Страница:
Помимо того, что каждая делегация представляет собой интересы своего государства, члены делегаций одновременно являются исключительно яркими и типичными представителями внешнего и внутреннего облика своей нации. Конечно, из этого не следует заключать, что Димитрий Шабалин курит махорку, а Вильям Дрейпер жует резинку. Во всяком случае, не во время заседаний. Глава американской делегации, американский директор Экономического Директората генерал Вильям Н. Дрейпер. Средних лет. Очень моложавый. Худощавая фигура спортсмена. Костистое смуглое лицо. Живой и энергичный. Когда он смеется, то под черными усиками сверкает белизной крепкий волчий оскал. Такому палец в рот не клади. Он задает тон заседаниям, даже когда не председательствует. Он дышит здоровой энергией молодой самоутверждающейся нации. Не знаю сколько миллионов действительно брякает в кармане у Вильяма Дрейпера, но генерал Шабалин неоднократно замечал: "У-у! Миллионер. Акула!" Интересно из чего он исходит: из коммунистического мировоззрения или из данных нашей разведки? Глава английской делегации и английский директор Экономического Директората сэр Перси Милльс. Типичный британец. От него веет туманом и Трафальгар-сквером. На нем солдатская униформа из грубого сукна без знаков различия. По тому, как с его мнением считаются присутствующие видно, что он крупный авторитет в экономических сферах. По данным генерала Шабалина - он один из директоров крупнейшего английского концерна Метрополитен-Виккерс, английского Круппа. Сэр Перси Милльс до синевы выбрит. Если верить тому, что англичане бреются два раза в день, то это в первую очередь относится к сэру Перси Милльс. Когда он считает нужным улыбнуться, то двигаются только тяжелые складки вокруг рта, глаза устремлены в бумаги, а уши внимательно слушают многочисленных советников. Британия, в лице сэра Перси Милльс, старательно работает, но чутко прислушивается к голосу своего молодого союзника и победоносного конкурента Америки. За столом заседаний Контрольного Совета, как на ладони, видно перемещение исторического значения великих держав мира. Великобритания сыграла свою роль. Осталась только Англия. С гордым самосознанием она уступает место более молодым и сильным. Как и полагается джентльменам! Франция. Отблеск всего прекрасного, что было в духовной культуре Европы. Отблеск, но не больше. Потомки Бонапарта и Вольтера, современники Пьера Петэна и Жан-Поля Сартра. Все в прошлом. Эксистенциализм. Как бы продержаться на воде. Французскому директору Экономического Директората - генералу Сержен не остается ничего лучшего, как, вспоминая золотые дни Шарля Талейрана, наиболее деликатным образом лавировать. Не слишком соглашаться с Западом. Не слишком противоречить Востоку. Великий союзник на Востоке представлен советским генералом Шабалиным, смертельно боящимся слова "политика", да еще майором Климовым, одновременно совмещающим обязанности секретаря, переводчика и советника по всем вопросам. На первое заседание мы приехали как на пикник. Несмотря на то, что мы были во всеоружии коммунистической теории, мне стало неуютно на душе, когда я увидел многочисленный состав других делегаций и ознакомился с их персональными данными. В то время я наивно полагал, что на этих заседаниях будет действительно что-то решаться. С таким же успехом с советской стороны мог участвовать и один человек - самый обычный почтальон. На западном фронте без перемен. Объединенные силы союзников настаивают на формулировке "политикс", генерал Шабалин уже третий час категорически твердит: "Никакой политики. На Потсдамской Конференции..." В подтверждение он вытаскивает из папки газету и показывает места, отчеркнутые красным карандашом. Ученые мужи Запада в свою очередь достают газеты и начинают сверять тексты - может быть действительно все решено? Нет, один раз поехать на заседание Контрольного Совета - это очень интересно, интересней чем в оперетку. Но присутствовать на них еженедельно - опасно, можно заболеть расстройством нервной системы. Ведь полдня бьются над одним единственным словом в повестке дня будущего заседания! Участники заседания довольно недвусмысленно поглядывают на часы. Западноевропейский желудок привык к точности. Наконец генерал Шабалин не выдерживает и официально заявляет: "Вы что от меня, собственно, хотите изнасиловать? Да?!" Переводчики склоняют голову на бок, - уж не ослышались ли они. Затем, не зная как это принять - в шутку или всерьез, неуверенно спрашивают: "Так и переводить?" "Так и переводить", - отвечает генерал. Я углом глаз смотрю на хорошенькую, с точеным как камея профилем, секретаршу генерала Сержен. "Как придутся по вкусу парижанке русские остроты?" - думаю я. Сэр Перси Милльс старается показать, что ему очень весело и растягивает углы рта в улыбку. Генерал Дрейпер, как председательствующий на этом заседании, встает и говорит: "Предлагаю закончить заседание. Пойдемте обедать!" То-ли он в самом деле проголодался, то-ли ему стало дурно от советской дипломатии. Все облегченно вздыхают и заседание заканчивается. Мы вышли победителями. Оттянули время пока на неделю, а дальше - видно будет. Сегодня ночью генерал Шабалин будет иметь возможность позвонить по "вертушке" и спросить у тов. Микояна - можно ли ставить политику на повестку дня или нельзя. Пока мы митингуем, Особый Комитет по демонтажу и Репарационное Управление генерала Зорина работают. Союзнички будут поставлены перед совершившимся фактом. О-кэй! В конце-концов каждый защищает свои интересы. 3. В Контрольном Совете я впервые имею возможность лично познакомиться с нашими западными союзниками. Во время войны, сначала в Горьком, а затем в Москве, я встречал, вернее видел, многих американцев и англичан. Там у меня не было официального повода для личного контакта, а без специального разрешения НКВД каждое, пусть самое безобидное, знакомство или разговор с иностранцем в Советском Союзе являются безумием. По этому вопросу не существует никаких запретов, но каждый советский гражданин твердо знает, что за роковые последствия может повлечь за собой такое легкомыслие. Даже если кто-либо даст на улице прикурить иностранцу, то его следом вызовут в НКВД и учинят строжайший допрос. Это в лучшем случае. В худшем случае он может попасть в "шпионы" и пополнить ряды рабочей силы в лагерях НКВД.
Чтобы воспрепятствовать контакту советских людей с иностранцами Кремль пустил легенду, что все иностранцы - шпионы, а следовательно и каждый, кто входит с ними в контакт, тоже шпион. Просто, как дважды два - четыре. Универсальным достижением советского строя является узаконенное беззаконие и в конечном итоге - преувеличенный сковывающий страх перед властью. Страх висит над головой каждого, как топор. В руках Кремля гипнотизирующий страх служит одним из основных средств воспитания и руководства массами. Это тоже один из всемогущих членов Политбюро, от которого не свободен никто из остальных тринадцати мудрецов. Однажды, после очередных бесплодных дебатов на заседании в Контрольном Совете, сэр Перси Милльс взглянул на часы и предложил перенести продолжение заседания до следующей встречи. Одновременно он пригласил членов делегаций к себе на обед. Генерал Шабалин сел в машину своего английского коллеги. Я, не получив никаких инструкций, уселся на генеральское место и приказал Мише держать в кильватер за машиной, где находился мой начальник. После получасовой езды кавалькада автомашин остановилась у подъезда виллы в предместье Берлина. Чувствуя себя довольно неуверенно, я вхожу в дом. Все приглашенные оставляют свои фуражки и папки на столике или вешалке в передней. Служанка берет из моих рук фуражку, затем услужливо протягивает руку к моей папке. Тут мое смущение возрастает еще больше. Со мной красная папка генерала. В ней нет ничего особенного - протоколы предыдущих заседаний, которые к тому-же пришли к нам от англичан. Оставить папку в машине - нельзя, положить ее, как все, в передней государственное преступление, тащить ее с собой - глупо. Меня выручает сам генерал Шаблин. Он подходит ко мне и тихо говорит: "Что Вы, майор, сюда поперлись? Идите и ждите меня в машине!" С облегченным сердцем я выхожу на улицу, усаживаюсь в наш автомобиль и закуриваю сигарету. Через несколько минут в дверях виллы появляется английский капитан, адъютант сэра Перси Милльс и просит меня внутрь. Я пробую отказаться, сославшись на отсутствие аппетита, но капитан делает такое недоуменное лицо, что мне не остается ничего другого, как последовать за ним. Когда я вошел в холл, где в ожидании обеда разместились все приглашенные, генерал искоса взглянул на меня, но промолчал. Оказывается хозяин дома предварительно испросил его согласие и только затем послал за мной своего адъютанта. Не даром англичане славятся, как самые тактичные люди в мире. Красную папку я передал в руки генерала. Изо всех глупых вариантов, я счел это наиболее безобидным. Пусть сам чувствует себя дураком, если уж играть эту комедию. Я стою у огромного венецианского окна, выходящего в сад, и разговариваю с бригадиром Бадером. Бригадир - настоящий колониальный волк. Песочные, как будто выжженные солнцем волосы и брови, светло-серые живые глаза под выцветшими ресницами, иссушенная тропиками кожа лица. По любезной рекомендации генерала Шабалина он не что иное, как матерой международный шпион. Итак, я имею честь беседовать с выдающейся личностью. Разговор ведется на англо-немецком жаргоне. "Как Вам здесь нравиться в Германии?" - спрашивает бригадир. "О, не плохо!" - отвечаю я. "Alles kaputt", - продолжает бригадир. "Ja, ja, ganz kaputt" - соглашаюсь я. Покончив с германскими проблемами, мы переходим дальше. Так как лето 1945 года выдалось на редкость жаркое, я спрашиваю: "Не жарко-ли Вам здесь после Англии?" "О нет, я привык," - улыбается бригадир, - "Я много лет провел в колониях - в Африке, в Индии." Во время разговора я тщательно избегаю прямого обращения к моему собеседнику. Как я должен его называть? Герр - неудобно. Мистер - в наших ушах звучит как ругательство. Камрад - ? Нет, от этого слова я пока воздержусь. В это время я замечаю пытливо устремленные на меня глаза генерала Шабалина. Мой начальник наверное мучится опасениями, что бригадир уже вербует меня в свои агенты. Тут, как на грех, к нам подходит горничная с подносом. Бадер берет крошечную рюмку с бесцветной жидкостью, поднимает ее на уровень глаз, приглашая меня последовать его примеру. Я подношу рюмку к губам, затем ставлю ее на подоконник. Когда бригадир на секунду отворачивается, я незаметным движением за спиной выплескиваю виски в окно. Как в дешевом криминальном романе. Глупо, а иначе нельзя. И что досадней всего - генерал, конечно, никогда не поверит этому патриотическому поступку. В глотке или за окном, а эта рюмка будет записана в мой отрицательный баланс. В составе советской делегации сегодня присутствует начальник Отдела Топлива и Электростанций - Курмашев. Не знаю по каким соображениям генерал Шабалин притащил его с собой. Повестка дня сегодняшнего заседания не имеет никакого отношения ни к топливу, ни к электростанциям. Я подозреваю, что генерал взял Курмашева просто для мебели. Все делегации имеют обильное количество советников. Шабалин хочет показать, что он тоже с кем-то совещается. Несчастный советник забился поглубже в кресло, втянул шею между плеч, не знает куда девать свои руки и ноги и смертельно боится вступать с кем-либо в разговор, опасаясь диверсии или провокации. Когда хозяин дома из вежливости обращается к нему с вопросом, Курмашев испуганно вздрагивает и непроизвольно бросает страдающий взор в сторону столовой, где гремят тарелки, как-будто ожидал оттуда спасения. Курмашев единственный изо всех присутствующих, кто одет в темно-синий гражданский костюм. Хорошо хоть, что он не явился сюда в том костюме, которым он щеголяет в СВА. По мере организации и расширения Экономического Управления к нам прибывают все новые и новые сотрудники из Москвы. На должности начальников Отделов СВА, которые по существу являются министерствами советской зоны Германии, обычно назначаются заместители Наркомов соответствующих Наркоматов. Все они старые партработники, специалисты по руководству советским хозяйством. Когда новые начальники впервые появляются на работе, трудно удержаться от смеха. Ни дать, ни взять - крестоносцы коммунизма. Недавно мы любовались вновь назначенным начальником Отдела Промышленности Александровым и его заместителем Смирновым. Оба скрипели тупоносыми сталинскими сапогами с высокими голенищами, которые даже сам законодатель этой моды давно сдал в архив. Поверх сапог топорщились суконные галифе из шинельного сукна. Гармонию завершали темно-синие гимнастерки эпохи военного коммунизма. В свое время это одеяние было модным среди партработников, начиная от председателя МТС и кончая наркомом, и олицетворяло не только внутреннюю, но и внешнюю преданность вождю с головы до пяток. Теперь наркомы уже давно носят нормальное европейское платье и подобный сталинский маскарад можно встретить разве-что в глухом колхозе. Представляю себе какое впечатление производили эти чучела на немцев. Течь в течь копия с гитлеровских карикатур на большевиков. Вскоре рьяные парт-крестоносцы сами почувствовали несоответствие их исторической одежды в изменившихся условиях и постепенно стали приспосабливаться к среде. Впоследствии весь гражданский состав СВА был одет по последней европейской моде даже с претензией на щеголеватость. Этому способствовал тот факт, что все руководящие работники СВА получают специальную заграничную экипировку, т.е. имеют возможность получать по талонам отрезы на платье в соответствии с занимаемой ими должностью. В особенности это относится к работникам, занятым в Контрольном Совете. Атмосфера непринужденной сердечности и гостеприимства царит в комнате. Интернациональное общество нисколько не чувствует себя связанным различием униформ и даже языков. Только один советский делегат одиноко сидит, закинув ногу за ногу, в кресле и страдает. Курмашев чувствует себя значительно хуже, чем миссионер в кругу людоедов. Он беспрерывно вытирает платком пот со лба, пыжится с важным видом, как индюк на птичьем дворе, и беспрестанно поглядывает на часы. Когда следует приглашение к столу, Курмашев вздыхает с явным облегчением. Можно не сомневаться, что он с удовольствием поболтал бы со своими соседями, даже с помощью пальцев, посмеялся и выпил бы пару стаканчиков виски. Но здесь он не такой человек, как все. Он - носитель и одновременно раб коммунистического мировоззрения. За обедом генерал Шабалин сидит по правую руку хозяина дома и через переводчика беседует с сэром Перси Милльс. Военный мундир помогает ему держать себя более уверенно, чем Курмашев. Тот усиленно скребет тарелку и изображает свое полное безразличие к происходящему кругом. Тяжелая задача - набить полон рот, чтобы этим избавиться от необходимости разговаривать с соседями по столу. Мой начальник натянуто улыбается и принуждает себя смеяться в ответ на шутки сэра Милльс. Со своей стороны генерал ни разу не делает попытки продолжить или поддержать разговор. Что думают по этому поводу англичане - с русскими трудно разговаривать не только за столом заседаний, но и за обеденным столом. Когда-то англичане заслужили от нас кличку "твердолобых". Теперь роли меняются. Я сижу по другую сторону стола между бригадиром Бадером и английским адъютантом.
Когда я случайно поднимаю глаза от тарелки, то наталкиваюсь на встречный настороженный взгляд генерала Шабалина. По мере того, как обед близится к концу, генерал теряет некоторую долю своей большевистской брони и даже поднимает ответный тост за здоровье хозяина дома. При этом он все чаще и чаще бросает испытывающие взгляды в мою сторону. И смех и грех! Я знаю, что по долгу службы генерал, конечно, следит за мной. Это в порядке вещей. Но, оказывается, что генерал не столько сам следит за мной, как интересуется наблюдаю-ли я за ним. Он уверен, что мне поручена слежка за ним. Курмашев боится генерала, генерал остерегается меня, я не доверяю сам себе. Это чувство возрастает в геометрической прогрессии соответственно движению по советской иерархической лестнице. И больше всего страдает этой болезнью сам создатель этой гениальной системы. Поглядев на потеющих от страха и недоверия советских сановников, отпадает всякое желание карабкаться по лестнице советской карьеры. Когда генерал Шабалин пас овец или пахал землю, он был несравненно более счастлив, чем теперь. После обеда все снова собираются в гостиной. Бригадир Бадер подходит ко мне и предлагает завернутую в целлофан толстую сигару с золотым ярлыком. Я с любопытством кручу сигару между пальцев. Настоящая гаванна! До сих пор я знал их только по карикатурам, где гаванна была неизменным аксессуаром в зубах каждого злодея-миллионера, как раньше кинжал в зубах у пирата. С видом опытного курильщика сигар я пытаюсь откусить конец зубами, но проклятая гаванна не поддается. Во рту полно горькой дряни, которую к тому же некуда выплюнуть. "Как Вам понравился обед?" - вежливо осведомляется бригадир. "O, very well!" - столь-же вежливо отвечаю я, осторожно пуская голубоватый дым через ноздри. В это время Шабалин делает мне знак пальцем. Я извиняюсь перед бригадиром, предусмотрительно оставляю сигару в цветочном горшке и следую за генералом. Мы выходим в парк, как-будто чтобы подышать свежим воздухом. "О чем Вы разговаривали с этим...?" - ворчит генерал, избегая произносить имя. "0 погоде, товарищ генерал." "Хм... Хм..." - фыркает Шабалин, как еж, и трет нос костяшкой согнутого указательного пальца. Так он делает всегда при разговорах полуофициального характера. Затем он неожиданно меняет тон: "Я думаю, что больше Вам здесь делать нечего. Можете быть свободны на сегодня. Возьмите мою машину и покатайтесь по Берлину, посмотрите на девочек..." Генерал делает довольно фривольное замечание и натянуто улыбается. Я внимательно слушаю, равномерно шагая рядом с ним по дорожке парка. Что это за подозрительная снисходительность и забота? "...Кузнецову позвоните вечером по телефону и скажите, что я приеду прямо домой," - заканчивает Шабалин, поднимаясь по ступенькам ведущим на веранду. Итак генерал на работу сегодня больше не приедет. Там его ожидает обычное бдение до трех часов ночи. Это не необходимость работы, а его долг, как большевика. Он должен быть на посту около "вертушки" - может быть "хозяин" окликнет среди ночи.
Теперь-же, после сытного обеда и нескольких бокалов вина, генерал почувствовал потребность хоть на несколько часов стать человеком, как окружающие. Уютная обстановка виллы и атмосфера непринужденной сердечности подействовали даже на этого партийного волка. Ему бессознательно хочется скинуть маску железного большевика, громко посмеяться, хлопнуть по плечу своих коллег - быть человеком, а не партбилетом. Я же, по его мнению, являюсь оком и ухом партии. Поэтому он отсылает меня под благовидным предлогом, давая и мне возможность провести время по своему усмотрению. Вернувшись в дом, я беру с вешалки фуражку и, не привлекая по возможности внимание окружающих, выхожу наружу. Миша дремлет в машине. "Ух-х-х, товарищ майор," - тяжело вздыхает он, когда я открываю дверцу. - "После такого обеда обязательно поспать надо - на травке, часика два." "Ты тоже обедал?" - удивленно спрашиваю я. "Ну а как же! - с гордостью пыхтит Миша, суя ключ в зажигание, - "Как князь пообедал." "Где?" "Тут. Позвали меня. Стол отдельный накрыт. Как скатерть самобранка. И знаете что, товарищ майор", - Миша заговорщицки косится на меня. - "Наш генерал так не кушает, как меня накормили. Я то уж знаю." Некоторое время мы едем молча. Затем Миша, как-будто разговаривая сам с собой, бормочет: "Неужели у них всех солдат так кормят?" После ознакомления с условиями в доме сэра Перси Милльс, невольно приходит в голову сравнение с квартирой генерала Шабалина. В Контрольном Совете вошел в употребление обычай, согласно которому каждый директор поочередно приглашает к себе своих коллег по Экономическому Директорату. Когда очередь в первый раз дошла до Шабалина, он не воспользовался этим правилом как-будто по рассеянности или незнанию. На самом деле генералу некуда было пригласить иностранцев. Конечно, Шабалин имеет полную возможность захватить и обставить соответствующий его рангу аппартамент. Но сделать это сам он не решается, а начальник АХО генерал Демидов за него это делать не будет, т.к. по уставу такой роскоши не полагается. До специальной "заграничной экипировки" додумались, а до квартир еще очередь не дошла. Свой маленький коттедж Шабалин теперь сменил на пяти-комнатную квартиру в доме, где живет большинство сотрудников Экономического Управления. Ординарец Николай и шофер Миша натаскали в новую квартиру мебели и разных побрякушек со всего квартала, но впечатление получилось не генеральского жилища, а воровской фатеры. Принимать иностранных гостей здесь явно неудобно. Это чувствует даже сам Шабалин. Опять те-же противоречия между большевистской теорией и практикой. Кремлевская верхушка давно наплевала на проповедуемую ими пролетарскую мораль и купается в роскоши, доступной не для всякого капиталиста. Тем более, что живут они за столькими замками, что их личная жизнь недоступна глазам народа. Нижестоящие вожди все больше и больше шагают по тому же пути. Партийная аристократия, подобно Шабалину, живет двойной жизнью - на словах они разыгрывают идейных большевиков, а на деле являются взломщиками проповедуемых ими идей. Сочетать эти вещи довольно трудно. Все приходится делать воровато, с опаской, с оглядкой. Под ногами путаются собственные классовые теории и новые советские предрассудки. Кремлевских стен и заградительных зон здесь нет, все происходит более или менее открыто. А вдруг кремлевские хозяева прикрикнут? Сначала Шабалин обедал в так называемой столовой Военного Совета, т.е. генеральской столовой. Теперь же Дуся, незаконная горничная, трижды в день ездит туда в автомашине и берет кушания на дом. Но даже в таких условиях гостей в дом не пригласишь, а в столовую Военного Совета посетителей, тем более иностранцев, водить не полагается. Даже здесь, в условиях оккупированной Германии, где мы не связаны ни жилплощадью, ни пайками, где все буквально - нагнись и подними, даже здесь мы продолжаем жить на советский манер. Вскоре Штаб СВА учел недостатки существующего положения и разрешил проблему по старому потемкинскому методу. Было создано подобие специального клуба, где руководящие работники СВА могут устраивать приемы для своих западных коллег. В каждом случае требуется заранее представлять в Liason Service СВА точный список всех приглашенных, который тщательно проверяется НКВД и требует подписи Начальника Штаба СВА. Это не просто короткая фраза сэра Перси Милльс: "Поехали ко мне обедать, джентльмены!", где не забывают даже шофера Мишу. При первых встречах с союзниками я не на шутку опасался, что мне будут задавать слишком много вопросов, на которые я не в состоянии буду ответить. Точнее, не имею права отвечать. По мере моей работы в контрольном Совете во мне все больше и больше растет недоумение. Люди демократического мира не только не предпринимают попыток обращаться к нам с политическими вопросами, которые, по моему мнению, обязательно должны возникать у них при встрече с представителями абсолютно противоположной государственной системы, но они даже проявляют непонятное для меня безразличие к этой теме. Сначала я принимал это за чувство такта. Впоследствии я убедился в другом. Средний человек Запада, как это ни парадоксально, гораздо меньше интересуется политикой и всем, что с ней связано, чем средний советский человек. Человека Запада больше интересует сколько бутылок шампанского было выпито при дипломатическом приеме в Кремле или в каком вечернем туалете появилась жена Молотова. Это в лучшем случае. Обычно же его интересы не идут дальше спорта и хорошеньких актрис на обложках журналов. Это вполне естественно каждому человеку в нормальных условиях. Если бы советские люди имели возможность выбора, то они поступили бы точно так. Но своеобразие советской печати исключает беспартийное чтение. Каждая строчка пропитана политикой. Многие поэтому предпочитают ничего не читать и тогда их переводят на искусственное питание с помощью кружков и политзанятий. Те-же, кто читает, не настолько глупы, чтобы безоговорочно верить всему, что им преподносится. Отсюда постоянный неудовлетворенный интерес к запретному плоду, к объективной истине. Это скованная политическая активность, затаенный интерес к проблемам и явлениям окружающего мира в сравнении с советскими условиями. Майор Кузнецов выражает это в задумчивой фразе: "Хм! Вот они какие - сенаторы?!", шофер Миша в наивном вопросе: "Неужели у них всех солдат так кормят?!" Средний человек Запада, живя в нормальных условиях, не ломает голову над причинами явлений. К чему? Ведь все в порядке. Советские люди не имеют ничего кроме бумажного счастья, бумажного благополучия и бумажной радости. Тут поневоле задумаешься о причинах и взаимосвязи явлений.
Чтобы воспрепятствовать контакту советских людей с иностранцами Кремль пустил легенду, что все иностранцы - шпионы, а следовательно и каждый, кто входит с ними в контакт, тоже шпион. Просто, как дважды два - четыре. Универсальным достижением советского строя является узаконенное беззаконие и в конечном итоге - преувеличенный сковывающий страх перед властью. Страх висит над головой каждого, как топор. В руках Кремля гипнотизирующий страх служит одним из основных средств воспитания и руководства массами. Это тоже один из всемогущих членов Политбюро, от которого не свободен никто из остальных тринадцати мудрецов. Однажды, после очередных бесплодных дебатов на заседании в Контрольном Совете, сэр Перси Милльс взглянул на часы и предложил перенести продолжение заседания до следующей встречи. Одновременно он пригласил членов делегаций к себе на обед. Генерал Шабалин сел в машину своего английского коллеги. Я, не получив никаких инструкций, уселся на генеральское место и приказал Мише держать в кильватер за машиной, где находился мой начальник. После получасовой езды кавалькада автомашин остановилась у подъезда виллы в предместье Берлина. Чувствуя себя довольно неуверенно, я вхожу в дом. Все приглашенные оставляют свои фуражки и папки на столике или вешалке в передней. Служанка берет из моих рук фуражку, затем услужливо протягивает руку к моей папке. Тут мое смущение возрастает еще больше. Со мной красная папка генерала. В ней нет ничего особенного - протоколы предыдущих заседаний, которые к тому-же пришли к нам от англичан. Оставить папку в машине - нельзя, положить ее, как все, в передней государственное преступление, тащить ее с собой - глупо. Меня выручает сам генерал Шаблин. Он подходит ко мне и тихо говорит: "Что Вы, майор, сюда поперлись? Идите и ждите меня в машине!" С облегченным сердцем я выхожу на улицу, усаживаюсь в наш автомобиль и закуриваю сигарету. Через несколько минут в дверях виллы появляется английский капитан, адъютант сэра Перси Милльс и просит меня внутрь. Я пробую отказаться, сославшись на отсутствие аппетита, но капитан делает такое недоуменное лицо, что мне не остается ничего другого, как последовать за ним. Когда я вошел в холл, где в ожидании обеда разместились все приглашенные, генерал искоса взглянул на меня, но промолчал. Оказывается хозяин дома предварительно испросил его согласие и только затем послал за мной своего адъютанта. Не даром англичане славятся, как самые тактичные люди в мире. Красную папку я передал в руки генерала. Изо всех глупых вариантов, я счел это наиболее безобидным. Пусть сам чувствует себя дураком, если уж играть эту комедию. Я стою у огромного венецианского окна, выходящего в сад, и разговариваю с бригадиром Бадером. Бригадир - настоящий колониальный волк. Песочные, как будто выжженные солнцем волосы и брови, светло-серые живые глаза под выцветшими ресницами, иссушенная тропиками кожа лица. По любезной рекомендации генерала Шабалина он не что иное, как матерой международный шпион. Итак, я имею честь беседовать с выдающейся личностью. Разговор ведется на англо-немецком жаргоне. "Как Вам здесь нравиться в Германии?" - спрашивает бригадир. "О, не плохо!" - отвечаю я. "Alles kaputt", - продолжает бригадир. "Ja, ja, ganz kaputt" - соглашаюсь я. Покончив с германскими проблемами, мы переходим дальше. Так как лето 1945 года выдалось на редкость жаркое, я спрашиваю: "Не жарко-ли Вам здесь после Англии?" "О нет, я привык," - улыбается бригадир, - "Я много лет провел в колониях - в Африке, в Индии." Во время разговора я тщательно избегаю прямого обращения к моему собеседнику. Как я должен его называть? Герр - неудобно. Мистер - в наших ушах звучит как ругательство. Камрад - ? Нет, от этого слова я пока воздержусь. В это время я замечаю пытливо устремленные на меня глаза генерала Шабалина. Мой начальник наверное мучится опасениями, что бригадир уже вербует меня в свои агенты. Тут, как на грех, к нам подходит горничная с подносом. Бадер берет крошечную рюмку с бесцветной жидкостью, поднимает ее на уровень глаз, приглашая меня последовать его примеру. Я подношу рюмку к губам, затем ставлю ее на подоконник. Когда бригадир на секунду отворачивается, я незаметным движением за спиной выплескиваю виски в окно. Как в дешевом криминальном романе. Глупо, а иначе нельзя. И что досадней всего - генерал, конечно, никогда не поверит этому патриотическому поступку. В глотке или за окном, а эта рюмка будет записана в мой отрицательный баланс. В составе советской делегации сегодня присутствует начальник Отдела Топлива и Электростанций - Курмашев. Не знаю по каким соображениям генерал Шабалин притащил его с собой. Повестка дня сегодняшнего заседания не имеет никакого отношения ни к топливу, ни к электростанциям. Я подозреваю, что генерал взял Курмашева просто для мебели. Все делегации имеют обильное количество советников. Шабалин хочет показать, что он тоже с кем-то совещается. Несчастный советник забился поглубже в кресло, втянул шею между плеч, не знает куда девать свои руки и ноги и смертельно боится вступать с кем-либо в разговор, опасаясь диверсии или провокации. Когда хозяин дома из вежливости обращается к нему с вопросом, Курмашев испуганно вздрагивает и непроизвольно бросает страдающий взор в сторону столовой, где гремят тарелки, как-будто ожидал оттуда спасения. Курмашев единственный изо всех присутствующих, кто одет в темно-синий гражданский костюм. Хорошо хоть, что он не явился сюда в том костюме, которым он щеголяет в СВА. По мере организации и расширения Экономического Управления к нам прибывают все новые и новые сотрудники из Москвы. На должности начальников Отделов СВА, которые по существу являются министерствами советской зоны Германии, обычно назначаются заместители Наркомов соответствующих Наркоматов. Все они старые партработники, специалисты по руководству советским хозяйством. Когда новые начальники впервые появляются на работе, трудно удержаться от смеха. Ни дать, ни взять - крестоносцы коммунизма. Недавно мы любовались вновь назначенным начальником Отдела Промышленности Александровым и его заместителем Смирновым. Оба скрипели тупоносыми сталинскими сапогами с высокими голенищами, которые даже сам законодатель этой моды давно сдал в архив. Поверх сапог топорщились суконные галифе из шинельного сукна. Гармонию завершали темно-синие гимнастерки эпохи военного коммунизма. В свое время это одеяние было модным среди партработников, начиная от председателя МТС и кончая наркомом, и олицетворяло не только внутреннюю, но и внешнюю преданность вождю с головы до пяток. Теперь наркомы уже давно носят нормальное европейское платье и подобный сталинский маскарад можно встретить разве-что в глухом колхозе. Представляю себе какое впечатление производили эти чучела на немцев. Течь в течь копия с гитлеровских карикатур на большевиков. Вскоре рьяные парт-крестоносцы сами почувствовали несоответствие их исторической одежды в изменившихся условиях и постепенно стали приспосабливаться к среде. Впоследствии весь гражданский состав СВА был одет по последней европейской моде даже с претензией на щеголеватость. Этому способствовал тот факт, что все руководящие работники СВА получают специальную заграничную экипировку, т.е. имеют возможность получать по талонам отрезы на платье в соответствии с занимаемой ими должностью. В особенности это относится к работникам, занятым в Контрольном Совете. Атмосфера непринужденной сердечности и гостеприимства царит в комнате. Интернациональное общество нисколько не чувствует себя связанным различием униформ и даже языков. Только один советский делегат одиноко сидит, закинув ногу за ногу, в кресле и страдает. Курмашев чувствует себя значительно хуже, чем миссионер в кругу людоедов. Он беспрерывно вытирает платком пот со лба, пыжится с важным видом, как индюк на птичьем дворе, и беспрестанно поглядывает на часы. Когда следует приглашение к столу, Курмашев вздыхает с явным облегчением. Можно не сомневаться, что он с удовольствием поболтал бы со своими соседями, даже с помощью пальцев, посмеялся и выпил бы пару стаканчиков виски. Но здесь он не такой человек, как все. Он - носитель и одновременно раб коммунистического мировоззрения. За обедом генерал Шабалин сидит по правую руку хозяина дома и через переводчика беседует с сэром Перси Милльс. Военный мундир помогает ему держать себя более уверенно, чем Курмашев. Тот усиленно скребет тарелку и изображает свое полное безразличие к происходящему кругом. Тяжелая задача - набить полон рот, чтобы этим избавиться от необходимости разговаривать с соседями по столу. Мой начальник натянуто улыбается и принуждает себя смеяться в ответ на шутки сэра Милльс. Со своей стороны генерал ни разу не делает попытки продолжить или поддержать разговор. Что думают по этому поводу англичане - с русскими трудно разговаривать не только за столом заседаний, но и за обеденным столом. Когда-то англичане заслужили от нас кличку "твердолобых". Теперь роли меняются. Я сижу по другую сторону стола между бригадиром Бадером и английским адъютантом.
Когда я случайно поднимаю глаза от тарелки, то наталкиваюсь на встречный настороженный взгляд генерала Шабалина. По мере того, как обед близится к концу, генерал теряет некоторую долю своей большевистской брони и даже поднимает ответный тост за здоровье хозяина дома. При этом он все чаще и чаще бросает испытывающие взгляды в мою сторону. И смех и грех! Я знаю, что по долгу службы генерал, конечно, следит за мной. Это в порядке вещей. Но, оказывается, что генерал не столько сам следит за мной, как интересуется наблюдаю-ли я за ним. Он уверен, что мне поручена слежка за ним. Курмашев боится генерала, генерал остерегается меня, я не доверяю сам себе. Это чувство возрастает в геометрической прогрессии соответственно движению по советской иерархической лестнице. И больше всего страдает этой болезнью сам создатель этой гениальной системы. Поглядев на потеющих от страха и недоверия советских сановников, отпадает всякое желание карабкаться по лестнице советской карьеры. Когда генерал Шабалин пас овец или пахал землю, он был несравненно более счастлив, чем теперь. После обеда все снова собираются в гостиной. Бригадир Бадер подходит ко мне и предлагает завернутую в целлофан толстую сигару с золотым ярлыком. Я с любопытством кручу сигару между пальцев. Настоящая гаванна! До сих пор я знал их только по карикатурам, где гаванна была неизменным аксессуаром в зубах каждого злодея-миллионера, как раньше кинжал в зубах у пирата. С видом опытного курильщика сигар я пытаюсь откусить конец зубами, но проклятая гаванна не поддается. Во рту полно горькой дряни, которую к тому же некуда выплюнуть. "Как Вам понравился обед?" - вежливо осведомляется бригадир. "O, very well!" - столь-же вежливо отвечаю я, осторожно пуская голубоватый дым через ноздри. В это время Шабалин делает мне знак пальцем. Я извиняюсь перед бригадиром, предусмотрительно оставляю сигару в цветочном горшке и следую за генералом. Мы выходим в парк, как-будто чтобы подышать свежим воздухом. "О чем Вы разговаривали с этим...?" - ворчит генерал, избегая произносить имя. "0 погоде, товарищ генерал." "Хм... Хм..." - фыркает Шабалин, как еж, и трет нос костяшкой согнутого указательного пальца. Так он делает всегда при разговорах полуофициального характера. Затем он неожиданно меняет тон: "Я думаю, что больше Вам здесь делать нечего. Можете быть свободны на сегодня. Возьмите мою машину и покатайтесь по Берлину, посмотрите на девочек..." Генерал делает довольно фривольное замечание и натянуто улыбается. Я внимательно слушаю, равномерно шагая рядом с ним по дорожке парка. Что это за подозрительная снисходительность и забота? "...Кузнецову позвоните вечером по телефону и скажите, что я приеду прямо домой," - заканчивает Шабалин, поднимаясь по ступенькам ведущим на веранду. Итак генерал на работу сегодня больше не приедет. Там его ожидает обычное бдение до трех часов ночи. Это не необходимость работы, а его долг, как большевика. Он должен быть на посту около "вертушки" - может быть "хозяин" окликнет среди ночи.
Теперь-же, после сытного обеда и нескольких бокалов вина, генерал почувствовал потребность хоть на несколько часов стать человеком, как окружающие. Уютная обстановка виллы и атмосфера непринужденной сердечности подействовали даже на этого партийного волка. Ему бессознательно хочется скинуть маску железного большевика, громко посмеяться, хлопнуть по плечу своих коллег - быть человеком, а не партбилетом. Я же, по его мнению, являюсь оком и ухом партии. Поэтому он отсылает меня под благовидным предлогом, давая и мне возможность провести время по своему усмотрению. Вернувшись в дом, я беру с вешалки фуражку и, не привлекая по возможности внимание окружающих, выхожу наружу. Миша дремлет в машине. "Ух-х-х, товарищ майор," - тяжело вздыхает он, когда я открываю дверцу. - "После такого обеда обязательно поспать надо - на травке, часика два." "Ты тоже обедал?" - удивленно спрашиваю я. "Ну а как же! - с гордостью пыхтит Миша, суя ключ в зажигание, - "Как князь пообедал." "Где?" "Тут. Позвали меня. Стол отдельный накрыт. Как скатерть самобранка. И знаете что, товарищ майор", - Миша заговорщицки косится на меня. - "Наш генерал так не кушает, как меня накормили. Я то уж знаю." Некоторое время мы едем молча. Затем Миша, как-будто разговаривая сам с собой, бормочет: "Неужели у них всех солдат так кормят?" После ознакомления с условиями в доме сэра Перси Милльс, невольно приходит в голову сравнение с квартирой генерала Шабалина. В Контрольном Совете вошел в употребление обычай, согласно которому каждый директор поочередно приглашает к себе своих коллег по Экономическому Директорату. Когда очередь в первый раз дошла до Шабалина, он не воспользовался этим правилом как-будто по рассеянности или незнанию. На самом деле генералу некуда было пригласить иностранцев. Конечно, Шабалин имеет полную возможность захватить и обставить соответствующий его рангу аппартамент. Но сделать это сам он не решается, а начальник АХО генерал Демидов за него это делать не будет, т.к. по уставу такой роскоши не полагается. До специальной "заграничной экипировки" додумались, а до квартир еще очередь не дошла. Свой маленький коттедж Шабалин теперь сменил на пяти-комнатную квартиру в доме, где живет большинство сотрудников Экономического Управления. Ординарец Николай и шофер Миша натаскали в новую квартиру мебели и разных побрякушек со всего квартала, но впечатление получилось не генеральского жилища, а воровской фатеры. Принимать иностранных гостей здесь явно неудобно. Это чувствует даже сам Шабалин. Опять те-же противоречия между большевистской теорией и практикой. Кремлевская верхушка давно наплевала на проповедуемую ими пролетарскую мораль и купается в роскоши, доступной не для всякого капиталиста. Тем более, что живут они за столькими замками, что их личная жизнь недоступна глазам народа. Нижестоящие вожди все больше и больше шагают по тому же пути. Партийная аристократия, подобно Шабалину, живет двойной жизнью - на словах они разыгрывают идейных большевиков, а на деле являются взломщиками проповедуемых ими идей. Сочетать эти вещи довольно трудно. Все приходится делать воровато, с опаской, с оглядкой. Под ногами путаются собственные классовые теории и новые советские предрассудки. Кремлевских стен и заградительных зон здесь нет, все происходит более или менее открыто. А вдруг кремлевские хозяева прикрикнут? Сначала Шабалин обедал в так называемой столовой Военного Совета, т.е. генеральской столовой. Теперь же Дуся, незаконная горничная, трижды в день ездит туда в автомашине и берет кушания на дом. Но даже в таких условиях гостей в дом не пригласишь, а в столовую Военного Совета посетителей, тем более иностранцев, водить не полагается. Даже здесь, в условиях оккупированной Германии, где мы не связаны ни жилплощадью, ни пайками, где все буквально - нагнись и подними, даже здесь мы продолжаем жить на советский манер. Вскоре Штаб СВА учел недостатки существующего положения и разрешил проблему по старому потемкинскому методу. Было создано подобие специального клуба, где руководящие работники СВА могут устраивать приемы для своих западных коллег. В каждом случае требуется заранее представлять в Liason Service СВА точный список всех приглашенных, который тщательно проверяется НКВД и требует подписи Начальника Штаба СВА. Это не просто короткая фраза сэра Перси Милльс: "Поехали ко мне обедать, джентльмены!", где не забывают даже шофера Мишу. При первых встречах с союзниками я не на шутку опасался, что мне будут задавать слишком много вопросов, на которые я не в состоянии буду ответить. Точнее, не имею права отвечать. По мере моей работы в контрольном Совете во мне все больше и больше растет недоумение. Люди демократического мира не только не предпринимают попыток обращаться к нам с политическими вопросами, которые, по моему мнению, обязательно должны возникать у них при встрече с представителями абсолютно противоположной государственной системы, но они даже проявляют непонятное для меня безразличие к этой теме. Сначала я принимал это за чувство такта. Впоследствии я убедился в другом. Средний человек Запада, как это ни парадоксально, гораздо меньше интересуется политикой и всем, что с ней связано, чем средний советский человек. Человека Запада больше интересует сколько бутылок шампанского было выпито при дипломатическом приеме в Кремле или в каком вечернем туалете появилась жена Молотова. Это в лучшем случае. Обычно же его интересы не идут дальше спорта и хорошеньких актрис на обложках журналов. Это вполне естественно каждому человеку в нормальных условиях. Если бы советские люди имели возможность выбора, то они поступили бы точно так. Но своеобразие советской печати исключает беспартийное чтение. Каждая строчка пропитана политикой. Многие поэтому предпочитают ничего не читать и тогда их переводят на искусственное питание с помощью кружков и политзанятий. Те-же, кто читает, не настолько глупы, чтобы безоговорочно верить всему, что им преподносится. Отсюда постоянный неудовлетворенный интерес к запретному плоду, к объективной истине. Это скованная политическая активность, затаенный интерес к проблемам и явлениям окружающего мира в сравнении с советскими условиями. Майор Кузнецов выражает это в задумчивой фразе: "Хм! Вот они какие - сенаторы?!", шофер Миша в наивном вопросе: "Неужели у них всех солдат так кормят?!" Средний человек Запада, живя в нормальных условиях, не ломает голову над причинами явлений. К чему? Ведь все в порядке. Советские люди не имеют ничего кроме бумажного счастья, бумажного благополучия и бумажной радости. Тут поневоле задумаешься о причинах и взаимосвязи явлений.