Кизи Кен. Песнь Моряка

Это классика, -- и он поворачивается, чтобы просветить окружающих. -- Эту
историю рассказывали здесь еще за тысячу лет до появления первого белого
человека. Однажды наша маленькая половозрелая дикарка отправляется на берег
со своим дружком -- а дружок-калека вырезает ложки и еще какую-то чушь. И
вдруг они видят...
-- Эмиль, мы все это читали, -- обрывает его Алиса.
-- Да, Грир, даже мы, -- вставляет кто-то из Вонгов.
Грир сникает, недовольный тем, что его прервали.
-- Хотя если начистоту, -- признается Левертов, -- ваша история о
покалеченном маламуте мне понравилась больше. Лапа из моржового бивня -- это
круто.
-- А назовем его Моби-дог! -- снова оживляется Грир. -- Сейчас я все
придумаю, если мне дадут еще отхлебнуть "Дом Периньона" из алисиной бутылки.
Грир берет бутылку, глядя на сходни. На верху настила, огороженного
канатами, стоит огромный азиат в стойке "вольно". Из-за его спины доносятся
женский визг и плеск воды в бассейне. Грир поднимает брови и поворачивается
к алисиному
сыну.
- А сам мистер Стебинс сейчас на борту? Чтобы обсудить с ним все.
Творческие проекты должны обсуждаться, пока они еще свеженькие, так сказать,
с пылу с жару.
Левертов смеется и указывает на корму.
-- Сейчас он отдыхает в своей каюте после напряженного путешествия. --
Его мурлыкающий голос намекает на всевозможные забавы. -- Если бы вы знали
нашего уважаемого режиссера, вы бы меня поняли. Поэтому-то я и прилетел
заранее.
-- А ты какое положение занимаешь при Стебинсе, Ник? -- это первые
слова, которые произносит Исаак после рукопожатия. -- Возлюбленного?
-- С полом ты угадал, а вот с ролью, которую я исполняю, нет.
Несколько мгновений они изучающе рассматривают постаревшие лица друг
друга. Атмосфера явно накаляется. Купальщицы продолжают визжать и
плескаться.
-- Ну что ж, пойду привяжу наше корыто, -- наконец говорит Исаак. --
Приятно было повидаться, Ник.
-- Эй, Грир, -- произносит Алиса, -- отдай-ка мою бутылку и пойди
помоги Соллесу.
-- Я справлюсь, Алиса, -- отвечает Исаак. -- Пусть месье Грир
насладится этим голливудским Дерьмом, пока оно еще не остыло. -- Он еще раз
оглядывает ее костюм и направляется обратно к берегу. -- Я уже насладился
сполна.
Делай что хочешь, -- бормочет Алиса и со свирепым видом поворачивается
к Гриру, -- но бутылку ты мне все равно вернешь. Это первый подарок, который
я получила за двадцать лет на День матери. А если хочешь пить, можешь взять
пиво. -- Затем она повышает голос и кричит вслед Исааку. -- К тому же я
здесь единственная, кто одет подобающим для шампанского образом.
Все смеются. Алиса предоставляет возможность мужчинам вести беседу и
погружается в задумчивость. Какого черта она надела этот дурацкий костюм?
Как он сказал? "Портрет Эдварда Хертиса"? Она могла бы догадаться: стоит
немножко выпендриться, чуть-чуть приодеться по случаю, и какой-нибудь бывший
герой, истосковавшийся по славе, непременно выльет тебе помои на голову.
Мужчины болтают и пьют пиво. Она раздвигает губы в улыбке и затихает.
Огромный парус, полощущийся в небе, напоминает ей укоризненный палец отца
Прибылова: "Ай-ай-ай, Алиса, вспомни, что я тебе всегда говорил -- люди
выходят из себя, а в один прекрасный день уже не могут вернуться обратно".
Когда пиво заканчивается, Николай предлагает совершить небольшую
экскурсию на склад яхты "так сказать, для предварительного ознакомления". Но
Алиса вежливо отказывается.
-- Идите, ребята. А у меня еще есть дела.
-- Мама, -- сын наклоняется и, прежде чем она успевает возразить,
театрально целует ее в голову. -- Ты слишком много работаешь.
И для того, чтобы скрыть свое замешательство, Алиса не менее театрально
начинает удаляться, помахивая бутылкой и позвякивая своим платьем. Как
только она пересекает стоянку и оказывается вне видимости стоящих на
причале, она опирается на пустой барабан из-под проводов и блюет на бетон.
Ее выворачивает с такой силой, что в крепко закрытых глазах начинают
мелькать блестящие мушки. Придя в себя, она прополаскивает рот шампанским и
выплевывает его на барабан.
-- Ебаное дерьмо, -- наконец произносит она и допивает последний
глоток. В конце концов это ей подарили на День матери.
Не выпуская бутылку из рук, она доходит до центрального перекрестка.
Ярость, проснувшаяся на причале, продолжает закипать, но она держит ее под
контролем. Она любезно кивает прохожим, постоянно напоминая себе о грозящем
пальце "ай-ай-ай, Алиса", и, смиряясь, идет дальше. Даже когда Алиса доходит
до распахнутой двери "Горшка" и слышит доносящийся оттуда разнузданный хохот
(уж не над ней ли смеются?), она заставляет себя пройти мимо. Она не
останавливается даже тогда, когда два полицейских при виде ее наряда
разражаются старинной песней "Из страны с водой лазурной..." Она идет
дальше, когда один из близнецов Луп, сидящих в пикапе, сплевывает ей под
ноги фисташковую шелуху -- то есть она прошла бы дальше, если бы на нее не
набросилась их чертова лайка, которую они возят с собой на цепи.
Натянув цепь, собака оскаливает клыки в шести дюймах от лица Алисы --
девяносто фунтов мерзкого лая! -- и тогда Алиса бьет ее бутылкой по голове.
Лайка заваливается обратно в пикап, как большая меховая игрушка. Братья Луп
выскакивают с обеих сторон машины, брызжа пивом и фисташковой шелухой.
-- Алиса, ты сука! Ты сука, Алиса Кармоди! Если ты ранила Дружка...
Если ты ранила старину Дружка...
-- Ранила? Что там можно ранить? У него в голове пусто. Одни хрящи да
жир. Я просто утихомирила сукиного сына.
Собака лежит на боку с открытыми глазами и спокойно дышит. Алиса
продолжает держать бутылку занесенной над головой.
-- Видите? Ему понравилось. -- Гнев прошел, но содеянное продолжает
доставлять ей удовольствие. -- Может, его долбануть еще раз...
-- Алиса, ты сука... -- близнецы приближаются, -- лучше отдай бутылку,
пока я не...
Она опускает бутылку на голову собеседнику, прежде чем тот успевает
сообщить, что именно намеревается сделать. И он падает так же аккуратно, как
старина Дружок. Второй Луп обходит машину сзади и набрасывается на Алису
прежде, чем она успевает повернуться. Она оказывает ему отчаянное
сопротивление, ощущая исходящую от него свинячью вонь и опасаясь, что ее
снова начнет тошнить. Поэтому она испытывает облегчение, когда бывшие
поблизости полицейские слышат ее ругань и приходят к ней на помощь.
После того как изложение версий в участке заканчивается, они наконец
приходят к соглашению: если Оскар и Эдгар не станут предъявлять Алисе
обвинений в хулиганстве, она не будет подавать иск против старины Дружка,
который чреват двухмесячным пребыванием в карантине. Тогда и полицейские
смогут не заполнять длинные рапорты и не будить дежурного сержанта,
дремлющего в одной из пустующих камер. Все дружелюбно расстаются в два
пополуночи, как раз в тот момент, когда после непродолжительной передышки
появляется солнце. Босая и сильно помятая, но не утратившая бутылки Алиса
возобновляет свой путь домой.
Она минует магазин Герке и начинает оглядываться в поисках укромного
местечка, так как ее опять мучают позывы рвоты, когда рядом с ней
притормаживает здоровый белый фургон.
-- Садись, Алиса. Похоже, тебе это не помешает.
Она залезает в машину. Мысли у нее слегка путаются, и она не видит
причин, почему бы не сделать это. Когда фургон трогается с места, она
спрашивает, с какой стати он все еще болтается здесь.
-- Я думала, ты отправился домой.
-- Если помнишь, я отправился приводить в порядок баркас. А вот теперь
еду домой.
-- Добросовестная блядь.
Он не отвечает. Она не выносит подобного обращения, особенно когда его
себе позволяет этот античный хлыщ, но терпит. К тому же как бы ей ни
хотелось поговорить, сейчас она может говорить только об одном -- о своей
стычке с Оскаром, Эдгаром и Дружком.
-- Ты в мотель?
Алиса бормочет что-то невразумительное. Пусть подавится. Машину
подбрасывает и трясет, когда Соллес объезжает ухабы и рытвины. Клювы
буревестников на подоле Алисы постукивают друг о друга. И все события
предшествующего вечера представляются ей точно такой же чередой плоских,
бессвязных, дребезжащих эпизодов. И все из-за одной бутылки шампанского!
Правду говорят: огненная вода добра индейцам не приносит.
Они трясутся до тех пор, пока она не вопит:
-- Стой, черт побери!
Соллес тормозит и выпускает ее из машины. На этот раз ее выворачивает
уже до основания. Когда перед глазами перестают мелькать серебристые мушки,
она снова забирается в машину. Она обхватывает колени руками и дрожит, пока
Соллес заводит машину и съезжает с обочины на дорогу.
-- Послушай, Соллес, і-- она поворачивается к нему, не поднимая головы.
-- Чем я тебе так мешаю? Какого черта ты постоянно оказываешься у меня на
пути? А? Что ты устроил на причале из-за моего платья? Что все это значит?
Соллес не отвечает.
-- Тебе завидно, что мне в кои-то веки хорошо? Что теперь у меня есть
муж и влиятельный сын? Достало. Останови машину.
Соллес снова съезжает на обочину, на этот раз так резко, что Алиса не
может удержаться от смеха.
-- Испугался, что я испачкаю твой драгоценный фургончик? Большое
спасибо, меня уже больше не тошнит, я просто выхожу. -- Она хлопает дверцей
и, не оглядываясь, направляется прочь. -- Спокойной ебаной ночи.
На негнущихся деревянных ногах она идет по песчаной обочине к заросшей
камышами погрузочной площадке. Одетая, как кукла, в смешной национальный
костюм, который шуршит и звенит при каждом шаге. Для того, чтобы оказаться в
своем старом добром, добром старом мотеле, ей надо пересечь площадку -- и
она дома. Козырь, оставленный про запас. Она ничего не имела против карт,
особенно покера, просто ее бесили казино. Покер -- хороший учитель. Держи
карты поближе к себе и всегда имей козырь про запас. Она всегда считала, что
именно эта ее способность и привлекла к ней Кармоди -- ему нравилось, как
она играет. Она была хорошим партнером в классическом покере. Кармоди был
человеком азартным, а азартные люди всегда нуждаются в соседстве
консерваторов. Они помогают им лавировать.
Как только Алиса оказывается в полукруге коттеджей, ей становится
лучше. Это ее настоящий дом; здесь, среди женщин и детей, она провела
времени больше, чем в каком бы то ни было другом месте города. Разве что не
считая церкви. Но церковь не в счет. Церковь -- место общественное, самое
общественное, ибо принадлежит Богу. А вот эти грубо сколоченные коттеджи,
занявшие круговую оборону от всяческих неприятностей, предоставляли и
защиту, и право на частную жизнь.
Несмотря на восход солнца, многие окна освещены. Она открывает дверь
подсобки и поднимается наверх по винтовой лестнице. Ключ по-прежнему
открывает замок. Она опускается на бесформенный матрас, ощущая
головокружение. Через несколько минут встает и задергивает шторы. Может, это
ей поможет прийти в себя. Ни черта. Комнату продолжает раскачивать из
стороны в сторону. И дело тут не в шампанском. Дело тут -- она сбрасывает
платье и останавливается перед зеркалом -- в круговерти образов. Они
ритмично прибывают и прибывают, пока не начинает теснить грудь, а потом
отступают назад. Модильяни. Они становятся более сдержанными. Казалось бы,
почему юной особе, в жилах которой текла кровь, генетически
предрасполагавшая к неразборчивости, не отдаться было старику Рубенсу... но
только не свирепой Алисе... Алиса, она всегда шла против течения --
проводить в школу -- нет, спасибо, и подвозить не надо, и никаких киношек
после занятий, спасибо, не нуждаюсь в вашей помощи, никаких смоляных
чучелок, спасибо, масла не надо, и уберите свои руки оттуда... никаких
городских соблазнов и никакой гордости за столь ценимое славное наследие
великой Аляски... и даже когда гордость просыпается, несмотря на лучшие
побуждения, это совсем другое и совсем не напоминает показуху... насилие и
совращение -- жертва и соучастница, и оттого совращение оказывается еще
большим насилием... а потому держи карты ближе к груди и всегда имей козырь
про запас -- только так можно стать костью у них в глотке!
Алиса снова опускается на матрас и натягивает на себя одеяло.
Головокружение постепенно проходит, но заснуть она не может. В голове что-то
пульсирует. Крики птиц возвещают о наступлении дня. Она снова встает и
раздергивает шторы на большом окне. Внизу, на пустом дворе уже собрались три
преданные вороны и с дюжину скептически настроенных чаек. Они смотрят на
безумного ворона, спящего в открытом моторе гусеничного трактора. Даже во
сне он выглядит безумным. Угловатое тело. Беспорядочно торчащие во все
стороны перья. Иногда, разбуженный рассветом, он, закинув голову и
растопырив крылья, начинает бегать по деталям двигателя, оглашая округу
истошными криками, как провидец в состоянии экстаза. Но в это утро он все
еще спит, сжавшись в черный потрепанный комок.
Вдалеке виднелось спокойное море с покачивавшимися на воде судами... и
поверх всего огромный парус, колышащийся, как укоризненный стальной перст.
Она снова задернула шторы. Лучше забыть обо всем этом дерьме.

6.Приглашайте же нас на свои безрассудства

Далеко на юге солнце устало клонилось к закату. Оно начало свой путь
десять часов тому назад, и ему предстояло еще столько же с небольшим
отклонением к северу, когда оно достигнет океана. Добравшись до полюса, оно
исчезнет из виду на несколько мгновений и снова потянет свою упряжь с
востока на запад. В этих краях, сидя дома, из одного и того же окна,
обращенного на север, можно сначала наблюдать восход, а потом, чуть позже --
закат. Так что это тяжелое время для Аполлона и его команды, они трудятся
летом на вершине глобуса, не покладая рук.
С первыми лучами солнца весь город уже знал о прибытии яхты знаменитого
кинорежиссера -- ее парус был виден из любого окна. Все утро к причалу
стекались горожане, чтобы поближе рассмотреть чудное крыло, вздымавшееся,
как клинок сабли из драгоценных ножен, с палубы нарядного судна. В
почтительном молчании они пялились на это чудо, раскрыв рты, после чего
возвращались к завтраку. Во всех барах, кафе и кухнях только и говорили о
приезжих. Насколько грандиозен грядущий проект? Каков его бюджет? Найдутся
ли в нем рабочие места для местного населения? И наконец вопрос, ставший
самым насущным: как попасть в список гостей, приглашенных на торжественный
прием, назначенный на яхте следующим вечером?
Но самый оживленный обмен мнениями происходил на парадном крыльце
"Бездомных Дворняг". К полудню маленькое деревянное возвышение уже не могло
вместить всех желающих; и толпа выплеснулась на ступени, тротуар и даже
проезжую часть. Люди запрудили улицу, угрожая в равной степени водителям и
собакам. Входная дверь была открыта, но никто и не подумал войти внутрь.
Один из древнейших и неукоснительно соблюдаемых законов этой организации
гласил "В День Грома никто не возвращается в логово до наступления темноты".
Иначе ленивые остолопы будут весь день слоняться как ни в чем не бывало,
пукая, почесываясь и попивая пиво. День Священной Луны будет потрачен
попусту, и Священное Логово станет не более чем очередным пристанищем
дворняжек, утратив то, что завсегдатаи называли "достоинством". Этот закон
был занесен даже в контракт совместного владения: клуб "Бездомных дворняг",
половина которого принадлежала "Морскому ворону", сдавался в аренду для
проведения покерных вечеров и игры в блэк-джек в любой день месяца, кроме
дней полнолуния. В этот день клуб целиком и полностью принадлежал Дворнягам.
Орден Бездомных Дворняг обладал определенным влиянием, несмотря на свою
сомнительную репутацию. В каком-то смысле это был аляскинский вариант
Монашеского клуба, если вы можете себе представить Монашеский клуб, в
который входят рыбаки, разбойники с большой дороги, докеры, водители
грузовиков, летчики, хоккейные болельщики, моряки, гуляки, завязавшие
наркоманы и падшие ангелы. Это святое братство возникло во время
музыкального марафона, проходившего в течение трех дней на футбольном
стадионе Вашингтонского университета. Квинакских фанатов оказалось такое
количество, что им пришлось арендовать паром до Сиэтла, на который они
загрузили пиво, спальные мешки, дурь и тенты, чтобы можно было спать на
палубе. А также своих собак. Большинство жителей Аляски по-прежнему
небезразлично к ним. Особенно к большим. Больших собак оказалось столько,
что под трибунами для них организовали специальный загон. Когда Гриру
сообщили, что Марли Должен сидеть во время концерта в этом загоне, Грир
предпочел устроиться рядом с ним. К ним присоединился Соллес со своим
сеттером Пенни, ну а после этого там оказались все представители Квинака
вместе со своими тентами и прохладительными напитками, дворняжками и
породистыми псами. Так что все выходные они провели за проволочным
ограждением.
После того, как все потасовки между собаками были прекращены, а
непокорные псы усмирены, выяснилось, что загон представляет из себя самое
удобное место. Парниковый эффект в то лето сказывался особенно сильно, и
ртутный столбик в Сиэтле достигал ста градусов. А на стадионе было еще
жарче. Под трибунами же было вполне прохладно, хоть и пыльно. Жар,
поднимавшийся с душного поля, выдувался приятным сквознячком, громоподобные
вопли динамиков приглушались, и несмотря на то, что сцена была не видна,
снизу можно было наслаждаться видом раздуваемых юбок.
Квинакский контингент так хорошо провел время, что, вернувшись домой,
решил организовать свой клуб -- Законопослушный Орден Бездомных Дворняг.
Члены клуба разработали правила, ритуалы и создали свою эмблему -- над
красным силуэтом пожарного гидранта радугой изгибалось полное название
клуба, а из самого гидранта трубным гласом вылетали буквы названия
сокращенного: 3-О-Б-Д.
Так они себя и вели в полном соответствии с этим названием --
раскованно и независимо. Следующей весной Бездомные Дворняги уже участвовали
во всеквинакском параде, проводившемся ежегодно накануне открытия путины, со
старомодным двадцатидвухфутовым пожарным гидрантом из папье-маше, скрывавшим
в своих недрах четыре бочонка пива. Об одноразовых стаканчиках, естественно,
никто не позаботился. Но Айк счел, что так оно даже и лучше: стаканчики
непременно привлекли бы внимание, а это было бы чревато изгнанием. В столь
важные дни сухой закон соблюдался неукоснительно.
Поэтому пиво пили прямо из бочек. Четыре шланга незаметно передавались
от одного к другому, пока члены ордена, неуклюже обхватив друг друга за
плечи, раскачивались вокруг своего шаткого алтаря и распевали песни хриплыми
голосами. Заезжий швед-антрополог, специализировавшийся в области
первобытных культур, чуть не кончил от восторга, утверждая, что лучшего
проявления мужского братства он еще не встречал нигде в мире! Пока прохожий
не указал ему на сестер Босвелл и жену Херба Тома. Так что при ближайшем
рассмотрении некоторые братья оказались сестрами.
Парадное шествие накануне путины четырежды пересекает город из конца в
конец: сначала оно движется на север по Главной улице, потом тем же путем
обратно, затем по улице Кука на восток и по ней же назад. И все
заканчивается карнавалом на стоянке у доков. Таким образом, к концу этого
пути глотки у Братьев-Дворняг уже здорово пересохли, так как они осушили
свой гидрант еще за первую половину шествия, а за вторую уже успели
опорожниться, причем сестры не отставали ни в том, ни в другом от своих
братьев. Когда платформа с гидрантом въезжала на стоянку, папье-маше уже
сильно расползлось, и сооружение грозило рухнуть. Резкий порыв ветра
опрокинул гидрант на ряды с выпечкой, распродажа которой была организована
учащимися Квинакской школы, разнес его обломки по дорожке для езды на пони и
сдул в залив.
После этого Законопослушный Орден Бездомных Дворняг был признан
окончательно и бесповоротно. Они не только стали непременными участниками
всех местных мероприятий, но и начали выезжать "на гастроли", демонстрируя
свой фокус с расползающимся гидрантом. Даже в тех случаях, когда
отсутствовал благоприятный ветер, необходимый им для завершения буффонады,
они опрокидывали гидрант вручную. Что и произошло в Скагуэе, куда, арендовав
ро-ро, они отправились на празднование годовщины Золотой лихорадки. Гидрант
рухнул, как огромная теплая губка, прямо на головы маршировавшему внизу
оркестру, после чего началась массовая потасовка. Банда Ска-гуэйских
головорезов по своему числу в несколько раз превосходила гостей из Квинака,
однако многие из Дворняг по своему обыкновению прибыли с собаками --
здоровенными овчарками и ездовыми лайками, натасканными на то, чтобы не
разжимать челюстей, что бы им ни попалось -- подол, штанина или что-нибудь
еще. После того как гости из Квинака нанесли сокрушительное поражение
обитателям Скагуэя, местный комитет по организации шествий и праздников
издал распоряжение, запрещающее участие в них четвероногим весом более
пятидесяти фунтов. Позднее Айк настоял на том, чтобы Орден также принял
такой закон -- "особенно что касается этих волкодавов, участвующих в
марафонах на нартах. Для них можно организовать специальное место под
крыльцом".
После того как животное начало было изгнано, клуб стал
руководствоваться более высокими духовными соображениями. При нем был создан
приют для потерявшихся щенков, на который собирались огромные пожертвования.
Была учреждена стипендия в ветеринарный колледж Нормана, штат Оклахома,
которая ежегодно вручалась самому выдающемуся выпускнику. Ансамбль Бездомных
Дворняг был переименован в Серебряных Гончих, и в него вошли свои местные
Джон, Пол, Джордж и Ринго. Один из их хитов "Я хочу обнять твою задницу"
продержался даже несколько недель. Грир, игравший на бонгах и флейте,
исполнял роль Ринго. Был даже задуман выпуск малобюджетного дневного
сериала, в котором настоящие животные разговаривали бы человеческими
голосами для ясности сюжета. Была отснята пилотная серия, показанная
разнообразным компаниям по производству кормов. "Программа для истинных
друзей, которые остаются охранять дом, когда хозяин уходит на работу" -- так
назывался этот проект. И "Пурина" даже проявила к нему какой-то интерес, но
прежде чем были подписаны необходимые документы, телезвезда, роль которой в
пилоте испоняла сеттер Пенни -- роскошная рыжая сука Айка, отравилась
лососем и умерла.
После этого Айк Соллес потерял всякий интерес к Законопослушному
Ордену. Он начал пропускать собрания, и невозможно было не заметить, что
сердце у него разбито; эта собака значила для него не меньше, чем жена. Ему
предлагали на выбор массу симпатичных щенков, но он всех отверг. В глубине
души он был даже рад тому, что у него появился повод уйти с поста президента
-- не для того он приехал в эту глушь, чтобы становиться общественным
лидером. Он уже был сыт этим по горло. После ухода Айка президентом избрали
Грира, но, хотя Эмиль и был выдающимся представителем ордена, он не обладал
талантами руководителя, поэтому переуступил эту честь Билли Кальмару
Беллизариусу -- коренному жителю Квинака и торговцу дурью. Сам же Грир
скромно занял более подходящий для него пост вице-президента.
Билли Кальмар был отвратительным напыщенным мерзавцем, но президент из
него получился неплохой. Он оживил деятельность ордена, оплодотворив его
своей неуемной творческой энергией и подкрепив химическими препаратами.
Именно он заставил власти города обратиться к настоящим экспертам для
организации фейерверка в честь Дня независимости, и устроенное им зрелище
потрясло всех. После этого деятельность Ордена стала все больше склоняться в
сторону пиротехники, и бездомным щенкам пришлось искать себе другое
пристанище.
Тем не менее посещаемость ежемесячных собраний продолжала неуклонно
понижаться. общее возбуждение спало. И даже приближающееся Летнее
Полнолуние, казалось, утратило всю свою привлекательность. На этот день даже
не планировалось никаких праздничных мероприятий. Президент отбыл на юг в
поисках новых пиротехнических средств и с целью пополнения клубного запаса
дури. До последнего момента так никто и не знал, будет проводиться собрание
в честь полнолуния или нет.
Тут-то, как гром среди ясного неба, и появилась эта фантастическая
яхта, возродив всю былую энергию ордена. С самого утра напряжение на
деревянном крыльце нарастало все больше и больше. А вскоре после полудня
член ордена миссис Херб Том принесла на хвосте информацию, от которой
страсти уже закипели вовсю. Ее муж, Херб, арендовал единственный городской
лимузин и в настоящий момент занимался тем, что развозил приглашения.
Сначала он остановился перед библиотекой, и одна из крепко сбитых
кинокрасоток славянского типа, выпорхнув из машины с черным веером из
игральных карт, взлетела вверх по лестнице, -- сообщила миссис Херб. На
каждой карте с одной стороны была изображена чернобурка, а с другой --
располагался текст приглашения для всех высокопоставленных особ города --
мэра, начальника полицейского участка, тренера школьной футбольной команды и
двух городских советников -- мистера и миссис Хиро Вонг. Миссис Херб