Страница:
Он спросил о ее личной жизни.
— Предположим, вам когда-нибудь потребуется гистеректомия. Как бы вы к этому отнеслись?
— Это было бы ужасно, — ответила Кэти. — Я всегда мечтала о семье.
— В таком случае, не собираетесь ли вы выйти замуж? Состоите ли с кем-нибудь в интимных отношениях?
— Нет.
— Почему?
— Потому что сейчас меня больше интересует работа, — резко оборвала она. — Вы очень добры, доктор, но смею вас заверить, что у меня нет особых заскоков. Я очень хочу поскорее избавиться от этой проблемы, но уверяю вас, что она чисто физиологического свойства.
Он вежливо согласился, тут же встав и протянув ей руку.
— Ладно, если вы станете пациенткой доктора Хайли, пожалуйста, помните, что я рядом. И если когда-нибудь захотите с кем-нибудь поговорить, я к вашим услугам.
Несколько раз за последний месяц Кэти подумывала о том, что было бы неплохо поговорить с ним и получить профессиональное и объективное мнение о своем психическом состоянии. Или это желание появилось гораздо позже — например, после вчерашнего ужина с Ричардом?
Отогнав эти мысли, она выпрямилась в кресле и взяла ручку. Рукав задрался, открыв перевязанную руку. К ее облегчению, доктор Фухито не стал задавать вопросов.
— Доктор, как вы знаете, одна из ваших с доктором Хайли пациенток, Венджи Льюис, умерла в понедельник вечером.
Она заметила, что его брови слегка приподнялись. Может, он ожидал, что она с уверенностью скажет, будто Венджи покончила с собой?
— Вы видели Венджи около восьми часов того вечера. Так ведь?
— Да, я видел ее ровно в восемь, — кивнул он.
— Сколько времени она у вас провела?
— Около сорока минут. Позвонила в понедельник после полудня и попросила о встрече. Обычно я по понедельникам работаю до восьми, и у меня нет окон. Я сказал ей об этом и предложил прийти во вторник утром.
— Как она к этому отнеслась?
— Расплакалась. Она была сильно расстроена, и, конечно, я сказал ей, чтобы она пришла, что я приму ее в восемь.
— Почему она была так расстроена, доктор?
Он заговорил медленно, осторожно подбирая слова.
— Она поссорилась с мужем. Была убеждена, что он не любит ее и не хочет ребенка. На ней начало сказываться напряжение от беременности. Она была очень незрелой: попросту испорченный ребенок, с которым слишком много нянчились. Физический дискомфорт приводил ее в смятение, и роды внезапно стали пугать.
Он машинально взглянул на стул справа от стола. В понедельник вечером она сидела на этом стуле в своем длинном балахоне. Хотя Венджи утверждала, что мечтает о ребенке, она ненавидела одежду для беременных, ненавидела свою испорченную фигуру. В последний месяц она пыталась скрыть свое большое тело и опухшую ногу, надевая длинные платья. Она просто чудом ни разу не споткнулась и не упала — эти платья путались в ногах.
Кэти смотрела на него с любопытством. Доктор нервничал. Какой совет он дал Венджи, что после этого она бросилась домой и убила себя? Или он отослал ее к убийце, если подозрения Ричарда верны? Ссора. Крис Льюис не упомянул, что они с Венджи поссорились.
Быстро наклонившись, Кэти спросила:
— Доктор, я понимаю, вы не хотите сообщать, что говорила вам миссис Льюис на приемах, но это официальное расследование. Нам необходимо знать все, что вы можете рассказать о ссоре Венджи Льюисе мужем.
Ему показалось, что голос Кэти доносится откуда-то издалека. Он увидел перепуганные глаза Венджи. С отчаянным усилием он встряхнулся и посмотрел прямо на Кэти.
— Миссис Льюис сказала, что думает, будто ее муж влюблен в другую женщину. Она обвинила его в этом, предупредила, что когда выяснит, кто эта женщина, то превратит ее жизнь в ад. Она была зла, взволнована, ожесточена и напугана.
— Что вы ей сказали?
— Я пообещал, что и до, и во время родов она получит все, чтобы ей было хорошо. Я сказал ей, что мы надеемся, что у нее будет ребенок, о котором она всегда мечтала, и это, возможно, укрепит ее брак.
— Как она отнеслась к этому?
— Начала успокаиваться. Но потом я почувствовал, что должен ее предупредить — если ребенок родится, а отношения с мужем не улучшатся, ей следует обдумать возможность развода.
— И что она?
— Пришла в ярость. Поклялась, что никогда не позволит мужу оставить ее, что я, как и все остальные, на его стороне. Встала и схватила пальто.
— И что вы сделали, доктор?
— Мне явно не следовало ничего делать. Я велел ей поехать домой, хорошенько выспаться и позвонить утром. Я понял, что она не может смириться с тем, что капитан Льюис почти наверняка хочет получить развод.
— И она ушла?
— Да. Ее машина была припаркована в дальнем углу стоянки. Иногда она просила разрешения воспользоваться моим личным выходом, чтобы оказаться ближе к машине. В понедельник она ни о чем не попросила. Просто вышла через эту дверь.
— И больше вы с ней не разговаривали?
— Нет.
— Понятно. — Кэти встала и подошла к обшитой панелями стене с репродукциями. Ей хотелось, чтобы доктор Фухито продолжал говорить. Он что-то скрывает. Он нервничает.
— Я сама оказалась здесь в качестве пациентки в понедельник вечером. Попала в легкую аварию, и меня привезли сюда.
— Слава богу, что в легкую.
— Да. — Кэти остановилась перед одной из гравюр. «Маленькая дорога в Ябу Коджи Атагосита». — Красиво, — сказала она. — Это ведь из серии «Сто видов Эдо»?[13]
— Вы хорошо разбираетесь в японском искусстве.
— Не слишком. Муж был знатоком и немного научил меня. У меня есть другие репродукции из серии, но эта очень хороша. Интересная идея — сто видов одного и того же места, не правда ли?
Он насторожился. Кэти стояла спиной к нему и не видела, что его губы сжались в жесткую линию. Она обернулась:
— Доктор, меня привезли сюда в понедельник около десяти вечера. Скажите, существует ли вероятность того, что Венджи Льюис не уехала в восемь часов, что она осталась в больнице, что в десять, когда меня привезли в полубессознательном состоянии, я могла ее видеть?
Доктор Фухито уставился на Кэти, чувствуя, как липкий мокрый страх расползается по телу. Он заставил себя улыбнуться.
— Такой вероятности нет.
Но Кэти заметила, как скрючились и побелели его пальцы, будто он силой удерживал себя в кресле, чтобы не убежать, и какое-то чувство — ярость или страх? — вспыхнуло в его глазах.
20
21
22
— Предположим, вам когда-нибудь потребуется гистеректомия. Как бы вы к этому отнеслись?
— Это было бы ужасно, — ответила Кэти. — Я всегда мечтала о семье.
— В таком случае, не собираетесь ли вы выйти замуж? Состоите ли с кем-нибудь в интимных отношениях?
— Нет.
— Почему?
— Потому что сейчас меня больше интересует работа, — резко оборвала она. — Вы очень добры, доктор, но смею вас заверить, что у меня нет особых заскоков. Я очень хочу поскорее избавиться от этой проблемы, но уверяю вас, что она чисто физиологического свойства.
Он вежливо согласился, тут же встав и протянув ей руку.
— Ладно, если вы станете пациенткой доктора Хайли, пожалуйста, помните, что я рядом. И если когда-нибудь захотите с кем-нибудь поговорить, я к вашим услугам.
Несколько раз за последний месяц Кэти подумывала о том, что было бы неплохо поговорить с ним и получить профессиональное и объективное мнение о своем психическом состоянии. Или это желание появилось гораздо позже — например, после вчерашнего ужина с Ричардом?
Отогнав эти мысли, она выпрямилась в кресле и взяла ручку. Рукав задрался, открыв перевязанную руку. К ее облегчению, доктор Фухито не стал задавать вопросов.
— Доктор, как вы знаете, одна из ваших с доктором Хайли пациенток, Венджи Льюис, умерла в понедельник вечером.
Она заметила, что его брови слегка приподнялись. Может, он ожидал, что она с уверенностью скажет, будто Венджи покончила с собой?
— Вы видели Венджи около восьми часов того вечера. Так ведь?
— Да, я видел ее ровно в восемь, — кивнул он.
— Сколько времени она у вас провела?
— Около сорока минут. Позвонила в понедельник после полудня и попросила о встрече. Обычно я по понедельникам работаю до восьми, и у меня нет окон. Я сказал ей об этом и предложил прийти во вторник утром.
— Как она к этому отнеслась?
— Расплакалась. Она была сильно расстроена, и, конечно, я сказал ей, чтобы она пришла, что я приму ее в восемь.
— Почему она была так расстроена, доктор?
Он заговорил медленно, осторожно подбирая слова.
— Она поссорилась с мужем. Была убеждена, что он не любит ее и не хочет ребенка. На ней начало сказываться напряжение от беременности. Она была очень незрелой: попросту испорченный ребенок, с которым слишком много нянчились. Физический дискомфорт приводил ее в смятение, и роды внезапно стали пугать.
Он машинально взглянул на стул справа от стола. В понедельник вечером она сидела на этом стуле в своем длинном балахоне. Хотя Венджи утверждала, что мечтает о ребенке, она ненавидела одежду для беременных, ненавидела свою испорченную фигуру. В последний месяц она пыталась скрыть свое большое тело и опухшую ногу, надевая длинные платья. Она просто чудом ни разу не споткнулась и не упала — эти платья путались в ногах.
Кэти смотрела на него с любопытством. Доктор нервничал. Какой совет он дал Венджи, что после этого она бросилась домой и убила себя? Или он отослал ее к убийце, если подозрения Ричарда верны? Ссора. Крис Льюис не упомянул, что они с Венджи поссорились.
Быстро наклонившись, Кэти спросила:
— Доктор, я понимаю, вы не хотите сообщать, что говорила вам миссис Льюис на приемах, но это официальное расследование. Нам необходимо знать все, что вы можете рассказать о ссоре Венджи Льюисе мужем.
Ему показалось, что голос Кэти доносится откуда-то издалека. Он увидел перепуганные глаза Венджи. С отчаянным усилием он встряхнулся и посмотрел прямо на Кэти.
— Миссис Льюис сказала, что думает, будто ее муж влюблен в другую женщину. Она обвинила его в этом, предупредила, что когда выяснит, кто эта женщина, то превратит ее жизнь в ад. Она была зла, взволнована, ожесточена и напугана.
— Что вы ей сказали?
— Я пообещал, что и до, и во время родов она получит все, чтобы ей было хорошо. Я сказал ей, что мы надеемся, что у нее будет ребенок, о котором она всегда мечтала, и это, возможно, укрепит ее брак.
— Как она отнеслась к этому?
— Начала успокаиваться. Но потом я почувствовал, что должен ее предупредить — если ребенок родится, а отношения с мужем не улучшатся, ей следует обдумать возможность развода.
— И что она?
— Пришла в ярость. Поклялась, что никогда не позволит мужу оставить ее, что я, как и все остальные, на его стороне. Встала и схватила пальто.
— И что вы сделали, доктор?
— Мне явно не следовало ничего делать. Я велел ей поехать домой, хорошенько выспаться и позвонить утром. Я понял, что она не может смириться с тем, что капитан Льюис почти наверняка хочет получить развод.
— И она ушла?
— Да. Ее машина была припаркована в дальнем углу стоянки. Иногда она просила разрешения воспользоваться моим личным выходом, чтобы оказаться ближе к машине. В понедельник она ни о чем не попросила. Просто вышла через эту дверь.
— И больше вы с ней не разговаривали?
— Нет.
— Понятно. — Кэти встала и подошла к обшитой панелями стене с репродукциями. Ей хотелось, чтобы доктор Фухито продолжал говорить. Он что-то скрывает. Он нервничает.
— Я сама оказалась здесь в качестве пациентки в понедельник вечером. Попала в легкую аварию, и меня привезли сюда.
— Слава богу, что в легкую.
— Да. — Кэти остановилась перед одной из гравюр. «Маленькая дорога в Ябу Коджи Атагосита». — Красиво, — сказала она. — Это ведь из серии «Сто видов Эдо»?[13]
— Вы хорошо разбираетесь в японском искусстве.
— Не слишком. Муж был знатоком и немного научил меня. У меня есть другие репродукции из серии, но эта очень хороша. Интересная идея — сто видов одного и того же места, не правда ли?
Он насторожился. Кэти стояла спиной к нему и не видела, что его губы сжались в жесткую линию. Она обернулась:
— Доктор, меня привезли сюда в понедельник около десяти вечера. Скажите, существует ли вероятность того, что Венджи Льюис не уехала в восемь часов, что она осталась в больнице, что в десять, когда меня привезли в полубессознательном состоянии, я могла ее видеть?
Доктор Фухито уставился на Кэти, чувствуя, как липкий мокрый страх расползается по телу. Он заставил себя улыбнуться.
— Такой вероятности нет.
Но Кэти заметила, как скрючились и побелели его пальцы, будто он силой удерживал себя в кресле, чтобы не убежать, и какое-то чувство — ярость или страх? — вспыхнуло в его глазах.
20
В пять часов Гертруда Фитцджеральд переключила звонки на секретаря-телефонистку и заперла стол в приемной. Она нервно набрала номер Эдны. Снова никто не ответил. Все понятно. В последнее время Эдна стала больше пить. Но она такая добрая и веселая. Так искренне всех любит. Гертруда часто обедала вместе с Эдной в больничном кафе. Иногда Эдна говорила: «Давай выйдем и закажем что-нибудь приличное». Это означало, что она хочет пойти в паб рядом с больницей, где сможет выпить «Манхэттен». В такие дни Гертруда всегда пыталась уговорить ее ограничиться одной порцией. Эдна подтрунивала над ней. «Уж позволь себе сегодня парочку, милая», — говорила она.
Гертруда знала, почему Эдне так нужна выпивка. Сама она не пила, но понимала это опустошающее одиночество, когда у тебя нет ничего, кроме работы и четырех стен. Они с Эдной изредка посмеивались над статьями, призывавшими заниматься йогой или теннисом, или вступить в клуб любителей птиц, или записаться на какие-нибудь курсы. Эдна говорила: «С такими толстыми ногами я не сяду в позу „лотоса“, никогда в жизни не смогу коснуться пола, не сгибая колен, у меня аллергия на птиц, и к концу дня я слишком устаю, чтобы думать об истории Древней Греции. Я просто хочу встретить хорошего мужика, который будет оставаться у меня на ночь, и пусть он даже храпит».
Гертруда уже семь лет как овдовела, но у нее, по крайней мере, были дети и внуки — они заботились о ней, звонили, иногда занимали несколько сотен, они нуждались в ней. Ей тоже бывало одиноко, бог свидетель, но совсем не так, как Эдне. Она жила. Ей шестьдесят два года, у нее отличное здоровье и есть на что оглянуться.
Гертруда могла поклясться — доктор Хайли знал, что она лжет, будто Эдна звонила предупредить о своей болезни. Но Эдна призналась как-то, что доктор Хайли предупредил ее насчет выпивки. А ей нужна была работа. Старые родители обходились ей в целое состояние, пока не умерли. Нет, Эдна не жаловалась. Печальная история. Она хотела, чтобы они были живы, скучала по ним.
А вдруг Эдна не пьяна? Вдруг она заболела или случилось что-нибудь еще? От этой мысли у Гертруды перехватило дыхание. Гадать тут нечего. Придется выяснить, что с Эдной. Она поедет к ней прямо сейчас. Если Эдна пьяна, она заставит ее прекратить пить и приведет в чувство. Если больна, позаботится о ней.
Приняв решение, Гертруда быстро встала из-за стола. И еще. Эта миссис Демайо из прокуратуры. Она была очень любезна, но явно стремилась поговорить с Эдной. Возможно, она позвонит Эдне завтра. Чего она хотела? Что Эдна может рассказать ей о миссис Льюис?
Любопытный вопрос. Гертруда думала об этом все шесть миль до дома Эдны. Но так ничего и не придумала к тому моменту, как въехала на гостевую стоянку за домом и подошла к входной двери.
В квартире горел свет. Хотя плотные потертые занавески были задернуты, Гертруде было ясно, что свет идет из гостиной и столовой. Подойдя к двери, она услышала слабое бормотание. Телевизор, конечно.
На минуту ее охватило раздражение. Она разозлится не на шутку, если Эдна сидит себе уютно в кресле и даже не думает подходить к телефону. Гертруда заменила ее на работе, прикрыла ее и теперь сделала крюк в две мили, узнать, не нужна ли ее помощь.
Она позвонила в дверь. Дважды тренькнул звонок. Она подождала. Но как ни старалась, не услышала ни шагов, ни знакомого восклицания: «Уже иду!» Может, Эдна полощет рот? Она всегда боялась, что кто-нибудь из докторов может заехать со срочной работой. Такое случалось в те дни, когда Эдны не было в клинике. Именно так доктор Хайли узнал о ее пьянстве.
Но не было слышно ни знакомого голоса, ни шагов. Гертруда поежилась и снова твердо нажала на звонок. Может, Эдна спит. Было ужасно холодно. Ей хотелось домой.
К четвертому звонку раздражение прошло, и Гертруда сильно забеспокоилась. Нечего терять время, что-то случилось, и она должна попасть в квартиру. Управляющий, мистер Крупшак, жил напротив через двор. Гертруда торопливо рассказала, в чем дело. Мистер Крупшак ужинал и был недоволен, но его жена, Гана, сняла большую связку ключей с гвоздя над раковиной.
— Я пойду с вами, — сказала она. Женщины быстро перешли двор.
— Эдна — хорошая подруга, — заговорила Гана Крупшак. — Иногда по вечерам я заглядываю к ней, и мы беседуем и выпиваем. Муж не одобряет спиртного, даже вина. Как раз вчера вечером я зашла к ней около восьми. Выпила с ней «Манхэттен», и она рассказала, что одна из ее любимых пациенток покончила с собой. Вот мы и пришли.
На крыльце у квартиры Эдны жена управляющего перебрала ключи.
— Вот этот, — прошептала она, вставила ключ в замок, подергала его. — Замок у нее с характером, с ним надо немного повозиться.
Ключ повернулся, и она толкнула дверь.
Женщины увидели Эдну одновременно: она лежала на полу, подогнув ноги голубой халат распахнулся, открывая фланелевую ночную рубашку, седеющие волосы прилипли к лицу, глаза глядели в пространство, запекшаяся кровь казалась алой короной на ее голове.
— Нет! Нет! — Гертруда не смогла подавить резкий пронзительный крик. Она прижала пальцы ко рту.
Гана Крупшак с трудом произнесла:
— Только вчера вечером я сидела с ней здесь. И… — Ее голос сорвался. — Она была здорово выпивши — вы знаете, как с Эдной бывало, — и говорила о пациентке, которая покончила с собой. Потом позвонила мужу этой пациентки. — Гана разрыдалась, громко и мучительно. — И теперь бедняжка Эдна тоже мертва!
Гертруда знала, почему Эдне так нужна выпивка. Сама она не пила, но понимала это опустошающее одиночество, когда у тебя нет ничего, кроме работы и четырех стен. Они с Эдной изредка посмеивались над статьями, призывавшими заниматься йогой или теннисом, или вступить в клуб любителей птиц, или записаться на какие-нибудь курсы. Эдна говорила: «С такими толстыми ногами я не сяду в позу „лотоса“, никогда в жизни не смогу коснуться пола, не сгибая колен, у меня аллергия на птиц, и к концу дня я слишком устаю, чтобы думать об истории Древней Греции. Я просто хочу встретить хорошего мужика, который будет оставаться у меня на ночь, и пусть он даже храпит».
Гертруда уже семь лет как овдовела, но у нее, по крайней мере, были дети и внуки — они заботились о ней, звонили, иногда занимали несколько сотен, они нуждались в ней. Ей тоже бывало одиноко, бог свидетель, но совсем не так, как Эдне. Она жила. Ей шестьдесят два года, у нее отличное здоровье и есть на что оглянуться.
Гертруда могла поклясться — доктор Хайли знал, что она лжет, будто Эдна звонила предупредить о своей болезни. Но Эдна призналась как-то, что доктор Хайли предупредил ее насчет выпивки. А ей нужна была работа. Старые родители обходились ей в целое состояние, пока не умерли. Нет, Эдна не жаловалась. Печальная история. Она хотела, чтобы они были живы, скучала по ним.
А вдруг Эдна не пьяна? Вдруг она заболела или случилось что-нибудь еще? От этой мысли у Гертруды перехватило дыхание. Гадать тут нечего. Придется выяснить, что с Эдной. Она поедет к ней прямо сейчас. Если Эдна пьяна, она заставит ее прекратить пить и приведет в чувство. Если больна, позаботится о ней.
Приняв решение, Гертруда быстро встала из-за стола. И еще. Эта миссис Демайо из прокуратуры. Она была очень любезна, но явно стремилась поговорить с Эдной. Возможно, она позвонит Эдне завтра. Чего она хотела? Что Эдна может рассказать ей о миссис Льюис?
Любопытный вопрос. Гертруда думала об этом все шесть миль до дома Эдны. Но так ничего и не придумала к тому моменту, как въехала на гостевую стоянку за домом и подошла к входной двери.
В квартире горел свет. Хотя плотные потертые занавески были задернуты, Гертруде было ясно, что свет идет из гостиной и столовой. Подойдя к двери, она услышала слабое бормотание. Телевизор, конечно.
На минуту ее охватило раздражение. Она разозлится не на шутку, если Эдна сидит себе уютно в кресле и даже не думает подходить к телефону. Гертруда заменила ее на работе, прикрыла ее и теперь сделала крюк в две мили, узнать, не нужна ли ее помощь.
Она позвонила в дверь. Дважды тренькнул звонок. Она подождала. Но как ни старалась, не услышала ни шагов, ни знакомого восклицания: «Уже иду!» Может, Эдна полощет рот? Она всегда боялась, что кто-нибудь из докторов может заехать со срочной работой. Такое случалось в те дни, когда Эдны не было в клинике. Именно так доктор Хайли узнал о ее пьянстве.
Но не было слышно ни знакомого голоса, ни шагов. Гертруда поежилась и снова твердо нажала на звонок. Может, Эдна спит. Было ужасно холодно. Ей хотелось домой.
К четвертому звонку раздражение прошло, и Гертруда сильно забеспокоилась. Нечего терять время, что-то случилось, и она должна попасть в квартиру. Управляющий, мистер Крупшак, жил напротив через двор. Гертруда торопливо рассказала, в чем дело. Мистер Крупшак ужинал и был недоволен, но его жена, Гана, сняла большую связку ключей с гвоздя над раковиной.
— Я пойду с вами, — сказала она. Женщины быстро перешли двор.
— Эдна — хорошая подруга, — заговорила Гана Крупшак. — Иногда по вечерам я заглядываю к ней, и мы беседуем и выпиваем. Муж не одобряет спиртного, даже вина. Как раз вчера вечером я зашла к ней около восьми. Выпила с ней «Манхэттен», и она рассказала, что одна из ее любимых пациенток покончила с собой. Вот мы и пришли.
На крыльце у квартиры Эдны жена управляющего перебрала ключи.
— Вот этот, — прошептала она, вставила ключ в замок, подергала его. — Замок у нее с характером, с ним надо немного повозиться.
Ключ повернулся, и она толкнула дверь.
Женщины увидели Эдну одновременно: она лежала на полу, подогнув ноги голубой халат распахнулся, открывая фланелевую ночную рубашку, седеющие волосы прилипли к лицу, глаза глядели в пространство, запекшаяся кровь казалась алой короной на ее голове.
— Нет! Нет! — Гертруда не смогла подавить резкий пронзительный крик. Она прижала пальцы ко рту.
Гана Крупшак с трудом произнесла:
— Только вчера вечером я сидела с ней здесь. И… — Ее голос сорвался. — Она была здорово выпивши — вы знаете, как с Эдной бывало, — и говорила о пациентке, которая покончила с собой. Потом позвонила мужу этой пациентки. — Гана разрыдалась, громко и мучительно. — И теперь бедняжка Эдна тоже мертва!
21
Крис Льюис стоял справа от гроба, рядом с родителями Венджи, и в оцепенении отвечал на соболезнования друзей. Когда он сообщил ее родителям, они согласились попрощаться с дочерью в семейной обстановке и тихо похоронить ее после заупокойной службы.
Но, прилетев днем в Миннеаполис, он узнал, что на вечер назначено публичное прощание, а завтра утром после службы за телом Венджи на кладбище последует похоронный кортеж.
— Так много друзей захотят попрощаться с нашей крошкой. Подумать только, еще два дня назад она была жива, а теперь ее больше нет, — рыдала мать.
Неужели сегодня только среда? Крису казалось, что с тех пор, как вчера утром он увидел в спальне этот кошмар, прошли недели. Вчера утром.
— Наша малышка — красавица, правда? — спрашивала мать подходивших к гробу друзей.
Наша крошка. Наша малышка. Если бы вы позволили ей вырасти, думал Крис, все бы могло сложиться по-другому. Они сдерживали враждебность к нему, но она таилась у самой поверхности, готовая вырваться наружу.
— Счастливая женщина не кончает жизнь самоубийством, — обвинила его мать.
Они выглядели старыми, усталыми, измученными горем — простые, трудолюбивые люди, которые отказывали себе во всем, лишь бы окружить свое нежданно красивое дитя роскошью, они позволили ей поверить в то, что ее желание — закон.
Может, им станет легче, когда откроется правда о том, что кто-то отнял у Венджи жизнь? Или ради них он должен молчать, чтобы избавить от этого ужаса? Ее мать уже пыталась найти успокоение, придумать версию, с которой могла бы жить дальше: «Крис был в полете, а мы так далеко, и моей малышке нездоровилось, она выпила что-то и уснула».
Боже, думал Крис, как же люди искажают правду, искажают жизнь. Он хотел поговорить с Джоан. Она так расстроилась, когда услышала про Венджи, что едва могла произнести слово. «Она знала про нас?» В конце концов, он вынужден был признаться, что Венджи подозревала, будто у него есть другая женщина.
Джоан прилетит из Флориды в пятницу вечером. Он собирался вернуться в Нью-Джерси завтра днем, сразу после похорон. Он ничего не скажет полиции, пока не предупредит Джоан, что она, вероятно, будет втянута в расследование. Полиция начнет искать мотив убийства Венджи. И Джоан станет для них этим мотивом.
А может, оставить все как есть? Имеет ли он право впутывать Джоан, раскапывать то, что принесет еще больше горя родителям Венджи?
Не было ли у Венджи другого мужчины? Крис посмотрел на гроб, на ее теперь умиротворенное лицо, на спокойно сложенные руки. Последние несколько лет они почти не жили как муж и жена. Они лежали в постели бок о бок, как два незнакомца. Его опустошили бесконечные ссоры, она желала, чтобы ее обхаживали, баловали. Он даже предлагал отдельные комнаты, но она закатила истерику.
Венджи забеременела через два месяца после того, как они переехали в Нью-Джерси. Когда он согласился на последнюю попытку спасти их брак, то приложил все усилия, чтобы она удалась. Но лето оказалось несчастливым. К августу они с Венджи почти не разговаривали. Они переспали только однажды, примерно в середине месяца. Ирония судьбы заключалась в том, что после десяти лет бесплодных усилий она забеременела как раз тогда, когда он встретил другую.
Подозрение, которое, как понял вдруг Крис, всегда сидело у него в подсознании, теперь расцвело в полную силу. Возможно ли, что Венджи связалась с другим мужчиной — с мужчиной, который не хотел нести ответственность за нее и ребенка? Может, она поругалась с этим другим мужчиной? Венджи угрожала, что если узнает, с кем встречается Крис, то заставит эту женщину пожалеть, что та родилась на свет. Предположим, у нее была связь с женатым мужчиной. Что, если она истерически набросилась с угрозами на него?
Крис осознал, что пожимает руки, бормочет слова благодарности, смотрит в знакомые лица и не видит их: соседи по дому, в котором они с Венджи жили до переезда в Нью-Джерси, друзья-коллеги, друзья родителей Венджи. Его родители жили на пенсии в Северной Каролине. Оба болели. Он не разрешил им лететь в Миннеаполис в такой холод.
— Какое горе. — Его руку сжал мужчина лет шестидесяти пяти. Это был человек хрупкого сложения, но очень привлекательный, с белоснежными волосами и кустистыми бровями, с острым проницательным взглядом. — Я доктор Салем, Эммет Салем. Я помог Венджи появиться на свет и стал ее первым гинекологом. Венджи была одним из красивейших созданий, которых я привел в этот мир, такой она и осталась. Как жаль, что меня не было в кабинете, когда она позвонила мне в понедельник. — Крис уставился на него.
— Венджи звонила вам в понедельник?
— Да. Медсестра сказала, что она была сильно расстроена. Хотела видеть меня немедленно. Я проводил семинар в Детройте, и сестра назначила ей прием на сегодня. Как я понял, она собиралась прилететь вчера. Возможно, я помог бы ей.
Зачем Венджи звонила этому человеку? Зачем? Крису казалось, что понять это невозможно. Что заставило ее вернуться к врачу, которого она не видела несколько лет? Она плохо себя чувствовала, но если хотела получить консультацию, то почему у врача, который находился за тысячу триста миль?
— Венджи была больна? — Доктор Салем смотрел на него в ожидании ответа.
— Нет, не больна, — ответил Крис. — Она была беременна. Беременность проходила трудно с самого начала.
— Венджи — что? — Доктор повысил голос, изумленно глядя на Криса.
— Я знаю. Она уже почти потеряла надежду. Но в Нью-Джерси она обратилась в «Вестлейкский центр материнства». Возможно, вы слышали о ней или о докторе Хайли — докторе Эдгаре Хайли.
— Капитан Льюис, можно вас на минутку? — Взяв Криса под руку, владелец похоронного бюро потянул его к своему кабинету напротив траурного зала.
— Извините, — сказал Крис доктору. Волнение владельца бюро поставило его в тупик, и он позволил отвести себя в кабинет.
Тот закрыл дверь и посмотрел на Криса.
— Мне только что позвонили из прокуратуры округа Вэлли в Нью-Джерси. Письменное подтверждение уже в пути. Нам запретили хоронить тело вашей жены. Сразу после завтрашней заупокойной службы тело должно быть отправлено назад, на повторную судебно-медицинскую экспертизу в округ Вэлли.
Они знают, что это не самоубийство, подумал Крис. Они уже знают. Он ничего не мог сделать, чтобы скрыть это. Он поговорит с Джоан в пятницу вечером, а потом расскажет в прокуратуре все, что знает или подозревает.
Ничего не ответив, он повернулся и вышел из кабинета. Нужно поговорить с доктором Салемом, выяснить, что Венджи сказала по телефону медсестре.
Но когда он вернулся в зал, доктор Салем уже ушел, даже не поговорив с родителями Венджи. Мать Венджи терла опухшие глаза мокрым измятым носовым платком.
— Что такого ты сказал доктору Салему, отчего он повернулся и ушел? — спросила она. — Чем ты так его огорчил?
Но, прилетев днем в Миннеаполис, он узнал, что на вечер назначено публичное прощание, а завтра утром после службы за телом Венджи на кладбище последует похоронный кортеж.
— Так много друзей захотят попрощаться с нашей крошкой. Подумать только, еще два дня назад она была жива, а теперь ее больше нет, — рыдала мать.
Неужели сегодня только среда? Крису казалось, что с тех пор, как вчера утром он увидел в спальне этот кошмар, прошли недели. Вчера утром.
— Наша малышка — красавица, правда? — спрашивала мать подходивших к гробу друзей.
Наша крошка. Наша малышка. Если бы вы позволили ей вырасти, думал Крис, все бы могло сложиться по-другому. Они сдерживали враждебность к нему, но она таилась у самой поверхности, готовая вырваться наружу.
— Счастливая женщина не кончает жизнь самоубийством, — обвинила его мать.
Они выглядели старыми, усталыми, измученными горем — простые, трудолюбивые люди, которые отказывали себе во всем, лишь бы окружить свое нежданно красивое дитя роскошью, они позволили ей поверить в то, что ее желание — закон.
Может, им станет легче, когда откроется правда о том, что кто-то отнял у Венджи жизнь? Или ради них он должен молчать, чтобы избавить от этого ужаса? Ее мать уже пыталась найти успокоение, придумать версию, с которой могла бы жить дальше: «Крис был в полете, а мы так далеко, и моей малышке нездоровилось, она выпила что-то и уснула».
Боже, думал Крис, как же люди искажают правду, искажают жизнь. Он хотел поговорить с Джоан. Она так расстроилась, когда услышала про Венджи, что едва могла произнести слово. «Она знала про нас?» В конце концов, он вынужден был признаться, что Венджи подозревала, будто у него есть другая женщина.
Джоан прилетит из Флориды в пятницу вечером. Он собирался вернуться в Нью-Джерси завтра днем, сразу после похорон. Он ничего не скажет полиции, пока не предупредит Джоан, что она, вероятно, будет втянута в расследование. Полиция начнет искать мотив убийства Венджи. И Джоан станет для них этим мотивом.
А может, оставить все как есть? Имеет ли он право впутывать Джоан, раскапывать то, что принесет еще больше горя родителям Венджи?
Не было ли у Венджи другого мужчины? Крис посмотрел на гроб, на ее теперь умиротворенное лицо, на спокойно сложенные руки. Последние несколько лет они почти не жили как муж и жена. Они лежали в постели бок о бок, как два незнакомца. Его опустошили бесконечные ссоры, она желала, чтобы ее обхаживали, баловали. Он даже предлагал отдельные комнаты, но она закатила истерику.
Венджи забеременела через два месяца после того, как они переехали в Нью-Джерси. Когда он согласился на последнюю попытку спасти их брак, то приложил все усилия, чтобы она удалась. Но лето оказалось несчастливым. К августу они с Венджи почти не разговаривали. Они переспали только однажды, примерно в середине месяца. Ирония судьбы заключалась в том, что после десяти лет бесплодных усилий она забеременела как раз тогда, когда он встретил другую.
Подозрение, которое, как понял вдруг Крис, всегда сидело у него в подсознании, теперь расцвело в полную силу. Возможно ли, что Венджи связалась с другим мужчиной — с мужчиной, который не хотел нести ответственность за нее и ребенка? Может, она поругалась с этим другим мужчиной? Венджи угрожала, что если узнает, с кем встречается Крис, то заставит эту женщину пожалеть, что та родилась на свет. Предположим, у нее была связь с женатым мужчиной. Что, если она истерически набросилась с угрозами на него?
Крис осознал, что пожимает руки, бормочет слова благодарности, смотрит в знакомые лица и не видит их: соседи по дому, в котором они с Венджи жили до переезда в Нью-Джерси, друзья-коллеги, друзья родителей Венджи. Его родители жили на пенсии в Северной Каролине. Оба болели. Он не разрешил им лететь в Миннеаполис в такой холод.
— Какое горе. — Его руку сжал мужчина лет шестидесяти пяти. Это был человек хрупкого сложения, но очень привлекательный, с белоснежными волосами и кустистыми бровями, с острым проницательным взглядом. — Я доктор Салем, Эммет Салем. Я помог Венджи появиться на свет и стал ее первым гинекологом. Венджи была одним из красивейших созданий, которых я привел в этот мир, такой она и осталась. Как жаль, что меня не было в кабинете, когда она позвонила мне в понедельник. — Крис уставился на него.
— Венджи звонила вам в понедельник?
— Да. Медсестра сказала, что она была сильно расстроена. Хотела видеть меня немедленно. Я проводил семинар в Детройте, и сестра назначила ей прием на сегодня. Как я понял, она собиралась прилететь вчера. Возможно, я помог бы ей.
Зачем Венджи звонила этому человеку? Зачем? Крису казалось, что понять это невозможно. Что заставило ее вернуться к врачу, которого она не видела несколько лет? Она плохо себя чувствовала, но если хотела получить консультацию, то почему у врача, который находился за тысячу триста миль?
— Венджи была больна? — Доктор Салем смотрел на него в ожидании ответа.
— Нет, не больна, — ответил Крис. — Она была беременна. Беременность проходила трудно с самого начала.
— Венджи — что? — Доктор повысил голос, изумленно глядя на Криса.
— Я знаю. Она уже почти потеряла надежду. Но в Нью-Джерси она обратилась в «Вестлейкский центр материнства». Возможно, вы слышали о ней или о докторе Хайли — докторе Эдгаре Хайли.
— Капитан Льюис, можно вас на минутку? — Взяв Криса под руку, владелец похоронного бюро потянул его к своему кабинету напротив траурного зала.
— Извините, — сказал Крис доктору. Волнение владельца бюро поставило его в тупик, и он позволил отвести себя в кабинет.
Тот закрыл дверь и посмотрел на Криса.
— Мне только что позвонили из прокуратуры округа Вэлли в Нью-Джерси. Письменное подтверждение уже в пути. Нам запретили хоронить тело вашей жены. Сразу после завтрашней заупокойной службы тело должно быть отправлено назад, на повторную судебно-медицинскую экспертизу в округ Вэлли.
Они знают, что это не самоубийство, подумал Крис. Они уже знают. Он ничего не мог сделать, чтобы скрыть это. Он поговорит с Джоан в пятницу вечером, а потом расскажет в прокуратуре все, что знает или подозревает.
Ничего не ответив, он повернулся и вышел из кабинета. Нужно поговорить с доктором Салемом, выяснить, что Венджи сказала по телефону медсестре.
Но когда он вернулся в зал, доктор Салем уже ушел, даже не поговорив с родителями Венджи. Мать Венджи терла опухшие глаза мокрым измятым носовым платком.
— Что такого ты сказал доктору Салему, отчего он повернулся и ушел? — спросила она. — Чем ты так его огорчил?
22
В среду вечером он вернулся домой в шесть. Хильда как раз уходила. Ее простое невозмутимое лицо было настороженным. Он всегда относился к ней холодно. Знал, что ей нравится ее работа и она хочет ее сохранить. Почему бы и нет? Опрятный дом, никакой хозяйки с вечными указаниями, никаких детей, наводящих беспорядок.
Никаких детей. Он пошел в библиотеку, налил себе виски и задумчиво смотрел из окна, как крупная фигура Хильды удаляется к автобусной остановке в двух кварталах от дома.
Он занялся медициной, потому что его мать умерла родами. Рожая его. Рассказы, накопленные за целые годы. С той минуты, как он стал что-то понимать, он слышал их от застенчивого, скромного человека, своего отца. «Твоя мать так хотела тебя. Она знала, что рискует жизнью, но ей было все равно».
Он сидел в аптеке в Брайтоне, смотрел, как отец готовит лекарства по рецептам, и задавал вопросы: «Что это?», «Как действует эта таблетка?», «Почему ты наклеиваешь специальные ярлыки на те бутылочки?» Он был зачарован, впитывал знания, которыми отец так охотно делился, — единственная тема, на которую отец мог говорить, единственный мир, с которым отец был знаком.
Он поступил в медицинский колледж, попал в число лучших выпускников, ему предлагали интернатуру в ведущих больницах Лондона и Глазго. Вместо этого он выбрал больницу Христа в Девоне с великолепно оборудованной лабораторией, что давало ему возможность и вести научные исследования, и заниматься практикой. Он вошел в штат, его репутация гинеколога быстро росла.
И тут его проект придержали, отвергли, обрекли из-за того, что он не мог ставить опыты.
В двадцать семь он женился на Клэр, дальней родственнице графа Сассекского, бесконечно превосходящей его по происхождению, но его репутация и перспективы уравнивали их.
Его ждал невероятный позор. Он, специалист по деторождению, женился на бесплодной женщине. У него, чьи стены увешаны фотографиями младенцев, которые без его помощи не родились бы доношенными, не было никакой надежды стать отцом.
Когда он начал ненавидеть Клэр? Понадобилось много времени — семь лет.
Это случилось, когда он, наконец, понял, что ей все равно, что ее никогда это не заботило, что ее разочарование было наигранным, что она знала о своем бесплодии, когда выходила замуж.
Он нетерпеливо отвернулся от окна. Ночь опять будет холодной и ветреной. Почему февраль, самый короткий месяц в году, всегда кажется самым длинным? Когда все это закончится, он возьмет отпуск. Он становится несдержанным, перестает владеть собой.
Он чуть не выдал себя этим утром, когда Гертруда сказала ему, что Эдна звонила и сказалась больной. Ухватился за стол, глядя на побелевшие костяшки пальцев. Потом вспомнил. Мерцающий пульс замер, глаза остановились, мышцы расслабились inextremis[14]. Гертруда покрывала подругу. Гертруда лгала.
Он хмуро поглядел на Гертруду. Произнес ледяным тоном: «Сегодня отсутствие Эдны крайне неудобно. Я рассчитываю, что завтра она появится».
Сработало. Он мог сказать это по тому, как Гертруда отвела глаза, нервно облизывая губы. Она поверила, что он в ярости из-за отсутствия Эдны. Она, возможно, знала, что он предупреждал Эдну насчет пьянства.
Гертруда может оказаться полезной.
ПОЛИЦИЯ: Как повел себя доктор, когда вы сказали ему об отсутствии мисс Берне?
ГЕРТРУДА: Очень сердился. Он очень педантичный. Он не любит, когда нарушается привычный порядок.
Пропавший мокасин. Сегодня он поехал в больницу на рассвете, еще раз обыскал стоянку и кабинет. А был ли на Венджи мокасин, когда она вошла к нему в понедельник вечером? Он не помнил наверняка. На ней болталось это длинное платье, поверх было неуклюже застегнуто зимнее пальто. Платье было слишком широким, пальто натянулось на животе. Она подняла платье, чтобы показать ему опухшую правую ногу. Он видел мокасин на этой ноге, но второй не заметил. Был ли он? Неизвестно.
Если мокасин свалился на стоянке, когда он нес тело к машине, то его кто-то подобрал. Может, охранник нашел и выбросил. Часто пациентки при выписке набивают пакеты открытками, цветами и личными вещами, которые не влезли в чемодан, и роняют их между больничной палатой и стоянкой. Он поинтересовался в столе находок, но у них обуви не оказалось. Возможно, мокасин просто выбросили в мусорный мешок.
Он вспомнил, как вынул Венджи из багажника и нес мимо полок в гараже. Там было полно садовых инструментов. Может, растоптанный башмак зацепился за что-нибудь? Если его нашли на полке в гараже, возникнут вопросы.
Если бы на Венджи не было мокасина, когда она вышла из кабинета Фухито, она испачкала бы ступню. Но между кабинетами проходит крытая галерея. Если бы ее левая нога сильно испачкалась, он бы заметил это, когда клал ее на кровать.
Ужас, который он испытал, обнаружив, что у него находится правый мокасин, который он стащил с ноги Венджи, лишил его присутствия духа. Он попал впросак. После ужасного, ужасного риска.
Правый мокасин лежал в саквояже в багажнике его машины. Он не мог решить, надо ли от него отделаться, пока не был уверен в том, что не появится второй.
Даже если полиция начала расследование самоубийства, против него нет никаких свидетельств. Ту карту, которая находилась у него в кабинете, он мог представить для изучения любому профессиональному врачу. Истинные отчеты о Венджи, все истинные отчеты об «особых» делах находились здесь, в стенном сейфе. Вряд ли кто-нибудь сможет обнаружить этот сейф. Его нет даже на первоначальных планах дома. Доктор Вестлейк установил его лично. Только Уинифред знала о нем.
Ни у кого нет причин подозревать его — ни у кого, кроме Кэти Демайо. Она чуть было не сказала ему что-то, когда он упомянул вид из больничного окна, но резко передумала.
Фухито пришел к нему, когда он вечером запирал кабинет. Явно нервничая, произнес:
— Миссис Демайо задавала много вопросов. Возможно ли, что полиция не верит, будто миссис Льюис совершила самоубийство?
— Честно говоря, не знаю. — Ему нравилось, что Фухито нервничает; он понимал, из-за чего.
— Это интервью, которое вы дали журналу «Ньюсмейкер»… оно ведь завтра выйдет?
Он презрительно посмотрел на Фухито.
— Да. Но уверяю вас, я обрисовал все так, словно пользуюсь услугами нескольких психиатров-консультантов. Ваше имя не будет упомянуто в статье.
Фухито не слишком обрадовался.
— Тем не менее, это привлечет внимание к нашей клинике, к нам, — посетовал он.
Никаких детей. Он пошел в библиотеку, налил себе виски и задумчиво смотрел из окна, как крупная фигура Хильды удаляется к автобусной остановке в двух кварталах от дома.
Он занялся медициной, потому что его мать умерла родами. Рожая его. Рассказы, накопленные за целые годы. С той минуты, как он стал что-то понимать, он слышал их от застенчивого, скромного человека, своего отца. «Твоя мать так хотела тебя. Она знала, что рискует жизнью, но ей было все равно».
Он сидел в аптеке в Брайтоне, смотрел, как отец готовит лекарства по рецептам, и задавал вопросы: «Что это?», «Как действует эта таблетка?», «Почему ты наклеиваешь специальные ярлыки на те бутылочки?» Он был зачарован, впитывал знания, которыми отец так охотно делился, — единственная тема, на которую отец мог говорить, единственный мир, с которым отец был знаком.
Он поступил в медицинский колледж, попал в число лучших выпускников, ему предлагали интернатуру в ведущих больницах Лондона и Глазго. Вместо этого он выбрал больницу Христа в Девоне с великолепно оборудованной лабораторией, что давало ему возможность и вести научные исследования, и заниматься практикой. Он вошел в штат, его репутация гинеколога быстро росла.
И тут его проект придержали, отвергли, обрекли из-за того, что он не мог ставить опыты.
В двадцать семь он женился на Клэр, дальней родственнице графа Сассекского, бесконечно превосходящей его по происхождению, но его репутация и перспективы уравнивали их.
Его ждал невероятный позор. Он, специалист по деторождению, женился на бесплодной женщине. У него, чьи стены увешаны фотографиями младенцев, которые без его помощи не родились бы доношенными, не было никакой надежды стать отцом.
Когда он начал ненавидеть Клэр? Понадобилось много времени — семь лет.
Это случилось, когда он, наконец, понял, что ей все равно, что ее никогда это не заботило, что ее разочарование было наигранным, что она знала о своем бесплодии, когда выходила замуж.
Он нетерпеливо отвернулся от окна. Ночь опять будет холодной и ветреной. Почему февраль, самый короткий месяц в году, всегда кажется самым длинным? Когда все это закончится, он возьмет отпуск. Он становится несдержанным, перестает владеть собой.
Он чуть не выдал себя этим утром, когда Гертруда сказала ему, что Эдна звонила и сказалась больной. Ухватился за стол, глядя на побелевшие костяшки пальцев. Потом вспомнил. Мерцающий пульс замер, глаза остановились, мышцы расслабились inextremis[14]. Гертруда покрывала подругу. Гертруда лгала.
Он хмуро поглядел на Гертруду. Произнес ледяным тоном: «Сегодня отсутствие Эдны крайне неудобно. Я рассчитываю, что завтра она появится».
Сработало. Он мог сказать это по тому, как Гертруда отвела глаза, нервно облизывая губы. Она поверила, что он в ярости из-за отсутствия Эдны. Она, возможно, знала, что он предупреждал Эдну насчет пьянства.
Гертруда может оказаться полезной.
ПОЛИЦИЯ: Как повел себя доктор, когда вы сказали ему об отсутствии мисс Берне?
ГЕРТРУДА: Очень сердился. Он очень педантичный. Он не любит, когда нарушается привычный порядок.
Пропавший мокасин. Сегодня он поехал в больницу на рассвете, еще раз обыскал стоянку и кабинет. А был ли на Венджи мокасин, когда она вошла к нему в понедельник вечером? Он не помнил наверняка. На ней болталось это длинное платье, поверх было неуклюже застегнуто зимнее пальто. Платье было слишком широким, пальто натянулось на животе. Она подняла платье, чтобы показать ему опухшую правую ногу. Он видел мокасин на этой ноге, но второй не заметил. Был ли он? Неизвестно.
Если мокасин свалился на стоянке, когда он нес тело к машине, то его кто-то подобрал. Может, охранник нашел и выбросил. Часто пациентки при выписке набивают пакеты открытками, цветами и личными вещами, которые не влезли в чемодан, и роняют их между больничной палатой и стоянкой. Он поинтересовался в столе находок, но у них обуви не оказалось. Возможно, мокасин просто выбросили в мусорный мешок.
Он вспомнил, как вынул Венджи из багажника и нес мимо полок в гараже. Там было полно садовых инструментов. Может, растоптанный башмак зацепился за что-нибудь? Если его нашли на полке в гараже, возникнут вопросы.
Если бы на Венджи не было мокасина, когда она вышла из кабинета Фухито, она испачкала бы ступню. Но между кабинетами проходит крытая галерея. Если бы ее левая нога сильно испачкалась, он бы заметил это, когда клал ее на кровать.
Ужас, который он испытал, обнаружив, что у него находится правый мокасин, который он стащил с ноги Венджи, лишил его присутствия духа. Он попал впросак. После ужасного, ужасного риска.
Правый мокасин лежал в саквояже в багажнике его машины. Он не мог решить, надо ли от него отделаться, пока не был уверен в том, что не появится второй.
Даже если полиция начала расследование самоубийства, против него нет никаких свидетельств. Ту карту, которая находилась у него в кабинете, он мог представить для изучения любому профессиональному врачу. Истинные отчеты о Венджи, все истинные отчеты об «особых» делах находились здесь, в стенном сейфе. Вряд ли кто-нибудь сможет обнаружить этот сейф. Его нет даже на первоначальных планах дома. Доктор Вестлейк установил его лично. Только Уинифред знала о нем.
Ни у кого нет причин подозревать его — ни у кого, кроме Кэти Демайо. Она чуть было не сказала ему что-то, когда он упомянул вид из больничного окна, но резко передумала.
Фухито пришел к нему, когда он вечером запирал кабинет. Явно нервничая, произнес:
— Миссис Демайо задавала много вопросов. Возможно ли, что полиция не верит, будто миссис Льюис совершила самоубийство?
— Честно говоря, не знаю. — Ему нравилось, что Фухито нервничает; он понимал, из-за чего.
— Это интервью, которое вы дали журналу «Ньюсмейкер»… оно ведь завтра выйдет?
Он презрительно посмотрел на Фухито.
— Да. Но уверяю вас, я обрисовал все так, словно пользуюсь услугами нескольких психиатров-консультантов. Ваше имя не будет упомянуто в статье.
Фухито не слишком обрадовался.
— Тем не менее, это привлечет внимание к нашей клинике, к нам, — посетовал он.