Киселев Владимир. За гранью возможного

   - Где мы найдем такое место для базы? - задал вопрос Линке.
   Глаза Рабцевича, блеснув, сузились.
   - Хорошенько поищем - найдем. Мы - отдельная самостоятельная единица, имеем специальное задание, а потому должны действовать автономно. Увидев, что Линке собирается возразить, добавил: - Знаю, знаю, что скажешь. В Москве, мол, велели согласовывать свои действия с партийным подпольем, партизанскими штабами, но так это согласовывать...
   Обследовав карту квадрат за квадратом, перебрав все плюсы и минусы того или другого участка, внимание остановили на лесном массиве между деревнями Плесовичи и Гармовичи Жлобинского района.
   - А тебя не озадачивает, что кругом фашистские гарнизоны? - спросил Линке. - Смотри, они есть в Красном Береге, Радуше, Клинске, Паричах...
   - Я помню об этом, Карл, зато какие преимущества! - Указательный палец Рабцевича заскользил по карте. - Кругом болота, леса, реки... Все это позволит нам свободно выходить к Бобруйску, Осиповичам, Жлобину, Калинковичам, оседлать железные дороги. Действуя далеко от базы, собьем фашистов с толку - они нескоро догадаются, что искать нас надо не в местах диверсий. Согласен?
   Линке кивнул.
   Утром Рабцевич отправился в деревню. Надо было обговорить с Комаром вопросы снабжения продовольствием (хотя бы на первое время), а заодно и попрощаться с другом.
   Рабцевичу понравилось, что старшина на целый час раньше вернулся из дома. "Чувствуется, дорожит доверием", - подумал Рабцевич и сказал:
   - Будешь у меня хозяйственником.
   Процанов попытался было возразить, что не смыслит ничего в интендантских делах, хочет на задания ходить вместе со всеми, фашистов бить, да где там...
   - Ты что, думаешь, легко будет? Хозяйственник в таком подразделении, как наше, это ж самый главный человек! Людей надо одеть, обуть, накормить, на ночлег устроить. Да мало ли еще хлопот. А склады, сам понимаешь, у фашистов. И выходит, навоюешься вволю, пока что-нибудь добудешь. Первое время один действуй, потом, когда оглядимся маленько, притремся, помощников дам.
   Комара застали в штабе.
   - Уходим мы, Герасим, из этого района - не хотим у тебя хлеб отбивать.
   - Тебе виднее, - кивнул Комар, - но если что, знай - у тебя здесь верный товарищ.
   Рабцевич хитровато улыбнулся:
   - Даже другом боишься себя назвать.
   Комар хмыкнул.
   - Опять, бисов сын, придираешься? Говори прямо, что надо...
   Рабцевич рассказал о своих трудностях с продовольствием.
   Комар тряхнул головой, прищурился:
   - Ох, Маркович, фу ты, Игорь!.. - И засмеялся.
   Комар оказался щедрей, чем Рабцевич предполагал. На три подводы он погрузил пару мешков муки, мешок овса, десять мешков картошки, коровью тушу и бочку соленых огурцов.
   Возвратились в лес. Не торопясь собрались и к вечеру снялись с места.
   Тяжело было Рабцевичу уходить из родных краев. Здесь он родился, вырос, в гражданскую партизанил, после коллективизации работал в колхозе, отсюда добровольцем уехал в Испанию, сюда же через год возвратился израненный, с наградой...
   Не хотелось уходить, но дело требовало. Да и Центр, с которым наконец удалось связаться по рации соседнего партизанского отряда, согласился на перебазирование.
   Сорок с лишним километров пути преодолели за двое суток. В отличие от недавнего перехода чувствовали себя уверенно: бойцы из местных были проводниками. Трудной оказалась переправа через железную дорогу и реку Олу, но осилили ее за одну ночь. До цели добрались без единого выстрела.
   Остановились в урочище Волчий дуб. Место сразу понравилось: взгорок, на нем смешанный лес, ключевой ручей, а кругом, насколько хватал глаз, болота.
   Не мешкая принялись за строительство базы. Работали так, будто не было изнурительного ночного перехода. Да это и не удивительно: в отряде была молодежь - ребята крепкие, сильные, на дела горячие.
   Быстро, прямо-таки на глазах, среди вековых деревьев появились землянки, шалаши. Стало вроде бы теплей на душе: все равно что до родных хат добрались.
   Недолго здесь суждено было стоять отряду. Спустя два месяца фашисты блокировали район. Рабцевич, не вступая в бой с карателями, увел отряд в деревню Рожанов, что приютилась в междуречье Орессы и Птичи в партизанском крае. Но это было потом...
   После ужина Рабцевич и Линке сели на траву покурить. Между деревьями там и тут потрескивали небольшие костры, возле них сидели и лежали бойцы, вместе с которыми Рабцевич летел из Москвы, немного дальше - комаровцы, в стороне - бывшие военнопленные из Поболово, потом еще, еще и еще.
   Рабцевич смотрел на бойцов, и в глазах рябило от пестроты одежды. Уже второй год, как он вновь стал военным. За это время попривык к форме, даже сроднился с ней. Она невольно подтягивала и ко многому обязывала. Сейчас же все были одеты кто во что горазд. Одни - в гражданские пиджаки, рубашки, брюки, другие - в немецкие, итальянские френчи и только десантники - в красноармейской форме.
   "Не воинское подразделение, а маскарад", - подумал Рабцевич и вздохнул.
   - Тебя что-то тревожит? - спросил комиссар.
   - Да понимаешь, - Рабцевич глазами показал на костры, - выходит, каждая группа у нас сама по себе, не вижу я в них пока единого целого.
   Линке улыбнулся.
   - Странно, но и я об этом думаю. - Из нагрудного кармана он достал листок. - Посмотри, у Комара взял.
   Это была партизанская присяга. Рабцевич прочитал, пожал плечами:
   - Как тебя понимать?
   - А просто, принять ее надо, она и объединит, сплотит бойцов...
   Рабцевич закурил, сощурился, точно дым от самокрутки попал в глаза.
   - Так она ж партизанская, а у нас подразделение специальное, надо, чтоб в присяге это чувствовалось.
   - Тогда давай напишем свой текст.
   Они спустились в землянку, и каждый написал свой текст, потом поспорили, переписали, сократили, и в конце концов присяга была готова.
   Утром Рабцевич объявил, что перед обедом состоится общее построение отряда, будут принимать присягу. Взгляд его задержался на бойце из местных, который стоял как раз напротив. Вид у него был неприглядный: волосы не чесаны, рубашка расстегнута, на пиджаке ни одной пуговицы.
   Боец перехватил взгляд командира, покраснел и торопливо стал приводить себя в порядок: застегнул рубашку, одернул пиджак.
   Рабцевич ознакомил всех с текстом присяги.
   И началось: засуетились, забегали бойцы...
   У Линке был кожаный кошелек с множеством отделений, в которых хранилось все для сапожно-портновского дела - от набора иголок, моточков ниток разного цвета, пуговиц до шила и ножниц. Комиссар невольно стал центром всеобщего внимания. То и дело слышалось:
   - Товарищ Карл, дайте, пожалуйста.
   - У вас не будет черной нитки?
   - Мне бы пуговицу для гимнастерки, вчера потерял, не одолжите?
   - Будьте добры, шильце.
   Линке с улыбкой раздавал свои запасы. Чувствовалось, это доставляло ему удовольствие.
   Рабцевич, молча наблюдавший за суетой возле комиссара, не выдержал:
   - Карл, ты же не нянька. У каждого бойца должны быть нитка, иголка, запасная пуговица.
   Линке улыбнулся.
   - Привыкнут, освоятся - все будет.
   В два часа дня объявили сбор на полянке.
   За столом из грубо отесанных досок разместились Рабцевич, Линке, Змушко. Остальные расселись кто где: на подвернувшемся чурбаке, лапнике, прямо на траве. Рабцевич не без удовольствия отметил нарядно-торжественный вид бойцов. Все постриглись, побрились, некоторые умудрились даже погладить рубашки, гимнастерки, брюки.
   "Что касается стирки, ясно, - подумал командир, - вода под боком, но как погладились? - Вспомнил Процанова, строгавшего скалку... - Старинный метод использовали..." Рабцевич встретился взглядом с бойцом, вид которого ему не понравился утром. Тоже аккуратно причесан, пиджак застегнут на все пуговицы - деревянные, обожженные.
   Рабцевич поднялся, в широкоплечей крепкой фигуре чувствовалась сила, уверенность.
   - Товарищи бойцы! - раздался его твердый, властный голос. Этим обращением Рабцевич хотел подчеркнуть, что отныне здесь нет партизан из местных, военнопленных, десантников из Центра, есть только бойцы спецотряда. - Для принятия присяги встать!
   Все замерли по стойке "смирно". Рабцевич достал листок с текстом присяги, положил перед собой и, не глядя в него, произнес взволнованно:
   - Я, боец отряда "Храбрецы", торжественно клянусь быть преданным нашей великой Родине.
   Все на полянке вздохнули и потом, разделяя каждое слово, повторили сказанное командиром.
   Рабцевич видел, как менялись лица бойцов. Вначале на некоторых были улыбки, рассеянность, но потом, особенно после слов: "Если я нарушу эту мою торжественную клятву, пусть меня постигнет суровая кара советского закона, презрение товарищей", - они посуровели.
   Рабцевич мельком глянул на Линке. Увидел огромные горящие глаза. Комиссар клялся вместе со всеми.
   Наступила тишина, но еще некоторое время все находились во власти торжественных слов присяги.
   Рабцевич перевел дух.
   - Теперь, товарищи, каждый должен подойти и расписаться.
   К столу по очереди подходили бойцы. Как же они все изменились! Те же люди - и не те: теперь их накрепко связала кровная клятва.
   После подписания присяги Рабцевич объявил, что в отряде создаются две разведывательно-диверсионные группы и штаб. Первую группу возглавит Михаил Пикунов. Он должен уйти под Бобруйск и там начать действовать. Командиром второй группы назначался Григорий Игнатов (его все знали как Аркадия). Районом действия разведгруппы должны были стать окрестности города Жлобина.
   Михаил Пикунов и Григорий Игнатов дружили. А внешне да и по характеру ни в чем не походили друг на друга. Пикунов - коренастый, крепкий, острый на язык весельчак. Игнатов - худой, угрюмо-молчаливый. Пикунов из подмосковного поселка Немчиновка, Игнатов - из города Алексин, что под Тулой. Встретились они в одной из рот мотострелкового полка, стоявшего под Львовом в сороковом году. Полк тогда вел борьбу с вооруженными бандами буржуазных националистов, обосновавшихся в лесах Западной Украины. Вместе с Игнатовым и Пикуновым служил и Михаил Шагаев, родом из подмосковного поселка Усово. Когда началась Великая Отечественная война, они втроем участвовали в боях за Львов, Киев, потом все вместе попали на курсы минеров в Воронеж, а оттуда к Игорю.
   ...Итак, при штабе остались Рабцевич, Линке, Змушко и несколько бойцов из местных. Змушко, как начальник разведки, должен был тщательно обследовать окрестности, чтобы наладить связь отряда с населением.
   В группу Игнатова вместе с Росликом, Шагаевым, Пантолоновым, Жавнеровичем, прилетевшими из Москвы, вошли местные Таранчук, Шинкевич, Кожич и Дашковский.
   В группу Пикунова вместе с десантниками Шахно, Синкевичем, Пархоменко и Громыко вошли Храпов, Капельян, Царьков, Шевчук, Герасимович и Козлов.
   - На первых порах, - продолжал Рабцевич, - группам необходимо освоиться, взять под наблюдение железные и шоссейные дороги, чтобы мы знали о каждом вражеском составе, о любой машине, идущей в сторону фронта. В бой с фашистами пока не вступать...
   И только он это сказал - среди бойцов послышался недовольный шепоток.
   Рабцевич замолчал, остановил взгляд на командире первой группы.
   Пикунов поднялся, вытянулся.
   - Мы тут, товарищ командир, говорим, что нам сейчас надо бы не только связь с местным населением налаживать, за дорогами наблюдать, но и фашистов громить, мы же для этого посланы...
   - То, что я сейчас сказал, - приказ, - резко проговорил Рабцевич. И, сделав паузу, добавил: - Чтобы умело и наверняка бить врага, надо прежде хорошо изучить его. Осмотримся, тогда и начнем бить, чтобы каждый фашист чувствовал себя приговоренным к смерти.
   Били, бьем и бить будем
   Спустя некоторое время Змушко доложил, что группы справились с поставленной задачей. Рабцевич вызвал командиров.
   Первым явился Игнатов.
   - Докладывай, Аркадий! - Сев за стол, Рабцевич приготовился слушать. А слушать он умел, давно взял за правило не перебивать человека, дать ему возможность высказаться.
   Скуп на слова был Игнатов, он коротко доложил, где стоят вражеские гарнизоны, их количественный состав, как вооружены. Игнатов установил связь с рабочим ремонтной бригады станции Красный Берег и теперь регулярно получал сведения об охране фашистами участка железной дороги Жлобин Бобруйск.
   Выслушав Игнатова, Рабцевич не без удовольствия сказал:
   - Что ж, Аркадий, хорошо. - И улыбнулся.
   Бойцы отряда уже привыкли к суровости, угрюмости командира. Казалось, легче отыскать летом снег в Белоруссии, чем увидеть его улыбающимся. И поэтому, когда улыбка вдруг появилась на его полном лице, Игнатов озадачился: "К чему бы это?"
   - По докладу вижу, - сказал Рабцевич, - пора переходить к более решительным действиям. Подбери удобное место и организуй диверсию, но действуй с умом.
   - Слушаюсь.
   Игнатов уже было собрался попросить разрешение выйти, как к нему подошел Линке:
   - Ну что, Аркадий, теперь по-настоящему начнем громить фашистов! Только зря не рискуй, поосмотрительней будь.
   - Постараюсь, - сказал Игнатов, - а как же иначе.
   Нравился Аркадию комиссар. Они сразу, еще при формировании в Москве, нашли общий язык. Часто и подолгу беседовали. Здесь, в тылу врага, вместе ходили в первую разведку под деревней Столпище, потом на диверсию. Игнатов знал о жизни Линке в бедной немецкой семье в небольшом городке Герсдорфе, в бывшей Австро-Венгрии. Карл рано начал трудиться: был на фабрике чернорабочим, потом ткачом. В пятнадцать лет его приняли в австрийский союз социалистической молодежи. Вскоре за участие в стачках Линке уволили с фабрики. Он переехал в Германию. С головой окунулся в революционное движение. Стачки, демонстрации, аресты, тюрьмы - вот его жизнь. В тысяча девятьсот двадцать четвертом году Линке возвращается на родину. Вступает в Коммунистическую партию Чехословакии, становится одним из руководителей стачечной борьбы. Реакция преследует его. В тысяча девятьсот тридцатом Линке по решению ЦК КП Чехословакии с семьей (женой и сыном) переезжает в Советский Союз. В Москве несколько лет трудится на трикотажной фабрике, в тридцать седьмом году его переводят в Исполнительный Комитет Коминтерна, после он работает в Главном управлении текстильной промышленности. Начинается война, и Карл Карлович вместе с девятнадцатилетним сыном комсомольцем Гейнцем обороняет Москву в суровую зиму сорок первого года. В апреле сорок второго года сын в составе чекистской группы "Местные" вылетает в тыл врага, а спустя два месяца вылетает на задание и сам Карл.
   Игнатов ценил в комиссаре доброту к людям. Общительностью, сердечностью Линке как бы дополнял сдержанного Рабцевича.
   За Игнатовым захлопнулась дверь.
   Молча стояли командир и комиссар. Трудно провожать людей на задание, тем более в тылу врага. Кто знает, что может выпасть на долю уходящих...
   - Все будет хорошо, - глянув на командира, ободряюще сказал Линке.
   - Не сомневаюсь в этом, - ответил Рабцевич. - Я знал, кого беру с собой. - И тут же тише добавил: - Все будет как положено.
   Группу Игнатова вел Иван Дашковский, хорошо знавший местность. К железной дороге вышли недалеко от деревни Коврин. К полотну сразу подходить не решились. Дорога на этом участке раньше не охранялась. Однако последний раз бойцы группы были здесь сутки назад, с тех пор многое могло измениться.
   Чтобы понаблюдать за обстановкой, прилегли в придорожных кустах.
   Стояла темная осенняя ночь, тучи низко повисли над землей, пряча от людских глаз все вокруг. Дождя не было, но воздух казался тяжелым, влажным.
   Подрывники тихо лежали на сырой траве. Глаза скоро привыкли, присмотрелись, и мрак отступил. Увидели пустынную насыпь, рельсы... Кругом тихо, холодно, а бойцам жарко от нетерпеливого ожидания.
   "Идет!" Игнатов уловил еле заметное подрагивание почвы. А скоро со стороны станции Телуша донесся шум идущего поезда.
   "Можно ставить", - решил Игнатов и, рывком вскочив на ноги, вместе с Шагаевым кинулся к насыпи.
   Остальные бойцы с трех сторон заняли оборону.
   Игнатов и Шагаев финскими ножами, словно саперными лопатами, врезались в гравий и вырыли ямку. Сколько таких ямок они понаделали, занимаясь на курсах в Воронеже! Дело привычное. Сложнее установить мину.
   Игнатов ввинтил детонатор, аккуратно присыпал мину гравием, чтобы не заметили ни обходчик, ни патруль. Поднялись и, отбежав к своим, залегли. Пошел дождь - мелкий, противный.
   Решили зря не мокнуть, возвращаться на базу. Впереди по-прежнему шагал Дашковский - вел бойцов другой дорогой. С первых дней пребывания в тылу врага Игнатов взял за правило два раза по одной стежке не ходить, чтобы не напороться на карателей.
   Поднялись на пригорок, невдалеке в поле увидели огонек костра. Возле него находились люди, кони.
   - Да гэта хлопцы в ночном, - догадался Дашковский.
   Подошли. У пылающего костра лежали, сидели мальчишки в ватниках. Чуть поодаль, похрупывая сочной травой, паслись три лошаденки.
   Увидев бойцов, мальчишки испуганно вытаращили глаза - верно, приняли их за полицаев...
   На железной дороге между тем нарастал шум приближающегося поезда. Минута, другая - и взрыв. Вспыхнуло небо, послышались новые взрывы, затрещали автоматные и пулеметные очереди.
   - Ура! - вскочив, что есть силы закричал белобрысый парнишка и запустил в темноту шапку-ушанку. - Наши бомбят, на-а... - И осекся, уставившись испуганно-радостно на подрывников.
   - Ну что, хлопцы, притихли? - не выдержал Игнатов. - Свои мы... - Он шагнул к костру, и мальчишки увидели звездочку на пилотке.
   - Неужели десантники? - словно не верил своим глазам парнишка.
   - Они самые.
   ...Дашковский и Шагаев, посланные утром в разведку на место диверсии, установили, что ночью подорвался состав с живой силой противника...
   Гитлеровцы подогнали к месту взрыва санитарный поезд и почти сутки грузили в него убитых и раненых.
   Еще раз проверив результаты диверсии, Рабцевич послал в Центр радиограмму:
   "8 сентября 1942 года в 23 часа 55 минут на перегоне между станциями Красный Берег - Телуша группой Игнатова пущен под откос эшелон противника, который следовал в сторону Жлобина".
   Через неделю на базу пришел посыльный от Пикунова. Он принес донесение о подрыве вражеского состава с продовольствием и техникой.
   - Вот это отлично, - прочитав донесение, сказал Рабцевич. - У нас жертв нет. Да и противник почувствовал наше присутствие.
   Он стал просматривать номер фашистской бобруйской газеты "Новый путь", которую также передал посыльный. Внимание привлекла небольшая заметка, в которой фашисты сетовали на то, что "бандиты из леса" - так они именовали партизан - ведут борьбу не по правилам. В этой заметке упоминался состав, который подорвала группа Игнатова. Гитлеровцы писали, что это был санитарный поезд.
   - Как тебе нравится, Карл, брехня фашистская? - обратился Рабцевич к Линке. - Выходит, они на фронт гнали состав с ранеными...
   Линке, прочитав, усмехнулся:
   - А чего тут удивляться, фашисты еще ни разу не говорили правду!
   Крепкие корни
   Был поздний осенний вечер. В штабной землянке шло совещание. В помещении было всего трое - Рабцевич, Линке и Змушко. На столе стояла коптилка. Рыжевато-коричневое с черной бахромой пламя отбрасывало на бревенчатые стены колеблющиеся, ломаные тени.
   Змушко доложил добытые разведданные. Пикунов и Игнатов подобрали среди местного населения надежных людей, которые не только информируют о всех передвижениях противника, но и отправляются в качестве проводников на диверсии, потом устанавливают размеры нанесенного фашистам урона. Змушко побывал в родных местах, рассказал о земляках, готовых помогать отряду.
   - Спасибо за информацию, - сказал Рабцевич, когда начальник разведки закончил доклад.
   Командир достал топографическую карту, расстелил на столе.
   - Вот зона действия нашего отряда: Осиповичи, Бобруйск, Жлобин. В каждом из этих городов крупный железнодорожный узел. Вот сюда теперь и должно быть нацелено наше внимание. Твоя задача - помочь группам установить связь с патриотами на этих узлах. Потом займешься Калинковичами. Ясно?
   Змушко кивнул.
   - Еще раз прошу тебя, предупреди командиров групп, всех, кто работает со связными: быть как можно осторожней.
   То, как важна конспирация в работе со связными, Рабцевич хорошо познал на собственном опыте. Еще с гражданской он помнил, что бывает, когда оккупанты пронюхивают о связях с партизанами.
   Зимой восемнадцатого года белопольский генерал Довбор-Мусницкий поднял мятеж. Его корпус легионеров, созданный еще Временным правительством, занял Могилевскую губернию. Последовали грабежи, насилия... Рабцевич вместе с Кириллом Орловским и Константином Русановым организовали партизанский отряд, чтобы бороться с белополяками. Бойцом отряда был и брат Александра Марковича - Михаил.
   Оккупанты проведали, что в партизанском отряде, который встал на их пути, словно кость в горле, воюют два брата Рабцевича. Белополяки схватили их отца и бросили в бобруйскую тюрьму. Они требовали выдачи сыновей. Марк Евстафьевич мужественно перенес жестокие пытки. Но после тюремных застенков так и не поднялся...
   - Товарищ Игорь, - сказал Змушко, - я уже говорил вам, что на конспирацию всегда обращаю особое внимание.
   - Да, да, знаю. И все-таки...
   С полянки послышалась песня. Рабцевич вышел из-за стола, открыл тяжелую бревенчатую дверь. В землянку потянуло дымком.
   - Хо... картошку пекут! - радостно потирая руки, воскликнул Линке. Сейчас полакомимся!
   Вышли из землянки. Бойцы у костров приглашали:
   - Товарищи, к нам идите!..
   У Рабцевича, Линке, Змушко, на заботливо постланном возле ближнего костра лапнике, появились дымящиеся картошины.
   - А что же петь перестали? - спросил Рабцевич. - Не годится так. - Он поискал глазами Храпова. - Запевай, Сергей, мы поможем, только вот с угощением разделаемся.
   Храпов тихо запел. Голос у него был сочный, чистый. Пел он свободно, без напряжения, как поет только одаренный человек. Что там печеная картошка, все забыли про нее. Даже деревья, плотно обступившие полянку, казалось, замерли. Волшебно звучал в ночи голос. Тихо потрескивали сучья в костре, но эти звуки не мешали песне, вплетались в слова, придавая им особую романтичность.
   Рано утром Змушко ушел вместе с группой Пикунова. Он решил начать штурм железнодорожных узлов с Осиповичей. Однако проникнуть туда оказалось нелегко. Сильно укрепили фашисты Осиповичи. Все подступы были закрыты. Змушко, Пикунов и его заместитель Шевчук решили хитростью взломать фашистский заслон. Стали искать надежных людей близ города. Установили связь с Константином Яковлевичем Берсеневым - учителем из деревни Корытное. Он, в свою очередь, - со своими знакомыми, живущими под Осиповичами, а после и в самом городе. Так постепенно, шаг за шагом, они пробирались к намеченной цели. Несколько дней ушло на поиски, и наконец вышли на электромонтера железнодорожной электроподстанции Федора Андреевича Крыловича.
   Первый разговор с Крыловичем (как, впрочем, и вся последующая работа с этим энергичным человеком) был не из легких. Узнав, кто перед ним, Крылович тут же попросился в отряд. Дело обычное: все, с кем приходилось говорить, просили о том же.
   Комсомольцу Крыловичу было двадцать шесть лет. Еще в начале войны он попытался уйти на фронт, но его, как железнодорожника, у которого была бронь, не взяли. Потом пришли фашисты. Они принудили его вернуться на подстанцию. Тогда Крылович сколотил подпольную группу. Комсомольцы добыли приемник, стали слушать Москву, распространять листовки, по возможности портить оборудование. Однако этого Крыловичу было мало. Он мечтал громить фашистов с оружием в руках. И вот он встретился с чекистами...
   Змушко было нелегко убедить Крыловича, что гораздо больше пользы он принесет отряду, работая на подстанции.
   С тех пор Центр стал регулярно получать сообщения о движении фашистских составов через Осиповичи.
   Впоследствии связь с Крыловичем предложили осуществлять Шевчуку. Непростым делом оказалась работа с ним. Горячий, эмоциональный по натуре, Крылович при каждой встрече требовал одно - взрывчатку. Пойти на это Шевчук и Рабцевич не могли. В отряде не было малогабаритных магнитных мин со взрывателями замедленного действия, обычное же минное устройство, которое использовали при подрыве железнодорожных путей, трудно было не только незаметно заложить, но и взорвать в нужный момент.
   На последнюю встречу Крылович пришел особенно возбужденный.
   - Принесли взрывчатку? - едва увидев Шевчука, спросил он.
   Вместо ответа Шевчук протянул кисет. Сам он не курил, но, когда выходил на связь, прихватывал на всякий случай табак.
   - Вы не уклоняйтесь, а скажите прямо, - отстранив руку, сказал Крылович, - когда я смогу уничтожать фашистов? Стар и млад воюют, а я?!
   - Да ты, горячая голова, не кипятись, - урезонивал Шевчук. - Обещаю принести мины в следующий раз. Товарищ Игорь на последнем совещании командиров групп, их заместителей говорил, что Москва вот-вот пришлет специальные мины, предназначенные для диверсий.
   - Надоело ждать! - не в силах сдержаться, выкрикнул Крылович. - Не принесете мины, сам добуду взрывчатку, кстати, мне обещали надежные люди.
   Эти слова не на шутку встревожили Шевчука: самостоятельный поиск и добыча взрывчатки могли привести к провалу Крыловича, других подпольщиков. Надо было остановить Федора. Шевчук вынул газету "Правда", протянул ему.