Кларов Юрий Михайлович. Пять экспонатов из музея уголовного розыска

   - Совершенно верно, - подтвердил я. - Иначе он бы разобрался, что это не почтальон, а налётчики.
   - Вот видите, мы уже все начинаем мыслить одинаково, - констатировал Борисов. - Потому-то мы и предполагаем, что он ждал телеграмму. В противном случае он бы так просто дверь не открыл.
   - Наверняка, - кивнул Усольцев.
   - А теперь, - попросил Борисов, - расскажите мне поподробней о вещах, которые хранились в тайнике. Обо всех, кроме портрета Бухвостова, о нём я уже имею исчерпывающее представление: ведь я был на вашей лекции…
   Усольцев, сославшись на дела, давно уже ушел, а Сергей Сергеевич продолжал задавать мне один вопрос за другим.
   Наконец поток вопросов стал иссякать. Воспользовавшись паузой, я спросил, имеются ли у него какие-либо предположения. Борисов засмеялся.
   - Предположений много, всех не перечислишь…
   - Но наиболее вероятные? Кто мог ограбить Тарновского?
   - Усольцев считает, что скорей всего здесь не обошлось без Этюдника. Действительно, по почерку похоже на него. Есть такой специалист по антикварным и ювелирным магазинам, гастролер…
   - Гастролер?
   - Ну да, гастролер. Он к нам на гастроли из Екатеринослава прибыл: уж слишком он наследил там, вот и решил временно переменить место своей деятельности.
   - И какие же шансы выловить его, этого самого Этюдника?
   - Какие шансы? - развеселился Сергей Сергеевич? - Да, наверное, приличные шансы. Петренко Этюдника уже три дня «пасёт».
   - «Пасёт»?
   - Ну следит за ним. Этюдник осел на Мало-Царскосельском проспекте и почти каждый вечер кутит в «Сплендид-Паласе». Так что он у нас на виду. В общем, как только будут новости, я вам телефонирую.
   Новости не заставили себя ждать. Через день Сергей Сергеевич позвонил мне на работу:
   - Если хотите побеседовать с Этюдником, приезжайте.
   - Когда?
   - А хоть сейчас. Его должны ко мне привести. Но ни слова Тарновскому.
   Я бросил все свои дела и помчался в Петрогуброзыск.
   У двери кабинета Борисова переминался с ноги на ногу конвойный. Значит, Этюдник уже здесь. Я постучался.
   - Войдите! - крикнул из-за двери Борисов.
   Налетчик, худощавый, одетый по последней нэпмановской моде молодой человек с густо набриолиненными волосами, сидел на стуле перед Сергеем Сергеевичем, скучно глядя в потолок и небрежно вытянув длинные ноги в узконосых штиблетах.
   - Чего уставился, четырехглазый? - злобно спросил меня Этюдник. - При стеклышках, а туда же…
   - Только не хами, Вовочка, - предупредил его Сергей Сергеевич и перевел: - Вовочка хотел вам сказать, что при такой, как у вас, интеллигентной внешности вы могли бы найти себе более благородное занятие, чем работа в Петрогуброзыске, где вам приходится иметь дело со всякой шантрапой вроде него. Он вас принял за нашего сотрудника.
   Я кивнул головой: все, дескать, понятно.
   - А теперь по существу, - сказал Сергей Сергеевич, обращаясь к задержанному. - Искренность украшает любого человека, в том числе и налетчика. Признаешь, что брал лавку Тарковского?
   - Лавку? - переспросил Вовочка. - Кобелий закуток!
   - Вовочка хочет сказать, - вновь перевел для меня Сергей Сергеевич, - что, учитывая скудность ассортимента антикварных изделий и их незначительную ценность, торговое заведение Тарковского нельзя именовать лавкой. Так брал этот закуток?
   - А чего не взять, что плохо лежит?
   - Значит, брал?
   - Брал.
   - А с кем?
   - С корешами.
   - С кем именно?
   Налетчик задумался и наморщил лоб.
   - Запамятовал? - с участием спросил Сергей Сергеевич.
   - Начисто.
   - Не украшает, значит, тебя искренность?
   - А я и без украшений парень хоть куда.
   - Понятно, - сказал Сергей Сергеевич и перевёл: - Вовочка хочет сказать, что у него провал в памяти, но, посидев немного в арестном доме и побеседовав на очных ставках со свидетелями, он постарается восстановить все подробности происшедшего и рассказать о них. А пока он, как и подобает воспитанному человеку, извиняется за напрасно отнятое у нас время и просит отправить его обратно в камеру. Так, Вовочка?
   Вечером мне позвонил Тарновский. Помня о предупреждении Борисова, я ему ничего не сказал, хотя и не понимал, почему следует умалчивать об аресте Этюдника, который признался в ограблении. Впрочем, меня волновало не столько это обстоятельство, сколько другое, более существенное: удастся ли разыскать портрет Бухвостова?
   Свой «провал» в памяти Этюдник восстановил довольно быстро, чуть ли не на следующий день. Его воспоминания о посещении лавки Тарковского заняли добрых двадцать страниц убористого текста. Налетчик подробно рассказал, как он вместе с Подорожником и Федькой Лысым, который был наводчиком, ограбил лавку, перечислил похищенное, рассказал, где оно хранится (налетчики успели продать лишь незначительную часть добычи). Но среди изъятого в подвале дома по Мало-Царскосельскому проспекту не было ни коллекции старинных монет, ни кружев, ни гобеленов, ни портрета Бухвостова…
   Этюдник утверждал, что этих вещей он в лавке даже не видел. Конечно, в лавке он и не мог увидеть - они хранились в тайнике.
   Тайник? Какой тайник? Разве там был тайник? Нет, ни о каком тайнике он не слыхал. Чего уж тут темнить: семь бед - один ответ. Червонец ему и так и этак через решёточку светит. Нет, тайник они не брали. Чего не было, того не было. Не знали они про тайник, потому и не шуровали там. Ежели гражданин начальник какое сомнение тут имеет, пусть у Федьки Лысого, что лавку давал, или у Подорожника справится. Он их заложил, так что выгораживать они его не будут, уж скорей топить зачнут. Так что тут всё без сомнения, на просвет. Пусть гражданин начальник справится, а он, Этюдник, с полным чистосердечием и с любовью к Советской рабоче-крестьянской власти колется, как грецкий орех, без крошек.
   «Гражданин начальник» справился - соучастники Этюдника полностью подтвердили его показания: о тайнике они ничего не знали…
   - Я никогда не считал себя психологом, а тем паче специалистом по психологии уголовников, - продолжал Василий Петрович. - Но ведь должна быть какая-то логика в поведении арестованных, зачем им врать? Какую реальную пользу могут они теперь из этого извлечь? Да и показания свидетелей не сбросить со счёта… Но если все они говорят правду, то тогда что же - тупик?
   Мне казалось, что Усольцев и Борисов тоже растеряны и не знают, что им дальше предпринимать. Во всяком случае, на все мои недоуменные вопросы они лишь пожимали плечами: существуют-де и другие версии, поживём - увидим. А что мы увидим? Томительно тянулось время. И никаких новостей - ни больших, ни малых…
 
   Как в дальнейшем выяснилось, Василий Петрович ошибался: каждый день приносил известия, имеющие прямое отношение к вещам, похищенным из тайника. Но ни Усольцев, ни Борисов не считали тогда целесообразным ставить его об этом в известность.
   Предположения сотрудников Петрогуброзыска подтвердились: Тарковский действительно ждал телеграмму. И эту телеграмму ему доставили на квартиру как раз в тот день, когда Этюдник счел за благо восстановить в памяти все подробности своего ночного визита в антикварную лавку.
   Тарковского не оказалось дома, и за телеграмму расписалась Варвара Ивановна, пообещав сразу же вручить её адресату, как только тот появится.
   - Только не забудьте! - сказал знакомый почтальон. - Телеграмма-то не какая-нибудь - срочная, из Москвы.
   - Можете не беспокоиться, не забуду, пока на память не жалуюсь.
   Однако домоправительница Тарновского, видимо, всё-таки забыла… Полученная ею телеграмма не была передана хозяину ни в тот день, ни на следующий.
   А четыре дня спустя вернувшемуся после допроса из Петрогуброзыска Тарновскому пришлось самому разогревать себе обед: Варвара Ивановна уехала навестить свою внезапно заболевшую тетку, жившую где-то на окраине Петрограда. Но у тетки Варвара Ивановна в тот день не была. Выйдя на улицу, она, видимо, в последнюю минуту раздумала. Варвара Ивановна отправилась не к больной, а в противоположную сторону, к гостинице «Европейская».
   Со стороны Невы дул сильный ветер. И пока Варвара Ивановна дошла до гостиницы, она до костей промёрзла. Тем не менее она вовсе не торопилась поскорее войти в тёплое помещение и ещё долго стояла, закутавшись в платок, на ветру у подъезда.
   Только окончательно убедившись, что за ней никто не наблюдает, домоправительница Тарновского юркнула наконец в подъезд.
   Последний раз Варвара Ивановна была здесь вместе с мужем лет десять назад, вскоре после того, как они вернулись в Россию из Парижа. Здесь останавливался старший брат мужа Павел, сибирский золотопромышленник, приехавший в Петербург провернуть какое-то дельце, а заодно и покутить. Павла в гостинице хорошо знали и к его приезду заранее готовились. К его услугам всегда был лучший номер. Да, умерший в девятнадцатом году Павел умел пожить, царствие ему небесное!
   За прошедшие десять лет в холле гостиницы, пожалуй, ничего не изменилось: тот же располагающий к уюту мягкий полумрак, пушистые, пружинящие под ногами ковры, дорогая массивная мебель…
   А вот сама Варвара Ивановна за эти десять лет сильно изменилась - увяла, постарела… Но главное, пожалуй, не в этом, хотя кому приятно стариться. Нет, не в этом главное. Тогда Варвара Ивановна пришла сюда в платье, сшитом у модного парижского портного, в бриллиантовом колье, в туфлях из крокодиловой кожи.
   А как же иначе? Дочь известного петербургского богача и коллекционера Ивана Ферапонтовича Шлягина, жена любимца великого князя полковника Сибирцева.
   Быть принятым в доме Сибирцевых считалось честью, великой честью. Балы, журфиксы, театры, рысаки, цветы, драгоценности…
   И всё прахом, всё растаяло, как ледяная сосулька на солнце, - положение в обществе, беззаботная жизнь, богатство, праздность… Муж убит еще в мировую войну где-то в Пинских болотах, отец в эмиграции - жив ли? - а она теперь кто? Домоправительница у этого жулика Тарновского, который прикарманил, воспользовавшись удобным случаем, отцовское собрание древностей. И за это должна благодарить бога. Ведь ежели бы Тарковский знал, что она дочь Ивана Ферапонтовича Шлягина, ни за что бы не пригрел, побоялся бы… «И не зря бы побоялся», - усмехнулась Варвара Ивановна. Но что тосковать о прошлом, которого не вернешь? Надо думать о будущем. И, работая у Тарновского, Варвара Ивановна думала о своем будущем. Долго она терпела, и вот тот самый случай, который обеспечит её старость.
   Нет, она не украла у Тарновского, она взяла то, что принадлежит ей по праву как дочери Ивана Ферапоитовича Шлягина. Так, и только так. Правда, в тайнике у Тарновского хранилась не только собственность отца Варвары Ивановны. Там ещё были старинные монеты. Но что она могла сделать? Если бы она их оставила, это наверняка бы возбудило подозрение. А так всё считают, что тайник опустошили налётчики.
   Осторожно ступая по ковру стоптанными, заляпанными грязью туфлями, Сибирцева прошла к столику портье. Багровея от стыда за свой вид, Варвара Ивановна сказала, что хочет навести справку. Ее интересует, прибыл ли сегодня из Москвы сотрудник АРА

^[1]мистер Генри Мэйл, которому должны были заказать номер.
   Гладкий, откормленный портье окинул бесцеремонным взглядом её неказистую, жалкую фигуру в мятом, лоснящемся на швах пальто. И Варвара Ивановна вновь покраснела.
   - Мистер Мэйл? Минутку… - Он перелистал страницы лежащей перед ним книги регистрации гостей. - Да, мистер Мэйл проживает в гостинице.
   Варвара Ивановна сказала, что американец назначил ей встречу.
   - А мадам не ошибается? - нагло спросил портье. Насколько ему известно, мистер Мэйл никого не ждёт.
   Нет, мадам не ошибается. Мадам уверена, что мистер Мэйл захочет её принять.
   - Вот как? - Портье в нерешительности пожевал губами и наконец спросил: - Как прикажете доложить?
   - Скажите, что от Тарновского. Он знает.
   - Что ж, если мадам настаивает…
   Портье позвонил по телефону, и уже через несколько минут в холл спустился секретарь мистера Мэйла, любезный и жизнерадостный молодой человек. Он проводил Варвару Ивановну в номер, где остановился американец.
   А вот и мистер Мэйл, пожилой, седоватый, с внимательными серыми глазами и обаятельной улыбкой человека, никогда не знавшего голода, холода и унижений.
   Улыбка означала, что мистер Мэйл счастлив видеть Варвару Ивановну, хотя и не имеет чести её знать, что он доволен жизнью, своим секретарем и предстоящей беседой.
   - Мне передавали, что вы хотите меня видеть. Я к вашим услугам.
   Мистер Мэйл настолько хорошо владел русским, что переводчик им не требовался. Это устраивало обоих: уж слишком деликатной была тема предстоящей беседы.
   - Я вас слушаю.
   Варвара Ивановна откашлялась, как неопытный оратор перед ответственным выступлением.
   - Одиннадцать лет назад, господин Мэйл, вы изъявляли желание приобрести вышитый шелком портрет первого российского солдата, а также некоторые другие экспонаты из собрания Шлягина, - неуверенно начала она, когда секретарь вышел. - Теперь, как вам уже известно из письма моего доверителя, которое было передано вам в Москве, вы имеете возможность осуществить эту сделку, если, разумеется, предложенная вами цена будет приемлемой.
   - Для кого приемлемой? - пошутил Мэйл, ослепляя Варвару Ивановну своей неотразимой улыбкой.
   - Для моего доверителя, понятно, господина Тарновского.
   - Что же для него приемлемо?
   - Господин Тарновский оценивает портрет Бухвостова в двадцать пять тысяч долларов.
   - Недурно. А сколько он хочет получить за гобелены и кружева?
   - Пятнадцать тысяч. Собрание же старинных русских монет он готов вам уступить тоже всего за пятнадцать…
   - Долларов?
   - Да, тысяч долларов…
   - Итого пятьдесят пять тысяч?
   - Совершенно верно, - несколько ошеломленная получившейся суммой, подтвердила Варвара Ивановна, - пятьдесят пять тысяч долларов. Согласитесь, что господин Тарновский проявляет умеренность. Подлинная цена этих вещей в три раза больше. Таким образом, вы сможете получить двести процентов прибыли.
   Мистер Мэйл вновь ослепил Варвару Ивановну улыбкой.
   - Один ваш поэт писал, что русская женщина способна остановить любую скачущую лошадь и войти во время пожара в дом. Слушая вас, я понял, что он перечислил не все главные достоинства русских женщин. Как выяснилось, они умеют еще и торговаться. Это значительно важней, чем выполнять обязанности конюха или пожарника. Ответственней. У нас, к сожалению, женщины всего лишь хранительницы домашнего очага. Не могу не позавидовать господину Тарновскому, ему повезло с таким умелым поверенным. Но, называя сумму, вы забыли про одно немаловажное обстоятельство - про риск, которому я подвергаюсь. Для того чтобы получить двести процентов прибыли, необходимо прежде всего вывезти приобретенное из пределов Советской России. А это, поверьте, трудней, чем остановить скачущую лошадь, погасить пожар и научиться торговаться.
   - Но вы же служите в АРА.
   - Это дает мне лишь право беспошлинного ввоза товаров в Россию, но не право беспрепятственного вывоза музейных ценностей.
   - Тем не менее сотрудники АРА их вывозят, - возразила Варвара Ивановна.
   - Да, однако это сопряжено с риском. Но оставим пока цифры. До них мы еще доберёмся, - сказал Мэйл, продолжая щедро одаривать свою собеседницу улыбками. - В своём письме господин или, как теперь принято в России, гражданин Тарновский писал, что не желает никаких посредников. И вот теперь такая неожиданность, правда приятная, но всё-таки неожиданность - вы его представительница. Мне бы хотелось внести необходимую ясность. Поэтому, если вас не затруднит…
   Варвара Ивановна не смутилась. Она была к этому готова и заранее подделала письмо-доверенность Тарновского.
   - Господин Тарновский, - объяснила она, - к соалению, вынужден был лечь в больницу на операцию, поэтому он не имеет возможности лично навестить вас. Но он не забыл про необходимые формальности, - и она протянула Мэйлу конверт.
   Американец небрежно вскрыл его.
   - Вот теперь мы можем вернуться к цифрам, - сказал Мэйл, прочитав письмо, и одарил Варвару Ивановну очередной улыбкой. - Признаюсь вам честно, если бы здесь сидели не вы, а господин Тарновский, я бы предложил за всё десять тысяч долларов и ни цента больше. - Теперь мистер Мэйл уже не улыбался. - Но… как это по-русски?.. притеснять женщин, да ещё таких обворожительных, не в моих правилах. Я джентльмен. Вы получите с Тарновского комиссионные?
   - Да, - выдавила из себя Варвара Ивановна.
   - Сколько процентов от суммы сделки?
   - Пятнадцать.
   - Приличный процент, - улыбнулся Мэйл. - Оказывается, господин Тарковский тоже джентльмен. Это делает ему честь. Итак, - он выдержал паузу, - я предлагаю двадцать тысяч долларов и десять тысяч в советских червонцах.
   Варвара Ивановна отрицательно мотнула головой.
   - Тогда очень сожалею, - сухо сказал Мэйл и встал. - Передайте господину Тарновскому мои соболезнования.
   Но когда Варвара Ивановна усилием воли заставила себя встать и взяться за ручку двери, американец остановил ее:
   - Тридцать тысяч долларов и пятнадцать тысяч рублей.
   Варвара Ивановна почувствовала, как у неё подкашиваются ноги. Теперь её жизнь обеспечена.
   - Согласны?
   - Согласна, - прошептала она и на ватных ногах вернулась на место.
   Теперь оставалось обговорить лишь техническую сторону сделки. Это уже было значительно проще. Договорились встретиться завтра в шесть часов вечера у модного среди нэпманов театра-ресторана «Гротеск», куда Мэйл должен был привезти деньги, а Варвара Ивановна - чемодан с вещами, которые хранились у её ничего не подозревавшей тётки, родной сестры Шлягина.
   - Только не опаздывайте, господин Мэйл, - предупредила американца Варвара Ивановна. - Я всего опасаюсь и не хотела бы рисковать.
   Мэйл понимающе кивнул.
   - Я буду там со своим секретарем ещё до вашего приезда. Риск исключен, - заверил он.
   - Тогда до завтра.
   Мэйл проводил её до дверей, одарив на прощание своей самой обворожительной улыбкой.
   …Когда на следующий день Сибирцева на лихаче подъехала к «Гротеску», её уже ждали, но не улыбчивый американец и его обходительный секретарь, а сотрудник уголовного розыска, агент второго разряда Петренко, тот самый Петренко, который руководил атеистическим кружком «Милиционер-безбожник» и чуть было не сорвал лекцию Василия Петровича, придравшись к мифу о злосчастной Арахне…
   - Вы арестованы, гражданка. Пройдемте со мной, - сказал он, взяв её под руку.
   - Что это значит? - вскинулась Варвара Ивановна, чувствуя, что совершилось непоправимое.
   - На месте всё узнаете.
   Петренко любезно подсадил Варвару Ивановну в ожидавший их автомобиль Петрогуброзыска и, передав шоферу чемодан Сибирцевой, коротко сказал:
   - Поехали, Вася.
   - В тот вечер, - сказал Василий Петрович, - Усольцев позвонил мне по телефону в девятом часу, когда я, вернувшись с работы, сел за статью, которую уже давно обещал одному научному журналу. Звонок был явно некстати.
   - Чем занимаетесь, Василий Петрович?
   - Работаю.
   - А у меня предложение: бросайте свою работу и приезжайте в Петрогуброзыск.
   Я замялся.
   - Приезжайте, приезжайте. Поговорим, чайку попьём. Не пожалеете, очень симпатичная компания подобралась…
   - Какая еще компания?
   - Я, Борисов и Сергей Леонтьевич…
   - Какой Сергей Леонтьевич?
   - Как какой? Сергей Леонтьевич Бухвостов, ваш старый знакомый, первый российский солдат…
   У меня мгновенно пересохло во рту.
   - Граня, если вы шутите…
   - Какие, к чёрту, шутки! Ждём.
   …И вот я вхожу в кабинет Усольцева. Действительно, здесь, помимо хозяина кабинета и Сергея Сергеевича Борисова, меня встречает собственной персоной первый российский солдат, занявший почетное место на стене против входной двери. Его спокойные, широко расставленные глаза устремлены прямо на меня.
   «Ну как, Василий Петрович, свиделись?» - «Свиделись, Сергей Леонтьевич, свиделись. А ведь никак не ожидал». - «Почто так? Как говаривал господин бомбардир Петр Лексеевич, царствие ему небесное, гора с горой не сходится, а человек с человеком завсегда… Вот только постарел ты малость с последней нашей встречи, Василий Петрович». - «Зато вы, Сергей Леонтьевич, ничуть не изменились…»
   Действительно, Бухвостов на портрете был таким же молодым, как в битве при Полтаве, когда демонстрировал «Карле» мощь русского оружия. Он ничуть не изменился с тех времён. Русский солдат - он всегда русский солдат. Русский солдат - он вечен. Годы, эпохи, войны и столетия над ним не властны.
   Приветствую твоё возвращение, Сергей Леонтьевич, и низко тебе кланяюсь. Счастлив тебя вновь увидеть, Сергей Леонтьевич!
   Усольцев рассказывал, как на допросе в уголовном розыске Тарновский признался Борисову в своей попытке продать портрет мистеру Мэйлу, о Варваре Ивановне, решившей воспользоваться ограблением лавки в своих целях, о том, как подготовлялась операция…
   Но я слушал вполуха, не в силах оторвать глаз от шелкового портрета, вновь и вновь удивляясь тонкости и виртуозности мастерства безвестных вышивальщиц, необычному таланту такого же безвестного, как и они, художника, гармоничности колорита и сдержанной силе рисунка.
   - Будем пить чай? - спросил Усольцев, кивнув на стоящий в углу комнаты самовар.
   - Что?
   - Чай, спрашиваю, будем пить?
   - Да, пожалуй, не стоит, - сказал я и спросил: - А Мэйла и его секретаря вы тоже арестовали?
   Усольцев и Борисов переглянулись: видимо, я что-то прослушал.
   - Мистер Мэйл, - сказал Усольцев, - после беседы в Московском уголовном розыске, которая была с ним там проведена по нашей просьбе, решил от поездки в Петроград воздержаться.
   - И все-таки приехал? - спросил я.
   - Нет.
   - Ничего не понимаю! Ведь вы только что говорили, что Сибирцева пришла к Мэйлу в гостиницу и он собирался приобрести у неё все ценности, похищенные из тайника.
   - Правильно, - невозмутимо подтвердил Усольцев.
   - Что правильно?
   - Всё правильно. Действительно, Сибирцева не сомневалась, что разговаривает с Мэйлом. И, доставленная в Петрогуброзыск, очень была удивлена тем, что Мэйл вовсе не Мэйл, а наш работник…
   На мгновение я даже забыл про портрет Бухвостова.
   - Кто?!
   - Наш работник, - повторил Усольцев, - небезызвестный вам Сергей Сергеевич Борисов. Тот самый Борисов, который сейчас сидит здесь и напрасно ждет, когда вы в знак благодарности догадаетесь наконец пожать ему руку. А роль секретаря американца сыграл - и, по мнению Сергея Сергеевича, совсем неплохо - агент третьего разряда Вербицкий. Как видите, сотрудники Первой бригады Петрогуброзыска умеют выполнять свои обещания. А вы небось сомневались?
 
   Василий Петрович вложил в папку документы. Разминая затекшие от долгого сидения ноги, прошелся, ссутулясь, по комнате. Устало и буднично сказал:
   - Вот, пожалуй, и все. Суд состоялся незадолго до годовщины Рабоче-крестьянской милиции, в октябре 1922 года. Тарновского и Сибирцеву судили по статье 188 Уголовного кодекса РСФСР за сокрытие памятников старины и искусства, подлежащих передаче государству. Их осудили условно. Одновременно в соответствии с циркуляром Народного комиссариата юстиции № 14 со всех осужденных, в том числе и с налетчиков, были взысканы в пользу голодающих весьма солидные штрафы. По справке Комиссии помощи голодающим, которую мне показывал Усольцев, эти деньги дали возможность спасти от голодной смерти около ста человек.
   Так что первый русский солдат с помощью сотрудников Первой бригады Петрогуброзыска отличился и на фронте борьбы с голодом…
 

Экспонат № 4

 
   Петрогуброзыске Евграфа Николаевича Усольцева звали Часовщиком. Это прозвище намекало на стиль работы начальника Первой бригады, который, готовя ту или иную операцию, всегда тщательно и скрупулезно отрабатывал все, без исключения, детали, стремясь предусмотреть любую случайность. Но в уважительном прозвище Часовщик одновременно заключался намек на непонятное и немного странное для сотрудника уголовного розыска увлечение часовым делом и старинными часами.
   На рабочем столе Усольцева рядом с розыскными делами в желтых обложках, вещдоками, как сокращенно именовались в уголовном розыске вещественные доказательства, лежали аккуратной стопочкой брошюры по часовому мастерству, чертежи и фотографии. А в заветную витрину музея Петрогуброзыска Евграф Николаевич поместил наклеенный на кусок квадратного картона рисунок часов с восьмиугольным циферблатом и знаками зодиака. Под рисунком было написано: «Волшебные часы волхва Бомелия».
   Эта надпись не могла, конечно, оставить равнодушным несменяемого руководителя кружка «Милиционер-безбожник» агента второго разряда Петренко. Более того, она его потрясла и окончательно вывела из состояния равновесия.
   - Что я внушаю ребятам? - говорил он Сонечке Прудниковой. - Я им внушаю, что бога нет, черта нет, Конька-Горбунка нет. Только совесть есть, и то не у всех. А тут что? Религиозный дурман. Ведь ежели сегодня Усольцев черным по белому о волшебстве пишет, то завтра он на должность агента первого разряда зачислит служителя религиозного культа.
   - Ну уж, - сомневалась Сонечка.
   - А что? И зачислит, - бушевал Петренко. - Не бывает волшебных часов.
   - Ну и что? - пожимала плечами Сонечка, которая уже всё знала про эти часы от Усольцева и Василия Петровича Белова. - Главное - существует легенда.