– Я подожду, – спокойно ответил Хэй.
Боб мигнул, не зная, что сказать.
Вмешался доктор.
– Боб имеет в виду свою ногу, Норман, – сказал он. – Я хотел бы поработать над ней без свидетелей.
– Ладно. Я просто… Я тоже хотел с вами поговорить.
– Я подожду тебя снаружи, – сказал Боб.
Он встал.
– Нет, не нужно. Это может занять какое-то время. И тебе, наверное, лучше знать. Оставайся.
Хэй повернулся к доктору Сиверу.
– Сэр, не скажете ли, что чувствует больной малярией?
– Ну, у меня, слава богу, ее никогда не было. Сначала появляется озноб, потом жар, обильный пот, иногда больной бредит. Потом все повторяется в соответствии с жизненным циклом простейшего, вызывавшего болезнь. Когда развивается новое поколение этих организмов, все начинается сначала.
– Озноб и лихорадка всегда сильные или их можно долго не замечать?
Доктор нахмурился.
Он начал понимать, к чему ведет мальчик.
Боб напрягся, как будто предстоял последний период хоккейного матча.
– Иногда болезнь остается скрытой в течение многих лет. Об этом был спор, но я не помню, чтобы упоминали о носителе, который сам не ощущает симптомы.
Хэй тоже нахмурился и не решался продолжать.
– Ну, – сказал он наконец. – Боб говорил, что вы не знаете, где заразился Коротышка. Я знаю, болезнь переносят москиты и берут ее у больного, боюсь, что у меня.
– Молодой человек, я слышал ваш первый крик и знаю вас с тех самых пор. У тебя никогда не было малярии.
– Я никогда не болел ею, но приступы озноба и жара у меня были, хотя недолго и сильно меня не беспокоили. Я никому о них не говорил, потому что я не думал о них и не хотел жаловаться по такому незначительному поводу. Но когда Боб рассказал нам сегодня, я вспомнил, что читал, сопоставил и решил, что лучше рассказать вам. Нельзя ли проверить, есть ли у меня малярия?
– Лично я считаю это маловероятным, Норман. Конечно, малярия почти уничтожена, и я не специалист, но я не припомню такого случая. Однако мы возьмем у тебя кровь и проверим, нет ли в ней нашего друга плазмодия.
– Пожалуйста, доктор.
Оба слушателя не знали, как реагировать.
– Если мальчик прав, то в их списке подозреваемых никого не остается. Вид четырнадцатилетнего мальчика, проявляющего такую способность к анализу и такое общественное сознание, поразил доктора и даже Бобу показался странным. Боб всегда сознавал, что Норман моложе его.
Кстати, это не соответствовало его характеру.
Если бы не заболел один из его лучших друзей, Хэй не вспомнил бы свои детские ознобы, а если бы и вспомнил, то не рассказал бы доктору. А так совесть беспокоила его. Может, если бы он не пошел к доктору Сиверу вечером, наутро он отказался бы от своего плана. Ну, а сейчас он ждал с нетерпением, пока Сивер брал у него кровь: он может, и не болен, но помогает.
– Потребуется немного времени для проверки, – сказал доктор. – Если у тебя и есть малярия, то, должно быть, в очень слабой форме. Нужно будет еще сделать пробу на сыворотку. Если не возражаешь, я хотел бы осмотреть ногу Боба. Ладно?
Норман разочаровано кивнул и, вспомнив предыдущий разговор, встал и неохотно направился к двери.
– Быстрее, Боб. Я пойду медленно.
Дверь за ним закрылась, и Боб тут же повернулся к доктору.
– Оставьте мою ногу. Займитесь Норманом. Если он прав, его тоже нужно вычеркнуть.
– Я тоже об этом подумал, – ответил Сивер. – Поэтому я и взял так много крови. Слова о сыворотке были просто отговоркой. Я хочу, чтобы Охотник тоже проверил.
– Но он не знает паразита малярии, по крайней мере не непосредственно.
– Если нужно, я дам ему для сравнения кровь Мальмстрома, а пока займусь микроскопом. Я не обманывал, когда говорил о вероятной слабости в его случае. И могу сделать десять или даже сто слайдов и не обнаружить паразита. Поэтому я и хочу, чтобы взялся Охотник. Он может проверить весь образец, если понадобиться, и гораздо быстрее меня. Я помню, что он проделал с твоими лейкоцитами. Если он может это, то сможет проверить каждую клетку – осмотреть, обнюхать или как он это делает – в короткое время.
Доктор замолчал, принес микроскоп и другие аппараты и принялся за работу.
Сделав два или три слайда, он поднял голову, потянулся и сказал.
– Может, я ничего не нахожу, потому что не ожидаю.
Он снова занялся слайдами. Боб подумал, что Норманн давно устал ждать и пошел навещать больного друга один. Но тут Сивер снова выпрямился.
– Мне трудно поверить, – сказал он, – но похоже, что он прав. Одна или две клетки разрушены так, как это делает плазмодий. Самого паразита я не видел, но видел много другого.
Затем он заговорил в лекторской манере.
– Никогда не устану удивляться разнообразию микроорганизмов, представленных в крови самого здорового человека. Если бы все бактерии, которых я видел за последние полчаса, могли беспрепятственно размножаться, Норман лежал бы с тифом, двумя-тремя видами заражения крови, энцефалитом и с полудесятком стрептококковых инфекций. Но он ходит, и нужны дополнительные стимулы, чтобы он вспомнил о слабых приступах озноба. Я думал, ты…
Он замолчал, как будто мысль Боба, пролетев по воздуху, ударила его.
– Клянусь Святым Петром! Малярия или не малярия, а одной инфекции у него определенно нет. А я полчаса напрягаю зрение! Со всеми этими микробами в крови… Боб, если хочешь, можешь назвать меня дураком. Я вижу, у тебя эта мысль уже давно.
Он помолчал, покачивая головой.
– Знаешь, – сказал он наконец. – Это будет прекрасный тест. Не могу себе представить, чтобы наш друг не оставил в крови хозяина микробов ради такой ситуации. Если бы у меня был предлог, чтобы взять кровь у всех на острове… Ну, ладно. В нашем списке остается один подозреваемый. Надеюсь, принцип ограничения хорош.
– Вы всего не знаете.
Боб наконец смог заговорить.
– Никого не остается. Я вычеркнул Хафа до ужина.
Он объяснил причину, и доктор вынужден был согласиться.
– Все же я надеюсь, он придет ко мне со своей рукой. Я получу образец крови, даже если мне придется лгать, как Анании. Что ж, одно хорошо. Наши идеи исчерпаны, и Охотник займется своими. Слышишь, Охотник?
– Вы правы, – ответил детектив. – Если дадите мне ночь для выработки плана действия, я вам завтра кое-что скажу.
Он прекрасно сознавал, что его предлог для откладывания слаб, но он не хотел говорить своим друзьям, что уже нашел добычу.
Глава 19
Глава 20
Боб мигнул, не зная, что сказать.
Вмешался доктор.
– Боб имеет в виду свою ногу, Норман, – сказал он. – Я хотел бы поработать над ней без свидетелей.
– Ладно. Я просто… Я тоже хотел с вами поговорить.
– Я подожду тебя снаружи, – сказал Боб.
Он встал.
– Нет, не нужно. Это может занять какое-то время. И тебе, наверное, лучше знать. Оставайся.
Хэй повернулся к доктору Сиверу.
– Сэр, не скажете ли, что чувствует больной малярией?
– Ну, у меня, слава богу, ее никогда не было. Сначала появляется озноб, потом жар, обильный пот, иногда больной бредит. Потом все повторяется в соответствии с жизненным циклом простейшего, вызывавшего болезнь. Когда развивается новое поколение этих организмов, все начинается сначала.
– Озноб и лихорадка всегда сильные или их можно долго не замечать?
Доктор нахмурился.
Он начал понимать, к чему ведет мальчик.
Боб напрягся, как будто предстоял последний период хоккейного матча.
– Иногда болезнь остается скрытой в течение многих лет. Об этом был спор, но я не помню, чтобы упоминали о носителе, который сам не ощущает симптомы.
Хэй тоже нахмурился и не решался продолжать.
– Ну, – сказал он наконец. – Боб говорил, что вы не знаете, где заразился Коротышка. Я знаю, болезнь переносят москиты и берут ее у больного, боюсь, что у меня.
– Молодой человек, я слышал ваш первый крик и знаю вас с тех самых пор. У тебя никогда не было малярии.
– Я никогда не болел ею, но приступы озноба и жара у меня были, хотя недолго и сильно меня не беспокоили. Я никому о них не говорил, потому что я не думал о них и не хотел жаловаться по такому незначительному поводу. Но когда Боб рассказал нам сегодня, я вспомнил, что читал, сопоставил и решил, что лучше рассказать вам. Нельзя ли проверить, есть ли у меня малярия?
– Лично я считаю это маловероятным, Норман. Конечно, малярия почти уничтожена, и я не специалист, но я не припомню такого случая. Однако мы возьмем у тебя кровь и проверим, нет ли в ней нашего друга плазмодия.
– Пожалуйста, доктор.
Оба слушателя не знали, как реагировать.
– Если мальчик прав, то в их списке подозреваемых никого не остается. Вид четырнадцатилетнего мальчика, проявляющего такую способность к анализу и такое общественное сознание, поразил доктора и даже Бобу показался странным. Боб всегда сознавал, что Норман моложе его.
Кстати, это не соответствовало его характеру.
Если бы не заболел один из его лучших друзей, Хэй не вспомнил бы свои детские ознобы, а если бы и вспомнил, то не рассказал бы доктору. А так совесть беспокоила его. Может, если бы он не пошел к доктору Сиверу вечером, наутро он отказался бы от своего плана. Ну, а сейчас он ждал с нетерпением, пока Сивер брал у него кровь: он может, и не болен, но помогает.
– Потребуется немного времени для проверки, – сказал доктор. – Если у тебя и есть малярия, то, должно быть, в очень слабой форме. Нужно будет еще сделать пробу на сыворотку. Если не возражаешь, я хотел бы осмотреть ногу Боба. Ладно?
Норман разочаровано кивнул и, вспомнив предыдущий разговор, встал и неохотно направился к двери.
– Быстрее, Боб. Я пойду медленно.
Дверь за ним закрылась, и Боб тут же повернулся к доктору.
– Оставьте мою ногу. Займитесь Норманом. Если он прав, его тоже нужно вычеркнуть.
– Я тоже об этом подумал, – ответил Сивер. – Поэтому я и взял так много крови. Слова о сыворотке были просто отговоркой. Я хочу, чтобы Охотник тоже проверил.
– Но он не знает паразита малярии, по крайней мере не непосредственно.
– Если нужно, я дам ему для сравнения кровь Мальмстрома, а пока займусь микроскопом. Я не обманывал, когда говорил о вероятной слабости в его случае. И могу сделать десять или даже сто слайдов и не обнаружить паразита. Поэтому я и хочу, чтобы взялся Охотник. Он может проверить весь образец, если понадобиться, и гораздо быстрее меня. Я помню, что он проделал с твоими лейкоцитами. Если он может это, то сможет проверить каждую клетку – осмотреть, обнюхать или как он это делает – в короткое время.
Доктор замолчал, принес микроскоп и другие аппараты и принялся за работу.
Сделав два или три слайда, он поднял голову, потянулся и сказал.
– Может, я ничего не нахожу, потому что не ожидаю.
Он снова занялся слайдами. Боб подумал, что Норманн давно устал ждать и пошел навещать больного друга один. Но тут Сивер снова выпрямился.
– Мне трудно поверить, – сказал он, – но похоже, что он прав. Одна или две клетки разрушены так, как это делает плазмодий. Самого паразита я не видел, но видел много другого.
Затем он заговорил в лекторской манере.
– Никогда не устану удивляться разнообразию микроорганизмов, представленных в крови самого здорового человека. Если бы все бактерии, которых я видел за последние полчаса, могли беспрепятственно размножаться, Норман лежал бы с тифом, двумя-тремя видами заражения крови, энцефалитом и с полудесятком стрептококковых инфекций. Но он ходит, и нужны дополнительные стимулы, чтобы он вспомнил о слабых приступах озноба. Я думал, ты…
Он замолчал, как будто мысль Боба, пролетев по воздуху, ударила его.
– Клянусь Святым Петром! Малярия или не малярия, а одной инфекции у него определенно нет. А я полчаса напрягаю зрение! Со всеми этими микробами в крови… Боб, если хочешь, можешь назвать меня дураком. Я вижу, у тебя эта мысль уже давно.
Он помолчал, покачивая головой.
– Знаешь, – сказал он наконец. – Это будет прекрасный тест. Не могу себе представить, чтобы наш друг не оставил в крови хозяина микробов ради такой ситуации. Если бы у меня был предлог, чтобы взять кровь у всех на острове… Ну, ладно. В нашем списке остается один подозреваемый. Надеюсь, принцип ограничения хорош.
– Вы всего не знаете.
Боб наконец смог заговорить.
– Никого не остается. Я вычеркнул Хафа до ужина.
Он объяснил причину, и доктор вынужден был согласиться.
– Все же я надеюсь, он придет ко мне со своей рукой. Я получу образец крови, даже если мне придется лгать, как Анании. Что ж, одно хорошо. Наши идеи исчерпаны, и Охотник займется своими. Слышишь, Охотник?
– Вы правы, – ответил детектив. – Если дадите мне ночь для выработки плана действия, я вам завтра кое-что скажу.
Он прекрасно сознавал, что его предлог для откладывания слаб, но он не хотел говорить своим друзьям, что уже нашел добычу.
Глава 19
Решение
Хотя Боб не знал, какой водоворот мыслей кипит в голове Охотника, он долго не мог уснуть.
Хэй был еще в доме Мальмстромов, и они болтали у постели больного, пока его мать не сказала, что Кеннету нужно поспать. Роберт почти не участвовал в беседе.
Охотник утверждает, что знает, что нужно делать. Боб не знает. Насколько он глупее своего гостя! Это его беспокоило, и он старался представить себе, куда пошла мысль чужака от куска металла на рифе – если не принимать во внимание Терола и Райса.
Охотник тоже чувствовал себя глупым.
Он сам предложил эту линию Бобу. Правда, он не ожидал от нее успеха, но она давала занятие хозяину и оставляла Охотнику возможность двигаться в направлении, более соответствовавшем его обучению и опыту. Опыт, однако подвел его.
Он нашел, что уже давно и сознательно игнорирует ответ на вопрос, даже если учесть отвлекающие аргументы доктора и Боба.
К счастью, Боб все думал о «ловушке» в лесу. Если бы не это, они начали бы осуществлять план по проверке Терола и других мальчиков по очереди, а это значило, что Охотник не был бы с Бобом последние тридцать шесть часов и пропустил бы свидетельства, которые, как он теперь понял, возникали перед ним ежедневно.
Большинство из них в отдельности значило очень мало, но вместе…
Он хотел, чтобы его Хозяин уснул.
Предстояло кое-что предпринять, и быстро. Глаза Боба были закрыты, и у чужака оставался только слух. Сердцебиение и дыхание мальчика ясно свидетельствовали, что он еще не спит. В тысячный раз Охотник пожалел, что не умеет читать мысли.
Он испытывал беспомощное ощущение кинозрителя, когда герой заходит в темный переулок. Он может только слушать.
Конечно, слуха достаточно, чтобы представить себе окружение: бесконечный глухой гул бурунов в миле на берегу и по другую сторону лагуны, слабое жужжание насекомых за окном, менее регулярный шорох маленьких зверьков в подлеске, и гораздо более отчетливые звуки, которые производили родители Боба, поднимаясь по лестнице.
Они разговаривали, но, приближаясь, заговорили тихо. Либо они говорили о Бобе, либо не хотели его тревожить. Мальчик, однако, их слышал, об этом сказало Охотнику внезапное прекращение беспокойных движений и сознательное расслабление. Мистер Киннэйрд заглянул в комнату сына и оставил дверь полуоткрытой. Мгновение спустя Охотник услышал, как открылась и закрылась другая дверь.
Он испытывал сильное нетерпение, когда мальчик наконец уснул. Впрочем, это не помешало ему тщательно проверить.
Убедившись, Охотник немедленно начал действовать. Его желеобразное тело начало вытекать сквозь поры кожи Боба – выходы, такие большие и удобные для Охотника, как ворота стадиона. Через простыню и матрац он прошел еще легче, и через две-три минуты вся его масса собралась в единый комок под кроватью мальчика.
Он задержался, прислушиваясь, потек к двери и высунул в щель псевдопод с глазом.
Он собирался лично проверить подозреваемого – вернее, он был абсолютно уверен. Он не забыл аргумента доктора о том, что нужно отложить такую проверку, пока у него не будет средства справиться с тем, кого он найдет. Но он чувствовал, что в этом аргументе есть серьезный недостаток: если он прав, Боб уже выдал себя и выдаст снова и снова.
Откладывать было нельзя.
В холле было светло, но это его не беспокоило. Вскоре он вытянулся в форме веревки на несколько ярдов вдоль плинтуса. Он снова подождал, вслушиваясь в сонное дыхание, доносившееся из комнаты старших Киннэйрдов. Убедившись, что оба спят, он вошел. Дверь их комнаты была закрыта, но для него это ничего не значило: даже если бы она была заклеена, оставалось ключевое отверстие.
Он уже знал разницу в дыхании спящих и двинулся без колебаний к постели подозреваемого.
Нить желе устремился вверх, пока не встретила матрац и не прошла сквозь него. За ней последовало остальное бесформенное тело и собралось у ног спящего.
Техника Охотника совершенствовалась, и он мог теперь войти в тело гораздо быстрее. Однако он не собирался заходить весь. Большая часть его тела оставалась в матраце, и внутрь проникли только щупальца, да и то ненамного.
Человеческая кожа состоит из нескольких слоев, но они обычного размера и образца. У человека не бывает слоя или сетки – чувствительных клеток, крошечных и подвижных. У Боба, конечно, был такой слой. Им снабдил его Охотник в собственных целях. Детектив не удивился, встретив такую сеть под эпидермисом мистера Артура Киннэйрда. Он ожидал этого.
Клетки, встреченные им, ощутили присутствие щупальца. На мгновение последовало беспорядочное движение, как будто сеть чужака пыталась избежать прикосновения Охотника. Затем, как будто существо, часть которого составляла эта сеть, поняло тщетность своих попыток, клетки успокоились.
Тело Охотника сомкнулось вокруг части этой сети, и множество его клеток вступили в контакт с нею. По этим клеткам, которые могли одинаково служить нервами и мышцами, органами чувств и пищеварительными железами, прошло сообщение. Это не была речь, ни звук, ни зрение, ни другие обычные человеческие чувства не были использованы. Не была это и телепатия. В земных языках нет слов, которые соответствовали бы этому типу связи.
Как будто нервные системы двух существ слились на время.
Сообщение было без слов, но несло в себе значение и чувство лучше, чем это сделали бы слова.
– Я рад встрече с тобой, Убийца. Прости, что не сразу тебя отыскал.
– Я знаю тебя, Охотник. Не извиняйся, тем более что в твоем извинении скрывается похвальба. То, что ты наконец нашел меня, неважно. Меня забавляет, что тебе для этого понадобилось полгода в местном времени. Не знаю, что стало с тобой. Представляю, как месяц за месяцем рыскаешь по острову, входя во все дома – бесцельно, потому что ты ничего не можешь со мной сделать. Спасибо, что позабавил меня.
– Тебе интересно будет узнать, что на острове я только семь дней, и что этот человек первый, которого я проверил физически. Я действовал бы быстрее, если бы на тебе было написано, но ненамного.
Охотник был достаточно человекоподобен, чтобы обладать тщеславием и даже забыть об обычной осторожности. Только потом, когда он понял, что противник не подозревал Боба, он осознал, что сам выдал своего Хозяина.
– Я тебе не верю. Нет тестов, которые действовали бы на людей на расстоянии, а этот хозяин не испытывал никаких серьезных повреждений или болезней с моего прибытия. Если бы он заболел, я скорее нашел бы себе другого, чем выдал свое присутствие.
– В это я верю.
По нервам Охотника передалась волна презрения и отвращения от такого отношения.
– Я ничего не говорил о серьезных ранах.
– Я действовал лишь на небольшие повреждения, да и то, если поблизости был человек, который мог это заметить, я переставал. Я даже позволял паразитическим насекомым сосать кровь хозяина, когда рядом были другие люди.
– Я знаю. И ты хвастаешься этим!
Отвращение стало еще сильнее, если это возможно.
– Знаешь, тебе не хочется признавать поражение, а, Охотник? Не думаешь ли ты обмануть себя своей похвальбой?
– Ты дурачишь себя. Я знаю, что ты позволял москитам кусать твоего Хозяина, когда он был в обществе других, но не в другое время. Я знал, что ты заботился о незначительных повреждениях. Вероятно, тебя можно было бы похвалить за это, хотя ты и делал это, чтобы спастись от скуки. Ни одно разумное существо не может ничего не делать. Оно сойдет с ума. И ты умно поступил, заботясь только о незаметных ранах. Однако одно существо все же должно было заметить твою деятельность, хотя и не смогло бы ее объяснить верно, – это твой хозяин! Я слышал разговор – кстати, ты позаботился выучить английский? – в котором его описывали как очень осторожного человека, который сам не рискует и не позволяет это делать членам своей семьи. Это говорили люди, знавшие его много лет – два разных человека, мой друг. Однако я видел, как он сломя голову несется в металлическом ящике с острыми углами за чем-то. Я видел, как он поднимается по наклонной доске, полной заноз, несет в руках и под мышкой доски, а тело его ничем не защищено. Я видел, как он отрезает куски проволоки. Если бы ножницы соскользнули, а это вполне могло случиться при том давлении, которое он прикладывал, ему бы отрезало пальцы. Я видел, как он несет острое зубчатое лезвие за край, когда даже ребенок, обычно не думающий о безопасности, нес его за центр. Ты мог скрыться от людей, мой друг, но твой хозяин знал о тебе – осознавал ли он это или нет! Он подсознательно отметил, что с ним ничего не происходит от мелких ранений, и становился все более беззаботным. Я уже знаю, что человек вообще склонен себя так вести. Я также слышал однажды, как твой хозяин сказал, что другие люди специально держат тренированных насекомых, чтобы кусать его. Очевидно, он заметил, что его не кусают, когда он один. Видишь ли, у тебя не было ни шанса остаться скрытым. Ты должен был что-то делать и тем самым выдать себя, либо всю жизнь ничего не делать. Но в таком случае тебе лучше сдаться. Даже на Земле, где у меня нет опытных помощников и техники, я бы все равно отыскал тебя, если бы оказался поблизости. Ты сглупил, убегая: дома тебя бы переделали, здесь же я вынужден тебя уничтожить.
На беглеца эта речь, должно быть, подействовала, но последние слова вызвали насмешку.
– И как же ты намерен это сделать? У тебя нет средств, чтобы изгнать меня из этого тела, и нет возможности изготовить эти средства, ты и не подумаешь принести в жертву этого хозяина, чтобы избавиться от меня. Кстати, заверяю тебя, что относительно твоего Хозяина у меня таких угрызений не будет. Мне кажется, Охотник, что, найдя меня, ты совершил серьезную ошибку. Раньше я не был даже уверен, что ты на этой планете. Теперь я знаю, что ты здесь и что ты отрезан от дома и помощи. Я в безопасности, а ты о себе побеспокойся.
– Поскольку я не хочу тебя разубеждать, оставлю тебя с этим впечатлением, – ответил Охотник.
Без дальнейшей связи он отступил и через несколько минут тек в комнату Боба. Он ожидал, что мистер Киннэйрд проснется, но противник, по-видимому, решил, что даже если разбудить хозяина, он не сделает то, что нужно.
Охотник сердился на себя. Он был уверен, поняв, что мистер Киннэйрд – хозяин добычи, что инцидент в доке был вызван сознательным вмешательством гостя в зрение и чувство равновесия хозяина. Это означало, что тайна Боба известна, и что больше нет надобности скрываться. Оказалось, что он ошибался, беглец, очевидно и не подозревал о присутствии преследователя. А Охотник дал достаточно данных в разговоре, чтобы противник догадался, в чьем теле он находится. Он даже не мог сейчас покинуть Боба. Преступник не упустит своего шанса, мальчик в опасности, и нужно его защищать.
Снова размещаясь в теле Боба, Охотник размышлял, нужно ли сообщить мальчику о ситуации и об опасности. Многое можно было сказать за и против. Значение, что вовлечен его отец, может серьезно сказаться на эффективности Боба, но, с другой стороны, незнание скажется ему еще больше.
Охотник был склонен рассказать мальчику все. С таким решением он и расслабился в состоянии, близком к сну.
Боб принял сообщение хорошо. Естественно, он был шокирован и обеспокоен, хотя беспокоился он больше за отца, чем за себя. Он соображал достаточно быстро, как уже заметил Охотник, чтобы понять, в какой ситуации они с Охотником оказались, хотя не винил своего гостя в разглашении тайны. Он понимал необходимость быстрых действий и добавил соображение, которое не приходило в голову Охотнику – враг легко может менять убежище, по крайней мере по ночам. Боб указал, что ежедневно нужно будет проверять, в каком из его родителей скрывается противник.
– Не думаю, чтобы нужно было беспокоиться из-за этого, – ответил Охотник. – Во-первых, он слишком уверен в своей безопасности, чтобы перемещаться. Во-вторых, если он переместится, это быстро станет очевидным. Твой отец, неожиданно лишившись защиты, тут же пожалеет о своей безопасности.
– Кстати, как ты заподозрил папу?
– Все та же линия рассуждений, о которой я тебе говорил. Как мы знаем, наш друг высадился на рифе. Ближайший признак цивилизации – один из резервуаров в нескольких сотнях ярдов. Он поплыл туда. Я во всяком случае обязательно поплыл бы на его месте. Единственные люди, которые регулярно посещают резервуары, это команда очистительной баржи. Исследовать их он не мог, но он, несомненно, отправился с баржей. И мы оказываемся на холме, где растет фураж для резервуаров. Нужно было найти человека, который спал поблизости. Конечно, он мог добраться и до домов. В этом случае пришлось бы обыскивать весь остров. Однако твой отец однажды сделал замечание, которое свидетельствовало, что он спал или по крайней мере лежал на холме над новым резервуаром. Для меня это сделало его наиболее подозреваемым.
– Теперь это кажется очевидным, – сказал Боб, – но я бы не додумался. Что ж, сегодня придется подумать. Если повезет, он останется с папой, пока окончательно не убедится, где ты. Отец для этого удобен, он много ходит и бывает повсюду. Беда в том, что у нас нет средства. Существует ли что-нибудь, что могло бы изгнать одного из вас из Хозяина, а, Охотник?
– Что заставило бы нас покинуть дом? Конечно, их множество, но на этот раз нам нужно средство земного происхождения. У тебя столько же шансов найти что-нибудь, как и у меня. На месте нашего друга, я бы оставался с прежним хозяином – для него так безопаснее всего.
Боб угрюмо кивнул и пошел завтракать.
Он пытался вести себя нормально, когда появился его отец. Он не знал, удалось ли ему это. Ему пришло в голову, что чужак не знает, что он сознательно помогает Охотнику. Это шанс в их пользу.
Он пошел в школу, по-прежнему задумавшись.
В сущности, хотя он и не говорил об этом Охотнику, он пытался решить сразу все проблемы. А это было трудно.
Хэй был еще в доме Мальмстромов, и они болтали у постели больного, пока его мать не сказала, что Кеннету нужно поспать. Роберт почти не участвовал в беседе.
Охотник утверждает, что знает, что нужно делать. Боб не знает. Насколько он глупее своего гостя! Это его беспокоило, и он старался представить себе, куда пошла мысль чужака от куска металла на рифе – если не принимать во внимание Терола и Райса.
Охотник тоже чувствовал себя глупым.
Он сам предложил эту линию Бобу. Правда, он не ожидал от нее успеха, но она давала занятие хозяину и оставляла Охотнику возможность двигаться в направлении, более соответствовавшем его обучению и опыту. Опыт, однако подвел его.
Он нашел, что уже давно и сознательно игнорирует ответ на вопрос, даже если учесть отвлекающие аргументы доктора и Боба.
К счастью, Боб все думал о «ловушке» в лесу. Если бы не это, они начали бы осуществлять план по проверке Терола и других мальчиков по очереди, а это значило, что Охотник не был бы с Бобом последние тридцать шесть часов и пропустил бы свидетельства, которые, как он теперь понял, возникали перед ним ежедневно.
Большинство из них в отдельности значило очень мало, но вместе…
Он хотел, чтобы его Хозяин уснул.
Предстояло кое-что предпринять, и быстро. Глаза Боба были закрыты, и у чужака оставался только слух. Сердцебиение и дыхание мальчика ясно свидетельствовали, что он еще не спит. В тысячный раз Охотник пожалел, что не умеет читать мысли.
Он испытывал беспомощное ощущение кинозрителя, когда герой заходит в темный переулок. Он может только слушать.
Конечно, слуха достаточно, чтобы представить себе окружение: бесконечный глухой гул бурунов в миле на берегу и по другую сторону лагуны, слабое жужжание насекомых за окном, менее регулярный шорох маленьких зверьков в подлеске, и гораздо более отчетливые звуки, которые производили родители Боба, поднимаясь по лестнице.
Они разговаривали, но, приближаясь, заговорили тихо. Либо они говорили о Бобе, либо не хотели его тревожить. Мальчик, однако, их слышал, об этом сказало Охотнику внезапное прекращение беспокойных движений и сознательное расслабление. Мистер Киннэйрд заглянул в комнату сына и оставил дверь полуоткрытой. Мгновение спустя Охотник услышал, как открылась и закрылась другая дверь.
Он испытывал сильное нетерпение, когда мальчик наконец уснул. Впрочем, это не помешало ему тщательно проверить.
Убедившись, Охотник немедленно начал действовать. Его желеобразное тело начало вытекать сквозь поры кожи Боба – выходы, такие большие и удобные для Охотника, как ворота стадиона. Через простыню и матрац он прошел еще легче, и через две-три минуты вся его масса собралась в единый комок под кроватью мальчика.
Он задержался, прислушиваясь, потек к двери и высунул в щель псевдопод с глазом.
Он собирался лично проверить подозреваемого – вернее, он был абсолютно уверен. Он не забыл аргумента доктора о том, что нужно отложить такую проверку, пока у него не будет средства справиться с тем, кого он найдет. Но он чувствовал, что в этом аргументе есть серьезный недостаток: если он прав, Боб уже выдал себя и выдаст снова и снова.
Откладывать было нельзя.
В холле было светло, но это его не беспокоило. Вскоре он вытянулся в форме веревки на несколько ярдов вдоль плинтуса. Он снова подождал, вслушиваясь в сонное дыхание, доносившееся из комнаты старших Киннэйрдов. Убедившись, что оба спят, он вошел. Дверь их комнаты была закрыта, но для него это ничего не значило: даже если бы она была заклеена, оставалось ключевое отверстие.
Он уже знал разницу в дыхании спящих и двинулся без колебаний к постели подозреваемого.
Нить желе устремился вверх, пока не встретила матрац и не прошла сквозь него. За ней последовало остальное бесформенное тело и собралось у ног спящего.
Техника Охотника совершенствовалась, и он мог теперь войти в тело гораздо быстрее. Однако он не собирался заходить весь. Большая часть его тела оставалась в матраце, и внутрь проникли только щупальца, да и то ненамного.
Человеческая кожа состоит из нескольких слоев, но они обычного размера и образца. У человека не бывает слоя или сетки – чувствительных клеток, крошечных и подвижных. У Боба, конечно, был такой слой. Им снабдил его Охотник в собственных целях. Детектив не удивился, встретив такую сеть под эпидермисом мистера Артура Киннэйрда. Он ожидал этого.
Клетки, встреченные им, ощутили присутствие щупальца. На мгновение последовало беспорядочное движение, как будто сеть чужака пыталась избежать прикосновения Охотника. Затем, как будто существо, часть которого составляла эта сеть, поняло тщетность своих попыток, клетки успокоились.
Тело Охотника сомкнулось вокруг части этой сети, и множество его клеток вступили в контакт с нею. По этим клеткам, которые могли одинаково служить нервами и мышцами, органами чувств и пищеварительными железами, прошло сообщение. Это не была речь, ни звук, ни зрение, ни другие обычные человеческие чувства не были использованы. Не была это и телепатия. В земных языках нет слов, которые соответствовали бы этому типу связи.
Как будто нервные системы двух существ слились на время.
Сообщение было без слов, но несло в себе значение и чувство лучше, чем это сделали бы слова.
– Я рад встрече с тобой, Убийца. Прости, что не сразу тебя отыскал.
– Я знаю тебя, Охотник. Не извиняйся, тем более что в твоем извинении скрывается похвальба. То, что ты наконец нашел меня, неважно. Меня забавляет, что тебе для этого понадобилось полгода в местном времени. Не знаю, что стало с тобой. Представляю, как месяц за месяцем рыскаешь по острову, входя во все дома – бесцельно, потому что ты ничего не можешь со мной сделать. Спасибо, что позабавил меня.
– Тебе интересно будет узнать, что на острове я только семь дней, и что этот человек первый, которого я проверил физически. Я действовал бы быстрее, если бы на тебе было написано, но ненамного.
Охотник был достаточно человекоподобен, чтобы обладать тщеславием и даже забыть об обычной осторожности. Только потом, когда он понял, что противник не подозревал Боба, он осознал, что сам выдал своего Хозяина.
– Я тебе не верю. Нет тестов, которые действовали бы на людей на расстоянии, а этот хозяин не испытывал никаких серьезных повреждений или болезней с моего прибытия. Если бы он заболел, я скорее нашел бы себе другого, чем выдал свое присутствие.
– В это я верю.
По нервам Охотника передалась волна презрения и отвращения от такого отношения.
– Я ничего не говорил о серьезных ранах.
– Я действовал лишь на небольшие повреждения, да и то, если поблизости был человек, который мог это заметить, я переставал. Я даже позволял паразитическим насекомым сосать кровь хозяина, когда рядом были другие люди.
– Я знаю. И ты хвастаешься этим!
Отвращение стало еще сильнее, если это возможно.
– Знаешь, тебе не хочется признавать поражение, а, Охотник? Не думаешь ли ты обмануть себя своей похвальбой?
– Ты дурачишь себя. Я знаю, что ты позволял москитам кусать твоего Хозяина, когда он был в обществе других, но не в другое время. Я знал, что ты заботился о незначительных повреждениях. Вероятно, тебя можно было бы похвалить за это, хотя ты и делал это, чтобы спастись от скуки. Ни одно разумное существо не может ничего не делать. Оно сойдет с ума. И ты умно поступил, заботясь только о незаметных ранах. Однако одно существо все же должно было заметить твою деятельность, хотя и не смогло бы ее объяснить верно, – это твой хозяин! Я слышал разговор – кстати, ты позаботился выучить английский? – в котором его описывали как очень осторожного человека, который сам не рискует и не позволяет это делать членам своей семьи. Это говорили люди, знавшие его много лет – два разных человека, мой друг. Однако я видел, как он сломя голову несется в металлическом ящике с острыми углами за чем-то. Я видел, как он поднимается по наклонной доске, полной заноз, несет в руках и под мышкой доски, а тело его ничем не защищено. Я видел, как он отрезает куски проволоки. Если бы ножницы соскользнули, а это вполне могло случиться при том давлении, которое он прикладывал, ему бы отрезало пальцы. Я видел, как он несет острое зубчатое лезвие за край, когда даже ребенок, обычно не думающий о безопасности, нес его за центр. Ты мог скрыться от людей, мой друг, но твой хозяин знал о тебе – осознавал ли он это или нет! Он подсознательно отметил, что с ним ничего не происходит от мелких ранений, и становился все более беззаботным. Я уже знаю, что человек вообще склонен себя так вести. Я также слышал однажды, как твой хозяин сказал, что другие люди специально держат тренированных насекомых, чтобы кусать его. Очевидно, он заметил, что его не кусают, когда он один. Видишь ли, у тебя не было ни шанса остаться скрытым. Ты должен был что-то делать и тем самым выдать себя, либо всю жизнь ничего не делать. Но в таком случае тебе лучше сдаться. Даже на Земле, где у меня нет опытных помощников и техники, я бы все равно отыскал тебя, если бы оказался поблизости. Ты сглупил, убегая: дома тебя бы переделали, здесь же я вынужден тебя уничтожить.
На беглеца эта речь, должно быть, подействовала, но последние слова вызвали насмешку.
– И как же ты намерен это сделать? У тебя нет средств, чтобы изгнать меня из этого тела, и нет возможности изготовить эти средства, ты и не подумаешь принести в жертву этого хозяина, чтобы избавиться от меня. Кстати, заверяю тебя, что относительно твоего Хозяина у меня таких угрызений не будет. Мне кажется, Охотник, что, найдя меня, ты совершил серьезную ошибку. Раньше я не был даже уверен, что ты на этой планете. Теперь я знаю, что ты здесь и что ты отрезан от дома и помощи. Я в безопасности, а ты о себе побеспокойся.
– Поскольку я не хочу тебя разубеждать, оставлю тебя с этим впечатлением, – ответил Охотник.
Без дальнейшей связи он отступил и через несколько минут тек в комнату Боба. Он ожидал, что мистер Киннэйрд проснется, но противник, по-видимому, решил, что даже если разбудить хозяина, он не сделает то, что нужно.
Охотник сердился на себя. Он был уверен, поняв, что мистер Киннэйрд – хозяин добычи, что инцидент в доке был вызван сознательным вмешательством гостя в зрение и чувство равновесия хозяина. Это означало, что тайна Боба известна, и что больше нет надобности скрываться. Оказалось, что он ошибался, беглец, очевидно и не подозревал о присутствии преследователя. А Охотник дал достаточно данных в разговоре, чтобы противник догадался, в чьем теле он находится. Он даже не мог сейчас покинуть Боба. Преступник не упустит своего шанса, мальчик в опасности, и нужно его защищать.
Снова размещаясь в теле Боба, Охотник размышлял, нужно ли сообщить мальчику о ситуации и об опасности. Многое можно было сказать за и против. Значение, что вовлечен его отец, может серьезно сказаться на эффективности Боба, но, с другой стороны, незнание скажется ему еще больше.
Охотник был склонен рассказать мальчику все. С таким решением он и расслабился в состоянии, близком к сну.
Боб принял сообщение хорошо. Естественно, он был шокирован и обеспокоен, хотя беспокоился он больше за отца, чем за себя. Он соображал достаточно быстро, как уже заметил Охотник, чтобы понять, в какой ситуации они с Охотником оказались, хотя не винил своего гостя в разглашении тайны. Он понимал необходимость быстрых действий и добавил соображение, которое не приходило в голову Охотнику – враг легко может менять убежище, по крайней мере по ночам. Боб указал, что ежедневно нужно будет проверять, в каком из его родителей скрывается противник.
– Не думаю, чтобы нужно было беспокоиться из-за этого, – ответил Охотник. – Во-первых, он слишком уверен в своей безопасности, чтобы перемещаться. Во-вторых, если он переместится, это быстро станет очевидным. Твой отец, неожиданно лишившись защиты, тут же пожалеет о своей безопасности.
– Кстати, как ты заподозрил папу?
– Все та же линия рассуждений, о которой я тебе говорил. Как мы знаем, наш друг высадился на рифе. Ближайший признак цивилизации – один из резервуаров в нескольких сотнях ярдов. Он поплыл туда. Я во всяком случае обязательно поплыл бы на его месте. Единственные люди, которые регулярно посещают резервуары, это команда очистительной баржи. Исследовать их он не мог, но он, несомненно, отправился с баржей. И мы оказываемся на холме, где растет фураж для резервуаров. Нужно было найти человека, который спал поблизости. Конечно, он мог добраться и до домов. В этом случае пришлось бы обыскивать весь остров. Однако твой отец однажды сделал замечание, которое свидетельствовало, что он спал или по крайней мере лежал на холме над новым резервуаром. Для меня это сделало его наиболее подозреваемым.
– Теперь это кажется очевидным, – сказал Боб, – но я бы не додумался. Что ж, сегодня придется подумать. Если повезет, он останется с папой, пока окончательно не убедится, где ты. Отец для этого удобен, он много ходит и бывает повсюду. Беда в том, что у нас нет средства. Существует ли что-нибудь, что могло бы изгнать одного из вас из Хозяина, а, Охотник?
– Что заставило бы нас покинуть дом? Конечно, их множество, но на этот раз нам нужно средство земного происхождения. У тебя столько же шансов найти что-нибудь, как и у меня. На месте нашего друга, я бы оставался с прежним хозяином – для него так безопаснее всего.
Боб угрюмо кивнул и пошел завтракать.
Он пытался вести себя нормально, когда появился его отец. Он не знал, удалось ли ему это. Ему пришло в голову, что чужак не знает, что он сознательно помогает Охотнику. Это шанс в их пользу.
Он пошел в школу, по-прежнему задумавшись.
В сущности, хотя он и не говорил об этом Охотнику, он пытался решить сразу все проблемы. А это было трудно.
Глава 20
Вторая проблема – и решение
По дороге Бобу пришла в голову мысль, и он остановился, чтобы задать Охотнику вопрос.
– Если для твоей добычи будет невозможно или неудобно оставаться с отцом, как он будет выходить? Повредит ли он отцу?
– Определенно нет. Если он попадет в такую ситуацию, или мы отыщем средство, он просто уйдет. Если твой отец придет туда, где опасно, наш друг лишит его зрения или парализует мышцы.
– Ты говорил, что не знаешь о последствиях такого паралича.
– Не совсем – с людьми, – признался Охотник. – Я говорил, почему.
– Я знаю. Поэтому я и хочу, чтобы ты попробовал на мне. Я пойду в лес, чтобы нас не видели с дороги.
На этот раз Боб говорил совсем по-другому, чем несколько дней назад, когда он полушутливо сделал то же предложение.
Охотник не удивился, когда его возражения не подействовали.
– Я уже объяснял, почему не хочу этого делать.
– Если ты не хочешь рисковать мной, я не хочу рисковать папой. У меня есть мысль, но я не стану действовать, пока не буду уверен в этом пункте. Давай.
Он скрылся за кустом.
Нежелание Охотника причинять вред мальчику оставалось прежним, но он ничего не мог поделать.
Угроза не выполнять собственный план – это одно.
Но он мог отказаться выполнять план Охотника, а это серьезно. В конце концов чужак сказал себе, что люди не так уж отличаются от его прежних хозяев, а он будет осторожен. Он сдался.
Боб, сидя в ожидании, совершенно неожиданно испытал полную потерю чувствительности ниже шеи. Он пытался приподняться, но обнаружил, что его руки и ноги как будто принадлежат другому. Странное ощущение продолжалось с минуту, хотя жертве показалось, что прошло гораздо больше времени. Затем без всякого предупреждения чувствительность вернулась его конечностям.
– Ну, как? – спросил он.
Он встал.
– Со мной что-нибудь неладно?
– По-видимому, нет. Ты менее чувствителен, чем мой прежний хозяин, и быстрее восстанавливаешься. Не могу сказать, это твоя личная характеристика, или она присуща всем вам. Ты удовлетворен?
– Да. Если и с папой будет так, возражений нет. Мне все же кажется, что он может его убить…
– Конечно, может, блокировать крупные сосуды или еще больше затянув нервы. Но потребуется больше работы и времени, по крайней мере, с точки зрения нашего друга. Не думаю, что тебе нужно было беспокоиться об этом.
– Хорошо.
Мальчик снова вышел на дорогу, сел на велосипед и продолжал путь в школу. Он так глубоко задумался, что забывал нажимать на педали.
Итак, чужак останется в теле его отца, так как для него это самое безопасное место. Ну, а если оно перестанет быть безопасным? Ответ казался очевидным.
Трудность, разумеется, заключалась в том, чтобы создать ситуацию, опасную для чужака, но не для мистера Киннэйрда. Пока эта проблема казалась неразрешимой.
Была еще одна проблема. Боб старательно воздерживался от упоминания о ней своему гостю.
Строго говоря, даже сейчас Боб не знал, что Охотник тот, за кого себя выдает. Слишком убедительной была мысль, что преступник может открыться хозяину и обмануть его лживым рассказом. В том плане, который разработает Боб, должен быть ответ и на этот вопрос – лучший ответ, чем неясные тесты, которые он испробовал несколько дней назад, когда просил, чтобы его парализовало. Все отношение, проявленное детективом, было убедительно, конечно, но он все же мог обманывать, а Боб хотел быть уверен. Нужно проверить, проявится ли такое же отношение на практике.
Успеваемость Киннэйрда в этот день оставляла желать лучшего, а после уроков он умело избегал друзей. Только угроза оставить его после уроков для дополнительных занятий возымела действие. Боб в своих рассуждениях достиг пункта, когда ему нужно было освободиться как можно раньше.
Он не стал задерживаться в школе. Оставив велосипед, он пешком быстро пошел на юг по садам.
У него было две причины оставить машину. Во-первых, в его плане она бесполезна, во-вторых, друзья подумают, что он скоро придет, и не станут его искать.
Углубившись меж садами настолько, что его не было видно от школы, Боб повернул на восток.
Его, конечно, видели. На острове все знали друг друга, но те, с кем он здоровался, были отдаленными знакомыми и не интересовались его действиями.
Через двадцать минут он был уже в миле от школы, близко к другому берегу, почти прямо на юг от дока.
Тут он свернул на северо-восток вдоль короткой части острова и быстро оставил холмы между собой и домами. Неиспользуемая земля здесь заросла меньше. Здесь были густые кусты, но не было деревьев.
Курс должен был привести Боба на поле, где выращивался фураж.
Однако, дойдя до крайнего южного пункта хребта, Боб свернул вверх и вышел из зарослей почти на вершине. Здесь он лег и пополз вверх, к месту, откуда мог заглянуть на другую сторону.
Это было почти то же место, где он спал в ночь, когда заливали стены.
Активность была обычной: взрослые работали, дети суетились под ногами. Боб поискал своих друзей и в конце концов решил, что они либо занялись лодкой, либо работают в бассейне. Внизу они не показывались. Отец был здесь, однако, и за ним мальчик следил особенно внимательно, поджидая возможности, которая, он был уверен, появится. По количеству незавершенных стен он рассудил, что глазировка еще не кончена. Рано или поздно потребуется заполнить цистерну. Он не был уверен, что именно мистер Киннэйрд повезет ее на заправку, но это было очень вероятно.
– Если для твоей добычи будет невозможно или неудобно оставаться с отцом, как он будет выходить? Повредит ли он отцу?
– Определенно нет. Если он попадет в такую ситуацию, или мы отыщем средство, он просто уйдет. Если твой отец придет туда, где опасно, наш друг лишит его зрения или парализует мышцы.
– Ты говорил, что не знаешь о последствиях такого паралича.
– Не совсем – с людьми, – признался Охотник. – Я говорил, почему.
– Я знаю. Поэтому я и хочу, чтобы ты попробовал на мне. Я пойду в лес, чтобы нас не видели с дороги.
На этот раз Боб говорил совсем по-другому, чем несколько дней назад, когда он полушутливо сделал то же предложение.
Охотник не удивился, когда его возражения не подействовали.
– Я уже объяснял, почему не хочу этого делать.
– Если ты не хочешь рисковать мной, я не хочу рисковать папой. У меня есть мысль, но я не стану действовать, пока не буду уверен в этом пункте. Давай.
Он скрылся за кустом.
Нежелание Охотника причинять вред мальчику оставалось прежним, но он ничего не мог поделать.
Угроза не выполнять собственный план – это одно.
Но он мог отказаться выполнять план Охотника, а это серьезно. В конце концов чужак сказал себе, что люди не так уж отличаются от его прежних хозяев, а он будет осторожен. Он сдался.
Боб, сидя в ожидании, совершенно неожиданно испытал полную потерю чувствительности ниже шеи. Он пытался приподняться, но обнаружил, что его руки и ноги как будто принадлежат другому. Странное ощущение продолжалось с минуту, хотя жертве показалось, что прошло гораздо больше времени. Затем без всякого предупреждения чувствительность вернулась его конечностям.
– Ну, как? – спросил он.
Он встал.
– Со мной что-нибудь неладно?
– По-видимому, нет. Ты менее чувствителен, чем мой прежний хозяин, и быстрее восстанавливаешься. Не могу сказать, это твоя личная характеристика, или она присуща всем вам. Ты удовлетворен?
– Да. Если и с папой будет так, возражений нет. Мне все же кажется, что он может его убить…
– Конечно, может, блокировать крупные сосуды или еще больше затянув нервы. Но потребуется больше работы и времени, по крайней мере, с точки зрения нашего друга. Не думаю, что тебе нужно было беспокоиться об этом.
– Хорошо.
Мальчик снова вышел на дорогу, сел на велосипед и продолжал путь в школу. Он так глубоко задумался, что забывал нажимать на педали.
Итак, чужак останется в теле его отца, так как для него это самое безопасное место. Ну, а если оно перестанет быть безопасным? Ответ казался очевидным.
Трудность, разумеется, заключалась в том, чтобы создать ситуацию, опасную для чужака, но не для мистера Киннэйрда. Пока эта проблема казалась неразрешимой.
Была еще одна проблема. Боб старательно воздерживался от упоминания о ней своему гостю.
Строго говоря, даже сейчас Боб не знал, что Охотник тот, за кого себя выдает. Слишком убедительной была мысль, что преступник может открыться хозяину и обмануть его лживым рассказом. В том плане, который разработает Боб, должен быть ответ и на этот вопрос – лучший ответ, чем неясные тесты, которые он испробовал несколько дней назад, когда просил, чтобы его парализовало. Все отношение, проявленное детективом, было убедительно, конечно, но он все же мог обманывать, а Боб хотел быть уверен. Нужно проверить, проявится ли такое же отношение на практике.
Успеваемость Киннэйрда в этот день оставляла желать лучшего, а после уроков он умело избегал друзей. Только угроза оставить его после уроков для дополнительных занятий возымела действие. Боб в своих рассуждениях достиг пункта, когда ему нужно было освободиться как можно раньше.
Он не стал задерживаться в школе. Оставив велосипед, он пешком быстро пошел на юг по садам.
У него было две причины оставить машину. Во-первых, в его плане она бесполезна, во-вторых, друзья подумают, что он скоро придет, и не станут его искать.
Углубившись меж садами настолько, что его не было видно от школы, Боб повернул на восток.
Его, конечно, видели. На острове все знали друг друга, но те, с кем он здоровался, были отдаленными знакомыми и не интересовались его действиями.
Через двадцать минут он был уже в миле от школы, близко к другому берегу, почти прямо на юг от дока.
Тут он свернул на северо-восток вдоль короткой части острова и быстро оставил холмы между собой и домами. Неиспользуемая земля здесь заросла меньше. Здесь были густые кусты, но не было деревьев.
Курс должен был привести Боба на поле, где выращивался фураж.
Однако, дойдя до крайнего южного пункта хребта, Боб свернул вверх и вышел из зарослей почти на вершине. Здесь он лег и пополз вверх, к месту, откуда мог заглянуть на другую сторону.
Это было почти то же место, где он спал в ночь, когда заливали стены.
Активность была обычной: взрослые работали, дети суетились под ногами. Боб поискал своих друзей и в конце концов решил, что они либо занялись лодкой, либо работают в бассейне. Внизу они не показывались. Отец был здесь, однако, и за ним мальчик следил особенно внимательно, поджидая возможности, которая, он был уверен, появится. По количеству незавершенных стен он рассудил, что глазировка еще не кончена. Рано или поздно потребуется заполнить цистерну. Он не был уверен, что именно мистер Киннэйрд повезет ее на заправку, но это было очень вероятно.