Я перевел взгляд на Дика.
   – Ну, а ты тоже воин?
   Тот засмеялся.
   – Да нет. Плазмоган-то охотничий. И калибр у него не боевой, побольше будет. Это на большого зверя. Вообще-то это антиквариат. С ним еще мой дед на тагира ходил, на Леде. А я сам – мирнее некуда. Я камераман.
   – Оператор телевизионной камеры, – пояснил я сам себе.
   Дик уважительно кивнул.
   – А не так уж ты от наших времен и далек. Да, верно. На телевидении мне тоже пришлось поработать. Зовут меня полностью Ричард Лестер. Член Имперской гильдии профессиональных камераманов.
   – Ты ведь постарше нас. Святослав Ингварьевич, тебе сколько?
   – Восемнадцать.
   – Ну вот, видишь. А тебе, Дик?
   – Это точно, – отозвался Дик. – Постарше я. Мне тридцать пять.
   Позади Дика, рядом со мной, сел неслышно подошедший Ланселот.
   – О, я слышу, таблеточки подействовали. Вот и славно. Молодец, Дик. Я сам не догадался. Впрочем, у меня таблеток нет с собой – съел все, надо было с неделю назад кое-чего подучить перед работой.
   При утреннем свете было видно, что Ланселот не так уж молод. Я искоса рассматривал этого странного человека.
   – Вы с Диком из одного времени? – спросил я наконец.
   Тот только засмеялся, кивнул, но ничего не сказал.
   – Ланселот с периферии, – серьезно пояснил Лестер. – Очень далекий, недавно населенный мир. Там у них суровая жизнь. Ланселот – ночной разведчик.
   – Ниндзя, – кивнул Като. – Тяжелое служение.
   Ланселот с уважением взглянул на Куниэда.
   – Верно, воин. И ниндзюцу я тоже изучал.
   Больше он ничего не сказал и стал слушать, как Святослав выспрашивает у Като, насколько труднее биться двумя легкими мечами против одного тяжелого. Слово за слово, два рыцаря отошли назад, на опушку, извлекли мечи и, быстро перемещаясь по траве, стали обмениваться выпадами.
   Насмотревшись в Югославии голливудской продукции, я ждал, что несравненное боевое искусство Востока сейчас быстро посрамит грубое и примитивное ратное ремесло дикого Севера, но не тут-то было. Святослав не был так скор, как Като, который прыгал не хуже кошки, но у русича были очень сильные и быстрые руки. Он споро орудовал своим длинным мечом, который держал-таки за рукоять двумя руками (хоть ширина и вес лезвия и не соответствовали моим представлениям о древнерусском двуручном мече), и ни разу не дал самураю дотронуться до своего тела клинком, хотя и самому ему не удалось нанести Куниэде ни одного серьезного удара. Попрыгав и согревшись, они засмеялись и пошли обратно к краю обрыва.
   – Нам, скорее всего, пора, – сказал им Дик. – Спуск длинен и утомителен, зато там, внизу, есть харчевня.
   – Ты знаешь, куда мы идем? – спросил его Святослав.
   Дик встал и показал рукой влево, где к залитым солнцем полям у горизонта все так же прижималась, угрожающе нависнув, пирамидальная страшная туча, вокруг которой, казалось, солнечный свет замирал от робости.
   – Нам туда, к черной цитадели. Мы все слышали про преступление, а я слышал еще и про преступника.
   – Я тоже, – сказал Ланселот. – Хозяин цитадели. Мы идем против него. Хотя, как мне кажется, мы все пока еще в здравом уме и твердой памяти.
   Он вздохнул и стал спускаться первым. Вчера, в сумерках, мы не заметили: влево от кромки обрыва уходила глубокая, поросшая по краю густым кустарником складка склона, по которой под большим, но вполне проходимым уклоном непрерывной, слегка изгибающейся ниткой тянулась тропа. Судя по видимым отсюда ее изгибам, на спуск должно было уйти больше часа.
 
   На спуск ушло четыре часа. Спуск сверху не казался длинным, но сверху он и не был виден весь. По вертикали мы спустились всего метров на шестьсот, но прошагали при этом не меньше восьми или даже десяти километров (во всяком случае, Ланселот сказал «пять-шесть миль», а я уже знал, что в Империи в ходу мили, футы и фунты). Мне хотелось идти рядом с Лестером, потому что в этом новом и странном мире он казался мне единственным проводником и, уж во всяком случае, единственным, кто мог ответить на мои вопросы – а было у меня их довольно много. Однако сразу получилось так, что вперед пошли Като и Святослав, за ними шел Ланселот, за ним – а временами, когда ширина тропы позволяла, рядом с ним – я, а Дик шел довольно далеко сзади, потому что – во-первых – он был не только старше нас всех, он был еще и тяжелее нас всех, и ему было физически довольно трудно спускаться по этой невесть кем и когда проложенной неровной тропе, укрытой от прямого взгляда с равнины то кустарником, то обломками скал, то неожиданным выступом, для обхода которого приходилось не спускаться, а подниматься. Во-вторых же, Ланселот попросил его идти сзади, потому что плазмоган Лестера, как охотничье оружие, якобы обладал большей дальнобойностью и точностью стрельбы, чем оружие ночного разведчика, и Дику предпочтительнее было все время находиться выше нас, чтобы видеть больше и дальше.
   Теперь я знал, чем Ланселот вооружен и как называется это оружие – впрочем, название это меня изрядно повеселило: он назывался, строго говоря, пистолет. Это был тяжелый, примерно в два килограмма весом, предмет, который разведчик носил в кобуре под одеждой (почему я сразу его и не увидел). У него не было ствола или рукояти: он надевался на руку и был немного похож на биту для древней игры в священный мяч у индейцев майя. На широком и относительно пологом отрезке тропы мы с Ланселотом немного пообсуждали этот «пистолет». Он имел несколько рабочих частей, насколько я понял. Он мог (на близком расстоянии) давать узконаправленный высокоэнергетический разряд каких-то «микроволн» – я смутно подозревал, что эти волны были как-то связаны с тем шкафчиком под названием «microwave oven», который – я видел – висел над газовой плитой на кухне у американского журналиста Джерри Павича, к которому мы с Серегой Грибакиным тайком бегали несколько дней назад, чтобы посмотреть у него на видео «Blues Brothers». Еще это оружие могло – уже на большем расстоянии – давать разряд в каком-то другом диапазоне: убить таким выстрелом было уже нельзя, но можно было оглушить противника, ввести в состояние шока. Что же до толстого ствола, обрез которого при ближайшем рассмотрении был виден в торцевой части «биты», то это таки был плазмоган – близкобойный, непригодный для точного прицеливания, но зато практически бесшумный и обладающий огромной убойной силой. По каким-то полунамекам в сдержанной, полной недомолвок речи Ланселота я понял, что у него есть при себе и еще какое-то оружие, но уточнять он ничего не стал.
   На второй час, когда дорога вдруг пошла круто вниз по почти открытому месту, Дик вдруг предупреждающе свистнул сверху, и мы залегли вдоль тропы. Дик вполголоса сказал сзади:
   – На шоссе внизу патруль.
   Ланселот буднично сказал – то ли ругнулся, то ли просто констатировал факт:
   – Слуги сатаны.
   Нельзя сказать, что эти два слова не произвели на меня впечатления. Я смотрел на то, как Ланселот, приникнув к камням, глядит вниз.
   – Я могу взглянуть? – спросил я его.
   – Не очень высовывайся, – тихо ответил он. – Посмотри.
   Я приподнял голову, осторожно выглядывая между стеблями редкой жесткой травы.
   Да, внизу было шоссе: раньше я не выделял эту полосу деревьев, явно высаженных искусственно, среди той растительности, что виднелась внизу, под обрывом. Дорога была, вероятнее всего, покрыта не асфальтом, потому что ее полоса практически не выделялась в густой траве; зато выделялось то странное, черное, округлое, похожее на мыльницу, что бесшумно двигалось в сотнях метров от нас, приближаясь сзади – если считать направление «вперед» тем направлением, в котором мы спускались. Видимо, машина?
   – Чьи-чьи слуги? – как можно небрежнее переспросил я.
   Ланселот повернул голову ко мне.
   – Хозяина Цитадели. – Теперь я понял, что оба этих слова здесь пишут с большой буквы. – Некоторые считают его Диаволом, или Сатаной. Неверующие тоже его так иногда называют, но общепринятое его имя – Хозяин. Вероятно, у него есть и личное имя, или имена. Видишь ли, те, кто имеют возможность эти имена узнать, об этом обычно уже никому не рассказывают.
   Я смотрел на черную, тяжелую каплю на травяном шоссе внизу. Она уже почти поравнялась с нами.
   – Он человек? – осторожно спросил я.
   Ланселот опять повернул голову ко мне. Видно было, что он удивлен моей неосведомленностью, но сейчас как раз напоминает сам себе, что я – дикарь, пришелец из далекого прошлого, который ничего ни о чем не знает.
   – Нет, он не человек, – терпеливо объяснил разведчик. – Он – Хозяин.
   Он некоторое время смотрел вниз. Капля удалялась вперед – туда, где за скалистым отрогом обрывистой стены тяжелой тучей угадывалась громада Цитадели.
   – Ну, вроде бы, нас не заметили… Он – последний из Хозяев, по счастью, – сказал Ланселот наконец. – Когда их было много, люди не устояли бы. По счастью, мы с ними разминулись. Он остался один еще тогда, когда на Земле твои и мои предки носили шкуры и делали каменные топоры.
   Ланселот замолчал и больше – до самого низа – ничего не говорил о Хозяине, против которого мы должны были идти.
 
   Когда спуск закончился, была уже половина одиннадцатого утра. Есть хотелось зверски. Пить тоже: на пятерых у нас было чуть больше литра воды, и вода эта кончилась еще на середине спуска. Ноги (во всяком случае, лично у меня) дрожали и при неверном шаге подгибались: идти четыре часа подряд, почти без отдыха, да еще почти все время то круто вниз, на полусогнутых, то, наоборот, круто вверх, временами даже цепляясь руками за камни и стволы хилых деревьев, было ничуть не проще, чем вчера – бежать по сырой лесной тропе. Мы некоторое время полежали, блаженно переводя дух, в небольшой рощице странных желтолиственных полукустов-полудеревьев с синей корой узловатых, блестящих стволов, которая скрывала начало (а для нас – конец) приведшей нас сюда тропы. Наконец, даже неприхотливый и молчаливый Ланселот подмигнул Дику:
   – Ты обещал харчевню. Далеко это?
   – Миль семь, – невозмутимо отозвался камераман.
   Все мы разочарованно застонали.
   – Но скоро будет автобус, – добавил Лестер.
   – Откуда ты знаешь? – спросил его я.
   Дик постучал пальцем по нагрудному карману куртки, где он держал свой «блокнот».
   – Утром посмотрел в сети расписание, – объяснил он. – Это место, где мы сейчас, где выход с тропы – а это единственная тропа на Красный Обрыв в этих местах – называется Комариная Роща…
   – Комаров что-то не слышно, – вставил Святослав.
   – Это потому что осень, – невозмутимо отозвался Лестер. – Так вот Комариную Рощу автобус, который ходит по Дороге 22 от Терминала до Локомо, проходит в десять сорок пять. Остановка по требованию. В расписании указано, что ходит он только с 21 октября по 21 апреля, а летом нужно добираться на попутках или на извозчике.
   Я засмеялся от неожиданности: извозчики в век супертехнологий?
   – Это же Периферия, – объяснил Дик, которого, похоже, моя неосведомленность даже забавляла. – Бедные миры.
   – Сам ты «бедный». Не бедные, а развивающиеся, – лениво поправил Ланселот. Чувствовалось, что говорить что-то подобное ему в жизни приходилось нередко.
   – Короче говоря, через семь минут будет автобус, – заключил Дик. – Пойдем, выйдем к шоссе. Если будет патруль – в кювете пересидим. Хотя так поздно днем они обычно не показываются.
 
   Я умолчу о том, как мы объясняли Святославу и Като, почему этот приближающийся предмет – не зверь, не демон, и не влеком никакими невидимыми лошадьми. Сошлись мы на том, что нам виднее и что за нами князь и самурай готовы лезть куда угодно. Я не показывал вида, что лично мне вид этого транспортного средства тоже странен. Конечно, при слове «автобус» я не ожидал увидеть здесь, на Новой Голубой Земле, привычный по Союзу «пазик» или знакомый по Югославии «мерседес». Но вот это черное, округлое, как бутылка, и при этом мягко изгибающееся на поворотах, словно живое тело – хотя я отчетливо видел вполне знакомые колеса под днищем, только не четыре и не восемь, а шесть – это и есть автобус? Впрочем, когда оно приблизилось, я признался сам себе, что сходство есть. Он был размером с двойной «Икарус», только овальный в сечении, и, опять же, на шести колесах. Только вот у него не было окон, но я решил на этом не зацикливаться и вслед за голосовавшим у обочины Диком спокойно вошел внутрь, когда нам под ноги выдвинулось что-то вроде трапа.
   Ага! Внутри-то окна были! Односторонняя прозрачность, сказал я сам себе. Были и вполне удобные сиденья. Мы сели на свободные – вся задняя половина была свободна.
   Святослав и Като сели к окнам, напряженно сжимая рукояти скрытых от любопытных глаз мечей. Я сидел рядом с князем, Ланселот – передо мной – возле сына самурая. Дик сел справа, через проход от меня.
   Автобус двинулся. Внутри было слышно только негромкое урчание двигателя у нас под ногами, да ощущалось легкое покачивание.
   Впереди сидели другие пассажиры – человек пятнадцать.
   Все они сидели к нам спиной, и слава Богу. Наверное, мы выглядели для них столь же странно, как они – для меня.
   Среди них были чернокожие, завернутые в какие-то длинные одежды, поверх которых у всех были надеты коричневые кожаные куртки.
   Было человека три белых, одетых примерно как Ланселот, но попроще – такого, я бы сказал, фермерского вида.
   Было несколько женщин, у которых головы были покрыты одинаковыми полосатыми платками, похожими на талесы в синагоге.
   А еще был кондуктор – почему-то я сразу угадал должность этого бледного азиата с ярко-рыжими волосами, одетого в своеобразную синюю униформу, который, едва автобус отъехал от остановки и набрал ход, встал и двинулся в нашу сторону.
   – Эх, беда, денег-то у вас нету, – пробормотал справа Дик Лестер. – А, ладно, я заплачу, у меня есть.
   Кондуктор приблизился и нерешительно остановился в нескольких шагах от нас: видимо, оценил нашу разношерстность и живописность. Мечей и Ланселотова пистолета он не видел, но спрятать Лестерову пушку было некуда, и она нахально торчала у него между колен.
   – Пять до поворота, – любезно сказал Дик, улыбаясь кондуктору. – Сколько это будет?
   Кондуктор не сводил глаз с оружия и молчал. Потом вдруг резко сунул руку под полу своего красивого синего кителя.
   Тогда Куниэда с ледяным спокойствием и даже некоторым презрением сказал:
   – Ватаси нара сонна кото-ва синай.
   Я видел, что кондуктор понял нашего воина. Его рука медленно вернулась к нагрудной сумке, которую он начал было открывать, но тут же остановился и хриплым от испуга голосом сказал на линке:
   – Я не знаю, кто вы, господа, но в наших местах нельзя так вот просто ходить с оружием. Куда это вы с оружием, а?
   Лестер набрал было воздуха в грудь, но его опередил Куниэда, с прежним выражением холодного презрения сказав:
   – Варэварэ ва нандэмо сихоодай, доко-э дэмо юкихоодай да.
   Кондуктор несколько секунд смотрел на Като, потом медленно опустил взгляд и окончательно открыл свою сумку.
   – Одиннадцать пятьдесят, – тихо сказал он. – По две тридцать с каждого.
   – Сколько это в имперских? – спросил Лестер, запуская руку в глубины своей одежды.
   – Две марки тридцать пенсов, – покорно ответил кондуктор. – На пять надо делить.
   Тут я впервые увидел, как в этом мире выглядят деньги. К моему немалому удивлению, Дик выгреб из внутреннего кармана горсть… монет. Обыкновенных монет. Часть из них явно была серебряная, было и две-три золотых. Я давно уже бросил собирать монеты, но бывший нумизмат во мне вздрогнул. Я впился в монеты взглядом, но подробностей не рассмотрел, кроме того, что на их реверсах были изображены мужские профили.
   Дик протянул кондуктору три маленькие толстенькие монетки, никелево-блестящие, но с латунной ярко-желтой рубчатой образующей поверхностью.
   – Сдачу возьмите себе, – все так же любезно сказал он.
   Кондуктор бросил монетки в сумку и чем-то щелкнул там внутри. Я почувствовал, что Святослав слева от меня снова ухватился под плащом за рукоять меча, которую было выпустил. Кондуктор вытянул из сумки полупрозрачный лепесток с пятью жирными черными кружками на нем и отдал Лестеру. Дик все с той же любезностью кивнул ему:
   – Благодарю вас.
   Ни слова не говоря, кондуктор стал задом отступать в переднюю часть салона и сел там, вдалеке, боком к нам, то и дело бросая на нас настороженные взгляды.
   – Что ты ему сказал? – негромко спросил Ланселот, повернувшись к Като.
   – Посоветовал не лезть в наши дела, – отозвался сын самурая. Только сейчас он отпустил рукоять катана, которая торчала у него из-под левой руки.
   – Да, мы тут, видно, лихо смотримся, – сказал справа Дик. – Силы Нечистого днем тут не очень сильны. Ночь – их время. Но тут столько всякого… лихого люда… И потом, имперская колониальная полиция… – Он не договорил и махнул рукой.
   Я опять не понял ничего, но утешил себя тем, что скоро до всего дойду сам.
 
   Мы останавливались еще дважды. На первой остановке никто не вошел и не вышел, но автобус около минуты стоял открытым, и пассажиры в передней части нервно оглядывались на дверь. Я видел, что рука Ланселота была под курткой, там, где у него висела кобура. Только когда дверь закрылась, он расслабился и вынул руку из-под полы.
   Автобус тронулся. Я тихо спросил:
   – Ну и что это было?
   Ланселот негромко ответил:
   – Было и прошло, и слава Богу.
   – Опорный пункт патруля, – тихонько проворчал Дик справа. – Полагается остановиться и предъявить автобус к досмотру. Они почти никогда не досматривают, но так полагается.
   – А если бы досматривали? – спросил я.
   – Надо было бы драться, – просто сказал Дик.
   На второй остановке вышло несколько женщин в платках, несколько черных в куртках поверх бурнусов и один из белых фермеров – в залихватски надвинутой на лоб ярко-красной шляпе. Вошло двое черных в сизой униформе, с какими-то длинными инструментами или приборами, вроде миноискателей. Они сели на освободившиеся места впереди и тут же заснули, уронив головы на спинки кресел – так, будто не спали перед тем по меньшей мере двое суток.
   Я вспоминал, как поначалу вживался в югославские реалии. Первый советский стажер за сорок лет, шутка ли! Все другое: деньги, которые дешевеют дважды в день, так что счетчики в такси отключены; магазины, в которых можно купить все, в том числе то, что ты никогда в жизни не видел и даже не предполагаешь, что это можно купить за деньги; язык на улицах, так непохожий на все, что знаешь… Но так далеко, так космически отчужденно было все здесь – включая этот странный, то ли парфюмерный, то ли машинный запах в этом так называемом автобусе, и эти длинные, гибкие, постоянно изгибающиеся сами по себе в поисках чего-то блестящие удочки-«миноискатели», возвышающиеся над бритыми, потными головами этих спящих – что на секунду мне представилось, что там, позади, домом моим, родным и надежным, была как раз чужая и сердитая Югославия.
   Однако красные гипнопилюльки были съедены, от Югославии в кармане осталась только динаровая мелочь и смешное временное удостоверение с мало похожей на меня фотографией, а автобус тем временем подъезжал к Повороту, той остановке, где нам надо было выходить. Было видно, что дорога впереди и впрямь поворачивает почти точно на юг, уходя вправо от раскорячившейся на горизонте темной громады Цитадели – и подальше, подальше от остающихся позади темно-красных круч бесконечного обрыва, стеной стоящего над всей это бескрайней равниной.
   Мы вышли на остановке. Длинная, блестящая дырчатая металлическая лавка под куполообразным стеклянным навесом. Внутри глухой стеклянной стены, закрывающей лавку с торца – табличка с надписью этими причудливыми квадратными буквицами, немного напоминающими то ли шрифт иврита, то ли письмо деванагари:
   «Дорога 22. Поворот. В период работы маршрута на Терминал и на Локомо остановка обязательна».
   – Где же твоя харчевня? – спросил Святослав, оглядываясь.
   Дик засмеялся.
   – Под землей. Видишь ли, так близко к Красному обрыву обычно не строят: драконы беспокоят.
   Так, еще и драконы, подумал я.
   – Ну, нечисть из Цитадели строит, конечно – вот мы же останавливались у их поста. Но им вообще никакой закон не писан. А харчевня тут есть, потому что мимо Поворота все ездят – кто на Терминал, кто в Локомо или даже в Лиану. Ну-ка, найди вход сам.
   Святослав, прищурив голубые глаза, огляделся. Потом бросил вопросительный взгляд на Като. Как-то само собой получилось, что сын самурая и молодой князь образовали своего рода боевую пару внутри нашего небольшого отряда: хоть от Волыни до Ниппон в их времена не дойти было и в три года, сходство образа жизни сблизило их.
   Като движением своего гладкого, не знавшего бритвы подбородка показал прямо перед собой.
   Святослав перевел глаза туда, куда ему показали, и усмехнулся:
   – Ага, точно, и я так подумал.
   Он решительным шагом устремился к кювету, перепрыгнул через него и, стуча подкованными каблуками, ссыпался куда-то по невидимой отсюда лестнице.
   Като озабоченно пробормотал:
   – Куда же он один…
   Сын самурая все еще был бос, но прыгнул через кювет легко, как кошка, и тоже быстро спустился куда-то, только мелькнули его растрепанные черные волосы.
   Дик сказал Ланселоту:
   – Ну а мы, как люди степенные, прыгать не станем.
   И они, перейдя кювет по бетонному мостику прямо позади остановки, направились туда же, где исчезли наши меченосцы. Я поспешил за ними, нащупывая рукоять ножа за спиной. Драконы, думал я. Только этого мне не хватало.
   Лестница вела в глубину узкой, перекрытой в конце мощной бетонной плитой щели, над которой по обрезу плиты красовалась яркая, словно флуоресцентная вывеска:
   Харчевня Дохлого Гоблина. Входят все. Некоторые выходят.
   – Это шутка? – спросил я Ланселота, спускаясь.
   – Вероятно, – отозвался разведчик, не оборачиваясь. Я видел, что он освободил доступ к кобуре. Видимо, вывеска ему тоже не понравилась – хотя Лестер никаких сомнений явно не испытывал и, свернув в конце щели куда-то в сторону, исчез. Последовали за ним и мы, пройдя сквозь завесу из колеблющегося воздушного потока, заставившую мои волосы подняться дыбом.
 
   Когда мы уже расселись за обширным деревянным столом, сколоченным из нарочито грубых досок, и погрузились в напитки, купленные щедрым Диком – собственно, в один и тот же напиток, светлое и легкое, слегка водянистое пиво, к которому приобретены были пресные, но ароматные хлебцы и копченое мясо – я спросил Лестера:
   – А тебя не настораживает вывеска этого заведения?
   В заведении мы были одни, если не считать темнокожего бармена, который в противоположном от нас углу, за обширной, массивной, окованной стальным полосами стойкой, занимался перебиранием и перетиранием развешанных по крючкам над головой пивных кружек.
   Дик уставился на меня поверх края кружки.
   – Чем она меня может насторожить? Это единственная харчевня до самого Локомо. Я был тут раза четыре. Никогда тут ничего не было. Патрули сюда не заглядывают, потому что им нельзя. Люди, конечно, всякие бывают. Но нас пятеро.
   – А почему «дохлый гоблин»?
   Дик усмехнулся и снова сделал добрый глоток.
   – Чтобы позлить патрулей, внутрь-то им нельзя. Какому же гоблину понравится, что его дохлым дразнят.
   Я фыркнул.
   – Ну, ты и объяснил. Почему им нельзя внутрь? Почему они – гоблины?
   Дик захохотал.
   – Извини, я все время забываю, что ты не в курсе. Гоблины они потому, что они гоблины. Ну, увидишь – поймешь, конечно. Гоблины и гоблины, точь-в-точь по сказке: носатые, длинноухие, косоглазые. На самом деле они, конечно, анги.
   – Будь неладно это проклятое слово, – вставил Ланселот, жуя мясо.
   Я устало выдохнул, надув щеки, что заставило Святослава хихикнуть.
   – Ну вы и объясняете. Оказывается, они все-таки не гоблины, хотя у них и косые глаза, а всего-навсего анги. Ох, как много это мне объяснило. Это народ? Раса? Клан? Каста?
   Дик и Ланселот переглянулись. Дик поставил кружку.
   – Ни то, ни другое, ни третье. Они – анги. Ну, гоблины они, как ты не понимаешь? Нелюди. Нечисть Хозяина. Слуги его, которых он сам, как говорят, и создал. Видишь ли, Хозяин много чем владеет, а хотел бы владеть вообще всем на свете. Чего-чего, а производственных мощностей для изготовления некробиотических слуг, или – если тебе так понятнее – некробиороботов, у него навалом.
   – Некробиотических, – произнес Святослав, как бы пробуя слово на вкус. Я понимал, что происходит сейчас у него в голове – примерно то же происходило в голове и у меня. Знание линка было нам дано вместе со знанием значения всех его слов. И теперь каждое новое слово надо было умащивать в голове, притирая его к собственному запасу знаний и представлений, таких непохожих на то, что было привычным и понятным в этом нынешнем мире. – Некро… биотических. Мертвоживущих, так, что ли?
   Дик буднично кивнул.
   Святослав торжественно снял шелом, обнажив пшеничного цвета спутанные волосы, заплетенные по сторонам лба и затылка в четыре косички, и медленно перекрестился.
   – Так мы, выходит, против Самого идем. Против Нечистого.
   – Можно и так сказать, – ответил Лестер. – Хотя он, видишь ли, не Люцифер. Он – не падший ангел. Никто не знает, откуда они, Хозяева, вообще взялись и почему так получилось, что семь-восемь тысяч лет назад из них всех остался только один, который впитал всю их мощь и ярость. Но все совершенно точно знают одно: он – Враг рода человеческого. Он – очень плохой. Он – против нас. Но он не всесилен. Он силен, страшно силен, он коварен, он действует через предательство, ложь, алчность, ненависть – но он не всесилен. Я до сих пор не понимаю, почему избраны были именно мы. Но я знаю, что мы – избраны. Мы идем бросить ему вызов, потому что он совершил какую-то особенно мерзкую гадость. Наверное, к нам присоединится кто-нибудь еще, потому что я не вижу, как мы сможем добраться до него впятером. Но идти надо.