Страница:
«В разных местах все еще продолжались перестрелки. Мы слышали стрельбу и были вынуждены часто останавливаться, пока она не стихала. В этих удаленных местах солдаты не знали, что война закончилась. Часто встречались взорванные мосты, а дороги были так повреждены, что нам, с трудом преодолев не одну милю, приходилось возвращаться назад и искать другой путь… На своем пути мы пережили много горестей. Однажды мы шли по совершенно пустынной широкой дороге. Увидев большой щит с надписью по-русски, прошли дальше, не чувствуя себя в полной безопасности. Вдруг нам кто-то что-то прокричал. Мы никого не увидели, но потом мимо моего уха просвистела пуля и задела мой воротник. Мы поняли, что эта дорога не для нас, повернули назад и вынуждены были сделать обход в несколько миль, чтобы попасть туда, куда мы хотели».
Опустошение, с которым они столкнулись в пути, наводило на мысль о недавнем применении силы, как в ходе самой войны, так и со стороны русских войск.
«В лесу валялись диваны, перины, матрасы и подушки, часто разорванные или вспоротые, повсюду перья, даже на деревьях. Детские коляски, стеклянные банки с консервированными фруктами, даже мотоциклы, пишущие машинки, машины, телеги, куски мыла, куча перочинных ножей и новые ботинки из магазина… Мы также видели мертвых лошадей, некоторые выглядели и пахли просто ужасно…»
И наконец, по дороге шли другие перемещенные лица, которые представляли такую же потенциальную опасность для пожилой немецкой четы, как и русские солдаты.
«Много людей всех национальностей шли нам навстречу. В большинстве своем это были те, кто принудительно работал в Германии, люди, возвращавшиеся на родину. Многие с малолетними детьми, и они брали без спросу все, что хотели, – кухонную посуду, лошадей и телеги у фермеров; иногда к такой телеге была сзади привязана корова. Они были похожи на дикарей…»
У супругов Друм было по крайней мере одно преимущество: они могли постучать в крестьянский дом и попросить помощи у своих соотечественников. Большинство этих «дикарей» выбора не имело: они могли только воровать у местного населения. Они тут были нежеланными гостями и, во всяком случае, после нескольких лет жестокого обращения со стороны немцев не были склонны доверять немцам вообще.
Двадцатилетняя полька Марылька Оссовска была одной из таких несчастных. К апрелю 1945 г. она провела в Освенциме, Равенсбрюке и Бухенвальде два года, ей в конце концов удалось избежать «марша смерти» в Чехословакию. Увидев своими глазами жестокость советских солдат-освободителей, она вместе с группой других бывших заключенных решила, что им будет безопаснее идти навстречу американским войскам. Ее тоже потрясло количество людей на дорогах.
«В 1945 г. Германия представляла собой один огромный муравейник. Все пришло в движение. Так выглядели восточные территории Германии. Немцы спасались от русских. По дорогам шли военнопленные. И были мы – не так много, но все же… Поистине невероятно: дорога кишела людьми, вся шевелилась».
Она и двое ее подружек присоединились к трем рабочим-французам, двум английским военнопленным и американскому солдату-негру. Вместе они направились к реке Мульде, в то время границе между русской и американской зонами. По пути они выпрашивали еду у местных немецких крестьян или запугивали их, чтобы те дали им что-нибудь поесть. Присутствие чернокожего человека, безусловно, помогало им: американец, который обычно был сдержан в присутствии Марыльки, намеренно подыгрывал расовым предрассудкам немцев: он раздевался догола и танцевал перед ними, как дикарь, зажав в зубах нож. Видя это, испуганные домохозяйки были только рады дать им корзинки с едой и избавиться от них. Тогда он одевался и продолжал путь, как обычно.
В саксонском городе Риза, расположенном приблизительно на полпути между Дрезденом и Лейпцигом, Марылька и две ее подружки обманом заставили русских дать им транспортное средство. Они встретили двух скучавших солдат, охранявших склад с сотнями захваченных велосипедов, и немедленно включили свое обаяние. «Как вам, должно быть, одиноко! – говорили они. – Мы можем составить вам компанию. И мы знаем, где взять шнапс!» Обрадованные караульные дали им три велосипеда, чтобы те могли поехать и привезти этот вымышленный шнапс, но больше никогда их не увидели.
После шести дней езды на велосипедах группа в конце концов добралась до Лейпцига, находившегося в американской зоне, где девушек посадили в грузовик и отвезли в лагерь в Нордхайме под Ганновером. Оттуда Марылька на попутных машинах доехала до Италии и, наконец, в конце 1946 г. попала в Великобританию. Она не возвращалась в Польшу еще в течение пятнадцати лет.
Эти немногочисленные истории можно умножить в сотни тысяч раз, чтобы дать моментальное представление о том хаосе, который царил на дорогах Европы весной 1945 г. Толпы беженцев, говоривших на двадцати разных языках, вынуждены были передвигаться по разбомбленным, заминированным или не ремонтировавшимся на протяжении шести лет войны дорогам. Они собирались в городах, совершенно разрушенных авиацией союзников и неспособных предоставить жилье даже местному населению, не говоря уже об огромном притоке приезжих. То, что различные военные администрации и гуманитарные организации сумели собрать большую часть этих людей, накормить, одеть, найти пропавших родственников и вернуть большинство из них на родину в течение последующих шести месяцев, – это не что иное, как чудо.
Однако быстрый процесс репатриации не мог устранить ущерб, нанесенный войной. Перемещения людских масс из-за войны оказали сильное воздействие на психологию жителей Европы. На индивидуальном уровне это была травма не только для перемещенных, но и для тех, кто остался и прожил годы, не зная, что случилось с близкими. На общественном уровне это тоже было разрушительно: принудительный призыв в армию всех молодых людей лишил население городов и сел главных кормильцев и поставил перед угрозой голодной смерти. Именно на общественном уровне перемещения людей по причине войны имели, наверное, самое большое значение. Привычная мысль об истреблении целых пластов населения стала поводом для более масштабных послевоенных перемещений населения. Общеевропейская программа изгнания целых этнических групп, которая развернулась после войны, стала возможной только благодаря тому, что концепция стабильных групп населения, неизменных на протяжении поколений, была уничтожена раз и навсегда. Население Европы уже не было установившейся константой. Теперь оно было нестабильным, непостоянным – мигрирующим.
Глава 4
Глава 5
Опустошение, с которым они столкнулись в пути, наводило на мысль о недавнем применении силы, как в ходе самой войны, так и со стороны русских войск.
«В лесу валялись диваны, перины, матрасы и подушки, часто разорванные или вспоротые, повсюду перья, даже на деревьях. Детские коляски, стеклянные банки с консервированными фруктами, даже мотоциклы, пишущие машинки, машины, телеги, куски мыла, куча перочинных ножей и новые ботинки из магазина… Мы также видели мертвых лошадей, некоторые выглядели и пахли просто ужасно…»
И наконец, по дороге шли другие перемещенные лица, которые представляли такую же потенциальную опасность для пожилой немецкой четы, как и русские солдаты.
«Много людей всех национальностей шли нам навстречу. В большинстве своем это были те, кто принудительно работал в Германии, люди, возвращавшиеся на родину. Многие с малолетними детьми, и они брали без спросу все, что хотели, – кухонную посуду, лошадей и телеги у фермеров; иногда к такой телеге была сзади привязана корова. Они были похожи на дикарей…»
У супругов Друм было по крайней мере одно преимущество: они могли постучать в крестьянский дом и попросить помощи у своих соотечественников. Большинство этих «дикарей» выбора не имело: они могли только воровать у местного населения. Они тут были нежеланными гостями и, во всяком случае, после нескольких лет жестокого обращения со стороны немцев не были склонны доверять немцам вообще.
Двадцатилетняя полька Марылька Оссовска была одной из таких несчастных. К апрелю 1945 г. она провела в Освенциме, Равенсбрюке и Бухенвальде два года, ей в конце концов удалось избежать «марша смерти» в Чехословакию. Увидев своими глазами жестокость советских солдат-освободителей, она вместе с группой других бывших заключенных решила, что им будет безопаснее идти навстречу американским войскам. Ее тоже потрясло количество людей на дорогах.
«В 1945 г. Германия представляла собой один огромный муравейник. Все пришло в движение. Так выглядели восточные территории Германии. Немцы спасались от русских. По дорогам шли военнопленные. И были мы – не так много, но все же… Поистине невероятно: дорога кишела людьми, вся шевелилась».
Она и двое ее подружек присоединились к трем рабочим-французам, двум английским военнопленным и американскому солдату-негру. Вместе они направились к реке Мульде, в то время границе между русской и американской зонами. По пути они выпрашивали еду у местных немецких крестьян или запугивали их, чтобы те дали им что-нибудь поесть. Присутствие чернокожего человека, безусловно, помогало им: американец, который обычно был сдержан в присутствии Марыльки, намеренно подыгрывал расовым предрассудкам немцев: он раздевался догола и танцевал перед ними, как дикарь, зажав в зубах нож. Видя это, испуганные домохозяйки были только рады дать им корзинки с едой и избавиться от них. Тогда он одевался и продолжал путь, как обычно.
В саксонском городе Риза, расположенном приблизительно на полпути между Дрезденом и Лейпцигом, Марылька и две ее подружки обманом заставили русских дать им транспортное средство. Они встретили двух скучавших солдат, охранявших склад с сотнями захваченных велосипедов, и немедленно включили свое обаяние. «Как вам, должно быть, одиноко! – говорили они. – Мы можем составить вам компанию. И мы знаем, где взять шнапс!» Обрадованные караульные дали им три велосипеда, чтобы те могли поехать и привезти этот вымышленный шнапс, но больше никогда их не увидели.
После шести дней езды на велосипедах группа в конце концов добралась до Лейпцига, находившегося в американской зоне, где девушек посадили в грузовик и отвезли в лагерь в Нордхайме под Ганновером. Оттуда Марылька на попутных машинах доехала до Италии и, наконец, в конце 1946 г. попала в Великобританию. Она не возвращалась в Польшу еще в течение пятнадцати лет.
Эти немногочисленные истории можно умножить в сотни тысяч раз, чтобы дать моментальное представление о том хаосе, который царил на дорогах Европы весной 1945 г. Толпы беженцев, говоривших на двадцати разных языках, вынуждены были передвигаться по разбомбленным, заминированным или не ремонтировавшимся на протяжении шести лет войны дорогам. Они собирались в городах, совершенно разрушенных авиацией союзников и неспособных предоставить жилье даже местному населению, не говоря уже об огромном притоке приезжих. То, что различные военные администрации и гуманитарные организации сумели собрать большую часть этих людей, накормить, одеть, найти пропавших родственников и вернуть большинство из них на родину в течение последующих шести месяцев, – это не что иное, как чудо.
Однако быстрый процесс репатриации не мог устранить ущерб, нанесенный войной. Перемещения людских масс из-за войны оказали сильное воздействие на психологию жителей Европы. На индивидуальном уровне это была травма не только для перемещенных, но и для тех, кто остался и прожил годы, не зная, что случилось с близкими. На общественном уровне это тоже было разрушительно: принудительный призыв в армию всех молодых людей лишил население городов и сел главных кормильцев и поставил перед угрозой голодной смерти. Именно на общественном уровне перемещения людей по причине войны имели, наверное, самое большое значение. Привычная мысль об истреблении целых пластов населения стала поводом для более масштабных послевоенных перемещений населения. Общеевропейская программа изгнания целых этнических групп, которая развернулась после войны, стала возможной только благодаря тому, что концепция стабильных групп населения, неизменных на протяжении поколений, была уничтожена раз и навсегда. Население Европы уже не было установившейся константой. Теперь оно было нестабильным, непостоянным – мигрирующим.
Глава 4
ГОЛОД
Одним из немногих факторов, объединявших Европу во время войны, был повсеместный голод. Международная торговля продуктами питания нарушилась почти сразу же, как только разразилась война, и совершенно прекратилась, когда континент охватили военные блокады. Первыми исчезли импортные фрукты. В Великобритании люди попытались отнестись к этому благодушно. В витринах зеленных лавок начали появляться объявления «Бананов нет», а художественный фильм «Нас любят миллионы» 1943 г. начался с ироничного экранного определения апельсина – вероятно, для тех, кто не мог вспомнить, как он выглядит. На континенте продуктом, нехватка которого ощущалась быстрее всего, стал кофе, столь дефицитный, что люди вынуждены были пить разнообразные его заменители, сделанные из цикория, корней одуванчика или желудей.
Вскоре перестало хватать и более необходимых продуктов питания. Одним из первых стал сахар, равно как и скоропортящиеся продукты, вроде молока, сметаны, яиц и свежего мяса. В ответ на дефицит в Великобритании на большей части Европы и даже в Соединенных Штатах была введена карточная система. Нейтральные страны также не были защищены от дефицита: например, в Испании даже основные продукты питания, такие как картофель и оливковое масло, жестко нормировались, а огромное снижение доли импортируемых товаров заставило жителей Швейцарии довольствоваться количеством калорий, которое в 1944 г. было на 28 % меньше, чем до войны. На протяжении пяти лет из яиц почти повсеместно производили яичный порошок, чтобы сохранить их, масло заменили маргарином, молоко давали только маленьким детям, а такие традиционные виды мяса, как баранина, свинина или говядина, стали настолько дефицитными, что люди у себя на участках в качестве заменителя принялись выращивать кроликов. Борьба по предотвращению голода была важна так же, как и военные сражения, и отношение к ней столь же серьезное.
Первой рухнула в пропасть Греция. Зимой 1941/42 г., через шесть месяцев после вторжения в нее войск стран оси, более 100 тысяч человек умерли от голода. Начало войны ввергло страну в анархию, и, вместе с ограничениями на передвижение, это вызвало коллапс системы распределения продуктов питания. Крестьяне начали утаивать свою продукцию, инфляция вышла из-под контроля, взлетел процент безработных. Близился полный крах закона и порядка. Многие историки винили оккупационные немецкие войска в том, что они спровоцировали голод, реквизируя продовольственные запасы, хотя на самом деле эти продуктовые склады зачастую разграбляли местные жители, партизаны или отдельные солдаты.
Независимо от того, что вызвало голод, результаты оказались катастрофическими. В Афинах и Фессалониках смертность возросла втрое. На некоторых островах, вроде Миконоса, смертность в девять раз превысила свой обычный уровень. Из 410 тысяч смертей греков, которые имели место во время войны, вероятно, 250 тысяч наступили от голода и связанных с этим проблем. Ситуация стала столь опасной, что осенью 1942 г. англичане пошли на беспрецедентные меры – сняли блокаду, пропустив корабли, доставлявшие в страну продовольствие. По соглашению между немцами и англичанами, помощь в Грецию шла в течение оставшихся лет войны и продолжала поступать на протяжении почти всего периода хаоса, последовавшего за освобождением в конце 1944 г.
Если влияние войны на распределение продовольствия в Греции было почти мгновенным, то в Западной Европе продовольственный дефицит проявился в полную силу гораздо позже. Голландия, например, не чувствовала голода в полной мере до зимы 1944/45 г. В отличие от Греции «голодную зиму» в Голландии вызвала не административная неразбериха, а нацистская долгосрочная политика лишения страны самого необходимого для выживания. Почти сразу, с того момента, как в мае 1940 г. здесь появились немцы, они начали реквизировать все – металлы, одежду, ткани, велосипеды, продукты питания и домашний скот. Целые заводы демонтировались и отправлялись в Германию. Голландия всегда полагалась на импорт продовольствия и фуража для скота, однако в 1940 г. он прекратился, предоставив стране бороться за выживание с тем малым, что оставалось после реквизиций. Картофель и хлеб жестко нормировались на протяжении всей войны, и люди были вынуждены включать в свой рацион сахарную свеклу и даже луковицы тюльпанов.
К маю 1944 г. ситуация стала отчаянной. Сообщения, поступавшие из глубины страны, предупреждали о надвигающейся катастрофе, если только страна не будет вскоре освобождена. И англичане вновь сняли блокаду, чтобы пропустить гуманитарную помощь, правда в очень ограниченном режиме. Черчилль был обеспокоен тем, что регулярная продовольственная помощь просто будет попадать в руки немцев, а британское командование опасалось, что германский флот будет использовать корабли с гуманитарной помощью как проводников через заминированные воды у голландского побережья. Таким образом, населению Голландии пришлось ждать освобождения и голодать.
К тому времени, когда союзники наконец вошли в Западную Голландию в мае 1945 г., около 100–150 тысяч голландцев опухли от голода – страдали водянкой. Страна избежала катастрофы в масштабе Греции только потому, что война закончилась, и огромное количество гуманитарных грузов наконец было ввезено в страну. Но для тысяч человек было уже слишком поздно. Приезжавшие в Амстердам журналисты описывали город как «огромный концентрационный лагерь», демонстрирующий «ужасы, сравнимые с ужасами Бельзена и Бухенвальда». В одной только столице от голода или связанных с ним болезней умерли более 5 тысяч человек. Жертвами голодной смерти в стране в целом стали 16–20 тысяч человек.
Нацисты морили Голландию голодом не просто по злому умыслу. По сравнению с другими народами нацисты на самом деле хорошо относились к голландцам, по существу считая их «германским» народом, который необходимо «вернуть в сообщество германцев». Проблема состояла в том, что у Германии были свои собственные продовольственные проблемы. Еще перед войной руководство Германии считало, что производство продовольствия в стране переживает кризис. К началу 1942 г. запасы зерна почти исчерпались, поголовье свиней сократилось на 25 % из-за нехватки кормов, а нормы выдачи хлеба и мяса были урезаны. Даже необычайно богатый урожай 1943 г. не отодвинул кризис, и, хотя продуктовые рационы временно увеличились, вскоре они снова сократились.
Чтобы иметь представление о проблеме, вставшей перед Германией, следует рассмотреть потребности населения в калориях. Среднему взрослому человеку необходимо в день около двух с половиной тысяч калорий, а в случае, если он выполняет тяжелую работу, и того больше. Это количество, во избежание болезней, связанных с голоданием, скажем водянки, решительно не могло быть получено путем потребления одних только углеводов. В рацион питания должны также входить витамины, получаемые из свежих овощей, белки и жиры. В начале войны немецкие граждане в среднем потребляли необходимые для здоровья 2570 калорий в день. Эта цифра понизилась до 2445 калорий в следующем году, в 1943 г. составила 2078 калорий и упала до 1412 калорий к концу войны. «Голод стучится в каждую дверь, – написала одна немецкая домохозяйка в феврале 1945 г. – Новые карточки на питание нужно растягивать на пять недель вместо четырех, и никто не знает, выпустят ли их вообще. Каждый день мы отсчитываем картофелины – пять маленьких в день, а хлеб видим еще реже. Мы худеем, холодеем и становимся все более изголодавшимися».
Чтобы предотвратить голод своего собственного народа, нацисты грабили оккупированные ими территории. Еще в 1941 г. они сократили официальную норму продуктов питания для «обычных потребителей» в Норвегии и Чехословакии до около 1600 калорий в день, а в Бельгии и Франции – всего до 1300 калорий. Население этих стран не давало себе медленно умереть от голода тем, что прибегало к «черному рынку». Ситуация в Голландии существенно не отличалась от ситуации в Бельгии и Франции: основная разница состояла в том, что Голландию освободили на девять месяцев позже. Голод наступил потому, что к этому времени истощился даже черный рынок, а политика выжженной земли привела к уничтожению более 20 % сельскохозяйственных земель Голландии путем затопления. К концу войны официальный ежедневный рацион питания в оккупированной Голландии упал до 400 калорий – это половина того, что получал узник концентрационного лагеря в Бельзене. В Роттердаме же продукты питания иссякли совсем.
Со своими восточными владениями, во всем, что касалось войны, рейх обращался несравнимо суровее, нежели с оккупированными западными территориями. Когда молодой американец, живший в Афинах, спросил немецких солдат о тяжелой продовольственной ситуации в Греции, он получил такой ответ: «Вы еще ничего не видели. В Польше от голода ежедневно умирают 600 человек». Если нехватка продовольствия в Голландии и Греции была просто симптомом, следствием войны, то в Восточной Европе стала одним из основных видов оружия. Нацисты не предпринимали попыток накормить славянское население Европы. Почти с самого начала они намеревались уморить его голодной смертью.
Цель вторжения в Польшу и СССР – освободить жилое пространство для немецких поселенцев и заполучить сельскохозяйственные земли, чтобы обеспечивать остальную часть рейха, особенно Германию, продовольствием. По их первоначальному плану в отношении восточных территорий – генеральному плану «Восток», более 80 % поляков должно было быть изгнано с их земель, а за ними следовали 64 % украинцев и 75 % белорусов. Однако к концу 1942 г. некоторые нацистские вожди стали настаивать на «физическом уничтожении» всего населения – не только евреев, но также поляков и украинцев. Главным оружием предложенного геноцида, по сравнению с которым холокост по масштабу замыслов выглядел пустяком, должен был стать голод.
Голод в Восточной Европе начался с Польши. В начале 1940 г. норма потребления продуктов питания для главных городов Польши была установлена в размере чуть более 600 калорий, хотя позднее в ходе войны, когда нацисты поняли, что им нужны рабочие руки поляков, она увеличилась. По мере того как война перемещалась на восток, голод среди гражданского населения стал еще острее. После вторжения в СССР нацистские стратеги настаивали на том, чтобы армия кормила себя сама путем реквизиций всего продовольствия на местах и изоляции украинских городов от всякого снабжения. Любые излишки продовольствия, собранные таким образом, должны были отправляться на родину в Германию, а Киеву, Харькову и Днепропетровску тем временем предоставили голодать. При разработке этого плана армейские военачальники открыто говорили о 20–30 миллионах человек, обреченных умереть от голода. В отчаянии все население вынуждено было обратиться за продовольствием на черный рынок, и людям часто приходилось пройти не одну сотню миль, чтобы раздобыть его. Сельские жители были в лучшем положении, чем горожане. Например, считается, что в одном только Харькове от голода умерли 70–80 тысяч человек.
В конечном счете фашистский план уморить голодом восточные территории был приостановлен, или, по крайней мере, его воплощение замедлилось, поскольку позволить такому большому количеству трудоспособных работников умереть, когда в рейхе не хватало рабочих рук, не имело никакого экономического смысла. Кроме того, подобный план невозможно было осуществить. Отрезать поставку продовольствия в украинские города, а горожанам – помешать искать убежища в сельской местности и спасения на черном рынке, который буквально сохранил жизнь десяткам миллионов людей по всей Европе, – было просто невозможно. Однако тем, кто не мог добраться до тех мест, где было продовольствие, грозила неизбежная голодная смерть. Зимой 1941 г. германская армия уморила голодом 1,3–1,65 миллиона советских военнопленных. Полагают, что десятки тысяч евреев в гетто умерли от голода еще до начала их массовых убийств. Во время 900-дневной блокады Ленинграда около 641 тысячи жителей города расстались с жизнью от голода и связанных с ним болезней. И это почти в два раза больше, чем в Греции за весь период голода.
Можно было ожидать, что с окончанием войны продовольственная ситуация в Европе улучшится, но во многих местах голод только усилился. В течение месяцев, последовавших за объявлением мира, союзники отчаянно и безуспешно старались накормить голодающие в Европе миллионы людей. Как я уже упоминал, к концу войны обычный ежедневный рацион в Германии упал до чуть более 1400 калорий, к сентябрю 1945 г. в британской зоне Германии он снизился еще до 1224 калорий, а к марту следующего года составлял всего 1014 калорий. Во французской зоне он опустился ниже 1000 калорий в конце 1945 г. и оставался на таком уровне в течение шести месяцев.
Условия в остальной части Европы были не намного лучше, а во многих случаях даже хуже. Через год после освобождения юга Италии и поступления в страну 100 миллионов долларов гуманитарной помощи домохозяйки все еще бунтовали по поводу цен на продукты питания в Риме, а в декабре 1944 г., как протест против нехватки продовольствия, прошел «марш против голода». В конце войны, согласно докладу UNRRA, продуктовые бунты продолжались по всей стране. Официальный рацион питания в Вене составлял около 800 калорий на протяжении большей части 1945 г. В Будапеште в декабре количество калорий, потребляемых в день, упало до 556. Люди в бывшей Восточной Пруссии ели мертвых собак, которых находили на обочинах дорог. В Берлине видели детей, которые собирали траву для еды, в Неаполе все тропические рыбы из Аквариума были украдены и съедены. Как следствие серьезного и широко распространенного недоедания, по всему континенту вспыхнули болезни. В Южную Европу почти повсеместно, наравне с туберкулезом, вернулась малярия. В Румынии на 250 % увеличилось число случаев заболевания пеллагрой – еще одной болезнью, связанной с недоеданием.
Проблема состояла не только в том, что во всем мире не хватало продовольствия, но и в том, что его невозможно было распределить должным образом. После шести лет войны транспортная инфраструктура Европы была подорвана. Прежде чем отправлять продукты питания в европейские города, следовало восстановить сеть железных и автомобильных дорог, возродить торговый флот, кроме того, одна из ключевых задач заключалась в восстановлении закона и порядка. В некоторых частях Европы запасы продовольствия подвергались разграблению почти сразу же по прибытии, и у гуманитарных организаций не было возможности отправить жизненно важные продукты питания в те места, где в них нуждались больше всего.
Английские и американские войска, прибывшие в Европу после освобождения, были потрясены. Они ожидали увидеть разрушения и, возможно, некоторую долю беспорядка, вызванные войной, и лишь немногие из них были готовы к тому масштабу лишений, с которым столкнулись.
Рей Хантинг – офицер британского сигнального подразделения – приехал в освобожденную Италию осенью 1944 г. Он привык видеть попрошаек на Ближнем Востоке, но был совершенно не готов к толпам, которые собирались вокруг поезда, в котором он ехал. На одной узловой станции он уже не мог слышать стенания людей, полез в свои чемоданы и бросил толпе часть своего дополнительного пайка. То, что произошло после этого, потрясло его до глубины души:
«Это жестокая ошибка – бросать продукты питания без разбора в гущу голодных людей. Они мгновенно превратились в массу тел, дерущихся за падающие дары. Мужчины, озверевшие в своей решимости, дрались кулаками и ногами, чтобы завладеть консервными банками. Женщины вырывали еду изо рта друг у дружки, чтобы впихнуть ее в руки детей, которых могли затоптать в свалке».
Когда поезд наконец отъехал от станции, толпа людей все еще дралась за то немногое, что он им бросил. Хантинг продолжал наблюдать за ними из открытого окна до тех пор, пока его мысли не прервал офицер, высунувшийся из окна соседнего купе: «Разве вы не знаете, что могли бы выбрать самую красивую женщину из той толпы за пару банок консервов?»
Голод стал одной из самых тяжелых и насущных проблем непосредственно в послевоенный период. Правительства союзников поняли это еще в 1943 г. и сделали распределение продуктов питания своей первоочередной задачей. Но даже самые просвещенные политики и управленцы были склонны рассматривать продовольствие исключительно как физическую потребность. А те, кто находился на передовой и входил в непосредственный контакт с умирающими от голода людьми, понимали, что пища имеет еще и духовное измерение.
Катрин Гульме, заместитель директора одного из многочисленных лагерей для перемещенных лиц в Баварии, понимала это. В конце 1945 г. она с огромной печалью писала о драке за посылки от Красного Креста в лагере Вильдфлекен:
«Трудно поверить, что какие-то небольшие блестящие баночки мясного фарша и сардин могли послужить началом бунта в лагере, а что мешки чая «Липтон», жестяные банки кофе «Уоррингтон хаус» и плитки витаминизированного шоколада почти довести людей до помешательства от желания получить их. Но это так. Такая же часть разрушения Европы, как и мрачные развалины Франкфурта. Видеть это в тысячу раз больнее».
Именно к разрушению человеческой души мы и обратимся в следующей главе.
Вскоре перестало хватать и более необходимых продуктов питания. Одним из первых стал сахар, равно как и скоропортящиеся продукты, вроде молока, сметаны, яиц и свежего мяса. В ответ на дефицит в Великобритании на большей части Европы и даже в Соединенных Штатах была введена карточная система. Нейтральные страны также не были защищены от дефицита: например, в Испании даже основные продукты питания, такие как картофель и оливковое масло, жестко нормировались, а огромное снижение доли импортируемых товаров заставило жителей Швейцарии довольствоваться количеством калорий, которое в 1944 г. было на 28 % меньше, чем до войны. На протяжении пяти лет из яиц почти повсеместно производили яичный порошок, чтобы сохранить их, масло заменили маргарином, молоко давали только маленьким детям, а такие традиционные виды мяса, как баранина, свинина или говядина, стали настолько дефицитными, что люди у себя на участках в качестве заменителя принялись выращивать кроликов. Борьба по предотвращению голода была важна так же, как и военные сражения, и отношение к ней столь же серьезное.
Первой рухнула в пропасть Греция. Зимой 1941/42 г., через шесть месяцев после вторжения в нее войск стран оси, более 100 тысяч человек умерли от голода. Начало войны ввергло страну в анархию, и, вместе с ограничениями на передвижение, это вызвало коллапс системы распределения продуктов питания. Крестьяне начали утаивать свою продукцию, инфляция вышла из-под контроля, взлетел процент безработных. Близился полный крах закона и порядка. Многие историки винили оккупационные немецкие войска в том, что они спровоцировали голод, реквизируя продовольственные запасы, хотя на самом деле эти продуктовые склады зачастую разграбляли местные жители, партизаны или отдельные солдаты.
Независимо от того, что вызвало голод, результаты оказались катастрофическими. В Афинах и Фессалониках смертность возросла втрое. На некоторых островах, вроде Миконоса, смертность в девять раз превысила свой обычный уровень. Из 410 тысяч смертей греков, которые имели место во время войны, вероятно, 250 тысяч наступили от голода и связанных с этим проблем. Ситуация стала столь опасной, что осенью 1942 г. англичане пошли на беспрецедентные меры – сняли блокаду, пропустив корабли, доставлявшие в страну продовольствие. По соглашению между немцами и англичанами, помощь в Грецию шла в течение оставшихся лет войны и продолжала поступать на протяжении почти всего периода хаоса, последовавшего за освобождением в конце 1944 г.
Если влияние войны на распределение продовольствия в Греции было почти мгновенным, то в Западной Европе продовольственный дефицит проявился в полную силу гораздо позже. Голландия, например, не чувствовала голода в полной мере до зимы 1944/45 г. В отличие от Греции «голодную зиму» в Голландии вызвала не административная неразбериха, а нацистская долгосрочная политика лишения страны самого необходимого для выживания. Почти сразу, с того момента, как в мае 1940 г. здесь появились немцы, они начали реквизировать все – металлы, одежду, ткани, велосипеды, продукты питания и домашний скот. Целые заводы демонтировались и отправлялись в Германию. Голландия всегда полагалась на импорт продовольствия и фуража для скота, однако в 1940 г. он прекратился, предоставив стране бороться за выживание с тем малым, что оставалось после реквизиций. Картофель и хлеб жестко нормировались на протяжении всей войны, и люди были вынуждены включать в свой рацион сахарную свеклу и даже луковицы тюльпанов.
К маю 1944 г. ситуация стала отчаянной. Сообщения, поступавшие из глубины страны, предупреждали о надвигающейся катастрофе, если только страна не будет вскоре освобождена. И англичане вновь сняли блокаду, чтобы пропустить гуманитарную помощь, правда в очень ограниченном режиме. Черчилль был обеспокоен тем, что регулярная продовольственная помощь просто будет попадать в руки немцев, а британское командование опасалось, что германский флот будет использовать корабли с гуманитарной помощью как проводников через заминированные воды у голландского побережья. Таким образом, населению Голландии пришлось ждать освобождения и голодать.
К тому времени, когда союзники наконец вошли в Западную Голландию в мае 1945 г., около 100–150 тысяч голландцев опухли от голода – страдали водянкой. Страна избежала катастрофы в масштабе Греции только потому, что война закончилась, и огромное количество гуманитарных грузов наконец было ввезено в страну. Но для тысяч человек было уже слишком поздно. Приезжавшие в Амстердам журналисты описывали город как «огромный концентрационный лагерь», демонстрирующий «ужасы, сравнимые с ужасами Бельзена и Бухенвальда». В одной только столице от голода или связанных с ним болезней умерли более 5 тысяч человек. Жертвами голодной смерти в стране в целом стали 16–20 тысяч человек.
Нацисты морили Голландию голодом не просто по злому умыслу. По сравнению с другими народами нацисты на самом деле хорошо относились к голландцам, по существу считая их «германским» народом, который необходимо «вернуть в сообщество германцев». Проблема состояла в том, что у Германии были свои собственные продовольственные проблемы. Еще перед войной руководство Германии считало, что производство продовольствия в стране переживает кризис. К началу 1942 г. запасы зерна почти исчерпались, поголовье свиней сократилось на 25 % из-за нехватки кормов, а нормы выдачи хлеба и мяса были урезаны. Даже необычайно богатый урожай 1943 г. не отодвинул кризис, и, хотя продуктовые рационы временно увеличились, вскоре они снова сократились.
Чтобы иметь представление о проблеме, вставшей перед Германией, следует рассмотреть потребности населения в калориях. Среднему взрослому человеку необходимо в день около двух с половиной тысяч калорий, а в случае, если он выполняет тяжелую работу, и того больше. Это количество, во избежание болезней, связанных с голоданием, скажем водянки, решительно не могло быть получено путем потребления одних только углеводов. В рацион питания должны также входить витамины, получаемые из свежих овощей, белки и жиры. В начале войны немецкие граждане в среднем потребляли необходимые для здоровья 2570 калорий в день. Эта цифра понизилась до 2445 калорий в следующем году, в 1943 г. составила 2078 калорий и упала до 1412 калорий к концу войны. «Голод стучится в каждую дверь, – написала одна немецкая домохозяйка в феврале 1945 г. – Новые карточки на питание нужно растягивать на пять недель вместо четырех, и никто не знает, выпустят ли их вообще. Каждый день мы отсчитываем картофелины – пять маленьких в день, а хлеб видим еще реже. Мы худеем, холодеем и становимся все более изголодавшимися».
Чтобы предотвратить голод своего собственного народа, нацисты грабили оккупированные ими территории. Еще в 1941 г. они сократили официальную норму продуктов питания для «обычных потребителей» в Норвегии и Чехословакии до около 1600 калорий в день, а в Бельгии и Франции – всего до 1300 калорий. Население этих стран не давало себе медленно умереть от голода тем, что прибегало к «черному рынку». Ситуация в Голландии существенно не отличалась от ситуации в Бельгии и Франции: основная разница состояла в том, что Голландию освободили на девять месяцев позже. Голод наступил потому, что к этому времени истощился даже черный рынок, а политика выжженной земли привела к уничтожению более 20 % сельскохозяйственных земель Голландии путем затопления. К концу войны официальный ежедневный рацион питания в оккупированной Голландии упал до 400 калорий – это половина того, что получал узник концентрационного лагеря в Бельзене. В Роттердаме же продукты питания иссякли совсем.
Со своими восточными владениями, во всем, что касалось войны, рейх обращался несравнимо суровее, нежели с оккупированными западными территориями. Когда молодой американец, живший в Афинах, спросил немецких солдат о тяжелой продовольственной ситуации в Греции, он получил такой ответ: «Вы еще ничего не видели. В Польше от голода ежедневно умирают 600 человек». Если нехватка продовольствия в Голландии и Греции была просто симптомом, следствием войны, то в Восточной Европе стала одним из основных видов оружия. Нацисты не предпринимали попыток накормить славянское население Европы. Почти с самого начала они намеревались уморить его голодной смертью.
Цель вторжения в Польшу и СССР – освободить жилое пространство для немецких поселенцев и заполучить сельскохозяйственные земли, чтобы обеспечивать остальную часть рейха, особенно Германию, продовольствием. По их первоначальному плану в отношении восточных территорий – генеральному плану «Восток», более 80 % поляков должно было быть изгнано с их земель, а за ними следовали 64 % украинцев и 75 % белорусов. Однако к концу 1942 г. некоторые нацистские вожди стали настаивать на «физическом уничтожении» всего населения – не только евреев, но также поляков и украинцев. Главным оружием предложенного геноцида, по сравнению с которым холокост по масштабу замыслов выглядел пустяком, должен был стать голод.
Голод в Восточной Европе начался с Польши. В начале 1940 г. норма потребления продуктов питания для главных городов Польши была установлена в размере чуть более 600 калорий, хотя позднее в ходе войны, когда нацисты поняли, что им нужны рабочие руки поляков, она увеличилась. По мере того как война перемещалась на восток, голод среди гражданского населения стал еще острее. После вторжения в СССР нацистские стратеги настаивали на том, чтобы армия кормила себя сама путем реквизиций всего продовольствия на местах и изоляции украинских городов от всякого снабжения. Любые излишки продовольствия, собранные таким образом, должны были отправляться на родину в Германию, а Киеву, Харькову и Днепропетровску тем временем предоставили голодать. При разработке этого плана армейские военачальники открыто говорили о 20–30 миллионах человек, обреченных умереть от голода. В отчаянии все население вынуждено было обратиться за продовольствием на черный рынок, и людям часто приходилось пройти не одну сотню миль, чтобы раздобыть его. Сельские жители были в лучшем положении, чем горожане. Например, считается, что в одном только Харькове от голода умерли 70–80 тысяч человек.
В конечном счете фашистский план уморить голодом восточные территории был приостановлен, или, по крайней мере, его воплощение замедлилось, поскольку позволить такому большому количеству трудоспособных работников умереть, когда в рейхе не хватало рабочих рук, не имело никакого экономического смысла. Кроме того, подобный план невозможно было осуществить. Отрезать поставку продовольствия в украинские города, а горожанам – помешать искать убежища в сельской местности и спасения на черном рынке, который буквально сохранил жизнь десяткам миллионов людей по всей Европе, – было просто невозможно. Однако тем, кто не мог добраться до тех мест, где было продовольствие, грозила неизбежная голодная смерть. Зимой 1941 г. германская армия уморила голодом 1,3–1,65 миллиона советских военнопленных. Полагают, что десятки тысяч евреев в гетто умерли от голода еще до начала их массовых убийств. Во время 900-дневной блокады Ленинграда около 641 тысячи жителей города расстались с жизнью от голода и связанных с ним болезней. И это почти в два раза больше, чем в Греции за весь период голода.
Можно было ожидать, что с окончанием войны продовольственная ситуация в Европе улучшится, но во многих местах голод только усилился. В течение месяцев, последовавших за объявлением мира, союзники отчаянно и безуспешно старались накормить голодающие в Европе миллионы людей. Как я уже упоминал, к концу войны обычный ежедневный рацион в Германии упал до чуть более 1400 калорий, к сентябрю 1945 г. в британской зоне Германии он снизился еще до 1224 калорий, а к марту следующего года составлял всего 1014 калорий. Во французской зоне он опустился ниже 1000 калорий в конце 1945 г. и оставался на таком уровне в течение шести месяцев.
Условия в остальной части Европы были не намного лучше, а во многих случаях даже хуже. Через год после освобождения юга Италии и поступления в страну 100 миллионов долларов гуманитарной помощи домохозяйки все еще бунтовали по поводу цен на продукты питания в Риме, а в декабре 1944 г., как протест против нехватки продовольствия, прошел «марш против голода». В конце войны, согласно докладу UNRRA, продуктовые бунты продолжались по всей стране. Официальный рацион питания в Вене составлял около 800 калорий на протяжении большей части 1945 г. В Будапеште в декабре количество калорий, потребляемых в день, упало до 556. Люди в бывшей Восточной Пруссии ели мертвых собак, которых находили на обочинах дорог. В Берлине видели детей, которые собирали траву для еды, в Неаполе все тропические рыбы из Аквариума были украдены и съедены. Как следствие серьезного и широко распространенного недоедания, по всему континенту вспыхнули болезни. В Южную Европу почти повсеместно, наравне с туберкулезом, вернулась малярия. В Румынии на 250 % увеличилось число случаев заболевания пеллагрой – еще одной болезнью, связанной с недоеданием.
Проблема состояла не только в том, что во всем мире не хватало продовольствия, но и в том, что его невозможно было распределить должным образом. После шести лет войны транспортная инфраструктура Европы была подорвана. Прежде чем отправлять продукты питания в европейские города, следовало восстановить сеть железных и автомобильных дорог, возродить торговый флот, кроме того, одна из ключевых задач заключалась в восстановлении закона и порядка. В некоторых частях Европы запасы продовольствия подвергались разграблению почти сразу же по прибытии, и у гуманитарных организаций не было возможности отправить жизненно важные продукты питания в те места, где в них нуждались больше всего.
Английские и американские войска, прибывшие в Европу после освобождения, были потрясены. Они ожидали увидеть разрушения и, возможно, некоторую долю беспорядка, вызванные войной, и лишь немногие из них были готовы к тому масштабу лишений, с которым столкнулись.
Рей Хантинг – офицер британского сигнального подразделения – приехал в освобожденную Италию осенью 1944 г. Он привык видеть попрошаек на Ближнем Востоке, но был совершенно не готов к толпам, которые собирались вокруг поезда, в котором он ехал. На одной узловой станции он уже не мог слышать стенания людей, полез в свои чемоданы и бросил толпе часть своего дополнительного пайка. То, что произошло после этого, потрясло его до глубины души:
«Это жестокая ошибка – бросать продукты питания без разбора в гущу голодных людей. Они мгновенно превратились в массу тел, дерущихся за падающие дары. Мужчины, озверевшие в своей решимости, дрались кулаками и ногами, чтобы завладеть консервными банками. Женщины вырывали еду изо рта друг у дружки, чтобы впихнуть ее в руки детей, которых могли затоптать в свалке».
Когда поезд наконец отъехал от станции, толпа людей все еще дралась за то немногое, что он им бросил. Хантинг продолжал наблюдать за ними из открытого окна до тех пор, пока его мысли не прервал офицер, высунувшийся из окна соседнего купе: «Разве вы не знаете, что могли бы выбрать самую красивую женщину из той толпы за пару банок консервов?»
Голод стал одной из самых тяжелых и насущных проблем непосредственно в послевоенный период. Правительства союзников поняли это еще в 1943 г. и сделали распределение продуктов питания своей первоочередной задачей. Но даже самые просвещенные политики и управленцы были склонны рассматривать продовольствие исключительно как физическую потребность. А те, кто находился на передовой и входил в непосредственный контакт с умирающими от голода людьми, понимали, что пища имеет еще и духовное измерение.
Катрин Гульме, заместитель директора одного из многочисленных лагерей для перемещенных лиц в Баварии, понимала это. В конце 1945 г. она с огромной печалью писала о драке за посылки от Красного Креста в лагере Вильдфлекен:
«Трудно поверить, что какие-то небольшие блестящие баночки мясного фарша и сардин могли послужить началом бунта в лагере, а что мешки чая «Липтон», жестяные банки кофе «Уоррингтон хаус» и плитки витаминизированного шоколада почти довести людей до помешательства от желания получить их. Но это так. Такая же часть разрушения Европы, как и мрачные развалины Франкфурта. Видеть это в тысячу раз больнее».
Именно к разрушению человеческой души мы и обратимся в следующей главе.
Глава 5
МОРАЛЬНОЕ УНИЧТОЖЕНИЕ
В начале октября 1943 г. вскоре после освобождения Неаполя Норман Льюис из 91-го отделения британской контрразведки въехал на автомобиле на какую-то площадь на окраине города. Над площадью возвышалось большое полуразрушенное общественное здание, перед которым были припаркованы несколько армейских грузовиков. Один из грузовиков оказался заполнен американским продовольствием. Солдаты союзных войск разгружали консервные банки и относили их в это муниципальное здание, держа перед собой.
Заинтересовавшись происходящим, Льюис и его сослуживцы последовали за ними внутрь дома и пробрались до первых рядов толпы. В своем дневнике он записал то, что увидел:
«Здесь спиной к стене рядком сидели женщины на расстоянии около ярда друг от друга. В повседневной одежде, с обычными, хорошо умытыми лицами респектабельных домохозяек из рабочего класса, которые ходят за покупками и сплетничают. Рядом с каждой женщиной высилась небольшая кучка банок с консервами, и вскоре стало ясно, что можно заняться любовью с любой из них в этом самом общественном месте, просто добавив еще одну жестянку к этой кучке. Женщины сидели абсолютно неподвижно, молча, с ничего не выражающими, как у идолов, лицами. Они могли бы торговать рыбой, вот только этому месту не хватало возбуждения, царящего на рыбном рынке. Они ни к кому не приставали, не предлагали себя, не завлекали, не было даже самой сдержанной и случайной демонстрации плоти. Самые смелые солдаты пробились, держа банки в руках, в первые ряды, но теперь, оказавшись перед этими простыми кормилицами семей, вынужденно пришедшими сюда из-за опустевших кладовых, похоже, потеряли кураж. Снова реальность выдала мечту, и атмосфера смягчилась. Послышались застенчивые смешки, неудачные шутки, и среди солдат обозначилась тенденция тихонько улизнуть. Один слегка подвыпивший солдат, которого постоянно подначивали друзья, в конце концов положил свою жестяную банку рядом с одной женщиной, расстегнул брюки и опустился на нее. Начались и быстро закончились движения бедер. Через минуту он уже стоял на ногах и застегивал штаны. Свершилось нечто, что нужно было сделать как можно быстрее, и больше походило на подчинение взысканию, чем на совершение акта любви».
Заинтересовавшись происходящим, Льюис и его сослуживцы последовали за ними внутрь дома и пробрались до первых рядов толпы. В своем дневнике он записал то, что увидел:
«Здесь спиной к стене рядком сидели женщины на расстоянии около ярда друг от друга. В повседневной одежде, с обычными, хорошо умытыми лицами респектабельных домохозяек из рабочего класса, которые ходят за покупками и сплетничают. Рядом с каждой женщиной высилась небольшая кучка банок с консервами, и вскоре стало ясно, что можно заняться любовью с любой из них в этом самом общественном месте, просто добавив еще одну жестянку к этой кучке. Женщины сидели абсолютно неподвижно, молча, с ничего не выражающими, как у идолов, лицами. Они могли бы торговать рыбой, вот только этому месту не хватало возбуждения, царящего на рыбном рынке. Они ни к кому не приставали, не предлагали себя, не завлекали, не было даже самой сдержанной и случайной демонстрации плоти. Самые смелые солдаты пробились, держа банки в руках, в первые ряды, но теперь, оказавшись перед этими простыми кормилицами семей, вынужденно пришедшими сюда из-за опустевших кладовых, похоже, потеряли кураж. Снова реальность выдала мечту, и атмосфера смягчилась. Послышались застенчивые смешки, неудачные шутки, и среди солдат обозначилась тенденция тихонько улизнуть. Один слегка подвыпивший солдат, которого постоянно подначивали друзья, в конце концов положил свою жестяную банку рядом с одной женщиной, расстегнул брюки и опустился на нее. Начались и быстро закончились движения бедер. Через минуту он уже стоял на ногах и застегивал штаны. Свершилось нечто, что нужно было сделать как можно быстрее, и больше походило на подчинение взысканию, чем на совершение акта любви».