Кирилл Мошков. Увидеть Хозяина

   – Психократ. У тебя мощная психосила, только нетренированная. Я чую, я и сам психократ, хотя и несильный. Моя психосила – всего сорок вуалей. А у тебя такая мощность, о какой я даже не слышал никогда. В сети – не в Галанете, а в федеральной сети – есть журнал по психократии, я читаю иногда, любопытно же. Так вот самый мощный из ныне живущих психократов имеет мощность чуть менее пятисот вуалей. Так говорят, во всяком случае. Но у тебя больше, брат, много больше. Обязательно поменяй имя, если нам придется идти дальше.
   Я помотал сонной головой.
   – Дальше? Вот же Цитадель.
   Ланселот усмехнулся.
   – А кто обещал нам, что Хозяин там? Он странствует по всей Галактике, по всем потокам времен. Здесь он вряд ли бывает часто.
   Я непонимающе молчал, потом спросил:
   – Зачем же мы туда идем?
   Ланселот взглянул на вершины башен, мрачно мигавшие красными огнями.
   – А куда же еще идти? Если он и не там, то где же еще мы узнаем, где он, в чем его преступление и что нам нужно сделать?
   Я качал головой.
   – Ничего я не понимаю в этом, Ланселот.
   Разведчик повернулся ко мне.
   – Имя, обязательно поменяй имя. Настоящее имя дает власть над тобой.
   Я осторожно спросил:
   – Магия слов?
   Ланселот опять усмехнулся.
   – Называй это магией, если тебе так проще понять. Но это так и есть. Раз ты психократ, ты выделяешься из числа людей. Торчишь, как незабитый гвоздь среди забитых. Тебя видно, понимаешь? Вся некробиотика доступна тебе, ты можешь бороться с ней той же психосилой, которой они вооружены, но раз так, ты и виден им лучше, чем остальные люди.
   Я поежился.
   – Но не бойся, – шептал Ланселот. – Ты силен, очень силен. Не знаю, кто из них сможет противостоять тебе открыто. Но у тебя есть уязвимые стороны. Первое, ты не из этого потока времени, тебе нужно время для того, чтобы привыкнуть к этому миру, и немало знаний. Но это как раз поправимо – постепенно. И второе: твое имя. Это надо поправить очень срочно. Подумай об этом.
   – Я подумаю, – пробормотал я.
   Разведчик улегся.
   – Утро вечера мудренее, – прошептал он. – До рассвета еще часа три с половиной, надо отдыхать. Кстати, брат, раз уж я знаю твое настоящее имя, скажу тебе и свое. Пока тебе одному, ты понимаешь?
   – Ты не доверяешь остальным? – удивился я.
   – Еще как доверяю, – ответил Ланселот, повернув в темноте ко мне смуглое пятно лица. – Но ты под ударом сильнее других, потому что, как тот гвоздь, торчишь выше. Так что всему свое время, назову свое имя и им – потом. А тебе – сейчас.
   Он быстро и бесшумно повернулся набок, так что его лицо оказалось не дальше фута от моего.
   – Робин Локсли, – прошептал он.
   Потом повернулся на другой бок и затих.
   Не знаю, чего мне стоило не рассмеяться от неожиданности.
   Так значит, наш Ланселот – не Ланселот, а всего-навсего Робин Гуд. И это – его секретное, подлинное имя. Ну и мир.
   С этими мыслями, жмуря глаза, чтобы отвлечься от мертвенного света Цитадели и надоедливых красных маяков на ее башнях, я задремал.
 
   – Вот и все, – пробормотал Ланселот. – Дальше нам тут не идти.
   Мы лежали у самой границы асфальта, в густой траве. Попробуйте-ка проползите на брюхе добрых сто метров! Ползать худо-бедно умели все, хотя Като не раз и не два шлепал Дика ножнами по внушительному седалищу, которое массивный камераман то и дело чрезмерно высоко задирал при передвижении ползком. Но далось нам это перемещение нелегко: кроме Ланселота, более других привычного к таким упражнениям, все мы вспотели и тяжело дышали.
   На полосатом столбике, которого от мельницы даже и видно не было, на уровне человеческих коленей торчал небольшой голубой плакатик, на котором белыми буквами значилось:
 
   Служба Безопасности Империи Галактика управление по домену Новая Голубая Земля
   Граница особого экстерриториального района. Проход запрещен при любых обстоятельствах. За этой линией законы Его Величества не действуют.
 
   – Мы уже, наверное, много законов нарушили, – пробормотал Лестер. – Почему бы еще один не нарушить?
   Ланселот только улыбнулся (на его смуглом лице это выглядело так, как если бы в трещине коричневой скорлупы вдруг сверкнул белок).
   – Смотри, – прошептал он.
   Его рука сорвала пучок сухой травы и легонько бросила его вперед, в сторону столба.
   Мы даже не поняли толком, что случилось. Даже и вспышки никакой не было. Только дымок.
   – Лучевой шнур, – упавшим голосом пробормотал Дик.
   – Перепрыгнуть? – тихо предположил Като.
   Ланселот покачал головой.
   – Не получится. Там датчики движения. Шнур поднимается и опускается. На двадцать футов вверх ты же не прыгнешь?
   – Не могу поверить, чтобы службисты поставили здесь шнур, – прошептал Дик.
   – Службисты поставили здесь этот столб, – отозвался Ланселот. – Шнур – уже не их работа. Это уже на земле Хозяина.
   Делать было нечего. Мы развернулись и поползли назад.
 
   – Как так получается, что эта Империя позволяет быть у себя Цитадели?
   Давно рассвело, вдоль стен Цитадели больше не ползали капли патрульных машин, а те, что разъехались по округе, постепенно собирались домой – пока мы были у невидимого лучевого шнура, мы видели, как далеко слева они прокатывались по огороженной проволочной сеткой дороге в сторону невидимого отсюда въезда в Цитадель.
   Като протирал один из своих ножей пучком травы. Он вообще, как я заметил, очень заботился о своем оружии.
   – Ведь Империя, как ты говоришь, охватывает много миров? Неужели они не могут избавиться от Цитадели?
   Дик покачал головой.
   – Ты знаешь, я не очень разбираюсь в этом. Дело в том, что никто и никогда официально не признает существования Хозяина.
   – Почему?
   – Как бы тебе… Понимаешь, они соблюдают нейтралитет. О Хозяине молчит официальная наука, хотя я уверен, что где-нибудь в Службе Безопасности есть целый институт, который занимается его изучением. О Хозяине в школьных учебниках сказано только несколько слов… Вот сейчас, погоди…
   Дик извлек из кармана свой «блокнот» и, пристально глядя на него, стал трогать своим толстым, крепким указательным пальцем разные точки на поверхности раскрытой книжечки.
   – Ищу в сети учебник истории, – пояснил он. – А, вот: «Помимо террагенов, то есть человечеств, чьи предки произошли с Земли, известно еще девятнадцать гуманоидных рас, чье происхождение никак не связано с Солнечной Системой. Двадцатая раса представлена в единственном числе своим последним представителем, известным как Хозяин». Это все. Ну, наверное, где-нибудь в университетах о нем еще пару каких-нибудь намеков дают.
   – Так он похож на человека, – сказал я.
   – Говорят, – ответил Дик и встал вслед за Ланселотом, который стал спускаться к заросшему травой и кустами входу на мельницу. – Правда, говорят также, что у него много разных обликов. Что, Ланселот? Что ты там хочешь найти?
   – Уже нашел, – ответил разведчик из дверей мельницы. – Идите сюда. Я нашел вход.
 
   Много позже, когда мы, в одном из долгих путешествий, обсуждали те события, мы пришли к выводу, что это был своего рода служебный вход. Тот из нас, кому предстояло присоединиться к нам всего несколько часов спустя, объяснил нам, что такие старые мельницы разбросаны по всему этому краю, по всей Равнине, Полю и даже по Лесу. Для некоторых это всего лишь старые мельницы. Для некоторых – и таких большинство – нечистые, страшноватые места. Никто толком ни про одну из этих мельниц не помнит, когда и кем были они построены или даже когда брошены. Впрочем, люди живут здесь достаточно долго, более восьмисот лет. Такого долгого времени вполне достаточно, чтобы из людской памяти изгладились воспоминания о постройке и упадке таких незначительных сооружений, как водяные или ветряные мельницы.
   Впрочем, никаких сведений об этих строениях нет и в базах данных местной полиции или даже управления домена Новая Голубая Земля. Точнее, кое о каких – есть: они отмечены как «мельница заброшенная нестандартная, имущественные права не выявлены».
   Почему наш Робин Гуд догадался, что вход надо искать именно в этом невзрачном бревенчатом срубе? Он был немногословен, наш Ланселот, и с той ночи, когда он открыл мне первому свое подлинное имя, мне никогда больше не удавалось поговорить с ним наедине и достаточно долго. Правда, когда мы обсуждали эти мельницы, он обронил такую фразу:
   – Оттуда несло подвальным духом. Я и подумал, что там вход.
   Вам это что-нибудь объясняет?
   Наверняка за сотни лет существования этих мельниц находились любопытные, готовые заглянуть в их прогнившие двери. Наверняка далеко не все удовлетворялись общим видом затхлых внутренностей мельницы. Наверняка кто-нибудь, как и мы в то утро, спускался по ветхим лестницам, отдергивал пыльный занавес и через вереницу пустых, затянутых паутиной и освещенных мертвым светом «вечных» газовых ламп комнат вступал в узкий, чуть более метра в ширину, бетонированный коридор, уходящий все дальше и дальше и сворачивающий под прямым углом примерно каждые двадцать метров: два раза направо, два раза налево. И наверняка далеко не все уходили назад после первых же поворотов – и того, после которого в коридоре стоял леденящий холод, на полу лежал снег и дыхание превращалось в изморозь, и того, где жаркий, буквально палящий ветер гонял по бетонному полу песок и утекал сверху вниз – в никуда, и даже того, где ступеньки уходили в воду и до следующего поворота приходилось шагать по колено в противном иле и тине. Далеко ли забредали эти любопытные? Что делалось с ними дальше? Не знаю.
   В одном месте пришлось переступать через насквозь ржавый, лежащий на боку пулемет вроде тех, что устанавливают на танках – без станины и кабелей, но заваленный истлевшими пустыми лентами и окисленными до зелени грудами гильз. В другом – в углу, на повороте, на очередном переходе от жары к холоду громоздилась очень подозрительная груда тряпья, ни трогать, ни даже рассматривать которую не было никакого желания. В двух местах прямо посредине очередного двадцатиметрового коридора зияли ничем не прикрытые молчаливые квадратные колодцы, дна которых при тусклом голубом свете «вечных» ламп видно не было.
   Сейчас, впрочем, это бесконечное шествие по узкому, душному, неприятному коридору мне представляется очень недолгим. Правда, времени с тех пор прошло много, и более поздние впечатления как бы сгладили воспоминания об этом марше. Первым шел Ланселот, за ним Дик, и за широкой спиной Дика мне опять не так уж много было видно. За мной шагал Като, а Святослав, покрытый доспехами, замыкал. Шаги наши, такие разные, гулко метались под низким бетонным потолком, и, если надо было перекинуться словом, приходилось всем останавливаться. Мы считали повороты: мы сделали их больше ста двадцати, на каждые сто метров линейного расстояния проходя сто восемьдесят по извивающемуся коридору и делая девять поворотов.
   И вдруг все кончилось. За очередным поворотом коридора больше не было. Ланселот только на секунду высунулся – и тут же отшатнулся, впереди загремело, из бетона вылетел сноп красных искр.
   Мы отступили на несколько метров, Ланселот припал на колено, поддерживая левой рукой правую, с надетым на нее оружием – поза, которую я раньше только в кино видел: так в голливудских фильмах приседают за приоткрытыми дверцами своих машин полицейские, попавшие в засаду. Я смог разглядеть Ланселота потому, что Дик тоже опустился, выдвинув ствол своего плазмогана над плечом нашего разведчика.
   Прошло, наверное, полминуты. Стрельба не возобновлялась.
   – Это автоматический огонь? – спросил я.
   – Нет, там были анги, – не поворачиваясь, скороговоркой ответил Ланселот. – Слева стена. Справа большое пространство, и там анги. Минимум десять. У них тяжелые излучатели. Сюда не идут. Наверное, ждут, что мы высунемся.
   Я стал протискиваться вперед.
   – Ну, тогда надо высунуться, – сказал я Дику, придерживая его за плечи, чтобы аккуратнее протолкнуться мимо него.
   – Ты что? – испугался Лестер.
   Ланселот прижался к правой стене сам, продолжая правой рукой направлять в сторону выхода свое оружие.
   – Ким прав, – шепотом сказал он Дику, на секунду повернув к нему голову. – Анги так же внушаемы, как и люди. Приготовься, дружище. Он выходит, я выбегаю слева от него, ты справа. Като, князь, готовы?
   «Здесь никого нет, но вам страшно, очень страшно», начал повторять я про себя. «Очень страшно!»
   Нож я, тем не менее, на всякий случай вытащил, уж не знаю зачем.
   Три прыжка вперед. Сзади тяжелый топот Дика. Шагов Ланселота, как обычно, почти не слышно.
   Свет в этом обширном то ли холле, то ли ангаре был чуть тусклее, чем в коридоре, но я их ясно увидел.
   Впервые увидел.
   Они были как мы. Как люди. Только у них были очень большие, заостренные уши. На них была одежда, я не рассмотрел, какая. Да, у них было оружие, но они и правда не стали стрелять. Я все никак не мог поверить, что такая простая вещь – просто повторять что-то про себя – может работать. Да еще так работать. Я просто не понимал еще, что такое психократия. Правда, я не понимаю этого и сейчас, но сейчас я по крайней мере уже твердо знаю, что психократия работает. В моем случае – работает всегда, когда я этого хочу. А когда я выбегал под ту страшную пальбу, которую я только что слышал и даже видел, мне очень, очень хотелось, чтобы психократия работала.
   Они отходили. При слове «гоблин» мне представлялось что-то неуклюжее и кривоногое. Нет, они были гибкие и довольно стройные – быстрые, сильные, очень опасные с виду. Но они отходили. И тут я сделал ошибку. Я перестал повторять про себя, что здесь никого нет, я только твердил, что им страшно, очень страшно.
   Только тут мне в нос ударила еще худшая затхлость, чем там, в коридоре. Наверное, это пахли они. Я отвлекся. «Вам страшно, очень страшно».
   Да, страшно им было. Но они опять подняли оружие – тяжелые, толстые стволы. Они видели нас.
   Ланселоту было тяжело, потому что он должен был оказаться слева от меня, а Дик был не очень быстр. Тем не менее первым выстрелил именно он. Я впервые услышал, как звучит выстрел из его плазмогана. Точнее, я почувствовал, как он звучит: меня будто шлепнуло по правому уху, и одна из гибких, страшных фигур там, впереди, рывком отлетела назад, в брызгах каких-то красных искр выбрасывая вверх длинные, сильные ноги. И тогда слева – раз! два! Три! – ударил пистолет Ланселота. Четыре! Пять! Еще одна из фигур покатилась по черному, блестящему – полированный камень? – полу. Кто-то из них все-таки выстрелил нам навстречу, мне в лицо как будто дунуло из доменной печи (совсем как тогда, после второго курса, когда на практике я ездил на металлургический комбинат и, когда после смены за системой управления печами мы вышли в цех, мастер показывал, как идет розлив чугуна), но это было мимо, потому что я уже, спохватившись, думал, что они никого не видят, и что им очень, очень страшно. Лестер выстрелил еще раз. И только тогда они побежали, оставив три распростертых тела на полу и почти сразу скрывшись из виду. Там, впереди, было много разных кривых ходов и открытых дверей. Мы шли вперед, а три простертых тела шевелились и вставали. Мне казалось, такими выстрелами можно было свалить слона. А они вставали. Я был очень занят повторением своей мысленной считалочки. И только Ланселот крикнул, поворачиваясь к тем двоим, что замыкали наш строй:
   – Теперь вы! Сталью! Их надо острой, холодной сталью!
   Мы были уже близко. Я уже видел их лица. Очень неприятные и странные лица. Анги – я только что снова вспомнил, как называются эти существа – выглядели, как очень смуглые люди со странно заостренными подбородками и очень большими острыми ушами. Ну да, главное-то отличие было в глазах. Глаза у них были красного цвета и светились.
   Из-за спины у меня кошачьим прыжком вылетел Куниэда, и оба меча его тускло сверкнули в свете ламп. С другой стороны длинным бледным лезвием шумно взмахнул Святослав.
   Я ждал крови, весь напрягшись. Мне случалось видеть кровь, много крови. Но я должен был приготовиться.
   Выяснилось, что зря.
   Каждый тяжелый удар меча, страшно рассекающий темную, дурно пахнущую одежду на этих гибких, сильных телах, производил очень странное действие.
   Тела просто исчезали. Раздавался гулкий хлопок, взлетал клуб очень вонючего, серного, тошнотворного дыма, и на пол мягко рушилась груда грязного тряпья, лязгая и звякая металлическими бляшками, пряжками, лезвиями ножей и стволами оружия.
   Еще, наверное, целых три или даже четыре секунды все мы стояли неподвижно, каждый сохраняя последнюю боевую позу: все – на полусогнутых ногах, Ланселот и Лестер – со стволами наизготовку, Святослав и Като – вытянув мечи перед собой, и я, со своим бесполезным ножиком, с ощущением внезапно хлынувшего в глаза горячего пота.
   Больше нас никто не трогал.
   – Куда теперь? – вполголоса проговорил Като.
   – Мой командир – там, дома – обычно в таком случае говорил: беги назад, – полушепотом сообщил Ланселот, поводя оружием из стороны в сторону. – Мы возмущались, и тогда он говорил: значит, вперед!
   И, не сказав более ни слова, мы почти в тех же позах, пригибаясь, все в том же порядке – Ланселот и Лестер, я, Като и Святослав – побежали прямо вперед, в глубину этого таинственного и неприятно пахнущего то ли ангара, то ли холла.
 
   Мне уже представлялось, что бежать мы так будем долго, очень долго, преодолевая неведомые пространства, спускаясь и поднимаясь по незнакомым лестницам. Я так ясно это увидел, что даже почувствовал разочарование, когда мы уперлись в дальнюю стену зала (я назвал его про себя вестибюлем). В этой дальней стене не было такого количества дверей и проходов, как в тех, что оставались по сторонам от нас. В этой стене, облицованной черным искристым камнем, была только одна дверь. Дверь лифта. И возле двери была только одна кнопка, общепонятно обозначенная «вверх».
   – Станем подниматься? – спросил Дик. – Или тут поищем?
   – Одного анга живым бы взять, – пробормотал Ланселот. – Расспросили бы…
   Позади нас, в глубине вестибюля – там, где мы только что прошли – раздавались сдавленные выкрики, из коридора в коридор перебегали неясные длинноногие тени. Где-то что-то отрывисто звенело и гудело. В общем, у ангов объявили тревогу. Длинноногих теней было много. Очень много. Я думаю, они по-прежнему не видели нас, но пытаться захватить одного из них в этой деловито организующейся, быстро прочесывающей тенями пройденное нами помещение полутьме было рискованно, слишком рискованно.
   – Я вызову лифт, – тихо сказал я и нажал на кнопку.
   Над дверью, над массивной, аспидно-черной в этой полутьме каменной притолокой, нарочито грубо вырубленной из камня, зажглось табло, показывающее положение лифта. Мы были в самом низу, а лифт шел с самого верха, и шел он медленно, очень медленно. Еще бы: я вспомнил, что над нами – множество этажей, сотни метров могучих каменных построек, трехсотметровые стены и полукилометровые башни, а мы еще и находились ниже уровня земли.
   – Есть немного времени, – пробормотал Ланселот и посмотрел на меня (вместо того, чтобы звать меня по настоящему имени, подумал я: он еще утром, у мельницы, попросил всех не называть меня вслух по настоящему имени, и никого – кроме меня – это не удивляло, и Като даже пробормотал что-то вроде «и верно, ведь имя дает немалую власть»). – Ты сможешь прикрыть одновременно себя, их троих и меня? Я вот в эту ближнюю дверь… Мне нужен только один из гоблинов, понимаешь?
   Откуда я знал, кого, как и сколько я смогу прикрывать? Ланселот своим характерным боевым шагом – согнувшись, едва ли не вприсядку – быстро-быстро направился к последней в череде освещенных и неосвещенных дверей в левой от нас стене вестибюля, за которой было какое-то озаренное голубоватым и красноватым светом каких-то приборов и экранов помещение. Я побежал за ним на подгибающихся ногах: здорово я отвык от физических нагрузок в последние два года, и на вторые сутки бесконечной пешей ходьбы с элементами спортивного ориентирования, особенно по контрасту с размеренными недолгими прогулками по вечернему Белграду, казались мне каким-то бесконечным кроссом – я опять вспомнил тот злополучный кросс в армии. На ходу я усиленно думал, что гоблины не видят Дика, не видят меня, не видят Като и Святослава, а главное – не видят нашего Робин Гуда, который своими странными скользящими шагами уже уходил в полуосвещенную дверь, и мне пришлось наддать, чтобы только увидеть внутри, что это какой-то пост или диспетчерская, там много горящих и мигающих красным предупредительных транспарантов, на всех экранах мечутся, прочесывая помещения, длинноногие тени, а три-четыре таких же длинноногих – выше нас! – щелкают переключателями и клавишами, как настоящие люди, если не обращать внимания на длинные уши и красные, тускло светящиеся глаза; Робин-Ланселот на бегу еще сильнее наклонился, выхватывая из правого сапога здоровенное, широкое, изогнутое к концу лезвие, живо напомнившее мне штык-нож израильских коммандос, который нам показывали еще до армии – на военной кафедре в универе. И тут зеленовато-розовое свечение, исходившее из дальней части этого помещения, которое я из-за неприятной полутьмы не мог рассмотреть в подробностях, усилилось, я почти увидел лица ангов (а не только глаза), но тут их лица стали отворачиваться от нас туда, откуда исходило это свечение, стремительно меняющее цвет на зелено-желтый – как будто в помещении медленно разгоралась неожиданно приятная для глаза лампа, ведь цвет этого свечения стал уже совсем таким, какой бывает от керосиновой лампы, и вдруг один из ангов громко, грубо и, что там греха таить – страшно крикнул на линке:
   – Опасно! Проникновение! Здесь кто-то есть! На шаре желтый сигнал!
   Тогда Ланселот ударил ножом, раз и другой, хлопнуло, зазвенело что-то по полу, оглушительно завоняло серой, и свет стал ярче, меняя цвет на зеленовато-оранжевый, и, каюсь, я утратил контроль на секунду. Ланселот ударил опять, и опять хлопнуло, но один из них, огромный, выше меня, лица я не видел, потому что отскочил назад и он оказался спиной к оранжевому свечению, даже красных глаз его не было видно против света, – бросился к выходу, то есть на меня, а скорее всего – именно на меня, потому что я помнил про Дика, двух воинов и Ланселота, но забыл про себя, и тут я неловко, окостеневшей от ужаса рукой ткнул прямо в его черное лицо своим ножиком, он остановился и согнулся, зажимая лицо руками, и тогда Ланселот, обернувшись, попытался схватить его, потому что этот оставался один, но тот с ужасающим проворством боком кинулся на Ланселота, мгновенно вцепившись одной из своих черных лап ему в шею, и Ланселот опять ударил его своим здоровенным ножом, и сам отшатнулся и закашлялся от невыносимой серной вони.
   – Не вышло, – сказал он мне. – Не даются они так просто. – Я увидел, что Ланселот сжимает левой рукой локоть правой. – Порезали меня маленько. Смотри-ка, какая штука.
   Тут я наконец увидел, что именно так чудесно светилось в конце комнаты: все зеленые составляющие в его мягком сиянии исчезли, и в его круглом, таком изящном, таком совершенном теле нежно горел ровный оранжевый тон. Оно было небольшое, размером с крупную сливу, но идеально круглое и бросающее такие ясные блики, какие я никогда не видел ни в каком стекле и даже в хрустале, хотя я не мог поверить, что этот чудесный, такой привлекательный – или привлекающий? – шар может быть чем-то иным, кроме хрусталя, ведь алмазов такого размера и такой чистой воды не бывает. Он лежал в специальном углублении узкого, пустого, видимо – специально для него сделанного стеллажа. Я протянул к нему руку, Ланселот начал было говорить что-то предупреждающее, но я уже взял его – он был одновременно холодный и теплый, довольно увесистый, и очень приятный на ощупь, и я поднес его к глазам, чтобы посмотреть, что там так светится, и тут он сверкнул чистым, ясным оранжевым светом.
   Я отвел его от лица – он снова притух, и только глубоко в его толще светился отблеск. Я поднес его к лицу Ланселота, и шар снова разгорелся оранжевым.
   – Это мы возьмем с собой, – сказал я наконец.
   – Какой-то древний и очень сильный артефакт, – пробормотал Робин Худ, не сводя глаз с шара. – Я слышал о таких, думал – сказки это все. Правда, говорят, у Хозяина много сказочных вещей. Отойди к дверям, брат, я тут пошалю немного.
   Я выбежал обратно в вестибюль, с наслаждением стараясь продышаться после серной вони, а Ланселот с порога несколько раз выстрелил назад, по экранам и сигнальным табло, и после нескольких мертвенно-синих и слепяще-белых вспышек там, внутри, совсем потемнело.
   Анги пока еще не подходили близко к лифту, но они постепенно подтягивались в нашу часть вестибюля, перебегая все ближе и ближе, да и хлопки, вспышки и внезапная темнота в их диспетчерской, или на посту, или что там у них было в той комнате слева, не могли не навести их на мысль, что эпицентр тревоги находится где-то здесь. Но лифт уже приближался, и, пока Святослав и Като, выставив мечи, напряженно ждали приближения врага, а я из-за их спин настойчиво, до головокружения думал, что анги никого не видят здесь, у лифта, Лестер торопливо помогал Ланселоту стащить правый рукав куртки и заклеить повыше локтя вытянутым из плоской пачки «пакета первой помощи» широченным тугим полупрозрачным пластырем глубокий длинный порез, обильно заливавший смуглую руку разведчика кровью, которую я, вынужденно отвлекаясь от кружащего голову повторения мысленных заклинаний, то и дело стирал эластичной, хорошо впитывающей жидкость салфеткой из того же пакета, успевая подумать при этом, что все-таки это совершенно не похоже на мое время с его дурацкими марлевыми бинтами, оставляющими на униформе дурацкие белые ниточки – я вспомнил, как дурак Гузь из второго взвода случайно, по косолапой неловкости своей, зацепил щуплого первогодка-блондина Перконса штык-ножом и как мы бинтовали испуганно ругавшемуся по-латышски Перконсу распоротую ногу. Опять отвлекся! Анги стали стягиваться полукругом, еще не видя нас наверняка, но уже ощущая. Я понял: они ощущали меня. Я взглянул на хрустальный шар: оранжевое свечение в нем не погасло, но его прозрачное тело все сильнее заволакивали неприятные зеленые сполохи, и я быстро понял, как движение каждого сполоха соответствует движению сильных, опасных фигур ангов в отдалении, которое, увы, быстро переставало быть отдалением. И тут лифт пришел.