он. – Там умерло тридцать два человека. Это, безусловно, ужасно, но при авиакатастрофе, которая произошла месяц назад, погибло что-то около ста девяноста человек. Слышали ли вы когда-нибудь правительственные отчеты о количестве погибших в авиакатастрофах? Смерть тридцати двух, ужасная сама по себе, все же далека от Армагеддона!
Он любовался собой и звуками своего голоса.
Гард больше не мог видеть в нем человека. Из воротника белой рубашки торчала голова волка. Его жена напоминала теперь испуганного кролика, красными глазками глядящего через стекла очков.
Гард моргнул – и они вновь стали людьми.
– Эти протестующие никак не могут уразуметь, что на их протесты никто не обращает никакого внимания, – торжествующе закончил Тед-Энергетик и оглянулся по сторонам, ожидая поддержки от слушателей. – За тридцать лет мирного развития ядерной энергии для Соединенных Штатов не было и не будет никакой опасности. – Он гордо поднял подбородок и чокнулся бокалом со всеми присутствующими.
– Уверен, что это необходимо знать всем, – сказал мужчина, похожий на декана колледжа. – И теперь моя жена и я, мы думаем…
– А знаете ли вы, что Мария Кюри умерла от радиационного отравления?
– задумчиво спросил Гарднер. Головы присутствующих повернулись к нему. – Да-да. От лейкемии, вызванной облучением гамма-лучами. Это был первый случай подобной смерти, но, к несчастью, не последний. Она проводила исследования, которые потом погубили ее.
Гарднер оглядел внезапно ставшую безмолвной комнату.
– Ее записи хранятся в специальном контейнере, – продолжил он. – В контейнере в Париже. Они излучают радиационные лучи. К ним нельзя дотрагиваться, потому что дотронувшийся до них может умереть.
Патриция Мак-Кадл следила за ним взглядом. Остальные сгрудились у буфетной стойки.
– Пятого октября 1966 года, – говорил тем временем Гарднер, – произошла авария на ядерном реакторе Энрико Ферми в Мичигане.
– Но там ничего не случилось! – вмешался Энергетик, потирая руки и всем своим видом как бы говоря: Вот видите?!
– Почти ничего. То есть никто не погиб. Реакция самопроизвольно прекратилась. Никто не знает почему. Один из работавших там членов комиссии по расследованию причин даже позволил себе пошутить: «Эти ребята чуть было не стерли с лица земли Детройт».
Он умолк.
– О, мистер Гарднер! Но это…
Гарднер предостерегающе поднял руку:
– Если изучить данные по количеству раковых заболеваний в районах локализации ядерных объектов, то выяснится, что количество их во много раз превышает норму.
– Это не совсем верно, и потом…
– Пожалуйста, позвольте мне закончить. Не думаю, что нужны еще какие-нибудь дополнительные факты, но все же дайте мне закончить. Задолго до Чернобыля у русских уже была одна авария с реактором в местечке Киштим. Но тогдашний премьер Хрущев не допустил огласки случившегося. Мадам Кюри сказала бы, что это была хорошая мысль для своего времени. Это напоминало взрыв карточного домика, а люди… что ж, они были просто марионетками в чьей-то плохой пьесе. А потом шел дождь. Шел долгий дождь. Как будто в небе появился вулкан, извергающий воду вместо лавы. Последствия аварии устранялись почти год. Я видел фотографии. Я не умею читать по-русски, но я просил четырех или пятерых самых разных людей прочесть мне, и прочитанное совпадало. Звучало оно как плохая этническая шутка. Представьте себе, что вы едете по одному из шумных шоссе и вдруг видите примерно такую табличку: «ЗАКРОЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВСЕ ОКНА, ВЫКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯЦИОННУЮ СИСТЕМУ И ПОЕЗЖАЙТЕ ТАК БЫСТРО, КАК ЭТО ТОЛЬКО ВОЗМОЖНО, БЛИЖАЙШИЕ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ».
– Чепуха! – громко заявил Тед-Энергетик.
– Фотографии были представлены независимым информационным агентством,
– как бы не слыша его, продолжал Гард. – Если этот парень всего лишь лжец, это можно было бы пережить. Но он и люди, подобные ему, делают кое-что похуже. Они, как попугаи, рассказывают публике, что сигареты не только изредка способствуют возникновению рака легких, но содержат в себе также море витамина С и уберегают вас от простуды.
– Вы утверждаете…
– Тридцать два человека, погибших в Чернобыле, – это то, что нам сообщили. Что ж, возможно, их было только тридцать два. У нас есть фотографии, сделанные американскими врачами, которые говорят, что по минимальным подсчетам таких людей не менее двухсот, хотя официальные источники по-прежнему твердят о тридцати двух. Эта болезнь не всегда убивает сразу. Вот что ужасно. Смерть приходит тремя разными путями. Первый путь – гибель непосредственно в момент выброса, второй, наиболее частый, – смерть в результате лейкемии. Третий, самый популярный из всех,
– заболевания раком в возрасте сорока лет и после. Рак легких, рак печени, рак желудка, меланома – рак кожи – иными словами, поражаются практически все органы. А хуже всего то, что начинаются необратимые процессы в мозгу…
– Прекратите, прошу вас, прекратите! – крикнула жена Теда. В ее голове звучали истерические нотки.
– Я бы прекратил, если бы мог, моя милая, – вежливо ответил он. – Но я не могу. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году на одном из американских реакторов проводились учения на случай неполадки, аналогичной чернобыльской. Количество жертв при этом…
– Заткнись, Гарднер, – громко сказала Патти. – Ты пьян.
Он не обратил на нее внимания, не сводя глаз с жены Энергетика.
– Во время этих учений было установлено, что реактор, расположенный в середине штата Пенсильвания, при взрыве в состоянии уничтожить сорок пять тысяч человек, почти семьдесят процентов жителей штата, а также нанести ущерб на сумму не менее двадцати миллионов долларов.
– Болван! – крикнул кто-то. – Ты когда-нибудь заткнешься?
– Нет, – ответил Гарднер, по-прежнему глядя в упор на женщину, которая, казалась, была загипнотизирована им. – Если умножить на пять – а мощность чернобыльского реактора была как раз в пять раз выше, – то получаем соответственно двести двадцать пять тысяч погибших и ущерб на сумму восемьдесят пять миллионов долларов, – он поднес ко рту стоящий на стойке стакан и выпил два больших глотка водки. – Итак, – подытожил он, – мы говорим о почти четверти миллиона погибших, что-то около двухсот двадцати четырех тысяч, если быть точным. – Он подмигнул Теду-Энергетику, закусившему нижнюю губу. – Трудно не замечать такое количество покойников, верно?
– Все эти люди погибли исключительно в твоем воображении, – сердито возразил Тед-Энергетик.
– Тед… – нервно сказала его жена, чье лицо заливал теперь густой румянец.
– И ты думаешь, что я буду выслушивать твои бредни? – не обращая на нее внимания, Тед напирал на Гарднера, и вот они уже стояли почти вплотную друг к другу. – А?
– В Чернобыле погибли дети, – сказал Гарднер. – Неужели вы этого не понимаете? Одни из них успели дожить до десяти лет, другие все еще находились в утробе матери. А те, кто выжил тогда, медленно умирают сейчас, пока мы здесь стоим с рюмками и стаканами в руках. Некоторые из них так и не научатся читать. Большинство никогда не сможет поцеловать девушку. И все это происходит именно сейчас, когда мы с вами здесь пьем и развлекаемся.
– Они убили своих собственных детей.
Гард вновь посмотрел на жену Теда, и его голос стал нарастать, как снежный ком.
– Мы уже сталкивались с Хиросимой и Нагасаки, с нашими собственными Тринити и Бикини. Они убили своих собственных детей! Разве ты не понял, что я сказал? Детям, погибшим в Припяти, было очень мало лет! Они убили ДЕТЕЙ!! Просто детей!..
Жена Теда отступила на шаг. Ее губы дрожали, глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит.
– Нам всем известно, что мистер Гарднер – хороший поэт, – сказал Тед-Энергетик, обнимая свою жену за плечи. Подобным движением ковбой похлопывает по спине теленка. – Но он не слишком информирован насчет ядерной энергии. Мы не можем на самом деле знать, что случилось или не случилось в Киштиме, не можем реально оценивать цифры потерь русских в Чернобыле…
– Закрой свою пасть! – рявкнул Гарднер. – Ты отлично знаешь, о чем я говорю! Твоей компании очень выгодно скрывать все это: количество раковых заболеваний в районах вокруг АЭС, уровень загрязнения воды радиоактивными отходами, а, между прочим, люди пьют эту воду, купаются в ней, готовят еду, стирают одежду. Ты все это знаешь. Ты и всякие другие частные, муниципальные, государственные и федеральные энергетические компании Америки.
– Замолчи, Гарднер, – прервала его Мак-Кадл, делая шаг вперед. Она повернулась к группе и подарила ей обворожительную улыбку. – Он просто слегка…
– Тед, ты знал все это? – внезапно спросила жена Энергетика.
– Конечно, мне встречались некоторые данные, но…
Он внезапно замолчал, и до слуха присутствующих доносилось только его хриплое дыхание. Это было не слишком много… но этого было достаточно. Внезапно все поняли, что внутренне он сломался. Это был краткий момент триумфа Гарднера.
Воцарилась тишина. Жена Теда отодвинулась от мужа. Он вздрогнул. Сейчас он сам напоминал Гарднеру затравленного кролика.
– О, мы имеем самую различную информацию, – криво ухмыльнулся он. – Большая часть ее – не что иное, как русская пропаганда. Люди, подобные этому идиоту, рады поверить и разнести ее по всему свету. Все, что мы знаем точно, – это то, что Чернобыль был не несчастным случаем, а попыткой заставить нас…
– О Боже! Сейчас ты начнешь рассказывать нам, что и в могиле можно жить! – возразил Гарднер. – Тебе не приходилось видеть фотографии ребят, которые в антирадиационных костюмах работают на АЭС в Харрисбурге? Заметь, смена у них не превышает пятнадцати минут. Дело в том, что такой костюм, если дольше находиться в нем в очаге заражения, начинает пропускать радиоактивные частицы, и человек облучается.
– Все, что ты говоришь, – не более чем пропаганда! – заверещал Тед. – Русские любят народ так же, как и ты! Ты поешь под их дудку! Сколько они тебе платят?
– Кто это тут ревет, как самолет при взлете? – насмешливо поинтересовался Гарднер. Он приблизился к Теду еще на шаг. – Тебе, конечно, кажется, что атомные реакторы гораздо привлекательнее, чем Джейн Фонда?
– Если хочешь, – да, что-то вроде этого.
– Прошу вас, друзья мои, – вмешалась встревоженная жена декана. – Мы можем спорить, но не нужно так кричать! Ведь, прежде всего, мы – интеллигентные люди…
– Некоторым лучше бы не вмешиваться, – перебил ее Гард, и она замолчала, отпрянув. Ее муж недружелюбно смотрел на поэта поверх стекол очков, как будто старался запомнить Гарда на всю жизнь. – Что вы будете делать, когда ваш дом охвачен пламенем, а вы – единственная из всей семьи, кто проснулся в полночь и понял, что случилось? Вы будете пытаться всех спасти или же начнете всплескивать руками, рассуждая о том, что вы – интеллигентный человек?
– Мне просто кажется, что все это зашло слишком далеко и…
– Да уж неблизко! Я тоже так думаю. – Гард посмотрел на миссис Тед. Она отскочила в сторону, держась за руку своего мужа. Гард подумал: Интересно, что заставляет ее в таком страхе отскакивать от меня?
Насмешливый внутренний голос тут же услужливо подсказал ему ответ: Ведь ты когда-то уже ударил свою жену, верно? Вот она и боится.
– Вы собираетесь иметь детей? – почти ласково спросил он у нее. Если так, я хочу надеяться, во имя семейного счастья вас и вашего мужа, что вы живете на достаточно безопасном расстоянии от какого-нибудь реактора… ведь это, как вы уже знаете, небезвредно.
Она плакала.
Она плакала, но он уже не мог остановиться.
– Кроме того, учтите, что если ваш муженек предложит вам поездку куда-нибудь вроде Мехико, хочу предостеречь вас: не пейте воду. А лучше откажитесь от поездки под предлогом… – Гарднер улыбнулся, сперва ей, потом Теду, – …ну, например, под предлогом головной боли.
– Заткнись, – вне себя закричал Тед. Его жена только стонала.
– Верно, – поддержал его бармен. – Я тоже думаю, что вам лучше заткнуться, мистер Гарднер.
Гард внимательно обвел глазами всех собравшихся:
– Заткнуться! Конечно, легко заткнуться, и пусть все рушится! И скоро вокруг будут лежать горы трупов! Заткнуться! Вот о чем мечтают все эти ребята: чтобы мы заткнулись! А если мы не заткнемся сами, то нам помогут, как помогли Карен Силквуд…
– Успокойся, Гарднер, – прошептала Патриция Мак-Кадл. В ее голосе звучало настоящее отчаяние.
Он опять обратился к жене Теда, чьи щеки были мокрыми от слез:
– Кроме того, вас может подстерегать СДС – синдром детской смерти. Такое тоже бывает в районах вблизи реакторов. Врожденные аномалии, вроде синдрома Дауна, – другими словами, монголоидизм – и…
Он мутным взглядом окинул лица зрителей. Многие из них выглядели встревоженными. Он что, боится их? Боится? Но почему?
Только Патриция Мак-Кадл никак не выказывала волнения. Напротив, она смотрела на него со странно спокойным удовлетворением, и это подтолкнуло его.
Гарднер внезапно обратился к аудитории, удивляясь в душе, как естественно и обыденно звучит его голос.
– Простите меня. Сегодня я хотел бы прочесть вам совершенно новые стихи, но все никак не мог решиться. – Пауза. Улыбки. Чей-то смешок, в котором явно прозвучала симпатия к нему. Тень гнева на лице Патриции Мак-Кадл.
– Собственно, – продолжал он, – это не совсем так. Просто я решал: стоит или не стоит читать эти стихи вам, но потом сделал выбор в вашу пользу…
Еще чей-то смешок, другой, третий. Атмосфера разрядилась. Щеки Патти покраснели, как помидор, и она так стиснула пальцы рук, что они побелели.
Не смотри на нее, Гард! Ты думаешь, что победил ее, и ты прав. Она повержена. И все же не смотри на нее. Она тебе этого не забудет.
И не простит.
Но все это будет когда-нибудь потом. Сейчас же он открыл рукопись своих стихов. Глаза его наткнулись на посвящение: Бобби, которая должна первой прочесть их.
«Лейтон-стрит» – так назывались эти стихи. Это была улица в Юте, где она выросла, улица, где произошло становление ее как писательницы – простого автора простых рассказов. Гард знал, что она способна на большее, но для этого ей нужно было бы покинуть Лейтон-стрит. На Лейтон-стрит она потеряла горячо любимого отца и не менее горячо любимую мать. На Лейтон-стрит она страдала от бессонницы, засыпая иногда в классе после мучительной ночи, когда ей ни на минуту не удавалось сомкнуть глаз. На Лейтон-стрит над ней был постоянный гнет тирании сестры Анны…
Анна.
Более, чем что-либо другое, Анна олицетворяла собой Лейтон-стрит.
Анна была тормозом для стремлений и возможностей Бобби.
Что ж, – подумал Гард. – Для тебя, Бобби. Только для тебя. И начал читать «Лейтон-стрит» – спокойно, неторопливо, как если бы он не стоял на сцене, а сидел в уютном кресле у себя дома.
Произведение было написано белым стихом. Верлибром.
Эта улица начинается там, где кончается жизнь.
Дети, живущие на ней, одеты в перелицованные тряпки.
Но, как и все дети в мире, Они играют в «салочки» и «прятки».
Их беда только в том, что Они никогда не увидят ничего, кроме Лейтон-стрит…
Проходят дни, зима сменяет лето.
По радио они слышат про космические полеты и птеродактилей, Но им так и не суждено увидеть самим, что же это такое.
Ведь их беда в том, что Они никогда не увидят ничего, кроме Лейтон-стрит…
Они вырастут, состарятся, и когда Подойдут к последнему порогу, За которым только вечность, Они скажут:
Я так и не увидел ничего, кроме Лейтон-стрит…
Он не пытался «играть» свои стихи, он просто как бы пересказывал их. Большинство из тех, кто сегодня вечером пришел послушать поэтов, дружно пришло к единому мнению, что чтение Гарднера было самым лучшим. А многие утверждали после, что ничего более прекрасного им никогда не доводилось слышать.
Поскольку это было в жизни Джима Гарднера последнее публичное выступление, это было особенно приятно.
Он читал около двадцати минут, и, когда закончил, в зале воцарилась тишина. Ему пришло вдруг в голову, что ничего более бездарного он еще не писал.
Внезапно кто-то в заднем ряду вскочил на ноги и восторженно зааплодировал. Девушка в середине зала подхватила аплодисменты, что-то выкрикивая при этом. Через секунду весь зал стоял на ногах и ожесточенно хлопал. Гарднер ловил потрясенные взгляды собратьев по перу.
Но встали и аплодировали, как он успел заметить, не все. Патриция Мак-Кадл продолжала сидеть с прямой спиной, крепко вцепившись руками в сумочку. Губы ее были сжаты. Рот, казалось, стал совсем бескровным. Что, Патти, съела? – злорадно думал Гард. – Это в твоем контракте предусмотрено не было?
– Спасибо, – кланяясь, бормотал он, беспомощно теребя в руках рукопись, и быстро сбежал с помоста, заняв свое место рядом с Роном Каммингсом.
– Боже, – прошептал Гарднеру Рон, не прекращая аплодировать. – Мой Бог!
– Прекрати хлопать, болван, – прошипел Гарднер.
– Черт меня побери! Я не знаю, когда ты написал эту вещь, но это великолепно! – сказал Каммингс. – И я ставлю тебе выпивку по этому поводу.
– Сегодня я не пью ничего крепче содовой, – ответил Гарднер, хорошо зная, что лжет. Головная боль уже прошла. Успех совершенно исцелил его, довершив начатое аспирином.
Аплодисменты постепенно стихли. На лице Патриции Мак-Кадл застыло выражение, постепенно становившееся все кислее и кислее.
После удачно окончившегося вечера поэты дружной толпой спустились в бар. Опьяненный успехом, Джим подсел к стойке. Возле него очутился бармен.
– Я думаю, вы превосходно читали сегодня, мистер Гарднер.
Гард в задумчивости крутил в руках рюмку. «Лейтон-стрит» посвящалось Бобби Андерсон, и этот парень за стойкой почему-то напомнил ему Бобби, такую, какая она впервые появилась в университете.
– Спасибо.
– Думаю, вам нужно быть поосторожнее со спиртным. Это может погубить ваш талант.
– Не переживайте, дружище. Я в полном порядке, – Джим выпил рюмку водки и отошел от стойки.
Проходя через зал, он увидел Патрицию Мак-Кадл. Заметив, что он смотрит на нее, она отвернулась, сердитая и высокомерная. В ее голубых глазах блеснули стальные огоньки. Поцелуй меня в зад, фригидная сука, – злорадно подумал он и шутливо отсалютовал ей рюмкой.
– Только тоник, да? Это что, тоник?
Возле него, как чертик из коробочки, возник Рон Каммингс. Он улыбался дьявольской ухмылкой.
– Отстань, – слишком громко сказал ему Гарднер, и сидящие вокруг люди стали оглядываться на них.
– Гард, старина…
– Я все отлично знаю, и перестань следить за мной, – проворчал он, чувствуя, что голова его постепенно тяжелеет. Это не было похоже на обещанную ему доктором головную боль: ощущение рождалось не в самой голове, а где-то гораздо глубже. И оно нисколько не мешало.
Напротив, это было довольно приятно.
– Ты добился своего, – Каммингс кивком указал на Мак-Кадл. – Она вне себя от гнева. Она с удовольствием выкинула бы тебя из группы, Джим. Не давай ей повода.
– Черт с ней.
Кто-то окликнул Каммингса, и он отошел. Гарднер проводил его взглядом и вдруг рассмеялся. Слезы, вызванные неудержимым хохотом, градом покатились по его щекам. Люди вновь начали оглядываться на него. Какой-то мужчина, с интересом глядя на него, выпил залпом рюмку водки, поперхнулся и теперь безуспешно пытался откашляться.
Понемногу Гард начал брать себя в руки. Из соседнего помещения доносилась громкая музыка, там собрались наиболее интересные люди, присутствующие на сегодняшнем вечере. Прихватив блюдо с крошечными бутербродиками-канапе, Джим направился туда. Проходя через зал, он никак не мог преодолеть в себе ощущение, что дура Мак-Кадл, сидящая за одним столиком с их беднягой конферансье, обсуждает сейчас его. Как, вы не знаете? Но это чистейшая правда: он ударил ее. Прямо по лицу. Она сказала, что не станет обращаться в суд. Кто знает, верное ли это решение? С тех пор он больше не бил женщин, – во всяком случае, до сих пор. Но он вполне может проделать что-нибудь подобное сегодня вечером, ведь он мастер на всякие эксцентрические выходки. И потом, вы же видите, он не способен контролировать себя во время выпивки…
Следи за собой, Гард, – услышал он голос, похожий на голос Бобби, второй раз за сегодняшний вечер. Не показывай всем, что болен паранойей. Не давай им повода к сплетням.
Стоя уже в дверном проеме, он оглянулся.
Они смотрели прямо на него.
В нем вскипала волна гнева… но он усилием воли заставил себя улыбнуться им и поднял бокал, как бы намереваясь произнести тост в их честь.
Беги отсюда, Гард. Это может плохо кончиться. Ты выпил.
Не переживай, я контролирую себя. Она просто хочет, чтобы я исчез, и поэтому так смотрит на меня. Вдобавок эта дрянь рассказывает обо мне всякую чепуху: что я ударил свою жену, что меня арестовали на демонстрации с пистолетом в кармане… Но я спокоен. Нет проблем, детка. Я как раз собираюсь умыться, выпить кофе и отправиться домой. Нет проблем.
И хотя он на самом деле не пошел умываться, не заказал кофе и не отправился домой, в ближайший час с ним все было в порядке. Он, по меткому выражению бывшей жены, «держался молодцом».
Он прислушивался к спокойным, интеллигентным разговорам окружающих. В последнее время у него редко выдавались подобные минуты. Вот уже восемь лет его жизнь идет хуже некуда, а последние три года – просто сплошной кошмар. За это время он разучился нормально общаться с людьми и стал непереносим даже для тех, кто давно знал его, особенно когда выпивал несколько больше меры.
Но сегодня другое дело. Он не позволит себе поддаться дурному настроению. Выпил он или нет, все равно он в состоянии контролировать себя. За окном свистел ветер.
Кто-то обратился к нему, приглашая принять участие в беседе. Гарднер ощутил благодарность, смешанную с раздражением. Это было нелогично, но это было. Поэтому он предпочел вернуться в общий зал и в буфете заказал себе очередной бокал. Все, что последовало за этим, казалось, было спровоцировано каким-то дьяволом с совершенно извращенным чувством юмора.
У другого конца буфетной стойки сгрудились люди – три мужчины и три женщины. Они беседовали о чем-то. Среди них были и Патриция Мак-Кадл с беднягой конферансье. Мужчина, говоривший сейчас что-то, напоминал разукрашенную лавку на колесах. Рядом с ним стояла его жена. Она была недурна собой, в глазах ее светилась наивность. Гарднер понял вдруг одну вещь: хоть он и алкаш, но все еще не утратил природной наблюдательности. Женщина с наивным взглядом была твердо убеждена, что все, что говорит или делает ее супруг, не может вызывать и тени сомнения. В то же время она явно переживала из-за того, что он несколько перепил, и пыталась увести мужа, но не знала, как это сделать.
Гарднер внимательно посмотрел на них и подумал, что они, вероятно, женаты около восьми месяцев. Может, конечно, и год, но восемь месяцев подходило к ним лучше.
Одежда говорившего выдавала его принадлежность к Государственной газовой компании. Этой компании принадлежал завод, находившийся в резервации, заселенной ирокезами, и энергетик говорил сейчас об этом с такой гордостью, будто в этом была его заслуга. Наверняка мелкий чиновник,
– подумал Гарднер. Завод производил какую-то радиоактивную продукцию, и недавно там случился выброс.
Слушатели с большим вниманием следили за рассказом мужчины. Ха-ха, Красный Киловатт – друг Поэзии! Такой же друг, как сам Гарднер – друг Нейтронной Бомбы. Вот жена энергетика – она скорее была похожа на друга Поэзии.
Отлично понимая, что совершает громадную ошибку, Гарднер решил вмешаться в разговор. Знаете ли вы, о чем говорите? – пульсировало у него в мозгу. Он мог бы привести тысячу логических аргументов против заводов, имеющих дело с ядерным топливом, но самым лучшим доводом для него была боль, возникшая в сердце.
Знаете ли вы, о чем говорите? Думаете ли вы о возможных последствиях? Разве вы не помните, что произошло в России два года назад? Их трагедия отзовется даже в следующем столетии. Боже! Да лучше всю жизнь провести в темноте, чем пользуясь электроэнергией, способной на такой взрыв. Боже! БОЖЕ! А эти болваны слушают сказки какого-то идиота, будто он святой!
Третьему мужчине в этой группе было на вид около пятидесяти, и он напоминал декана колледжа. Он хотел знать о возможностях различных организаций протеста и фамильярно называл говорящего – Тед.
Тед-Энергетик говорил, что нам всем не стоит беспокоиться. Федеральные власти не позволят всяким там болтунам лишить величайшую страну энергии. Группы протеста создаются, но тут же распадаются, – говорил он, – и не представляют собой реальной силы. Все рассмеялись, кроме жены Теда-Энергетика. Она лишь слегка улыбнулась.
Гарднер ответил тем же. Лишь в глазах его сверкала сталь.
Тед-Энергетик заговорил более экспансивно. Он вещал, что пришло время показать арабам раз и навсегда, что Америка и американцы не нуждаются в них. Он говорил, что даже наиболее современные генераторы, работающие на угольном топливе, – это вчерашний день. Он говорил о величии и могуществе солнечной энергии…
В голове у Гарднера стучало и звенело. Он с удивлением обнаружил, что сильно сжал бокал и стекло вот-вот хрустнет. Гарднер немного ослабил хватку, а Тед-Энергетик объяснял, что ядерная энергия – это реальная альтернатива.
– Благодарение небу, перспектива Чернобыля для Америки невозможна, – говорил он. – Там умерло тридцать два человека. Это, безусловно, ужасно, но при авиакатастрофе, которая произошла месяц назад, погибло что-то около ста девяноста человек. Слышали ли вы когда-нибудь правительственные отчеты о количестве погибших в авиакатастрофах? Смерть тридцати двух, ужасная сама по себе, все же далека от Армагеддона!
Он любовался собой и звуками своего голоса.
Гард больше не мог видеть в нем человека. Из воротника белой рубашки торчала голова волка. Его жена напоминала теперь испуганного кролика, красными глазками глядящего через стекла очков.
Гард моргнул – и они вновь стали людьми.
– Эти протестующие никак не могут уразуметь, что на их протесты никто не обращает никакого внимания, – торжествующе закончил Тед-Энергетик и оглянулся по сторонам, ожидая поддержки от слушателей. – За тридцать лет мирного развития ядерной энергии для Соединенных Штатов не было и не будет никакой опасности. – Он гордо поднял подбородок и чокнулся бокалом со всеми присутствующими.
– Уверен, что это необходимо знать всем, – сказал мужчина, похожий на декана колледжа. – И теперь моя жена и я, мы думаем…
– А знаете ли вы, что Мария Кюри умерла от радиационного отравления?
– задумчиво спросил Гарднер. Головы присутствующих повернулись к нему. – Да-да. От лейкемии, вызванной облучением гамма-лучами. Это был первый случай подобной смерти, но, к несчастью, не последний. Она проводила исследования, которые потом погубили ее.
Гарднер оглядел внезапно ставшую безмолвной комнату.
– Ее записи хранятся в специальном контейнере, – продолжил он. – В контейнере в Париже. Они излучают радиационные лучи. К ним нельзя дотрагиваться, потому что дотронувшийся до них может умереть.
Патриция Мак-Кадл следила за ним взглядом. Остальные сгрудились у буфетной стойки.
– Пятого октября 1966 года, – говорил тем временем Гарднер, – произошла авария на ядерном реакторе Энрико Ферми в Мичигане.
– Но там ничего не случилось! – вмешался Энергетик, потирая руки и всем своим видом как бы говоря: Вот видите?!
– Почти ничего. То есть никто не погиб. Реакция самопроизвольно прекратилась. Никто не знает почему. Один из работавших там членов комиссии по расследованию причин даже позволил себе пошутить: «Эти ребята чуть было не стерли с лица земли Детройт».
Он умолк.
– О, мистер Гарднер! Но это…
Гарднер предостерегающе поднял руку:
– Если изучить данные по количеству раковых заболеваний в районах локализации ядерных объектов, то выяснится, что количество их во много раз превышает норму.
– Это не совсем верно, и потом…
– Пожалуйста, позвольте мне закончить. Не думаю, что нужны еще какие-нибудь дополнительные факты, но все же дайте мне закончить. Задолго до Чернобыля у русских уже была одна авария с реактором в местечке Киштим. Но тогдашний премьер Хрущев не допустил огласки случившегося. Мадам Кюри сказала бы, что это была хорошая мысль для своего времени. Это напоминало взрыв карточного домика, а люди… что ж, они были просто марионетками в чьей-то плохой пьесе. А потом шел дождь. Шел долгий дождь. Как будто в небе появился вулкан, извергающий воду вместо лавы. Последствия аварии устранялись почти год. Я видел фотографии. Я не умею читать по-русски, но я просил четырех или пятерых самых разных людей прочесть мне, и прочитанное совпадало. Звучало оно как плохая этническая шутка. Представьте себе, что вы едете по одному из шумных шоссе и вдруг видите примерно такую табличку: «ЗАКРОЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ВСЕ ОКНА, ВЫКЛЮЧИТЕ ВЕНТИЛЯЦИОННУЮ СИСТЕМУ И ПОЕЗЖАЙТЕ ТАК БЫСТРО, КАК ЭТО ТОЛЬКО ВОЗМОЖНО, БЛИЖАЙШИЕ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ».
– Чепуха! – громко заявил Тед-Энергетик.
– Фотографии были представлены независимым информационным агентством,
– как бы не слыша его, продолжал Гард. – Если этот парень всего лишь лжец, это можно было бы пережить. Но он и люди, подобные ему, делают кое-что похуже. Они, как попугаи, рассказывают публике, что сигареты не только изредка способствуют возникновению рака легких, но содержат в себе также море витамина С и уберегают вас от простуды.
– Вы утверждаете…
– Тридцать два человека, погибших в Чернобыле, – это то, что нам сообщили. Что ж, возможно, их было только тридцать два. У нас есть фотографии, сделанные американскими врачами, которые говорят, что по минимальным подсчетам таких людей не менее двухсот, хотя официальные источники по-прежнему твердят о тридцати двух. Эта болезнь не всегда убивает сразу. Вот что ужасно. Смерть приходит тремя разными путями. Первый путь – гибель непосредственно в момент выброса, второй, наиболее частый, – смерть в результате лейкемии. Третий, самый популярный из всех,
– заболевания раком в возрасте сорока лет и после. Рак легких, рак печени, рак желудка, меланома – рак кожи – иными словами, поражаются практически все органы. А хуже всего то, что начинаются необратимые процессы в мозгу…
– Прекратите, прошу вас, прекратите! – крикнула жена Теда. В ее голове звучали истерические нотки.
– Я бы прекратил, если бы мог, моя милая, – вежливо ответил он. – Но я не могу. В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году на одном из американских реакторов проводились учения на случай неполадки, аналогичной чернобыльской. Количество жертв при этом…
– Заткнись, Гарднер, – громко сказала Патти. – Ты пьян.
Он не обратил на нее внимания, не сводя глаз с жены Энергетика.
– Во время этих учений было установлено, что реактор, расположенный в середине штата Пенсильвания, при взрыве в состоянии уничтожить сорок пять тысяч человек, почти семьдесят процентов жителей штата, а также нанести ущерб на сумму не менее двадцати миллионов долларов.
– Болван! – крикнул кто-то. – Ты когда-нибудь заткнешься?
– Нет, – ответил Гарднер, по-прежнему глядя в упор на женщину, которая, казалась, была загипнотизирована им. – Если умножить на пять – а мощность чернобыльского реактора была как раз в пять раз выше, – то получаем соответственно двести двадцать пять тысяч погибших и ущерб на сумму восемьдесят пять миллионов долларов, – он поднес ко рту стоящий на стойке стакан и выпил два больших глотка водки. – Итак, – подытожил он, – мы говорим о почти четверти миллиона погибших, что-то около двухсот двадцати четырех тысяч, если быть точным. – Он подмигнул Теду-Энергетику, закусившему нижнюю губу. – Трудно не замечать такое количество покойников, верно?
– Все эти люди погибли исключительно в твоем воображении, – сердито возразил Тед-Энергетик.
– Тед… – нервно сказала его жена, чье лицо заливал теперь густой румянец.
– И ты думаешь, что я буду выслушивать твои бредни? – не обращая на нее внимания, Тед напирал на Гарднера, и вот они уже стояли почти вплотную друг к другу. – А?
– В Чернобыле погибли дети, – сказал Гарднер. – Неужели вы этого не понимаете? Одни из них успели дожить до десяти лет, другие все еще находились в утробе матери. А те, кто выжил тогда, медленно умирают сейчас, пока мы здесь стоим с рюмками и стаканами в руках. Некоторые из них так и не научатся читать. Большинство никогда не сможет поцеловать девушку. И все это происходит именно сейчас, когда мы с вами здесь пьем и развлекаемся.
– Они убили своих собственных детей.
Гард вновь посмотрел на жену Теда, и его голос стал нарастать, как снежный ком.
– Мы уже сталкивались с Хиросимой и Нагасаки, с нашими собственными Тринити и Бикини. Они убили своих собственных детей! Разве ты не понял, что я сказал? Детям, погибшим в Припяти, было очень мало лет! Они убили ДЕТЕЙ!! Просто детей!..
Жена Теда отступила на шаг. Ее губы дрожали, глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит.
– Нам всем известно, что мистер Гарднер – хороший поэт, – сказал Тед-Энергетик, обнимая свою жену за плечи. Подобным движением ковбой похлопывает по спине теленка. – Но он не слишком информирован насчет ядерной энергии. Мы не можем на самом деле знать, что случилось или не случилось в Киштиме, не можем реально оценивать цифры потерь русских в Чернобыле…
– Закрой свою пасть! – рявкнул Гарднер. – Ты отлично знаешь, о чем я говорю! Твоей компании очень выгодно скрывать все это: количество раковых заболеваний в районах вокруг АЭС, уровень загрязнения воды радиоактивными отходами, а, между прочим, люди пьют эту воду, купаются в ней, готовят еду, стирают одежду. Ты все это знаешь. Ты и всякие другие частные, муниципальные, государственные и федеральные энергетические компании Америки.
– Замолчи, Гарднер, – прервала его Мак-Кадл, делая шаг вперед. Она повернулась к группе и подарила ей обворожительную улыбку. – Он просто слегка…
– Тед, ты знал все это? – внезапно спросила жена Энергетика.
– Конечно, мне встречались некоторые данные, но…
Он внезапно замолчал, и до слуха присутствующих доносилось только его хриплое дыхание. Это было не слишком много… но этого было достаточно. Внезапно все поняли, что внутренне он сломался. Это был краткий момент триумфа Гарднера.
Воцарилась тишина. Жена Теда отодвинулась от мужа. Он вздрогнул. Сейчас он сам напоминал Гарднеру затравленного кролика.
– О, мы имеем самую различную информацию, – криво ухмыльнулся он. – Большая часть ее – не что иное, как русская пропаганда. Люди, подобные этому идиоту, рады поверить и разнести ее по всему свету. Все, что мы знаем точно, – это то, что Чернобыль был не несчастным случаем, а попыткой заставить нас…
– О Боже! Сейчас ты начнешь рассказывать нам, что и в могиле можно жить! – возразил Гарднер. – Тебе не приходилось видеть фотографии ребят, которые в антирадиационных костюмах работают на АЭС в Харрисбурге? Заметь, смена у них не превышает пятнадцати минут. Дело в том, что такой костюм, если дольше находиться в нем в очаге заражения, начинает пропускать радиоактивные частицы, и человек облучается.
– Все, что ты говоришь, – не более чем пропаганда! – заверещал Тед. – Русские любят народ так же, как и ты! Ты поешь под их дудку! Сколько они тебе платят?
– Кто это тут ревет, как самолет при взлете? – насмешливо поинтересовался Гарднер. Он приблизился к Теду еще на шаг. – Тебе, конечно, кажется, что атомные реакторы гораздо привлекательнее, чем Джейн Фонда?
– Если хочешь, – да, что-то вроде этого.
– Прошу вас, друзья мои, – вмешалась встревоженная жена декана. – Мы можем спорить, но не нужно так кричать! Ведь, прежде всего, мы – интеллигентные люди…
– Некоторым лучше бы не вмешиваться, – перебил ее Гард, и она замолчала, отпрянув. Ее муж недружелюбно смотрел на поэта поверх стекол очков, как будто старался запомнить Гарда на всю жизнь. – Что вы будете делать, когда ваш дом охвачен пламенем, а вы – единственная из всей семьи, кто проснулся в полночь и понял, что случилось? Вы будете пытаться всех спасти или же начнете всплескивать руками, рассуждая о том, что вы – интеллигентный человек?
– Мне просто кажется, что все это зашло слишком далеко и…
– Да уж неблизко! Я тоже так думаю. – Гард посмотрел на миссис Тед. Она отскочила в сторону, держась за руку своего мужа. Гард подумал: Интересно, что заставляет ее в таком страхе отскакивать от меня?
Насмешливый внутренний голос тут же услужливо подсказал ему ответ: Ведь ты когда-то уже ударил свою жену, верно? Вот она и боится.
– Вы собираетесь иметь детей? – почти ласково спросил он у нее. Если так, я хочу надеяться, во имя семейного счастья вас и вашего мужа, что вы живете на достаточно безопасном расстоянии от какого-нибудь реактора… ведь это, как вы уже знаете, небезвредно.
Она плакала.
Она плакала, но он уже не мог остановиться.
– Кроме того, учтите, что если ваш муженек предложит вам поездку куда-нибудь вроде Мехико, хочу предостеречь вас: не пейте воду. А лучше откажитесь от поездки под предлогом… – Гарднер улыбнулся, сперва ей, потом Теду, – …ну, например, под предлогом головной боли.
– Заткнись, – вне себя закричал Тед. Его жена только стонала.
– Верно, – поддержал его бармен. – Я тоже думаю, что вам лучше заткнуться, мистер Гарднер.
Гард внимательно обвел глазами всех собравшихся:
– Заткнуться! Конечно, легко заткнуться, и пусть все рушится! И скоро вокруг будут лежать горы трупов! Заткнуться! Вот о чем мечтают все эти ребята: чтобы мы заткнулись! А если мы не заткнемся сами, то нам помогут, как помогли Карен Силквуд…
– Успокойся, Гарднер, – прошептала Патриция Мак-Кадл. В ее голосе звучало настоящее отчаяние.
Он опять обратился к жене Теда, чьи щеки были мокрыми от слез:
– Кроме того, вас может подстерегать СДС – синдром детской смерти. Такое тоже бывает в районах вблизи реакторов. Врожденные аномалии, вроде синдрома Дауна, – другими словами, монголоидизм – и…