Кларк Саймон. Кровавая купель

   Вернулась Бернадетта с бутылкой серой микстуры и ложкой. Я надеялся, что это “что-нибудь от простуды” будет кружкой бренди. То, что она сунула ложкой мне в рот, было на вкус смесью лакрицы и керосина.
   Меня проводили в мою комнату – уютную, с овчинами на полу и примитивными картинами Бернадетты на стенах. Я повернулся попрощаться с Адамом и увидел, что дети толпятся в коридоре, чтобы на меня посмотреть.
   – Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи. Ник! – ответили они хором. Я закрыл дверь, стащил с себя одежду и залез в постель. Комфорт и тепло были несравненными. Какое-то время я старался не заснуть и подумать, как же устроен Ковчег. Соединенные каюты в баржах, наверное. И точно непростой фокус с водяными турбинами на берегу. Снимаю шляпу перед Адамом и его корзиной наитии от Бога.
   Я зевнул. Вдруг навалилась такая усталость, будто Слэттер в своих сапогах сплясал вприсядку на всем моем теле. Этот старый гад Слэттер. Что-то он теперь делает? Если повезло, его кто-нибудь пристрелил, или кончилось тем, что ему пришлось тащить жестянку.
   Этой ночью мне приснилось, что Сара мне отдается. Я лежал на спине и пытался во мраке увидеть ее длинные светлые волосы, щекочущие мне грудь.
   – Вот так. Ник... Все хорошо... Лежи тихо... ничего не делай... да... вот так! Ох, как хорошо!
   Спутанный сон. Я помню только фрагменты. Сара. Длинные волосы. А за ней примитивная картина на стене, на ней высокие люди. И жгучий поток, вырывающийся и искрящийся по всему телу.

Глава сорок шестая
Вот тут мы начинаем получать ответы

   Последующие дни в основном слились в серую муть. Бернадетта считала, что у меня какая-то инфекция или простуда. Меня мучили горячка и слабость. По ночам меня прошибал пропитывающий простыни пот и сны, что Сара мне отдается. В близкой тьме я видел ее силуэт на мне и длинные волосы, падающие на грудь.
   Днем я совершал короткие прогулки по палубам.
   Дети ловили рыбу с платформы. Забрасывая удочки, они пели. Однажды утром они запели рождественский гимн.
   – До Рождества только десять дней! – радостно сообщил мне один мальчик. – Адам говорит, что у нас будет елка, и украшения, и все!
   Рождество? Я оперся на ограждение. Черт, сколько же времени прошло, как родители украли меня из Эскдейла? Два месяца? Мне нужно домой. И немедленно.
   Все, чего я хотел, – попасть на берег, и там я снова выйду на дорогу. Может быть, найду машину. На машине доберусь за день. Если буду идти пешком, на это уйдет неделя.
   Подошел Адам. На нем были джинсы и короткая куртка, но ему бы больше подошла одежда монаха.
   – Не перестарайся. Ник. Ты все еще слаб.
   – Я себя отлично чувствую, – соврал я. – У вас есть машина? Или грузовик?
   – Нет. Господь во сне велел, мне ими не пользоваться. Они слишком шумные. Мы не делаем ничего, что могло бы привлечь к нам внимание. Не жжем огонь, который мог бы породить дым. Ночью у нас закрыты ставни, чтобы никто не увидел на озере огонь. На охоте мы используем луки, чтобы не было слышно выстрелов. Пойдем, друг. Внутри тепло. Я попрошу Бернадетту принести тебе чай.
   – Да... да, Ник! Оставь его там, оставь... А-ах! Да, да! – Снова ко мне во сне явилась Сара, раскачиваясь надо мной взад-вперед. В темноте я видел только силуэт ее головы и развевающиеся волосы.
   – Все еще не лучше?
   Бернадетта сунула мне в рот еще одну ложку микстуры.
   – Не очень... просто слабость. Едва могу подняться по лестнице.
   – Попросить Тимоти отвести тебя в твою комнату?
   – Нет, спасибо. Мне хорошо здесь, в зале... А ты все рисуешь свои картины?
   Она кивнула, улыбнувшись:
   – Ага. Когда Бог вкладывает мне в голову сны.
   И она вышла, напевая. Я подумал, что она малость простовата.
   Весь день я просидел, наблюдая за обитателями Ковчега. Они все усердно работали, даже младшие дети. Они были чистыми, послушными. Когда Адам говорил, они слушали с любовью и уважением. Дважды в день у них была служба с пением гимнов.
   А я только и мог сидеть и надеяться, что завтра мне будет лучше и я смогу отправиться в Эскдейл.
   Этой ночью, ложась спать, я увидел на овчине на полу что-то, отражавшее свет.
   Когда я это поднял, сердце у меня заколотилось.
   Это был волос длиной с мою руку. Я приложил его к своим темным джинсам. Не оставалось сомнения – волос светлый.
   Я потер лицо, стараясь включить в работу расслабленный мозг.
   Те сны. Когда Сара мне отдается. Сны бывают забавные, тревожные, эротические – но чего они никогда не делают, так это не оставляют вещественных доказательств. Я намотал волос на карандаш и положил в ящик.
   Потом лег в постель. Сердце у меня билось сильнее, я быстро соображал.
   Я собирался не засыпать, но усталость одолела меня и на этот раз. Глаза закрылись.
   Девушка снов явилась опять. Я пытался поднять голову, но она будто была прибита к подушке гвоздями. Руки не поднимались больше чем на пару дюймов. Девушка качалась надо мной неясным силуэтом и тяжело дышала.
   Потом она упала вперед, глубоко дыша, обдавая мое лицо горячим дыханием. Она опиралась на руки, расставив их вокруг моей головы. Мне была видна только темная тень руки. Я повернул голову в другую сторону, и на этот раз увидел больше.
   Из-под двери коридора слегка пробивался свет. Сначала я видел только голую руку до локтя и запястье. Без украшений. Гладкая кожа... нет. Я заставил себя разглядеть. Родинка. Красное пятнышко на руке в виде буквы С.
   Я пытался заговорить, но мог только промычать. Пытаться сесть было еще хуже. Как двигаться во сне. Ничего не получалось.
   С невероятным усилием я сел и открыл глаза.
   Было утро. Сквозь шторы проникал солнечный свет, и Тимоти стучал в дверь:
   – Завтрак, завтрак, завтрак!
   – О’кей, о’кей... я не сплю, Тимоти... Я НЕ СПЛЮ!
   Я ел завтрак с таким чувством, будто у меня под языком сдохло что-то скользкое. Заставив глаза смотреть, я стал оглядывать руки сидящих вокруг.
   Потом выпил четыре кружки чая, надеясь, что от них клетки моего мозга заработают.
   Когда Бернадетта вышла из зала, унося тарелки на камбуз, я пошел за ней.
   – У тебя уже не такой бледный вид. Ник.
   – Мне куда лучше. Позволь помочь тебе их вымыть.
   Она стала поливать тарелки горячей водой.
   – Это очень любезно с твоей стороны, но тебе надо отдохнуть. И я люблю мыть посуду. И всегда пою, когда ее скребу. Ты знаешь, как...
   Я схватил ее за руку и задрал рукав. Красной буквой С показалась родинка.
   – Бернадетта, это была ты!
   Она подняла удивленные темные глаза:
   – Извините, мистер Атен, я не знаю, о чем вы говорите. И не смотрите на меня так, вы меня пугаете.
   Близнецы-китаянки, которые пекли хлеб в другом конце камбуза, обернулись и стали смотреть на меня.
   – Бернадетта, ты отлично знаешь, о чем я говорю. Где светлый парик, Бернадетта? Ты приходила в... Эй! Бернадетта, вернись!
   Она обернулась на бегу, и улыбка полностью преобразила ее лицо.
   – Сначала меня поймай!
   Я устремился за ней по коридору, потом в дверь и лабиринт следующих коридоров, потом по мостам, соединявшим баржи.
   В глазах мелькало, я еле-еле трусил за ней; о том, чтобы бежать, и речи не было. Бернадетта была в хорошей форме. Она легко могла от меня оторваться, но все время приостанавливалась, чтобы я догнал. На той барже, где хранились запасы, она отомкнула какую-то дверь и нырнула внутрь.
   Я за ней.
   Ожидая увидеть склад. А оказался в помещении вроде кабинета профессора.
   Я заморгал на свет. Толстые ковры, дорожки, письменный стол, вращающееся кресло возле стола, где стоял компьютер, полки компьютерных дисков.
   На стенах никаких примитивных картинок палочных человечков. Графики и диаграммы. Карта мира, испещренная красными и черными пометками. Красных было больше.
   В открытую дверь была видна спальня.
   – Ты этого не ожидал. Ник?
   Я оглянулся на нее, пораженный. И голос ее изменился. Потерялся акцент простенькой девчонки из лесной глуши. И она не отвернулась с застенчивой улыбкой. Смотрела она прямо и улыбалась уверенно.
   – Нет. Я такого совсем не ожидал, Бернадетта. Это кабинет Адама?
   – Нет, мой. Что ж, настало время... Хочешь узнать одну тайну?

Глава сорок седьмая
Вот что свело взрослых с ума

   –Сядь, Ник. Если ты хочешь ответов, они у меня есть. И ответов больше, чем ты можешь себе представить.
   Я сел рядом с ней на диван. Бернадетта смотрела на меня, как, бывало, смотрел дядя Джек на гитары в музыкальных магазинах – взвешивая, оценивая, на что они способны.
   – Ник, этот вопрос может показаться тебе дурацким, но интересно ли тебе знать, что случилось со взрослым населением? И что станется с ними – и с нами – в будущем?
   – Да, конечно. Но зачем...
   – Ник, мне придется поставить тебе некоторые требования. Первое: будь очень терпелив. Мне многое надо будет рассказывать, и кое-что тебе покажется донельзя странным. Второе... пожалуйста, прими мои извинения. Я тебя недооценила. Ты с виду вроде плохого мальчишки, которому на все вообще плевать, но под этой твоей черепушкой работает мозг. Хотя я тебя и обдурила, прикидываясь я-просто-дурочкой. Еще одно: как ты теперь знаешь, я тебя каждую ночь насиловала. – Она усмехнулась. – Но не для того, чтобы тешить свою извращенную похоть. Все, что я делаю, как бы это ни выглядело, я делаю с целью. Кстати, ты больше не болеешь. Должна покаяться, что эти последние дни я тебе подливала наркотик.
   – Что это за блядская шутка? – Я резко вскочил, кровь в ушах яростно зашумела. – Я не могу себе позволить здесь сшиваться, мне надо домой! На карту поставлена жизнь трехсот детей! Ты явно отлично знаешь, что происходит там, в мире. Целые общины детей падают по одной под ударами Креозотов... Женщина, мы вымираем, а ты держишь меня здесь, накачивая по уши наркотиками, чтобы вытрахать из меня последние мозги!
   Она смотрела на меня, не отводя глаз.
   – Ударь меня. Ник. Только прошу тебя: бей в лицо, а не в живот.
   – Боже мой... хотелось бы мне влепить тебе пощечину, но я этого не сделаю. Теперь каждый из нас на счету. Понимаешь, я только что из лагеря, где разорвали на куски больше сорока человек. – Я перевел дух. – Да пошевели ты мозгами, Бернадетта! Забудьте вы эти гимны, говенные картинки на стенах и вернитесь в реальный мир! Где хорошие ребята работают до смерти, дерутся до смерти и умирают лютой смертью!
   Она кивнула. В ее лице я не увидел раскаяния. Если что там и было, то такое чувство, будто удовлетворительно ответил на вопросы на собеседовании.
   – Ник, пожалуйста, послушай. Я знаю, что ты расстроен...
   – И еще как!
   – Сядь. Я знаю, что ты хочешь попасть домой в Эскдейл. Там есть кто-то, кто тебе очень дорог, по имени Сара.
   – Каким дьяволом тебе это известно?
   – Вы говорите во сне, мистер Атен. – В улыбке Бернадетты читалось сочувствие. – Ты хочешь попасть туда как можно скорее, но поверь мне. Ник, ты здесь еще минимум на пару дней застрял. Погода улучшается, но дороги в горах все еще забиты снегом. Ты погибнешь, если попробуешь пробиться.
   – Но я должен...
   – Да, всего только пара дней. Уже начинает таять. Если повезет, то будет несколько ясных дней перед зимними снегопадами. Пива хочешь?
   – Могу прикончить баночку... Ладно, Бернадетта, ты сказала, что у тебя есть ответы. Я весь внимание.
   – Терпение, мистер Атен. Принесу пива, потом поговорим. Но сначала я должна попросить, чтобы ты мне кое-что обещал.
   Я пожал плечами:
   – Выпаливай.
   – Пока ты будешь еще на Ковчеге, ты должен оставаться у меня. Если ты выйдешь, и дети узнают, что происходит и какова я на самом деле, все погибнет. – Она положила мне пальцы на губы, когда я попытался что-то сказать. – Нет, это не выверты моего эго. То, что я делаю, – это не гарантирует нашего выживания, но очень, очень помогает. А когда я говорю о нашем выживании, я имею в виду наш вид – человеческую расу.
   Я кивнул. Мог в черепе уже вертелся на рабочих оборотах. Сюрпризы сегодня сыпались густо и быстро.
   – Сейчас прибудет пиво. Садись сюда. Ник. Наркотик полностью выйдет у тебя из крови только через несколько часов.
   Пока она шла к хорошо упакованному холодильнику, я вяло оглядел карты и графики. И еще полки, набитые книгами с названиями вроде “Психология архетипов” или “Человек и его символы”. Написанными людьми с незнакомыми именами вроде Фрейд, Юнг, Прогофф и Лоуренс ван дёр Пост.
   Бернадетта вернулась с пивом, и в динамике затрещал чей-то голос. Бернадетта подошла к стойке с аппаратурой и взяла микрофон.
   – Привет, Абраксас... Все спокойно в Луксоре? Отлично... Абраксас, я сейчас не могу разговаривать, срочные дела. Свяжусь с вами в 19.00. Отлично... до связи. – Она села обратно и дала мне банку пива. – Видишь, Ник, я знаю,что происходит во внешнем мире.
   – И ты со многими говоришь по этой штуке? Последний лагерь, в котором я был, держал связь с уцелевшими по всему миру.
   – Знаю. Я даже слышала, как твое имя называла некто по имени Шейла.
   Кровь зашумела у меня в ушах, и мне пришлось отвернуться.
   – Да, Ник. – Она сжала мою руку. – Я знаю, что случилось. В начале нападения они начали вещание. И остановились только... сам догадываешься.
   – Не догадываюсь – знаю.
   – Смотри сюда. – Она показала на карту мира, испещренную черными и красными пометками. – Я здесь обозначила общины, которые ведут вещание. Наверняка должны быть и тысячи других, которые радиопередач не ведут. Как ваша в Эскдейле. Красные птички – это уцелевшие коммуны. Черные – это те, которые перестали передавать. Почему – к несчастью, очевидно. Обезумевшие взрослые работают эффективно. Они выбирают цель, потом что-то запускает механизм нападения, которое они ведут абсолютно самозабвенно. Им все равно, сколько из них погибнет. Лишь бы добиться полного разрушения общины – и смерти всех ее участников до последнего человека.
   – Ты так говоришь, будто за всем этим есть какой-то общий план. Будто взрослыми кто-то управляет.
   – Управляет, Ник.
   – Кто?
   – Это долгая история. И раньше, чем мы к ней приступим, расскажи мне про Ника Атена. – Она широко усмехнулась. – Хотя мы трахались, как бешеные, я ничего про тебя не знаю. Хотя... – она кивнула на рацию, – Шейла говорила, что ты вызвал что-то близкое к религиозному поклонению.
   – Синдром мессии?
   – А, значит, ты об этом слышал. Да, в часы великих опасностей существует инстинктивная тяга к появлению мессии, или героя, который снова спасет мир.
   – Ну, так во мне они получили не того человека. Я оказался просто говном.
   При этих словах у меня в мозгу промелькнули миллионы образов. Сара. Дэвид Миддлтон, умоляющий меня взять власть и потом вышибающий себе мозги. Я не был дома, когда мама с папой убивали Джона. Певучие Сестрицы, висящие на стене сарая. Вина, моя вина! Всех их я мог спасти, будь я хоть наполовину так хорош, как люди обо мне думали.
   Я выхлестнул пиво одним глотком. Оно успокоило пересохшую глотку, как бальзам.
   – Кажется, это тебе было нужно, – сказала Бернадетта: – Я принесу еще.
   Когда она вернулась, мы обменялись рассказами. Как всегда в то время, люди рассказывали друг другу, что случилось в день, когда мир сошел с ума.
   Бернадетта жила с матерью, которая работала хирургом, в деревне у конца озера.
   В воскресенье, ДЕНЬ ВТОРОЙ, Бернадетта проснулась в девять. Ничего необычного не было. Она думала, что мать отсыпается после трудной недели в больнице. К середине дня она пошла проверить.
   Мать она нашла в постели мертвой от передозировки лекарства. Рядом на столе лежал ее дневник. Запись кривыми печатными буквами лишь отдаленно напоминала обычную скоропись матери.
   Запись была сделана в ночь наступления безумия в два часа пополуночи.
   Ненавижу Берни. Шумы в комнате. Голоса кричат. Никого нет. Они кричат: убей Берни, убей ее. Спаси себя, убей Берни. Не понимаю. Голоса требуют. Ненавижу Берни... нет… нет. Я ее люблю. Явные признаки душевной болезни. Ощущение огромной опасности. Единственное спасение – убить Берни. Нет, это Берни в опасности.
   2.45. Последние двадцать минут каталась по спальне, кусая простыни и собственные руки. Такое чувство, что сражаюсь с кем-то у меня в голове. Кем-то очень сильным. Сумела проглотить транквилизаторы, Теперь очень спокойная, голова очень ясная. Но я знаю, что это ненадолго. То, что в голове, захватывает надо мной власть.
   Когда оно победит, я, Мэри Кристофер, исчезну навеки. Тогда то, что в моей голове, с помощью моего тела убьет Берни. Я знаю, что мне делать.
   Прощай, Берни. Прости, что пришлось оставить тебя вот так.
   Ты всегда была для меня всем, Берни.
   Люблю тебя.
   Мама.
   Потом какие-то каракули, в которых уже не было смысла. Когда Бернадетта очень аккуратно клала дневник обратно в ящик, ее глаза блестели.
   – Через несколько часов, – сказала она, – я увидела, что не только моя мать лишилась разума. Так было со всем взрослым населением. А что было с тобой. Ник?
   Я рассказал. Когда я дошел до похищения и странного эксперимента, который родители устроили, хватая детей и завозя их на сотни миль, Бернадетта вдруг выпрямилась.
   – Можно мне записать наш разговор?
   – Валяй, если хочешь.
   – Дело не в “хочешь”, а в “должна”. Я должна собрать всю доступную информацию о поведении взрослых, какую смогу. Каждая кроха знаний о них увеличивает наши шансы на выживание.
   Я рассказал все. Особенно ее заинтересовало систематическое уничтожение Полольщиков в Лейберне. Как взрослые аккуратно пересчитали всех членов общины – и сопоставили со счетом всех убитых.
   Через два часа, когда я уже охрип, рассказывая, Бернадетта отключила магнитофон:
   – Ладно, мне пора. Перед ленчем у нас гимны.
   – Но ты же собиралась рассказать, что случилось со взрослыми. Почему они сошли с ума? Почему убивают своих детей?
   – Все в свое время. Устраивайся, будь как дома. В холодильнике есть еда, которую можно разогреть в микроволновке, кухня вон за той желтой дверью. А на диске полно фильмов, если хочешь смотреть телевизор. А сейчас – я знаю, что у тебя полно вопросов, но ответы получишь позже.
   Ответы, которые мне предстояло получить – не только о том, что случилось со взрослыми, но ответы на вопросы, которые люди уже задавали десять тысяч лет, – чуть не разнесли мой мозг в клочья.

Глава сорок восьмая
Тайны

   Три часа я проторчал у Бернадетты. На ленч разогрел себе в микроволновке лазанью, заглотал пару банок пива и посмотрел по телевизору “Жизнь прекрасна” с диска.
   Странно это было. В своем роде так же странно, как видеть массовую миграцию Креозотов, или залитые водой города, которые я проезжал, или массовое распятие на шоссе. Я тут сидел в уютном гнездышке с бутылкой пива в руке и смотрел, что вытворяет Джимми Стюарт в маленьких американских городах.
   Как будто я был в чьем-то доме, и все в порядке, и взрослые не превратились в озверевших обезьян, убивающих своих детей.
   Через некоторое время чувство реальности стало выскальзывать у меня из пальцев, и я открыл окно и поглядел через озеро на заснеженные горы.
   Нет, вот он я, сижу в этом убежище, которое его обитатели называют Ковчегом. Куча стальных барж, плавающих посреди сорока квадратных миль холодной воды. Эскдейл где-то за шестьдесят миль. Что думает Сара обо мне? И думает ли вообще? И жива она или нет?
   Я глубоко вдохнул холод ледяного воздуха. Мир снова резко собрался в фокус.
   – Надеюсь, ты не собираешься пускаться вплавь. – Бернадетта закрыла за собой дверь. – Погибнешь от холода и близко не доплыв до берега.
   Я улыбнулся:
   – Ну нет, раньше, чем я что-нибудь буду делать, я хочу услышать, что случилось в ту апрельскую субботу.
   – Возьми себе стул, и начнем.
   Перед тем как сесть, она включила рацию. Из динамика затрещал низкий говор на иностранном языке.
   – Вот все это... – Я оглядел комнату. – Адам об этом что-нибудь знает?
   – Ты имеешь в виду, знает ли он о заговоре?
   – Заговоре?
   – Да, он в нем участвует. И ты тоже. Да сядь ты, Ник! Я тебе расскажу кое-какие вещи, и тебе станет яснее дня, почему я сделала то, что сделала.
   – Как, например, подбор возрастов в твоей общине? Я в том смысле, что, кроме тебя, Адама, Тимоти и этих двух китаянок, все остальные моложе одиннадцати.
   – Тут есть причина, – кивнула она. – Создавая общину, я намеренно выбирала маленьких детей, чей ум я могу формировать. Ясно, что Тимоти – особый случай. Китаянки-близнецы из христианской миссии, и они ревностно религиозны.
   – Как Адам?
   – Да, он тоже был религиозен. Он собирался стать монахом.
   – Ты говоришь – был?
   – После коллапса в апреле он сошел с рельсов. Он проводил целые часы либо проклиная Бога, либо обходя все окрестные церкви и предавая их огню. В то время наша группа жила в гостинице. Дошло до того, что пришлось запереть его в комнате. Он даже пытался себя убить.
   – Кто-то сотворил с ним чудо. Посмотреть на его энергию и стойкость, так решишь, что у него миссия от Бога.
   – В каком-то смысле это так и есть.
   – Заблудшая овца вернулась в стадо?
   – Нет, не в этом смысле. Но вера у него есть.
   – Ты нарочно говоришь таинственно или я тупее свиной задницы?
   Бернадетта рассмеялась:
   – Прости, я уже долго держу тебя в темноте. А теперь... Ты в Бога веришь?
   – Нет.
   Я ожидал, что она начнет продавать мне какую-нибудь религию, как Свидетель Иеговы – “от двери к двери”, но вместо этого она испустила вздох облегчения.
   – И хорошо. Будь ты религиозным, мне пришлось бы дать тебе отредактированную версию событий, чтобы не задеть твои чувства. Для религиозных людей то, что я собираюсь рассказать, слишком всему противоречит и слишком... тревожит.
   Я наклонился вперед:
   – Говорите, говорите. Вы меня заинтересовали.
   – Тогда слушайте, мистер Атен. Правду, всю правду и ничего, кроме правды. Мой следующий к вам вопрос: верите ли вы, что существует сила, невидимая и нам неподвластная, но такая, которая в состоянии воздействовать и даже определять нашу жизнь?
   – Нет. Ни в какой степени.
   – Влюблялся когда-нибудь?
   – Да, но...
   То, что должно было последовать после “но”, так и не было сказано. Я вспомнил, как вдруг начинал пылать к той или иной девушке и придумывал себе поводы, чтобы пройти мимо ее дома десять раз за день в надежде случайно с ней встретиться или хоть увидеть ее. Я этого делать не хотел. Меня вело это проклятое чувство, которое называется влечением.
   Бернадетта улыбнулась, зная, что поймала меня на этом.
   – Еще несколько примеров, как эта сила воздействует на нашу жизнь. Мы достаточно молоды, чтобы помнить, каково это – быть подростком. Вместе с прыщами наваливаются грузы странных чувств и желаний. То, что тебе и не снилось в одиннадцать лет, делает тебя одержимым в четырнадцать. Ты часами торчишь перед зеркалом, рассматривая форму своего носа, ты слышишь ночью грустные песни и ощущаешь себя человеком с другой планеты, и люди тебя больше не понимают.
   – Да, это бывает с каждым.
   – Согласна. А есть вещи, которые для каждого свои. Слыхал когда-нибудь о синдроме пустого гнезда? Это бывает с женщинами, когда дети у них вырастают и покидают дом. Они проходят через период, когда чувствуют себя бесполезными и годными только в утиль. Потом, бывают люди, которые никак не могут избавиться от пронизывающего чувства одиночества, даже в толпе. Некоторые ощущают, что жизнь их бессмысленна или лишена чего-то очень важного. Это могут быть богатые люди с хорошей семьей, но они не могут избавиться от чувства, что в жизни образовалась дыра, и как ни старайся, заполнить ее не получается. Иногда это приводит к пьянству или наркотикам.
   – О’кей, – сказал я. – Значит, некоторые люди чувствуют,будто есть такая сила, которая управляет их жизнью. Но это касается только отдельных личностей. Вроде как некоторые впадают в депрессию без реальных причин.
   – Нет, Ник. Та сила, о которой мы говорим, воздействует на всех в большей или меньшей степени. На всех. На тебя, на меня, на Папу Римского, Президента Соединенных Штатов. Вот, например: случалось тебе пугаться сна, радоваться сну или даже видеть сон, вызывающий половое возбуждение?
   Когда я вспыхнул, она улыбнулась. И стала говорить дальше, уже попав в ритм:
   – Почему люди интересуются таким бессмысленным времяпрепровождением, как футбол, теннис, бега, музыка, танец, собирание марок, телевизор и миллион еще других? – Она перевела дыхание. – Так вот, представь себе, Ник: вот зал с сотней людей. Ты выходишь на сцену. Ты собираешься говорить речь. Что ты чувствуешь?
   – Нервничаю. – Я усмехнулся. – Очень, очень нервничаю. Ноги дрожат, в брюхе колобродит, во рту пересохло. Может быть, начну заикаться.
   – Я тоже. Почему? Откуда все эти физиологические симптомы, которые нас мучают, когда мы говорим речь, сдаем экзамен или идем на первое свидание?
   Я пожал плечами:
   – Такова человеческая природа.
   – Да, человеческая природа. И это естественно, что на наше поведение влияет сила, которую мы не контролируем, не видим и даже полностью не понимаем. – Она открыла банку пива и с шумом перелила ее в стакан. – Вот я сделаю это на глазах у двадцати человек – чтобы журчала жидкость. Что будет, как ты думаешь?
   – Кому-то захочется пойти в туалет.
   – Значит, шум текущей жидкости вызывает у человека – если у него полный пузырь – позыв помочиться. Почему?
   – Ответы сегодня у тебя, Бернадетта.