Страница:
до 100 процентов за десятилетие. Оба скачка, как будет показано
ниже, были вызваны идеолого-политическими обстоятельствами.
Практически для всех социально-профессиональных групп
интеллектуального слоя была характерна такая степень
количественного роста, которая лишала их профессию прежнего
ореола избранности. Продолжавшееся безмерное разбухание
интеллектуального слоя (к концу 80-х годов насчитывалось 37
млн. специалистов, в том числе 16 млн. с высшим образованием)
привело к тому, что при значительно более низком
социокультурном и техническом уровне СССР по сравнению с
развитыми европейскими странами, он находился на первом месте в
мире по количеству врачей, инженеров, научных работников и т.
д. не только в абсолютном исчислении, но и на душу населения,
одновременно держа первенство по мизерности их оплаты -- как по
абсолютным показателям, так и относительно средней зарплаты по
стране. До революции часть интеллектуального слоя, занятая в
сфере непосредственного государственно-административного
управления, была, вопреки распространенным представлениям,
крайне незначительна. Даже с учетом того, что в России
значительная часть преподавателей, врачей, инженеров и других
представителей массовых профессиональных групп
интеллектуального слоя находилась на государственной службе и
входила, таким образом, в состав чиновничества, общее число
российских чиновников было довольно невелико, особенно при
сопоставлении с другими странами.
На рубеже XVII -- XVIII веков всех "приказных людей" в
России насчитывалось около 4,7 тыс. человек, тогда как в Англии
в начале XVIII века при вчетверо меньшем населении -- 10 тыс. В
середине XVIII века всех ранговых гражданских чиновников в
России насчитывалось всего 2051 тыс. (с канцеляристами -- 5379
тыс.). В 1796 году ранговых чиновников было 15,5 тыс., в 1804
-- 13,2 тыс., в 1847 -- 61 548 тыс., в 1857 -- 86 066 тыс.
(плюс 32 073 канцеляриста), в 1897 -- 101 513 тыс., в начале XX
века -- 161 тыс. (с канцеляристами -- 385 тыс.). К 1917 году
всех государственных служащих насчитывалось 576 тыс. Между тем
во Франции уже в середине XIX века их было 0,5млн., в Англии к
1914 году (при втрое-вчетверо меньшем населении) -- 779тыс., в
США в 1900 году (при в 1,5 раза меньшем населении) -- 1275
тыс., наконец, в Германии в 1918 году (при в 2,5 раза меньшем
населении) -- 1,5 млн. С учетом общего числа жителей в России
"на душу населения" приходилось в 5 -- 8 раз меньше чиновников,
чем в любой европейской стране. Для советского же режима
характерна тотальная бюрократизация интеллектуального слоя. С
исчезновением настоящей бюрократии (сравнительно небольшого
слоя чиновников, юридически оформленного, с конкретной и четкой
иерархией, чинами и т. д.) произошла тотальная бюрократизация
всего общества, в котором хотя никто не имеет гражданских
чинов, но практически каждый является чиновником в смысле
принадлежности к системе общественных отношений, где все
замкнуто на государство и любая сфера деятельности есть, по
сути, государственная служба, поскольку других работодателей не
имеется. Если до революции на государственной службе состояло
менее четверти всех представителей интеллектуального слоя, то
после нее -- подавляющее большинство, а к концу 20-х годов (с
ликвидацией нэпа) -- до 100 процентов.
Тотальный контроль социалистического государства над всеми
сферами жизни привел к невиданному разрастанию и собственно
административно-управленческого слоя. Уже в конце 1919 года,
несмотря на потери во время мировой и гражданской войн,
эмиграции и отпадения от России огромных территорий с
многомиллионным населением, только в 33 губерниях Европейской
России насчитывалось 1880 тыс. средних и 480 тыс. высших
государственных служащих (вместо 576 тыс. до революции).
Перепись 1923 года зафиксировала только в городах, без сельской
местности, 1836 тыс. служащих. Несмотря на частные сокращения,
их число с 1925 по 1928 год увеличилось с 1854,6 до 2230,2 тыс.
человек. Если до 1917 года в России на 167 млн. населения
приходилось менее 0,6 млн. государственных служащих, а в
Германии на 67,8 млн. населения -- 1,5 млн., то уже через
десять лет Германия по количеству их "на душу населения"
осталась далеко позади: к этому времени там в управлении было
занято 20 человек на 1000 человек населения, а в СССР-- 33.
Таким образом, занимая по этому показателю до революции
последнее место среди европейских стран, после нее наша страна
уверенно вышла на первое. Показательно, что уже в 1923 -- 1924
годах в государственном аппарате насчитывалось свыше 2000
наименований должностей вместо 600 до революции. Проблема
"сокращения госаппарата" постоянно поднималась в советское
время, но ни разу даже не приблизилась к решению, потому что в
социалистическом государстве она нерешаема в принципе. Наиболее
шумные кампании под лозунгами типа "Из канцелярии -- к станку!"
имели место в конце 50-х -- начале 60-х годов. Планы
простирались до того, чтобы переучивать служащих в рабочих и
направлять их в отдаленные районы. Но и роспуск ряда
министерств, перекройка органов управления и другие меры
принесли смехотворные результаты. В 1960 году по сравнению с
1958-м численность госаппарата сократилась на 6 -- 7 процентов,
но в 1963 году восстановилась, а со следующего года стала
уверенно расти, увеличившись к 1968 году на целую треть. И в
дальнейшем после каждого "сокращения" численность госаппарата
только еще больше возрастала. Ибо советский строй немыслим без
бюрократизации, это та основа, без которой он не мог
существовать, даже если бы примитивизм и ограниченность его
политического руководства на всех уровнях не заставляли искать
в ней спасения.
Качественный уровень дореволюционных специалистов был, в
общем, весьма высок, ибо система образования, сложившаяся в
России к тому времени, в тех ее звеньях, которые
непосредственно пополняли своими выпускниками наиболее
квалифицированную часть интеллектуального слоя (гимназии и
вузы), находилась на уровне лучших европейских образцов, а во
многом и превосходила их. Дореволюционные русские инженеры, в
частности, превосходили своих зарубежных коллег именно по
уровню общей культуры, ибо в то время в России на это обращали
серьезное внимание, не рассматривая инженерную специальность
как узкое "ремесло". Интеллектуальный слой, созданный
коммунистическим режимом и известный под термином "советская
интеллигенция", отличался в целом низким качественным уровнем.
Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, ученые точных
и естественных наук), менее подверженных идеологизации, где
частично сохранились традиции русской научной школы, или в
военно-технической сфере, от которой напрямую зависела судьба
режима, он мог сохранять некоторое число интеллектуалов
мирового уровня. Вся же масса рядовых членов этого слоя
оказывалась много ниже не только дореволюционных специалистов,
но и современных им иностранных. Основная часть советской
интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20
-- 30-х годах получил даже распространение так называемый
"бригадный метод обучения", когда при успешном ответе одного
студента зачет ставился всей группе. Специалисты,
подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к
моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный ценз,
не могли, естественно, идти ни в какое сравнение с
дореволюционными. К тому же система образования, сложившаяся и
функционировавшая при преобладающем влиянии идеологических
установок режима, давала своим воспитанникам в лучшем случае
лишь более или менее узкоспециальные навыки, необходимые для
исполнения профессиональных функций, да и то лишь в лучших
учебных заведениях (масса провинциальных вузов, профанируя и
фальсифицируя понятие высшего образования, была не способна и
на это). Общекультурный уровень, обеспечиваемый советской
системой образования, уровень гуманитарной культуры, был не
только ниже всякой критики, но являлся скорее величиной
отрицательной, ибо подлинна культура не только не
преподавалась, но заменялась "партийными дисциплинами".
Пополнение интеллектуального слоя продолжало получать крайне
скудное образование по предметам, формирующим уровень общей
культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе
отсутствовали, а в вузах гуманитарных информативность курса
даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала,
в 2 -- 3 раза уступая даже уровню 40 -- 50-х годов, и
несопоставима с дореволюционной. Немногие носители старой
культуры совершенно растворились в этой массе полуграмотных
образованцев. Сформировавшаяся в 20-- 30-х годах
интеллигентская среда в качественном отношении продолжала как
бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных
тогда специалистов был задан эталон на будущее. Образ типичного
советского инженера, врача и т. д. сложился тогда -- в
довоенный период. В 50 -- 60-е годы эти люди, заняв все
руководящие посты и полностью сменив на преподавательской
работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе
подобных и никаких других воспитать и не могли. Наконец, не
менее чем на треть советская интеллигенция состояла из лиц без
требуемого образования. До революции подобное явление не
оказывало существенного влияния на общий уровень
интеллектуального слоя, так как такие лица, как правило, не
отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших
специальное образование (они были представителями одной и той
же среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в
семье). Но советские "практики"-выдвиженцы вышли как раз из
низов общества и, не получив даже того скудного образования,
какое давали советские специальные учебные заведения,
представляли собой элемент, еще более понижающий общий уровень
советского интеллектуального слоя. Характерной чертой советской
действительности была прогрессирующая профанация
интеллектуального труда и образования как такового. В сферу
умственного труда включались профессии и занятия, едва ли
имеющие к нему отношение. Плодилась масса должностей, якобы
требующих замещения лицами с высшим и средним специальным
образованием, что порождало ложный "заказ" системе образования.
Идея "стирания существенных граней между физическим и
умственным трудом" реализовывалась в этом направлении вплоть до
того, что требующими такого образования стали объявляться чисто
рабочие профессии. Пожалуй, наиболее красноречивым
свидетельством деградации интеллектуального слоя в советский
период стало появление и расширение слоя так называемых
"рабочих-интеллигентов" -- лиц с высшим и средним специальным
образованием, занятых на рабочих должностях. Это уродливое
явление, порожденное извращенной системой зарплаты и огромным
перепроизводством специалистов (при том, что многие должности
ИТР, в том числе и действительно требующие высшего образования,
были заняты "практиками"), почиталось, однако, основным
достижением советской социальной политики. Именно в этом слое
виделось воплощение грядущей социальной однородности общества,
"живые зачатки слияния в исторической перспективе рабочего
класса и интеллигенции".
Важной особенностью интеллектуального слоя старой России
был его "дворянский" характер. В силу преимущественно
выслуженного характера российского высшего сословия оно в
большей степени, чем в других странах, совпадало с
интеллектуальным слоем (и далеко не только потому, что
поместное дворянство было самой образованной частью общества и
лица, профессионально занимающиеся умственным трудом, поначалу
происходили главным образом из этой среды). Фактически в России
интеллектуальный слой и был дворянством, то есть образовывал в
основном высшее сословие.
С начала XVIII века (в XVIII-- XIX веках возникло до 80--
90 процентов всех дворянских родов) считалось, что дворянство
как высшее сословие должно объединять лиц, проявивших себя на
разных поприщах и доказавших свои отличные от основной массы
населения дарования и способности (каковые они призваны
передать и своим потомкам). До 1845 года потомственное
дворянство приобреталось с первым же офицерским чином на
военной службе и с чином коллежского асессора (8 класс) на
гражданской (чины 14 -- 9 классов давали личное дворянство), а
также с награждением любым орденом. При этом образовательный
уровень являлся в силу связанных с ним льгот решающим фактором
карьеры. Так что почти каждый образованный человек любого
происхождения становился сначала личным, а затем и
потомственным дворянином, и сословные права дворянства
фактически были принадлежностью всего образованного слоя в
России.
Этот слой, таким образом, будучи самым разным по
происхождению, был до середины XIX века целиком дворянским по
сословной принадлежности. В дальнейшем, поскольку сеть учебных
заведений и число интеллигентских должностей быстро
увеличивались, дворянство по-прежнему в огромной степени
продолжало пополняться этим путем, хотя после повышения
требований дл получения дворянства (с 1845 года потомственное
дворянство приобреталось на военной службе с чином 8 класса
(майор), а на гражданской -- 5-го (статский советник), личное
-- военными чинами 14 -- 9 классов и гражданскими чинами 9 -- 6
классов; с 1856 года класс чинов, приносящих потомственное
дворянство, был поднят до 6-го (полковник) на военной службе и
до 4-го (действительный статский советник) на гражданской)
некоторая часть интеллектуального слоя оставалась за рамками
высшего сословия. Учитывая, что на рубеже XIX -- XX веков весь
интеллектуальный слой составлял 2 -- 3 процента населения, а
дворяне (в том числе и личные) -- 1,5 процента, большинство его
членов официально относились к высшему сословию (среди тех его
представителей, которые состояли на государственной службе, --
73 процента). В силу вышеназванных обстоятельств общественный
статус и престиж интеллектуального слоя были исключительно
высоки. Пожалуй, ни в одной европейской стране принадлежность к
числу лиц умственного труда (особенно это существенно для их
низших слоев) не доставляла индивиду столь отличного от
основной массы населения общественного положения. Хотя с
середины XIX века дворянский статус перестал играть
сколько-нибудь существенную роль в жизни человека, однако
психологически принадлежность к высшему сословию способствовала
духовной независимости интеллектуала, осознанию самоценности
своей личности. Представления недавних времен, когда
образованный человек отождествлялся с дворянином, как бы
накладывали отпечаток "благородства" на всю сферу умственного
труда.
Вступая в ряды "образованного сословия", человек
недворянского происхождения, даже если он не получал официально
прав дворянства (к началу XX века превратившихся в чисто
престижные), не мог не ощущать себя принадлежащим к "обществу",
"вышедшим в люди". И имел к тому все основания, ибо, как бы ни
была велика разница между университетским профессором и
сельским учителем, преуспевающим столичным адвокатом и скромным
провинциальным секретарем, свитским генералом и бедным
армейским офицером, все они вместе взятые принадлежали к слою,
составлявшему 2 -- 3 процента населения. Совершенно
закономерно, что любой интеллигент воспринимался в народе как
"барин", что отражало разницу между ним и подавляющим
большинством населения страны.
Принцип комплектования российского интеллектуального
элитного слоя соединял лучшие элементы европейской и восточной
традиций, сочетая принципы наследственного привилегированного
статуса образованного сословия и вхождения в его состав по
основаниям личных способностей и достоинств. Наряду с тем, что
абсолютное большинство членов интеллектуального слоя России
вошли в него путем собственных заслуг, их дети практически
всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе
этого слоя. К началу XX века 50 -- 60 процентов его членов были
выходцами из той же среды, но при этом, хотя, как уже
говорилось, от двух третей до трех четвертей их самих
относились к потомственному или личному дворянству, родители
большинства из них дворянского статуса не имели. Среди
гражданских служащих дворян по происхождению было 30,7
процента, среди офицеров -- 51,2 процента, среди учащихся
гимназий и реальных училищ -- 25,6 процента, среди студентов --
22,8 процента (на 1897 год). Ко времени революции -- еще
меньше. Таким образом, интеллектуальный слой в значительной
степени самовоспроизводился, сохраняя культурные традиции своей
среды. При этом влияние самой среды на попавших в нее
"неофитов" было настолько сильно, что уже в первом поколении,
как правило, нивелировало культурные различия между ними и
"наследственными" членами "образованного сословия". Поскольку
создание советской интеллигенции происходило под знаком борьбы
за "социальную однородность общества", коммунистический режим
целенаправленно формировал совершенно определенный социальный
состав интеллектуального слоя, придавая этому огромное, часто
самодовлеющее значение. В идеале (впредь до исчезновения этого
слоя как такового) желательно было иметь его полностью
"рабоче-крестьянским"-- так, чтобы каждое новое поколение
интеллигенции было бы интеллигенцией "в первом поколении". Но
более реальной была задача по крайней мере не допустить, чтобы
процент выходцев из интеллигенции в новом поколении
интеллектуального слоя превышал долю этого слоя в населении
страны. Задача регулирования социального состава интеллигенции
осуществлялась по нескольким направлениям.
Прежде всего проводилась политика прямого регулирования
социального состава учащихся с предоставлением льгот
"рабоче-крестьянскому молодняку" и ограничением права на
образование выходцам из интеллектуального слоя. Уже в 1918 году
был принят беспрецедентный закон о предоставлении права
поступления в вузы лицам любого уровня образования или даже
вовсе без образования, и под лозунгом "завоевания высшей школы"
началось массовое зачисление туда "рабочих от станка". В 1921
году был установлен "классовый принцип" приема в вузы с целью
резкого ограничения доли детей интеллигенции среди студентов.
Стали использоваться различные методы "командировок",
"направлений" и т. п. Выходцам из образованного слоя был
законодательно закрыт доступ не только в высшие учебные
заведения, но и в среднюю школу II ступени, чтобы они не могли
пополнять ряды даже низших групп интеллигенции. Лишь в порядке
исключения для детей особо доверенных специалистов выделялось
несколько процентов плана приема как представителям "трудовой
интеллигенции". Особенно усилился "классовый подход" в конце
20-х годов, в связи с известными политическими процессами над
интеллигенцией -- именно тогда, когда численность студентов
возросла особенно резко. Вступительные экзамены в вузах были
введены только в 1932 году. Формально "классовый принцип" был
отменен лишь в середине 30-х годов, когда выросло число
потенциальных абитуриентов "из интеллигенции" за счет детей
тех, кто сам в первые послереволюционные годы поступал в вуз по
разряду "пролетариев" и "выдвиженцев". Такие лица составляли
уже новую группу, отношение режима к которой было более
терпимым: считалось, что "потомственна советская интеллигенция"
-- дети тех, кто получил образование и вошел в состав
интеллектуального слоя благодаря установленному революцией
режиму, -- более лояльна и нет необходимости столь жестко ее
ограничивать в правах. Однако для рабочих и крестьян
по-прежнему сохранялось предпочтение. С точки зрения идеологии
режима, положение, при котором степень самовоспроизводства
интеллигенции поднималась хотя бы и за счет советской
образованной прослойки, было нетерпимо в принципе. И в 50-х
годах, когда такая тенденция начала проявляться, сделали
попытку вернуться к практике 20-х. В 1958 году было принято
положение о преимущественном зачислении в вузы так называемых
"производственников", или "стажников", -- лиц, проработавших на
производстве не менее двух лет, -- действовавшее весь период
хрущевского правления. Практически дело было поставлено таким
образом, что "стажники" зачислялись по мере подачи заявления,
экзамены для них были формальностью, поскольку их доля в плане
приема должна была составлять до 80 процентов. Это, однако,
вызвало такое катастрофическое падение уровня подготовки
специалистов, что советской власти пришлось отказаться от столь
быстрого прорыва к "стиранию граней между физическим и
умственным трудом". Тогда же по образцу 20-х годов были
возрождены рабфаки, и вплоть до последних лет существования
коммунистического режима сохранялась система негласных
преимуществ по признаку происхождения "из рабочих и крестьян" и
вполне гласных и очень весомых преимуществ
"производственникам", для которых существовал отдельный конкурс
на заранее выделенное число мест с несравненно более низким
проходным баллом, и выпускникам рабфаков, принимавшимся вовсе
без экзаменов. Эта практика поддерживалась идеологически в
печати, публицистике и научной литературе (излюбленным сюжетом
социологических исследований было изучение социального состава
студентов как фактора "становления социальной однородности
советского общества").
В результате мер, предпринятых советской властью, доля
студентов -- выходцев из образованных слоев, составлявшая
первые два-три года после революции еще свыше двух третей,
стала стремительно снижаться. Уже в 1923 году в приеме на
первый курс их было меньше половины. В конце 20-х-- начале 30-х
годов выходцев из интеллигенции среди студентов вузов
насчитывалось не более 20 -- 30 процентов (в ряде вузов,
особенно технических, -- иногда и менее 10 процентов), среди
учащихся техникумов-- 10-- 15 процентов. При этом на дневных
отделениях дол их была вдвое-втрое ниже, чем на вечерних и
заочных. В конце 30-х годов в силу упоминавшихся причин процент
выходцев из интеллектуального слоя повысился до 40 с небольшим,
в 40 -- 50-х годах составлял до 50 -- 60, но затем, с введением
новых льгот "производственникам" и "вторым рождением" рабфаков,
вновь упал до 40 -- 45 процентов и в 70-е годы обычно не
поднимался выше 50 процентов. Среди принятых на 1-й курс с
конца 60-х до конца 70-х годов доля выходцев из интеллигенции
упала почти на десять пунктов (с примерно 55 до примерно 45
процентов). Среди выпускников средних специальных учебных
заведений, замещавших основную массу должностей ИТР и других
массовых интеллигентских профессий, выходцев из интеллигенции
было в среднем не более 20 процентов.
В социопсихологическом и культурно-историческом плане в
составе интеллектуального слоя советского периода различаются
три группы: 1) остатки дореволюционного интеллектуального слоя
и их потомки -- носители соответствующих традиций, 2) советская
потомственная интеллигенция (дети и внуки лиц, вошедших в
состав интеллектуального слоя после революции) и 3) советская
интеллигенция первого поколения. Соотношением между ними во
многом определялся общий облик интеллектуального слоя на разных
этапах истории советского общества. Несмотря на все
предпринимаемые меры, советским властям не сразу удалось
выполнить намеченные задачи в сфере социального состава
интеллектуального слоя. Решающие усилия были предприняты в 20
-- 30-х годах. В 1929 году около 60 процентов всего
интеллектуального слоя еще составляли лица, относившиеся к нему
до революции, и их дети. Однако уже к концу 30-х годов доля
этой категории снизилась до 20 -- 25 процентов. Полностью
отстранить представителей старой интеллигенции было невозможно,
потому что для нужд государственного выживания требовался хотя
бы какой-то минимум по-настоящему образованных людей. Пришлось
допустить и некоторое пополнение нового поколения интеллигенции
из той же среды, кроме того, часть выходцев из старого
интеллектуального слоя смогла поступить в вузы, пробыв какое-то
время в качестве рабочих. Но потери, понесенные старым
культурным слоем страны в результате репрессий и эмиграции, так
и не смогли быть восполнены из своей среды за годы советской
власти даже по абсолютной численности. Доля этой группы
интеллигенции неуклонно снижалась и после войны не превышала 10
процентов всего слоя.
Вторая группа возникла в конце 30-х годов, но была еще
крайне немногочисленной, лишь в послевоенное время произошел ее
существенный рост (когда к профессиональной деятельности
приступило полностью все поколение родившихся в 20 -- 30-х
годах). К 60-м годам она составила 20 -- 25 процентов всей
интеллигенции. И не случайно именно на это время, когда
возраста поступления в вуз стало достигать поколение ее детей и
режим столкнулся с крайне неприятной дл себя перспективой
получить вскоре уже массовый слой интеллигентов в третьем
поколении (что противоречило всем его социологическим и
идеологическим установкам), приходится новая
ниже, были вызваны идеолого-политическими обстоятельствами.
Практически для всех социально-профессиональных групп
интеллектуального слоя была характерна такая степень
количественного роста, которая лишала их профессию прежнего
ореола избранности. Продолжавшееся безмерное разбухание
интеллектуального слоя (к концу 80-х годов насчитывалось 37
млн. специалистов, в том числе 16 млн. с высшим образованием)
привело к тому, что при значительно более низком
социокультурном и техническом уровне СССР по сравнению с
развитыми европейскими странами, он находился на первом месте в
мире по количеству врачей, инженеров, научных работников и т.
д. не только в абсолютном исчислении, но и на душу населения,
одновременно держа первенство по мизерности их оплаты -- как по
абсолютным показателям, так и относительно средней зарплаты по
стране. До революции часть интеллектуального слоя, занятая в
сфере непосредственного государственно-административного
управления, была, вопреки распространенным представлениям,
крайне незначительна. Даже с учетом того, что в России
значительная часть преподавателей, врачей, инженеров и других
представителей массовых профессиональных групп
интеллектуального слоя находилась на государственной службе и
входила, таким образом, в состав чиновничества, общее число
российских чиновников было довольно невелико, особенно при
сопоставлении с другими странами.
На рубеже XVII -- XVIII веков всех "приказных людей" в
России насчитывалось около 4,7 тыс. человек, тогда как в Англии
в начале XVIII века при вчетверо меньшем населении -- 10 тыс. В
середине XVIII века всех ранговых гражданских чиновников в
России насчитывалось всего 2051 тыс. (с канцеляристами -- 5379
тыс.). В 1796 году ранговых чиновников было 15,5 тыс., в 1804
-- 13,2 тыс., в 1847 -- 61 548 тыс., в 1857 -- 86 066 тыс.
(плюс 32 073 канцеляриста), в 1897 -- 101 513 тыс., в начале XX
века -- 161 тыс. (с канцеляристами -- 385 тыс.). К 1917 году
всех государственных служащих насчитывалось 576 тыс. Между тем
во Франции уже в середине XIX века их было 0,5млн., в Англии к
1914 году (при втрое-вчетверо меньшем населении) -- 779тыс., в
США в 1900 году (при в 1,5 раза меньшем населении) -- 1275
тыс., наконец, в Германии в 1918 году (при в 2,5 раза меньшем
населении) -- 1,5 млн. С учетом общего числа жителей в России
"на душу населения" приходилось в 5 -- 8 раз меньше чиновников,
чем в любой европейской стране. Для советского же режима
характерна тотальная бюрократизация интеллектуального слоя. С
исчезновением настоящей бюрократии (сравнительно небольшого
слоя чиновников, юридически оформленного, с конкретной и четкой
иерархией, чинами и т. д.) произошла тотальная бюрократизация
всего общества, в котором хотя никто не имеет гражданских
чинов, но практически каждый является чиновником в смысле
принадлежности к системе общественных отношений, где все
замкнуто на государство и любая сфера деятельности есть, по
сути, государственная служба, поскольку других работодателей не
имеется. Если до революции на государственной службе состояло
менее четверти всех представителей интеллектуального слоя, то
после нее -- подавляющее большинство, а к концу 20-х годов (с
ликвидацией нэпа) -- до 100 процентов.
Тотальный контроль социалистического государства над всеми
сферами жизни привел к невиданному разрастанию и собственно
административно-управленческого слоя. Уже в конце 1919 года,
несмотря на потери во время мировой и гражданской войн,
эмиграции и отпадения от России огромных территорий с
многомиллионным населением, только в 33 губерниях Европейской
России насчитывалось 1880 тыс. средних и 480 тыс. высших
государственных служащих (вместо 576 тыс. до революции).
Перепись 1923 года зафиксировала только в городах, без сельской
местности, 1836 тыс. служащих. Несмотря на частные сокращения,
их число с 1925 по 1928 год увеличилось с 1854,6 до 2230,2 тыс.
человек. Если до 1917 года в России на 167 млн. населения
приходилось менее 0,6 млн. государственных служащих, а в
Германии на 67,8 млн. населения -- 1,5 млн., то уже через
десять лет Германия по количеству их "на душу населения"
осталась далеко позади: к этому времени там в управлении было
занято 20 человек на 1000 человек населения, а в СССР-- 33.
Таким образом, занимая по этому показателю до революции
последнее место среди европейских стран, после нее наша страна
уверенно вышла на первое. Показательно, что уже в 1923 -- 1924
годах в государственном аппарате насчитывалось свыше 2000
наименований должностей вместо 600 до революции. Проблема
"сокращения госаппарата" постоянно поднималась в советское
время, но ни разу даже не приблизилась к решению, потому что в
социалистическом государстве она нерешаема в принципе. Наиболее
шумные кампании под лозунгами типа "Из канцелярии -- к станку!"
имели место в конце 50-х -- начале 60-х годов. Планы
простирались до того, чтобы переучивать служащих в рабочих и
направлять их в отдаленные районы. Но и роспуск ряда
министерств, перекройка органов управления и другие меры
принесли смехотворные результаты. В 1960 году по сравнению с
1958-м численность госаппарата сократилась на 6 -- 7 процентов,
но в 1963 году восстановилась, а со следующего года стала
уверенно расти, увеличившись к 1968 году на целую треть. И в
дальнейшем после каждого "сокращения" численность госаппарата
только еще больше возрастала. Ибо советский строй немыслим без
бюрократизации, это та основа, без которой он не мог
существовать, даже если бы примитивизм и ограниченность его
политического руководства на всех уровнях не заставляли искать
в ней спасения.
Качественный уровень дореволюционных специалистов был, в
общем, весьма высок, ибо система образования, сложившаяся в
России к тому времени, в тех ее звеньях, которые
непосредственно пополняли своими выпускниками наиболее
квалифицированную часть интеллектуального слоя (гимназии и
вузы), находилась на уровне лучших европейских образцов, а во
многом и превосходила их. Дореволюционные русские инженеры, в
частности, превосходили своих зарубежных коллег именно по
уровню общей культуры, ибо в то время в России на это обращали
серьезное внимание, не рассматривая инженерную специальность
как узкое "ремесло". Интеллектуальный слой, созданный
коммунистическим режимом и известный под термином "советская
интеллигенция", отличался в целом низким качественным уровнем.
Лишь в некоторых элитных своих звеньях (например, ученые точных
и естественных наук), менее подверженных идеологизации, где
частично сохранились традиции русской научной школы, или в
военно-технической сфере, от которой напрямую зависела судьба
режима, он мог сохранять некоторое число интеллектуалов
мирового уровня. Вся же масса рядовых членов этого слоя
оказывалась много ниже не только дореволюционных специалистов,
но и современных им иностранных. Основная часть советской
интеллигенции получила крайне поверхностное образование. В 20
-- 30-х годах получил даже распространение так называемый
"бригадный метод обучения", когда при успешном ответе одного
студента зачет ставился всей группе. Специалисты,
подготовленные подобным образом, да еще из лиц, имевших к
моменту поступления в вуз крайне низкий образовательный ценз,
не могли, естественно, идти ни в какое сравнение с
дореволюционными. К тому же система образования, сложившаяся и
функционировавшая при преобладающем влиянии идеологических
установок режима, давала своим воспитанникам в лучшем случае
лишь более или менее узкоспециальные навыки, необходимые для
исполнения профессиональных функций, да и то лишь в лучших
учебных заведениях (масса провинциальных вузов, профанируя и
фальсифицируя понятие высшего образования, была не способна и
на это). Общекультурный уровень, обеспечиваемый советской
системой образования, уровень гуманитарной культуры, был не
только ниже всякой критики, но являлся скорее величиной
отрицательной, ибо подлинна культура не только не
преподавалась, но заменялась "партийными дисциплинами".
Пополнение интеллектуального слоя продолжало получать крайне
скудное образование по предметам, формирующим уровень общей
культуры. В вузах естественно-технического профиля они вовсе
отсутствовали, а в вузах гуманитарных информативность курса
даже основных по специальности дисциплин была чрезвычайно мала,
в 2 -- 3 раза уступая даже уровню 40 -- 50-х годов, и
несопоставима с дореволюционной. Немногие носители старой
культуры совершенно растворились в этой массе полуграмотных
образованцев. Сформировавшаяся в 20-- 30-х годах
интеллигентская среда в качественном отношении продолжала как
бы воспроизводить себя в дальнейшем: качеством подготовленных
тогда специалистов был задан эталон на будущее. Образ типичного
советского инженера, врача и т. д. сложился тогда -- в
довоенный период. В 50 -- 60-е годы эти люди, заняв все
руководящие посты и полностью сменив на преподавательской
работе остатки дореволюционных специалистов, готовили себе
подобных и никаких других воспитать и не могли. Наконец, не
менее чем на треть советская интеллигенция состояла из лиц без
требуемого образования. До революции подобное явление не
оказывало существенного влияния на общий уровень
интеллектуального слоя, так как такие лица, как правило, не
отличались по уровню общей культуры от лиц, получивших
специальное образование (они были представителями одной и той
же среды и имели возможность приобщаться к ее культуре в
семье). Но советские "практики"-выдвиженцы вышли как раз из
низов общества и, не получив даже того скудного образования,
какое давали советские специальные учебные заведения,
представляли собой элемент, еще более понижающий общий уровень
советского интеллектуального слоя. Характерной чертой советской
действительности была прогрессирующая профанация
интеллектуального труда и образования как такового. В сферу
умственного труда включались профессии и занятия, едва ли
имеющие к нему отношение. Плодилась масса должностей, якобы
требующих замещения лицами с высшим и средним специальным
образованием, что порождало ложный "заказ" системе образования.
Идея "стирания существенных граней между физическим и
умственным трудом" реализовывалась в этом направлении вплоть до
того, что требующими такого образования стали объявляться чисто
рабочие профессии. Пожалуй, наиболее красноречивым
свидетельством деградации интеллектуального слоя в советский
период стало появление и расширение слоя так называемых
"рабочих-интеллигентов" -- лиц с высшим и средним специальным
образованием, занятых на рабочих должностях. Это уродливое
явление, порожденное извращенной системой зарплаты и огромным
перепроизводством специалистов (при том, что многие должности
ИТР, в том числе и действительно требующие высшего образования,
были заняты "практиками"), почиталось, однако, основным
достижением советской социальной политики. Именно в этом слое
виделось воплощение грядущей социальной однородности общества,
"живые зачатки слияния в исторической перспективе рабочего
класса и интеллигенции".
Важной особенностью интеллектуального слоя старой России
был его "дворянский" характер. В силу преимущественно
выслуженного характера российского высшего сословия оно в
большей степени, чем в других странах, совпадало с
интеллектуальным слоем (и далеко не только потому, что
поместное дворянство было самой образованной частью общества и
лица, профессионально занимающиеся умственным трудом, поначалу
происходили главным образом из этой среды). Фактически в России
интеллектуальный слой и был дворянством, то есть образовывал в
основном высшее сословие.
С начала XVIII века (в XVIII-- XIX веках возникло до 80--
90 процентов всех дворянских родов) считалось, что дворянство
как высшее сословие должно объединять лиц, проявивших себя на
разных поприщах и доказавших свои отличные от основной массы
населения дарования и способности (каковые они призваны
передать и своим потомкам). До 1845 года потомственное
дворянство приобреталось с первым же офицерским чином на
военной службе и с чином коллежского асессора (8 класс) на
гражданской (чины 14 -- 9 классов давали личное дворянство), а
также с награждением любым орденом. При этом образовательный
уровень являлся в силу связанных с ним льгот решающим фактором
карьеры. Так что почти каждый образованный человек любого
происхождения становился сначала личным, а затем и
потомственным дворянином, и сословные права дворянства
фактически были принадлежностью всего образованного слоя в
России.
Этот слой, таким образом, будучи самым разным по
происхождению, был до середины XIX века целиком дворянским по
сословной принадлежности. В дальнейшем, поскольку сеть учебных
заведений и число интеллигентских должностей быстро
увеличивались, дворянство по-прежнему в огромной степени
продолжало пополняться этим путем, хотя после повышения
требований дл получения дворянства (с 1845 года потомственное
дворянство приобреталось на военной службе с чином 8 класса
(майор), а на гражданской -- 5-го (статский советник), личное
-- военными чинами 14 -- 9 классов и гражданскими чинами 9 -- 6
классов; с 1856 года класс чинов, приносящих потомственное
дворянство, был поднят до 6-го (полковник) на военной службе и
до 4-го (действительный статский советник) на гражданской)
некоторая часть интеллектуального слоя оставалась за рамками
высшего сословия. Учитывая, что на рубеже XIX -- XX веков весь
интеллектуальный слой составлял 2 -- 3 процента населения, а
дворяне (в том числе и личные) -- 1,5 процента, большинство его
членов официально относились к высшему сословию (среди тех его
представителей, которые состояли на государственной службе, --
73 процента). В силу вышеназванных обстоятельств общественный
статус и престиж интеллектуального слоя были исключительно
высоки. Пожалуй, ни в одной европейской стране принадлежность к
числу лиц умственного труда (особенно это существенно для их
низших слоев) не доставляла индивиду столь отличного от
основной массы населения общественного положения. Хотя с
середины XIX века дворянский статус перестал играть
сколько-нибудь существенную роль в жизни человека, однако
психологически принадлежность к высшему сословию способствовала
духовной независимости интеллектуала, осознанию самоценности
своей личности. Представления недавних времен, когда
образованный человек отождествлялся с дворянином, как бы
накладывали отпечаток "благородства" на всю сферу умственного
труда.
Вступая в ряды "образованного сословия", человек
недворянского происхождения, даже если он не получал официально
прав дворянства (к началу XX века превратившихся в чисто
престижные), не мог не ощущать себя принадлежащим к "обществу",
"вышедшим в люди". И имел к тому все основания, ибо, как бы ни
была велика разница между университетским профессором и
сельским учителем, преуспевающим столичным адвокатом и скромным
провинциальным секретарем, свитским генералом и бедным
армейским офицером, все они вместе взятые принадлежали к слою,
составлявшему 2 -- 3 процента населения. Совершенно
закономерно, что любой интеллигент воспринимался в народе как
"барин", что отражало разницу между ним и подавляющим
большинством населения страны.
Принцип комплектования российского интеллектуального
элитного слоя соединял лучшие элементы европейской и восточной
традиций, сочетая принципы наследственного привилегированного
статуса образованного сословия и вхождения в его состав по
основаниям личных способностей и достоинств. Наряду с тем, что
абсолютное большинство членов интеллектуального слоя России
вошли в него путем собственных заслуг, их дети практически
всегда наследовали статус своих родителей, оставаясь в составе
этого слоя. К началу XX века 50 -- 60 процентов его членов были
выходцами из той же среды, но при этом, хотя, как уже
говорилось, от двух третей до трех четвертей их самих
относились к потомственному или личному дворянству, родители
большинства из них дворянского статуса не имели. Среди
гражданских служащих дворян по происхождению было 30,7
процента, среди офицеров -- 51,2 процента, среди учащихся
гимназий и реальных училищ -- 25,6 процента, среди студентов --
22,8 процента (на 1897 год). Ко времени революции -- еще
меньше. Таким образом, интеллектуальный слой в значительной
степени самовоспроизводился, сохраняя культурные традиции своей
среды. При этом влияние самой среды на попавших в нее
"неофитов" было настолько сильно, что уже в первом поколении,
как правило, нивелировало культурные различия между ними и
"наследственными" членами "образованного сословия". Поскольку
создание советской интеллигенции происходило под знаком борьбы
за "социальную однородность общества", коммунистический режим
целенаправленно формировал совершенно определенный социальный
состав интеллектуального слоя, придавая этому огромное, часто
самодовлеющее значение. В идеале (впредь до исчезновения этого
слоя как такового) желательно было иметь его полностью
"рабоче-крестьянским"-- так, чтобы каждое новое поколение
интеллигенции было бы интеллигенцией "в первом поколении". Но
более реальной была задача по крайней мере не допустить, чтобы
процент выходцев из интеллигенции в новом поколении
интеллектуального слоя превышал долю этого слоя в населении
страны. Задача регулирования социального состава интеллигенции
осуществлялась по нескольким направлениям.
Прежде всего проводилась политика прямого регулирования
социального состава учащихся с предоставлением льгот
"рабоче-крестьянскому молодняку" и ограничением права на
образование выходцам из интеллектуального слоя. Уже в 1918 году
был принят беспрецедентный закон о предоставлении права
поступления в вузы лицам любого уровня образования или даже
вовсе без образования, и под лозунгом "завоевания высшей школы"
началось массовое зачисление туда "рабочих от станка". В 1921
году был установлен "классовый принцип" приема в вузы с целью
резкого ограничения доли детей интеллигенции среди студентов.
Стали использоваться различные методы "командировок",
"направлений" и т. п. Выходцам из образованного слоя был
законодательно закрыт доступ не только в высшие учебные
заведения, но и в среднюю школу II ступени, чтобы они не могли
пополнять ряды даже низших групп интеллигенции. Лишь в порядке
исключения для детей особо доверенных специалистов выделялось
несколько процентов плана приема как представителям "трудовой
интеллигенции". Особенно усилился "классовый подход" в конце
20-х годов, в связи с известными политическими процессами над
интеллигенцией -- именно тогда, когда численность студентов
возросла особенно резко. Вступительные экзамены в вузах были
введены только в 1932 году. Формально "классовый принцип" был
отменен лишь в середине 30-х годов, когда выросло число
потенциальных абитуриентов "из интеллигенции" за счет детей
тех, кто сам в первые послереволюционные годы поступал в вуз по
разряду "пролетариев" и "выдвиженцев". Такие лица составляли
уже новую группу, отношение режима к которой было более
терпимым: считалось, что "потомственна советская интеллигенция"
-- дети тех, кто получил образование и вошел в состав
интеллектуального слоя благодаря установленному революцией
режиму, -- более лояльна и нет необходимости столь жестко ее
ограничивать в правах. Однако для рабочих и крестьян
по-прежнему сохранялось предпочтение. С точки зрения идеологии
режима, положение, при котором степень самовоспроизводства
интеллигенции поднималась хотя бы и за счет советской
образованной прослойки, было нетерпимо в принципе. И в 50-х
годах, когда такая тенденция начала проявляться, сделали
попытку вернуться к практике 20-х. В 1958 году было принято
положение о преимущественном зачислении в вузы так называемых
"производственников", или "стажников", -- лиц, проработавших на
производстве не менее двух лет, -- действовавшее весь период
хрущевского правления. Практически дело было поставлено таким
образом, что "стажники" зачислялись по мере подачи заявления,
экзамены для них были формальностью, поскольку их доля в плане
приема должна была составлять до 80 процентов. Это, однако,
вызвало такое катастрофическое падение уровня подготовки
специалистов, что советской власти пришлось отказаться от столь
быстрого прорыва к "стиранию граней между физическим и
умственным трудом". Тогда же по образцу 20-х годов были
возрождены рабфаки, и вплоть до последних лет существования
коммунистического режима сохранялась система негласных
преимуществ по признаку происхождения "из рабочих и крестьян" и
вполне гласных и очень весомых преимуществ
"производственникам", для которых существовал отдельный конкурс
на заранее выделенное число мест с несравненно более низким
проходным баллом, и выпускникам рабфаков, принимавшимся вовсе
без экзаменов. Эта практика поддерживалась идеологически в
печати, публицистике и научной литературе (излюбленным сюжетом
социологических исследований было изучение социального состава
студентов как фактора "становления социальной однородности
советского общества").
В результате мер, предпринятых советской властью, доля
студентов -- выходцев из образованных слоев, составлявшая
первые два-три года после революции еще свыше двух третей,
стала стремительно снижаться. Уже в 1923 году в приеме на
первый курс их было меньше половины. В конце 20-х-- начале 30-х
годов выходцев из интеллигенции среди студентов вузов
насчитывалось не более 20 -- 30 процентов (в ряде вузов,
особенно технических, -- иногда и менее 10 процентов), среди
учащихся техникумов-- 10-- 15 процентов. При этом на дневных
отделениях дол их была вдвое-втрое ниже, чем на вечерних и
заочных. В конце 30-х годов в силу упоминавшихся причин процент
выходцев из интеллектуального слоя повысился до 40 с небольшим,
в 40 -- 50-х годах составлял до 50 -- 60, но затем, с введением
новых льгот "производственникам" и "вторым рождением" рабфаков,
вновь упал до 40 -- 45 процентов и в 70-е годы обычно не
поднимался выше 50 процентов. Среди принятых на 1-й курс с
конца 60-х до конца 70-х годов доля выходцев из интеллигенции
упала почти на десять пунктов (с примерно 55 до примерно 45
процентов). Среди выпускников средних специальных учебных
заведений, замещавших основную массу должностей ИТР и других
массовых интеллигентских профессий, выходцев из интеллигенции
было в среднем не более 20 процентов.
В социопсихологическом и культурно-историческом плане в
составе интеллектуального слоя советского периода различаются
три группы: 1) остатки дореволюционного интеллектуального слоя
и их потомки -- носители соответствующих традиций, 2) советская
потомственная интеллигенция (дети и внуки лиц, вошедших в
состав интеллектуального слоя после революции) и 3) советская
интеллигенция первого поколения. Соотношением между ними во
многом определялся общий облик интеллектуального слоя на разных
этапах истории советского общества. Несмотря на все
предпринимаемые меры, советским властям не сразу удалось
выполнить намеченные задачи в сфере социального состава
интеллектуального слоя. Решающие усилия были предприняты в 20
-- 30-х годах. В 1929 году около 60 процентов всего
интеллектуального слоя еще составляли лица, относившиеся к нему
до революции, и их дети. Однако уже к концу 30-х годов доля
этой категории снизилась до 20 -- 25 процентов. Полностью
отстранить представителей старой интеллигенции было невозможно,
потому что для нужд государственного выживания требовался хотя
бы какой-то минимум по-настоящему образованных людей. Пришлось
допустить и некоторое пополнение нового поколения интеллигенции
из той же среды, кроме того, часть выходцев из старого
интеллектуального слоя смогла поступить в вузы, пробыв какое-то
время в качестве рабочих. Но потери, понесенные старым
культурным слоем страны в результате репрессий и эмиграции, так
и не смогли быть восполнены из своей среды за годы советской
власти даже по абсолютной численности. Доля этой группы
интеллигенции неуклонно снижалась и после войны не превышала 10
процентов всего слоя.
Вторая группа возникла в конце 30-х годов, но была еще
крайне немногочисленной, лишь в послевоенное время произошел ее
существенный рост (когда к профессиональной деятельности
приступило полностью все поколение родившихся в 20 -- 30-х
годах). К 60-м годам она составила 20 -- 25 процентов всей
интеллигенции. И не случайно именно на это время, когда
возраста поступления в вуз стало достигать поколение ее детей и
режим столкнулся с крайне неприятной дл себя перспективой
получить вскоре уже массовый слой интеллигентов в третьем
поколении (что противоречило всем его социологическим и
идеологическим установкам), приходится новая