Страница:
— Бородавка? — переспросил он. — Не будь смешным. Даже если бы ее жизнь зависела от этого, никакая бородавка не пристанет к ее лицу. Она чертовски привлекательна! Разве ты не видишь?
Сомерсби вытаращил глаза.
— Будь я проклят, если ты в нее не влюблен! Кто бы мог подумать!
— Да с чего ты это взял? — раздраженно прошептал Раштон. Поскольку он не слишком внимательно следил за музыкой, то и выпалил в тишине, наступившей сразу же после того, как прозвучали последние ноты:
— Я вовсе не влюблен в Марджори Чалкот!
У Раштона не было ни малейших сомнений в том, что все слушатели, включая последнего музыканта из задних рядов, слышали его неблагоразумное, несвоевременное и крайне грубое замечание. Ему оставалось только встать и извиниться.
Повернувшись к Марджори, он сказал, пытаясь собрать все достоинство, какое мог при таких мучительно унизительных обстоятельствах:
— Приношу вам свои глубочайшие извинения, мисс Чалкот. Я не могу найти оправдание моей злосчастной грубости.
Марджори наклонила голову, и Раштон быстро вышел из зала.
19
20
21
Сомерсби вытаращил глаза.
— Будь я проклят, если ты в нее не влюблен! Кто бы мог подумать!
— Да с чего ты это взял? — раздраженно прошептал Раштон. Поскольку он не слишком внимательно следил за музыкой, то и выпалил в тишине, наступившей сразу же после того, как прозвучали последние ноты:
— Я вовсе не влюблен в Марджори Чалкот!
У Раштона не было ни малейших сомнений в том, что все слушатели, включая последнего музыканта из задних рядов, слышали его неблагоразумное, несвоевременное и крайне грубое замечание. Ему оставалось только встать и извиниться.
Повернувшись к Марджори, он сказал, пытаясь собрать все достоинство, какое мог при таких мучительно унизительных обстоятельствах:
— Приношу вам свои глубочайшие извинения, мисс Чалкот. Я не могу найти оправдание моей злосчастной грубости.
Марджори наклонила голову, и Раштон быстро вышел из зала.
19
Марджори сидела неподвижно, положив на колени руки в перчатках. Звук удаляющихся шагов Раштона эхом отдавался в ее сердце. Она смотрела прямо перед собой со страдальческим видом. В концертном зале стояла тишина, даже музыканты, казалось, застыли на месте. Боже, какое унижение. Она выдала себя, как последняя дурочка, уставившись на Раштона. Теперь он выставил ее на посмешище перед всеми, кто рад был ухватиться за любую возможность повеселиться на счет других.
Сперва послышалось женское хихиканье, разумеется, из-за развернутых в спешке вееров. Затем наперебой посыпались предположения, кто такая эта мисс Марджори Чалкот и почему известный мистер Раштон был вынужден так выразиться по поводу ее. Когда к шуму голосов прибавились басы джентльменов, сплетничать стали громче, а хихиканье дам превратилось в осуждающий смех.
Если бы Марджори могла щелкнуть пальцами и исчезнуть из этого зала, она бы так и сделала, но она не могла. Повернувшись к сэру Литон-Джонсу, она вежливо попросила его вызвать музыкантов на бис, если это его не затруднит.
Надеясь на ее благодарность, баронет встал и попросил дирижера, чтобы оркестр исполнил еще что-нибудь из Генделя. Просьбу решили удовлетворить, и слушатели немедленно прекратили хихиканье, усаживаясь в креслах. Все постепенно замолчали.
Если над Марджори все еще слегка посмеивались, раздавшаяся музыка быстро положила конец ее мучениям. Сэр Литон-Джонс наклонился к ней ближе и прошептал:
— Мужайтесь, моя дорогая! Это всего лишь буря в стакане воды!
Марджи, конечно, понимала, что он прав. Но он-то не знал, что чудовищное заявление Раштона пронзило ее как нож. Она и сама не подозревала, что может быть ранена так глубоко. Марджори опустила взгляд на свое белое кисейное платье. Она была почти уверена, что там окажется красная струйка, стекающая по тонкой гладкой ткани. Она чувствовала себя так, словно действительно истекала кровью. Слова его, подобно удару рапиры, каким-то образом рассекли ее душу.
Все же она не могла понять, откуда взялась эта немыслимая боль, из-за которой она с трудом могла дышать.
Я не влюблен в Марджори Чалкот.
Разумеется, нет! Она знала, что нет. Она не искала его любви, она не хотела его любви! Действительно не хотела! Тогда почему же она так ужасно себя чувствует? Неужели ее разум старательно скрывал тайные, неизвестные стремления ее сердца, о которых она не подозревала?
Невозможно. Марджори всегда знала, в каком состоянии ее разум и сердце. Она знала себя. Она знала свои обязанности, она умела решать сложные проблемы. Она составила для себя план, в котором не было места для какой-то там глупой любви. Она уже давно смирилась с тем, что ей суждено самой по мере сил искать средства к существованию и к тому же заботиться о Дафне. Она ни о чем не жалела, она довольствовалась малым. Слава богу, что пока есть все необходимое и для себя, и для сестры.
Собственное семейное счастье не входило в число ее забот.
По правде говоря, она никогда не позволяла себе роскошь даже рассуждать об этом. Она ни разу не позволила фантазии вторгаться в ее мир, с тех пор как, сидя в отцовской библиотеке, узнала от их поверенного размер отцовских карточных долгов. Тот сообщил ей сумму, с неодобрительным видом поджав губы.
Она могла выжить, лишь обуздывая любые пустые мечтания и несбыточные надежды, которые могли только осложнить ей жизнь.
Теперь, когда она сидела между тетей и сэром Литон-Джонсом и безмолвно слушала оркестр, ком стоял у нее в горле, странные слезы жгли ей глаза, а боль, раздиравшая ее, от этого только возрастала.
Она хотела, чтобы ее сердце замолчало. Она хотела, чтобы ее слезы высохли. Она ничего больше не хотела. Она чувствовала себя воздушным шаром, под которым потушили огонь. Шар потихоньку сплющивается и наконец тихо опускается на землю рядом с корзиной. Она чувствовала, что внутри ее что-то также исчезает и вскоре жизнь замрет в ее сердце.
Тем лучше. Право же, куда легче без этого беспокойного сердца. Ей надо было столько всего сделать. А главное, устроить брак сэра Литон-Джонса с Дафной.
Когда музыка затихла, когда мастерство оркестра получило должное признание в виде взрыва аплодисментов, когда зрители нестройными рядами начали вставать и выходить из зала, Марджори повернулась к баронету и попросила его прийти к ним в гости в воскресенье вечером.
— Мы очень тихо проводим время, но, думаю, вам, может быть, понравится стать частью нашего маленького семейного круга.
Она взглянула на миссис Вэнстроу, которая немедленно добавила:
— Да, разумеется, приходите! Дафна получает такое удовольствие от вашего общества, и я хотела, чтобы вы научили Марджори игре в криббидж. Для ее здоровья вредно столько размышлять, читать и шить. Вы будете и в самом деле желанным гостем, если сумеете преодолеть свойственное ей упорное нежелание веселиться и развлекаться.
Сэр Литон-Джонс встал и предложил руку Марджори со словами:
— Я собираюсь принять все необходимые меры, чтобы на щеках мисс Марджори вновь заиграл румянец.
Миссис Вэнстроу улыбнулась и кивнула. Марджори вдруг почувствовала себя неуютно. Она не была уверена, что правильно поняла баронета. Его витиеватая речь утомляла ее и постепенно стала казаться скучной. В то же время ее несколько тревожила фамильярность ее провожатого. Он как-то слишком вольно брал ее под руку, успокаивающе похлопывал по кисти руки и нежно улыбался. Она обернулась и посмотрела на Дафну, желая каким-то образом поменяться с ней местами, зная, что такие приемы в немалой степени помогли бы завоевать сердце ее сестры. В то же время она чувствовала, что было бы грубо отвергнуть вежливые знаки внимания, оказываемые ей баронетом. Он явно пытался вернуть ей покой, которого она лишилась после ужасной выходки Раштона.
Раштон наблюдал, как лорд Сомерсби старается удержаться от смеха. Несколько раз во время их обратной поездки туда, где они жили этим летом, его подопечный принимался хохотать вслух. Потом следовал приступ кашля, и Сомерсби снова начинал бороться с собой.
Наконец Раштон раздраженно сказал:
— Можешь смеяться, а т, боюсь, с тобой произойдет апоплексический удар!
Плотину прорвало, и экипаж заполнили раскаты смеха. Раштон никогда в жизни не видел, чтобы Сомерсби так веселился. Молодой виконт смеялся, пока у него не полились по щекам слезы, он хватал ртом воздух, вытирал лицо платком, бросал взгляды на Раштона и вновь начинал хохотать. Он ревел, фыркал и хихикал, потом снова ревел, пока не начинал хвататься за бока в блаженной агонии. Он скатился на сиденье рядом с ним, когда экипаж понесся по вымощенным камнями улице, и снова загоготал.
Сначала Раштон рассердился, зная, что все это безудержное веселье рядом с ним, несомненно, на его счет. Но рядом со столь истерическим весельем гнев вскоре сменился глубоким раздражением, которое постепенно уступило место развлечению. Он начинал принимать как должное то, что выставил себя таким дураком на концерте.
— Мне… мне очень жаль, — с трудом выдохнул Сомерсби, держась за живот. — Н-но если б ты видел свое лицо после того, как… о господи, мне опять смешно! — С этими словами он снова свалился на сиденье, толкнув Раштона, то смеясь, то задыхаясь.
— Это ты виноват, — сказал Раштон с притворной серьезностью. — Ты вынудил меня к этому своими наглыми вопросами о мисс Марджори.
Сомерсби выпрямился, фыркнул, с трудом переводя дыхание, и наконец сказал:
— Очень хорошо, виноват я. Это стоило того, чтобы увидеть твое ошеломленное лицо! Господи, каким же болваном ты выглядел! Ни разу, с тех пор как ты стал моим другом и опекуном, я не видел, чтобы с тобой случилось нечто подобное! Я бы дорого дал, чтобы увидеть все это снова. Будь я проклят, если это не так!
— Послушать тебя, так я впервые совершил публичный промах. Разумеется, это не в первый раз, и я сомневаюсь, что в последний!
— Да, но ты никогда не выходишь за рамки приличий и так стремишься сохранять контроль над своими разумом и чувствами.
— Святые небеса! Я даже не знаю, что хуже! То, что ты надо мной смеешься, или то, что ты изображаешь меня таким чертовски скучным типом!
Сомерсби уставился на него в изумлении.
— Но ведь ты именно такой и есть! Я не хочу тебя обидеть, но даже сэр Литон-Джонс сказал, что иногда с тобой дьявольски скучно. Ты всегда самодоволен, вежлив с дамами и безупречен в одежде! На тебе ни разу не видели даже пестрого шейного платка! Наверно, потому ты почти всегда такой унылый!
— Как? Потому что я не хочу выглядеть нелепо с пестрым платком на шее, ты называешь меня унылым?! Я вовсе не унылый. — Раштон обиделся.
— Брось! Человек, который не развлекается время от времени, просто вынужден страдать от плохого настроения. Это же очевидно! Кроме того, ты мало улыбаешься, почти не смеешься. Правда, за последнее время ты несколько изменился, но это только когда рядом оказывается мисс Чалкот. Забавно, если учесть, что она тебе так сильно не нравится!
Раштон почувствовал себя так, как будто у него над головой только что раздался удар грома. Он выглянул в окно, посмотрел на ночное небо, усеянное звездами, и понял, что в голове у него шумит не из-за погоды. Он возразил:
— Не могу сказать, что она мне не нравится.
— Я понимаю, в чем дело: она ниже тебя по положению в обществе.
Молния обычно сверкает перед ударом грома. Но молния, поразившая Раштона, вела себя не по правилам. Не будем воспринимать все буквально, но трудно описать его состояние лучше. Шатаясь от потрясения, он не нашел слов для ответа своему другу. Поэтому просто задал вопрос его же словами.
— Ниже меня по положению в обществе?
— Конечно, — сказал Сомерсби. — Точно так же, как Дафна ниже меня по положению в обществе. Ты говорил мне об этом бессчетное число раз.
— Нет, — ответил Раштон, глубоко нахмурившись. — Я никогда так не говорил. Не может быть!
— Ну не совсем так, но смысл тот же, — ответил Сомерсби.
Раштон хотел было объяснить разницу между неравным положением в обществе и отсутствием денежных средств, но почему-то снова не находил слов. Он начал думать, а существовала ли вообще эта разница.
Он взглянул в сторону окна и увидел, что мимо мелькали здания на Брод-стрит. Его мысли полностью заняла Марджори. Он вспомнил ее ответный взгляд во время концерта. Сердце его сладко заныло, когда ее красивое лицо и прелестные глаза, устремленные к нему, словно наяву возникли перед ним. Сколько времени погружался он в ее немыслимые фиалковые глаза? Несколько секунд — или минут? О чем она думала, что хотела узнать? Он не мог вспомнить, о чем думал сам, только помнил, что хотел смотреть на нее вечно.
Когда экипаж повернул на Грин-стрит, Раштон понял, что его друг погрузился в глубокое раздумье. Он сидел, молча уставившись в окно, покусывая один из уголков истерзанного квадрата из мягкого батиста, и все время вздыхал.
Раштон не мог не заметить перемены, происшедшей в его подопечном, и спросил озабоченным голосом:
— Что тебя так расстраивает, Эван? Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе нужен слушатель? Хотя я без колебаний могу тебе сказать, что в последнее время ты извел больше носовых платков, чем понадобилось мне за всю мою жизнь.
Лорд Сомерсби выглядел немного испуганным. Он виновато посмотрел на платок, осторожно сложил его и убрал обратно в карман сюртука.
— Мой последний платок, — рассеянно пробормотал он.
Когда стало похоже на то, что он и дальше собирался хранить молчание, Раштон немного подтолкнул его.
— Ты можешь довериться мне, Эван, — сказал он.
— Что? — спросил Сомерсби, обращая к нему рассеянный взгляд. — Да, конечно, знаю, что могу. По правде говоря, я в чертовски затруднительном положении, но я хочу сам найти выход. Так что тебе незачем беспокоиться. Со мной все будет отлично. Надо только все хорошенько обдумать.
Раштон хотел помочь своему другу, но, получив вежливый отказ, решил, что не следует настаивать. Вместо этого он стал размышлять над задачей потруднее: как сделать пребывание в Бате Марджори Чалкот не столь беспокойным для него лично. Он чувствовал, что ему грозит опасность, но какая? Каким-то образом мысли о Марджори заставили его вспомнить резкие оценки Сомерсби.
Скучный тип.
Марджори ниже по положению в обществе.
Он никогда не ожидал, что услышит применительно к себе подобные эпитеты. Что касается сэра Ли-тон-Джонса, то на свете не существовало никого скучнее этого стареющего холостяка. Ему было по меньшей мере сорок, и чего ради он сидел рядом с Марджори и шептал ей что-то на ухо? Знала ли Марджи, что в свое время сэр Литон-Джонс разбил немало сердец?
Кто-то должен предупредить ее. Конечно, она дала понять, что хочет выдать Дафну за баронета. Но что, если баронет влюбится не в ту сестру? Он не хотел и думать об этом и решил выбросить всякую чушь из головы. В конце концов, кем была для него мисс Чалкот? Всего лишь знакомая. Она никогда не будет больше, чем знакомая.
Этим же вечером Дафна открывала широкие дверцы своего блестящего темного гардероба из красного дерева. Она достала с верхней полки картонку для шляп. Она крепко прижала ее к груди, несколько раз глубоко вздохнула, прошептала молитву и только после этого улеглась в постель и начала открывать коробку.
Она развязала ленточки этого священного вместилища и нежно посмотрела на письма, лежавшие внутри. На каждом из них стояла печать Сомерсби.
На столе у кровати лежала ее сумочка, вышитая бисером, которую она обычно брала с собой, когда выходила с тетей. Сердце ее забилось от счастья, когда она достала из сумочки самое последнее письмо его светлости. Тетя получила его от лорда Сомерсби после концерта и тайно передала ей, после того как Марджори вышла из зала об руку с сэром Литон-Джонсом.
Ее сердце колотилось вовсю, когда она ломала печать и развертывала листок. Наконец можно было упиваться каждым словом.
«Моя драгоценная царица фей!
Не проходит ни минуты, чтобы я не обдумывал наше положение. Я убежден, что Раштон, несмотря на свое дружеское отношение ко мне, без колебаний помешает нашему браку. Мои деньги в его руках, что меня очень огорчает. Если бы ты только согласилась на мой первоначальный план. Прошу тебя, обдумай все снова. Лучше всего бежать в наше поместье. Напрасно ты находишь это таким уж отвратительным. Всему виною неземная красота твоего разума и сердца. Хотя, может быть, тебя ужасно тошнит, когда ты долго путешествуешь в экипаже? Ничего страшного. Мы будем останавливаться так часто, как тебе понадобится.
Как бы то ни было, хотя наш дом ужасно далеко от Бата, не могла бы ты все же согласиться, чтобы мы стали мужем и женой?
Преданный тебе Эван».
Дафна прижала письмо к губам и проглотила слюну. На нее как-то дурно подействовали слова Сомерсби о тошноте при путешествиях. Через мгновение, почувствовав себя лучше, она прижала послание к сердцу, закрыла глаза и улыбнулась. Она так сильно любила Эвана, что просто не могла раньше себе такого представить. В нем было все, что она хотела найти в мужчине, он никогда не говорил ей сложные вещи и всегда заботился о том, чтобы ей было хорошо.
Однако ей не хотелось бежать с ним. Она отбросила одеяло, достала из-под кровати ящичек для письменных принадлежностей и начала писать письмо своему возлюбленному, вновь сообщая ему, что она может вступить в брак только как положено. Все другие пути для нее немыслимы. Когда она закончила, она запечатала письмо и убрала его в сумочку, чтобы завтра отдать тете, которая и доставит послание Сомерсби.
Тетя Лидди оказалась лучшей из тетушек. Из-за ее доброты Дафна смогла обменяться с Эваном не менее чем дюжиной писем и провела несколько часов в его обществе на фоне самых замечательных видов — несколько раз в Весенних садах, три раза на канале и каждое утро в зале для питья минеральной воды. Она и Эван под покровительством тети потихоньку начали осваивать деликатную науку осторожности. Они сумели несколько раз потанцевать вместе в отсутствие Марджори — а однажды даже под ее бдительным взором! — не дав ни малейшего повода для сплетен. Дафна как-то играла в вист с Эваном и с тетей Лидди, по настоянию которой мистер Раштон был четвертым игроком. Теперь они забавлялись, пытаясь определить, сколько времени они сумеют выдержать, не бросая друг на друга тоскующие взгляды.
Тетя Лидди сказала, что она ею гордится. Может быть, потому, что они оба так хорошо сыграли. Хотя Дафна не вполне была в этом уверена. Во время игры тетя и мистер Раштон в один голос то и дело восклицали, что никогда больше не станут играть в вист с этой парой! Сама-то Дафна получала от игры большое удовольствие. Но лучше всего был тот момент, когда, вставая, она с восторгом почувствовала, что пальцы Эвана легко касаются ее пальцев в знак его любви к ней.
О, как она его любила, но что же им было делать?
Сперва послышалось женское хихиканье, разумеется, из-за развернутых в спешке вееров. Затем наперебой посыпались предположения, кто такая эта мисс Марджори Чалкот и почему известный мистер Раштон был вынужден так выразиться по поводу ее. Когда к шуму голосов прибавились басы джентльменов, сплетничать стали громче, а хихиканье дам превратилось в осуждающий смех.
Если бы Марджори могла щелкнуть пальцами и исчезнуть из этого зала, она бы так и сделала, но она не могла. Повернувшись к сэру Литон-Джонсу, она вежливо попросила его вызвать музыкантов на бис, если это его не затруднит.
Надеясь на ее благодарность, баронет встал и попросил дирижера, чтобы оркестр исполнил еще что-нибудь из Генделя. Просьбу решили удовлетворить, и слушатели немедленно прекратили хихиканье, усаживаясь в креслах. Все постепенно замолчали.
Если над Марджори все еще слегка посмеивались, раздавшаяся музыка быстро положила конец ее мучениям. Сэр Литон-Джонс наклонился к ней ближе и прошептал:
— Мужайтесь, моя дорогая! Это всего лишь буря в стакане воды!
Марджи, конечно, понимала, что он прав. Но он-то не знал, что чудовищное заявление Раштона пронзило ее как нож. Она и сама не подозревала, что может быть ранена так глубоко. Марджори опустила взгляд на свое белое кисейное платье. Она была почти уверена, что там окажется красная струйка, стекающая по тонкой гладкой ткани. Она чувствовала себя так, словно действительно истекала кровью. Слова его, подобно удару рапиры, каким-то образом рассекли ее душу.
Все же она не могла понять, откуда взялась эта немыслимая боль, из-за которой она с трудом могла дышать.
Я не влюблен в Марджори Чалкот.
Разумеется, нет! Она знала, что нет. Она не искала его любви, она не хотела его любви! Действительно не хотела! Тогда почему же она так ужасно себя чувствует? Неужели ее разум старательно скрывал тайные, неизвестные стремления ее сердца, о которых она не подозревала?
Невозможно. Марджори всегда знала, в каком состоянии ее разум и сердце. Она знала себя. Она знала свои обязанности, она умела решать сложные проблемы. Она составила для себя план, в котором не было места для какой-то там глупой любви. Она уже давно смирилась с тем, что ей суждено самой по мере сил искать средства к существованию и к тому же заботиться о Дафне. Она ни о чем не жалела, она довольствовалась малым. Слава богу, что пока есть все необходимое и для себя, и для сестры.
Собственное семейное счастье не входило в число ее забот.
По правде говоря, она никогда не позволяла себе роскошь даже рассуждать об этом. Она ни разу не позволила фантазии вторгаться в ее мир, с тех пор как, сидя в отцовской библиотеке, узнала от их поверенного размер отцовских карточных долгов. Тот сообщил ей сумму, с неодобрительным видом поджав губы.
Она могла выжить, лишь обуздывая любые пустые мечтания и несбыточные надежды, которые могли только осложнить ей жизнь.
Теперь, когда она сидела между тетей и сэром Литон-Джонсом и безмолвно слушала оркестр, ком стоял у нее в горле, странные слезы жгли ей глаза, а боль, раздиравшая ее, от этого только возрастала.
Она хотела, чтобы ее сердце замолчало. Она хотела, чтобы ее слезы высохли. Она ничего больше не хотела. Она чувствовала себя воздушным шаром, под которым потушили огонь. Шар потихоньку сплющивается и наконец тихо опускается на землю рядом с корзиной. Она чувствовала, что внутри ее что-то также исчезает и вскоре жизнь замрет в ее сердце.
Тем лучше. Право же, куда легче без этого беспокойного сердца. Ей надо было столько всего сделать. А главное, устроить брак сэра Литон-Джонса с Дафной.
Когда музыка затихла, когда мастерство оркестра получило должное признание в виде взрыва аплодисментов, когда зрители нестройными рядами начали вставать и выходить из зала, Марджори повернулась к баронету и попросила его прийти к ним в гости в воскресенье вечером.
— Мы очень тихо проводим время, но, думаю, вам, может быть, понравится стать частью нашего маленького семейного круга.
Она взглянула на миссис Вэнстроу, которая немедленно добавила:
— Да, разумеется, приходите! Дафна получает такое удовольствие от вашего общества, и я хотела, чтобы вы научили Марджори игре в криббидж. Для ее здоровья вредно столько размышлять, читать и шить. Вы будете и в самом деле желанным гостем, если сумеете преодолеть свойственное ей упорное нежелание веселиться и развлекаться.
Сэр Литон-Джонс встал и предложил руку Марджори со словами:
— Я собираюсь принять все необходимые меры, чтобы на щеках мисс Марджори вновь заиграл румянец.
Миссис Вэнстроу улыбнулась и кивнула. Марджори вдруг почувствовала себя неуютно. Она не была уверена, что правильно поняла баронета. Его витиеватая речь утомляла ее и постепенно стала казаться скучной. В то же время ее несколько тревожила фамильярность ее провожатого. Он как-то слишком вольно брал ее под руку, успокаивающе похлопывал по кисти руки и нежно улыбался. Она обернулась и посмотрела на Дафну, желая каким-то образом поменяться с ней местами, зная, что такие приемы в немалой степени помогли бы завоевать сердце ее сестры. В то же время она чувствовала, что было бы грубо отвергнуть вежливые знаки внимания, оказываемые ей баронетом. Он явно пытался вернуть ей покой, которого она лишилась после ужасной выходки Раштона.
Раштон наблюдал, как лорд Сомерсби старается удержаться от смеха. Несколько раз во время их обратной поездки туда, где они жили этим летом, его подопечный принимался хохотать вслух. Потом следовал приступ кашля, и Сомерсби снова начинал бороться с собой.
Наконец Раштон раздраженно сказал:
— Можешь смеяться, а т, боюсь, с тобой произойдет апоплексический удар!
Плотину прорвало, и экипаж заполнили раскаты смеха. Раштон никогда в жизни не видел, чтобы Сомерсби так веселился. Молодой виконт смеялся, пока у него не полились по щекам слезы, он хватал ртом воздух, вытирал лицо платком, бросал взгляды на Раштона и вновь начинал хохотать. Он ревел, фыркал и хихикал, потом снова ревел, пока не начинал хвататься за бока в блаженной агонии. Он скатился на сиденье рядом с ним, когда экипаж понесся по вымощенным камнями улице, и снова загоготал.
Сначала Раштон рассердился, зная, что все это безудержное веселье рядом с ним, несомненно, на его счет. Но рядом со столь истерическим весельем гнев вскоре сменился глубоким раздражением, которое постепенно уступило место развлечению. Он начинал принимать как должное то, что выставил себя таким дураком на концерте.
— Мне… мне очень жаль, — с трудом выдохнул Сомерсби, держась за живот. — Н-но если б ты видел свое лицо после того, как… о господи, мне опять смешно! — С этими словами он снова свалился на сиденье, толкнув Раштона, то смеясь, то задыхаясь.
— Это ты виноват, — сказал Раштон с притворной серьезностью. — Ты вынудил меня к этому своими наглыми вопросами о мисс Марджори.
Сомерсби выпрямился, фыркнул, с трудом переводя дыхание, и наконец сказал:
— Очень хорошо, виноват я. Это стоило того, чтобы увидеть твое ошеломленное лицо! Господи, каким же болваном ты выглядел! Ни разу, с тех пор как ты стал моим другом и опекуном, я не видел, чтобы с тобой случилось нечто подобное! Я бы дорого дал, чтобы увидеть все это снова. Будь я проклят, если это не так!
— Послушать тебя, так я впервые совершил публичный промах. Разумеется, это не в первый раз, и я сомневаюсь, что в последний!
— Да, но ты никогда не выходишь за рамки приличий и так стремишься сохранять контроль над своими разумом и чувствами.
— Святые небеса! Я даже не знаю, что хуже! То, что ты надо мной смеешься, или то, что ты изображаешь меня таким чертовски скучным типом!
Сомерсби уставился на него в изумлении.
— Но ведь ты именно такой и есть! Я не хочу тебя обидеть, но даже сэр Литон-Джонс сказал, что иногда с тобой дьявольски скучно. Ты всегда самодоволен, вежлив с дамами и безупречен в одежде! На тебе ни разу не видели даже пестрого шейного платка! Наверно, потому ты почти всегда такой унылый!
— Как? Потому что я не хочу выглядеть нелепо с пестрым платком на шее, ты называешь меня унылым?! Я вовсе не унылый. — Раштон обиделся.
— Брось! Человек, который не развлекается время от времени, просто вынужден страдать от плохого настроения. Это же очевидно! Кроме того, ты мало улыбаешься, почти не смеешься. Правда, за последнее время ты несколько изменился, но это только когда рядом оказывается мисс Чалкот. Забавно, если учесть, что она тебе так сильно не нравится!
Раштон почувствовал себя так, как будто у него над головой только что раздался удар грома. Он выглянул в окно, посмотрел на ночное небо, усеянное звездами, и понял, что в голове у него шумит не из-за погоды. Он возразил:
— Не могу сказать, что она мне не нравится.
— Я понимаю, в чем дело: она ниже тебя по положению в обществе.
Молния обычно сверкает перед ударом грома. Но молния, поразившая Раштона, вела себя не по правилам. Не будем воспринимать все буквально, но трудно описать его состояние лучше. Шатаясь от потрясения, он не нашел слов для ответа своему другу. Поэтому просто задал вопрос его же словами.
— Ниже меня по положению в обществе?
— Конечно, — сказал Сомерсби. — Точно так же, как Дафна ниже меня по положению в обществе. Ты говорил мне об этом бессчетное число раз.
— Нет, — ответил Раштон, глубоко нахмурившись. — Я никогда так не говорил. Не может быть!
— Ну не совсем так, но смысл тот же, — ответил Сомерсби.
Раштон хотел было объяснить разницу между неравным положением в обществе и отсутствием денежных средств, но почему-то снова не находил слов. Он начал думать, а существовала ли вообще эта разница.
Он взглянул в сторону окна и увидел, что мимо мелькали здания на Брод-стрит. Его мысли полностью заняла Марджори. Он вспомнил ее ответный взгляд во время концерта. Сердце его сладко заныло, когда ее красивое лицо и прелестные глаза, устремленные к нему, словно наяву возникли перед ним. Сколько времени погружался он в ее немыслимые фиалковые глаза? Несколько секунд — или минут? О чем она думала, что хотела узнать? Он не мог вспомнить, о чем думал сам, только помнил, что хотел смотреть на нее вечно.
Когда экипаж повернул на Грин-стрит, Раштон понял, что его друг погрузился в глубокое раздумье. Он сидел, молча уставившись в окно, покусывая один из уголков истерзанного квадрата из мягкого батиста, и все время вздыхал.
Раштон не мог не заметить перемены, происшедшей в его подопечном, и спросил озабоченным голосом:
— Что тебя так расстраивает, Эван? Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе нужен слушатель? Хотя я без колебаний могу тебе сказать, что в последнее время ты извел больше носовых платков, чем понадобилось мне за всю мою жизнь.
Лорд Сомерсби выглядел немного испуганным. Он виновато посмотрел на платок, осторожно сложил его и убрал обратно в карман сюртука.
— Мой последний платок, — рассеянно пробормотал он.
Когда стало похоже на то, что он и дальше собирался хранить молчание, Раштон немного подтолкнул его.
— Ты можешь довериться мне, Эван, — сказал он.
— Что? — спросил Сомерсби, обращая к нему рассеянный взгляд. — Да, конечно, знаю, что могу. По правде говоря, я в чертовски затруднительном положении, но я хочу сам найти выход. Так что тебе незачем беспокоиться. Со мной все будет отлично. Надо только все хорошенько обдумать.
Раштон хотел помочь своему другу, но, получив вежливый отказ, решил, что не следует настаивать. Вместо этого он стал размышлять над задачей потруднее: как сделать пребывание в Бате Марджори Чалкот не столь беспокойным для него лично. Он чувствовал, что ему грозит опасность, но какая? Каким-то образом мысли о Марджори заставили его вспомнить резкие оценки Сомерсби.
Скучный тип.
Марджори ниже по положению в обществе.
Он никогда не ожидал, что услышит применительно к себе подобные эпитеты. Что касается сэра Ли-тон-Джонса, то на свете не существовало никого скучнее этого стареющего холостяка. Ему было по меньшей мере сорок, и чего ради он сидел рядом с Марджори и шептал ей что-то на ухо? Знала ли Марджи, что в свое время сэр Литон-Джонс разбил немало сердец?
Кто-то должен предупредить ее. Конечно, она дала понять, что хочет выдать Дафну за баронета. Но что, если баронет влюбится не в ту сестру? Он не хотел и думать об этом и решил выбросить всякую чушь из головы. В конце концов, кем была для него мисс Чалкот? Всего лишь знакомая. Она никогда не будет больше, чем знакомая.
Этим же вечером Дафна открывала широкие дверцы своего блестящего темного гардероба из красного дерева. Она достала с верхней полки картонку для шляп. Она крепко прижала ее к груди, несколько раз глубоко вздохнула, прошептала молитву и только после этого улеглась в постель и начала открывать коробку.
Она развязала ленточки этого священного вместилища и нежно посмотрела на письма, лежавшие внутри. На каждом из них стояла печать Сомерсби.
На столе у кровати лежала ее сумочка, вышитая бисером, которую она обычно брала с собой, когда выходила с тетей. Сердце ее забилось от счастья, когда она достала из сумочки самое последнее письмо его светлости. Тетя получила его от лорда Сомерсби после концерта и тайно передала ей, после того как Марджори вышла из зала об руку с сэром Литон-Джонсом.
Ее сердце колотилось вовсю, когда она ломала печать и развертывала листок. Наконец можно было упиваться каждым словом.
«Моя драгоценная царица фей!
Не проходит ни минуты, чтобы я не обдумывал наше положение. Я убежден, что Раштон, несмотря на свое дружеское отношение ко мне, без колебаний помешает нашему браку. Мои деньги в его руках, что меня очень огорчает. Если бы ты только согласилась на мой первоначальный план. Прошу тебя, обдумай все снова. Лучше всего бежать в наше поместье. Напрасно ты находишь это таким уж отвратительным. Всему виною неземная красота твоего разума и сердца. Хотя, может быть, тебя ужасно тошнит, когда ты долго путешествуешь в экипаже? Ничего страшного. Мы будем останавливаться так часто, как тебе понадобится.
Как бы то ни было, хотя наш дом ужасно далеко от Бата, не могла бы ты все же согласиться, чтобы мы стали мужем и женой?
Преданный тебе Эван».
Дафна прижала письмо к губам и проглотила слюну. На нее как-то дурно подействовали слова Сомерсби о тошноте при путешествиях. Через мгновение, почувствовав себя лучше, она прижала послание к сердцу, закрыла глаза и улыбнулась. Она так сильно любила Эвана, что просто не могла раньше себе такого представить. В нем было все, что она хотела найти в мужчине, он никогда не говорил ей сложные вещи и всегда заботился о том, чтобы ей было хорошо.
Однако ей не хотелось бежать с ним. Она отбросила одеяло, достала из-под кровати ящичек для письменных принадлежностей и начала писать письмо своему возлюбленному, вновь сообщая ему, что она может вступить в брак только как положено. Все другие пути для нее немыслимы. Когда она закончила, она запечатала письмо и убрала его в сумочку, чтобы завтра отдать тете, которая и доставит послание Сомерсби.
Тетя Лидди оказалась лучшей из тетушек. Из-за ее доброты Дафна смогла обменяться с Эваном не менее чем дюжиной писем и провела несколько часов в его обществе на фоне самых замечательных видов — несколько раз в Весенних садах, три раза на канале и каждое утро в зале для питья минеральной воды. Она и Эван под покровительством тети потихоньку начали осваивать деликатную науку осторожности. Они сумели несколько раз потанцевать вместе в отсутствие Марджори — а однажды даже под ее бдительным взором! — не дав ни малейшего повода для сплетен. Дафна как-то играла в вист с Эваном и с тетей Лидди, по настоянию которой мистер Раштон был четвертым игроком. Теперь они забавлялись, пытаясь определить, сколько времени они сумеют выдержать, не бросая друг на друга тоскующие взгляды.
Тетя Лидди сказала, что она ею гордится. Может быть, потому, что они оба так хорошо сыграли. Хотя Дафна не вполне была в этом уверена. Во время игры тетя и мистер Раштон в один голос то и дело восклицали, что никогда больше не станут играть в вист с этой парой! Сама-то Дафна получала от игры большое удовольствие. Но лучше всего был тот момент, когда, вставая, она с восторгом почувствовала, что пальцы Эвана легко касаются ее пальцев в знак его любви к ней.
О, как она его любила, но что же им было делать?
20
На следующий день после концерта Марджори узнала, что Раштон уехал в свой загородный дом Раштон-хауз — известный также под названием «Усадьба» — очевидно, по какому-то срочному делу. По словам Оливии Притчард, он не собирался возвращаться целых две недели.
— Он всегда очень усердно занимается всем, что касается его земель, — уважительно произнесла мисс Притчард. — Уверена, что ни одно поместье в целой Англии не управляется лучше, чем «Усадьба».
Марджори недоумевала, как может женщина быть так одержима мужчиной, как Оливия — Раштоном. Она всегда была готова нахваливать его не умолкая. Все же Марджори не сомневалась, что странное исчезновение Раштона вызвано скорее злосчастным инцидентом во время исполнения Генделя, чем каким-нибудь предполагаемым срочным делом.
Она не стала говорить это мисс Притчард.
Ей и не надо было это говорить. Мисс Притчард сама подняла эту щекотливую тему.
— Полагаю, вы думаете, что он уехал из-за той поистине странной фразы, которую он вчера вечером произнес во всеуслышание в концертном зале. Уверяю вас, Раштон не уехал бы из-за такого пустяка. Безусловно, у него была более веская причина для отъезда.
Марджори глотнула воды, которую тетя обычно пила каждый день, и снова удивилась, как можно переносить такой мерзкий вкус. После этого она сказала:
— Уверена, что меня не касается даже то, что он уехал, а тем более почему.
Оливия улыбнулась и, как показалось Марджори, приняла довольный вид.
— Вы совершенно правы. Боюсь, что у многих моих знакомых в Бате вошло в привычку слишком интересоваться приездами и отъездами наших общих друзей. Конечно, Раштона всегда всем очень не хватает. Нечасто встретишь такое сочетание хорошего воспитания, манер и безупречного вкуса, как у него. — Затем она резко повернула разговор в другое русло. Улыбнулась еще шире, и ее зеленые глаза засияли вызовом. — Но скажите мне, дорогая, вы все еще убеждены, что ваша сестра до конца лета выйдет за Сомерсби? Ведь он почти не обращает на нее внимания. Я наблюдала за ними, чтобы уяснять себе, чего достигла Дафна. О, я только хотела бы дать вам более точный отчет.
Марджори удивилась, насколько ей безразлична язвительность молодой женщины, стоящей перед ней. Что касается ее, она не смогла удержаться и посмотрела на свою сестру, которая увлеченно беседовала с сестрой мистера Раштона, Эванджелиной. В противоположном конце зала был Сомерсби, но Дафна едва ли замечала его присутствие.
Проглотив оставшуюся в стакане батскую минеральную воду, Марджори ответила притворно-сладким голосом:
— Что же, если она и выйдет за Сомерсби, то мисс Раштон, возможно, поможет ей выбрать подвенечное платье. — Затем она отошла от мисс Притчард, зная, что последнее замечание наверняка ее уязвит. Эванджелина и Дафна очень подружились за последние две недели, и Оливия явно утрачивала свои позиции.
Шло время. Марджори наняла еще двух швей и чаще стала сопровождать Дафну и тетю в различных поездках. Общество, в котором путешествовала миссис Вэнстроу, было довольно большим и энергичным. Часто дюжина человек или даже больше сопровождали их в Весенние сады или на прогулку по Оранской роще, где воздвигали памятник в честь Вильгельма, принца Оранского, который посетил город Бат в 1734 году.
Большие частные балы и праздники не одобрял распорядитель, эта традиция поддерживалась с начала восемнадцатого века, когда здесь царил Красавчик Нэш. Но утренние визиты приветствовались, а завтраки на воздухе если не поощряли, то по крайней мере терпели.
Марджори очень нравилось, что Дафна просто расцвела в обществе прекрасных друзей. В частности, рядом с ней всегда был сэр Литон-Джонс, который постоянно спрашивал, какую услугу он может оказать ей или Марджори. Когда Дафна отметила это однажды в разговоре, Марджори для пробы спросила:
— И как ты находишь баронета? По-твоему, он хороший человек?
Дафна в этот момент делала очень неровные стежки на кружевном носовом платке, отвечая с теплой улыбкой:
— Он один из самых приятных людей, которых я встретила за всю свою жизнь. Он всегда дружелюбен и говорит всем такие добрые слова! Мне он очень нравится.
Марджори очень обрадовалась и сказала, похлопав Дафну по руке:
— Не бойся его поощрять, если хочешь, Дафна.
— Поощрять его? — спросила та, нахмурившись. — Почему? Разве он чем-то расстроен в последнее время? Я не замечала. Но когда я его увижу в следующий раз, я сделаю ему комплимент насчет его сюртука. Это его обрадует. Он всегда носит такие красивые сюртуки. Ты заметила? Помнишь, какой был на нем вчера? Цвета бордо!
Марджи вздохнула. Судя по ответу Дафны, она совсем ничего не поняла. Что касается одежды сэра Литон-Джонса, она давно заметила в нем склонность к щегольству. Бархатный сюртук цвета бордо вместе с желтым жилетом только подтвердил ее подозрение. Баронет одевался, следуя едва ли не последнему крику моды.
Она больше ничего не сказала Дафне ни о баронете, ни о его одежде и положилась на судьбу, надеясь, что через несколько недель все счастливо завершится. Хотя июль был в самом разгаре, она верила, что с помощью тети Дафна вскоре выйдет замуж.
— Он всегда очень усердно занимается всем, что касается его земель, — уважительно произнесла мисс Притчард. — Уверена, что ни одно поместье в целой Англии не управляется лучше, чем «Усадьба».
Марджори недоумевала, как может женщина быть так одержима мужчиной, как Оливия — Раштоном. Она всегда была готова нахваливать его не умолкая. Все же Марджори не сомневалась, что странное исчезновение Раштона вызвано скорее злосчастным инцидентом во время исполнения Генделя, чем каким-нибудь предполагаемым срочным делом.
Она не стала говорить это мисс Притчард.
Ей и не надо было это говорить. Мисс Притчард сама подняла эту щекотливую тему.
— Полагаю, вы думаете, что он уехал из-за той поистине странной фразы, которую он вчера вечером произнес во всеуслышание в концертном зале. Уверяю вас, Раштон не уехал бы из-за такого пустяка. Безусловно, у него была более веская причина для отъезда.
Марджори глотнула воды, которую тетя обычно пила каждый день, и снова удивилась, как можно переносить такой мерзкий вкус. После этого она сказала:
— Уверена, что меня не касается даже то, что он уехал, а тем более почему.
Оливия улыбнулась и, как показалось Марджори, приняла довольный вид.
— Вы совершенно правы. Боюсь, что у многих моих знакомых в Бате вошло в привычку слишком интересоваться приездами и отъездами наших общих друзей. Конечно, Раштона всегда всем очень не хватает. Нечасто встретишь такое сочетание хорошего воспитания, манер и безупречного вкуса, как у него. — Затем она резко повернула разговор в другое русло. Улыбнулась еще шире, и ее зеленые глаза засияли вызовом. — Но скажите мне, дорогая, вы все еще убеждены, что ваша сестра до конца лета выйдет за Сомерсби? Ведь он почти не обращает на нее внимания. Я наблюдала за ними, чтобы уяснять себе, чего достигла Дафна. О, я только хотела бы дать вам более точный отчет.
Марджори удивилась, насколько ей безразлична язвительность молодой женщины, стоящей перед ней. Что касается ее, она не смогла удержаться и посмотрела на свою сестру, которая увлеченно беседовала с сестрой мистера Раштона, Эванджелиной. В противоположном конце зала был Сомерсби, но Дафна едва ли замечала его присутствие.
Проглотив оставшуюся в стакане батскую минеральную воду, Марджори ответила притворно-сладким голосом:
— Что же, если она и выйдет за Сомерсби, то мисс Раштон, возможно, поможет ей выбрать подвенечное платье. — Затем она отошла от мисс Притчард, зная, что последнее замечание наверняка ее уязвит. Эванджелина и Дафна очень подружились за последние две недели, и Оливия явно утрачивала свои позиции.
Шло время. Марджори наняла еще двух швей и чаще стала сопровождать Дафну и тетю в различных поездках. Общество, в котором путешествовала миссис Вэнстроу, было довольно большим и энергичным. Часто дюжина человек или даже больше сопровождали их в Весенние сады или на прогулку по Оранской роще, где воздвигали памятник в честь Вильгельма, принца Оранского, который посетил город Бат в 1734 году.
Большие частные балы и праздники не одобрял распорядитель, эта традиция поддерживалась с начала восемнадцатого века, когда здесь царил Красавчик Нэш. Но утренние визиты приветствовались, а завтраки на воздухе если не поощряли, то по крайней мере терпели.
Марджори очень нравилось, что Дафна просто расцвела в обществе прекрасных друзей. В частности, рядом с ней всегда был сэр Литон-Джонс, который постоянно спрашивал, какую услугу он может оказать ей или Марджори. Когда Дафна отметила это однажды в разговоре, Марджори для пробы спросила:
— И как ты находишь баронета? По-твоему, он хороший человек?
Дафна в этот момент делала очень неровные стежки на кружевном носовом платке, отвечая с теплой улыбкой:
— Он один из самых приятных людей, которых я встретила за всю свою жизнь. Он всегда дружелюбен и говорит всем такие добрые слова! Мне он очень нравится.
Марджори очень обрадовалась и сказала, похлопав Дафну по руке:
— Не бойся его поощрять, если хочешь, Дафна.
— Поощрять его? — спросила та, нахмурившись. — Почему? Разве он чем-то расстроен в последнее время? Я не замечала. Но когда я его увижу в следующий раз, я сделаю ему комплимент насчет его сюртука. Это его обрадует. Он всегда носит такие красивые сюртуки. Ты заметила? Помнишь, какой был на нем вчера? Цвета бордо!
Марджи вздохнула. Судя по ответу Дафны, она совсем ничего не поняла. Что касается одежды сэра Литон-Джонса, она давно заметила в нем склонность к щегольству. Бархатный сюртук цвета бордо вместе с желтым жилетом только подтвердил ее подозрение. Баронет одевался, следуя едва ли не последнему крику моды.
Она больше ничего не сказала Дафне ни о баронете, ни о его одежде и положилась на судьбу, надеясь, что через несколько недель все счастливо завершится. Хотя июль был в самом разгаре, она верила, что с помощью тети Дафна вскоре выйдет замуж.
21
Марджори особенно любила посещать магазин на Милсом-стрит. В этом многолюдном месте с богатым ассортиментом она находила все необходимое, чтобы постоянно обеспечивать тетю модной одеждой, и по крайней мере через день туда заглядывала.
Как только миссис Вэнстроу предоставила ей свой кошелек, Марджори с радостью обнаружила, что тетя не жалела расходов ни на прекрасную ткань, ни на мельчайшую деталь наряда. К тому же тетя Лидди была женщиной исключительного вкуса. Все это давало Марджори возможность удовлетворять все свои художественные прихоти, не думая о расходах.
Молодые люди, обычно обслуживавшие Марджори в магазине, быстро стали ее хорошими знакомыми. Они очень скоро догадались о ее намерениях, не задав ей ни единого грубого вопроса, в отличие от миссис Притчард, которая спросила на днях:
— Так вы, милочка, решили наряжать свою тетю, а?
Она могла не обращать никакого внимания на миссис Притчард. Так она и сделала. Клерки заслужили ее одобрение, оказав ей должное уважение. И если не была на это способна миссис Притчард, то и бог с ней.
Став постоянным клиентом, Марджори договорилась с владельцем магазина, что будет покупать вещи со скидкой. Когда миссис Вэнстроу узнала о такой экономии, она просто засияла от гордости.
— Ты ведь моя племянница, не так ли? — воскликнула она, обнимая Марджори и целуя ее в обе щеки.
За прилавком мистер Перкинс развернул рулон прекрасного индийского ситца. Исключительная ткань с узорами из вишен и листьев, длинные ряды которых разделяли узкие золотые полосы по всей длине материала. Марджи просто очаровал этот рисунок. Она пристроила кусок ситца рядом с шелковым тюлем, который тоже ей понравился. Ей пришло в голову, что эти ткани будут хорошо сочетаться, но только каким образом и в каком костюме?
До сих пор она с успехом изобретала довольно смелую одежду для тети, чью пухлую фигуру было не так-то легко скрыть. Вишни и вертикальные полосы на костюме сделали бы фигуру стройнее, значит, можно шить костюм из этого ситца.
Как только миссис Вэнстроу предоставила ей свой кошелек, Марджори с радостью обнаружила, что тетя не жалела расходов ни на прекрасную ткань, ни на мельчайшую деталь наряда. К тому же тетя Лидди была женщиной исключительного вкуса. Все это давало Марджори возможность удовлетворять все свои художественные прихоти, не думая о расходах.
Молодые люди, обычно обслуживавшие Марджори в магазине, быстро стали ее хорошими знакомыми. Они очень скоро догадались о ее намерениях, не задав ей ни единого грубого вопроса, в отличие от миссис Притчард, которая спросила на днях:
— Так вы, милочка, решили наряжать свою тетю, а?
Она могла не обращать никакого внимания на миссис Притчард. Так она и сделала. Клерки заслужили ее одобрение, оказав ей должное уважение. И если не была на это способна миссис Притчард, то и бог с ней.
Став постоянным клиентом, Марджори договорилась с владельцем магазина, что будет покупать вещи со скидкой. Когда миссис Вэнстроу узнала о такой экономии, она просто засияла от гордости.
— Ты ведь моя племянница, не так ли? — воскликнула она, обнимая Марджори и целуя ее в обе щеки.
За прилавком мистер Перкинс развернул рулон прекрасного индийского ситца. Исключительная ткань с узорами из вишен и листьев, длинные ряды которых разделяли узкие золотые полосы по всей длине материала. Марджи просто очаровал этот рисунок. Она пристроила кусок ситца рядом с шелковым тюлем, который тоже ей понравился. Ей пришло в голову, что эти ткани будут хорошо сочетаться, но только каким образом и в каком костюме?
До сих пор она с успехом изобретала довольно смелую одежду для тети, чью пухлую фигуру было не так-то легко скрыть. Вишни и вертикальные полосы на костюме сделали бы фигуру стройнее, значит, можно шить костюм из этого ситца.