– Ты подумал о том, что мы можем и не вернуться оттуда?
Ёрики рассмеялся.
– Если хотите, оставим здесь записку.
22
Часть вторая. Программная карта номер два
23
Ёрики рассмеялся.
– Если хотите, оставим здесь записку.
22
– Ладно, на сегодня довольно. Устал… – говорю я вяло и поднимаю к лицу два пальца, которыми упирался в стол. На подушечках пальцев белеют плоские округлые следы.
– Простите, сэнсэй… – возражает Ёрики. Он упрям и настойчив, как обычно. – Я, вероятно, надоел вам, но раз уж вы согласились, может быть, покончим с этим делом сегодня же?
– С каким делом?
– С визитом к подводным млекопитающим.
– Что за глупые шутки? Уже одиннадцать часов.
– Знаю. Но раз уж мы решили ехать, то не все ли равно, который час? Вдобавок нельзя забывать, что до заседания комиссии осталось всего три дня; и если мы собираемся представить господину Томоясу наш проект, у нас для работы остается всего один день, завтрашний.
– Так-то оно так, только вряд ли они обрадуются, если мы явимся так поздно. Да и нет там уже никого, наверное.
– Ничего подобного. Директор лабораторий, господин Ямамото, нарочно ради нас перенес свое дежурство на эту ночь.
– Директор дежурит?
– Там ведь все как в больницах. Поскольку они работают с живыми существами… И вообще там по ночам много работы. Впрочем, вы сами увидите.
– Послушай… – Я поставил колено на сиденье кресла и достал сигарету, хотя мне не хотелось курить. Возможно, такой позой я намеревался продемонстрировать Ёрики и самому себе, что полностью сохраняю душевное равновесие. – Если говорить прямо, ты не вполне откровенен со мной.
Ёрики оттопырил губу и насупился. Кажется, он хотел что-то сказать, но промолчал. Я продолжал:
– Мне многое хотелось бы сказать тебе. Я не улавливаю логики происходящего. Мало того, я испытываю какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Грубо выражаясь, мне все это отвратительно.
– Кажется, я вас понимаю.
– А раз так, то брось околичности и расскажи мне все, что тебе известно. Нас загнали в тупик. Кто-то зачем-то спутал нас по рукам и ногам. Мы не знаем, чего добивается противник, и потому не можем отвечать на удары. Кто и какую выгоду может извлечь из того, что мы в ловушке?
– Эта шайка, несомненно, боится машины-предсказателя.
– Вряд ли… Ведь машина так и не дала нам ничего по-настоящему. Женщину они убили, никаких нитей в наших руках не осталось. Чего же им еще бояться? Нет, это не то.
– Мы же будем продолжать работу. Во-первых, комиссия надеется найти истинного преступника и не позволит нам остановиться на полдороге.
– Комиссию можно обвести, подсунув ей характерные показатели личности убитого.
– Не знаю… – Ёрики покачал головой. – Ведь о том, что мы работаем, известно и полиции. Правда, самым высшим чинам. Они ждут от нас результатов и потому держатся в роли стороннего наблюдателя и даже помогают нам. И если мы не найдем убийцу и подозрение падет на нас, тогда все пропало… Нет, это не годится. Никуда не годится.
– Хорошо. Допустим, ты прав. Но тогда напрашивается вот какое соображение. Эти бандиты – предположим, что они действительно существуют… Так вот, эти бандиты, очевидно, могут выставить своих свидетелей и натравить на нас полицию в любое время, когда только им заблагорассудится. Мы целиком и полностью зависим от них.
– Какая чушь! Да они только и ждут, чтобы вы упали духом. Трус всегда попадается на эту удочку. Услышит, что поблизости бродят волки, забьется в свою нору и, хотя отлично сознает, что неминуемо помрет от голода, нипочем не высунет носа наружу. Ох, простите, сэнсэй, это я от злости, что у нас все так нелепо складывается.
– Ничего, я и сам знаю, что я трус. Но вот я сейчас слушал тебя, и мне пришло в голову… Послушай, пойдем в полицию и все расскажем, ведь нам самим легче станет.
Ёрики исподлобья глядит мне в лицо. То ли он действительно жалеет меня, то ли осуждает, а может быть, просто притворяется. Закусив губу, он невнятно говорит:
– Кое-кто, вероятно, обрадуется. Их ведь уйма таких, кто спит и видит выгнать нас с вами отсюда и превратить лабораторию в подсобный вычислительный центр… И вот еще что, сэнсэй. Вы отказываетесь признать существование торговли зародышами. Вы считаете, что вашу супругу заманили в ловушку, чтобы привлечь внимание к этой сказочке. А вы представьте себе, что такое предприятие действительно существует. Тогда получится, что они не только не собираются прятаться от вас, но сами настойчиво подсовывают вам факты… – Легонько постукивая пальцами по краю пульта, Ёрики вдруг переходит на шепот: – Или, может быть, это предупреждение, сэнсэй. Они хотят вам показать, что у них достанет силы расправиться и с вами… Действительно, мужчина убит, женщина убита…
– И что же ты предлагаешь? – Я замечаю, что давно уже расхаживаю, стуча каблуками, среди блоков машины.
– Выяснить, что собой представляет эта ловушка. Ничего другого не остается. – Я молчу, и Ёрики вкрадчиво добавляет: – Впрочем, можно запросить машину.
– Довольно! – кричу я. Мне страшно, и я зол на себя за этот страх. Кажется, я ждал этого предложения. Ждал и боялся.
– Почему? Разве вы больше не доверяете машине?
– Машина – это логика. Здесь не может быть речи о недоверии.
– Тогда почему?..
– Это не такое дело, с которым стоит обращаться к помощи машины.
– Странно… Значит, вы признаете, что прав я?
– Почему же странно?
– Но вы колеблетесь, сэнсэй. И если вы доверяете машине, значит, вы не доверяете логике?
– Можешь думать как тебе заблагорассудится.
– Нет, так нельзя. Получается, что для вас важна только сама машина, а в том, что она предсказывает, вы не заинтересованы.
– Кто это тебе сказал?
– Ну как же? Если предположить, что вы не решаетесь обратиться к машине не потому, что не верите ей, а потому, что не желаете верить, то чем ваше мнение отличается от мнения противников машины? И тогда вы, сэнсэй, как человек, который страшится знать будущее, не способны руководить нашей работой.
Я вдруг обмяк. Злость сменилась раскаянием. Лицо горело от утомления.
– Да… Возможно, ты прав… Но как вы, молодые, можете хладнокровно утверждать такие жестокие вещи?
– Не говорите так, сэнсэй, пожалуйста, – добродушно произнес Ёрики. Он словно сменил маску. – Вы же знаете, какой у меня язык. Не сердитесь, сэнсэй…
– Я не хочу уходить отсюда. Люди, подобные мне, ни на что не способны, когда их удаляют от дела, которое они создали. И все же, если я увижу, что не справляюсь, я уйду сам, спрячусь куда-нибудь. Что мне еще остается?.. Так, наверное, и будет, если я отдамся на волю событий. В глубине души я уверен в этом, хотя мне противно так думать. Противно, не правда ли, что инженер, создавший машину-предсказатель, сам боится предсказаний. Просто смешно! Меня даже дрожь пробрала, когда ты предложил обратиться к машине…
– Вы просто устали.
– А ты поступаешь нечестно.
– Как это?
– Я уже сказал, что ты не откровенен.
Ёрики недовольно спросил:
– В чем? Укажите конкретно…
– Положим, ты прав, и нам нужно изо всех сил стараться разгадать смысл ловушки. Но неужели для этого так уж необходимо, чтобы я увидел подводных млекопитающих?.. Погоди, я и без тебя знаю, что ты в этом убежден… Недаром ты потратил полдня и готов тащить меня туда в такой поздний час. Понимаю. Прекрасно понимаю… Но почему-то ты никак не желаешь объяснить мне причину этого. Вот ты говоришь, что торговля зародышами – это факт и что в лаборатории внеутробного выращивания мы, возможно, обнаружим какую-нибудь улику. Но я не верю, чтобы столь туманная надежда могла так воспламенить тебя. Да, до заседания комиссии осталось три дня. Так неужели я поверю, что ты станешь тратить это драгоценное время на каких-то там водяных собак и крыс, да еще безо всякой уверенности в успехе? Совершенно очевидно, что ты что-то скрываешь от меня.
– Да нет же, ничего подобного, – говорит Ёрики, смущенно улыбаясь. – Просто я считаю, что для того, чтобы выработать четкую тактику действий, необходимо точно убедиться в существовании торговли зародышами, а потом уже двигаться дальше. Но навязывать вам такой план, сэнсэй, у меня не хватает смелости, ведь я отлично понимаю, каким это все представляется несуразным. Кому охота ломать голову над вещами, которые и вообразить-то себе невозможно? А вот если бы вы хоть раз увидели этих подводных животных своими глазами, то вне всякого сомнения признали бы возможность торговли зародышами. Я, например, видел их и теперь без труда представляю себе эту торговлю.
– Ехать туда ради одного этого нет никакой необходимости. Если на такой гипотезе можно выработать действенную тактику, то почему бы и не попробовать?
– Разве можно серьезно заниматься тем, во что не веришь?
– Будем считать, что я поверил.
– Нет, сэнсэй, вы еще не верите. Поверить в это не так-то просто. – Я невольно улыбнулся, и он добавил: – Вот видите, вы смеетесь, значит, не верите.
– Глупости…
– Если в это поверишь, то смеяться уже не станешь. Это страшно. Представьте себе миллионы подводных людей в год…
– Ох, как тебя заносит!..
– Об этом я и говорю. Пока вы не поверите, мы не двинемся вперед ни на шаг. Любую возможность вы будете воспринимать как плод фантазии. Какая уж тут тактика!
– Понимаю. Пусть будет так… Значит, ежегодно создаются миллионы подводных людей…
– И среди них, сэнсэй, ваш сын…
Я рассмеялся. Хрипло, сухо, но все же рассмеялся. Чем, кроме смеха, мог я ответить… Где-то в душе бессильно барахтался, пытаясь проникнуть в память, разговор с женой, который был у нас несколько дней назад. Тогда я почти не обратил на него внимания. Кажется, это было вечером в день последнего заседания комиссии. Я сидел у изголовья постели и пил виски с содовой, а жена о чем-то настойчиво меня спрашивала. Я был раздражен. Меня злило не только упрямство комиссии, но и ощущение усталости, не дававшее мне сосредоточиться на словах жены. Сама близость жены угнетала меня, словно налагала на меня какую-то ответственность. «Ну что же, купи…» – проговорил я, поглядывая на страницу каталога электрооборудования, и торопливо поднес к губам стакан. «Купить? Что купить?» – «Ну, этот, как его, холодильник, что ли…» – «О чем ты?» Оказывается, я не слышал ни слова. Тонкие волосы, упавшие на лицо жены, резко бросались в глаза, и в этом было что-то зловещее. Я, наконец, понял, что она говорила о нашем будущем ребенке.
Этот разговор начался еще вчера вечером. Жена узнала о своей беременности и спрашивала меня, делать ли ей аборт. Кажется, женщины обожают такие разговоры. На эту же тему мы случайно заговорили давеча с Вадой Кацуко. (Впрочем, теперь я сомневался, что это было случайно.) Как бы то ни было, мое мнение жена знала хорошо. При ее предрасположении к внематочной беременности все должен был решать врач, и никакие разговоры делу помочь не могли. Но жене хотелось поговорить, поспорить. Я отлично понимал ее чувства, однако переливание из пустого в порожнее представлялось мне глупым. Я не могу сказать, что не хочу ребенка, но не могу сказать, что и хочу. Детей не рожают, они рождаются.
…Врач сказал, что на этот раз беременность кажется нормальной, но будет лучше, если мы все-таки решим сделать аборт. В таком вопросе решение ничего не значит, подход с точки зрения морали и нравственности возможен здесь, видимо, лишь как следствие воспаленного воображения. Действительно, как ни трудно провести грань между абортом и детоубийством, но еще труднее определить грань между абортом и противозачаточными мерами. Да, человек есть существо, наделенное будущим, убийство есть зло, потому что отнимает у человека это будущее, однако будущее всегда и всюду есть тень настоящего времени. Ну кто же несет ответственность за будущее тех, у кого нет даже этого настоящего? Это было бы уходом от действительности под предлогом ответственности.
«Значит, ты считаешь, что нужно сделать аборт?» – «Ничего я не считаю. Я сказал только, чтобы ты поступала по своему усмотрению». – «Но я спрашиваю твое мнение». – «У меня нет мнения. Мне все равно…» Ссора, конечно, глупость. Но и уход от ссоры есть такой же жалкий обман. Неужели близкие – это те, кто вот так бессмысленно наносит друг другу раны? Я верил в свою логику, я самоуверенно полагал, будто все всегда выходит в соответствии с моим мнением. Поэтому, когда жена вдруг встала с места, смяв каталог, и вышла, я остался сидеть, выпил еще стакан виски и через минуту забыл обо всем.
Слова Ёрики о том, что мой ребенок, возможно, стал подводным человеком, мгновенно обратили в пыль мою уверенность в себе. Мой ребенок, который не должен был родиться, неподвижно смотрел на меня из темной воды… Вот темные щели в утолщении подбородка, это жабры… Уши как у всех людей, но веки должны измениться… В черной воде колышутся белые руки и ноги… Мой ребенок, который не должен был родиться… Ребенок, которого я зачал, о котором я самодовольно препирался с женой, скрестив ноги на подушке… Ленивый самообман и тупая самоуверенность того вечера обернулись отмщением и нависли над моей головой… У нас с женой больше не будет взаимных укоров. Отныне раны буду получать только я. До конца дней жена будет укорять меня призраком нашего ребенка, насильственно оставленного в живых, и чем отчаяннее я буду защищаться, тем больнее будут удары, а если я попытаюсь спастись бегством, все равно меня всюду будут ждать неподвижно раскрытые глаза, глядящие из воды…
Я неловко оборвал смех.
– Нельзя же так… – проговорил Ёрики, пристально следя за моим лицом. – Если вы не убедитесь сами…
– Понятно. Спасибо тебе, теперь я, кажется, знаю, что нужно делать…
– Что именно?
– Мы поговорим потом, когда вернемся.
Ёрики испытующе посмотрел на меня, повертел в нагрудном кармане карандаш и стал выключать машину.
– Что это? Все время шла запись?
– Вы же не велели выключать, сэнсэй… – улыбнулся Ёрики. Он показал на счетчик работы звукозаписи. – Если что-нибудь случится, это будет вместо нашего завещания.
Зал наполняется едва слышным шепотом тишины. Как всегда, машина почему-то кажется не такой, как обычно. Это очень неприятное ощущение: словно за ее блоками ждет, раскрыв гигантскую пасть, дорога в будущее. И будущее вдруг показалось мне не сухой схемой, как до сих пор, а неистово жестоким зверем, обладающим своей, независимой от настоящего волей.
– Простите, сэнсэй… – возражает Ёрики. Он упрям и настойчив, как обычно. – Я, вероятно, надоел вам, но раз уж вы согласились, может быть, покончим с этим делом сегодня же?
– С каким делом?
– С визитом к подводным млекопитающим.
– Что за глупые шутки? Уже одиннадцать часов.
– Знаю. Но раз уж мы решили ехать, то не все ли равно, который час? Вдобавок нельзя забывать, что до заседания комиссии осталось всего три дня; и если мы собираемся представить господину Томоясу наш проект, у нас для работы остается всего один день, завтрашний.
– Так-то оно так, только вряд ли они обрадуются, если мы явимся так поздно. Да и нет там уже никого, наверное.
– Ничего подобного. Директор лабораторий, господин Ямамото, нарочно ради нас перенес свое дежурство на эту ночь.
– Директор дежурит?
– Там ведь все как в больницах. Поскольку они работают с живыми существами… И вообще там по ночам много работы. Впрочем, вы сами увидите.
– Послушай… – Я поставил колено на сиденье кресла и достал сигарету, хотя мне не хотелось курить. Возможно, такой позой я намеревался продемонстрировать Ёрики и самому себе, что полностью сохраняю душевное равновесие. – Если говорить прямо, ты не вполне откровенен со мной.
Ёрики оттопырил губу и насупился. Кажется, он хотел что-то сказать, но промолчал. Я продолжал:
– Мне многое хотелось бы сказать тебе. Я не улавливаю логики происходящего. Мало того, я испытываю какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Грубо выражаясь, мне все это отвратительно.
– Кажется, я вас понимаю.
– А раз так, то брось околичности и расскажи мне все, что тебе известно. Нас загнали в тупик. Кто-то зачем-то спутал нас по рукам и ногам. Мы не знаем, чего добивается противник, и потому не можем отвечать на удары. Кто и какую выгоду может извлечь из того, что мы в ловушке?
– Эта шайка, несомненно, боится машины-предсказателя.
– Вряд ли… Ведь машина так и не дала нам ничего по-настоящему. Женщину они убили, никаких нитей в наших руках не осталось. Чего же им еще бояться? Нет, это не то.
– Мы же будем продолжать работу. Во-первых, комиссия надеется найти истинного преступника и не позволит нам остановиться на полдороге.
– Комиссию можно обвести, подсунув ей характерные показатели личности убитого.
– Не знаю… – Ёрики покачал головой. – Ведь о том, что мы работаем, известно и полиции. Правда, самым высшим чинам. Они ждут от нас результатов и потому держатся в роли стороннего наблюдателя и даже помогают нам. И если мы не найдем убийцу и подозрение падет на нас, тогда все пропало… Нет, это не годится. Никуда не годится.
– Хорошо. Допустим, ты прав. Но тогда напрашивается вот какое соображение. Эти бандиты – предположим, что они действительно существуют… Так вот, эти бандиты, очевидно, могут выставить своих свидетелей и натравить на нас полицию в любое время, когда только им заблагорассудится. Мы целиком и полностью зависим от них.
– Какая чушь! Да они только и ждут, чтобы вы упали духом. Трус всегда попадается на эту удочку. Услышит, что поблизости бродят волки, забьется в свою нору и, хотя отлично сознает, что неминуемо помрет от голода, нипочем не высунет носа наружу. Ох, простите, сэнсэй, это я от злости, что у нас все так нелепо складывается.
– Ничего, я и сам знаю, что я трус. Но вот я сейчас слушал тебя, и мне пришло в голову… Послушай, пойдем в полицию и все расскажем, ведь нам самим легче станет.
Ёрики исподлобья глядит мне в лицо. То ли он действительно жалеет меня, то ли осуждает, а может быть, просто притворяется. Закусив губу, он невнятно говорит:
– Кое-кто, вероятно, обрадуется. Их ведь уйма таких, кто спит и видит выгнать нас с вами отсюда и превратить лабораторию в подсобный вычислительный центр… И вот еще что, сэнсэй. Вы отказываетесь признать существование торговли зародышами. Вы считаете, что вашу супругу заманили в ловушку, чтобы привлечь внимание к этой сказочке. А вы представьте себе, что такое предприятие действительно существует. Тогда получится, что они не только не собираются прятаться от вас, но сами настойчиво подсовывают вам факты… – Легонько постукивая пальцами по краю пульта, Ёрики вдруг переходит на шепот: – Или, может быть, это предупреждение, сэнсэй. Они хотят вам показать, что у них достанет силы расправиться и с вами… Действительно, мужчина убит, женщина убита…
– И что же ты предлагаешь? – Я замечаю, что давно уже расхаживаю, стуча каблуками, среди блоков машины.
– Выяснить, что собой представляет эта ловушка. Ничего другого не остается. – Я молчу, и Ёрики вкрадчиво добавляет: – Впрочем, можно запросить машину.
– Довольно! – кричу я. Мне страшно, и я зол на себя за этот страх. Кажется, я ждал этого предложения. Ждал и боялся.
– Почему? Разве вы больше не доверяете машине?
– Машина – это логика. Здесь не может быть речи о недоверии.
– Тогда почему?..
– Это не такое дело, с которым стоит обращаться к помощи машины.
– Странно… Значит, вы признаете, что прав я?
– Почему же странно?
– Но вы колеблетесь, сэнсэй. И если вы доверяете машине, значит, вы не доверяете логике?
– Можешь думать как тебе заблагорассудится.
– Нет, так нельзя. Получается, что для вас важна только сама машина, а в том, что она предсказывает, вы не заинтересованы.
– Кто это тебе сказал?
– Ну как же? Если предположить, что вы не решаетесь обратиться к машине не потому, что не верите ей, а потому, что не желаете верить, то чем ваше мнение отличается от мнения противников машины? И тогда вы, сэнсэй, как человек, который страшится знать будущее, не способны руководить нашей работой.
Я вдруг обмяк. Злость сменилась раскаянием. Лицо горело от утомления.
– Да… Возможно, ты прав… Но как вы, молодые, можете хладнокровно утверждать такие жестокие вещи?
– Не говорите так, сэнсэй, пожалуйста, – добродушно произнес Ёрики. Он словно сменил маску. – Вы же знаете, какой у меня язык. Не сердитесь, сэнсэй…
– Я не хочу уходить отсюда. Люди, подобные мне, ни на что не способны, когда их удаляют от дела, которое они создали. И все же, если я увижу, что не справляюсь, я уйду сам, спрячусь куда-нибудь. Что мне еще остается?.. Так, наверное, и будет, если я отдамся на волю событий. В глубине души я уверен в этом, хотя мне противно так думать. Противно, не правда ли, что инженер, создавший машину-предсказатель, сам боится предсказаний. Просто смешно! Меня даже дрожь пробрала, когда ты предложил обратиться к машине…
– Вы просто устали.
– А ты поступаешь нечестно.
– Как это?
– Я уже сказал, что ты не откровенен.
Ёрики недовольно спросил:
– В чем? Укажите конкретно…
– Положим, ты прав, и нам нужно изо всех сил стараться разгадать смысл ловушки. Но неужели для этого так уж необходимо, чтобы я увидел подводных млекопитающих?.. Погоди, я и без тебя знаю, что ты в этом убежден… Недаром ты потратил полдня и готов тащить меня туда в такой поздний час. Понимаю. Прекрасно понимаю… Но почему-то ты никак не желаешь объяснить мне причину этого. Вот ты говоришь, что торговля зародышами – это факт и что в лаборатории внеутробного выращивания мы, возможно, обнаружим какую-нибудь улику. Но я не верю, чтобы столь туманная надежда могла так воспламенить тебя. Да, до заседания комиссии осталось три дня. Так неужели я поверю, что ты станешь тратить это драгоценное время на каких-то там водяных собак и крыс, да еще безо всякой уверенности в успехе? Совершенно очевидно, что ты что-то скрываешь от меня.
– Да нет же, ничего подобного, – говорит Ёрики, смущенно улыбаясь. – Просто я считаю, что для того, чтобы выработать четкую тактику действий, необходимо точно убедиться в существовании торговли зародышами, а потом уже двигаться дальше. Но навязывать вам такой план, сэнсэй, у меня не хватает смелости, ведь я отлично понимаю, каким это все представляется несуразным. Кому охота ломать голову над вещами, которые и вообразить-то себе невозможно? А вот если бы вы хоть раз увидели этих подводных животных своими глазами, то вне всякого сомнения признали бы возможность торговли зародышами. Я, например, видел их и теперь без труда представляю себе эту торговлю.
– Ехать туда ради одного этого нет никакой необходимости. Если на такой гипотезе можно выработать действенную тактику, то почему бы и не попробовать?
– Разве можно серьезно заниматься тем, во что не веришь?
– Будем считать, что я поверил.
– Нет, сэнсэй, вы еще не верите. Поверить в это не так-то просто. – Я невольно улыбнулся, и он добавил: – Вот видите, вы смеетесь, значит, не верите.
– Глупости…
– Если в это поверишь, то смеяться уже не станешь. Это страшно. Представьте себе миллионы подводных людей в год…
– Ох, как тебя заносит!..
– Об этом я и говорю. Пока вы не поверите, мы не двинемся вперед ни на шаг. Любую возможность вы будете воспринимать как плод фантазии. Какая уж тут тактика!
– Понимаю. Пусть будет так… Значит, ежегодно создаются миллионы подводных людей…
– И среди них, сэнсэй, ваш сын…
Я рассмеялся. Хрипло, сухо, но все же рассмеялся. Чем, кроме смеха, мог я ответить… Где-то в душе бессильно барахтался, пытаясь проникнуть в память, разговор с женой, который был у нас несколько дней назад. Тогда я почти не обратил на него внимания. Кажется, это было вечером в день последнего заседания комиссии. Я сидел у изголовья постели и пил виски с содовой, а жена о чем-то настойчиво меня спрашивала. Я был раздражен. Меня злило не только упрямство комиссии, но и ощущение усталости, не дававшее мне сосредоточиться на словах жены. Сама близость жены угнетала меня, словно налагала на меня какую-то ответственность. «Ну что же, купи…» – проговорил я, поглядывая на страницу каталога электрооборудования, и торопливо поднес к губам стакан. «Купить? Что купить?» – «Ну, этот, как его, холодильник, что ли…» – «О чем ты?» Оказывается, я не слышал ни слова. Тонкие волосы, упавшие на лицо жены, резко бросались в глаза, и в этом было что-то зловещее. Я, наконец, понял, что она говорила о нашем будущем ребенке.
Этот разговор начался еще вчера вечером. Жена узнала о своей беременности и спрашивала меня, делать ли ей аборт. Кажется, женщины обожают такие разговоры. На эту же тему мы случайно заговорили давеча с Вадой Кацуко. (Впрочем, теперь я сомневался, что это было случайно.) Как бы то ни было, мое мнение жена знала хорошо. При ее предрасположении к внематочной беременности все должен был решать врач, и никакие разговоры делу помочь не могли. Но жене хотелось поговорить, поспорить. Я отлично понимал ее чувства, однако переливание из пустого в порожнее представлялось мне глупым. Я не могу сказать, что не хочу ребенка, но не могу сказать, что и хочу. Детей не рожают, они рождаются.
…Врач сказал, что на этот раз беременность кажется нормальной, но будет лучше, если мы все-таки решим сделать аборт. В таком вопросе решение ничего не значит, подход с точки зрения морали и нравственности возможен здесь, видимо, лишь как следствие воспаленного воображения. Действительно, как ни трудно провести грань между абортом и детоубийством, но еще труднее определить грань между абортом и противозачаточными мерами. Да, человек есть существо, наделенное будущим, убийство есть зло, потому что отнимает у человека это будущее, однако будущее всегда и всюду есть тень настоящего времени. Ну кто же несет ответственность за будущее тех, у кого нет даже этого настоящего? Это было бы уходом от действительности под предлогом ответственности.
«Значит, ты считаешь, что нужно сделать аборт?» – «Ничего я не считаю. Я сказал только, чтобы ты поступала по своему усмотрению». – «Но я спрашиваю твое мнение». – «У меня нет мнения. Мне все равно…» Ссора, конечно, глупость. Но и уход от ссоры есть такой же жалкий обман. Неужели близкие – это те, кто вот так бессмысленно наносит друг другу раны? Я верил в свою логику, я самоуверенно полагал, будто все всегда выходит в соответствии с моим мнением. Поэтому, когда жена вдруг встала с места, смяв каталог, и вышла, я остался сидеть, выпил еще стакан виски и через минуту забыл обо всем.
Слова Ёрики о том, что мой ребенок, возможно, стал подводным человеком, мгновенно обратили в пыль мою уверенность в себе. Мой ребенок, который не должен был родиться, неподвижно смотрел на меня из темной воды… Вот темные щели в утолщении подбородка, это жабры… Уши как у всех людей, но веки должны измениться… В черной воде колышутся белые руки и ноги… Мой ребенок, который не должен был родиться… Ребенок, которого я зачал, о котором я самодовольно препирался с женой, скрестив ноги на подушке… Ленивый самообман и тупая самоуверенность того вечера обернулись отмщением и нависли над моей головой… У нас с женой больше не будет взаимных укоров. Отныне раны буду получать только я. До конца дней жена будет укорять меня призраком нашего ребенка, насильственно оставленного в живых, и чем отчаяннее я буду защищаться, тем больнее будут удары, а если я попытаюсь спастись бегством, все равно меня всюду будут ждать неподвижно раскрытые глаза, глядящие из воды…
Я неловко оборвал смех.
– Нельзя же так… – проговорил Ёрики, пристально следя за моим лицом. – Если вы не убедитесь сами…
– Понятно. Спасибо тебе, теперь я, кажется, знаю, что нужно делать…
– Что именно?
– Мы поговорим потом, когда вернемся.
Ёрики испытующе посмотрел на меня, повертел в нагрудном кармане карандаш и стал выключать машину.
– Что это? Все время шла запись?
– Вы же не велели выключать, сэнсэй… – улыбнулся Ёрики. Он показал на счетчик работы звукозаписи. – Если что-нибудь случится, это будет вместо нашего завещания.
Зал наполняется едва слышным шепотом тишины. Как всегда, машина почему-то кажется не такой, как обычно. Это очень неприятное ощущение: словно за ее блоками ждет, раскрыв гигантскую пасть, дорога в будущее. И будущее вдруг показалось мне не сухой схемой, как до сих пор, а неистово жестоким зверем, обладающим своей, независимой от настоящего волей.
Часть вторая. Программная карта номер два
Программирование есть не что иное, как превращение качественной реальности в реальность количественную.
23
Ночь тихая и жаркая. Между пальцами выступает пот, как будто на руках перчатки. Звезд не видно, в прореху между тучами выглядывает багровая луна. Мы зашли в сторожку вахтера, и Ёрики куда-то позвонил. Вахтер немедленно, словно только нас и дожидался, открыл для меня банку фруктового сока. Его угодливость отвратительна.
– Созвонился? – наугад спросил я.
– Да, все в порядке, – ответил, улыбнувшись, Ёрики. – Пойдемте.
Больше мы не проронили ни слова. Соглядатая у ворот нет. Мы выходим на трамвайную линию, и вскоре нам удается поймать такси. Я усаживаюсь и торопливо лезу в карман за платком, но не успеваю: капля пота падает у меня с кончика носа. Ёрики говорит шоферу:
– Из Цукудзи поедем через Харуми до моста на строительном участке номер двенадцать. Знаете? Это мост Ёрои… Так вот, сразу за мостом…
Немолодой шофер с полотенцем от пота на голове под форменной фуражкой на секунду обернулся и подозрительно поглядел на нас, затем молча включил мотор. По сторонам привычно потянулись ряды истомленных, обессиленных духотой деревянных домов. В каменных кварталах жара усилилась. Через час мы миновали Харуми, и впереди открылся опустошенный пейзаж, весь состоящий, казалось, из канав и дорог. Сначала мы говорили о чем попало – о резких изменениях погоды за последние несколько лет, о небывало высоких приливах, об опускании грунта, о частых землетрясениях – затем замолчали. Кажется, я даже задремал ненадолго.
Наконец впереди, в липком солоноватом ветре засиял зелеными огнями мост Ёрои. Эти яркие огни в центре мрачной пустыни производят очень неприятное впечатление. Когда мы ехали через мост, послышался низкий короткий рев гудка. Час пополуночи.
За мостом у обочины шоссе стоял старомодным автомобиль. Возле него сидел на корточках человек с карманным фонариком и делал вид, будто копается в моторе. Ёрики велел шоферу остановиться, расплатился, и мы вышли. «Это оттуда», – произнес Ёрики, подошел к машине у обочины и что-то сказал. Человек с фонариком сейчас же встал и поклонился.
Мы пересели в его машину и проехали еще минут двадцать. Дороги были широкие, обычные, но ехали мы как-то необычно. Очень скоро я потерял ориентировку. Мы миновали три больших моста, так что, вероятно, не были уже на территории строительного участка номер двенадцать. Но я решил не задавать вопросов. Раз уж пускаются на такие хитрости, то спрашивать бесполезно, все равно не ответят. А если скрывать не собираются, то лучше подождать и потом попросить показать на карте.
Наконец машина остановилась. Пустынная улица между огромными складами. Впереди, где дорога обрывается у моря, одноэтажная деревянная постройка, окруженная обычным бетонным забором. У входа незаметная деревянная табличка с надписью: «Лаборатория Ямамото». Во дворе под открытым небом валяются железные бочки. Я поспешно поднял глаза. Но, к сожалению, луна спряталась за тучами. Впрочем, она все равно не помогла бы мне определить, куда мы попали. Море здесь было со всех сторон, кроме северной.
Господин Ямамото сам вышел к нам навстречу. Огромный человек с синеватым, как бы испачканным, лицом. «Мой брат всегда пользуется вашей помощью», – произнес он четким, пружинящим голосом, протягивая мне свою карточку. Карточка казалась крошечной в его мясистых пальцах с глубоко врезанными ногтями. Я сейчас же вспомнил, что его брат ведает счетной лабораторией госпиталя Центральной страховой компании, и эти слова показались мне зловещими. Вероятно, точно так же все кажется исполненным загадочного смысла человеку, страдающему амнезией. Стараясь не поддаваться, я торопливо сказал первое, что пришло в голову:
– Вы действительно на него похожи.
– Что вы, мы ведь братья только по свойству.
Господин Ямамото весело смеется и приглашает меня следовать за ним. Он тоже в белом халате и сандалиях, только белый халат слегка замаслен. Огромные опущенные руки кажутся очень тяжелыми. Обычно, как это ни странно, именно такие вот пальцы бывают необычайно ловкими и подвижными. Они имеют дело не с невидимыми абстракциями, как наши, а с тонкой организацией живых существ.
Внутри постройка выглядит ветхой и страшно запущенной, словно здание начальной школы, доживающее последние дни. Но в нише в глубине коридора оказался лифт. Мы вошли в него, господин Ямамото нажал кнопку, и лифт неожиданно пошел вниз. Собственно, больше двигаться ему было некуда, ведь здание было одноэтажное, но я по привычке ожидал противоположного ускорения и так удивился, что вскрикнул. Господин Ямамото громко расхохотался. Это был наивный, беззаботный смех, который заставляет забыть начисто и про поздний час и про странную ситуацию. Положительно, представление о заговорах и интригах никак не вяжется с личностью господина Ямамото. Злое намерение разоблачать и обвинять тает в моей душе и превращается в какую-то смутную надежду.
Лифт движется медленно, но мне представляется, что мы спустились этажа на три. Длинный коридор, в нем множество дверей. Если не считать знобящей сырости, это довольно обычная обстановка для исследовательского института. Пройдя по коридору, мы сворачиваем направо, и меня вводят в просторное помещение.
Это было поразительное зрелище. Словно кубический аквариум. Словно сооружение из глыб грязноватого льда. Лабиринт больших и малых бассейнов, путаница труб, кранов и измерительных приборов. Железные мостики для людей протянуты в три ряда, совсем как в машинном отделении океанского корабля. Запотевшие стены, покрытые зеленой масляной краской, таинственные клейкие всплески, вонь обнажившейся при отливе отмели… Такие сны я часто вижу перед гриппом.
По мостику, у нас над головами расхаживал, стуча сандалиями, человек в белом халате. Он снимал и записывал показания приборов. Он не обратил на нас внимания, но господин Ямамото окликнул его: «Харада-кун!» – и он оглянулся с удивительно приветливой улыбкой.
– Харада-кун, открой нам потом третью камеру.
– Слушаюсь, там уже все приготовлено.
Господин Ямамото кивнул.
– Пойдемте пока в мой кабинет, – сказал он мне и зашагал по центральному мостику.
– Смотрите, смотрите!.. – шепчет Ёрики, хватая меня за локоть.
Но я и без него не свожу глаз с бассейнов, мимо которых мы идем.
В первом бассейне две громадные подводные крысы – самец и самка. Они ничем не отличаются от обыкновенных полевых крыс, только у основания шеи, где шерсть редкая, открываются и закрываются бледно-розовые щели, да еще бросается в глаза форма груди, похожей на маленькую бочку. Двигались в воде они с поразительной ловкостью, причем плавали не только по-собачьи, загребая лапками, как это делают наземные животные, но и как креветки, резко сгибая и распрямляя туловище. Впрочем, инстинктов, свойственных грызунам, они, видимо, не утратили: одна из них поднялась на поверхность, вцепилась в плававший кусок дерева и, грызя его, медленно, животом кверху, вернулась в глубину. Другая хотела было броситься на меня, но за мгновение до удара о стекло бассейна ловко повернулась и уставилась на меня большими круглыми глазами, полуоткрыв рот и высунув красный язык.
В следующих двух бассейнах тоже были крысы. А в четвертом находились зайцы. Не в пример крысам они безжизненными мешками, покрытыми слипшейся шерстью, неподвижно висели в воде у самого дна. Господин Ямамото щелкнул ногтем по стеклу и сказал: «С травоядными пока получается плохо. Слишком специфичен способ ассимиляции энергии… Первое поколение еще как-то удается вырастить, а вот начиная со второго все идет прахом».
Мы поднялись по железному трапу и оказались перед подвешенной к потолку камерой, похожей на ящик. На пороге камеры я непроизвольно обернулся. Как раз в этот момент у дальней стены в бассейне величиной с грузовой вагон, взбаламутив воду, всплыл с хриплым стоном огромный черный лоснящийся зверь. Это была корова.
– Внушительное зрелище, не правда ли? – с улыбкой сказал господин Ямамото, закрывая дверь. – С травоядными тоже так или иначе получается, если не жалеть искусственных кормов. Коровы дают мясо и молоко, поэтому производство искусственных кормов в больших масштабах оказывается выгодным. Только вот доильные машины отказывают, не работают под водой. Пока мы применяем небольшие вакуумные насосы, но это, разумеется, не выход… – Он повернулся к холодильнику в стене, достал фарфоровый кувшин и налил в стакан молоко. – Попробуйте, пожалуйста. Парное молоко, только что доили. Почти не отличается от молока на суше. Правда, анализы показывают повышенное содержание соли, но молоко здесь скорее всего ни при чем, просто при дойке в него неизбежно попадает морская вода. А самое главное то, что оно свежее.
Чтобы не обидеть его, я одним глотком осушил стакан. Молоко было вкуснее домашнего. Видимо, из-за хороших кормов. Затем меня усадили на стул. Думается, это отличный прием для того, чтобы разбить лед, – сразу угостить молоком и только затем предложить садиться. Если все это игра, то мой партнер является изрядным актером.
– Сейчас поздно, и вы, наверное, устали… Мы-то здесь привыкли к ночной работе, – сказал профессор Ямамото.
Он стоит, сплетя на груди толстые пальцы, спиной к стенду с микроскопом и различными химическими приборами. На пальцах торчат редкие жесткие волоски, как на щетках для домашних кошек и собак. Позади меня высокий книжный шкаф и ширма, за которой виден край койки.
– Ничего, мы тоже частенько засиживаемся допоздна.
– Да, конечно, вы так загружены… Но у нас сам характер работы такой, для нас нет ни дня, ни ночи. Судьба, ничего не поделаешь! Хищники, например, ведут преимущественно ночной образ жизни. Можно было бы прибегнуть к искусственному освещению, но вот собак мы должны дрессировать под открытым небом, а днем этого делать нельзя. Мы ведь прячемся от посторонних глаз…
– Прячетесь?
– Разумеется, прячемся, – подтвердил он с теплой усмешкой. – Но вам-то мы покажем потом, если останется время… Как вы насчет молока? Может быть, еще стакан? Ёрики-кун, ты будешь?
Я с изумлением взглянул на Ёрики. С едва знакомыми людьми так не разговаривают, даже при дружелюбии и общительности господина Ямамото. Однако Ёрики не собирался скрывать, что он здесь свой человек. Он просто присоединился к словам профессора.
– Выпейте, сэнсэй. Вода в молоке из Токийского залива, но она стерильно чистая. Ее здесь отфильтровывают и затем восстанавливают искусственно…
– Давайте я покажу вам макет. – Господин Ямамото встал и вытащил из тумбочки возле книжного шкафа кожаный чехол. Поднялась пыль. – Здесь у меня далеко до стерильной чистоты… Ну вот, взгляните, пожалуйста. Это один из участков лаборатории в вертикальном разрезе. Над ним море… До поверхности около двухсот метров, не так ли? Вода поступает через эти трубы. Фильтры действуют под давлением, используется естественное давление воды. Пропускная способность – около восьми тысяч килолитров в минуту. Кроме того, есть еще два резервных фильтра, на две тысячи килолитров каждый. Но в тщательно отфильтрованной воде, видимо, нарушается некое природное равновесие, она мешает нормальному развитию организмов. В частности, падает способность к ассимиляции, возникают заболевания аллергического свойства. Поэтому здесь, внизу, в отфильтрованную воду добавляются различные органические и неорганические вещества, чтобы приблизить ее состав к природной морской воде. Так мы по желанию воспроизводим воды Красного моря, антарктических морей, впадин Японского моря. У нас ведутся, например, исследования, какие моря наиболее подходят для свиноводства.
– Созвонился? – наугад спросил я.
– Да, все в порядке, – ответил, улыбнувшись, Ёрики. – Пойдемте.
Больше мы не проронили ни слова. Соглядатая у ворот нет. Мы выходим на трамвайную линию, и вскоре нам удается поймать такси. Я усаживаюсь и торопливо лезу в карман за платком, но не успеваю: капля пота падает у меня с кончика носа. Ёрики говорит шоферу:
– Из Цукудзи поедем через Харуми до моста на строительном участке номер двенадцать. Знаете? Это мост Ёрои… Так вот, сразу за мостом…
Немолодой шофер с полотенцем от пота на голове под форменной фуражкой на секунду обернулся и подозрительно поглядел на нас, затем молча включил мотор. По сторонам привычно потянулись ряды истомленных, обессиленных духотой деревянных домов. В каменных кварталах жара усилилась. Через час мы миновали Харуми, и впереди открылся опустошенный пейзаж, весь состоящий, казалось, из канав и дорог. Сначала мы говорили о чем попало – о резких изменениях погоды за последние несколько лет, о небывало высоких приливах, об опускании грунта, о частых землетрясениях – затем замолчали. Кажется, я даже задремал ненадолго.
Наконец впереди, в липком солоноватом ветре засиял зелеными огнями мост Ёрои. Эти яркие огни в центре мрачной пустыни производят очень неприятное впечатление. Когда мы ехали через мост, послышался низкий короткий рев гудка. Час пополуночи.
За мостом у обочины шоссе стоял старомодным автомобиль. Возле него сидел на корточках человек с карманным фонариком и делал вид, будто копается в моторе. Ёрики велел шоферу остановиться, расплатился, и мы вышли. «Это оттуда», – произнес Ёрики, подошел к машине у обочины и что-то сказал. Человек с фонариком сейчас же встал и поклонился.
Мы пересели в его машину и проехали еще минут двадцать. Дороги были широкие, обычные, но ехали мы как-то необычно. Очень скоро я потерял ориентировку. Мы миновали три больших моста, так что, вероятно, не были уже на территории строительного участка номер двенадцать. Но я решил не задавать вопросов. Раз уж пускаются на такие хитрости, то спрашивать бесполезно, все равно не ответят. А если скрывать не собираются, то лучше подождать и потом попросить показать на карте.
Наконец машина остановилась. Пустынная улица между огромными складами. Впереди, где дорога обрывается у моря, одноэтажная деревянная постройка, окруженная обычным бетонным забором. У входа незаметная деревянная табличка с надписью: «Лаборатория Ямамото». Во дворе под открытым небом валяются железные бочки. Я поспешно поднял глаза. Но, к сожалению, луна спряталась за тучами. Впрочем, она все равно не помогла бы мне определить, куда мы попали. Море здесь было со всех сторон, кроме северной.
Господин Ямамото сам вышел к нам навстречу. Огромный человек с синеватым, как бы испачканным, лицом. «Мой брат всегда пользуется вашей помощью», – произнес он четким, пружинящим голосом, протягивая мне свою карточку. Карточка казалась крошечной в его мясистых пальцах с глубоко врезанными ногтями. Я сейчас же вспомнил, что его брат ведает счетной лабораторией госпиталя Центральной страховой компании, и эти слова показались мне зловещими. Вероятно, точно так же все кажется исполненным загадочного смысла человеку, страдающему амнезией. Стараясь не поддаваться, я торопливо сказал первое, что пришло в голову:
– Вы действительно на него похожи.
– Что вы, мы ведь братья только по свойству.
Господин Ямамото весело смеется и приглашает меня следовать за ним. Он тоже в белом халате и сандалиях, только белый халат слегка замаслен. Огромные опущенные руки кажутся очень тяжелыми. Обычно, как это ни странно, именно такие вот пальцы бывают необычайно ловкими и подвижными. Они имеют дело не с невидимыми абстракциями, как наши, а с тонкой организацией живых существ.
Внутри постройка выглядит ветхой и страшно запущенной, словно здание начальной школы, доживающее последние дни. Но в нише в глубине коридора оказался лифт. Мы вошли в него, господин Ямамото нажал кнопку, и лифт неожиданно пошел вниз. Собственно, больше двигаться ему было некуда, ведь здание было одноэтажное, но я по привычке ожидал противоположного ускорения и так удивился, что вскрикнул. Господин Ямамото громко расхохотался. Это был наивный, беззаботный смех, который заставляет забыть начисто и про поздний час и про странную ситуацию. Положительно, представление о заговорах и интригах никак не вяжется с личностью господина Ямамото. Злое намерение разоблачать и обвинять тает в моей душе и превращается в какую-то смутную надежду.
Лифт движется медленно, но мне представляется, что мы спустились этажа на три. Длинный коридор, в нем множество дверей. Если не считать знобящей сырости, это довольно обычная обстановка для исследовательского института. Пройдя по коридору, мы сворачиваем направо, и меня вводят в просторное помещение.
Это было поразительное зрелище. Словно кубический аквариум. Словно сооружение из глыб грязноватого льда. Лабиринт больших и малых бассейнов, путаница труб, кранов и измерительных приборов. Железные мостики для людей протянуты в три ряда, совсем как в машинном отделении океанского корабля. Запотевшие стены, покрытые зеленой масляной краской, таинственные клейкие всплески, вонь обнажившейся при отливе отмели… Такие сны я часто вижу перед гриппом.
По мостику, у нас над головами расхаживал, стуча сандалиями, человек в белом халате. Он снимал и записывал показания приборов. Он не обратил на нас внимания, но господин Ямамото окликнул его: «Харада-кун!» – и он оглянулся с удивительно приветливой улыбкой.
– Харада-кун, открой нам потом третью камеру.
– Слушаюсь, там уже все приготовлено.
Господин Ямамото кивнул.
– Пойдемте пока в мой кабинет, – сказал он мне и зашагал по центральному мостику.
– Смотрите, смотрите!.. – шепчет Ёрики, хватая меня за локоть.
Но я и без него не свожу глаз с бассейнов, мимо которых мы идем.
В первом бассейне две громадные подводные крысы – самец и самка. Они ничем не отличаются от обыкновенных полевых крыс, только у основания шеи, где шерсть редкая, открываются и закрываются бледно-розовые щели, да еще бросается в глаза форма груди, похожей на маленькую бочку. Двигались в воде они с поразительной ловкостью, причем плавали не только по-собачьи, загребая лапками, как это делают наземные животные, но и как креветки, резко сгибая и распрямляя туловище. Впрочем, инстинктов, свойственных грызунам, они, видимо, не утратили: одна из них поднялась на поверхность, вцепилась в плававший кусок дерева и, грызя его, медленно, животом кверху, вернулась в глубину. Другая хотела было броситься на меня, но за мгновение до удара о стекло бассейна ловко повернулась и уставилась на меня большими круглыми глазами, полуоткрыв рот и высунув красный язык.
В следующих двух бассейнах тоже были крысы. А в четвертом находились зайцы. Не в пример крысам они безжизненными мешками, покрытыми слипшейся шерстью, неподвижно висели в воде у самого дна. Господин Ямамото щелкнул ногтем по стеклу и сказал: «С травоядными пока получается плохо. Слишком специфичен способ ассимиляции энергии… Первое поколение еще как-то удается вырастить, а вот начиная со второго все идет прахом».
Мы поднялись по железному трапу и оказались перед подвешенной к потолку камерой, похожей на ящик. На пороге камеры я непроизвольно обернулся. Как раз в этот момент у дальней стены в бассейне величиной с грузовой вагон, взбаламутив воду, всплыл с хриплым стоном огромный черный лоснящийся зверь. Это была корова.
– Внушительное зрелище, не правда ли? – с улыбкой сказал господин Ямамото, закрывая дверь. – С травоядными тоже так или иначе получается, если не жалеть искусственных кормов. Коровы дают мясо и молоко, поэтому производство искусственных кормов в больших масштабах оказывается выгодным. Только вот доильные машины отказывают, не работают под водой. Пока мы применяем небольшие вакуумные насосы, но это, разумеется, не выход… – Он повернулся к холодильнику в стене, достал фарфоровый кувшин и налил в стакан молоко. – Попробуйте, пожалуйста. Парное молоко, только что доили. Почти не отличается от молока на суше. Правда, анализы показывают повышенное содержание соли, но молоко здесь скорее всего ни при чем, просто при дойке в него неизбежно попадает морская вода. А самое главное то, что оно свежее.
Чтобы не обидеть его, я одним глотком осушил стакан. Молоко было вкуснее домашнего. Видимо, из-за хороших кормов. Затем меня усадили на стул. Думается, это отличный прием для того, чтобы разбить лед, – сразу угостить молоком и только затем предложить садиться. Если все это игра, то мой партнер является изрядным актером.
– Сейчас поздно, и вы, наверное, устали… Мы-то здесь привыкли к ночной работе, – сказал профессор Ямамото.
Он стоит, сплетя на груди толстые пальцы, спиной к стенду с микроскопом и различными химическими приборами. На пальцах торчат редкие жесткие волоски, как на щетках для домашних кошек и собак. Позади меня высокий книжный шкаф и ширма, за которой виден край койки.
– Ничего, мы тоже частенько засиживаемся допоздна.
– Да, конечно, вы так загружены… Но у нас сам характер работы такой, для нас нет ни дня, ни ночи. Судьба, ничего не поделаешь! Хищники, например, ведут преимущественно ночной образ жизни. Можно было бы прибегнуть к искусственному освещению, но вот собак мы должны дрессировать под открытым небом, а днем этого делать нельзя. Мы ведь прячемся от посторонних глаз…
– Прячетесь?
– Разумеется, прячемся, – подтвердил он с теплой усмешкой. – Но вам-то мы покажем потом, если останется время… Как вы насчет молока? Может быть, еще стакан? Ёрики-кун, ты будешь?
Я с изумлением взглянул на Ёрики. С едва знакомыми людьми так не разговаривают, даже при дружелюбии и общительности господина Ямамото. Однако Ёрики не собирался скрывать, что он здесь свой человек. Он просто присоединился к словам профессора.
– Выпейте, сэнсэй. Вода в молоке из Токийского залива, но она стерильно чистая. Ее здесь отфильтровывают и затем восстанавливают искусственно…
– Давайте я покажу вам макет. – Господин Ямамото встал и вытащил из тумбочки возле книжного шкафа кожаный чехол. Поднялась пыль. – Здесь у меня далеко до стерильной чистоты… Ну вот, взгляните, пожалуйста. Это один из участков лаборатории в вертикальном разрезе. Над ним море… До поверхности около двухсот метров, не так ли? Вода поступает через эти трубы. Фильтры действуют под давлением, используется естественное давление воды. Пропускная способность – около восьми тысяч килолитров в минуту. Кроме того, есть еще два резервных фильтра, на две тысячи килолитров каждый. Но в тщательно отфильтрованной воде, видимо, нарушается некое природное равновесие, она мешает нормальному развитию организмов. В частности, падает способность к ассимиляции, возникают заболевания аллергического свойства. Поэтому здесь, внизу, в отфильтрованную воду добавляются различные органические и неорганические вещества, чтобы приблизить ее состав к природной морской воде. Так мы по желанию воспроизводим воды Красного моря, антарктических морей, впадин Японского моря. У нас ведутся, например, исследования, какие моря наиболее подходят для свиноводства.