Страница:
Немало мечетей было разрушено французами. "Так, они полностью снесли мечеть, расположенную около моста Инбабат ар-Римма, разрушили мечеть ал-Макасс... Они вырубили множество пальм и деревьев для сооружения укреплений и траншей, разрушили мечеть ал-Казруни... вырубили деревья в Гизе... В ал-Хилли и Булаке французы вырубили пальмы, разрушили много домов..."
Начались массовые казни тех, кто был причастен к восстанию, а вслед за этим появились новые прокламации, образцы все более широкого использования Корана, учения ислама в интересах агрессора. Жестокое усмирение восставших изображено было в обращениях Бонапарта как исполнение им божественной воли, это-де "бог покарал их за их действия и дурные намерения".
Быстро перейдя от обороны к новому наступлению, Бонапарт стал поучать египтян: "Всякий разумный человек знает, что мы не делаем ничего, что бы не совпадало с волей бога всевышнего и славного, с желаниями и предписаниями его. Кто сомневается в этом - неразумен и слеп".
Обращаясь же к мусульманским богословам и законоведам, он тут же потребовал, чтобы они сообщили "народу, что бог еще до создания мира предначертал гибель врагам ислама и уничтожение всех крестов (христианства! - Л.К.) от моих (Бонапарта! - Л.К.) рук. Еще до создания мира предопределил он, что я приду с запада на египетскую землю, чтобы, погубив тех, кто установил на ней гнет тирании, выполнить его волю. Разумный человек не сомневается в том, что все это делается по воле бога и так, как он хотел и предопределил".
Сейчас, почти через два столетия после того, как все это сочинено и опубликовано, когда мы знаем, кем и в каких целях это доводилось до сведения жителей Каира, многое воспринимается как стоящее на грани издевательства, глумления над религиозными убеждениями оккупированного населения Египта. А ведь писались такие прокламации с коварным расчетом: мусульманин, привыкший к аятам Корана, не отличит, где тут привычные слова священного текста, а где закамуфлированные призывы к покорности завоевателям. Действительно, тут подобраны слова, мысли, близкие, например, такому аяту: "Скажи: "Не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах. Он - наш покровитель!" И на Аллаха пусть полагаются верующие!" (К., 9:51). Выбран же этот аят был не случайно, ибо в Коране нет единства в вопросе о предопределении и свободе или зависимости человеческой воли. Порой даже соседние аяты одной и той же суры противоречат друг другу. Так, если 81-й аят 4-й суры Корана гласит: "Что постигло тебя из хорошего, то - от Аллаха, а что постигло из дурного, то - от самого себя", то в предшествующем 80-м аяте утверждается иное, исходящее из положения, что все происходящее предопределено высшей силой, оно записано от века, начертано и от него никуда не денешься. Читаем: "Где бы вы ни были, захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях. И если постигнет их хорошее, они говорят: "Это - от Аллаха", а когда постигнет их дурное, они говорят: "Это - от себя". Скажи: "Все - от Аллаха".
Вместе с тем в наполеоновских прокламациях мысли, соответствующие кораническим, изложены так, чтобы нельзя было заподозрить, будто писавший нарочито подражает Корану, пытается заменить его "несотворенное" всесовершенство своими человеческими потугами. Ибо в исламе и в быту мусульман это осуждалось.
Современник этих событий известный летописец Египта Абдаррахман аль-Джабарти (1754-1826) в названном выше труде[Арабский текст четырехтомного труда аль-Джабарти "Аджа'иб аль-асар" был опубликован в Каире в 1297 г. хиджры (1880). В 1888-1894 гг. там же издан его французский перевод, сделанный четырьмя учеными-египтянами.] тщательно собрал и опубликовал прокламации Бонапарта и его соратников и преемников в Египте и таким образом дал возможность убедиться в том, что, стремясь за счет египетского народа обеспечить капиталистическое процветание Франции, ее прогресс, Бонапарт в то же время играл на древних и средневековых пережитках, проявлял явную заинтересованность в сохранении в оккупированной им стране отсталости, фанатизма. Да еще завершал свои коварные прокламации успокаивающим приветствием священным словом "мир"!
Лев Африканский жил почти на три столетия раньше Бонапарта, но как отличается от наполеоновского его отношение к Африке и ее народам. В одном лишь сходство: и тот и другой, хотя и в разной мере и по различным причинам, придерживались догматических взглядов на Коран как на книгу, считающуюся несотворенной. Однако Лев Африканский делал это, будучи воспитан в мусульманском медресе, а Бонапарт - боясь оступиться, допустить то, что могло бы повредить его агрессивной миссии главнокомандующего - "эмира французской армии"; это же диктовало его заверения в особой любви к Корану...
Однако у нас нет возможности углубляться в эту малоосвещенную, хотя и интересную тему. К тому же, завершая этот раздел, следует остановиться еще на некоторых немаловажных моментах.
В период Возрождения и в Новое время одновременно с первыми переводами Корана на европейские языки все чаще стали публиковаться и образцы арабского текста Корана (особенно первой суры - "Фатихи"), а также посвященные Корану работы. Последние, как правило, носили характер полемических трактатов. Судя по изданиям, выходившим в Италии, сама возможность публикации арабского текста Корана и даже его перевода ставилась римско-католической церковью в зависимость от наличия подобного, обычно миссионерско-полемического, комментария. Близки этому были и установки протестантизма.
Духовенство всех церквей по-прежнему беспокоило наличие в Коране критики едва ли не главных догматов христианства: учения о троице, божественной природе Иисуса Христа, Марии как богородицы и т. п. Причем их особенно беспокоило то, что эта критика содержится в книге, которая сама учит, что она есть "книга бога, священная книга, божественное слово" и т.д. Именно этим и объясняется столь позднее издание арабского текста Корана в Европе. Даже более века спустя после названного нами латинского перевода Корана, вышедшего в 1543 году, а вслед за ним и его перевода на итальянский язык - "L'Alcorano di Macometto" (Венеция, 1547) и на французский язык А. Дю Рие (первое издание - Париж, 1649), "собор римских цензоров при папе Александре VII (1655-1667) наложил, для католиков, формальное запрещение на всякое издание или перевод Корана"[Крымский А. История арабов и арабской литературы, светской и духовной (Корана, фыкха, сунны и пр.). - Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных языков. Вып. XV. М., 1911, ч. 1, с. 197.]. В этих условиях и напечатанный в Гамбурге. (в Германии) протестантским богословом и ориенталистом, почетным профессором Гессенской академии наук А. Гинкельманом (1652-1695) арабский текст Корана ("Alcoranus") был снабжен титульным листом, содержавшим оскорбительное для мусульман указание, будто издаваемая книга - произведение ложного пророка (pseudo prophetae).
Интерес к Корану и требования папской пропаганды все же вынудили римскую курию приступить к изданию арабского текста и перевода этой книги, по возможности близкого к оригиналу. Дело это было поручено монаху из ордена правильных клириков, духовнику папы Иннокентия XI Людовику Мараччи (1612-1700). Он подготовил арабский текст Корана и его латинский перевод с многочисленными комментариями, определившими общее название труда "Refutatio Alcorani" - "Опровержение аль-Корана". Название, по-видимому, было выбрано в полемических целях, как перекликающееся с названием одного из главных трудов мусульманского богослова и философа аль-Газали (1058 или 1059-1111) "Опровержение философов" ("Тахафут альфаласифа"), вызвавшим известный отклик Ибн Рушда (Аверроэса) "Тахафут ат-тахафут" - "Опровержение опровержения".
Обширный труд Л. Мараччи был издан в Падуе в 1698 году и, будучи снабжен тщательно подобранными выписками из тафсиров (Замахшари, Бейдави, Суюта и др.), которые также приведены в арабском оригинале и латинском переводе, способствовал появлению как новых издании арабского текста Кооана, так и его переводов на живые европейские языки, в том число на русский. Вместе с тем все больше стало появляться книг, авторы которых критически относились к ортодоксальным христианским взглядам на ислам и роль арабов в истории Халифата. Особенно участилось издание таких работ после публичных лекций известного французского философа и семитолога Эрнеста Ренана (1823-1892). Они встретили отпор в печати со стороны исламских идеологов и мусульманского духовенства в России и на Ближнем Востоке факт, ранее почти не встречавшийся. В России критика Ренана прозвучала, например, в работах петербургского ахунда, имама и мударриса Атауллы Баязитова[См.: Баязитов А. Отношение ислама к науке и иноверцам. Спб., 1887. Ахунд (букв. - "учитель", "наставник") духовное звание, присваивавшееся богословам и муллам, выполнявшим также духовно-административные обязанности; имам (букв. - "стоящий впереди") - предстоятель на совместной молитве; мударрис - старший преподаватель в духовной школе, медресе.], на Западе - в выступлениях мусульманского религиозно-политического деятеля, пропагандиста панисламизма Джемальаддина аль-Афгани (1838-1897), в 1884 году издававшего в Париже еженедельную газету на арабском языке "Аль-Урва альвуска" ("Неразрывная связь").
Речь шла не только об историческом пути арабов, но и конкретно об оценке "слова Аллаха" - Корана, на что откликнулась и церковная печать разных христианских направлений. Назовем хотя бы одно из таких сочинений, охватывающих значительный историографический материал как по Западной Европе, так и по России, - книгу итальянца Аурелио Пальмиери "Полемика ислама"[Palmieri P. Aurelio. Die Polemik des Islam. Salzburg, 1902, S. 7, 94-137.].
Полемика обострялась в связи с антифеодальной, антиколониальной и антиимпериалистической борьбой народов Азии и Африки, необходимостью разрешения назревавших в этих регионах внутренних и внешних противоречий. В одних из этих стран колонизаторами стали широко пропагандироваться произведения, авторы которых, исходя из взглядов, близких расизму и национализму, продолжали искажать и принижать творческие возможности тех, кто стоял у истоков ислама и его "книги книг". В других - продолжалась идеализация крестовых походов, противопоставлялись народы Востока и Запада. В третьих - появились реформистско-модернистские "теории", изображавшие первобытнообщинные установления как демократизм, рабовладельческую, феодальную и капиталистическую филантропию - как социализм.
Только теперь, после краха колониальной системы империализма и успехов, которых за сравнительно короткое время достигли многие государства Азии и Африки, в странах Запада порой стали приоткрывать действительную картину их многовековых отношений с Востоком. Это проявилось, в частности, в исламоведении Англии, консервативные круги которой еще совсем недавно предпринимали яростные попытки задержать необратимый процесс деколонизации.
Видный английский специалист по истории ислама У. Монтгомери Уотт теперь пишет, что хотя в период с 1100 г. почти до 1350 г. европейцы в культурном и интеллектуальном отношении уступали арабам, но они "в целом не желали признавать зависимости своей культуры от арабов, оккупировавших в течение нескольких веков Испанию и Сицилию". "Исламоведа поражают в средневековой Европе два момента: во-первых, тот путь, которым формировался в Европе XII-XIV вв. искаженный образ ислама, до сих пор продолжающий витать над европейской общественной мыслью... И, во-вторых, то, как идея крестовых походов завладела умами и приобрела столь горячих поборников в Европе... Это тем более удивительно, если разобраться, каким безрассудным донкихотством были все эти попытки". Существенно также признание в том, что "сегодняшним жителям Западной Европы, которая близится к эпохе "единого мира", важно исправить это искажение и признать полностью наш долг арабскому мусульманскому миру"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 17, 77, 110.].
Странно, однако, что все эти "прозрения" сопровождаются весьма наивными "пояснениями", будто "соприкосновение Западной Европы с мусульманской цивилизацией вызвало у европейцев многостороннее чувство неполноценности". Оказывается, "искажение образа ислама было необходимо европейцам, чтобы компенсировать это чувство неполноценности". Для "объяснения" предубеждения против ислама у европейцев Монтгомери Уотт, ссылаясь на Зигмунда Фрейда, пишет, что "тьма, приписываемая врагам, - это лишь проекция собственной тьмы, которую не желают признать. Так, искаженный образ ислама следует рассматривать как проекцию теневых сторон европейца"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 108-109.].
Этот густой британский туман, по-видимому, призван затушевать сохранение в Западной Европе до настоящего времени многого из той "собственной тьмы, которую не желают признать".
Что касается Корана, то именно в Западной Европе, а не на Востоке создали искусственную проблему его истоков и авторства, всячески затемняли вопрос о действительном происхождении этой большой и сложной арабской книги.
Особые усилия к этому были приложены после разгрома наполеоновской Франции и Венского конгресса 1814-1815 годов, когда в условиях свободной конкуренции западноевропейские, и прежде всего немецкие, промышленники стали искать рынки для своих товаров в далеких уголках Османской империи, Ближнего Востока. Прусский генерал, затем фельдмаршал Хельмут Мольтке (1800-1891), с 1834 по 1839 г. бывший военным советником в турецкой армии, прилагал немалые усилия для ее реорганизации, участвовал в операциях против курдов и Египта. К тому, чтобы обеспечить себе подходящее "место под солнцем", стремились и представители национальных меньшинств стран Западной Европы и, в немалой степени, представители еврейского капитала.
Еще до образования Германской империи в начале 30-х годов XIX века философский факультет Боннского университета объявил о назначении премии за сочинение на тему о том, что Мухаммед взял из иудаизма. Вскоре молодой ученый раввин Авраам Гейгер (1810- 1874) издал труд "Was hat Mohammed aus dem Judenthume aufgenommen?" (Bonn, 1833) и был удостоен за него премии.
Построенная на сопоставлении текстов Корана (по названному выше изданию А. Гинкельмана 1694 г.), Сунны, тафсира Байдави и некоторых арабских авторов с Ветхим заветом, Мишной и другими частями Талмуда, книга А. Гейгера стала своего рода "маяком" для последующего суждения о раннем исламе. Все сводилось в ней к заимствованиям из Библии и других внешних источников, возможность же наличия соответствующих подлинно арабских материалов совершенно игнорировалась. Арабы изображались народом, способным лишь перенимать чужое, прежде всего от иудеев, принадлежащих-де к единственной "богоизбранной", творчески одаренной нации. Успех подобных установок Гейгера определил его признание не только в иудейских, но вскоре и в христианско-миссионерских кругах, которые в подобных же целях подготовили соответствующие произведения с добавлением материалов из Нового завета. Это подтверждает факт перевода книги Гейгера на английский язык и ее опубликования в 1898 году Британским миссионерским обществом (Кембриджской миссией с центром в Дели) в Индии, в Мадрасе.
Недавно в связи с новым, нью-йоркским изданием английского перевода книги Гейгера в серии "Библиотека еврейских классиков издательского дома KTAV", обо всем этом со странной наивностью рассказано в появившемся отклике: "Так работа немецкого раввина служила целям обращения в христианство!"[Orientalistische Literaturzeitung (Berlin), 1976, Bd. 71, Heft 1, S. 52]. А написавший обширное предисловие к американскому изданию М. Перлман из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе прославляет Гейгера еще и как отца реформированного иудаизма, иначе говоря, иудаизма как универсального религиозно-этического учения, приспособленного к требованиям буржуазного общества.
Между тем взгляд, изложенный в книге Гейгера, не только сыграл, но и по-прежнему играет отрицательную роль в изучении истории арабов и ислама, исследовании Корана и его источников.
Вызвав немало подражаний, книга Гейгера направила изыскания в этой области в сторону одностороннего выпячивания истории еврейского народа, изображаемого творческим, "богоизбранным" народом в ущерб арабам, якобы лишь пассивно воспринимающим, а порой даже искажающим то ценное, что им перепадет. Вот название лишь нескольких немецких работ, уже из заголовков которых можно судить, о чем в них идет речь: Г.Ф. Герок. "Versuch einer Darstellung der Christologie des Koran" ("Опыт восстановления христологии Корана". Гамбург и Гота, 1839); Г. Гиpшфeльд."Judische Elemente im Koran" ("Иудейские элементы в Коране". Лейпциг, 1886); Й. Яспис. "Koran und Bibel. Ein comporativer Versuch" ("Коран и Библия. Компаративистский опыт". Лейпциг, 1905); В. Эйкманн. "Die Angelologie und Damonologie des Korans im Vergleich zu der Engel und Geisterlehre der Heiligen Schrift" ("Ангелология и демонология Корана в сравнении с учением об ангелах и духах священного писания". Нью-Йорк - Лейпциг, 1908); В. Рудольф. "Die Abhangigkeit des Qorans vom Judenthum und Christenthum" ("Зависимость Корана от иудаизма и христианства". Штутгарт, 1922). Добавим лишь, что даже столь известный ориенталист и семитолог, как Ю. Вельхаузен (1844-1918), шесть выпусков своего труда, посвященного истории Аравии в период до, во время и после возникновения ислама, объединил под названием "Skizzen und Vorarbeiten" ("Наброски и подготовительные работы". Берлин, 1884-1889), поскольку для него, как правильно заметил академик Бартольд, "изучение арабов было только средством для лучшего понимания истории ветхозаветных евреев"[Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 282.].
Справедливость требует отметить, что весьма долгому господству таких взглядов и методов изучения в известной мере способствовало негативное отношение духовных кругов стран, где распространен ислам, к доисламскому периоду их истории, который рассматривался ими как время джахилийи, варварства, язычества, невежества. На этой почве даже разыгрывались любопытные истории.
Вот свидетельство выдающегося датского исследователя Дитлефа Нильсена, относящееся ко второй половине 30-х годов нашего столетия: "Однажды, будучи в Иерусалиме, я решил измерить и сфотографировать священную скалу, высящуюся на месте древнего храма и составляющую теперь святая святых в мечети Омара. "Гяурам" запрещен доступ сюда, и я сделал попытку добиться разрешения духовного начальства. Я был допущен к аудиенции у великого муфтия и отправился на нее с альбомом иллюстраций к древнеарабской культуре. Великий муфтий был настроен весьма националистически, и я указывал ему, какие великолепные здания и монументы создали его праотцы в древности. Изучение этих остатков старины - добавил я - является моей специальностью.
Великий муфтий очень заинтересовался моим рассказом. Я получил особое рекомендательное письмо и разрешение посетить Хеврон. Высокий духовный сановник без устали расспрашивал меня о всех тех диковинных вещах, которые я показывал ему в альбоме. В конце концов, пришлось затронуть в разговоре вопрос о датировке древнеарабской культуры, и я не мог скрыть от своего собеседника, что это была эпоха древнего язычества.
- "Джахилийя", "язычество"! - в испуге вскричал великий муфтий и с отвращением оттолкнул от себя альбом"[Нильсен Д. О древнеарабской культуре и религии. - Вестник древней истории. 1938, э 3, с. 42.].
Нельзя не признать справедливым вывода, который тогда же сделал датский ученый из столь неожиданно закончившейся встречи с великим муфтием Иерусалима. "Вот в этой установке кроется причина того, что позднейшую культуру ислама не связывают с древней языческой культурой никакие традиционные узы и что у арабских авторов, в отличие от авторов-классиков, отсутствует традиция. Арабы желали забыть свое прошлое"[Там же.]. Здесь лишь последняя фраза вызывает возражение. Ибо арабы почитали своих предков, воспевали их героические деяния. Даже в Коране, например, в 105-й суре - "Слон" можно прочесть о том, что при защите родной земли им помогали и чудесные силы природы. Но позднее, стремясь подчинить все сферы жизни исламской идеологии, духовные круги пытались вытравить из памяти народа страницы доисламского прошлого. Однако, как мы увидим позднее, из этого мало что получилось. Ведь, помимо всего прочего, это пришло в противоречие и с историей посланников и пророков Аллаха, в цепи которых пророк Мухаммед был последним. Среди предшествовавших ему были и такие, о которых у арабов сохранилось много воспоминаний, занимательных рассказов.
Другое дело - и это, конечно, было хорошо известно Д. Нильсену, что легенду о джахилийи порой с корыстной целью использовали и европейцы, в частности те, кто раскапывал археологические ценности и вывозил их в музеи столиц Запада. Так произошло, например, в Месопотамии, в Ираке, где для этой цели распространили слух о том, что докопались якобы чуть ли не до самого ада, до джаханнам, откуда показались какие-то белые головы, чудовища, от которых, чтобы не случилось какого-либо несчастья, надо поскорее избавиться. Не случайно английский археолог О.Г. Лэйярд (1817- 1894) из раскопанного им в столице древней Ассирии "в первую очередь решил отправить два крылатых чудовища - одного быка и одного льва, - два самых маленьких и в то же время наиболее сохранившихся из найденных им человеко-львов и человеко-быков... Лэйярд буквально не знал, куда деваться от забот, а для арабов увоз "идолов" был настоящим праздником, феллахи Нильской долины провожали останки своих царей, увозимые (другим археологом. Л.К.) Бругшем в Каир, с плачем и стенаниями; арабы, собравшиеся у холма Нимруд (у Тигра, на окраине Мосула. - Л.К.), оглашали окрестности криками радости. Под эти крики гигантскую статую и поставили на катки"[Керам К. Боги, гробницы, ученые. М., 1960, с. 243.].
Даже из этого небольшого сообщения видно, что все дело заключалось в том, как "подготавливали" арабов их духовные "пастыри": и вот случилось так, что вроде бы в одинаковой ситуации в Египте плакали, а в Ираке - радовались...
Четверть века назад, вскоре после того, как в Ираке был уничтожен державшийся на английских штыках королевский режим, пишущий эти строки был в Ираке, в том числе у холма Нимруд, и не раз слышал, с какой грустью и возмущением арабы говорили о том, что им приходится выставлять в музеях гипсовые копии произведений своего родного искусства, вывезенных на Запад в период хозяйничанья здесь европейцев. Окрепшее в борьбе за независимость своих стран национальное самосознание народов Востока способствует правильному подходу и к оценке исторического прошлого, в том числе памятников письменности. Корана.
Бережное отношение к памятникам прошлого, тщательный учет фактов истории - условия, выполнение которых трудно переоценить. Не считаясь с ними, нельзя понять своеобразия исторического развития каждого народа, своевременно и правильно оценить пробудившееся в нем национальное самосознание, своеобразие культуры, любой сферы его жизнедеятельности.
Изучение древней и раннесредневековой истории Аравии, успешно развивающееся во второй половине XX века, помогает всесторонней оценке социальных корней происхождения ислама. Раскопки в Йеменской Арабской Республике и Народной Демократической Республике Йемен, проводившиеся, в частности, советско-йеменской комплексной экспедицией в Хадрамауте, подтверждают, что процесс постепенного перехода от многобожия к единобожию, который был характерен для северо-западной и Внутренней Аравии, имел место и на юге Аравии, и даже в весьма раннее время. Как пишет один из участников названной комплексной экспедиции, "с середины IV в. йеменские надписи почти не упоминают имен божеств, но возносят хвалы, мольбы и благодарности единому и единственному божеству, называемому просто "богом"... "милостивым"... "господином небес"... "господином на небе и на земле"... "владыкой неба и земли".
Интересно и то, что местный монотеизм верующие не подменяли чужеземным, завозным. "Те тексты, которые, без сомнения, являются иудейскими, содержат четкие формулы, определяющие их религиозную принадлежность: в них упомянут (народ) Израиль... (такие надписи называют бога так же. - Л.К.) "господь иудеев"... Напротив, христианские надписи Сумайфы Ашвы и Абрахи (правителей Южной Аравии, связанных с Эфиопией. - Л.К.) упоминают Христа и мессию. Формуляр южноаравийских надписей всегда очень четок, и всякие изменения в нем значимы, поэтому неопределенность религиозных формул должна означать подчеркнутое отличие религий неопределенных монотеистических надписей от иудаизма и христианства. Они же показывают, что обе религии были знакомы йеменцам. Нет сомнения, что их собственные представления складывались под влиянием этих религий, но поначалу прямо с ними не связывались, в частности, потому, что имели и свои йеменские корни"[Пиотровский М.Б. Южная Аравия в раннее средневековье. Становление средневекового общества. М., 1985, с. 155.].
И, напротив, как убедительно и настойчиво отмечает исследователь, монотеизм у йеменцев находился в связи с монотеистическими течениями во Внутренней Аравии, в частности в Хиджазе, в Мекке, с арабским ханифизмом, о котором нам уже довелось говорить. "Ханифским, - по мнению М.Б. Пиотровского, - можно считать и термин илах (илан), употреблявшийся доисламскими поэтами, а в мусульманское время легко переделанный в аллах. Аравийские предшественники ислама часто употребляют и различные варианты формулы "господин неба и земли" (эта формула есть и в 17-м аяте 13-й суры Корана, а в более распространенном виде и в сурах 43:82, 45:35 - Л.К.). Наши сведения о воззрениях и терминологии ханифов скудны и научно мало освоены, однако на возможные перспективы сравнения указывает сходство многих формул Корана и йеменских надписей"[Там же, с. 156-157.].
Начались массовые казни тех, кто был причастен к восстанию, а вслед за этим появились новые прокламации, образцы все более широкого использования Корана, учения ислама в интересах агрессора. Жестокое усмирение восставших изображено было в обращениях Бонапарта как исполнение им божественной воли, это-де "бог покарал их за их действия и дурные намерения".
Быстро перейдя от обороны к новому наступлению, Бонапарт стал поучать египтян: "Всякий разумный человек знает, что мы не делаем ничего, что бы не совпадало с волей бога всевышнего и славного, с желаниями и предписаниями его. Кто сомневается в этом - неразумен и слеп".
Обращаясь же к мусульманским богословам и законоведам, он тут же потребовал, чтобы они сообщили "народу, что бог еще до создания мира предначертал гибель врагам ислама и уничтожение всех крестов (христианства! - Л.К.) от моих (Бонапарта! - Л.К.) рук. Еще до создания мира предопределил он, что я приду с запада на египетскую землю, чтобы, погубив тех, кто установил на ней гнет тирании, выполнить его волю. Разумный человек не сомневается в том, что все это делается по воле бога и так, как он хотел и предопределил".
Сейчас, почти через два столетия после того, как все это сочинено и опубликовано, когда мы знаем, кем и в каких целях это доводилось до сведения жителей Каира, многое воспринимается как стоящее на грани издевательства, глумления над религиозными убеждениями оккупированного населения Египта. А ведь писались такие прокламации с коварным расчетом: мусульманин, привыкший к аятам Корана, не отличит, где тут привычные слова священного текста, а где закамуфлированные призывы к покорности завоевателям. Действительно, тут подобраны слова, мысли, близкие, например, такому аяту: "Скажи: "Не постигнет нас никогда ничто, кроме того, что начертал нам Аллах. Он - наш покровитель!" И на Аллаха пусть полагаются верующие!" (К., 9:51). Выбран же этот аят был не случайно, ибо в Коране нет единства в вопросе о предопределении и свободе или зависимости человеческой воли. Порой даже соседние аяты одной и той же суры противоречат друг другу. Так, если 81-й аят 4-й суры Корана гласит: "Что постигло тебя из хорошего, то - от Аллаха, а что постигло из дурного, то - от самого себя", то в предшествующем 80-м аяте утверждается иное, исходящее из положения, что все происходящее предопределено высшей силой, оно записано от века, начертано и от него никуда не денешься. Читаем: "Где бы вы ни были, захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях. И если постигнет их хорошее, они говорят: "Это - от Аллаха", а когда постигнет их дурное, они говорят: "Это - от себя". Скажи: "Все - от Аллаха".
Вместе с тем в наполеоновских прокламациях мысли, соответствующие кораническим, изложены так, чтобы нельзя было заподозрить, будто писавший нарочито подражает Корану, пытается заменить его "несотворенное" всесовершенство своими человеческими потугами. Ибо в исламе и в быту мусульман это осуждалось.
Современник этих событий известный летописец Египта Абдаррахман аль-Джабарти (1754-1826) в названном выше труде[Арабский текст четырехтомного труда аль-Джабарти "Аджа'иб аль-асар" был опубликован в Каире в 1297 г. хиджры (1880). В 1888-1894 гг. там же издан его французский перевод, сделанный четырьмя учеными-египтянами.] тщательно собрал и опубликовал прокламации Бонапарта и его соратников и преемников в Египте и таким образом дал возможность убедиться в том, что, стремясь за счет египетского народа обеспечить капиталистическое процветание Франции, ее прогресс, Бонапарт в то же время играл на древних и средневековых пережитках, проявлял явную заинтересованность в сохранении в оккупированной им стране отсталости, фанатизма. Да еще завершал свои коварные прокламации успокаивающим приветствием священным словом "мир"!
Лев Африканский жил почти на три столетия раньше Бонапарта, но как отличается от наполеоновского его отношение к Африке и ее народам. В одном лишь сходство: и тот и другой, хотя и в разной мере и по различным причинам, придерживались догматических взглядов на Коран как на книгу, считающуюся несотворенной. Однако Лев Африканский делал это, будучи воспитан в мусульманском медресе, а Бонапарт - боясь оступиться, допустить то, что могло бы повредить его агрессивной миссии главнокомандующего - "эмира французской армии"; это же диктовало его заверения в особой любви к Корану...
Однако у нас нет возможности углубляться в эту малоосвещенную, хотя и интересную тему. К тому же, завершая этот раздел, следует остановиться еще на некоторых немаловажных моментах.
В период Возрождения и в Новое время одновременно с первыми переводами Корана на европейские языки все чаще стали публиковаться и образцы арабского текста Корана (особенно первой суры - "Фатихи"), а также посвященные Корану работы. Последние, как правило, носили характер полемических трактатов. Судя по изданиям, выходившим в Италии, сама возможность публикации арабского текста Корана и даже его перевода ставилась римско-католической церковью в зависимость от наличия подобного, обычно миссионерско-полемического, комментария. Близки этому были и установки протестантизма.
Духовенство всех церквей по-прежнему беспокоило наличие в Коране критики едва ли не главных догматов христианства: учения о троице, божественной природе Иисуса Христа, Марии как богородицы и т. п. Причем их особенно беспокоило то, что эта критика содержится в книге, которая сама учит, что она есть "книга бога, священная книга, божественное слово" и т.д. Именно этим и объясняется столь позднее издание арабского текста Корана в Европе. Даже более века спустя после названного нами латинского перевода Корана, вышедшего в 1543 году, а вслед за ним и его перевода на итальянский язык - "L'Alcorano di Macometto" (Венеция, 1547) и на французский язык А. Дю Рие (первое издание - Париж, 1649), "собор римских цензоров при папе Александре VII (1655-1667) наложил, для католиков, формальное запрещение на всякое издание или перевод Корана"[Крымский А. История арабов и арабской литературы, светской и духовной (Корана, фыкха, сунны и пр.). - Труды по востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных языков. Вып. XV. М., 1911, ч. 1, с. 197.]. В этих условиях и напечатанный в Гамбурге. (в Германии) протестантским богословом и ориенталистом, почетным профессором Гессенской академии наук А. Гинкельманом (1652-1695) арабский текст Корана ("Alcoranus") был снабжен титульным листом, содержавшим оскорбительное для мусульман указание, будто издаваемая книга - произведение ложного пророка (pseudo prophetae).
Интерес к Корану и требования папской пропаганды все же вынудили римскую курию приступить к изданию арабского текста и перевода этой книги, по возможности близкого к оригиналу. Дело это было поручено монаху из ордена правильных клириков, духовнику папы Иннокентия XI Людовику Мараччи (1612-1700). Он подготовил арабский текст Корана и его латинский перевод с многочисленными комментариями, определившими общее название труда "Refutatio Alcorani" - "Опровержение аль-Корана". Название, по-видимому, было выбрано в полемических целях, как перекликающееся с названием одного из главных трудов мусульманского богослова и философа аль-Газали (1058 или 1059-1111) "Опровержение философов" ("Тахафут альфаласифа"), вызвавшим известный отклик Ибн Рушда (Аверроэса) "Тахафут ат-тахафут" - "Опровержение опровержения".
Обширный труд Л. Мараччи был издан в Падуе в 1698 году и, будучи снабжен тщательно подобранными выписками из тафсиров (Замахшари, Бейдави, Суюта и др.), которые также приведены в арабском оригинале и латинском переводе, способствовал появлению как новых издании арабского текста Кооана, так и его переводов на живые европейские языки, в том число на русский. Вместе с тем все больше стало появляться книг, авторы которых критически относились к ортодоксальным христианским взглядам на ислам и роль арабов в истории Халифата. Особенно участилось издание таких работ после публичных лекций известного французского философа и семитолога Эрнеста Ренана (1823-1892). Они встретили отпор в печати со стороны исламских идеологов и мусульманского духовенства в России и на Ближнем Востоке факт, ранее почти не встречавшийся. В России критика Ренана прозвучала, например, в работах петербургского ахунда, имама и мударриса Атауллы Баязитова[См.: Баязитов А. Отношение ислама к науке и иноверцам. Спб., 1887. Ахунд (букв. - "учитель", "наставник") духовное звание, присваивавшееся богословам и муллам, выполнявшим также духовно-административные обязанности; имам (букв. - "стоящий впереди") - предстоятель на совместной молитве; мударрис - старший преподаватель в духовной школе, медресе.], на Западе - в выступлениях мусульманского религиозно-политического деятеля, пропагандиста панисламизма Джемальаддина аль-Афгани (1838-1897), в 1884 году издававшего в Париже еженедельную газету на арабском языке "Аль-Урва альвуска" ("Неразрывная связь").
Речь шла не только об историческом пути арабов, но и конкретно об оценке "слова Аллаха" - Корана, на что откликнулась и церковная печать разных христианских направлений. Назовем хотя бы одно из таких сочинений, охватывающих значительный историографический материал как по Западной Европе, так и по России, - книгу итальянца Аурелио Пальмиери "Полемика ислама"[Palmieri P. Aurelio. Die Polemik des Islam. Salzburg, 1902, S. 7, 94-137.].
Полемика обострялась в связи с антифеодальной, антиколониальной и антиимпериалистической борьбой народов Азии и Африки, необходимостью разрешения назревавших в этих регионах внутренних и внешних противоречий. В одних из этих стран колонизаторами стали широко пропагандироваться произведения, авторы которых, исходя из взглядов, близких расизму и национализму, продолжали искажать и принижать творческие возможности тех, кто стоял у истоков ислама и его "книги книг". В других - продолжалась идеализация крестовых походов, противопоставлялись народы Востока и Запада. В третьих - появились реформистско-модернистские "теории", изображавшие первобытнообщинные установления как демократизм, рабовладельческую, феодальную и капиталистическую филантропию - как социализм.
Только теперь, после краха колониальной системы империализма и успехов, которых за сравнительно короткое время достигли многие государства Азии и Африки, в странах Запада порой стали приоткрывать действительную картину их многовековых отношений с Востоком. Это проявилось, в частности, в исламоведении Англии, консервативные круги которой еще совсем недавно предпринимали яростные попытки задержать необратимый процесс деколонизации.
Видный английский специалист по истории ислама У. Монтгомери Уотт теперь пишет, что хотя в период с 1100 г. почти до 1350 г. европейцы в культурном и интеллектуальном отношении уступали арабам, но они "в целом не желали признавать зависимости своей культуры от арабов, оккупировавших в течение нескольких веков Испанию и Сицилию". "Исламоведа поражают в средневековой Европе два момента: во-первых, тот путь, которым формировался в Европе XII-XIV вв. искаженный образ ислама, до сих пор продолжающий витать над европейской общественной мыслью... И, во-вторых, то, как идея крестовых походов завладела умами и приобрела столь горячих поборников в Европе... Это тем более удивительно, если разобраться, каким безрассудным донкихотством были все эти попытки". Существенно также признание в том, что "сегодняшним жителям Западной Европы, которая близится к эпохе "единого мира", важно исправить это искажение и признать полностью наш долг арабскому мусульманскому миру"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 17, 77, 110.].
Странно, однако, что все эти "прозрения" сопровождаются весьма наивными "пояснениями", будто "соприкосновение Западной Европы с мусульманской цивилизацией вызвало у европейцев многостороннее чувство неполноценности". Оказывается, "искажение образа ислама было необходимо европейцам, чтобы компенсировать это чувство неполноценности". Для "объяснения" предубеждения против ислама у европейцев Монтгомери Уотт, ссылаясь на Зигмунда Фрейда, пишет, что "тьма, приписываемая врагам, - это лишь проекция собственной тьмы, которую не желают признать. Так, искаженный образ ислама следует рассматривать как проекцию теневых сторон европейца"[Монтгомери Уотт У. Влияние ислама на средневековую Европу, с. 108-109.].
Этот густой британский туман, по-видимому, призван затушевать сохранение в Западной Европе до настоящего времени многого из той "собственной тьмы, которую не желают признать".
Что касается Корана, то именно в Западной Европе, а не на Востоке создали искусственную проблему его истоков и авторства, всячески затемняли вопрос о действительном происхождении этой большой и сложной арабской книги.
Особые усилия к этому были приложены после разгрома наполеоновской Франции и Венского конгресса 1814-1815 годов, когда в условиях свободной конкуренции западноевропейские, и прежде всего немецкие, промышленники стали искать рынки для своих товаров в далеких уголках Османской империи, Ближнего Востока. Прусский генерал, затем фельдмаршал Хельмут Мольтке (1800-1891), с 1834 по 1839 г. бывший военным советником в турецкой армии, прилагал немалые усилия для ее реорганизации, участвовал в операциях против курдов и Египта. К тому, чтобы обеспечить себе подходящее "место под солнцем", стремились и представители национальных меньшинств стран Западной Европы и, в немалой степени, представители еврейского капитала.
Еще до образования Германской империи в начале 30-х годов XIX века философский факультет Боннского университета объявил о назначении премии за сочинение на тему о том, что Мухаммед взял из иудаизма. Вскоре молодой ученый раввин Авраам Гейгер (1810- 1874) издал труд "Was hat Mohammed aus dem Judenthume aufgenommen?" (Bonn, 1833) и был удостоен за него премии.
Построенная на сопоставлении текстов Корана (по названному выше изданию А. Гинкельмана 1694 г.), Сунны, тафсира Байдави и некоторых арабских авторов с Ветхим заветом, Мишной и другими частями Талмуда, книга А. Гейгера стала своего рода "маяком" для последующего суждения о раннем исламе. Все сводилось в ней к заимствованиям из Библии и других внешних источников, возможность же наличия соответствующих подлинно арабских материалов совершенно игнорировалась. Арабы изображались народом, способным лишь перенимать чужое, прежде всего от иудеев, принадлежащих-де к единственной "богоизбранной", творчески одаренной нации. Успех подобных установок Гейгера определил его признание не только в иудейских, но вскоре и в христианско-миссионерских кругах, которые в подобных же целях подготовили соответствующие произведения с добавлением материалов из Нового завета. Это подтверждает факт перевода книги Гейгера на английский язык и ее опубликования в 1898 году Британским миссионерским обществом (Кембриджской миссией с центром в Дели) в Индии, в Мадрасе.
Недавно в связи с новым, нью-йоркским изданием английского перевода книги Гейгера в серии "Библиотека еврейских классиков издательского дома KTAV", обо всем этом со странной наивностью рассказано в появившемся отклике: "Так работа немецкого раввина служила целям обращения в христианство!"[Orientalistische Literaturzeitung (Berlin), 1976, Bd. 71, Heft 1, S. 52]. А написавший обширное предисловие к американскому изданию М. Перлман из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе прославляет Гейгера еще и как отца реформированного иудаизма, иначе говоря, иудаизма как универсального религиозно-этического учения, приспособленного к требованиям буржуазного общества.
Между тем взгляд, изложенный в книге Гейгера, не только сыграл, но и по-прежнему играет отрицательную роль в изучении истории арабов и ислама, исследовании Корана и его источников.
Вызвав немало подражаний, книга Гейгера направила изыскания в этой области в сторону одностороннего выпячивания истории еврейского народа, изображаемого творческим, "богоизбранным" народом в ущерб арабам, якобы лишь пассивно воспринимающим, а порой даже искажающим то ценное, что им перепадет. Вот название лишь нескольких немецких работ, уже из заголовков которых можно судить, о чем в них идет речь: Г.Ф. Герок. "Versuch einer Darstellung der Christologie des Koran" ("Опыт восстановления христологии Корана". Гамбург и Гота, 1839); Г. Гиpшфeльд."Judische Elemente im Koran" ("Иудейские элементы в Коране". Лейпциг, 1886); Й. Яспис. "Koran und Bibel. Ein comporativer Versuch" ("Коран и Библия. Компаративистский опыт". Лейпциг, 1905); В. Эйкманн. "Die Angelologie und Damonologie des Korans im Vergleich zu der Engel und Geisterlehre der Heiligen Schrift" ("Ангелология и демонология Корана в сравнении с учением об ангелах и духах священного писания". Нью-Йорк - Лейпциг, 1908); В. Рудольф. "Die Abhangigkeit des Qorans vom Judenthum und Christenthum" ("Зависимость Корана от иудаизма и христианства". Штутгарт, 1922). Добавим лишь, что даже столь известный ориенталист и семитолог, как Ю. Вельхаузен (1844-1918), шесть выпусков своего труда, посвященного истории Аравии в период до, во время и после возникновения ислама, объединил под названием "Skizzen und Vorarbeiten" ("Наброски и подготовительные работы". Берлин, 1884-1889), поскольку для него, как правильно заметил академик Бартольд, "изучение арабов было только средством для лучшего понимания истории ветхозаветных евреев"[Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 282.].
Справедливость требует отметить, что весьма долгому господству таких взглядов и методов изучения в известной мере способствовало негативное отношение духовных кругов стран, где распространен ислам, к доисламскому периоду их истории, который рассматривался ими как время джахилийи, варварства, язычества, невежества. На этой почве даже разыгрывались любопытные истории.
Вот свидетельство выдающегося датского исследователя Дитлефа Нильсена, относящееся ко второй половине 30-х годов нашего столетия: "Однажды, будучи в Иерусалиме, я решил измерить и сфотографировать священную скалу, высящуюся на месте древнего храма и составляющую теперь святая святых в мечети Омара. "Гяурам" запрещен доступ сюда, и я сделал попытку добиться разрешения духовного начальства. Я был допущен к аудиенции у великого муфтия и отправился на нее с альбомом иллюстраций к древнеарабской культуре. Великий муфтий был настроен весьма националистически, и я указывал ему, какие великолепные здания и монументы создали его праотцы в древности. Изучение этих остатков старины - добавил я - является моей специальностью.
Великий муфтий очень заинтересовался моим рассказом. Я получил особое рекомендательное письмо и разрешение посетить Хеврон. Высокий духовный сановник без устали расспрашивал меня о всех тех диковинных вещах, которые я показывал ему в альбоме. В конце концов, пришлось затронуть в разговоре вопрос о датировке древнеарабской культуры, и я не мог скрыть от своего собеседника, что это была эпоха древнего язычества.
- "Джахилийя", "язычество"! - в испуге вскричал великий муфтий и с отвращением оттолкнул от себя альбом"[Нильсен Д. О древнеарабской культуре и религии. - Вестник древней истории. 1938, э 3, с. 42.].
Нельзя не признать справедливым вывода, который тогда же сделал датский ученый из столь неожиданно закончившейся встречи с великим муфтием Иерусалима. "Вот в этой установке кроется причина того, что позднейшую культуру ислама не связывают с древней языческой культурой никакие традиционные узы и что у арабских авторов, в отличие от авторов-классиков, отсутствует традиция. Арабы желали забыть свое прошлое"[Там же.]. Здесь лишь последняя фраза вызывает возражение. Ибо арабы почитали своих предков, воспевали их героические деяния. Даже в Коране, например, в 105-й суре - "Слон" можно прочесть о том, что при защите родной земли им помогали и чудесные силы природы. Но позднее, стремясь подчинить все сферы жизни исламской идеологии, духовные круги пытались вытравить из памяти народа страницы доисламского прошлого. Однако, как мы увидим позднее, из этого мало что получилось. Ведь, помимо всего прочего, это пришло в противоречие и с историей посланников и пророков Аллаха, в цепи которых пророк Мухаммед был последним. Среди предшествовавших ему были и такие, о которых у арабов сохранилось много воспоминаний, занимательных рассказов.
Другое дело - и это, конечно, было хорошо известно Д. Нильсену, что легенду о джахилийи порой с корыстной целью использовали и европейцы, в частности те, кто раскапывал археологические ценности и вывозил их в музеи столиц Запада. Так произошло, например, в Месопотамии, в Ираке, где для этой цели распространили слух о том, что докопались якобы чуть ли не до самого ада, до джаханнам, откуда показались какие-то белые головы, чудовища, от которых, чтобы не случилось какого-либо несчастья, надо поскорее избавиться. Не случайно английский археолог О.Г. Лэйярд (1817- 1894) из раскопанного им в столице древней Ассирии "в первую очередь решил отправить два крылатых чудовища - одного быка и одного льва, - два самых маленьких и в то же время наиболее сохранившихся из найденных им человеко-львов и человеко-быков... Лэйярд буквально не знал, куда деваться от забот, а для арабов увоз "идолов" был настоящим праздником, феллахи Нильской долины провожали останки своих царей, увозимые (другим археологом. Л.К.) Бругшем в Каир, с плачем и стенаниями; арабы, собравшиеся у холма Нимруд (у Тигра, на окраине Мосула. - Л.К.), оглашали окрестности криками радости. Под эти крики гигантскую статую и поставили на катки"[Керам К. Боги, гробницы, ученые. М., 1960, с. 243.].
Даже из этого небольшого сообщения видно, что все дело заключалось в том, как "подготавливали" арабов их духовные "пастыри": и вот случилось так, что вроде бы в одинаковой ситуации в Египте плакали, а в Ираке - радовались...
Четверть века назад, вскоре после того, как в Ираке был уничтожен державшийся на английских штыках королевский режим, пишущий эти строки был в Ираке, в том числе у холма Нимруд, и не раз слышал, с какой грустью и возмущением арабы говорили о том, что им приходится выставлять в музеях гипсовые копии произведений своего родного искусства, вывезенных на Запад в период хозяйничанья здесь европейцев. Окрепшее в борьбе за независимость своих стран национальное самосознание народов Востока способствует правильному подходу и к оценке исторического прошлого, в том числе памятников письменности. Корана.
Бережное отношение к памятникам прошлого, тщательный учет фактов истории - условия, выполнение которых трудно переоценить. Не считаясь с ними, нельзя понять своеобразия исторического развития каждого народа, своевременно и правильно оценить пробудившееся в нем национальное самосознание, своеобразие культуры, любой сферы его жизнедеятельности.
Изучение древней и раннесредневековой истории Аравии, успешно развивающееся во второй половине XX века, помогает всесторонней оценке социальных корней происхождения ислама. Раскопки в Йеменской Арабской Республике и Народной Демократической Республике Йемен, проводившиеся, в частности, советско-йеменской комплексной экспедицией в Хадрамауте, подтверждают, что процесс постепенного перехода от многобожия к единобожию, который был характерен для северо-западной и Внутренней Аравии, имел место и на юге Аравии, и даже в весьма раннее время. Как пишет один из участников названной комплексной экспедиции, "с середины IV в. йеменские надписи почти не упоминают имен божеств, но возносят хвалы, мольбы и благодарности единому и единственному божеству, называемому просто "богом"... "милостивым"... "господином небес"... "господином на небе и на земле"... "владыкой неба и земли".
Интересно и то, что местный монотеизм верующие не подменяли чужеземным, завозным. "Те тексты, которые, без сомнения, являются иудейскими, содержат четкие формулы, определяющие их религиозную принадлежность: в них упомянут (народ) Израиль... (такие надписи называют бога так же. - Л.К.) "господь иудеев"... Напротив, христианские надписи Сумайфы Ашвы и Абрахи (правителей Южной Аравии, связанных с Эфиопией. - Л.К.) упоминают Христа и мессию. Формуляр южноаравийских надписей всегда очень четок, и всякие изменения в нем значимы, поэтому неопределенность религиозных формул должна означать подчеркнутое отличие религий неопределенных монотеистических надписей от иудаизма и христианства. Они же показывают, что обе религии были знакомы йеменцам. Нет сомнения, что их собственные представления складывались под влиянием этих религий, но поначалу прямо с ними не связывались, в частности, потому, что имели и свои йеменские корни"[Пиотровский М.Б. Южная Аравия в раннее средневековье. Становление средневекового общества. М., 1985, с. 155.].
И, напротив, как убедительно и настойчиво отмечает исследователь, монотеизм у йеменцев находился в связи с монотеистическими течениями во Внутренней Аравии, в частности в Хиджазе, в Мекке, с арабским ханифизмом, о котором нам уже довелось говорить. "Ханифским, - по мнению М.Б. Пиотровского, - можно считать и термин илах (илан), употреблявшийся доисламскими поэтами, а в мусульманское время легко переделанный в аллах. Аравийские предшественники ислама часто употребляют и различные варианты формулы "господин неба и земли" (эта формула есть и в 17-м аяте 13-й суры Корана, а в более распространенном виде и в сурах 43:82, 45:35 - Л.К.). Наши сведения о воззрениях и терминологии ханифов скудны и научно мало освоены, однако на возможные перспективы сравнения указывает сходство многих формул Корана и йеменских надписей"[Там же, с. 156-157.].