Клэнси Том. Игры во власть 'Политика'

   Гаррисон попытался сосредоточиться на представлении, стремясь запомнить, о чем идет речь чтобы потом сказать что-то разумное Розетте. Кто этот актер с бородой? Капитан "Титаника"? Или сумасшедший ученый? Боже мой, это безнадежно, он не в состоянии понять что-нибудь. Звучное мелодраматичное вступление донеслось из оркестра, и один из актеров запел. Он пел о корабле мечты.
   Гаррисон с минуту слушал его, а затем снова ушел в свои размышления, словно радиоприемник с волны.
   Он смотрел на сцену и не видел на ней ничего. Гаррисон думал о плане, который ему нужно просмотреть еще раз, прежде чем лечь спать. Он назвал его "Операция 2000" - хорошее звучное название, которое произведет впечатление в муниципалитете.
   Последний месяц он почти ежедневно совещался со своими главными заместителями, а также с руководителями транспортной полиции, отдела чрезвычайных ситуаций и антитеррористической группы, состоящей из агентов ФБР и полиции Нью-Йорка. Он обсуждал с ними проблемы, связанные с тем, как обезопасить множество празднующих, которые соберутся на Таймс-сквер накануне Нового года. Даже в обычные годы эта работа доставляла им массу неприятностей, а предстоящий Новый год был далек от обычного. На этот раз предстояло подготовиться к 31 декабря 1999 года, последнему дню двадцатого столетия и первому в новом тысячелетии. Это - единственное событие такой важности в вашей жизни, событие с большой буквы, дамы и господа.
   А пока Гаррисон со своей группой планирования трудился не покладая рук над созданием надежного плана, как обеспечить безопасность собравшихся в условиях, когда обеспечить эту безопасность просто невозможно. А чем занимался в это время мэр Нью-Йорка? Ну как же, он обратился к средствам массовой информации, стараясь привлечь в город как можно больше денег! Он выступал по всем местным программам и рассказывал, захлебываясь от восторга, о планах города по празднованию этого великого Нового года. Он участвовал в телевизионных программах Леттермана и Конана О'Брайена, даже сумел попасть в радиошоу "Исус утром" и "Говард Стерн", расхваливая треугольник, образованный пересечением Седьмой авеню, Бродвея и Сорок второй улицы, называя его "центром мира", словом делал все, разве что не открывал бутылки шампанского перед микрофоном, приглашая слушателей на великий праздник, случающийся раз в столетие.
   Голову Гаррисона переполняли одновременно беспокойство и покорность. Судя по всему, люди с энтузиазмом отзывались на приглашение мэра. По массе запросов, поступающих в туристские агентства, по опросам общественного мнения и рекордному числу заказов на столики в ресторанах и номера в отелях в центре города можно было предположить, что не менее двух миллионов людей, празднующих наступление двадцать первого века, соберутся на Таймс-сквер, чтобы своими глазами увидеть, как упадет шар, символизирующий конец старого и наступление нового тысячелетия. Прибавьте к этому еще три или четыре миллиона зрителей, столпившихся в Бэттери-парке, Саут-стрит в порте и вдоль береговой линии Бруклина, чтобы наблюдать за фейерверком над гаванью Нью-Йорка, и вам станет ясно, что полиции города будет явно недостаточно, чтобы поддерживать что-то хоть отдаленно напоминающее порядок. И ради чего? Одни считают, что наступает век чудесных преобразований, тогда как другие смотрят на это событие, как на конец света. Сам же он пришел к выводу, что с наступлением первого января 2000 года мир останется все тем же гигантским сумасшедшим домом, обращающимся вокруг солнца, каким был раньше, разве что число пострадавших во время праздника будет больше обычного.
   Он вздохнул, даже не заметив этого. В особенно трудные моменты своей работы он подумывал о том, чтобы уйти в отставку и предоставить всему этому безобразию упасть туда, куда ему и надлежало упасть - в объятия мэра Нью-Йорка.
   А сам он наймется на работу охранником куда-нибудь в Стоунхендж или Маунт-Фуджи, где толпы празднующих начало нового тысячелетия будут гораздо скромнее. Или как в отношении Египта? Он слышал, что за десять косых можно принять участие в гала-представлении, организованном каким-то туристским агентством у Великой пирамиды Гиза. Вот уж опытный полицейский комиссар, руководивший до этого полицией большого города, наверняка может занять там в охране достойное место. Если Хиззонеру хочется быть импрессарио, менеджером самого большого мире шоу - отлично, пусть занимается этим сам. Но по какому праву он сводит с ума всех остальных?
   Гаррисон услышал взрыв аплодисментов и посмотрел на сцену. Занавес опустился. Огни в зрительном зале становились ярче. Что происходит? Он посмотрел на часы и увидел, что сейчас только половина десятого, слишком рано для конца спектакля. К тому же он не видел, чтобы "Титаник" утонул.
   Значит, это антракт. Всего лишь антракт.
   Розетта толкала его локтем.
   - Ну как, тебе нравится? - спросила она радостно, полным ликования голосом.
   Все слишком банально и утомительно, и мне хочется поскорее уйти домой, подумал он, но ответил:
   - Очень. Особенно эта ария про корабль мечты. Розетта согласно кивнула и улыбнулась.
   - С нетерпением жду, как обернутся дела для Иды и Изидора. Может быть, сходим в бар и выпьем чего-нибудь?
   Он взял ее за руку.
   Они встали, протиснулись мимо пары, сипящей в конце их ряда, и направились по проходу к вестибюлю. Гаррисон думал, что у Иды и Изидора, кем бы они ни были, выбор весьма ограничен. Или им удастся втиснуться в одну из спасательных шлюпок и тогда они будут спасены "Карпатией", или утонут вместе с капитаном и командой. Но он не сказал об этом Розетте.
   Что бы ни предстояло в будущем, он ни при каких обстоятельствах не испортит удовольствие своей жене.
   Глава 12
   Нью-Йорк, 28 декабря 1999 года
   За несколько минут до своей смерти уличный торговец Джулиус Агостен выкатывал свой ларек на колесах со стоянки на Двадцать третьей улице и пытался решить, как он поступит, если его лотерейный билет выиграет.
   Первым делом, думал он, я передам ларек вместе с лицензией на уличную торговлю своему зятю, и ларек, и место в гараже, и все остальное. Стефан еще достаточно молодой, чтобы выдерживать долгое время на улице, уходить из дома в четыре утра и возвращаться в восемь вечера, а по уик-эндам иногда даже после полуночи, зимой и летом, в дождь и в жару. Теперь, когда у Рене и Стефана появился ребенок, это позволит им немного подзаработать, может быть, даже отложить несколько долларов на будущее для своей маленькой девочки.
   Городской муниципалитет выдавал всего лишь строго ограниченное количество лицензий на уличную торговлю, и существовало немного таких выгодных мест вроде того, которое отвоевал для себя Джулиус - угол Сорок второй улицы и Бродвея, сердце центральной части города. В будние дни недели его клиентами были служащие, мужчины с кейсами и стильные женщины. Тысячи служащих заполняли тротуары, выходили из метро, спешили туда-сюда по Таймс-сквер, останавливаясь на несколько минут, чтобы купить что-нибудь - кофе, булочку, что угодно, - по пути на работу. Затем у его ларька останавливались таксисты, полицейские, клерки из магазинов - практически он обслуживал всех. У кого сейчас есть время для нормального завтрака дома?
   Джулиус толкал ларек по мостовой к своему автофургону, стоявшему поблизости. Металлические колесики грохотали по асфальту, и шум казался особенно громким в предутренней тишине. Через три часа город проснется, но пока металлические решетки все еще закрывали витрины магазинов и никто не проходил через вращающиеся двери офисов, а единственным транспортом на улице были редкие автомобили, развозившие газеты, и такси, проносившиеся под тусклыми уличными фонарями. И слава Богу, подумал он. Потому что, если бы на улице было много народа, появилась бы и транспортная полиция, и тогда его обязательно оштрафовали бы за то, что он поставил свой автофургон в зоне, где стоянка запрещена, недалеко от гаража, в котором он оставлял на ночь свой ларек. А что ему оставалось делать? Катить его к центру города пешком? Но ведь двадцать кварталов - большое расстояние даже в хорошую погоду, а в декабре оно кажется еще больше.
   Сорок миллионов баксов, подумал он, вспомив о лотерейном билете в кармане.
   Если он выиграет, то поведет спокойную жизнь и переедет куда-нибудь, где тепло.
   Купит большой дом, Целый особняк, окруженный акрами лужаек, а от самых железных ворот к особняку дугой будет проходить подъездная дорога, засыпанная гравием.
   Может быть, это будет особняк на берегу моря, из окон которого виден океанский простор - Герти, упокой Господь ее душу, так любила океан. Ему больше не придется оставлять свой ларек на колесиках в гараже, не понадобится платить каждый месяц по двести долларов, чтобы охранять его от вандалов и воров. Тогда ему не придется вылезать из кровати в три утра, чтобы ехать к оптовику в Куинз за булочками и пирожными, а потом выкатывать киоск из гаража и устанавливать его на углу, ожидая, когда наступит час пик и появятся толпы служащих, спешащих выпить стакан кофе и съесть булочку, перед тем как начнется рабочий день.
   Такой была его повседневная жизнь вот уже более десяти лет, неделя за неделей, год за годом. И хотя Джулиус не любил жаловаться на судьбу, он не мог отрицать того, что тяжелая работа не лучшим образом сказалась на нем, Вставать по утрам с каждым днем становилось все трудней. Он почти не видел своих внуков.
   Болела правая нога - что-то с кровообращением, и нередко было трудно поднимать левую руку.
   Но больше всего, подумал Джулиус Агостен, он ненавидел суровые нью-йоркские зимы.
   Сегодня он надел стеганую куртку с капюшоном, который закрывал ему голову, однако пронизывающий ветер с Гудзона жалил щеки, а кости стали, казалось, хрупкими от ледяного холода. В такие дни Джулиус всегда прибавлял несколько слоев утепления к своей одежде, но почему-то теплее от этого не становилось.
   Наверно, это признак приближающейся старости... Но почему он не заметил, как куда-то исчезла молодость, и понял это лишь тогда, когда готовиться к этому стало уже поздно?
   Он развернул ларек и встал на колени, чтобы подсоединить к автофургону.
   Сорок миллионов, сорок миллионов, сорок миллионов, стучало в голове. Принимая во внимание размеры джекпота, может быть, ему следовало на этой неделе купить не один билет, а несколько, подумал он. Он слышал, правда, что по законам вероятности не имеет значения, один у тебя лотерейный билет или сотня. Но все-таки...
   Джулиус уже почти закрепил ларек, как услышал сзади поспешные шаги. От неожиданности он резко повернул голову. Звуки шагов вроде бы доносились из-за угла, с Пятой авеню.
   Через мгновение из-за угла появилась женщина.
   Сначала Джулиус подумал, что это уличная проститутка, не успевшая заработать. Какая уважающая себя женщина окажется на улице в столь ранний час, не говоря уже о леденящем ветре? К тому же, несмотря на все усилия полиции очистить город перед празднованием Великого Нового года, проституция в этом районе Нью-Йорка все еще процветала, а здесь был своего Рода конвейер, он начинался прямо вот на углу Двадцать восьмой улицы и Лексингтон-авеню. В пятницу, самый оживленный день недели, тут можно увидеть автомобили, припаркованные в два и даже в три ряда, и в каждом - ритмично поднимающиеся над приборным щитком головы.
   По мере того как женщина приближалась, Джулиус все больше убеждался, что она непохожа на обычную проститутку, по крайней мере на одну из тех, которых он привык видеть в этой части города, - в большинстве своем они были с макияжем чуть ли не в дюйм толщиной и должным образом одеты, чтобы потенциальные покупатели могли хорошо рассмотреть предлагаемый товар даже если при этом возникала угроза отморозить задницу. Нет, эта больше походила на одну из тех деловых женщин, которые будут через несколько часов останавливаться у его ларька за кофе и булочкой. На ней было твидовое пальто и берет, натянутый почти до ушей - и все-таки, несмотря на это, Джулиус увидел, что она удивительно красива - экзотической восточной красоты лицо, на котором выделялись чуть раскосые глаза и высокие скулы, а волна черных волос развевалась от ветра за плечами.
   Она направлялась прямо к нему, быстро постукивая каблуками в темноте, изо рта ее вырывались облачка пара.
   - Помогите мне, - произнесла она в панике. - Пожалуйста.
   Джулиус недоуменно посмотрел на нее.
   - Что... - неуверенно сказал он, - что случилось?
   Женщина остановилась всего в дюйме от него, ее большие черные глаза смотрели прямо ему в лицо.
   Подвезите меня, - выпалила она. Джулиус нахмурился.
   - Я не понимаю...
   - Вот, погодите, сейчас я вам кое-что покажу... - сказала она и начала рыться в сумке, висящей на плече.
   Джулиус с растущим смятением наблюдал за ней. Что это за женщина и чего ей от него надо..?
   Не успел он додумать свою мысль, как позади послышался шорох, и что-то твердое и холодное уперлось ему в затылок.
   Женщина едва заметно кивнула.
   Кивок, понятно, был адресован не ему, а кому-то, кто подкрался из темноты сзади.
   Сердце колотилось у Джулиуса в груди. Его обманули, отвлекли внимание...
   Он так и не услышал выстрела из "глока" с глушителем, только почувствовал толчок дула в затылок, когда палец убийцы нажал на спусковой крючок. Пуля пробила голову насквозь, выйдя в районе правого глаза и прихватив с собой большую часть лба.
   Когда его тело упало на землю лицом вниз, оставшийся расширенным глаз продолжал с удивлением смотреть перед собой. Дуло пистолета наклонилось, и прозвучали еще три приглушеных выстрела, пославших еще три пули ему в голову.
   Джилея посмотрела вокруг. Улица была пуста. Она присела над распростертым телом, стараясь не ступить в лужу крови, которая уже начала собираться на мостовой под головой убитого, отстегнула от ватника Джулиуса закатанную пластик лицензию на право уличной торговли и сунула ее в сумку, поспешно обыскала карманы куртки и брюк, нашла бумажник и связку кпд. чей, затем подняла голову и посмотрела на бородатого мужчину, стоявшего рядом с пистолетом в руке.
   - Пора уходить, Ахад, - сказала она и бросила ему ключи.
   Мужчина сунул "глок" в наплечную кобуру под курткой, открыл дверцу автофургона, затем наклонился над трупом и втащил его за переднее сиденье.
   Тем временем Джилея закончила крепить ларек к автофургону, подошла к дверце со стороны тротуара и заглянула внутрь кабины. Она заметила на полу фургона одеяло и накрыла им мертвое тело, затем уселась на сиденье рядом с водительским креслом.
   Сидевший уже за рулем бородатый мужчина нашел в связке ключ от зажигания и включил двигатель.
   Они отъехали от обочины и направились на запад по Двадцать восьмой улице.
   Ларек для уличной торговли, прицепленный к автофургону, подпрыгивал сзади по мостовой.
   Фургон въехал в автомастерскую на углу Одиннадцатой авеню и Пятьдесят второй улицы, когда часы показывали десять минут шестого. Хотя мастерская обычно открывалась только в половине девятого, но сейчас дверь была уже поднята, и Ахад въехал в нее не останавливаясь. Внутри их ждали трое механиков в серых комбинезонах.
   Джилея открыла дверцу и спрыгнула с подножки.
   - Где Ник? - спросила она.
   - Уехал, - ответил по-русски один из мужчин. Она посмотрела на него с раздражением.
   - Он должен был дождаться нас. Мужчина промолчал. Тишина длилась целую минуту.
   - Тело торговца в фургоне, - наконец проговорила Джилея. - Избавьтесь от него.
   - Понял, - последовал ответ.
   Она сунула руку в сумку, достала лицензию на уличную торговлю, закатанную в пластик, и передала ее мужчине.
   - Немедленно замените имя и фотографию, - приказала женщина. - И чтобы ларек был готов сегодня вечером.
   - Все будет сделано.
   - И чтобы без промедления, - добавила она. -У нас меньше трех дней.
   - Не беспокойтесь, с этим не будет никаких проблем.
   Джилея вздрогнула и обхватила себя руками.
   - Здесь дьявольски холодно. Как вы терпите это?
   Мужчина кивнул в сторону автофургона и ухмыльнyлcя.
   - При холоде работается лучше, - ответил он.
   Глава 13
   Самые разные места 31 декабря 1999 года
   До выхода в эфир оставалось всего несколько минут, а Аркадий Педаченко все еще не решил как ему начать свою еженедельную телевизионную программу.
   Разумеется, это не имело никакого отношения к ее форме или плохой подготовке.
   Каждая передача всегда начиналась с того, что он, сидя перед телевизионными камерами, излагал свою точку зрения на происходящее. Затем зрители звонили и задавали вопросы, что давало Педаченко возможность свободно общаться с аудиторией, словно разговаривая с людьми. Считалось, что звонили самые разные зрители без разбора, однако на самом деле вопросы и комментарии были почти всегда заранее подготовлены и поступали в телестудию от его сотрудников, сидящих у телефонов. Вторая половина передачи посвящалась беседам с видными политическими и общественными деятелями.
   Нет, дело было не в форме передачи. Педаченко больше всего дорожил ее структурой и не любил отклоняться от заранее подготовленного и опробованного текста. Не приходилось сомневаться и в ее содержании, потому что вступительное заявление было уже введено в компьютер и появится сразу после начала на "бегущей строке" перед столом, за которым сидел Педаченко. Да и гость сегодняшней программы, генерал Павел Ильич Бродин из российских ВВС уже приехал в студию точно вовремя и готовился сейчас к появлению перед камерами в "зеленой комнате", как называли ее режиссеры.
   Проблема заключалась скорее в стиле, в тоне передачи - вот что занимало сейчас Педаченко. Стоит ему начать свой комментарий в резком критическом тоне, к которому он прибегал обычно или выбрать более мягкую, рассудительную форму?
   Его советники из средств массовой информации предлагали второе, говорили о том, что ему следует избегать всего, что может быть истолковано как пессимизм в такое время, когда телезрители испытывали подъем духа в связи с успехом, достигнутым Стариновым в Америке, и стремились забыть о своих лишениях. Им отчаянно хотелось услышать слова ободрения от государственных деятелей. С другой стороны, разве может быть более благоприятный момент, чем канун нового тысячелетия, чтобы воздействовать на эмоции гигантской аудитории? Напомнить зрителям о пороках интернационализма и промахах правительственной политики, унаследованных Стариновым прямо от Ельцина? Предстать перед ними единственным человеком, способным возглавить страну и спасти ее от катастрофы в такой критический момент истории?
   Педаченко задумался. Ему не хотелось упускать столь благоприятную возможность, но, может быть, действительно следует проявить определенную сдержанность? Он даст понять своей аудитории, что еще есть надежда, можно дать волю некоторому оптимизму в тот момент, когда мир вступает в двадцать первое столетие. Если конечно, они последуют по единственно правильному пути, проложенному для них им, Педаченко - Шестьдесят секунд! - послышался голос режиссера.
   Педаченко увидел себя на экране монитора. Статный мужчина пятидесяти лет с короткой светлой прической, аккуратно подстриженными усами и ртом, приоткрытым в белозубой улыбке подтянутый и следящий за собой. Педаченко относился к своей внешней привлекательности главным образом, как к инструменту борьбы за власть, и ухаживал за собой совсем не из тщеславия. Еще в детстве он понял, что приветливая и простодушная улыбка позволяет получать поблажки от родителей и учителей, а позднее, став взрослым, узнал, что такая манера поведения привлекает к нему и женщин, которые готовы лечь с ним в постель, очарованные его мальчишеским поведением, а также располагает к нему влиятельных людей.
   Педаченко понимал, что его успех на телевидении в большей мере объясняется его фотогеничностью, чем политическими взглядами, которые он проповедует. Впрочем, это его ничуть не смущало. Главным было привлечь на свою сторону как можно больше политических сторонников, завоевать популярность у народа. Он почувствовал каплю пота на лбу, сделал знак гримерше, и она поспешила к нему из-за камеры, припудрила лоб и снова исчезла.
   Режиссер поднял руку и начал отсчитывать секунды, оставшиеся до выхода в эфир, загибая пальцы.
   - Четыре, три, два, один... Педаченко посмотрел в камеру.
   - Добрый вечер, дорогие соотечественники и друзья России, - начал он. Сейчас, когда мы находимся на пороге нового века, всем нам следует оглянуться на то столетие, которое остается позади. Теперь, когда мы движемся вперед к великому будущему, нельзя не испытывать благородной ярости по отношению к слабой и коррумпированной власти, которая нанесла такой урон воле и благополучию нашего народа и привела к возникновению множества проблем, встав перед нами - перед каждым из нас. Почти два столетия назад, во время Первой Отечественной войны, наши солдаты сражались с могучей армией Наполеона и победили ее, изгнали с позором из российской столицы. В середине нашего века нам снова пришлось собрать в кулак все свое мужество и всю решимость русского народа, чтобы защитить нашу землю, нашу страну от немецких фашистов в ходе другой войны, получившей название Великой Отечественной. И вот сегодня я призываю вас, дорогие соотечественники, собраться с силами для последней Отечественной войны. Это - священная война, она будет вестись не на поле боя, а на полях моральных сражений; в этой войне угроза исходит не от бомб и снарядов, а от культурной деградации и утраты национального духа, от морального упадка и разложения. Дорогие соотечественники! Мы победим в этой священной войне, если заглянем себе в души, вспомним о наших благородных традициях и противопоставим железную дисциплину искушению...
   - ...в этой войне нельзя победить гонкой за американскими долларами или стоя с протянутой рукой и ожидая подачек, подобно нищим попрошайкам, или подвергая молодое поколение тлетворному влиянию американской музыки и моды, продолжал Педаченко, стараясь придать своему голосу особую убедительность и искренность. - Я не могу не согласиться с тем, что положение в нашей стране исключительно тяжелое, но мы сами несем за него ответственность и сами должны найти выход.
   Старинов наблюдал за выступлением своего политического противника, сидя в своем кабинете и не мог не восхищаться тем, как хорошо поставлено часовое выступление Педаченко, как умело подобраны фразы. Он повторяет одни и те же старые темы, однако ухитряется находить чувствительные моменты в психологии народа и так удачно, как это не удавалась никому из политических деятелей в последнее время. Использование им таких выражений, как "священная война" и "благородная ярость" - оба взяты из самой знаменитой песни, которую пел весь народ во время Великой Отечественной войны, - было просто великолепным. А преобразование его прежней политической программы в новую патриотическую войну было вдохновенным, даже гениальным использованием кипящих в стране страстей, вызывало в памяти русскую гордость, западало глубоко в душу, когда Педаченко сравнивал трудности, переживаемые народом в настоящий момент, с муками прошлого и подавал борьбу за преодоление этих трудностей в том же контексте, как и прежние легендарные битвы против иностранных завоевателей, причем победы в этих битвах были достигнуты в каждом случае лишь после того, как родина полагалась только на собственные силы, а ее граждане и ее солдаты вставали на защиту своей страны в едином всепоглощающем порыве солидарности и патриотизма.
   Старинов глубоко вздохнул. Он никогда не забудет празднования сороковой годовщины победы над нацистами в мае 1985 года - огромные толпы, собравшиеся для мемориальной церемонии у могилы Неизвестного Солдата в Александровском саду, грохочущая процессия танков, солдат и марширующих оркестров по Красной площади, вечерний салют, озаривший небо над Москвой, вдохновенные песни, развевающиеся в руках людей советские флаги, престарелые ветераны Великой Отечественной войны, проходящие строем перед трибунами, четко отбивая шаг, прямые и полные достоинства, несмотря на прошедшие годы...
   В тот день Старинов стоял вместе с генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Горбачевым и другими высокопоставленными партийными деятелями на трибуне Мавзолея Ленина, наблюдая за парадом, которому, казалось, не будет конца. Его глаза были мокрыми от слез умиления и гордости, он испытывал уверенность в том, что, несмотря на все недостатки коммунизма, многочисленные социальные и экономические проблемы, стоящие перед страной, Советский Союз будет вечно могучим и нерушимым в его марше в будущее.