Страница:
– Она у нас рехнулась, – сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.
– Ты о ком? – спросил Максим, открывая пиво.
Он налил отцу.
Корнелий Иванович отпил и сказал:
– В мое время было только «Жигулевское» – и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!
– А вчера она на рынок не пошла, – сказала Маргарита. – Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит – на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.
– Возраст, – заметил Максим, – сказывается при всем моем уважении.
Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.
С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.
Максим решил наладить мир в семействе и произнес:
– Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?
– Это в какую химчистку? – спросила Ксения.
– На бывшую Серафимовича, – сказала Маргарита. – И мой серый костюм захватите.
– На Серафимовича не могу, – сказала Ксения из кухни.
И все замолчали.
Серафимовича была улицей почти соседской.
– Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.
– Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.
– Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.
– Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.
– На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.
В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.
Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.
А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.
Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.
Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.
– Вы куда? – спросила Маргарита.
– Тебя не касается, – ответила свекровь.
Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.
Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?
Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.
– А ты давал основания? – это Минц говорит.
– Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?
Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.
– Не преувеличивай, Корнелий... Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.
Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.
Ксения вздохнула.
– Смеются, – произнесла она вслух. – Ну ладно, досмеются.
Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.
Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.
Дальше ни шагу!
Она и замерла.
Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».
Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда как орудия пыток выглядывают грабли...
Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.
Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?
И Ксения направилась к профессору Минцу.
Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась – не хотелось ей встретиться там с мужем.
Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.
Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.
– Заходи, Ксения, – откликнулся из-за двери профессор.
– Здравствуй, Лев Христофорович, – сказала Ксения. – Как ты догадался, что это я скребусь?
– Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.
– А ведь он сознался, – ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось – пружины наружу! – Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.
– Он ни в чем не признался, – возразил Минц. – И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.
– Помолчи, Лев, – отрезала Ксения. – Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.
Минц оробел.
Человек – существо многоплановое. Минц – не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.
Он знал, что визит Ксении – дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.
– Тогда рассказывай о симптомах, – вздохнул он. – Чаю хочешь?
– Я уже ничего не хочу.
– Говори.
– Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес – в ребро. Ты меня понимаешь?
– Корнелий не производит такого впечатления.
– А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него... ах, что тут говорить! Удавлюсь!
– Вот это лишнее.
– Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.
– Ксения, не отвлекайся.
– Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?
– В стройконторе?
– Вот именно. Не видел? Я тебе скажу – крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.
Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.
– Продолжай, – сказал Минц.
– Дальше – хуже. У нас в молочной продавщица – это раз, а на рынке в магазине «Все для сада-огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?
– Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? – спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать – и так все понятно.
– Ты словами не раскидывайся, – попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы – вот-вот покатятся вниз по алым щекам. – Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.
– Что делают?
– Зубами по карманам шарят, – сказала Ксения. – Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают...
– Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины – плод твоего разгулявшегося воображения?
– Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.
– К молочнице?
– Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.
– Только не надо взрывать, – попросил Минц. – Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты – белая колготка.
– Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!
Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.
– А чего ты от меня хочешь? – спросил Минц.
– Спасения.
– Как я могу спасти тебя, Ксения?
– Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!
– Дальше, дальше! Это удивительный феномен.
– Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику...
– Зачем?
– Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.
– Ох!
– Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев – а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску «Все для сада-огорода» и понимаю – именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?
– Патология, – сказал Минц.
– Для вас, может, и патология, и маммология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит меня за это самое место.
– За какое? – удивился Минц.
– За горло, – просто ответила женщина. – Но если пойти мимо церкви Параскевы Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?
– Зачем?
– Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются, и сразу в автобус! Развратом заниматься.
– В автобусе?
– И в автобусе тоже.
– Сомнительно.
– Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!
– Ты о Корнелии?
– И черт меня дернул выйти за него замуж! – возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел покурить на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.
– И давно это случилось? – спросил Минц не без ехидства.
– Сорок лет живу на краю смерти.
– Чего же раньше не разошлась?
– Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной защиты и подмоги! Загибаемся.
Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.
– Посмотрим, – рассуждал он вслух. – Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую...
– Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.
– Не родственница? – вдруг заинтересовался Минц.
– Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что – сразу ей в ответ подмигивает.
– Ты видала?
– Люди донесли.
– А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?
– А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.
– А как Зловонный переулок? – спросил Минц. – Он по краю идет, у реки.
– Нет, ты решил меня в могилу свести! – обиделась Ксения. – Ты что, забыл что ли, кто там таится?
– А кто там таится?
– Она. Отравительница, Лукреция Борджия, собственного мужа уморила и попала в историю.
– Вроде бы у нас в городе таких не было.
– А Зинка? Знаешь ли ты, наивный профессор, что эта Зинка в восьмидесятом, нет, в восемьдесят седьмом чуть было в Париж с Корнелием не укатила?
– Не может быть!
– А я тоже сначала не поверила, когда мне старуха Ложкина рассказала. Но потом по его глазам все раскусила. Так что и не мечтай – Зловонным переулком я никогда ходить не стану.
Разговор этот продолжался еще более часа, и Минц по ходу его зачеркивал синим фломастером те улицы, по которым ревнивая Ксения не могла ходить, и те площади, на которых Удалов перекинулся взглядом со своей очередной жертвой. К ужасу Льва Христофоровича, на исходе этого часа обнаружилось, что и в самом деле эмоционально ущемленная Ксения Удалова по городу уже не могла передвигаться, потому что все время натыкалась на любовниц, знакомых или иных женщин Удалова, и внутреннее отвращение к этим развратницам и к мужу, который им способствовал, было столь велико, что Ксении лучше бы запереться дома и доживать свой век в полной изоляции.
– И что же будем делать, доктор? – спросила Ксения с некоторым удовлетворением и даже гордостью в голосе, потому что картина получилась убийственная и уникальная.
– Может быть... – Профессор надолго задумался. Через несколько минут его посетила конструктивная мысль.
– А как насчет крыльев? – спросил он. – Есть на это техническая возможность. Сделаем тебе крылья, моторчик на копчик и полетишь...
– Полечу? И грохнусь? И оставлю внуков без бабушки?
– Риск есть, но небольшой.
– Нет, – отрезала Ксения. – Потому что с неба я буду видеть все места его разврата, все дома его любовниц и ухажерок. Так я на них сразу и грохнусь!
– Так...
И Минц снова надолго замолчал. Потом сказал так:
– Придется поделиться с тобой, Ксения, великой космической тайной.
– Вот это мне больше нравится, – сказала женщина. – Делись.
– Наука только-только подходит к этому рубежу, – сказал Минц. – Даже многие не верят.
– Меня это устраивает. Если дело верное.
– Дело верное, ты уж поверь моему опыту.
– Выкладывай.
– Земля под нашими ногами с одной стороны – планета, а с другой стороны – пустота, – сказал Минц и дернул себя за ухо, потому что и самому было трудно поверить в свое гениальное открытие. – Любое материальное тело может пройти от точки «а» до точки «б», если оно получит прибор, скажем, ключ, к движению в условных туннелях, которые пронзают всю Вселенную. Это как бы туннели метрополитена, но в то же время они представляют собой совершенно невероятный лабиринт.
– То есть ты хочешь, чтобы я под землю полезла? – спросила Ксения. – Без света, в грязи, а потом из подвалов вылазить, так, что ли?
– Я говорю тебе, женщина, – рассердился Минц, – что подземные ходы – это галактическая условность. Теоретически я тебе докажу это в два счета, но вот путешествовать таким образом я еще не пробовал. И никто не пробовал.
– А я попробую и сгину.
– Ты можешь не углубляться, – сказал Минц. – Постой с краю. Привыкни. Я же тебя ни к чему не принуждаю... в конце концов!
– Не кричи на пожилую женщину. И как я буду ходить?
– Как и снаружи, – ответил Минц. – Расстояния те же, наземные объекты корреспондируют подземным коммуникациям.
– А другими словами? – спросила Ксения.
– Другими словами, от твоего дома до детского сада столько же, как поверху.
– Не понимаю. Что же я, из люка вылезу, да?
– Нет, ты по земле пойдешь. Никто и не заметит.
– Что-то ты дуришь меня, старую, Христофорыч. Как же я под землей буду ходить, а наверх вылазить незаметно?
– Потому что ты будешь ходить не под землей, а под виртуальной землей. Если Вселенная – это организм, то она пронизана тончайшими сосудами и нет им числа! Они всегда в движении, всегда в пульсации, и в то же время они статичны и стабильны, именно от их стабильности зависит в большой степени стабильность Вселенной как системы.
– Значит, я влезу...
– И вылезешь где надо. Только никому ни слова – человечество пока не готово, а милитаристские силы сразу постараются использовать мое гениальное открытие для своих корыстных целей.
– Тогда покажи.
– Эй, – вздохнул Минц. – Хотел я сам сначала попутешествовать, чтобы понять, куда смогу проникнуть с помощью ключа... но если другу надо помочь, я себе другой ключ сделаю.
Сначала Ксения, конечно, опасалась и не стала лезть глубоко.
– Я во двор и обратно, – сказала она. – Только белье сниму.
Ключ был не просто ключом, а коробочкой, которую Минц повесил Ксении на шею на простой цепочке. Верх коробочки был стеклянным, на нем была нанесена карта Великого Гусляра. С помощью кнопки можно было установить стрелочку на нужной точке...
Ксения установила стрелку на улице в десяти метрах от ворот.
Потом зажмурилась.
И оказалась во внутренностях Земли.
Это были именно внутренности.
Внутренности Вселенной.
Бесконечные, запутанные сосуды и капилляры, вокруг ощущение влажности, нутряной теплоты и в то же время – сквозняки! Просто ужасно, какие сквозняки дуют в брюхе Вселенной. Освещение в сосудах было тусклым, неверным и непонятно откуда исходящим...
Стенки и пол были упругими и чуть скользкими, не то чтобы мокрыми, но особенными.
А расстояния там были такими же, как снаружи.
До химчистки от дома пять минут хода. Значит, тебе и по подземному ходу надо будет двигаться столько же минут. А это не всегда приятно. Ведь идешь снаружи, мимо домов проходишь, мимо магазинов, птиц видишь, дома и деревья. А внутри Вселенной – только стенки ходов да непонятные звуки, хлюпы, всхлипы, будто за стенкой в другом проходе какое-то земноводное ползет на охоту за человеком.
– Так может быть? – спросила Ксения.
– Невозможно, – ответил Минц. – Ты с любым крокодилом, который туда невзначай угодил, находишься в другом измерении. Твой сосуд – это твой сосуд, ясно?
С тех пор Ксения ходила на рынок и в магазины по подземельям Вселенной.
Темновато, душновато, как в чреве кашалота. То-то Библия написала про Иону во чреве. Наверное, они знали об этих ходах.
Дошла до места, сразу свет вокруг – стоишь у химчистки, и никто не удивляется. Теперь часто люди исчезают и появляются – кому какое дело!
Зато проклятых домов и мест, где скапливались разлучницы, она теперь и в глаза не видела. Как будто их не существует. Конечно, утешение не окончательное, но существенное.
Дома установился если не мир, то перемирие. Ксения прекратила бунтовать. За первый же день переделала в городе больше дел, чем за неделю раньше. С друзьями встречалась, со знакомыми, рассказывала о семье. И ей рассказывали.
Но человек устроен так, что полного счастья достичь не удается.
Спешила Ксения по тусклому проходу и делать нечего – начинала переживать, что сейчас делает проклятый изменщик. Пользуется ее отсутствием на этом свете. Гуляет по набережной с какой-нибудь приезжей русалкой. А как его поймаешь?
Как бы проделать в этих подземельях дырки, чтобы выглядывать, проверять мужа?
Нет, Минц подтвердил – физически нереально. И опасно – Вселенная может осерчать.
Может, телевизор поставить? Монитор, как в гастрономе, чтобы отбивные не воровали?
Не получится монитор. Нет связи между подземельями и поверхностью.
Ксения как бы смирилась, но все равно переживала. А когда приходила домой, то обнюхивала мужа, не пахнет ли от него чужой сучкой. И белье проверяла на нем – не надето ли наизнанку.
Как вы понимаете, положение изменилось к лучшему, но не принципиально.
«Пока останется любовь,
С ней рядом ревность угнездится!»
Так сказал японский поэт XII века.
С такими словами топала домой Ксения, несла сумку с рынка.
И тут совсем рядом услышала какой-то смутный звук, будто человеческий голос, чего, по уверению Минца, быть не могло.
Раньше бы, неделю назад, когда Ксения еще только перешла на подземное движение, она бы перепугалась, а теперь уже чувствовала себя в капиллярах Вселенной почти как дома, так что лишь заинтересовалась и стала двигаться на голос, что не сразу удалось – это ведь как по лабиринту путешествовать.
Но добралась до источника звука.
Нет, не крокодил и не привидение.
Существо неизвестного пола и национальности, даже неизвестно, с какой звездной системы, схожее с оранжевым пауком и в то же время напоминающее кенгуру, стояло на цыпочках в подземном сосуде и втыкало в потолок железную палку. С потолка капало и сыпались какие-то крошки.
– Вы что здесь делаете? – спросила Ксения, которая вовсе не испугалась.
Существо оторвалось от своей деятельности и ответило Ксении телепатическим путем:
– Не отвлекайте меня, чудовище!
– Это я – чудовище?
– А кто же еще?
И существо снова принялось долбить потолок.
– Ничего не получится, – сказала Ксения. – Мне Лев Христофорович сказал, что это виртуальный потолок, его, может, и не существует.
– Мне тоже говорили, – ответило существо. – Но я не могу больше терпеть.
– А что случилось? – спросила Ксения.
– Чует мое сердце, – ответило существо, похожее на кенгуриного паука или паучиного кенгуру, – что мой-то меня все равно обманывает. Пока я здесь передвигаюсь, он на свидания бегает.
– Ты – женщина? – спросила Ксения.
– Еще какая женщина! Даже мученица.
– А сюда как попала?
– Я так ревную, – сказала паучиная кенгуру, – что не могу ходить по районам, в которых мой мерзавец встречался со своими развратницами.
– Неужели?
Ксения посмотрела на существо и нетактично спросила:
– И что он, на тебя похожий?
– Он не похожий, он – мужчина.
– Но в принципе?
– В принципе все люди одинаково устроены – восемь конечностей, одна сумка на животе, шесть пар глаз – обыкновенно.
– Не продолжай, я поняла. Я даже думаю, что его любовницы тоже с восемью конечностями?
– Разумеется.
– Тогда беру свою мысль обратно.
– А какая у тебя была?
– А мысль была – кому такой урод нужен?
– Мне, в первую очередь, – сказала паучиная кенгуру. – Я потому и хотела дырку пробить, чтобы подсматривать.
– И далеко вы живете?
– В центре Вселенной, – сказала несчастная паучиная кенгуру. – На Земле. А ты чего здесь оказалась?
– По той же женской причине, – сказала Ксения. – О, как схожи судьбы жен в нашей Галактике!
Она вынула фотографию Удалова и показала ее женщине.
Та вежливо взглянула, но быстро возразила:
– Уж очень страшный урод.
– Морально – да, а физически он еще орел. Ты спешишь?
– Нет. Вот из химчистки шла.
– И я не спешу. Может, поднимемся ко мне, чайку попьем?
Ксения уже привыкла к новой знакомой. Уродство – вещь субъективная. Мы тоже кому-то не нравимся. Была бы душа благородная.
Паучиная кенгуру согласилась.
Но стоило им сделать три шага, как навстречу выползла из-за угла червячина длиной четыре метра. Она волокла за собой контейнер с лягушатами.
При виде Ксении и паучиной кенгуру она зашипела. Но несчастных женщин она не испугала. Они уже поднакопили жизненный опыт.
– Простите, – спросила Ксения, – вы, случайно, не несчастная жена одного развратника?
Червячина громко зарыдала и произнесла:
– Он икру черт знает с кем оплодотворяет. Я этого не вынесу!
А паучиная кенгуру тихо сказала:
– Велика Вселенная, а нашей сестре везде плохо.
И женщины пошли пить чай втроем. Им было о чем поговорить.
ИНСТРУМЕНТ ДЛЯ ВУНДЕРКИНДА
– Ты о ком? – спросил Максим, открывая пиво.
Он налил отцу.
Корнелий Иванович отпил и сказал:
– В мое время было только «Жигулевское» – и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!
– А вчера она на рынок не пошла, – сказала Маргарита. – Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит – на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.
– Возраст, – заметил Максим, – сказывается при всем моем уважении.
Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.
С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.
Максим решил наладить мир в семействе и произнес:
– Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?
– Это в какую химчистку? – спросила Ксения.
– На бывшую Серафимовича, – сказала Маргарита. – И мой серый костюм захватите.
– На Серафимовича не могу, – сказала Ксения из кухни.
И все замолчали.
Серафимовича была улицей почти соседской.
– Значит, не хочешь, ма? – спросил Максим.
– Значит, не желаете, мама? – спросила невестка.
– Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, – ответила Ксения с надрывом, без юмора.
– Но ведь вы еще на той неделе ходили, – вспомнила Маргарита.
– На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, – сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.
В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.
Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.
А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.
Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж – или к Грубину, или к профессору Минцу.
Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.
– Вы куда? – спросила Маргарита.
– Тебя не касается, – ответила свекровь.
Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели – дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, – все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.
Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?
Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.
– А ты давал основания? – это Минц говорит.
– Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?
Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.
– Не преувеличивай, Корнелий... Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.
Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.
Ксения вздохнула.
– Смеются, – произнесла она вслух. – Ну ладно, досмеются.
Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.
Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.
Дальше ни шагу!
Она и замерла.
Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».
Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда как орудия пыток выглядывают грабли...
Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.
Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?
И Ксения направилась к профессору Минцу.
Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась – не хотелось ей встретиться там с мужем.
Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.
Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.
– Заходи, Ксения, – откликнулся из-за двери профессор.
– Здравствуй, Лев Христофорович, – сказала Ксения. – Как ты догадался, что это я скребусь?
– Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.
– А ведь он сознался, – ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось – пружины наружу! – Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.
– Он ни в чем не признался, – возразил Минц. – И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.
– Помолчи, Лев, – отрезала Ксения. – Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.
Минц оробел.
Человек – существо многоплановое. Минц – не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.
Он знал, что визит Ксении – дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.
– Тогда рассказывай о симптомах, – вздохнул он. – Чаю хочешь?
– Я уже ничего не хочу.
– Говори.
– Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес – в ребро. Ты меня понимаешь?
– Корнелий не производит такого впечатления.
– А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него... ах, что тут говорить! Удавлюсь!
– Вот это лишнее.
– Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.
– Ксения, не отвлекайся.
– Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?
– В стройконторе?
– Вот именно. Не видел? Я тебе скажу – крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.
Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.
– Продолжай, – сказал Минц.
– Дальше – хуже. У нас в молочной продавщица – это раз, а на рынке в магазине «Все для сада-огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?
– Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? – спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать – и так все понятно.
– Ты словами не раскидывайся, – попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы – вот-вот покатятся вниз по алым щекам. – Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.
– Что делают?
– Зубами по карманам шарят, – сказала Ксения. – Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают...
– Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины – плод твоего разгулявшегося воображения?
– Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.
– К молочнице?
– Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.
– Только не надо взрывать, – попросил Минц. – Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты – белая колготка.
– Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!
Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.
– А чего ты от меня хочешь? – спросил Минц.
– Спасения.
– Как я могу спасти тебя, Ксения?
– Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!
– Дальше, дальше! Это удивительный феномен.
– Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику...
– Зачем?
– Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.
– Ох!
– Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев – а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску «Все для сада-огорода» и понимаю – именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?
– Патология, – сказал Минц.
– Для вас, может, и патология, и маммология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит меня за это самое место.
– За какое? – удивился Минц.
– За горло, – просто ответила женщина. – Но если пойти мимо церкви Параскевы Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?
– Зачем?
– Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются, и сразу в автобус! Развратом заниматься.
– В автобусе?
– И в автобусе тоже.
– Сомнительно.
– Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!
– Ты о Корнелии?
– И черт меня дернул выйти за него замуж! – возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел покурить на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.
– И давно это случилось? – спросил Минц не без ехидства.
– Сорок лет живу на краю смерти.
– Чего же раньше не разошлась?
– Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной защиты и подмоги! Загибаемся.
Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.
– Посмотрим, – рассуждал он вслух. – Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую...
– Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.
– Не родственница? – вдруг заинтересовался Минц.
– Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что – сразу ей в ответ подмигивает.
– Ты видала?
– Люди донесли.
– А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?
– А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.
– А как Зловонный переулок? – спросил Минц. – Он по краю идет, у реки.
– Нет, ты решил меня в могилу свести! – обиделась Ксения. – Ты что, забыл что ли, кто там таится?
– А кто там таится?
– Она. Отравительница, Лукреция Борджия, собственного мужа уморила и попала в историю.
– Вроде бы у нас в городе таких не было.
– А Зинка? Знаешь ли ты, наивный профессор, что эта Зинка в восьмидесятом, нет, в восемьдесят седьмом чуть было в Париж с Корнелием не укатила?
– Не может быть!
– А я тоже сначала не поверила, когда мне старуха Ложкина рассказала. Но потом по его глазам все раскусила. Так что и не мечтай – Зловонным переулком я никогда ходить не стану.
Разговор этот продолжался еще более часа, и Минц по ходу его зачеркивал синим фломастером те улицы, по которым ревнивая Ксения не могла ходить, и те площади, на которых Удалов перекинулся взглядом со своей очередной жертвой. К ужасу Льва Христофоровича, на исходе этого часа обнаружилось, что и в самом деле эмоционально ущемленная Ксения Удалова по городу уже не могла передвигаться, потому что все время натыкалась на любовниц, знакомых или иных женщин Удалова, и внутреннее отвращение к этим развратницам и к мужу, который им способствовал, было столь велико, что Ксении лучше бы запереться дома и доживать свой век в полной изоляции.
– И что же будем делать, доктор? – спросила Ксения с некоторым удовлетворением и даже гордостью в голосе, потому что картина получилась убийственная и уникальная.
– Может быть... – Профессор надолго задумался. Через несколько минут его посетила конструктивная мысль.
– А как насчет крыльев? – спросил он. – Есть на это техническая возможность. Сделаем тебе крылья, моторчик на копчик и полетишь...
– Полечу? И грохнусь? И оставлю внуков без бабушки?
– Риск есть, но небольшой.
– Нет, – отрезала Ксения. – Потому что с неба я буду видеть все места его разврата, все дома его любовниц и ухажерок. Так я на них сразу и грохнусь!
– Так...
И Минц снова надолго замолчал. Потом сказал так:
– Придется поделиться с тобой, Ксения, великой космической тайной.
– Вот это мне больше нравится, – сказала женщина. – Делись.
– Наука только-только подходит к этому рубежу, – сказал Минц. – Даже многие не верят.
– Меня это устраивает. Если дело верное.
– Дело верное, ты уж поверь моему опыту.
– Выкладывай.
– Земля под нашими ногами с одной стороны – планета, а с другой стороны – пустота, – сказал Минц и дернул себя за ухо, потому что и самому было трудно поверить в свое гениальное открытие. – Любое материальное тело может пройти от точки «а» до точки «б», если оно получит прибор, скажем, ключ, к движению в условных туннелях, которые пронзают всю Вселенную. Это как бы туннели метрополитена, но в то же время они представляют собой совершенно невероятный лабиринт.
– То есть ты хочешь, чтобы я под землю полезла? – спросила Ксения. – Без света, в грязи, а потом из подвалов вылазить, так, что ли?
– Я говорю тебе, женщина, – рассердился Минц, – что подземные ходы – это галактическая условность. Теоретически я тебе докажу это в два счета, но вот путешествовать таким образом я еще не пробовал. И никто не пробовал.
– А я попробую и сгину.
– Ты можешь не углубляться, – сказал Минц. – Постой с краю. Привыкни. Я же тебя ни к чему не принуждаю... в конце концов!
– Не кричи на пожилую женщину. И как я буду ходить?
– Как и снаружи, – ответил Минц. – Расстояния те же, наземные объекты корреспондируют подземным коммуникациям.
– А другими словами? – спросила Ксения.
– Другими словами, от твоего дома до детского сада столько же, как поверху.
– Не понимаю. Что же я, из люка вылезу, да?
– Нет, ты по земле пойдешь. Никто и не заметит.
– Что-то ты дуришь меня, старую, Христофорыч. Как же я под землей буду ходить, а наверх вылазить незаметно?
– Потому что ты будешь ходить не под землей, а под виртуальной землей. Если Вселенная – это организм, то она пронизана тончайшими сосудами и нет им числа! Они всегда в движении, всегда в пульсации, и в то же время они статичны и стабильны, именно от их стабильности зависит в большой степени стабильность Вселенной как системы.
– Значит, я влезу...
– И вылезешь где надо. Только никому ни слова – человечество пока не готово, а милитаристские силы сразу постараются использовать мое гениальное открытие для своих корыстных целей.
– Тогда покажи.
– Эй, – вздохнул Минц. – Хотел я сам сначала попутешествовать, чтобы понять, куда смогу проникнуть с помощью ключа... но если другу надо помочь, я себе другой ключ сделаю.
Сначала Ксения, конечно, опасалась и не стала лезть глубоко.
– Я во двор и обратно, – сказала она. – Только белье сниму.
Ключ был не просто ключом, а коробочкой, которую Минц повесил Ксении на шею на простой цепочке. Верх коробочки был стеклянным, на нем была нанесена карта Великого Гусляра. С помощью кнопки можно было установить стрелочку на нужной точке...
Ксения установила стрелку на улице в десяти метрах от ворот.
Потом зажмурилась.
И оказалась во внутренностях Земли.
Это были именно внутренности.
Внутренности Вселенной.
Бесконечные, запутанные сосуды и капилляры, вокруг ощущение влажности, нутряной теплоты и в то же время – сквозняки! Просто ужасно, какие сквозняки дуют в брюхе Вселенной. Освещение в сосудах было тусклым, неверным и непонятно откуда исходящим...
Стенки и пол были упругими и чуть скользкими, не то чтобы мокрыми, но особенными.
А расстояния там были такими же, как снаружи.
До химчистки от дома пять минут хода. Значит, тебе и по подземному ходу надо будет двигаться столько же минут. А это не всегда приятно. Ведь идешь снаружи, мимо домов проходишь, мимо магазинов, птиц видишь, дома и деревья. А внутри Вселенной – только стенки ходов да непонятные звуки, хлюпы, всхлипы, будто за стенкой в другом проходе какое-то земноводное ползет на охоту за человеком.
– Так может быть? – спросила Ксения.
– Невозможно, – ответил Минц. – Ты с любым крокодилом, который туда невзначай угодил, находишься в другом измерении. Твой сосуд – это твой сосуд, ясно?
С тех пор Ксения ходила на рынок и в магазины по подземельям Вселенной.
Темновато, душновато, как в чреве кашалота. То-то Библия написала про Иону во чреве. Наверное, они знали об этих ходах.
Дошла до места, сразу свет вокруг – стоишь у химчистки, и никто не удивляется. Теперь часто люди исчезают и появляются – кому какое дело!
Зато проклятых домов и мест, где скапливались разлучницы, она теперь и в глаза не видела. Как будто их не существует. Конечно, утешение не окончательное, но существенное.
Дома установился если не мир, то перемирие. Ксения прекратила бунтовать. За первый же день переделала в городе больше дел, чем за неделю раньше. С друзьями встречалась, со знакомыми, рассказывала о семье. И ей рассказывали.
Но человек устроен так, что полного счастья достичь не удается.
Спешила Ксения по тусклому проходу и делать нечего – начинала переживать, что сейчас делает проклятый изменщик. Пользуется ее отсутствием на этом свете. Гуляет по набережной с какой-нибудь приезжей русалкой. А как его поймаешь?
Как бы проделать в этих подземельях дырки, чтобы выглядывать, проверять мужа?
Нет, Минц подтвердил – физически нереально. И опасно – Вселенная может осерчать.
Может, телевизор поставить? Монитор, как в гастрономе, чтобы отбивные не воровали?
Не получится монитор. Нет связи между подземельями и поверхностью.
Ксения как бы смирилась, но все равно переживала. А когда приходила домой, то обнюхивала мужа, не пахнет ли от него чужой сучкой. И белье проверяла на нем – не надето ли наизнанку.
Как вы понимаете, положение изменилось к лучшему, но не принципиально.
«Пока останется любовь,
С ней рядом ревность угнездится!»
Так сказал японский поэт XII века.
С такими словами топала домой Ксения, несла сумку с рынка.
И тут совсем рядом услышала какой-то смутный звук, будто человеческий голос, чего, по уверению Минца, быть не могло.
Раньше бы, неделю назад, когда Ксения еще только перешла на подземное движение, она бы перепугалась, а теперь уже чувствовала себя в капиллярах Вселенной почти как дома, так что лишь заинтересовалась и стала двигаться на голос, что не сразу удалось – это ведь как по лабиринту путешествовать.
Но добралась до источника звука.
Нет, не крокодил и не привидение.
Существо неизвестного пола и национальности, даже неизвестно, с какой звездной системы, схожее с оранжевым пауком и в то же время напоминающее кенгуру, стояло на цыпочках в подземном сосуде и втыкало в потолок железную палку. С потолка капало и сыпались какие-то крошки.
– Вы что здесь делаете? – спросила Ксения, которая вовсе не испугалась.
Существо оторвалось от своей деятельности и ответило Ксении телепатическим путем:
– Не отвлекайте меня, чудовище!
– Это я – чудовище?
– А кто же еще?
И существо снова принялось долбить потолок.
– Ничего не получится, – сказала Ксения. – Мне Лев Христофорович сказал, что это виртуальный потолок, его, может, и не существует.
– Мне тоже говорили, – ответило существо. – Но я не могу больше терпеть.
– А что случилось? – спросила Ксения.
– Чует мое сердце, – ответило существо, похожее на кенгуриного паука или паучиного кенгуру, – что мой-то меня все равно обманывает. Пока я здесь передвигаюсь, он на свидания бегает.
– Ты – женщина? – спросила Ксения.
– Еще какая женщина! Даже мученица.
– А сюда как попала?
– Я так ревную, – сказала паучиная кенгуру, – что не могу ходить по районам, в которых мой мерзавец встречался со своими развратницами.
– Неужели?
Ксения посмотрела на существо и нетактично спросила:
– И что он, на тебя похожий?
– Он не похожий, он – мужчина.
– Но в принципе?
– В принципе все люди одинаково устроены – восемь конечностей, одна сумка на животе, шесть пар глаз – обыкновенно.
– Не продолжай, я поняла. Я даже думаю, что его любовницы тоже с восемью конечностями?
– Разумеется.
– Тогда беру свою мысль обратно.
– А какая у тебя была?
– А мысль была – кому такой урод нужен?
– Мне, в первую очередь, – сказала паучиная кенгуру. – Я потому и хотела дырку пробить, чтобы подсматривать.
– И далеко вы живете?
– В центре Вселенной, – сказала несчастная паучиная кенгуру. – На Земле. А ты чего здесь оказалась?
– По той же женской причине, – сказала Ксения. – О, как схожи судьбы жен в нашей Галактике!
Она вынула фотографию Удалова и показала ее женщине.
Та вежливо взглянула, но быстро возразила:
– Уж очень страшный урод.
– Морально – да, а физически он еще орел. Ты спешишь?
– Нет. Вот из химчистки шла.
– И я не спешу. Может, поднимемся ко мне, чайку попьем?
Ксения уже привыкла к новой знакомой. Уродство – вещь субъективная. Мы тоже кому-то не нравимся. Была бы душа благородная.
Паучиная кенгуру согласилась.
Но стоило им сделать три шага, как навстречу выползла из-за угла червячина длиной четыре метра. Она волокла за собой контейнер с лягушатами.
При виде Ксении и паучиной кенгуру она зашипела. Но несчастных женщин она не испугала. Они уже поднакопили жизненный опыт.
– Простите, – спросила Ксения, – вы, случайно, не несчастная жена одного развратника?
Червячина громко зарыдала и произнесла:
– Он икру черт знает с кем оплодотворяет. Я этого не вынесу!
А паучиная кенгуру тихо сказала:
– Велика Вселенная, а нашей сестре везде плохо.
И женщины пошли пить чай втроем. Им было о чем поговорить.
ИНСТРУМЕНТ ДЛЯ ВУНДЕРКИНДА
Я никогда не ставлю подзаголовка – «фантастический рассказ».
Дело читателя решать, фантастичен ли рассказ или только притворяется. Но сейчас я сделал это совершенно сознательно. Потому что в рассказе, в сущности, нет ничего фантастического, кроме поведения героев.
Не исключено, что изобретение, кажущееся маловероятным, на самом деле уже выпускается в серии фабрикой в Осаке или Тайпее. Не говоря уж о планете Марс.
Виновата была, как всегда, Ксения Удалова.
Ей хотелось, чтобы ее внук Максимка воспитывался как аристократ. Но так как денег послать его в Оксфорд у нее не было, она принялась осуществлять аристократизм в пределах Великого Гусляра.
Как-то у Удаловых ночевал один пришелец, которого Корнелий Иванович подобрал в лесу в прискорбном состоянии, почти без чувств от голода и страха перед дикими животными.
Особенно его испугал заяц, который прыгал.
Пришелец спрятался под большой подосиновик и там постепенно умирал.
К счастью, Корнелий пошел в то утро по грибы и срезал именно тот подосиновик.
Когда пришелец увидел, как в ничтожном расстоянии от его головы сверкнул громадный нож, он окончательно потерял сознание.
Удалов перевернул гриб и понял, что он уже червивый.
Он размахнулся, чтобы выбросить его, и тогда заметил, что рядом с пеньком грибной ноги лежит без чувств инопланетный пришелец ростом десять сантиметров, похожий на стройного очаровательного розовенького слоника с мохнатыми ушками и хвостиком таким закрученным, что любой поросенок умер бы от зависти.
Дело читателя решать, фантастичен ли рассказ или только притворяется. Но сейчас я сделал это совершенно сознательно. Потому что в рассказе, в сущности, нет ничего фантастического, кроме поведения героев.
Не исключено, что изобретение, кажущееся маловероятным, на самом деле уже выпускается в серии фабрикой в Осаке или Тайпее. Не говоря уж о планете Марс.
Виновата была, как всегда, Ксения Удалова.
Ей хотелось, чтобы ее внук Максимка воспитывался как аристократ. Но так как денег послать его в Оксфорд у нее не было, она принялась осуществлять аристократизм в пределах Великого Гусляра.
Как-то у Удаловых ночевал один пришелец, которого Корнелий Иванович подобрал в лесу в прискорбном состоянии, почти без чувств от голода и страха перед дикими животными.
Особенно его испугал заяц, который прыгал.
Пришелец спрятался под большой подосиновик и там постепенно умирал.
К счастью, Корнелий пошел в то утро по грибы и срезал именно тот подосиновик.
Когда пришелец увидел, как в ничтожном расстоянии от его головы сверкнул громадный нож, он окончательно потерял сознание.
Удалов перевернул гриб и понял, что он уже червивый.
Он размахнулся, чтобы выбросить его, и тогда заметил, что рядом с пеньком грибной ноги лежит без чувств инопланетный пришелец ростом десять сантиметров, похожий на стройного очаровательного розовенького слоника с мохнатыми ушками и хвостиком таким закрученным, что любой поросенок умер бы от зависти.