Страница:
– Весь шарм достался Финну. – Мать словно угадала ее мысли. – Ты помнишь свадьбу в Ирландии? Ты была от него без ума.
– Очень хорошо помню, – ровным голосом отозвалась Марша. – Но поговорим лучше о папе. – Она решила казаться оживленной. – Как он поживает?
– О, у него все в порядке. – Мать тихонько засмеялась, подумав об отце, и скованное льдом сердце Марши – спасибо графу – тут же оттаяло. Ей так нравилось видеть, какое восхищение родители до сих пор питали друг к другу. – Однако ему ужасно не хватает ваших с ним утренних перепалок за завтраком.
– Что ж, летом по крайней мере у нас есть Бэллибрук. – Как тосковала она по их ирландскому дому, когда находилась от него вдали! – Это рай на земле.
– Так и есть. – Голос матери смягчился. С годами она начала говорить с папиными интонациями. – Но, дорогая, Бэллибрук далеко, за Ирландским морем. А здесь, в Лондоне, полно молодых красавцев, которые ищут твоего общества. Сколько еще лет папе отбиваться от них?
– Теперь я начальница школы, – мягко напомнила ей Марша.
Матери достало такта принять смущенный вид.
– Это очень важный пост. А ты так молода. Такой молодой начальницы у них никогда не было. – Ее голубые глаза светились гордостью. – Лорд Эннис увидел то, что давно видели мы с папой. Ты рождена, чтобы верховодить.
– Спасибо, мама. По правде говоря, я вполне могу обойтись без вышеупомянутых молодых красавцев. Я совершенно счастлива там, где я есть.
Мать стиснула руку Марши.
– Тогда и я счастлива за тебя.
Марша знала – как бы родители ни поддерживали ее, им хотелось видеть дочь замужней дамой, у которой свой дом, своя семья. Это было единственным поводом разногласий между ними с тех самых пор, как она отказалась дебютировать в Лондоне и даже быть представленной ко двору после окончания курса в Оук-Холле. Взамен дебюта, к огорчению родителей, она попросила устроить ей летом небольшой праздник в Бэллибруке и получила желаемое с последующим весьма скромным балом в Дублине. А затем она поразила их, когда вернулась в Оук-Холл, чтобы стать учительницей.
Слуга тем временем принес восхитительный чайный поднос, и мать приступила к милому доброму ритуалу разливания чая – любимого ирландского сорта папы, – не прекращая болтать о сестрах и братьях Марши. Грегори наслаждался светской жизнью, а также несколько дней в неделю работал с отцом над проектами перестройки дома. Питер возомнил себя повесой и околачивался с приятелями в «Таттерсоллзе» или в «Джентльмене Джексоне». Дженис дебютировала и была представлена ко двору несколькими неделями раньше, и теперь домочадцы сбивались с ног, чтобы успевать принимать джентльменов, желающих нанести ей визит. Роберт находился дома на каникулах, окончив семестр в Итоне. Синтия зачитывалась древнегреческими мифами и просила домочадцев звать ее Андромедой.
Слушая мать, Марша думала – как же она счастлива. Вот предел счастья для того, кто поклялся отринуть романтическую любовь! Теперь она может сосредоточить чувства и помыслы на всех прочих: семье, друзьях, преподавателях ее школы, ученицах. Сердечные дела? Какие пустяки.
Однако чашка чаю должна была успокоить ее расстроенные нервы. Маршу поразила и испугала собственная реакция при встрече с лордом Чедвиком. Она едва сумела быть с ним любезной, как того требовали приличия. Когда она увидела его, в ней пробудилось к жизни нечто потаенное, что она полагала давно и навсегда уснувшим. Нечто, не идущее ни в какое сравнение с желанием оправиться от давней обиды, желанием доказать свое превосходство.
С годами он стал еще привлекательнее и каким-то непостижимым образом даже помолодел. Былое высокомерие исчезло. Наверное, дело в том, что он стал отцом? Наверное, он даже был влюблен в мать своего сына, и этот опыт смягчил его сердце.
Марше до смерти хотелось узнать о нем побольше, но она не осмеливалась спрашивать. Да и незачем, одернула она себя. Какое ей дело до лорда Чедвика? К тому же она не любительница сплетен.
– Я положу в коробку несколько штук, и ты сможешь взять их домой, – сказала мать, держа в руках блюдо с горкой черносмородиновых булочек.
Дом!
Как трогательно – мать понимает, что ей хочется самой выстроить свою жизнь. Она взрослая женщина с собственными надеждами и мечтами, и она работает над тем, чтобы они осуществились.
Марша позволила себе немного позлорадствовать, вспоминая, как лорд Чедвик, который прежде не желал ее замечать, теперь практически бежал за ней по улице.
Хорошо ощущать себя деловой женщиной, но еще лучше – обезопасить себя от новых обид.
Марша протянула руку к булочке, когда в гостиную вошла хорошенькая горничная, которую она раньше не видела.
– Прошу прощения, миледи. – Девушка присела в реверансе, застенчиво глядя на Маршу. – Леди Марша, к вам с визитом леди Эннис. Она говорит, что хочет обсудить с вами какое-то дело с глазу на глаз. Бербанк устроил ее в большой гостиной. Он говорит, что отправит ее восвояси, если вы хотите спокойно допить чай.
Это было удивительно. Леди Эннис – Лизандра, как называла ее в мыслях Марша – была ее одноклассницей в Оук-Холле. Как и Марша, по окончании школы она осталась, чтобы преподавать. Но Марша сама выбрала свой путь, а Лизандре просто некуда было деваться. Ее учебу оплачивали благотворители. Но Лизандра была хитра и умело расточала обаяние всем, включая лорда Энниса. Он взял ее в жены. Какое кому дело, что он был на сорок пять лет старше невесты?
Марша также знала, что Лизандра, которая потребовала от всех школьных подруг обращаться к ней не иначе как «леди Эннис», перебралась в лондонский дом виконта и закружилась в блестящем водовороте великосветской жизни. После смерти виконта она – против воли – сделалась попечительницей школы и была вынуждена, визжа и лягаясь, свалиться с небес на землю, то есть заняться школой Оук-Холл.
Марша встала и расправила юбки.
– Интересно, зачем она сюда явилась? Обсуждать какие-то дела?
– Возможно, хочет сэкономить на проезде обратно в Суррей, – сказала мать. – Но откуда она знает, что ты у нас?
– Наверное, догадалась, что я заеду повидаться. – Марша глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Лизандра – это единственное, что мне не нравится в моей работе. Хорошо хоть, что она живет в Лондоне и посещает школу довольно редко. До сих пор не могу поверить, что лорд Эннис попался на ее крючок. Он казался мне человеком умным и добрым.
Мать выгнула дугой изящную бровь.
– Он был стар и слаб здоровьем. Иногда мужчины, отчаявшись, обманывают самих себя, надеясь, что хорошенькое личико вернет им молодость и силы.
– Что ж, мы знаем, каким провалом для него обернулась эта затея, – горько усмехнулась Марша. – Ее занудство и попреки – вот что свело беднягу в могилу раньше срока. Но мне нужно, чтобы она пребывала в счастливом расположении духа – это входит в мои обязанности. Все вокруг – родители, ученицы, учителя – должны быть счастливы. Это тоже моя обязанность. Если хочешь знать, будь я мужчиной, сумела бы сделать отличную карьеру в парламенте.
Они с матерью обменялись веселыми ухмылками.
– Моя дорогая, ты не можешь заседать в парламенте. Но ты бы произвела фурор, если бы решила вернуться к нам в разгар сезона. – Глаза матери засияли. Она явно строила романтические планы относительно дочери. – Герцог Гленнарон очень красив и все время спрашивает о тебе.
– Мама! – Марша погрозила ей пальцем. – Кто я теперь, а?
– Начальница школы, – ответила маркиза, заливаясь розовым румянцем.
– Вот именно, – ласково сказала Марша и поправила прическу, поглядевшись в маленькое овальное зеркало. – Мне будет все равно, даже если герцог Гленнарон утопится в озере. А теперь жди здесь, и я все тебе расскажу, когда вернусь. – Обернувшись через плечо, она подмигнула матери и торопливо направилась вниз по лестнице в элегантную парадную гостиную.
Лизандра сидела на самом краю изящного стула в египетском стиле. Это была миниатюрная молодая леди с черными как смоль волосами, высокими скулами и огромными, окруженными пушистыми ресницами глазами цвета лаванды. Выглядела она точно кукла в витрине магазина, из тех, что манят к себе взгляды проходящих мимо девочек. Она и говорила, как кукла, тихим, детским голоском, наводящим на мысль о полной беззащитности его обладательницы.
Но Марша знала – дело обстояло как раз наоборот. Лизандра была умна и честолюбива. Этими чертами характера Марша могла бы восхищаться, если бы к ним прилагались умение сопереживать и чувство юмора. Казалось невозможным поверить, что у Лизандры отродясь не было ни того ни другого, учитывая, что свой путь к огромному богатству она начала в весьма скромных обстоятельствах. Марше, которой довелось познать оба мира, было известно, что богатство, равно как и его отсутствие, отнюдь не делает чести и не оправдывает отношение человека к жизни и ее превратностям.
Отношение к миру проистекало из тайных истоков души. Тайна сердца! И Марша даже не пыталась делать вид, что понимает, что к чему. Особенно если дело касалось Лизандры.
Когда вдовушка повернула свое прекрасное личико от окна, Марша вздрогнула от тревожного предчувствия. Глаза Лизандры сияли столь свойственным ей злорадством, а пухлые розовые губы, как и следовало ожидать, сложились в неодобрительную усмешку. Однако сегодня в стремлении казаться строгой и критичной она превзошла самое себя – такого выражения лица Марша никогда у нее не наблюдала. Поразительный контраст со столь ангельской внешностью, манящей взгляд всех и каждого!
Виконтесса уже перестала носить траур. С трудом верилось, что миновал целый год со дня смерти виконта. На ней красовался наряд, который, должно быть, спорхнул прямо со страниц моднейшего дамского журнала. Эффектное платье из ярчайшего желтого шелка, отделанное по подолу фестонами цвета лесного мха. Изящные туфельки и кружевной зонтик от солнца прихотливо сочетали в себе оба цвета, как и нарядная шелковая шляпка, аккуратно подхваченная под подбородком широкой золотистой лентой.
Марша с трудом сдержалась, чтобы не бросить ненароком взгляд на собственное платье, и твердо напомнила себе, что оно вполне презентабельное, затем сделала шаг навстречу гостье.
– Добрый день, леди Эннис. – Нужно было неукоснительно соблюдать требование Лизандры, чтобы к ее особе обращались строго официально. – Я сделала остановку, чтобы нанести семье краткий визит, прежде чем вернуться в школу. Как всегда, рада вас видеть.
– Вы не будете так радоваться, когда я скажу, зачем пришла, – сообщила бывшая одноклассница своим кукольным, с придыханием, голоском. – Я просто заехала сказать вам, что с этой минуты вы уволены с поста начальницы школы.
Марша окаменела.
– Вы меня слышите? – Лизандра вскинула темные дуги бровей под полями шляпки.
– Вероятно, я ослышалась, миледи. Разве бывает «просто», когда вам сообщают, что вы уволены с занимаемой должности?
– Значит, вы все услышали. – Виконтесса расправила морщинку на юбке и взглянула на Маршу так, словно речь шла о чем-то несущественном, например, о погоде.
Марша растерянно моргнула. Она была настолько растеряна, что схватила чиппендейловский стул в углу гостиной и села, не дожидаясь позволения Лизандры.
– Но… что я сделала такого, чтобы вызвать ваше недовольство?
Лизандра вскинула голову.
– Вы нарушили правило. Я больше не нуждаюсь в каких-либо услугах с вашей стороны, так что не спрашивайте, нельзя ли вам остаться в качестве преподавательницы. – Она встала. – А теперь я должна идти.
– Правило? – Марша тоже встала. – Какое правило? Миледи, как раз моей обязанностью и является следить, чтобы правила соблюдались, и я отлично исполняю свой долг. Ваше обвинение кажется мне в высшей степени непонятным.
– Вы возили на прогулку в Брайтон девочек, которые обучаются на благотворительной основе?
– Да, но…
– Это строго запрещено.
– Я… я думала, вам нет до этого дела, поскольку я сама оплатила расходы на их путешествие.
– Но вам не пришло в голову спросить у меня, не так ли?
– Нет. – Марша проглотила стоящий в горле комок.
– Вот поэтому вы и уволены.
– Я никогда не нарушала никаких прочих правил, ни разу. И сказать вам по правде, покойный виконт всегда позволял брать на экскурсию в Брайтон неимущих девочек. Какой в этом вред?
– Какой в этом вред? А кто вы такая, чтобы задавать мне вопросы?
– Прошу прощения, миледи, но мне с трудом верится, что вы не понимаете, как обидно было бы девочкам, которые учатся на благотворительной основе, если бы их оставили без поездки.
– Вы дерзкая девчонка. – Голос Лизандры дрогнул. – Как смеете вы демонстрировать подобное неуважение к своей работодательнице?
– Сожалею, что расстроила вас. Я была уверена, что вы поймете. Тогда мне казалось, что я поступила правильно. И сейчас кажется.
– Мне все равно, – колко бросила Лизандра. – Мое решение окончательное. Вы уволены.
Марша положила ладонь на разгоряченный лоб. Ее не удивило, что рука ее дрожала.
– Разумеется, я могу остаться до… до окончания учебного года?
– Нет. Я уже назначила новую директрису. Мисс Финч.
Ну, слава Богу. Дебора Финч, учительница математики, была ее ближайшей подругой и смотрела на жизнь точно так же, что и сама Марша. Они обе обожали школу, а воспитанниц своих любили безмерно.
– Летом мы проведем переговоры, чтобы найти постоянную кандидатуру, – продолжала Лизандра. – Нам нужен тот, кто знает, насколько важно, чтобы каждый точно знал свое место на социальной лестнице и не помышлял о большем.
– Значит, нам с вами можно обойти общественное мнение, а другим нельзя?
Глаза Лизандры гневно вспыхнули.
– Всегда будут победители и проигравшие. И ловкий победитель всегда защищает свою добычу.
– Нечего сказать, великодушное заявление дамы-попечительницы, – холодно заметила Марша. – Образование – куда более надежный способ вырваться из тяжелых обстоятельств, нежели обаяние или слепая удача. Мне казалось, что вы аплодировали бы девочкам, которые смогли добиться успеха благодаря знаниям и умениям, полученным в Оук-Холле. А вы хотите нанять твердолобую начальницу, которая сокрушит все их надежды!
Обе женщины сверлили друг друга взглядом, и их взаимная неприязнь казалась осязаемой. Марше до смерти хотелось за волосы выволочь вдову из родительского дома. Но она была леди. Впрочем, иногда можно и забыть об этом.
– Мне жаль, виконтесса, – сказала она тихо. – С моей стороны было грубостью говорить так. И я надеюсь, вы простите меня. Знаю лишь, что принимаю интересы девочек, как и интересы школы, слишком близко к сердцу. Прошу вас… позвольте мне остаться.
Лизандра дернула плечом.
– Слишком поздно.
– Почему вы так меня не любите? – Марша проглотила стоящий в горле ком. – Вы всегда питали ко мне неприязнь.
– Я никогда не питала к вам неприязни. – Лизандра вскинула миниатюрный подбородок. – Просто я единственная из всего класса, кто не раболепствовал перед вами.
Щеки Марши залил жаркий румянец.
– Никто передо мной не раболепствовал.
– Правда? Все только и твердили – Марша то, Марша это. А вы их поощряли.
– Нет, Лизандра, я не считала себя центром мироздания. Просто я рождена, чтобы вести других за собой. Поверьте, слишком часто я сама об этом жалела.
– Несмотря на скромное начало, вы сделались безупречной девушкой из безупречной семьи. – Лизандра была невозмутима. – У вас были безупречные манеры, безупречная красота и безупречные перспективы, которые вы отвергли в своем безрассудном расточительстве.
Расточительно отвергла!
Лизандра говорила так, будто Марша совершила ужаснейшее из преступлений.
Марша не знала, что еще сказать. Многие годы она жила за счет того, что копила в себе силу. Но сейчас, в минуту отчаянной нужды, сила ее покинула.
Казалось, Лизандра понимала, что победила. Она подошла к маленькому зеркалу и поправила узел ленты под подбородком.
– Возможно, вы когда-то были вожаком. Но скоро вам впору будет верховодить разве что в стае обезьян.
В душе у Марши все содрогнулось. Но внешне она оставалась спокойна.
– Вряд ли меня можно назвать старой девой, – сказала она. – А хотя бы и так – это не ваше дело.
– Вот как? – Лизандра повернулась к ней: – На прошлой неделе, на венецианском завтраке, я видела начальницу школы в Гринвуде. Она провела сезон в Лондоне и, хотя и не добилась успеха, может зато похвастать безупречным генеалогическим древом. Она ведет себя так, что всем понятно – она помнит об этом. На ней была потрясающая шляпка прямо из Парижа. А вы… – Она окинула Маршу испепеляющим взглядом.
– Я одеваюсь так, как и надлежит одеваться начальнице школы, – возразила Марша. – Мне нет нужды задирать нос. Гринвуд – прекрасная школа, да, нужно отдать им должное; но и вам есть чем гордиться в Оук-Холле. Мы особенные, разве вы не видите? Есть любовь…
– Мне нет дела до сентиментальных глупостей.
– А ваш супруг их ценил.
– Он был глупцом.
– Как вы можете говорить подобное? Это был умный и добрый человек.
– Оук-Холл – это поникшая фиалка среди прочих школ, за что нужно благодарить вас и моего покойного мужа. – Лизандра стряхнула воображаемую пылинку с рукава платья. – Я велела упаковать ваши вещи, и завтра утром их доставят по этому адресу, равно как и жалованье за месяц. Мой поверенный уже сообщил новость ученицам и преподавателям.
Под веками закипали горячие слезы, но Марше удалось не расплакаться.
– Я не могу покинуть девочек…
– А придется. Это моя школа. А вы были наемной учительницей, только и всего.
– О да, так и было. Но я училась там. Вместе с вами. Неужели у вас каменное сердце? Вспомните, Лизандра, сколько раз я пыталась стать вам подругой!
– Как вы смеете называть меня Лизандрой? Эту привилегию я оставляю для тех, кто принадлежит к кругу избранных, а вам там не место.
Маршу вдруг осенила догадка.
– Так никакой зеленый шелк для хора вам вовсе был не нужен, правда?
– Нет. – Тон у Лизандры был весьма самодовольный. – И не трудитесь искать со мной встреч. На этой неделе я отбываю в Корнуолл, погостить у Китто Тремеллина – это очень интересный вдовец. У нас много общего, и я не допущу, чтобы нам помешали. – Она помолчала. – Не стоит себя жалеть, Марша. Теперь вы сможете отдохнуть в лоне семьи. А вот некоторым никогда не узнать покоя.
И с этими словами она вышла.
Когда за виконтессой захлопнулась дверь, Марша прижала ладони к разгоряченным щекам. Окна в гостиной глядели зловеще: граненые оконные стекла искажали поле видимости, казались калейдоскопом углов и цветных пятен.
Ее жизнь. Ее драгоценная жизнь, которую она выстраивала с величайшим тщанием, разбита.
Из горла так и рвался наружу протяжный, низкий стон.
– Марша, дорогая? – донесся до нее мамин голос.
Каким-то чудом, невзирая на рыдания, которые сотрясали ее так, что она едва могла дышать, Марша сумела поведать матери, что тут только что произошло. Мать отвела ее наверх, уложила в постель и дала выпить горячего чая, куда влила несколько капель снадобья, от которого веки Марши тут же отяжелели.
После этого она мало что могла вспомнить. Только смутные образы, ощущения.
Перила дорогой сердцу лестницы, которая вела из главного холла на второй этаж, где спали девочки.
Боль. Выворачивающее нутро отчаяние, грозившее согнуть ее пополам.
Голос отца, низкий и суровый.
Особый гул, наполнявший воздух школы, когда все ученицы и их преподавательницы находились в классах.
Сьюзи, Гретхен, Холли… Три ее старшие девочки, которые с нетерпением дожидались окончания учебы и с усердием сочиняли речи, чтобы произнести их в день выпуска.
Роза и Джорджина, самые младшие, неотличимые друг от друга сестры-близняшки, трепетавшие от ощущения собственной важности – ведь на весеннем празднике им предстояло преподнести букеты Королеве Маргариток и ее свите.
Мэрибел, новенькая учительница, очень застенчивая, только начинающая выбираться из своей раковины, и все потому, что она обнаружила талант к шарадам и выиграла факультетский конкурс.
Пожилая миссис Блэлок, которая притворялась строгой и ворчливой, но девочки ее обожали. Когда-то она учила математике Маршу.
И дорогая Дебора, неутомимая единомышленница и подруга, прекрасная преподавательница – надо отдать ей должное.
Эллен, Кэти, Шерон, Присцилла, Эмили, Кристина, Ребекка, Сюзанна, Эмма и все остальные девочки – ей они казались прекрасными цветами. Вместе это был яркий, роскошный букет.
Их лица и имена стали ранами на ее сердце.
Глава 4
– Очень хорошо помню, – ровным голосом отозвалась Марша. – Но поговорим лучше о папе. – Она решила казаться оживленной. – Как он поживает?
– О, у него все в порядке. – Мать тихонько засмеялась, подумав об отце, и скованное льдом сердце Марши – спасибо графу – тут же оттаяло. Ей так нравилось видеть, какое восхищение родители до сих пор питали друг к другу. – Однако ему ужасно не хватает ваших с ним утренних перепалок за завтраком.
– Что ж, летом по крайней мере у нас есть Бэллибрук. – Как тосковала она по их ирландскому дому, когда находилась от него вдали! – Это рай на земле.
– Так и есть. – Голос матери смягчился. С годами она начала говорить с папиными интонациями. – Но, дорогая, Бэллибрук далеко, за Ирландским морем. А здесь, в Лондоне, полно молодых красавцев, которые ищут твоего общества. Сколько еще лет папе отбиваться от них?
– Теперь я начальница школы, – мягко напомнила ей Марша.
Матери достало такта принять смущенный вид.
– Это очень важный пост. А ты так молода. Такой молодой начальницы у них никогда не было. – Ее голубые глаза светились гордостью. – Лорд Эннис увидел то, что давно видели мы с папой. Ты рождена, чтобы верховодить.
– Спасибо, мама. По правде говоря, я вполне могу обойтись без вышеупомянутых молодых красавцев. Я совершенно счастлива там, где я есть.
Мать стиснула руку Марши.
– Тогда и я счастлива за тебя.
Марша знала – как бы родители ни поддерживали ее, им хотелось видеть дочь замужней дамой, у которой свой дом, своя семья. Это было единственным поводом разногласий между ними с тех самых пор, как она отказалась дебютировать в Лондоне и даже быть представленной ко двору после окончания курса в Оук-Холле. Взамен дебюта, к огорчению родителей, она попросила устроить ей летом небольшой праздник в Бэллибруке и получила желаемое с последующим весьма скромным балом в Дублине. А затем она поразила их, когда вернулась в Оук-Холл, чтобы стать учительницей.
Слуга тем временем принес восхитительный чайный поднос, и мать приступила к милому доброму ритуалу разливания чая – любимого ирландского сорта папы, – не прекращая болтать о сестрах и братьях Марши. Грегори наслаждался светской жизнью, а также несколько дней в неделю работал с отцом над проектами перестройки дома. Питер возомнил себя повесой и околачивался с приятелями в «Таттерсоллзе» или в «Джентльмене Джексоне». Дженис дебютировала и была представлена ко двору несколькими неделями раньше, и теперь домочадцы сбивались с ног, чтобы успевать принимать джентльменов, желающих нанести ей визит. Роберт находился дома на каникулах, окончив семестр в Итоне. Синтия зачитывалась древнегреческими мифами и просила домочадцев звать ее Андромедой.
Слушая мать, Марша думала – как же она счастлива. Вот предел счастья для того, кто поклялся отринуть романтическую любовь! Теперь она может сосредоточить чувства и помыслы на всех прочих: семье, друзьях, преподавателях ее школы, ученицах. Сердечные дела? Какие пустяки.
Однако чашка чаю должна была успокоить ее расстроенные нервы. Маршу поразила и испугала собственная реакция при встрече с лордом Чедвиком. Она едва сумела быть с ним любезной, как того требовали приличия. Когда она увидела его, в ней пробудилось к жизни нечто потаенное, что она полагала давно и навсегда уснувшим. Нечто, не идущее ни в какое сравнение с желанием оправиться от давней обиды, желанием доказать свое превосходство.
С годами он стал еще привлекательнее и каким-то непостижимым образом даже помолодел. Былое высокомерие исчезло. Наверное, дело в том, что он стал отцом? Наверное, он даже был влюблен в мать своего сына, и этот опыт смягчил его сердце.
Марше до смерти хотелось узнать о нем побольше, но она не осмеливалась спрашивать. Да и незачем, одернула она себя. Какое ей дело до лорда Чедвика? К тому же она не любительница сплетен.
– Я положу в коробку несколько штук, и ты сможешь взять их домой, – сказала мать, держа в руках блюдо с горкой черносмородиновых булочек.
Дом!
Как трогательно – мать понимает, что ей хочется самой выстроить свою жизнь. Она взрослая женщина с собственными надеждами и мечтами, и она работает над тем, чтобы они осуществились.
Марша позволила себе немного позлорадствовать, вспоминая, как лорд Чедвик, который прежде не желал ее замечать, теперь практически бежал за ней по улице.
Хорошо ощущать себя деловой женщиной, но еще лучше – обезопасить себя от новых обид.
Марша протянула руку к булочке, когда в гостиную вошла хорошенькая горничная, которую она раньше не видела.
– Прошу прощения, миледи. – Девушка присела в реверансе, застенчиво глядя на Маршу. – Леди Марша, к вам с визитом леди Эннис. Она говорит, что хочет обсудить с вами какое-то дело с глазу на глаз. Бербанк устроил ее в большой гостиной. Он говорит, что отправит ее восвояси, если вы хотите спокойно допить чай.
Это было удивительно. Леди Эннис – Лизандра, как называла ее в мыслях Марша – была ее одноклассницей в Оук-Холле. Как и Марша, по окончании школы она осталась, чтобы преподавать. Но Марша сама выбрала свой путь, а Лизандре просто некуда было деваться. Ее учебу оплачивали благотворители. Но Лизандра была хитра и умело расточала обаяние всем, включая лорда Энниса. Он взял ее в жены. Какое кому дело, что он был на сорок пять лет старше невесты?
Марша также знала, что Лизандра, которая потребовала от всех школьных подруг обращаться к ней не иначе как «леди Эннис», перебралась в лондонский дом виконта и закружилась в блестящем водовороте великосветской жизни. После смерти виконта она – против воли – сделалась попечительницей школы и была вынуждена, визжа и лягаясь, свалиться с небес на землю, то есть заняться школой Оук-Холл.
Марша встала и расправила юбки.
– Интересно, зачем она сюда явилась? Обсуждать какие-то дела?
– Возможно, хочет сэкономить на проезде обратно в Суррей, – сказала мать. – Но откуда она знает, что ты у нас?
– Наверное, догадалась, что я заеду повидаться. – Марша глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. – Лизандра – это единственное, что мне не нравится в моей работе. Хорошо хоть, что она живет в Лондоне и посещает школу довольно редко. До сих пор не могу поверить, что лорд Эннис попался на ее крючок. Он казался мне человеком умным и добрым.
Мать выгнула дугой изящную бровь.
– Он был стар и слаб здоровьем. Иногда мужчины, отчаявшись, обманывают самих себя, надеясь, что хорошенькое личико вернет им молодость и силы.
– Что ж, мы знаем, каким провалом для него обернулась эта затея, – горько усмехнулась Марша. – Ее занудство и попреки – вот что свело беднягу в могилу раньше срока. Но мне нужно, чтобы она пребывала в счастливом расположении духа – это входит в мои обязанности. Все вокруг – родители, ученицы, учителя – должны быть счастливы. Это тоже моя обязанность. Если хочешь знать, будь я мужчиной, сумела бы сделать отличную карьеру в парламенте.
Они с матерью обменялись веселыми ухмылками.
– Моя дорогая, ты не можешь заседать в парламенте. Но ты бы произвела фурор, если бы решила вернуться к нам в разгар сезона. – Глаза матери засияли. Она явно строила романтические планы относительно дочери. – Герцог Гленнарон очень красив и все время спрашивает о тебе.
– Мама! – Марша погрозила ей пальцем. – Кто я теперь, а?
– Начальница школы, – ответила маркиза, заливаясь розовым румянцем.
– Вот именно, – ласково сказала Марша и поправила прическу, поглядевшись в маленькое овальное зеркало. – Мне будет все равно, даже если герцог Гленнарон утопится в озере. А теперь жди здесь, и я все тебе расскажу, когда вернусь. – Обернувшись через плечо, она подмигнула матери и торопливо направилась вниз по лестнице в элегантную парадную гостиную.
Лизандра сидела на самом краю изящного стула в египетском стиле. Это была миниатюрная молодая леди с черными как смоль волосами, высокими скулами и огромными, окруженными пушистыми ресницами глазами цвета лаванды. Выглядела она точно кукла в витрине магазина, из тех, что манят к себе взгляды проходящих мимо девочек. Она и говорила, как кукла, тихим, детским голоском, наводящим на мысль о полной беззащитности его обладательницы.
Но Марша знала – дело обстояло как раз наоборот. Лизандра была умна и честолюбива. Этими чертами характера Марша могла бы восхищаться, если бы к ним прилагались умение сопереживать и чувство юмора. Казалось невозможным поверить, что у Лизандры отродясь не было ни того ни другого, учитывая, что свой путь к огромному богатству она начала в весьма скромных обстоятельствах. Марше, которой довелось познать оба мира, было известно, что богатство, равно как и его отсутствие, отнюдь не делает чести и не оправдывает отношение человека к жизни и ее превратностям.
Отношение к миру проистекало из тайных истоков души. Тайна сердца! И Марша даже не пыталась делать вид, что понимает, что к чему. Особенно если дело касалось Лизандры.
Когда вдовушка повернула свое прекрасное личико от окна, Марша вздрогнула от тревожного предчувствия. Глаза Лизандры сияли столь свойственным ей злорадством, а пухлые розовые губы, как и следовало ожидать, сложились в неодобрительную усмешку. Однако сегодня в стремлении казаться строгой и критичной она превзошла самое себя – такого выражения лица Марша никогда у нее не наблюдала. Поразительный контраст со столь ангельской внешностью, манящей взгляд всех и каждого!
Виконтесса уже перестала носить траур. С трудом верилось, что миновал целый год со дня смерти виконта. На ней красовался наряд, который, должно быть, спорхнул прямо со страниц моднейшего дамского журнала. Эффектное платье из ярчайшего желтого шелка, отделанное по подолу фестонами цвета лесного мха. Изящные туфельки и кружевной зонтик от солнца прихотливо сочетали в себе оба цвета, как и нарядная шелковая шляпка, аккуратно подхваченная под подбородком широкой золотистой лентой.
Марша с трудом сдержалась, чтобы не бросить ненароком взгляд на собственное платье, и твердо напомнила себе, что оно вполне презентабельное, затем сделала шаг навстречу гостье.
– Добрый день, леди Эннис. – Нужно было неукоснительно соблюдать требование Лизандры, чтобы к ее особе обращались строго официально. – Я сделала остановку, чтобы нанести семье краткий визит, прежде чем вернуться в школу. Как всегда, рада вас видеть.
– Вы не будете так радоваться, когда я скажу, зачем пришла, – сообщила бывшая одноклассница своим кукольным, с придыханием, голоском. – Я просто заехала сказать вам, что с этой минуты вы уволены с поста начальницы школы.
Марша окаменела.
– Вы меня слышите? – Лизандра вскинула темные дуги бровей под полями шляпки.
– Вероятно, я ослышалась, миледи. Разве бывает «просто», когда вам сообщают, что вы уволены с занимаемой должности?
– Значит, вы все услышали. – Виконтесса расправила морщинку на юбке и взглянула на Маршу так, словно речь шла о чем-то несущественном, например, о погоде.
Марша растерянно моргнула. Она была настолько растеряна, что схватила чиппендейловский стул в углу гостиной и села, не дожидаясь позволения Лизандры.
– Но… что я сделала такого, чтобы вызвать ваше недовольство?
Лизандра вскинула голову.
– Вы нарушили правило. Я больше не нуждаюсь в каких-либо услугах с вашей стороны, так что не спрашивайте, нельзя ли вам остаться в качестве преподавательницы. – Она встала. – А теперь я должна идти.
– Правило? – Марша тоже встала. – Какое правило? Миледи, как раз моей обязанностью и является следить, чтобы правила соблюдались, и я отлично исполняю свой долг. Ваше обвинение кажется мне в высшей степени непонятным.
– Вы возили на прогулку в Брайтон девочек, которые обучаются на благотворительной основе?
– Да, но…
– Это строго запрещено.
– Я… я думала, вам нет до этого дела, поскольку я сама оплатила расходы на их путешествие.
– Но вам не пришло в голову спросить у меня, не так ли?
– Нет. – Марша проглотила стоящий в горле комок.
– Вот поэтому вы и уволены.
– Я никогда не нарушала никаких прочих правил, ни разу. И сказать вам по правде, покойный виконт всегда позволял брать на экскурсию в Брайтон неимущих девочек. Какой в этом вред?
– Какой в этом вред? А кто вы такая, чтобы задавать мне вопросы?
– Прошу прощения, миледи, но мне с трудом верится, что вы не понимаете, как обидно было бы девочкам, которые учатся на благотворительной основе, если бы их оставили без поездки.
– Вы дерзкая девчонка. – Голос Лизандры дрогнул. – Как смеете вы демонстрировать подобное неуважение к своей работодательнице?
– Сожалею, что расстроила вас. Я была уверена, что вы поймете. Тогда мне казалось, что я поступила правильно. И сейчас кажется.
– Мне все равно, – колко бросила Лизандра. – Мое решение окончательное. Вы уволены.
Марша положила ладонь на разгоряченный лоб. Ее не удивило, что рука ее дрожала.
– Разумеется, я могу остаться до… до окончания учебного года?
– Нет. Я уже назначила новую директрису. Мисс Финч.
Ну, слава Богу. Дебора Финч, учительница математики, была ее ближайшей подругой и смотрела на жизнь точно так же, что и сама Марша. Они обе обожали школу, а воспитанниц своих любили безмерно.
– Летом мы проведем переговоры, чтобы найти постоянную кандидатуру, – продолжала Лизандра. – Нам нужен тот, кто знает, насколько важно, чтобы каждый точно знал свое место на социальной лестнице и не помышлял о большем.
– Значит, нам с вами можно обойти общественное мнение, а другим нельзя?
Глаза Лизандры гневно вспыхнули.
– Всегда будут победители и проигравшие. И ловкий победитель всегда защищает свою добычу.
– Нечего сказать, великодушное заявление дамы-попечительницы, – холодно заметила Марша. – Образование – куда более надежный способ вырваться из тяжелых обстоятельств, нежели обаяние или слепая удача. Мне казалось, что вы аплодировали бы девочкам, которые смогли добиться успеха благодаря знаниям и умениям, полученным в Оук-Холле. А вы хотите нанять твердолобую начальницу, которая сокрушит все их надежды!
Обе женщины сверлили друг друга взглядом, и их взаимная неприязнь казалась осязаемой. Марше до смерти хотелось за волосы выволочь вдову из родительского дома. Но она была леди. Впрочем, иногда можно и забыть об этом.
– Мне жаль, виконтесса, – сказала она тихо. – С моей стороны было грубостью говорить так. И я надеюсь, вы простите меня. Знаю лишь, что принимаю интересы девочек, как и интересы школы, слишком близко к сердцу. Прошу вас… позвольте мне остаться.
Лизандра дернула плечом.
– Слишком поздно.
– Почему вы так меня не любите? – Марша проглотила стоящий в горле ком. – Вы всегда питали ко мне неприязнь.
– Я никогда не питала к вам неприязни. – Лизандра вскинула миниатюрный подбородок. – Просто я единственная из всего класса, кто не раболепствовал перед вами.
Щеки Марши залил жаркий румянец.
– Никто передо мной не раболепствовал.
– Правда? Все только и твердили – Марша то, Марша это. А вы их поощряли.
– Нет, Лизандра, я не считала себя центром мироздания. Просто я рождена, чтобы вести других за собой. Поверьте, слишком часто я сама об этом жалела.
– Несмотря на скромное начало, вы сделались безупречной девушкой из безупречной семьи. – Лизандра была невозмутима. – У вас были безупречные манеры, безупречная красота и безупречные перспективы, которые вы отвергли в своем безрассудном расточительстве.
Расточительно отвергла!
Лизандра говорила так, будто Марша совершила ужаснейшее из преступлений.
Марша не знала, что еще сказать. Многие годы она жила за счет того, что копила в себе силу. Но сейчас, в минуту отчаянной нужды, сила ее покинула.
Казалось, Лизандра понимала, что победила. Она подошла к маленькому зеркалу и поправила узел ленты под подбородком.
– Возможно, вы когда-то были вожаком. Но скоро вам впору будет верховодить разве что в стае обезьян.
В душе у Марши все содрогнулось. Но внешне она оставалась спокойна.
– Вряд ли меня можно назвать старой девой, – сказала она. – А хотя бы и так – это не ваше дело.
– Вот как? – Лизандра повернулась к ней: – На прошлой неделе, на венецианском завтраке, я видела начальницу школы в Гринвуде. Она провела сезон в Лондоне и, хотя и не добилась успеха, может зато похвастать безупречным генеалогическим древом. Она ведет себя так, что всем понятно – она помнит об этом. На ней была потрясающая шляпка прямо из Парижа. А вы… – Она окинула Маршу испепеляющим взглядом.
– Я одеваюсь так, как и надлежит одеваться начальнице школы, – возразила Марша. – Мне нет нужды задирать нос. Гринвуд – прекрасная школа, да, нужно отдать им должное; но и вам есть чем гордиться в Оук-Холле. Мы особенные, разве вы не видите? Есть любовь…
– Мне нет дела до сентиментальных глупостей.
– А ваш супруг их ценил.
– Он был глупцом.
– Как вы можете говорить подобное? Это был умный и добрый человек.
– Оук-Холл – это поникшая фиалка среди прочих школ, за что нужно благодарить вас и моего покойного мужа. – Лизандра стряхнула воображаемую пылинку с рукава платья. – Я велела упаковать ваши вещи, и завтра утром их доставят по этому адресу, равно как и жалованье за месяц. Мой поверенный уже сообщил новость ученицам и преподавателям.
Под веками закипали горячие слезы, но Марше удалось не расплакаться.
– Я не могу покинуть девочек…
– А придется. Это моя школа. А вы были наемной учительницей, только и всего.
– О да, так и было. Но я училась там. Вместе с вами. Неужели у вас каменное сердце? Вспомните, Лизандра, сколько раз я пыталась стать вам подругой!
– Как вы смеете называть меня Лизандрой? Эту привилегию я оставляю для тех, кто принадлежит к кругу избранных, а вам там не место.
Маршу вдруг осенила догадка.
– Так никакой зеленый шелк для хора вам вовсе был не нужен, правда?
– Нет. – Тон у Лизандры был весьма самодовольный. – И не трудитесь искать со мной встреч. На этой неделе я отбываю в Корнуолл, погостить у Китто Тремеллина – это очень интересный вдовец. У нас много общего, и я не допущу, чтобы нам помешали. – Она помолчала. – Не стоит себя жалеть, Марша. Теперь вы сможете отдохнуть в лоне семьи. А вот некоторым никогда не узнать покоя.
И с этими словами она вышла.
Когда за виконтессой захлопнулась дверь, Марша прижала ладони к разгоряченным щекам. Окна в гостиной глядели зловеще: граненые оконные стекла искажали поле видимости, казались калейдоскопом углов и цветных пятен.
Ее жизнь. Ее драгоценная жизнь, которую она выстраивала с величайшим тщанием, разбита.
Из горла так и рвался наружу протяжный, низкий стон.
– Марша, дорогая? – донесся до нее мамин голос.
Каким-то чудом, невзирая на рыдания, которые сотрясали ее так, что она едва могла дышать, Марша сумела поведать матери, что тут только что произошло. Мать отвела ее наверх, уложила в постель и дала выпить горячего чая, куда влила несколько капель снадобья, от которого веки Марши тут же отяжелели.
После этого она мало что могла вспомнить. Только смутные образы, ощущения.
Перила дорогой сердцу лестницы, которая вела из главного холла на второй этаж, где спали девочки.
Боль. Выворачивающее нутро отчаяние, грозившее согнуть ее пополам.
Голос отца, низкий и суровый.
Особый гул, наполнявший воздух школы, когда все ученицы и их преподавательницы находились в классах.
Сьюзи, Гретхен, Холли… Три ее старшие девочки, которые с нетерпением дожидались окончания учебы и с усердием сочиняли речи, чтобы произнести их в день выпуска.
Роза и Джорджина, самые младшие, неотличимые друг от друга сестры-близняшки, трепетавшие от ощущения собственной важности – ведь на весеннем празднике им предстояло преподнести букеты Королеве Маргариток и ее свите.
Мэрибел, новенькая учительница, очень застенчивая, только начинающая выбираться из своей раковины, и все потому, что она обнаружила талант к шарадам и выиграла факультетский конкурс.
Пожилая миссис Блэлок, которая притворялась строгой и ворчливой, но девочки ее обожали. Когда-то она учила математике Маршу.
И дорогая Дебора, неутомимая единомышленница и подруга, прекрасная преподавательница – надо отдать ей должное.
Эллен, Кэти, Шерон, Присцилла, Эмили, Кристина, Ребекка, Сюзанна, Эмма и все остальные девочки – ей они казались прекрасными цветами. Вместе это был яркий, роскошный букет.
Их лица и имена стали ранами на ее сердце.
Глава 4
Титул графа Дункану принадлежал уже четыре года, и после жалкого начала, когда перемешались соблазн, смерть и рождение ребенка, ему было дано откровение – в доках Саутгемптона, в то утро, когда он чуть было не отправил малыша Джо с чужими людьми в Австралию. Когда он шагнул на трап, держа на руках завернутого в пеленки Джо, все его беды – по крайней мере то, что он считал бедой, – вдруг перестали для него существовать.
Глядя в огромные серые глаза малыша Джо, которые, в свою очередь, пристально рассматривали его самого, Дункан принял решение, изменившее его жизнь. Какое ему дело до того, чего ждет от него общество? К черту общество! Он сам знает, чего хочет, руководствуясь жизненными принципами куда более высокого порядка.
Теперь они с Джо одна семья, Дункан был дома, и этот дом в Лондоне он устроил специально для мальчика. А еще он решительно желал видеть мир в радостном свете, несмотря на то, что прекрасная и исключительно загадочная леди Марша Шервуд отвергла его самым жалким образом всего лишь час назад. Он привык к тому, что кое-кто из общества мог окатить его холодом, но вот этот презрительно задранный нос оказался для него жестоким потрясением.
Он не вполне понимал почему. Предстояло хорошенько обдумать случившееся за стаканом бренди у камина, сегодня же вечером. Не то чтобы ему хотелось вспоминать, какой нелепой вышла встреча…
Ну хорошо, хотелось. Хотелось вспоминать, как она шла по улице, чистый и сильный профиль, тонкую гибкую фигуру, облаченную в практичное платье и простого кроя спенсер. Вспоминать, как ее губы сложились в презрительную гримаску, когда он хотел узнать о ней больше. Ее особенный – на долю секунды – взгляд синих глаз, брошенный украдкой, который выдал ее интерес, когда она переходила улицу, чтобы избавиться от его общества.
Ее интерес к нему. Вот оно что. Вот о чем ему действительно хотелось думать вечером у камина. Однако нужно соблюдать осторожность, иначе чувственное желание затуманит его мозг – и скорого облегчения ему не найти. Любовницы в Лондоне у него не было. За городом была одна хорошенькая вдовушка, которая ни за что не желала снова выходить замуж, поскольку покойный супруг сквайр оставил ей отличное обеспечение. Но вдовушка была далеко, к тому же ночные шалости в ее постели хоть и развлекали, но казались ему довольно утомительными.
– Добрый день, Дженкинс. – Дункан вручил шляпу дворецкому. – А где маленький язычник?
Дженкинс склонил голову.
– Он в гостиной, милорд, с Эйслин и Маргарет.
Под мышкой Дункан держал туго перевязанный пакет.
– Пожалуйста, зовите всех, у нас будет собрание. Уоррен скорее всего в сотый раз наводит блеск на мои любимые сапоги. А Руперт чистит Самсона. Скажите Лиззи, чтобы не забыла взять «Путешествия Гулливера» с каминной полки в кухне. Я прочту всем главу перед обедом. У меня были три утомительнейших дня в обществе адвокатов да поверенных, – не считая исключительно неловкой встречи с одной незабываемой леди, подумал он, – так что мне не терпится снова оказаться в Лилипутии.
– Как угодно, сэр. – Дженкинс старательно изображал безразличие, но бросился выполнять указание с такой прытью, какая дворецкому вовсе не полагалась – словно кто-то подпалил полы его фрака.
– И побыстрее, Дженкинс! – поддразнил его Дункан.
Дворецкий нехотя замедлил шаг до привычной торжественной поступи и затем скрылся за углом в направлении кухни.
Теперь наступило время для Джо.
Дункан чувствовал, как мир и покой сходят в его душу, стоило ему открыть дверь гостиной и увидеть, как за спинками стульев прячутся две горничные.
Ага, значит, он явился в разгар игры в прятки.
Одна из горничных взглянула на Дункана и подмигнула. Все в порядке, не двигайтесь, догадался он по выражению ее лица, и прижал палец к губам.
Глаза девушки радостно блеснули, и она снова спряталась.
Маленький язычник – больше известный под именем Джо – заметил Дункана и вмиг забыл об игре.
– Папа! – закричал он.
Когда мальчик пробегал мимо стула, горничная по имени Маргарет протянула руку и схватила его.
Боже правый, как же он завизжал!
Рассмеявшись, Дункан нагнулся и выхватил Джо из объятий Маргарет.
– Я тебе кое-что принес, – сообщил он, когда мальчик немного успокоился.
Дункан поставил сына на пол и опустился на корточки рядом с ним, чтобы полюбоваться, как он разворачивает обернутый коричневой бумагой пакет. Там были ярко раскрашенные деревянные цирковые зверушки, которых он увидел в витрине магазина.
Глядя в огромные серые глаза малыша Джо, которые, в свою очередь, пристально рассматривали его самого, Дункан принял решение, изменившее его жизнь. Какое ему дело до того, чего ждет от него общество? К черту общество! Он сам знает, чего хочет, руководствуясь жизненными принципами куда более высокого порядка.
Теперь они с Джо одна семья, Дункан был дома, и этот дом в Лондоне он устроил специально для мальчика. А еще он решительно желал видеть мир в радостном свете, несмотря на то, что прекрасная и исключительно загадочная леди Марша Шервуд отвергла его самым жалким образом всего лишь час назад. Он привык к тому, что кое-кто из общества мог окатить его холодом, но вот этот презрительно задранный нос оказался для него жестоким потрясением.
Он не вполне понимал почему. Предстояло хорошенько обдумать случившееся за стаканом бренди у камина, сегодня же вечером. Не то чтобы ему хотелось вспоминать, какой нелепой вышла встреча…
Ну хорошо, хотелось. Хотелось вспоминать, как она шла по улице, чистый и сильный профиль, тонкую гибкую фигуру, облаченную в практичное платье и простого кроя спенсер. Вспоминать, как ее губы сложились в презрительную гримаску, когда он хотел узнать о ней больше. Ее особенный – на долю секунды – взгляд синих глаз, брошенный украдкой, который выдал ее интерес, когда она переходила улицу, чтобы избавиться от его общества.
Ее интерес к нему. Вот оно что. Вот о чем ему действительно хотелось думать вечером у камина. Однако нужно соблюдать осторожность, иначе чувственное желание затуманит его мозг – и скорого облегчения ему не найти. Любовницы в Лондоне у него не было. За городом была одна хорошенькая вдовушка, которая ни за что не желала снова выходить замуж, поскольку покойный супруг сквайр оставил ей отличное обеспечение. Но вдовушка была далеко, к тому же ночные шалости в ее постели хоть и развлекали, но казались ему довольно утомительными.
– Добрый день, Дженкинс. – Дункан вручил шляпу дворецкому. – А где маленький язычник?
Дженкинс склонил голову.
– Он в гостиной, милорд, с Эйслин и Маргарет.
Под мышкой Дункан держал туго перевязанный пакет.
– Пожалуйста, зовите всех, у нас будет собрание. Уоррен скорее всего в сотый раз наводит блеск на мои любимые сапоги. А Руперт чистит Самсона. Скажите Лиззи, чтобы не забыла взять «Путешествия Гулливера» с каминной полки в кухне. Я прочту всем главу перед обедом. У меня были три утомительнейших дня в обществе адвокатов да поверенных, – не считая исключительно неловкой встречи с одной незабываемой леди, подумал он, – так что мне не терпится снова оказаться в Лилипутии.
– Как угодно, сэр. – Дженкинс старательно изображал безразличие, но бросился выполнять указание с такой прытью, какая дворецкому вовсе не полагалась – словно кто-то подпалил полы его фрака.
– И побыстрее, Дженкинс! – поддразнил его Дункан.
Дворецкий нехотя замедлил шаг до привычной торжественной поступи и затем скрылся за углом в направлении кухни.
Теперь наступило время для Джо.
Дункан чувствовал, как мир и покой сходят в его душу, стоило ему открыть дверь гостиной и увидеть, как за спинками стульев прячутся две горничные.
Ага, значит, он явился в разгар игры в прятки.
Одна из горничных взглянула на Дункана и подмигнула. Все в порядке, не двигайтесь, догадался он по выражению ее лица, и прижал палец к губам.
Глаза девушки радостно блеснули, и она снова спряталась.
Маленький язычник – больше известный под именем Джо – заметил Дункана и вмиг забыл об игре.
– Папа! – закричал он.
Когда мальчик пробегал мимо стула, горничная по имени Маргарет протянула руку и схватила его.
Боже правый, как же он завизжал!
Рассмеявшись, Дункан нагнулся и выхватил Джо из объятий Маргарет.
– Я тебе кое-что принес, – сообщил он, когда мальчик немного успокоился.
Дункан поставил сына на пол и опустился на корточки рядом с ним, чтобы полюбоваться, как он разворачивает обернутый коричневой бумагой пакет. Там были ярко раскрашенные деревянные цирковые зверушки, которых он увидел в витрине магазина.