Страница:
Она покачала головой.
– Как хотите. Вино неплохое. Давайте за женский день.
Она снова покачала головой.
– Вы всегда так молчаливы?
Она опять проигнорировала его вопрос, искоса взгляну на него.
Ей вдруг захотелось уйти. Ведь он не мог подойти к не как к женщине. Она была некрасива. Зачем тогда нужно за тевать всякие разговоры? Но что-то удержало ее. Может по-тому, что она впервые почувствовала себя женщиной. Как чарующих снах про прекрасных принцев, снившихся ей поч-ти каждую ночь. И ей так не хотелось просыпаться.
Он улыбнулся.
– Альберт, – протянул он руку.
– Инга, – ответила она.
– Прекрасное имя. Знаете, Инга, у вас ведь тоже, наверное, куча проблем или неприятностей. Забудьте о них, всего лишь на полчаса. Давайте поболтаем, как старые знакомые, которые не виделись много лет. Вы удивлены моему предложению? Напрасно. Многие известные психологи утверждают, что проще всего найти общий язык с едва знакомым человеком и рассказать о своих сокровенных тайнах ему, нежели какому-нибудь старому приятелю. Я, конечно, не прошу вас раскрывать свою душу, а предлагаю просто поболтать.
Она улыбнулась.
– Кто вы? – чуть погодя спросила она.
– Человек. В общих чертах. А в остальном – смотря что вас интересует. Если профессия – я коммерсант, если образ мысли – я поэт, если характер – нигилист. Хотя точнее – просто независим.
– Разве характер может быть независимым? Независимым может быть только положение.
– Вы не правы. Прежде всего независимый характер. Именно характер. Но оставим это на долю ученых-психологов. А кто вы?
– Человек.
Он усмехнулся.
– Достойный ответ,
– А помимо этого студентка.
– Кораблестроительный?
– Почему вы так решили?
– Он тут неподалеку.
– Нет, нет. Я просто живу здесь рядом. А учусь в 1-м медицинском.
– Вы врач?
– Пока нет. Но надеюсь им стать.
– Интересно. А специальность?
– Терапевт.
– Здорово. Первый раз общаюсь с медицинским работником в обыденной обстановке. А то как-то все в поликлиниках да в поликлиниках. «На что жалуетесь? Дышите-не-ды-шите, принимайте по таблетке три раза в день после еды, следующий».
Она опять улыбнулась.
– Простите, Инга, а вы по призванию, так сказать, или по каким другим соображениям?
– Я хотела быть врачом.
– Хорошо, когда сам с собой в согласии, виноват, банальность. В чем-то я завидую вам.
Он встал, сходил к стойке и вернулся с еще одним бокалом вина. Поставив бокал перед ней, он достал из пальто пачку сигарет, предложил Инге и прикурил сам.
– Знаете, что мне хочется сказать7 – заговорил он. – фильм помните, «Бриллиантовая рука»? За наше случайное знакомство! Шучу. Давайте выпьем за вас. За то, что вы есть, за то, что занимаетесь тем, чем хотите, за то, что вы сейчас разговариваете со мной, в общем, за то, что вы живете.
Она выпила. Ей все еще не верилось, что это происходит не во сне. Но, с другой стороны, ей никогда это кафе не снилось. Да нет, это не сон. Альберт, вино, музыка. Это все наяву. Но зачем она ему? Просто потому, что не с кем поговорить? Она не знала. Но ей не хотелось искать ответ на этот вопрос. Пусть все идет своим чередом, пусть этот сон наяву продолжается дальше.
Они разговаривали еще минут двадцать, вскоре даже перешли на «ты», хотя он был лет на десять старше ее. Наконец, допив вино, он поднялся, надел пальто и спросил:
– Ты не спешишь? Можем покататься по городу.
– На трамвае?
– Ну, если мой «БМВ» похож на трамвай, то тогда на трамвае.
Она не спешила. И ей очень хотелось покататься на машине.
– Но ты ведь выпил, – на всякий случай напомнила она.
– А, ерунда. Это легкое вино. Не бойся, не разобьемся. Хочешь, поедем куда-нибудь, в более подходящее место?
– Я вообще-то не одета. Сразу после занятий.
– Пустяки. Заедем к тебе, я подожду в машине.
– Честно говоря, мне неудобно. Как-то неожиданно.
– Ничего страшного. Чем больше неожиданностей, тем лучше. Иначе жизнь скучна. Я знаю один ресторанчик в центре. Там вполне достойно. Итак?
– Хорошо. Я живу вон за тем домом.
Он застегнул пальто, кивнул на прощание девушке за стойкой и распахнул дверь, пропуская вперед Ингу. Через минуту от кафе отъехала черная «иномарка», выбросив из-под колес очередную порцию грязи на многострадальные окна.
Кивинову открыла дверь женщина. Он на несколько секунд задержался у порога, тщательно вытирая ноги о коврик и никак не решаясь зайти.
– Я звонил вам, из милиции.
– Проходите.
Он по обыкновению прошел на кухню, чтобы не топтаться в комнатах. Сев на табурет, он огляделся.
– Похороны уже были?
– Да. Позавчера.
Мешки под глазами и краснота глаз хозяйки говорили о том, что последние дни выдались для нее крайне тяжелыми. Тем не менее, сейчас она держала себя в руках, и голос ее был вполне сдержан.
– Может я не вовремя?
– Ничего. Спрашивайте.
Кивинов достал свой коричневый блокнотик и положил на стол, после чего еще раз оглядел кухню, не зная, с чего начать. Сколько таких квартир он посетил за время своей работы в милиции. Сколько разговоров он слышал, сидя на таких вот кухнях. В каждой квартире он старался выделить для себя что-нибудь необычное, такое, что бы не дало ему сразу позабыть визит и помогло потом вспомнить весь разговор. Подобная инспекция, перешедшая уже в профессиональную привычку, немного удивляла и даже настораживала хозяев, гадающих, что хочет высмотреть этот опер в их стандартной обстановке.
Эта кухня была самая что ни на есть обычная. Даже не на чем было заострить внимание. Кивинов пощелкал авторучкой и обратился к сидящей перед ним женщине:
– Дело в том, Светлана Юрьевна, что я хотел бы уточнить кое-какие моменты, так что, возможно, мои вопросы удивят вас.
– Спрашивайте.
– У Воробьева изъяли два кольца, которые он снял с вашей дочери. Вы опознали их. Откуда они у Лены?
– Одно кольцо подарила я на се восемнадцатилетие, с фианитиком. Второе не так давно купила сама Лена.
– Она не говорила, за сколько?
– Точную сумму не называла, но я думаю, что не дорого. У Леночки не было больших денег. Стипендия плюс приработок в поликлинике.
– А по деньгам сколько выходило?
– На сегодняшний день не больше пятидесяти тысяч, А к чему все эти вопросы?
– Но я же предупредил, чтобы вы не удивлялись. Дело в том, что в колечке этом вовсе не пластмассовый камешек и даже не стекло. В нем настоящий бриллиант, и тянет оно тысяч на триста как минимум. Вы уверены, что у нее не было еще одного источника доходов?
– Триста тысяч? Но этого не может быть!
– Может, может.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Она давно в поликлинике подрабатывала?
– Месяца три.
– А до этого?
– Нигде.
– Вы не знаете, кто-нибудь еще из ее сокурсниц халтурил по поликлиникам?
– Да почти все. Жизнь-то тяжелая. Кто в больницах, кто в поликлиниках. Да и практика неплохая.
– Вы знаете кого-нибудь из ее подруг по учебе?
– Да, конечно. Некоторые приходили на день рождения. Ближе всех она была с Ритой Малининой. Она в общежитии живет. Правда, на похороны не пришла. Может домой уехала.
– А откуда она?
– Из Челябинска, кажется.
– Лена с Ритой и в поликлинике вместе работали?
– Да, Рита ее туда и устроила. В поликлинику сложнее попасть, чем в больницу.
– Понятненько. Где поликлиника, вы, конечно, не знаете?
– Где-то в районе Суворовского, в центре.
– Еще один вопрос. Может, он покажется вам неприятным. – Кивинов снова пощелкал ручкой, прежде чем спросить. – По жизни она была хорошим человеком? Ну, не как ваша дочь, а по мнению других, например?
– У меня никогда жалоб не было, да и от других ничего не слышала. Леночка скромная такая была, добрая. Была… Боже мой, я поверить не могу…
Мать все-таки не выдержала и заплакала.
– К чему, к чему эти все ваши вопросы? Леночку не вернешь. Хорошая, плохая… А ублюдку этому дадут десять лет и снова выпустят.
Кивинов убрал блокнот. Продолжать разговор не имело смысла. Пошли эмоции.
– Вы лучше скажите, куда мне пойти, чтобы подонка этого расстреляли, – продолжала она. – Кому письмо написать. Ведь он убийца, значит и ему на земле не место. Я бы его сама задушила, только б дали. Сама!!!
Плач перешел в рыдания.
Кивинов поднялся, тихонько, почти про себя сказал: «До свидания», и направился к выходу. Не стоит мешать человеку плакать. Это не зрительный зал и не кино. Это с каждым может случиться.
Осторожно прикрыв дверь, он вышел из квартиры.
Оперуполномоченный 85-го отделения милиции Каразия закончил записывать объяснение и протянул листок сидящему напротив пареньку.
– Читай. Если что не так, скажи.
Парень пробежал глазами строчки.
– Все верно? Тогда вот тут внизу: «С моих слов записано верно и мною прочитано». Подпись. Молоток. Все, пошли.
Каразия вытолкнул парня в коридор, но повел его не в дежурку, где находилась камера, а направился вместе с ним в конец коридора. Подойдя к самой последней двери, он открыл ее своим ключом, повернулся к парню и кивнул:
– Заходь.
Комнатка была небольшой, метров шесть, окна отсутствовали, у одной из стен приткнулся обшарпанный стеллаж. У помещения этого было многоцелевое назначение. На стеллаже были набросаны вещи с обысков, пустые бутылки с пьянок, грязные тарелки все с тех же пьянок, ну и прочая мелкая утварь, начиная от ломаных телефонных аппаратов и заканчивая неведомо кем принесенных учебников по математике.
Кроме того, периодически эта комнатка-кладовка служила операм 85 отделения второй камерой. Это объяснялось тем, что в дежурке была только одна камера, а если по какому-нибудь варианту проходили подельщики, то их необходимо было содержать в разных местах. Свободных помещений в отделении больше не нашлось, поэтому опера использовали в своих тюремных целях эту кладовку. А что делать? Не в кабинетах же нарушивших закон граждан к батареям пристегивать. Правда, в кладовке задержанного все равно пристегивали. Только не к батарее, за отсутствием таковой, а к тридца-тидвухкилограммовой гире. На всякий случай.
Сиденье в кладовой нравилось не всем, попадались нервные, привыкшие к комфорту и начинавшие барабанить в двери и бить посуду. Честно говоря, в этой импровизированной тюремной камере действительно имелся недостаток комфорта – вонь из подвала, чертовский холод, мыши, нехватка свежего кислорода. Но опера рассуждали по-своему – извиняемся, но никто вас грабить-воровать-убивать не заставлял, а поэтому посидите пока в одиночестве и подумайте о смысле загубленной души, благо обстановка располагает. Выражение «посадить на гирю» означало в 85 отделении эксплуатацию кладовочки в камерных целях.
Сейчас Каразия «посадил на гирю» очередного задержанного наркомана. Его дружок-подельщик находился в «фирменной» камере со всеми удобствами, той, что в дежурной | части. Наркоманов задерживали почти каждый день, в основном этим занимались постовые и иногда отдел по незаконному обороту наркотиков. Задержанных передавали в отделение, где опера лепили материал и вызывали следователя, если найденное у граждан вещество бурого цвета признавалось наркотиком и его вес соотвествовал норме, с которой наступала уголовная ответственность (то есть 5 граммам). Пока эксперт в специальном отделе ковырялся с изъятым зельем, задержанный томился в камере, Прицепив парнишку в гире, Каразия закрыл двери кладовки, вернулся в кабинет и стал писать сопроводиловку в экспертный отдел на проверку наркотика. Что это именно наркотик, у Эдика не было никаких сомнений, единственно смущал вес – его могло быть недостаточно для нормы.
Отнеся пакетик с веществом и сопроводиловку в дежурку, Каразия вернулся в кабинет, немножко пописал бумаги, а потом решил сходить перекусить, благо время позволяло– ответ от экспертов придет не раньше, чем через пару часов. Подойдя к кладовке, Эдик поинтересовался, не желает ли задержанный по нужде. Тот по нужде не желал, а посему инспектор с чистым сердцем отправился отобедать.
Вернувшись минут через сорок, Эдик прислонил ухо к двери кладовки и прислушался. К его удивлению, там было тихо. Обычно требования вернуть свободу начинались минут через пятнадцать после заточения. Поприветствовав в душе неприхотливость наркомана, Каразия пошел к себе.
В оставшиеся полтора часа из кладовой не раздалось ни звука. Эдик был доволен – хоть один спокойный человек попался. Правда, его огорчил результат экспертизы– у того деятеля, что сидел в дежурке, норма была, а у того, что на гире, – нет. Чуть-чуть не хватило. Обидно, придется отпускать, но ничего – в другой раз попадется.
Эдик вышел из кабинета, отпер кладовую и произнес:
– Выходи, сандаль бамбуковый.
Парень, не вставая со стула, нехотя повернул к Каразии лобастую голову и прошептал:
– А можно я еще посижу?
Каразия вытаращил на него свои черные глаза.
– Больной, что ли? Тебе, мудаку, повезло, что наркоты мало изъяли, а ты уходить не хочешь. Если уж тебе так здесь понравилось, иди, купи пару кило соломы, сдайся и сиди, сколько влезет. А сейчас пшсл вон, мне домой пора.
Парень лениво поднялся. Каразия отстегнул его ногу от гири и вытолкнул в коридор. Наркоман, прилипая к стенам, потихоньку дополз до дверей розыска, еще раз показал Каразии свою блаженно улыбающуюся физиономию и скрылся из виду.
«Крыша, наверно, от наркоты течет», – подумал Каразия, хлопая дверью.
Минут через сорок, когда Эдик уже прятал в сейф раскиданные по столу дела с целью отбыть домой, к нему заглянул озабоченный Волков.
– Хм… Слышь, Эдгар, ты из кладовки наркоту изъятую не забирал? Эфедрин. Там в баночке, на полке стояла, вместе со шприцами.
– Нет, – спокойно ответил Каразия, продолжая уборку бумаг.
– Черт, куда делась? Мне следак звонит – срочно наркоту по вчерашнему варианту надо ему отвозить, а она поде-валась куда-то. Из наших никто не брал. Барабашка какой завелся, что ли?
Волков, почесав лоб, вышел из кабинета. Каразия закрыл сейф, накинул куртку и подошел к зеркалу, чтобы причесаться. Внезапно он замер, пораженный неожиданной догадкой. Через мгновение догадка превратилась в уверенность.
– О, маму твою тык-дым, тык-дым! Зараза вонючая!
Каразия никак не мог разучиться материться на кавказский манер.
Он выбежал в коридор и заскочил к Волкову.
– Много там было?
– Лет на пять.
– Ох, говнюк! А еще была наркота?
– Моей не было. Петровская, вроде, есть.
Каразия бросился к кладовой. По стеллажу словно прошелся торнадо. И подмел с полок все, что хоть приблизительно было похоже на наркотики, даже отраву на крыс и старый фотопроявитель. На полу, рядом с гирей валялся пустой шприц.
– Я этому барабашке все ноги повыдергаю! – опять прорычал Эдик. Выскочив из камеры, он влетел в кабинет и судорожно принялся искать в бумагах адрес барабашки.
«Только не хватало, чтобы он проявителем ширнулся, потом черта с два отпишешься. Хотя эти придурки ко всему привычные, изжогой отделается».
Хлопнув на ходу дверью, Эдик помчался по коридору к выходу из отделения.
– Ничего я у нее не покупал! Че вам надо-то от меня? Тоже мне, нашли дурачка. Ага, давайте, давайте, грузите на меня теперь. Наркота, наркота, а может еще что?
– Не тарахти, Дима. Вот, если бы ты сейчас находился в компании своих корешков-приятелей, я б тогда твоим речам не удивился. Но мы же одни, притом не у меня в кабинете, а у тебя дома. Чего ради, спрашивается, ты эти дешевые понты кидаешь? Меня, что ль, удивить хочешь? Так это зря, слава Богу, наслушался. И поговорить я хочу с тобой нормально, без крика.
– А мне ни к чему эти разговоры.
– А приятелю твоему Воробью? Вы же с ним неразлей-вода.
Парень на мгновение опустил глаза.
– А что Воробей? Ну, гуляли вместе, а что там у него за дела, я не знаю.
– Ты что, ему насолить боишься? Так ему уже ничем не насолишь. Вышка корячится. И спрашиваю я про него только потому, что хочу от стенки его оттащить.
– Ничего я не боюсь. Он там влип, а я причем?
– Ну, а наркоту у Леночки Ковалевской ты тоже не покупал?
– Какую наркоту? Я что, наркоман? Нате, найдите у меня хоть что.
– Не, до тебя, видно, точно ничего не доходит. Да ты можешь сейчас выйти на улицу и орать, что ты наркоман. И ничего тебе за это. не будет. И не собираюсь я ничего тебе шить, и искать ничего не собираюсь. Ты хоть врубаешься, что мне надо? Я, мент, хочу вытянуть твоего корешка из петли, а ты, его лучший приятель, меня, можно сказать, посылаешь. А все почему? Это на воле вы кореша, а за порогом милиции – все, амба, каждый за себя. Ну и ради Бога. Только учти, завтра ты влипнешь, никуда не денешься, вот тогда по-другому запоешь.
– Не запою.
– Ладно, черт с тобой, сиди тут. Не хочешь помочь – не надо. А воспитывать я тебя не собираюсь, не Макаренко, и без тебя забот хватает.
Дима ничего не ответил, только отвернулся к окну.
«Ну и пошел ты, – подумал Кивинов. – Обойдусь. Не, Воробей, никому ты не нужен – ни родственничкам своим, которые даже узнать не пришли, что там с тобой стряслось такое, ни дружкам-приятелям. Так что извини».
Кивинов встал и быстро вышел, с силой хлопнув дверью.
– Ну, сучья морда, что творит! – Миша Петров стукнул ладонью по столу и отбросил материал в сторону.
– Ты чего? – спросил стоящий у окна Дукалис.
– Совсем борзанулись, бляди. Больницу знаешь на моей земле? На горке?
– Ну.
– Один маромой повадился у покойников зубы золотые драть в морге ихнем. Третий случай уже. Вчера у бабки восемь коронок вырвали. Родня заяву накатала. Знаю я, чьих рук это дело. С главврачом поговорил. У них недели три назад санитар новый пришел, вот после его прихода эти варианты и начались. Гадина. Самое обидно, что не поймать его. Пойди докажи. Это надо только с поличным хапать, а как? Не засаду же в морг сажать. Кто ж согласится? А в следствии говорят – это еще ничего не значит, что после его устройства на работу уже третий случай. Мало ли… Да я даже не об этом. Но зубы рвать у старух, сука…
– А все почему? – спросил Дукалис. – Потому что зарплата у этого санитара тонн тридцать в месяц, да и ту вовремя не платят. А работенка не сахар. Попробовал бы деятель этот, который зарплату утверждает, целый день покойников потаскать. Вот и вынужден санитар воровать.
– Тебе хорошо говорить, не тебе с заявами разбираться.
– Чего ты разорался? У меня тоже заморочек хватает. А зубодера этого, пожалуй, можно отловить.
– Как? Он, если что, зубы скинет на пол и поди доказывай.
– Не скинет. В 84-м отделении такой случай тоже был. Они выловили. Надо посоветоваться с орлами. Позвони. Кстати, у меня в больнице этой врач знакомый, пьяница, правда, но мужик неплохой. Поможет.
ГЛАВА 3
– Как хотите. Вино неплохое. Давайте за женский день.
Она снова покачала головой.
– Вы всегда так молчаливы?
Она опять проигнорировала его вопрос, искоса взгляну на него.
Ей вдруг захотелось уйти. Ведь он не мог подойти к не как к женщине. Она была некрасива. Зачем тогда нужно за тевать всякие разговоры? Но что-то удержало ее. Может по-тому, что она впервые почувствовала себя женщиной. Как чарующих снах про прекрасных принцев, снившихся ей поч-ти каждую ночь. И ей так не хотелось просыпаться.
Он улыбнулся.
– Альберт, – протянул он руку.
– Инга, – ответила она.
– Прекрасное имя. Знаете, Инга, у вас ведь тоже, наверное, куча проблем или неприятностей. Забудьте о них, всего лишь на полчаса. Давайте поболтаем, как старые знакомые, которые не виделись много лет. Вы удивлены моему предложению? Напрасно. Многие известные психологи утверждают, что проще всего найти общий язык с едва знакомым человеком и рассказать о своих сокровенных тайнах ему, нежели какому-нибудь старому приятелю. Я, конечно, не прошу вас раскрывать свою душу, а предлагаю просто поболтать.
Она улыбнулась.
– Кто вы? – чуть погодя спросила она.
– Человек. В общих чертах. А в остальном – смотря что вас интересует. Если профессия – я коммерсант, если образ мысли – я поэт, если характер – нигилист. Хотя точнее – просто независим.
– Разве характер может быть независимым? Независимым может быть только положение.
– Вы не правы. Прежде всего независимый характер. Именно характер. Но оставим это на долю ученых-психологов. А кто вы?
– Человек.
Он усмехнулся.
– Достойный ответ,
– А помимо этого студентка.
– Кораблестроительный?
– Почему вы так решили?
– Он тут неподалеку.
– Нет, нет. Я просто живу здесь рядом. А учусь в 1-м медицинском.
– Вы врач?
– Пока нет. Но надеюсь им стать.
– Интересно. А специальность?
– Терапевт.
– Здорово. Первый раз общаюсь с медицинским работником в обыденной обстановке. А то как-то все в поликлиниках да в поликлиниках. «На что жалуетесь? Дышите-не-ды-шите, принимайте по таблетке три раза в день после еды, следующий».
Она опять улыбнулась.
– Простите, Инга, а вы по призванию, так сказать, или по каким другим соображениям?
– Я хотела быть врачом.
– Хорошо, когда сам с собой в согласии, виноват, банальность. В чем-то я завидую вам.
Он встал, сходил к стойке и вернулся с еще одним бокалом вина. Поставив бокал перед ней, он достал из пальто пачку сигарет, предложил Инге и прикурил сам.
– Знаете, что мне хочется сказать7 – заговорил он. – фильм помните, «Бриллиантовая рука»? За наше случайное знакомство! Шучу. Давайте выпьем за вас. За то, что вы есть, за то, что занимаетесь тем, чем хотите, за то, что вы сейчас разговариваете со мной, в общем, за то, что вы живете.
Она выпила. Ей все еще не верилось, что это происходит не во сне. Но, с другой стороны, ей никогда это кафе не снилось. Да нет, это не сон. Альберт, вино, музыка. Это все наяву. Но зачем она ему? Просто потому, что не с кем поговорить? Она не знала. Но ей не хотелось искать ответ на этот вопрос. Пусть все идет своим чередом, пусть этот сон наяву продолжается дальше.
Они разговаривали еще минут двадцать, вскоре даже перешли на «ты», хотя он был лет на десять старше ее. Наконец, допив вино, он поднялся, надел пальто и спросил:
– Ты не спешишь? Можем покататься по городу.
– На трамвае?
– Ну, если мой «БМВ» похож на трамвай, то тогда на трамвае.
Она не спешила. И ей очень хотелось покататься на машине.
– Но ты ведь выпил, – на всякий случай напомнила она.
– А, ерунда. Это легкое вино. Не бойся, не разобьемся. Хочешь, поедем куда-нибудь, в более подходящее место?
– Я вообще-то не одета. Сразу после занятий.
– Пустяки. Заедем к тебе, я подожду в машине.
– Честно говоря, мне неудобно. Как-то неожиданно.
– Ничего страшного. Чем больше неожиданностей, тем лучше. Иначе жизнь скучна. Я знаю один ресторанчик в центре. Там вполне достойно. Итак?
– Хорошо. Я живу вон за тем домом.
Он застегнул пальто, кивнул на прощание девушке за стойкой и распахнул дверь, пропуская вперед Ингу. Через минуту от кафе отъехала черная «иномарка», выбросив из-под колес очередную порцию грязи на многострадальные окна.
Кивинову открыла дверь женщина. Он на несколько секунд задержался у порога, тщательно вытирая ноги о коврик и никак не решаясь зайти.
– Я звонил вам, из милиции.
– Проходите.
Он по обыкновению прошел на кухню, чтобы не топтаться в комнатах. Сев на табурет, он огляделся.
– Похороны уже были?
– Да. Позавчера.
Мешки под глазами и краснота глаз хозяйки говорили о том, что последние дни выдались для нее крайне тяжелыми. Тем не менее, сейчас она держала себя в руках, и голос ее был вполне сдержан.
– Может я не вовремя?
– Ничего. Спрашивайте.
Кивинов достал свой коричневый блокнотик и положил на стол, после чего еще раз оглядел кухню, не зная, с чего начать. Сколько таких квартир он посетил за время своей работы в милиции. Сколько разговоров он слышал, сидя на таких вот кухнях. В каждой квартире он старался выделить для себя что-нибудь необычное, такое, что бы не дало ему сразу позабыть визит и помогло потом вспомнить весь разговор. Подобная инспекция, перешедшая уже в профессиональную привычку, немного удивляла и даже настораживала хозяев, гадающих, что хочет высмотреть этот опер в их стандартной обстановке.
Эта кухня была самая что ни на есть обычная. Даже не на чем было заострить внимание. Кивинов пощелкал авторучкой и обратился к сидящей перед ним женщине:
– Дело в том, Светлана Юрьевна, что я хотел бы уточнить кое-какие моменты, так что, возможно, мои вопросы удивят вас.
– Спрашивайте.
– У Воробьева изъяли два кольца, которые он снял с вашей дочери. Вы опознали их. Откуда они у Лены?
– Одно кольцо подарила я на се восемнадцатилетие, с фианитиком. Второе не так давно купила сама Лена.
– Она не говорила, за сколько?
– Точную сумму не называла, но я думаю, что не дорого. У Леночки не было больших денег. Стипендия плюс приработок в поликлинике.
– А по деньгам сколько выходило?
– На сегодняшний день не больше пятидесяти тысяч, А к чему все эти вопросы?
– Но я же предупредил, чтобы вы не удивлялись. Дело в том, что в колечке этом вовсе не пластмассовый камешек и даже не стекло. В нем настоящий бриллиант, и тянет оно тысяч на триста как минимум. Вы уверены, что у нее не было еще одного источника доходов?
– Триста тысяч? Но этого не может быть!
– Может, может.
– Тогда я ничего не понимаю.
– Она давно в поликлинике подрабатывала?
– Месяца три.
– А до этого?
– Нигде.
– Вы не знаете, кто-нибудь еще из ее сокурсниц халтурил по поликлиникам?
– Да почти все. Жизнь-то тяжелая. Кто в больницах, кто в поликлиниках. Да и практика неплохая.
– Вы знаете кого-нибудь из ее подруг по учебе?
– Да, конечно. Некоторые приходили на день рождения. Ближе всех она была с Ритой Малининой. Она в общежитии живет. Правда, на похороны не пришла. Может домой уехала.
– А откуда она?
– Из Челябинска, кажется.
– Лена с Ритой и в поликлинике вместе работали?
– Да, Рита ее туда и устроила. В поликлинику сложнее попасть, чем в больницу.
– Понятненько. Где поликлиника, вы, конечно, не знаете?
– Где-то в районе Суворовского, в центре.
– Еще один вопрос. Может, он покажется вам неприятным. – Кивинов снова пощелкал ручкой, прежде чем спросить. – По жизни она была хорошим человеком? Ну, не как ваша дочь, а по мнению других, например?
– У меня никогда жалоб не было, да и от других ничего не слышала. Леночка скромная такая была, добрая. Была… Боже мой, я поверить не могу…
Мать все-таки не выдержала и заплакала.
– К чему, к чему эти все ваши вопросы? Леночку не вернешь. Хорошая, плохая… А ублюдку этому дадут десять лет и снова выпустят.
Кивинов убрал блокнот. Продолжать разговор не имело смысла. Пошли эмоции.
– Вы лучше скажите, куда мне пойти, чтобы подонка этого расстреляли, – продолжала она. – Кому письмо написать. Ведь он убийца, значит и ему на земле не место. Я бы его сама задушила, только б дали. Сама!!!
Плач перешел в рыдания.
Кивинов поднялся, тихонько, почти про себя сказал: «До свидания», и направился к выходу. Не стоит мешать человеку плакать. Это не зрительный зал и не кино. Это с каждым может случиться.
Осторожно прикрыв дверь, он вышел из квартиры.
Оперуполномоченный 85-го отделения милиции Каразия закончил записывать объяснение и протянул листок сидящему напротив пареньку.
– Читай. Если что не так, скажи.
Парень пробежал глазами строчки.
– Все верно? Тогда вот тут внизу: «С моих слов записано верно и мною прочитано». Подпись. Молоток. Все, пошли.
Каразия вытолкнул парня в коридор, но повел его не в дежурку, где находилась камера, а направился вместе с ним в конец коридора. Подойдя к самой последней двери, он открыл ее своим ключом, повернулся к парню и кивнул:
– Заходь.
Комнатка была небольшой, метров шесть, окна отсутствовали, у одной из стен приткнулся обшарпанный стеллаж. У помещения этого было многоцелевое назначение. На стеллаже были набросаны вещи с обысков, пустые бутылки с пьянок, грязные тарелки все с тех же пьянок, ну и прочая мелкая утварь, начиная от ломаных телефонных аппаратов и заканчивая неведомо кем принесенных учебников по математике.
Кроме того, периодически эта комнатка-кладовка служила операм 85 отделения второй камерой. Это объяснялось тем, что в дежурке была только одна камера, а если по какому-нибудь варианту проходили подельщики, то их необходимо было содержать в разных местах. Свободных помещений в отделении больше не нашлось, поэтому опера использовали в своих тюремных целях эту кладовку. А что делать? Не в кабинетах же нарушивших закон граждан к батареям пристегивать. Правда, в кладовке задержанного все равно пристегивали. Только не к батарее, за отсутствием таковой, а к тридца-тидвухкилограммовой гире. На всякий случай.
Сиденье в кладовой нравилось не всем, попадались нервные, привыкшие к комфорту и начинавшие барабанить в двери и бить посуду. Честно говоря, в этой импровизированной тюремной камере действительно имелся недостаток комфорта – вонь из подвала, чертовский холод, мыши, нехватка свежего кислорода. Но опера рассуждали по-своему – извиняемся, но никто вас грабить-воровать-убивать не заставлял, а поэтому посидите пока в одиночестве и подумайте о смысле загубленной души, благо обстановка располагает. Выражение «посадить на гирю» означало в 85 отделении эксплуатацию кладовочки в камерных целях.
Сейчас Каразия «посадил на гирю» очередного задержанного наркомана. Его дружок-подельщик находился в «фирменной» камере со всеми удобствами, той, что в дежурной | части. Наркоманов задерживали почти каждый день, в основном этим занимались постовые и иногда отдел по незаконному обороту наркотиков. Задержанных передавали в отделение, где опера лепили материал и вызывали следователя, если найденное у граждан вещество бурого цвета признавалось наркотиком и его вес соотвествовал норме, с которой наступала уголовная ответственность (то есть 5 граммам). Пока эксперт в специальном отделе ковырялся с изъятым зельем, задержанный томился в камере, Прицепив парнишку в гире, Каразия закрыл двери кладовки, вернулся в кабинет и стал писать сопроводиловку в экспертный отдел на проверку наркотика. Что это именно наркотик, у Эдика не было никаких сомнений, единственно смущал вес – его могло быть недостаточно для нормы.
Отнеся пакетик с веществом и сопроводиловку в дежурку, Каразия вернулся в кабинет, немножко пописал бумаги, а потом решил сходить перекусить, благо время позволяло– ответ от экспертов придет не раньше, чем через пару часов. Подойдя к кладовке, Эдик поинтересовался, не желает ли задержанный по нужде. Тот по нужде не желал, а посему инспектор с чистым сердцем отправился отобедать.
Вернувшись минут через сорок, Эдик прислонил ухо к двери кладовки и прислушался. К его удивлению, там было тихо. Обычно требования вернуть свободу начинались минут через пятнадцать после заточения. Поприветствовав в душе неприхотливость наркомана, Каразия пошел к себе.
В оставшиеся полтора часа из кладовой не раздалось ни звука. Эдик был доволен – хоть один спокойный человек попался. Правда, его огорчил результат экспертизы– у того деятеля, что сидел в дежурке, норма была, а у того, что на гире, – нет. Чуть-чуть не хватило. Обидно, придется отпускать, но ничего – в другой раз попадется.
Эдик вышел из кабинета, отпер кладовую и произнес:
– Выходи, сандаль бамбуковый.
Парень, не вставая со стула, нехотя повернул к Каразии лобастую голову и прошептал:
– А можно я еще посижу?
Каразия вытаращил на него свои черные глаза.
– Больной, что ли? Тебе, мудаку, повезло, что наркоты мало изъяли, а ты уходить не хочешь. Если уж тебе так здесь понравилось, иди, купи пару кило соломы, сдайся и сиди, сколько влезет. А сейчас пшсл вон, мне домой пора.
Парень лениво поднялся. Каразия отстегнул его ногу от гири и вытолкнул в коридор. Наркоман, прилипая к стенам, потихоньку дополз до дверей розыска, еще раз показал Каразии свою блаженно улыбающуюся физиономию и скрылся из виду.
«Крыша, наверно, от наркоты течет», – подумал Каразия, хлопая дверью.
Минут через сорок, когда Эдик уже прятал в сейф раскиданные по столу дела с целью отбыть домой, к нему заглянул озабоченный Волков.
– Хм… Слышь, Эдгар, ты из кладовки наркоту изъятую не забирал? Эфедрин. Там в баночке, на полке стояла, вместе со шприцами.
– Нет, – спокойно ответил Каразия, продолжая уборку бумаг.
– Черт, куда делась? Мне следак звонит – срочно наркоту по вчерашнему варианту надо ему отвозить, а она поде-валась куда-то. Из наших никто не брал. Барабашка какой завелся, что ли?
Волков, почесав лоб, вышел из кабинета. Каразия закрыл сейф, накинул куртку и подошел к зеркалу, чтобы причесаться. Внезапно он замер, пораженный неожиданной догадкой. Через мгновение догадка превратилась в уверенность.
– О, маму твою тык-дым, тык-дым! Зараза вонючая!
Каразия никак не мог разучиться материться на кавказский манер.
Он выбежал в коридор и заскочил к Волкову.
– Много там было?
– Лет на пять.
– Ох, говнюк! А еще была наркота?
– Моей не было. Петровская, вроде, есть.
Каразия бросился к кладовой. По стеллажу словно прошелся торнадо. И подмел с полок все, что хоть приблизительно было похоже на наркотики, даже отраву на крыс и старый фотопроявитель. На полу, рядом с гирей валялся пустой шприц.
– Я этому барабашке все ноги повыдергаю! – опять прорычал Эдик. Выскочив из камеры, он влетел в кабинет и судорожно принялся искать в бумагах адрес барабашки.
«Только не хватало, чтобы он проявителем ширнулся, потом черта с два отпишешься. Хотя эти придурки ко всему привычные, изжогой отделается».
Хлопнув на ходу дверью, Эдик помчался по коридору к выходу из отделения.
– Ничего я у нее не покупал! Че вам надо-то от меня? Тоже мне, нашли дурачка. Ага, давайте, давайте, грузите на меня теперь. Наркота, наркота, а может еще что?
– Не тарахти, Дима. Вот, если бы ты сейчас находился в компании своих корешков-приятелей, я б тогда твоим речам не удивился. Но мы же одни, притом не у меня в кабинете, а у тебя дома. Чего ради, спрашивается, ты эти дешевые понты кидаешь? Меня, что ль, удивить хочешь? Так это зря, слава Богу, наслушался. И поговорить я хочу с тобой нормально, без крика.
– А мне ни к чему эти разговоры.
– А приятелю твоему Воробью? Вы же с ним неразлей-вода.
Парень на мгновение опустил глаза.
– А что Воробей? Ну, гуляли вместе, а что там у него за дела, я не знаю.
– Ты что, ему насолить боишься? Так ему уже ничем не насолишь. Вышка корячится. И спрашиваю я про него только потому, что хочу от стенки его оттащить.
– Ничего я не боюсь. Он там влип, а я причем?
– Ну, а наркоту у Леночки Ковалевской ты тоже не покупал?
– Какую наркоту? Я что, наркоман? Нате, найдите у меня хоть что.
– Не, до тебя, видно, точно ничего не доходит. Да ты можешь сейчас выйти на улицу и орать, что ты наркоман. И ничего тебе за это. не будет. И не собираюсь я ничего тебе шить, и искать ничего не собираюсь. Ты хоть врубаешься, что мне надо? Я, мент, хочу вытянуть твоего корешка из петли, а ты, его лучший приятель, меня, можно сказать, посылаешь. А все почему? Это на воле вы кореша, а за порогом милиции – все, амба, каждый за себя. Ну и ради Бога. Только учти, завтра ты влипнешь, никуда не денешься, вот тогда по-другому запоешь.
– Не запою.
– Ладно, черт с тобой, сиди тут. Не хочешь помочь – не надо. А воспитывать я тебя не собираюсь, не Макаренко, и без тебя забот хватает.
Дима ничего не ответил, только отвернулся к окну.
«Ну и пошел ты, – подумал Кивинов. – Обойдусь. Не, Воробей, никому ты не нужен – ни родственничкам своим, которые даже узнать не пришли, что там с тобой стряслось такое, ни дружкам-приятелям. Так что извини».
Кивинов встал и быстро вышел, с силой хлопнув дверью.
– Ну, сучья морда, что творит! – Миша Петров стукнул ладонью по столу и отбросил материал в сторону.
– Ты чего? – спросил стоящий у окна Дукалис.
– Совсем борзанулись, бляди. Больницу знаешь на моей земле? На горке?
– Ну.
– Один маромой повадился у покойников зубы золотые драть в морге ихнем. Третий случай уже. Вчера у бабки восемь коронок вырвали. Родня заяву накатала. Знаю я, чьих рук это дело. С главврачом поговорил. У них недели три назад санитар новый пришел, вот после его прихода эти варианты и начались. Гадина. Самое обидно, что не поймать его. Пойди докажи. Это надо только с поличным хапать, а как? Не засаду же в морг сажать. Кто ж согласится? А в следствии говорят – это еще ничего не значит, что после его устройства на работу уже третий случай. Мало ли… Да я даже не об этом. Но зубы рвать у старух, сука…
– А все почему? – спросил Дукалис. – Потому что зарплата у этого санитара тонн тридцать в месяц, да и ту вовремя не платят. А работенка не сахар. Попробовал бы деятель этот, который зарплату утверждает, целый день покойников потаскать. Вот и вынужден санитар воровать.
– Тебе хорошо говорить, не тебе с заявами разбираться.
– Чего ты разорался? У меня тоже заморочек хватает. А зубодера этого, пожалуй, можно отловить.
– Как? Он, если что, зубы скинет на пол и поди доказывай.
– Не скинет. В 84-м отделении такой случай тоже был. Они выловили. Надо посоветоваться с орлами. Позвони. Кстати, у меня в больнице этой врач знакомый, пьяница, правда, но мужик неплохой. Поможет.
ГЛАВА 3
Кивинов зашел на территорию Санитарно-гигиеническо-го института. Спросив дорогу, он двинулся к общежитию. Время было послеобеденное, и многие студенты должны были уже вернуться с занятий.
Кивинов и раньше бывал в этом институте, правда, в качестве экскурсанта. Здесь располагался единственный в городе музей судебной медицины. Довольно любопытные экспонаты имелись в этом музее. Отрезанные и заспиртованные головы, человеческие эмбрионы, даже половые органы с татуировками. Ткани и кости со следами различных ранений. Но вершиной этой необычной выставки был экспонат, вполне соответствующий совковому быту и, разумеется, нашей бытовой преступности. В одной из кладовых за столом сидел самый настоящий мумифицированный покойник с ножом в груди. Обстановка кладовки остроумными служащими была подобрана очень натурально и, можно сказать, со знанием жизни. Недопитая бутылка на столе, куча хабариков, драные обои, мусор, тухлая закуска. Да и сам мертвец был далеко не принц Уэльский.
Как объяснили в музее, на этом экспонате молодые следователи учатся составлять протокол осмотра места происшествия. Ну что ж, теория, максимально приближенная к практике. Это надо только приветствовать. Жаль, обычным гражданам доступ в музей закрыт, и не все могут по достоинству оценить необычные экспонаты, С воспоминаниями о музее Кивинов наконец добрался до типового здания общаги, Спросив на вахте, в какой комнате живет Рита Малинина, он поднялся на этаж.
В общаге, вероятно, шел ремонт. Деревянные малярные козлы, бидоны с краской, кисти в полнейшем беспорядке складировались в коридоре. Смесь запаха олифы, скипидара и старых обоев резко ударила в нос Кивинову, и он, не задерживаясь, кинулся к нужной двери и пару раз стукнул.
– Да, да, – раздался приятный голосок. Кивинов вошел.
На кровати сидела симпатичная мадам в простеньком халатике и в тапочках на босу ногу. Привычно окинув быстрым взглядом комнату, Кивинов убедился, что, кроме мадам и второй кровати, в комнате больше ничего интересного не наблюдается.
– Мне бы Риту, – жалобным голоском проблеял Кивинов.
– Риты нет. А вы кто?
– Я люблю ее, – сконфуженно уставившись в пол, еле слышным шепотком произнес Кивинов. – Такое дело, понимаете ли.
Девушка ухмыльнулась и с удивлением взглянула на опера.
– Проходите. Вообще-то Риту многие любят.
– Я не перенесу, зачем вы так жестоки? – положив руку на сердце, опять прошептал Кивинов.
– А кто вы? Может, Рита рассказывала мне про вас.
– Нет, Я люблю ее тайной любовью. Тайной и страстной. Так где она? В институте, что ли, или на танцы пошла?
– Я не знаю. Может, домой уехала. Ее уже две недели нет.
– Как две недели?! А кого же я тогда позавчера любил? О, пардон, я в платоническом смысле.
– Не знаю, кого вы любили в платоническом смысле, но я не видела Риту уже недели две.
Кивинов опустился на вторую кровать. Сесть на кровать рядом с девушкой ему не позволяла природная застенчивость и милицейская выдержка. Запах олифы так и не пропал. Как можно жить в такой атмосфере?
– Так, так, так, а вы у нас кто?
– Я Марина.
– Соседка?
– Да, и подруга.
– Надо же. В наше время бывает еще и дружба. А позвольте спросить, Марина, вас как подругу не настораживает такой пустячок, что объект вашей дружбы отсутствует вот уже две недели?
– Да нет. Она и раньше пропадала.
– Что, на две недели?
– Бывало и больше. Правда, если она в Челябинск уезжала, то предупреждала.
– Но ведь в институте за пропуск занятий можно двойку схватить или, не дай Бог, вылететь. Что тогда делать?
– У нас с этим не очень строго. Многие по три месяца, гуляют. Лишь бы зачеты сдать.
– Замечательно, То-то я гляжу, некоторые наши врачи мне все время один и тот же диагноз ставят – ОРЗ. Прихожу с больным коленом, а говорят ОРЗ. Ну, это к слову. Раз говорят, значит так оно и есть. Да. Ну, ладно. Я хочу открыть вам один секрет. Мало того, что я люблю Риту, так еще и работаю в ментуре, а если точнее – в уголовном розыске. Как вы думаете, она может ответить мне взаимностью?
– Вы из милиции? – удивленно спросила Марина, тут же поправив задравшийся халат.
– А, – махнул рукой Кивинов. – Не берите в голову. Давайте лучше кофе выпьем и о любви поговорим. Но Ритка, коза. Уехала и не предупредила меня. Погоди-ка, а может она записку какую оставила? Это ее тумбочка? Значит, и блокнотик ее? Наверняка не пустой, смотри, какой потрепанный.
Кивинов взял с тумбочки черный блокнот и наугад открыл. Из него выпал почтовый конверт.
– Это письмо, что ли? – спросил он у Марины. – Точно, письмо. От кого? Не дай Бог, от хахаля. Я не перенесу. Не, не от хахаля. Оля из Самары. Нормалек. Что тут нам Оля пишет?
– Это бывшая наша студентка. Она дружила с Риткой. А чужие письма читать нехорошо.
– Да?! Но вы забыли сделать поправку на мою профессию. Сейчас во мне говорит такой махровый-махровый мен-тяра без всяких намеков на совесть. Так что придется потерпеть. Можете отвернуться, пока я буду читать.
Марина пожала плечами и воткнула вилку чайника в розетку.
Кивинов пробежал письмо глазами и, вопросительно взглянув на Марину, хмыкнул.
– А это как понимать? «Напоследок, Ритуля, поздравляю тебя с 8 марта – днем всех трудящихся женщин – и желаю тебе большой и светлой любви, лучше, конечно, в СКВ».
Марина опять пожала плечами,
– Я не про СКВ спрашиваю и даже не про трудящихся женщин. Я спрашиваю, почему письмо распечатано? Ведь Ритули, крошки моей, нет уже две недели, а 8 марта было у нас два дня назад. От силы три. Не больше. Стало быть, если принять во внимание, что чужие письма читать нехорошо, то письмо было вскрыто и прочитано самой Риточкой. ферш-тейн? Числа этак шестого-седьмого.
– Может, она приходила, когда меня не было?
– Да ну? И записочки не оставила? Мол, жива, здорова, не волнуйся. Тоже мне подруга. Заставляет волноваться такую симпатичную девушку, я уже не говорю о себе. Весь извелся.
–Я не знаю, где она, – повторила Марина.
– Жаль. Придется искать самому. Вероятно, в пунктах обмена валюты на любовь. А там у меня много знакомых. Кстати, может, и с тобой встретимся.
– Что вы обзываетесь!
– Это в детском садике ребятишки обзываются, по глупости. А мы, взрослые люди, просто иногда циничны не в меру и называем все своими именами. Так что, пардон, если что. И кстати, не рекомендую тебе, крошка, носить на пальце колечко в поллимона весом. Из-за этого могут и придушить. Как, например, Ритину подружку, Леночку.
Марина автоматически взглянула на свои руки, а потом перевела взгляд на Кивинова.
– Так вы из-за Лены Ковалевской?
Кивинов и раньше бывал в этом институте, правда, в качестве экскурсанта. Здесь располагался единственный в городе музей судебной медицины. Довольно любопытные экспонаты имелись в этом музее. Отрезанные и заспиртованные головы, человеческие эмбрионы, даже половые органы с татуировками. Ткани и кости со следами различных ранений. Но вершиной этой необычной выставки был экспонат, вполне соответствующий совковому быту и, разумеется, нашей бытовой преступности. В одной из кладовых за столом сидел самый настоящий мумифицированный покойник с ножом в груди. Обстановка кладовки остроумными служащими была подобрана очень натурально и, можно сказать, со знанием жизни. Недопитая бутылка на столе, куча хабариков, драные обои, мусор, тухлая закуска. Да и сам мертвец был далеко не принц Уэльский.
Как объяснили в музее, на этом экспонате молодые следователи учатся составлять протокол осмотра места происшествия. Ну что ж, теория, максимально приближенная к практике. Это надо только приветствовать. Жаль, обычным гражданам доступ в музей закрыт, и не все могут по достоинству оценить необычные экспонаты, С воспоминаниями о музее Кивинов наконец добрался до типового здания общаги, Спросив на вахте, в какой комнате живет Рита Малинина, он поднялся на этаж.
В общаге, вероятно, шел ремонт. Деревянные малярные козлы, бидоны с краской, кисти в полнейшем беспорядке складировались в коридоре. Смесь запаха олифы, скипидара и старых обоев резко ударила в нос Кивинову, и он, не задерживаясь, кинулся к нужной двери и пару раз стукнул.
– Да, да, – раздался приятный голосок. Кивинов вошел.
На кровати сидела симпатичная мадам в простеньком халатике и в тапочках на босу ногу. Привычно окинув быстрым взглядом комнату, Кивинов убедился, что, кроме мадам и второй кровати, в комнате больше ничего интересного не наблюдается.
– Мне бы Риту, – жалобным голоском проблеял Кивинов.
– Риты нет. А вы кто?
– Я люблю ее, – сконфуженно уставившись в пол, еле слышным шепотком произнес Кивинов. – Такое дело, понимаете ли.
Девушка ухмыльнулась и с удивлением взглянула на опера.
– Проходите. Вообще-то Риту многие любят.
– Я не перенесу, зачем вы так жестоки? – положив руку на сердце, опять прошептал Кивинов.
– А кто вы? Может, Рита рассказывала мне про вас.
– Нет, Я люблю ее тайной любовью. Тайной и страстной. Так где она? В институте, что ли, или на танцы пошла?
– Я не знаю. Может, домой уехала. Ее уже две недели нет.
– Как две недели?! А кого же я тогда позавчера любил? О, пардон, я в платоническом смысле.
– Не знаю, кого вы любили в платоническом смысле, но я не видела Риту уже недели две.
Кивинов опустился на вторую кровать. Сесть на кровать рядом с девушкой ему не позволяла природная застенчивость и милицейская выдержка. Запах олифы так и не пропал. Как можно жить в такой атмосфере?
– Так, так, так, а вы у нас кто?
– Я Марина.
– Соседка?
– Да, и подруга.
– Надо же. В наше время бывает еще и дружба. А позвольте спросить, Марина, вас как подругу не настораживает такой пустячок, что объект вашей дружбы отсутствует вот уже две недели?
– Да нет. Она и раньше пропадала.
– Что, на две недели?
– Бывало и больше. Правда, если она в Челябинск уезжала, то предупреждала.
– Но ведь в институте за пропуск занятий можно двойку схватить или, не дай Бог, вылететь. Что тогда делать?
– У нас с этим не очень строго. Многие по три месяца, гуляют. Лишь бы зачеты сдать.
– Замечательно, То-то я гляжу, некоторые наши врачи мне все время один и тот же диагноз ставят – ОРЗ. Прихожу с больным коленом, а говорят ОРЗ. Ну, это к слову. Раз говорят, значит так оно и есть. Да. Ну, ладно. Я хочу открыть вам один секрет. Мало того, что я люблю Риту, так еще и работаю в ментуре, а если точнее – в уголовном розыске. Как вы думаете, она может ответить мне взаимностью?
– Вы из милиции? – удивленно спросила Марина, тут же поправив задравшийся халат.
– А, – махнул рукой Кивинов. – Не берите в голову. Давайте лучше кофе выпьем и о любви поговорим. Но Ритка, коза. Уехала и не предупредила меня. Погоди-ка, а может она записку какую оставила? Это ее тумбочка? Значит, и блокнотик ее? Наверняка не пустой, смотри, какой потрепанный.
Кивинов взял с тумбочки черный блокнот и наугад открыл. Из него выпал почтовый конверт.
– Это письмо, что ли? – спросил он у Марины. – Точно, письмо. От кого? Не дай Бог, от хахаля. Я не перенесу. Не, не от хахаля. Оля из Самары. Нормалек. Что тут нам Оля пишет?
– Это бывшая наша студентка. Она дружила с Риткой. А чужие письма читать нехорошо.
– Да?! Но вы забыли сделать поправку на мою профессию. Сейчас во мне говорит такой махровый-махровый мен-тяра без всяких намеков на совесть. Так что придется потерпеть. Можете отвернуться, пока я буду читать.
Марина пожала плечами и воткнула вилку чайника в розетку.
Кивинов пробежал письмо глазами и, вопросительно взглянув на Марину, хмыкнул.
– А это как понимать? «Напоследок, Ритуля, поздравляю тебя с 8 марта – днем всех трудящихся женщин – и желаю тебе большой и светлой любви, лучше, конечно, в СКВ».
Марина опять пожала плечами,
– Я не про СКВ спрашиваю и даже не про трудящихся женщин. Я спрашиваю, почему письмо распечатано? Ведь Ритули, крошки моей, нет уже две недели, а 8 марта было у нас два дня назад. От силы три. Не больше. Стало быть, если принять во внимание, что чужие письма читать нехорошо, то письмо было вскрыто и прочитано самой Риточкой. ферш-тейн? Числа этак шестого-седьмого.
– Может, она приходила, когда меня не было?
– Да ну? И записочки не оставила? Мол, жива, здорова, не волнуйся. Тоже мне подруга. Заставляет волноваться такую симпатичную девушку, я уже не говорю о себе. Весь извелся.
–Я не знаю, где она, – повторила Марина.
– Жаль. Придется искать самому. Вероятно, в пунктах обмена валюты на любовь. А там у меня много знакомых. Кстати, может, и с тобой встретимся.
– Что вы обзываетесь!
– Это в детском садике ребятишки обзываются, по глупости. А мы, взрослые люди, просто иногда циничны не в меру и называем все своими именами. Так что, пардон, если что. И кстати, не рекомендую тебе, крошка, носить на пальце колечко в поллимона весом. Из-за этого могут и придушить. Как, например, Ритину подружку, Леночку.
Марина автоматически взглянула на свои руки, а потом перевела взгляд на Кивинова.
– Так вы из-за Лены Ковалевской?