– Гм, – сказал Доббинс, а сам подумал: «Она явно обозналась в театре, что вполне возможно, как последствие долгих дум о своем горе. Вероятно, какой-то авантюрист обвенчался с ней под видом графа Иваници. Потом она увидела фотографию и этого было достаточно, чтобы у нее зародилась навязчивая идея». Вслух он спросил: – Скажите, вы так уж вполне уверены, что король тот… гм… тот самый джентльмен, который…
Она уничтожила Доббинса одним взглядом:
– Вы не женаты? Нет? Если бы вы были женаты, вы бы знали, что женщина никогда не примет другого за своего мужа!
– Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, – сказал покрасневший дипломат.
Из дальнейших слов гостьи выяснилось, что она тотчас пожалела о посланной Тонжерову записке. Она еще не зарегистрировалась в полиции, как должны регистрироваться все приезжие в течение сорока восьми часов после прибытия, и скромный пансион, в котором она остановилась, едва ли находился под наблюдением. Но теперь две спорящие политические партии знали, что она обладает тайной, которую одна из этих партий хочет скрыть, а другая, вероятно, пожелает разоблачить. Возможно, как она уверяла, что она обратилась к Тонжерову не только из мести. Возможно, что зловещая улыбка барона действительно побудила ее искать у республиканца защиты, и возможно, что Тонжеров намерен был защитить ее. Истина в том, что молодцы Раслова выследили ее на пути из театра в пансион, напали на нее на Рыцарской улице и их планы были разрушены вмешательством Билли, прежде чем подоспели люди, посланные вождем республиканцев.
Но теперь она не знала, какой партии ей бояться больше. В конце концов она любила своего мужа и не желала причинять ему серьезные неприятности. Единственное, чего она добивалась, так это вернуть его себе. Если она доверится Тонжерову, она тем самым выдаст короля его врагам, а открытый скандал был, по зрелом размышлении, вовсе не желателен ей. С другой стороны, если ее схватят люди Раслова, она, несомненно, лишится свободы и даже может лишиться жизни. Она не может больше оставаться в своих комнатах. Хозяйка уже приставала к ней с расспросами и час назад сказала ей, что она должна не позже вечера прописаться в полиции.
– Я знаю, – сказала она, – как превозносят благородство вашей великой страны. Я знаю, что она защищает слабых. Я знаю, что никто не может обидеть меня, пока в ожидании выяснения моих дел я нахожусь в американской миссии. И вот, – она широко развела руками, – я здесь.
Она откинулась в кресле с видимым облегчением, как будто все затруднения были уже преодолены. Доббинс и Билли снова обменялись взглядом. Первый из них тоже начинал уже верить незнакомке. Что же касается Билли, то он был свидетелем и участником происшедшего на Рыцарской улице и понимал, что даже колибрийцы не пользуются такими методами из-за пустяков.
– Однако, сударыня, – спросил Доббинс, – разве вы… гм… ваша переносица чисто лофоденского типа… разве вы американская гражданка?
Выражением своего миловидного лица она ясно дала понять, что это глупый вопрос.
– Конечно, нет!
– Но тогда – вы сами должны понять – я ничего не могу сделать.
Дама выпрямилась.
– Вам ничего и не надо делать, сэр. Вы только позвольте мне остаться.
– Верно, – вставил Копперсвейт, – только позвольте ей остаться!
– Билли, – остановил его Доббинс, – оставь это. – Сударыня, – вновь обратился он к посетительнице, терпеливо и огорченно пытаясь растолковать ей положение, – иностранный представитель не может вмешиваться во внутреннюю политику чужой страны. Только в… гм… в исключительных случаях он может оказывать убежище в миссии гражданам своей страны.
– Мне кажется, что этот случай можно назвать исключительным, – усмехнулся Билли.
– Не… гм… не по понятиям международного права. Сударыня, – сказал Доббинс, – я предложил бы вам обратиться в норвежскую миссию.
– Конечно, я обратилась бы туда, – ответила дама, удивляясь его недогадливости, – если бы только такая миссия существовала. Но это государство совсем недавно восстановлено и оно так мало. Норвегия еще не имеет в Колибрии представителя.
Доббинс встал:
– Тогда вы извините нас на несколько минут? Мистер Копперсвейт, попрошу вас! – Он повел Билли в переднюю. – Она в самом деле сумасшедшая!
– А как же удостоверение?
– Мы не можем его прочесть и не знаем, подлинное ли оно.
Тогда Билли рассказал о том, кто были люди, преследовавшие женщину на Рыцарской улице, и что он видел потом из своего окна.
– Если это не свидетельствует о том, что она в здравом уме, – заявил он, – то я не знаю, что и сказать.
– Но все это не наше дело.
– Она женщина.
– Она начинена динамитом.
– Она одинока. Она в опасности.
– Я тоже. Мое служебное положение…
– Об этом вы не думайте. Вы ведь никогда не дорожили этим назначением. Необходимо оказать покровительство этой женщине до тех пор, пока ей не будет гарантирована безопасность или пока она не покинет остров.
По своему обыкновению Доббинс спрашивал совета уже после того, как он втайне принял решение.
– Что же в конце концов мне делать?
– Позвольте ей остаться, – любезно предложил Билли.
– Не могу. Мне очень жаль: у нее прекрасный нос – чистый класс А и не ниже разряда второго, но… я бессилен. Я не могу.
– Официально – да, – настаивал Копперсвейт, который за свою короткую службу успел усвоить кое-какие дипломатические приемы, – но неофициально?
– Не говори глупостей. Ее нашли бы, и на следующий день я был бы отозван. Неужели ты думаешь, что человек с таким папуасским носом, как у барона Раслова, перед чем-нибудь остановится? Ей придется еще хуже, да и мне заодно. Билли, за всю свою жизнь я не встречал человека, который умел бы так впутывать своих друзей в неприятности, как…
– Зачем нам тратить время на взаимные укоры? Вы говорите, что не можете дать этой женщине убежище, несмотря на достоинства ее носа. А я говорю, что вы не должны отсылать ее прочь – в тюрьму или на смерть.
Вся решимость Доббинса, видимо, вернулась к нему.
– Мой долг перед родиной не позволяет мне оставить ее здесь. Это вполне ясно.
Билли понял, что он тверд в своем решении.
– Ладно, – объявил он. – Я сам позабочусь о ней!
Ну что ж, раз мистер Копперсвейт склонен оставаться в Колибрии, почему же неофициально не воспользоваться им? Его предложение вполне совпадало с тем, что сам Доббинс, при условии сокращения опасности до минимума, готов был подсказать ему.
Глава XVII. Маскарад
Глава XVIII. Парк в Дворках
Глава XIX. Дуэль
Она уничтожила Доббинса одним взглядом:
– Вы не женаты? Нет? Если бы вы были женаты, вы бы знали, что женщина никогда не примет другого за своего мужа!
– Пожалуйста, продолжайте ваш рассказ, – сказал покрасневший дипломат.
Из дальнейших слов гостьи выяснилось, что она тотчас пожалела о посланной Тонжерову записке. Она еще не зарегистрировалась в полиции, как должны регистрироваться все приезжие в течение сорока восьми часов после прибытия, и скромный пансион, в котором она остановилась, едва ли находился под наблюдением. Но теперь две спорящие политические партии знали, что она обладает тайной, которую одна из этих партий хочет скрыть, а другая, вероятно, пожелает разоблачить. Возможно, как она уверяла, что она обратилась к Тонжерову не только из мести. Возможно, что зловещая улыбка барона действительно побудила ее искать у республиканца защиты, и возможно, что Тонжеров намерен был защитить ее. Истина в том, что молодцы Раслова выследили ее на пути из театра в пансион, напали на нее на Рыцарской улице и их планы были разрушены вмешательством Билли, прежде чем подоспели люди, посланные вождем республиканцев.
Но теперь она не знала, какой партии ей бояться больше. В конце концов она любила своего мужа и не желала причинять ему серьезные неприятности. Единственное, чего она добивалась, так это вернуть его себе. Если она доверится Тонжерову, она тем самым выдаст короля его врагам, а открытый скандал был, по зрелом размышлении, вовсе не желателен ей. С другой стороны, если ее схватят люди Раслова, она, несомненно, лишится свободы и даже может лишиться жизни. Она не может больше оставаться в своих комнатах. Хозяйка уже приставала к ней с расспросами и час назад сказала ей, что она должна не позже вечера прописаться в полиции.
– Я знаю, – сказала она, – как превозносят благородство вашей великой страны. Я знаю, что она защищает слабых. Я знаю, что никто не может обидеть меня, пока в ожидании выяснения моих дел я нахожусь в американской миссии. И вот, – она широко развела руками, – я здесь.
Она откинулась в кресле с видимым облегчением, как будто все затруднения были уже преодолены. Доббинс и Билли снова обменялись взглядом. Первый из них тоже начинал уже верить незнакомке. Что же касается Билли, то он был свидетелем и участником происшедшего на Рыцарской улице и понимал, что даже колибрийцы не пользуются такими методами из-за пустяков.
– Однако, сударыня, – спросил Доббинс, – разве вы… гм… ваша переносица чисто лофоденского типа… разве вы американская гражданка?
Выражением своего миловидного лица она ясно дала понять, что это глупый вопрос.
– Конечно, нет!
– Но тогда – вы сами должны понять – я ничего не могу сделать.
Дама выпрямилась.
– Вам ничего и не надо делать, сэр. Вы только позвольте мне остаться.
– Верно, – вставил Копперсвейт, – только позвольте ей остаться!
– Билли, – остановил его Доббинс, – оставь это. – Сударыня, – вновь обратился он к посетительнице, терпеливо и огорченно пытаясь растолковать ей положение, – иностранный представитель не может вмешиваться во внутреннюю политику чужой страны. Только в… гм… в исключительных случаях он может оказывать убежище в миссии гражданам своей страны.
– Мне кажется, что этот случай можно назвать исключительным, – усмехнулся Билли.
– Не… гм… не по понятиям международного права. Сударыня, – сказал Доббинс, – я предложил бы вам обратиться в норвежскую миссию.
– Конечно, я обратилась бы туда, – ответила дама, удивляясь его недогадливости, – если бы только такая миссия существовала. Но это государство совсем недавно восстановлено и оно так мало. Норвегия еще не имеет в Колибрии представителя.
Доббинс встал:
– Тогда вы извините нас на несколько минут? Мистер Копперсвейт, попрошу вас! – Он повел Билли в переднюю. – Она в самом деле сумасшедшая!
– А как же удостоверение?
– Мы не можем его прочесть и не знаем, подлинное ли оно.
Тогда Билли рассказал о том, кто были люди, преследовавшие женщину на Рыцарской улице, и что он видел потом из своего окна.
– Если это не свидетельствует о том, что она в здравом уме, – заявил он, – то я не знаю, что и сказать.
– Но все это не наше дело.
– Она женщина.
– Она начинена динамитом.
– Она одинока. Она в опасности.
– Я тоже. Мое служебное положение…
– Об этом вы не думайте. Вы ведь никогда не дорожили этим назначением. Необходимо оказать покровительство этой женщине до тех пор, пока ей не будет гарантирована безопасность или пока она не покинет остров.
По своему обыкновению Доббинс спрашивал совета уже после того, как он втайне принял решение.
– Что же в конце концов мне делать?
– Позвольте ей остаться, – любезно предложил Билли.
– Не могу. Мне очень жаль: у нее прекрасный нос – чистый класс А и не ниже разряда второго, но… я бессилен. Я не могу.
– Официально – да, – настаивал Копперсвейт, который за свою короткую службу успел усвоить кое-какие дипломатические приемы, – но неофициально?
– Не говори глупостей. Ее нашли бы, и на следующий день я был бы отозван. Неужели ты думаешь, что человек с таким папуасским носом, как у барона Раслова, перед чем-нибудь остановится? Ей придется еще хуже, да и мне заодно. Билли, за всю свою жизнь я не встречал человека, который умел бы так впутывать своих друзей в неприятности, как…
– Зачем нам тратить время на взаимные укоры? Вы говорите, что не можете дать этой женщине убежище, несмотря на достоинства ее носа. А я говорю, что вы не должны отсылать ее прочь – в тюрьму или на смерть.
Вся решимость Доббинса, видимо, вернулась к нему.
– Мой долг перед родиной не позволяет мне оставить ее здесь. Это вполне ясно.
Билли понял, что он тверд в своем решении.
– Ладно, – объявил он. – Я сам позабочусь о ней!
Ну что ж, раз мистер Копперсвейт склонен оставаться в Колибрии, почему же неофициально не воспользоваться им? Его предложение вполне совпадало с тем, что сам Доббинс, при условии сокращения опасности до минимума, готов был подсказать ему.
Глава XVII. Маскарад
– Две комнаты и рядом, – потребовал Билли, наклоняясь над конторкой.
У владельца «Сплендид-отеля» была удивительно узкая голова, рот почти перерезал ее пополам.
– А как записать вас? – спросил он.
Он вынул регистрационные бланки общепринятого в европейских отелях типа. Копии этих бланков всегда хранятся в полиции.
Высокий белокурый юноша, сопровождавший Копперсвейта, отодвинулся, когда ему протянули перо. Билли сам заполнил оба бланка.
– Родственники? – заметил содержатель отеля. – Вероятно, кузены?
– Братья, – ответил Билли. – Мы пройдем прямо наверх. Позаботьтесь о багаже.
В миссии Доббинс, конечно, умыл руки (официально!), когда Билли изложил ему свой план. Норвежке этот план вначале тоже не понравился. На долю Билли выпала двойная задача – разработать свою идею и добиться ее выполнения. Ему пришлось указать главному действующему лицу, что оно должно или воспользоваться кое-чем из содержимого его чемоданов, или же оставить всякую надежду на американскую помощь. Паспорта? Полиция? Эти затруднения придется разрешать тогда, когда они возникнут. В конце концов даме пришлось отказаться от своей нерешительности в вопросе о переодевании в мужское платье. Она очень скоро освоилась с костюмом Билли, который шел к ее довольно представительной фигуре, и Билли, чтобы подбодрить ее, сделал ей комплимент по этому поводу:
– Будь я наполовину так хорош в нем, – сказал он, – мой портной не взял бы с меня ни цента. Он воспользовался бы мной как ходячей рекламой. Вы прямо как картинка с обложки журнала.
Норвежка была польщена этими словами и больше не протестовала. Она и в самом деле обратилась в красивого молодого человека и сама поняла это, как только взглянула в зеркало. В конце концов она почти весело последовала за Билли и теперь, стоя у дверей номера, смежного с номером Билли, с покорной улыбкой выслушивала его дальнейшие наставления.
– Вы больны, – предупредил он ее. – Я так сказал внизу. Вы утомлены дорогой и не будете выходить из вашей комнаты. День или два вам придется есть у себя в номере.
Это ей не особенно понравилось. Но Билли настаивал, чтобы она потерпела два-три дня.
– А потом?
– О, потом!…
Так далеко он не загадывал. Поэтому он обрадовался приходу портье, который сообщил ему, что внизу находится лейтенант Загос и спрашивает мистера Копперсвейта.
Билли бросил на свою спутницу последний предостерегающий взгляд и поспешил вниз на террасу, куда уже вернулась та же самая толпа пить послеобеденный кофе или абсент и где оркестр снова играл «Птичку-колибри».
Загос отдал честь и знаком пригласил Билли к отдаленному столику.
– Ну что, вы видели нашего друга Корвича? – спросил Билли.
Бравый лейтенант поклонился. По-видимому, даже обсуждение подробностей дуэли между ее участником и его секундантом требовало строгого соблюдения церемоний.
– Он ждал меня.
– И вы обо всем договорились?
– Как обо всем? Простите…
– Я спрашиваю вас, все ли готово? Лейтенант взглянул на него с изумлением.
– О, нет! Далеко не все. Это были только предварительные переговоры.
Билли решил запастись терпением. Загос не спеша потягивал свой абсент, и Билли постепенно узнал, что хотя дуэли так часты в этой стране, что их можно назвать колибрийским национальным спортом, вековая старина окружила их высокой стеной этикета. Все должно совершаться по порядку и по строгим правилам.
Согласно этим правилам титулованные дуэлянты имели от трех до шести секундантов, число которых зависело от ранга участников поединка. Гвардейским офицерам, вроде капитана Корвича, полагалось двое; штатскому человеку, как Вильяму Ванастрену Копперсвейту, достаточно было одного. Этот секундант, если ему было поручено передать вызов, должен был явиться к вызываемому лицу и условиться с ним о времени и месте. Лишь после этого представитель или представители вызываемого являлись к секунданту или секундантам вызывающего и сообщали остальные подробности, зависевшие всецело от усмотрения вызываемого.
Билли свистнул.
– У нас в Америке для этого не ходят туда и сюда в гости. У нас это делается гораздо проще. Вы посылаете человеку записку о том, что вы разделаетесь с ним при ближайшей встрече. Он подготовлен, и вы готовы; и когда вы оба случайно встречаетесь, вы ухлопываете его или он вас.
– В Колибрии, – несколько надменно произнес Загос, – не относятся так легко к человеческой жизни, как у вас.
– Ого! – усмехнулся Билли. – Ну, хорошо, так вы сговорились о времени и месте?
– Время: завтра, в шесть часов утра, – торжественно сообщил лейтенант.
– Отлично. Я ожидал, что вы скажете «в первый вторник после первого понедельника в ноябре». Кто назначил время?
Но Загос не улыбался.
– Время назначил Корвич. Это – право вызываемой стороны.
– А какое место?
– Парк в Дворках.
– Где же это?
– Это любимый замок короля. Он находится в горах, в двадцати милях вглубь страны.
– Вы выбрали не особенно близкое место!
– Место выбрал Корвич. Это право вызываемой стороны.
– Человек выплескивает вам в лицо дрянное вино, и это дает ему право сказать вам, где и когда он желает убить вас. Очень мягкие правила для «вызываемой стороны»! По-видимому, мне самому следовало потянуть Корвича за его сломанный нос и заставить его вызвать меня.
Загос явно сочувствовал американцу, но был связан этикетом.
– Да, поскольку дуэль была неизбежна, это было бы гораздо лучше, – сказал он.
– Хорошо, – покорно согласился Билли. – А позволили ли вам дуэльные правила упомянуть о том, что я бывший чемпион по фехтованию?
– Да! – Загос наконец улыбнулся.
– Какое впечатление произвела эта приятная новость на его нежную душу?
– При всех своих недостатках капитан Корвич не трус, – сказал лейтенант, лицо которого снова стало серьезным.
Билли сидел лицом к входу и заметил приближение двух людей, с которыми у него было, можно сказать, уличное знакомство, так как он имел с ними дело на Рыцарской улице. Это были долговязый рыжий Петр Хрозия и толстый черный Набуков – оба весьма воинственно настроенные.
– А вот, – сказал Копперсвейт, – кажется, его представители.
Он был прав. Оба офицера подошли к их столику и, глядя только на Загоса, щелкнули каблуками и отдали честь широким взмахом руки, как это модно в большинстве европейских армий. Загос встал и ответил на приветствие. Билли тоже поднялся, но не счел нужным поклониться. Тогда его товарищ представил его эмиссарам в порядке их чина.
Теперь они отдали честь и Копперсвейту, но глаза их при этом враждебно сверкали. Билли тоже отдал честь. Он еще помнил, как это делается, хотя это движение вышло у него на американский лад.
– Благодарю вас, – сказал он в ответ на поток традиционных фраз из уст толстого Набукова.
Билли не нашел уместным добавить, что уже встречал этих джентльменов раньше.
Все сели. По-видимому, на обязанности вызывающего на дуэль лежало заботиться о напитках для секундантов вызываемого. Копперсвейт дал заказ официанту.
– Прекрасная погода, – сказал он.
Он не был уверен, что это соответствует этикету, и сказал это наугад. Хрозия согласился, что погода превосходна.
– Надеюсь, что она будет хороша и завтра, – продолжал Копперсвейт. – Кстати, Загос, завтра вечером будет опера? Мне хотелось бы послушать это сопрано…
Стойка для напитков была всего в двух шагах. Вино быстро появилось на столе, и за вином произошел церемонный обмен поклонами.
– А теперь, – сказал Загос, – я полагаю, мы приступим к делу.
Последовал короткий разговор, очевидно, соответствовавший давно установленному ритуалу. Секунданты устно обменялись полномочиями, и руководитель Копперсвейта деликатно намекнул ему, что остальная беседа должна происходить в отсутствие участника дуэли.
– Отойдите на несколько шагов в сторону, – предложил Билли. – Или вы хотите, чтобы я ушел?
Нет, уйти должны были они. Они попрощались и отошли в сторону. Американец наблюдал за ними с напускным равнодушием. Он видел, что последовало какое-то сообщение, явно неприятное для его секунданта.
Опять повторилось отдание чести. Хрозия и Набу-ков ушли. Загос с вытянутым лицом вернулся к столику.
– По нашему кодексу, – сказал он, – выбор оружия принадлежит…
– Вызываемой стороне! – закончил за него Билли. – Я в этом не сомневался.
Но Загос не понял иронии.
– Капитан Корвич, – объявил он, – выбрал пистолеты!
У владельца «Сплендид-отеля» была удивительно узкая голова, рот почти перерезал ее пополам.
– А как записать вас? – спросил он.
Он вынул регистрационные бланки общепринятого в европейских отелях типа. Копии этих бланков всегда хранятся в полиции.
Высокий белокурый юноша, сопровождавший Копперсвейта, отодвинулся, когда ему протянули перо. Билли сам заполнил оба бланка.
– Родственники? – заметил содержатель отеля. – Вероятно, кузены?
– Братья, – ответил Билли. – Мы пройдем прямо наверх. Позаботьтесь о багаже.
В миссии Доббинс, конечно, умыл руки (официально!), когда Билли изложил ему свой план. Норвежке этот план вначале тоже не понравился. На долю Билли выпала двойная задача – разработать свою идею и добиться ее выполнения. Ему пришлось указать главному действующему лицу, что оно должно или воспользоваться кое-чем из содержимого его чемоданов, или же оставить всякую надежду на американскую помощь. Паспорта? Полиция? Эти затруднения придется разрешать тогда, когда они возникнут. В конце концов даме пришлось отказаться от своей нерешительности в вопросе о переодевании в мужское платье. Она очень скоро освоилась с костюмом Билли, который шел к ее довольно представительной фигуре, и Билли, чтобы подбодрить ее, сделал ей комплимент по этому поводу:
– Будь я наполовину так хорош в нем, – сказал он, – мой портной не взял бы с меня ни цента. Он воспользовался бы мной как ходячей рекламой. Вы прямо как картинка с обложки журнала.
Норвежка была польщена этими словами и больше не протестовала. Она и в самом деле обратилась в красивого молодого человека и сама поняла это, как только взглянула в зеркало. В конце концов она почти весело последовала за Билли и теперь, стоя у дверей номера, смежного с номером Билли, с покорной улыбкой выслушивала его дальнейшие наставления.
– Вы больны, – предупредил он ее. – Я так сказал внизу. Вы утомлены дорогой и не будете выходить из вашей комнаты. День или два вам придется есть у себя в номере.
Это ей не особенно понравилось. Но Билли настаивал, чтобы она потерпела два-три дня.
– А потом?
– О, потом!…
Так далеко он не загадывал. Поэтому он обрадовался приходу портье, который сообщил ему, что внизу находится лейтенант Загос и спрашивает мистера Копперсвейта.
Билли бросил на свою спутницу последний предостерегающий взгляд и поспешил вниз на террасу, куда уже вернулась та же самая толпа пить послеобеденный кофе или абсент и где оркестр снова играл «Птичку-колибри».
Загос отдал честь и знаком пригласил Билли к отдаленному столику.
– Ну что, вы видели нашего друга Корвича? – спросил Билли.
Бравый лейтенант поклонился. По-видимому, даже обсуждение подробностей дуэли между ее участником и его секундантом требовало строгого соблюдения церемоний.
– Он ждал меня.
– И вы обо всем договорились?
– Как обо всем? Простите…
– Я спрашиваю вас, все ли готово? Лейтенант взглянул на него с изумлением.
– О, нет! Далеко не все. Это были только предварительные переговоры.
Билли решил запастись терпением. Загос не спеша потягивал свой абсент, и Билли постепенно узнал, что хотя дуэли так часты в этой стране, что их можно назвать колибрийским национальным спортом, вековая старина окружила их высокой стеной этикета. Все должно совершаться по порядку и по строгим правилам.
Согласно этим правилам титулованные дуэлянты имели от трех до шести секундантов, число которых зависело от ранга участников поединка. Гвардейским офицерам, вроде капитана Корвича, полагалось двое; штатскому человеку, как Вильяму Ванастрену Копперсвейту, достаточно было одного. Этот секундант, если ему было поручено передать вызов, должен был явиться к вызываемому лицу и условиться с ним о времени и месте. Лишь после этого представитель или представители вызываемого являлись к секунданту или секундантам вызывающего и сообщали остальные подробности, зависевшие всецело от усмотрения вызываемого.
Билли свистнул.
– У нас в Америке для этого не ходят туда и сюда в гости. У нас это делается гораздо проще. Вы посылаете человеку записку о том, что вы разделаетесь с ним при ближайшей встрече. Он подготовлен, и вы готовы; и когда вы оба случайно встречаетесь, вы ухлопываете его или он вас.
– В Колибрии, – несколько надменно произнес Загос, – не относятся так легко к человеческой жизни, как у вас.
– Ого! – усмехнулся Билли. – Ну, хорошо, так вы сговорились о времени и месте?
– Время: завтра, в шесть часов утра, – торжественно сообщил лейтенант.
– Отлично. Я ожидал, что вы скажете «в первый вторник после первого понедельника в ноябре». Кто назначил время?
Но Загос не улыбался.
– Время назначил Корвич. Это – право вызываемой стороны.
– А какое место?
– Парк в Дворках.
– Где же это?
– Это любимый замок короля. Он находится в горах, в двадцати милях вглубь страны.
– Вы выбрали не особенно близкое место!
– Место выбрал Корвич. Это право вызываемой стороны.
– Человек выплескивает вам в лицо дрянное вино, и это дает ему право сказать вам, где и когда он желает убить вас. Очень мягкие правила для «вызываемой стороны»! По-видимому, мне самому следовало потянуть Корвича за его сломанный нос и заставить его вызвать меня.
Загос явно сочувствовал американцу, но был связан этикетом.
– Да, поскольку дуэль была неизбежна, это было бы гораздо лучше, – сказал он.
– Хорошо, – покорно согласился Билли. – А позволили ли вам дуэльные правила упомянуть о том, что я бывший чемпион по фехтованию?
– Да! – Загос наконец улыбнулся.
– Какое впечатление произвела эта приятная новость на его нежную душу?
– При всех своих недостатках капитан Корвич не трус, – сказал лейтенант, лицо которого снова стало серьезным.
Билли сидел лицом к входу и заметил приближение двух людей, с которыми у него было, можно сказать, уличное знакомство, так как он имел с ними дело на Рыцарской улице. Это были долговязый рыжий Петр Хрозия и толстый черный Набуков – оба весьма воинственно настроенные.
– А вот, – сказал Копперсвейт, – кажется, его представители.
Он был прав. Оба офицера подошли к их столику и, глядя только на Загоса, щелкнули каблуками и отдали честь широким взмахом руки, как это модно в большинстве европейских армий. Загос встал и ответил на приветствие. Билли тоже поднялся, но не счел нужным поклониться. Тогда его товарищ представил его эмиссарам в порядке их чина.
Теперь они отдали честь и Копперсвейту, но глаза их при этом враждебно сверкали. Билли тоже отдал честь. Он еще помнил, как это делается, хотя это движение вышло у него на американский лад.
– Благодарю вас, – сказал он в ответ на поток традиционных фраз из уст толстого Набукова.
Билли не нашел уместным добавить, что уже встречал этих джентльменов раньше.
Все сели. По-видимому, на обязанности вызывающего на дуэль лежало заботиться о напитках для секундантов вызываемого. Копперсвейт дал заказ официанту.
– Прекрасная погода, – сказал он.
Он не был уверен, что это соответствует этикету, и сказал это наугад. Хрозия согласился, что погода превосходна.
– Надеюсь, что она будет хороша и завтра, – продолжал Копперсвейт. – Кстати, Загос, завтра вечером будет опера? Мне хотелось бы послушать это сопрано…
Стойка для напитков была всего в двух шагах. Вино быстро появилось на столе, и за вином произошел церемонный обмен поклонами.
– А теперь, – сказал Загос, – я полагаю, мы приступим к делу.
Последовал короткий разговор, очевидно, соответствовавший давно установленному ритуалу. Секунданты устно обменялись полномочиями, и руководитель Копперсвейта деликатно намекнул ему, что остальная беседа должна происходить в отсутствие участника дуэли.
– Отойдите на несколько шагов в сторону, – предложил Билли. – Или вы хотите, чтобы я ушел?
Нет, уйти должны были они. Они попрощались и отошли в сторону. Американец наблюдал за ними с напускным равнодушием. Он видел, что последовало какое-то сообщение, явно неприятное для его секунданта.
Опять повторилось отдание чести. Хрозия и Набу-ков ушли. Загос с вытянутым лицом вернулся к столику.
– По нашему кодексу, – сказал он, – выбор оружия принадлежит…
– Вызываемой стороне! – закончил за него Билли. – Я в этом не сомневался.
Но Загос не понял иронии.
– Капитан Корвич, – объявил он, – выбрал пистолеты!
Глава XVIII. Парк в Дворках
– Что-о? – произнес Билли.
В нем, фехтовальщике, приехавшем из страны, где не дерутся на дуэлях, слово «дуэль» вызывало только одно представление: о шпагах! Хотя он никогда не пользовался ими, как он выражался «ради крови», тем не менее он чувствовал себя способным справиться с любым противником и рассчитывал устранить Корвича со своего пути.
– Что-о? – повторил Копперсвейт.
Загос, несмотря на свою молодость, обладавший большим опытом, думал о том, как редко люди, владеющие клинком, так же опытны в обращении с огнестрельным оружием, и о том, что Корвич представлял собой блестящее исключение из этого правила. И лейтенант мрачно повторил:
– Пистолеты. Капитан – прекрасный стрелок. Он стреляет даже лучше, чем фехтует.
– «При всех своих недостатках, – процитировал Билли, – капитан не трус». Все же нельзя не отметить, что он отлично знает права «вызываемой стороны».
Элегантный офицер в ярком, плотно облегавшем его мундире, предназначенном для парадов и смотров. Молодой американец в изящном штатском костюме. Вокруг них нарядные люди, пьющие ликеры, женщины в светлых платьях. Ясное небо, благоуханный ветерок. Такси. Трамваи. Оркестр, играющий «Птичку-колибри». И этот разговор о смерти.
Билли начал насвистывать. Загос пожал плечами.
– Нет, он не трус, мистер Копперсвейт. Я его решительно не понимаю.
Билли понимал его еще менее. Знают ли они, его враги, что он обладает известным документом? Конечно! Раслов требовал эту бумагу. Да оно и понятно: бумага была передана Копперсвейту довольно открыто, а Корвич, как друг короля, несомненно пользуется доверием Раслова.
Вдруг лейтенант просветлел:
– Да, я забыл: ведь вы американец. Несомненно, Корвич имел в виду, что все американцы умеют стрелять.
– Загос, – спросил Копперсвейт, – вы были в Америке?
– Нет. Но я видел столько фильмов, изображающих ваш Дальний Запад, и там столько стреляют из пистолетов…
– Не говорите о нашем Дальнем Западе. Капитан был на нашем Ближнем Востоке. Мы не стреляем диких коз на Бродвее, и в этом отношении я не отличаюсь от большинства. Я также не стреляю кроликов. Когда я проходил военную подготовку, я долго не мог отличить приклад моей винтовки от ствола, а что касается пистолетов, то уверяю вас, лейтенант, что из дуэльного пистолета я могу промахнуться по собору.
– Святой Прокофий Декаполитанский!
Билли чувствовал приблизительно то же самое. Тем не менее он нашел утешение в мысли, что это лишь эпизод в его борьбе за принцессу.
– Однако, – сказал он, – я верю, что сознание своей правоты придает твердость руке.
– Разве? – Загос не был влюблен. – Не съездить ли нам с вами в тир? Несколько часов тренировки – это почти ничего. Но все-таки я мог бы кое-чему научить вас. Эти люди затеяли что-то отчаянное. Они хотят убить вас. У Хрозии и Набукова дурная слава.
– Я немного поупражняюсь потом, настолько, чтобы знать, с какого конца эта штука стреляет, но не теперь. Я не хотел бы, – вполне искренне сказал Билли, – откладывать из-за этого наш обед.
Уже настал вечер, розовый и пурпурный, какими бывают вечера в Колибрии. Копперсвейт дал указания официанту, попросил извинения у лейтенанта и поспешно поднялся наверх в свой номер. Желая избежать возможных расспросов «валькирии», он просунул ей под дверь записку. «Я должен спешно уехать, – писал он, – но или я сам, или мой друг будет у Вас завтра днем. Если это будет друг, то он принесет запечатанный пакет». Через десять минут Билли вернулся к своему столику, готовый сразу же после обеда ехать верхом.
– Мы выезжаем вечером?
– Придется.
– Полагаю, что мы едем верхом?
Загос подтвердил, что горные дороги еще не настолько современны, чтобы на них можно было пользоваться автомобилями.
– Я мог бы раздобыть мотоциклы, – добавил он.
– Благодарю! Я раз в жизни пробовал ездить на мотоцикле. Если вам все равно, поедем верхом. А теперь будем есть.
Загос до известной степени заразился настроением своего друга. Лейтенант помог Билли в выборе местных блюд, и оба принялись за обед, как будто одному из них не грозила смертельная опасность. Они ели с аппетитом молодости. Начали с маленьких холодных сосисок и жареной форели. Потом Билли решил отказаться от посещения тира и заказал ростбиф, после которого были поданы ломти сочной островной дыни. Все это было спрыснуто бокалами кефиста.
– Я с каждой минутой чувствую себя лучше, – сказал Копперсвейт. – Неделя такого питания сделала бы из меня стрелка не хуже Корвича.
Кроме этого замечания, ничего не было сказано о завтрашнем дне.
Уже темнело, когда допив последнюю чашку кофе, они вскочили на заказанных лейтенантом лошадей. Единственная дорога в Дворки вела сквозь средневековые ворота Старого города, но привратник в военной форме открыл их по требованию офицера. Через минуту ворота захлопнулись со скрипом, и оба всадника очутились за пределами города под звездным шатром ночи.
Первые несколько миль путешественники продолжали начатую за столом беседу, которая, как бывает между молодыми людьми, вертелась около разных пустяков. Но по мере того, как дорога начала забирать вверх, – то между мрачных безмолвных виноградников и пастбищ, то сквозь древние леса, избежавшие топора турецкой оккупации, – речь Билли становились все отрывистее, а Загос, смеявшийся теперь реже, начал проявлять некоторую нервозность. В конце концов Копперсвейт ведь не привык к дуэлям, а его весьма опытный компаньон никогда еще не бывал в роли секунданта такого новичка в стрельбе из пистолета. К трем часам утра, когда они взобрались на широкую возвышенную равнину, которую горцы называют «Крыша Колибрии», разговор совсем оборвался.
Дорога теперь представляла собой лишь простую тропинку, извивавшуюся по лугам, кое-где поросшим дубом и дикими масличными деревьями. Часто над головами всадников шелестели ветви, и иногда густые темные кроны закрывали звезды.
В одной из таких тенистых зарослей Загос начал беспокойно озираться. Копперсвейт заметил, что его друг открыл кобуру пистолета.
– Мы сбились с дороги? – спросил американец и, негодуя на себя, заметил, что говорит шепотом.
– Нет, – сказал Загос. – Но мне здесь кое-что не нравится.
– А в чем дело?
– Я и сам не знаю. Впереди как будто слышен шум. Что бы это было?
На свой вопрос он получил ответ в следующую секунду. Вспышка света прорезала мрак, и прогремел ружейный выстрел.
Лошади шарахнулись в сторону.
– Нагнитесь! – закричал Билли. – Прячьтесь за лошадью. Могут выстрелить снова.
Оба всадника прижались головами к конским шеям.
Но второго выстрела не последовало. Вместо этого впереди раздался стук копыт, быстро удалявшийся в том направлении, куда ехали Копперсвейт и Загос.
– Вперед!
Это был голос Билли. Он дал своему коню шпоры. Загос поскакал рядом с ним.
Они бешено мчались вперед. Оставив лес позади, они сдержали лошадей на краю обширной равнины. Здесь дорога была лучше и было светлее. Далеко впереди они увидели очертания одинокого всадника, исчезавшего на горизонте в серой дымке, предвещавшей скорый рассвет.
– Это дорога в Дворки? – спросил Билли. Загос кивнул и сказал:
– Негодяй направляется туда. Не вернуться ли вам? Мы имеем на это право.
– Я не вернулся бы теперь, – заявил Билли, – хотя бы сам король выслал против нас всю свою армию.
Эти слова понравились колибрийцу.
– Пожалуй, вы правы. Я не хотел бы повторить это. Теперь им не увернуться от дуэли. Но я был прав: они не были уверены в том, что вы не умеете стрелять из пистолета, и решили обезопасить себя на этот случай.
Билли счел дальнейшие комментарии излишними, и Загос больше ничего не сказал. Остальную дорогу они проехали молча, внимательно вглядываясь в окрестности, пока наконец не занялся рассвет. Вскоре они увидели перед собой длинную ограду, над ней зеленые верхушки деревьев, а дальше – серые башни старинного византийского замка Дворки.
Ограда парка высотой в шесть футов была вся усажена железными остриями. В домике привратника было темно. Однако когда они постучали, оттуда мгновенно выбежал сторож. Когда Загос назвал имя Корвича, ворота распахнулись, пропустили всадников и снова замкнулись за ними. Сторож задвинул тяжелый засов и вернулся в свое жилище.
– Это место мне знакомо, – сказал Загос. – Я сам два месяца назад дрался здесь.
Он пустил свою вспотевшую лошадь вперед. Они проехали красивой аллеей, выходившей на зеленую лужайку.
Было три четверти шестого, и они прибыли первыми.
В нем, фехтовальщике, приехавшем из страны, где не дерутся на дуэлях, слово «дуэль» вызывало только одно представление: о шпагах! Хотя он никогда не пользовался ими, как он выражался «ради крови», тем не менее он чувствовал себя способным справиться с любым противником и рассчитывал устранить Корвича со своего пути.
– Что-о? – повторил Копперсвейт.
Загос, несмотря на свою молодость, обладавший большим опытом, думал о том, как редко люди, владеющие клинком, так же опытны в обращении с огнестрельным оружием, и о том, что Корвич представлял собой блестящее исключение из этого правила. И лейтенант мрачно повторил:
– Пистолеты. Капитан – прекрасный стрелок. Он стреляет даже лучше, чем фехтует.
– «При всех своих недостатках, – процитировал Билли, – капитан не трус». Все же нельзя не отметить, что он отлично знает права «вызываемой стороны».
Элегантный офицер в ярком, плотно облегавшем его мундире, предназначенном для парадов и смотров. Молодой американец в изящном штатском костюме. Вокруг них нарядные люди, пьющие ликеры, женщины в светлых платьях. Ясное небо, благоуханный ветерок. Такси. Трамваи. Оркестр, играющий «Птичку-колибри». И этот разговор о смерти.
Билли начал насвистывать. Загос пожал плечами.
– Нет, он не трус, мистер Копперсвейт. Я его решительно не понимаю.
Билли понимал его еще менее. Знают ли они, его враги, что он обладает известным документом? Конечно! Раслов требовал эту бумагу. Да оно и понятно: бумага была передана Копперсвейту довольно открыто, а Корвич, как друг короля, несомненно пользуется доверием Раслова.
Вдруг лейтенант просветлел:
– Да, я забыл: ведь вы американец. Несомненно, Корвич имел в виду, что все американцы умеют стрелять.
– Загос, – спросил Копперсвейт, – вы были в Америке?
– Нет. Но я видел столько фильмов, изображающих ваш Дальний Запад, и там столько стреляют из пистолетов…
– Не говорите о нашем Дальнем Западе. Капитан был на нашем Ближнем Востоке. Мы не стреляем диких коз на Бродвее, и в этом отношении я не отличаюсь от большинства. Я также не стреляю кроликов. Когда я проходил военную подготовку, я долго не мог отличить приклад моей винтовки от ствола, а что касается пистолетов, то уверяю вас, лейтенант, что из дуэльного пистолета я могу промахнуться по собору.
– Святой Прокофий Декаполитанский!
Билли чувствовал приблизительно то же самое. Тем не менее он нашел утешение в мысли, что это лишь эпизод в его борьбе за принцессу.
– Однако, – сказал он, – я верю, что сознание своей правоты придает твердость руке.
– Разве? – Загос не был влюблен. – Не съездить ли нам с вами в тир? Несколько часов тренировки – это почти ничего. Но все-таки я мог бы кое-чему научить вас. Эти люди затеяли что-то отчаянное. Они хотят убить вас. У Хрозии и Набукова дурная слава.
– Я немного поупражняюсь потом, настолько, чтобы знать, с какого конца эта штука стреляет, но не теперь. Я не хотел бы, – вполне искренне сказал Билли, – откладывать из-за этого наш обед.
Уже настал вечер, розовый и пурпурный, какими бывают вечера в Колибрии. Копперсвейт дал указания официанту, попросил извинения у лейтенанта и поспешно поднялся наверх в свой номер. Желая избежать возможных расспросов «валькирии», он просунул ей под дверь записку. «Я должен спешно уехать, – писал он, – но или я сам, или мой друг будет у Вас завтра днем. Если это будет друг, то он принесет запечатанный пакет». Через десять минут Билли вернулся к своему столику, готовый сразу же после обеда ехать верхом.
– Мы выезжаем вечером?
– Придется.
– Полагаю, что мы едем верхом?
Загос подтвердил, что горные дороги еще не настолько современны, чтобы на них можно было пользоваться автомобилями.
– Я мог бы раздобыть мотоциклы, – добавил он.
– Благодарю! Я раз в жизни пробовал ездить на мотоцикле. Если вам все равно, поедем верхом. А теперь будем есть.
Загос до известной степени заразился настроением своего друга. Лейтенант помог Билли в выборе местных блюд, и оба принялись за обед, как будто одному из них не грозила смертельная опасность. Они ели с аппетитом молодости. Начали с маленьких холодных сосисок и жареной форели. Потом Билли решил отказаться от посещения тира и заказал ростбиф, после которого были поданы ломти сочной островной дыни. Все это было спрыснуто бокалами кефиста.
– Я с каждой минутой чувствую себя лучше, – сказал Копперсвейт. – Неделя такого питания сделала бы из меня стрелка не хуже Корвича.
Кроме этого замечания, ничего не было сказано о завтрашнем дне.
Уже темнело, когда допив последнюю чашку кофе, они вскочили на заказанных лейтенантом лошадей. Единственная дорога в Дворки вела сквозь средневековые ворота Старого города, но привратник в военной форме открыл их по требованию офицера. Через минуту ворота захлопнулись со скрипом, и оба всадника очутились за пределами города под звездным шатром ночи.
Первые несколько миль путешественники продолжали начатую за столом беседу, которая, как бывает между молодыми людьми, вертелась около разных пустяков. Но по мере того, как дорога начала забирать вверх, – то между мрачных безмолвных виноградников и пастбищ, то сквозь древние леса, избежавшие топора турецкой оккупации, – речь Билли становились все отрывистее, а Загос, смеявшийся теперь реже, начал проявлять некоторую нервозность. В конце концов Копперсвейт ведь не привык к дуэлям, а его весьма опытный компаньон никогда еще не бывал в роли секунданта такого новичка в стрельбе из пистолета. К трем часам утра, когда они взобрались на широкую возвышенную равнину, которую горцы называют «Крыша Колибрии», разговор совсем оборвался.
Дорога теперь представляла собой лишь простую тропинку, извивавшуюся по лугам, кое-где поросшим дубом и дикими масличными деревьями. Часто над головами всадников шелестели ветви, и иногда густые темные кроны закрывали звезды.
В одной из таких тенистых зарослей Загос начал беспокойно озираться. Копперсвейт заметил, что его друг открыл кобуру пистолета.
– Мы сбились с дороги? – спросил американец и, негодуя на себя, заметил, что говорит шепотом.
– Нет, – сказал Загос. – Но мне здесь кое-что не нравится.
– А в чем дело?
– Я и сам не знаю. Впереди как будто слышен шум. Что бы это было?
На свой вопрос он получил ответ в следующую секунду. Вспышка света прорезала мрак, и прогремел ружейный выстрел.
Лошади шарахнулись в сторону.
– Нагнитесь! – закричал Билли. – Прячьтесь за лошадью. Могут выстрелить снова.
Оба всадника прижались головами к конским шеям.
Но второго выстрела не последовало. Вместо этого впереди раздался стук копыт, быстро удалявшийся в том направлении, куда ехали Копперсвейт и Загос.
– Вперед!
Это был голос Билли. Он дал своему коню шпоры. Загос поскакал рядом с ним.
Они бешено мчались вперед. Оставив лес позади, они сдержали лошадей на краю обширной равнины. Здесь дорога была лучше и было светлее. Далеко впереди они увидели очертания одинокого всадника, исчезавшего на горизонте в серой дымке, предвещавшей скорый рассвет.
– Это дорога в Дворки? – спросил Билли. Загос кивнул и сказал:
– Негодяй направляется туда. Не вернуться ли вам? Мы имеем на это право.
– Я не вернулся бы теперь, – заявил Билли, – хотя бы сам король выслал против нас всю свою армию.
Эти слова понравились колибрийцу.
– Пожалуй, вы правы. Я не хотел бы повторить это. Теперь им не увернуться от дуэли. Но я был прав: они не были уверены в том, что вы не умеете стрелять из пистолета, и решили обезопасить себя на этот случай.
Билли счел дальнейшие комментарии излишними, и Загос больше ничего не сказал. Остальную дорогу они проехали молча, внимательно вглядываясь в окрестности, пока наконец не занялся рассвет. Вскоре они увидели перед собой длинную ограду, над ней зеленые верхушки деревьев, а дальше – серые башни старинного византийского замка Дворки.
Ограда парка высотой в шесть футов была вся усажена железными остриями. В домике привратника было темно. Однако когда они постучали, оттуда мгновенно выбежал сторож. Когда Загос назвал имя Корвича, ворота распахнулись, пропустили всадников и снова замкнулись за ними. Сторож задвинул тяжелый засов и вернулся в свое жилище.
– Это место мне знакомо, – сказал Загос. – Я сам два месяца назад дрался здесь.
Он пустил свою вспотевшую лошадь вперед. Они проехали красивой аллеей, выходившей на зеленую лужайку.
Было три четверти шестого, и они прибыли первыми.
Глава XIX. Дуэль
Укоренившиеся представления одного народа о другом труднее изменить, чем общее убеждение цивилизованного мира в том, что мы живем на шаре. Загос с малых лет верил в легенду, что каждый американец рождается с револьвером в правой руке или по крайней мере в правом поясном кармане, тогда как левый предназначен для фляжки контрабандного виски. Колибрийцу пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы поверить слову Билли, что он не умеет обращаться с пистолетом. Но поведение Билли во время нападения на них из засады привело лейтенанта к убеждению, что невежество Билли было несколько преувеличено. Нам, гражданам Соединенных Штатов, приписывают страсть к преувеличениям, и Загос не знал, что в минуту опасности мы часто проявляем вдруг находчивость и мудрую осторожность. Поэтому, когда они выехали на лужайку парка, лейтенант довольно небрежно начал объяснять Билли приемы пистолетной дуэли. Он дал Билли несколько общих указаний, которыми американец вчера пренебрег, но которые он теперь выслушал с большим вниманием.