Страница:
Насмотревшись таким макаром на акул, я спросил своего приятеля, с которым мы вместе приехали любоваться красотами Южной Калифорнии: «А не взять ли нам в аренду катер и не попробовать ли поймать этих вот акул в этом самом Тихом океане, на берегу которого мы сейчас с тобой стоим?» Сильно сомневаясь в успехе нашей затеи, мы тем не менее двинулись в сторону небольшого порта, или, как его здесь называют, marina (марина).
В порту нам объяснили, что крупных акул вблизи берега нет, а мелкие иногда попадаются. Но только ловить их нет никакого смысла, поскольку как трофей они неинтересны, а есть их, конечно, можно, только мясо у них невкусное – сухое и жесткое. Тем не менее, раз уж идея поймать акулу на спиннинг уже овладела нашими умами, мы спросили, что же понимается под словосочетанием «мелкая акула». Нам ответили, что это акула от метра до полутора. Решение было принято сразу: для того чтобы поставить галочку в графе «акула», этого размера достаточно, а рассказы про ее невкусность не имели значения. Изменив свое расписание, на следующее утро мы уже отплывали от берега.
С точки зрения ловли на спиннинг небольшая полутораметровая акула ничем не отличается от других хищных рыб ее размера – барракуды, блюфиш и прочее. Да даже и от нашей пресноводной щуки, если она большая. Такая же мощная поклевка, борьба до конца и прочее. Хотя вру, тунец, наверное, посильнее будет. Но конечно, если снасть подобрана правильно, то против человека акулке не выдержать – все-таки куда ей, с ее пятнадцатью килограммами, против моих девяноста.
Таким образом, первая моя ловля акулы была достаточно бледным мероприятием, которое я осуществлял для проформы, только лишь для пополнения коллекции рыбацких трофеев. Никаких особых впечатлений эта рыбалка не оставила, хотя была довольно милым и приятным экспромтом.
Здесь нужно объяснить, что в США, в их местных городских парках культуры и отдыха, которые, как правило, располагаются вдоль берега какого-либо водоема (в данном случае это был Тихий океан, а вот в Чикаго, например, это озеро Мичиган), на лужайках стоят вкопанные в землю мангалы-грили для всех желающих и деревянные столы с лавками. Поэтому поехать «на шашлыки» в понимании американцев означает заскочить в супермаркет, накупить мяса (можно и уже замаринованного), всяких приправ, древесного угля и отправиться в городской парк.
Формально спиртное в таких публичных местах пить нельзя. Но если бутылка завернута в пакет и не видно этикетки, то пей – хоть упейся, потому что у полицейского, который следит за соблюдением этого закона, нет права на обыск, а попытка заглянуть в пакет – это обыск. Таким образом, берешь бутылку водки, ставишь ее в бумажный пакет – и пей на здоровье: спросят, скажешь – минералка, и дело с концом; вино – сок, коньяк – кока-кола и так далее. Это если по стаканам разливаешь, а если из горла, то и вообще не о чем разговаривать. Поэтому американцы любят пить из горлышка – меньше вопросов.
Под акулу было решено взять белого калифорнийского рислинга из Напа-Вали. Приобретены были пластиковые стаканчики, такие же вилки и ножи, бумажные тарелки, салфетки. Вымочив примерно полчаса стейки из акульего мяса в уксусе, посолив и добавив специй, мы бросили их на заранее поставленную на решетку сковородку, в раскаленное растительное масло. Буквально пять минут – и на тарелках появились первые куски жареной акулятины.
С винцом и зеленью, да с белым майонезом, она оказалась совсем даже ничего. В советские времена нас кормили настолько гадкой рыбой типа хека, что уже и акулятина показалась нам съедобной. Сразу в голове появилась одна из любимейших наших мыслей о большей российской приспособленности к различным лишениям и испытаниям. В частности, к пытке несъедобной пищей. Почему-то этим принято гордиться. Типа: вот мы говно можем кушать, а вам, разнеженным англосаксам и галлам, слабо! Безусловно, говноедение – это одна из основных наших доблестей. Короче. В ресторане я бы акулу не заказал. Невкусно. Съедобно, но не более того. Хотя, например, в китайской кухне суп из акульих плавников я очень даже уважаю. Но то китайцы. Они по части говноедения ушли еще дальше нас…
Потом были встречи с акулой у берегов Новой Англии. Есть такой остров недалеко от Бостона – Нантакет. Там мы ловили небольших блюфиш и камбалу. Как говорят, «на жареху». Иногда попадались и акулки. Небольшие, сантиметров по восемьдесят. Мы их выбрасывали обратно в океан: сравнения с жареной камбалой акула явно не выдерживает.
Потом были еще встречи. Я постепенно начинал привыкать к мысли, что вот вроде все говорят: «Ах, акула! Ох, круто!» – а я могу сказать только, что ловил я ее, ел я ее и никаких впечатлений не получил ни от одного, ни от другого. Однако оказалось, что все было впереди…
Как-то на весенние каникулы я поехал с дочкой в давно обещанную ей поездку в Южную Африку. Традиционный набор африканских прелестей включал в себя водопад Виктория на реке Замбези (на границе между Замбией и Зимбабве), Крюгер-парк в ЮАР со всем классическим набором жителей саванны (слоны, бегемоты, носороги, жирафы, все виды антилоп, львы, леопарды, гиены, гепарды и пр.), мыс Доброй Надежды, Кейптаун, Иоганнесбург… Странные страны. Такие далекие и одновременно такие похожие на Россию… Но об этом в другой раз.
В наш маршрут также была включена встреча с большими белыми акулами. В соответствии с программой все должно было выглядеть так: мы приезжаем в небольшую прибрежную деревушку в двух часах езды от Кейптауна, садимся в традиционный рыбацкий катер и отправляемся в океан. Там, километрах в десяти от берега, мы должны, надев гидрокостюмы и акваланги, сесть в специальную клетку, которую опустят в воду и начнут разбрасывать вокруг нее куски рыбы. Появляющихся белых акул (обещаны экземпляры длиной три – шесть метров) мы фотографируем – и все, конец аттракциона.
Как это часто бывает, действительность внесла некоторые коррективы и оказалась не такой благостной. Когда нам показали катер, в котором мы должны будем плыть в океан, то мы насторожились – он был не более шести-семи метров длиной. Выходить на нем в океан было само по себе довольно адреналинистым мероприятием – ведь волны в океане гораздо выше его. Клетка, которая была взгромождена на катер и привязана веревками к его корме, имела форму бочки высотой два с половиной и диаметром примерно полтора метра. Она была сварена из проволоки толщиной не более пяти миллиметров, с ячейками сантиметров по двадцать. Кроме этого, посередине клетки имелось отверстие по всей ее окружности, куда свободно просовывалась голова, и нижняя часть бочки соединялась с верхней только в четырех местах.
Нашими провожатыми в этом путешествии оказались два здоровенных бура, которые мило болтали друг с другом на африкаансе, отдаленно напоминающем немецкий, а к нам обращались по-английски только для коротких инструкций и четких директив. Так, наверное, в незапамятные времена африканеры разговаривали с рабами-неграми. Бесстрастно, коротко, ясно. Подлежащее, сказуемое, точка. Нужно сделать так-то и так-то. Если ты этого не сделаешь, акула тебя съест. Вопросы есть? Вопросов нет. Им заплатили деньги. Они должны отвезти нас к акулам и вернуть обратно.
Со мной были две девочки: дочка двенадцати и племянница семнадцати лет. Наших двух молодых ражих хлопцев совершенно не интересовало, что они могут напугать детей своими угрозами, да и у меня очко не железное. Они делали свою работу: везли людей на встречу с большими белыми акулами. Деньги уплачены. Бояться поздно. Мол, если испугались, то давайте вернемся. Нам же лучше. Денег мы вам все равно не вернем.
Дальше начался инструктаж, который тоже не добавил оптимизма. Значит, так: во-первых, акулы пугаются пузырьков, которые вырываются изо рта, если использовать акваланг. Поэтому вы, конечно, можете быть в акваланге, но имейте в виду, что тогда вероятность того, что акула подплывет близко, не очень высока. Вода мутная, акула будет метрах в десяти, не ближе. Так что скорее всего вы под водой ничего не увидите. Поэтому рекомендуем вам лезть в клетку без акваланга. Видите, мы прикрепили к клетке поплавки? Ну так вот: она не утонет. Мы ее привяжем к катеру, она будет плавать на поверхности, а вы будете сидеть в ней, и когда подплывет акула – нырнете, ее увидите и сфотографируете. Понятно? Понятно-то понятно. Но есть некоторые тонкости…
Если клетка вся погружена под воду хотя бы на метр, то ее не качает и в ней можно спокойно сидеть. Если же она плавает на поверхности, то тебя бросает из стороны в сторону, причем довольно сильно, клетка наклоняется, а так как она ничем не закрыта сверху (нужно же выныривать и набирать в грудь воздуха), то в наклонном положении в нее очень даже легко может запрыгнуть акула.
Интересно, что когда тебя в клетке бросает из стороны в сторону, то ни в коем случае нельзя хвататься руками за ее прутья, потому что акула их кусает, пытаясь добраться до тебя. Поэтому внутри клетки предусмотрены специальные ручки и подставки для ног. Только ими и можно пользоваться. Не должно быть никаких сомнений: хищник прекрасно тебя видит и чувствует, и при малейшей возможности будет атаковать. Акулы очень примитивные рыбы. Им, например, незнакомо чувство сытости или опасности. Она видит пищу и бросается не раздумывая.
Далее, если акула прокусит поплавки, а они надувные, то клетка пойдет на дно. Если ты в акваланге, то это не страшно – клетку можно закрыть крышкой, а поскольку она привязана к катеру, ее рано или поздно поднимут. Если же ты просто ныряльщик в маске, то из затонувшей клетки тебе нужно вылезать и, соревнуясь с акулой в скорости, плыть наверх, к катеру, и еще потом перелезать через борт.
Н-да… Хорошенькое дельце. Смотрю – у дочки глаза вытаращены, смотрит на меня умоляюще. Я уже знаю – это тихая паника. Излучаю оптимизм: мол, ничего страшного, ерунда. Все будет в порядке. Качка небольшая, акулы смирные, клетка привязана крепко, поплавков много (всего четыре), все не прокусит.
Доплываем до места. Недалеко находится каменистый остров. На нем акулья пища – морские котики. До катера ветром доносит характерный резкий запах котиков. Говорят, что акулы едят только самок, так как самцы больше и ловчее и могут покусать акулу. А если у нее пойдет кровь, то конец – съедят ее другие акулы, и все.
Тем временем наши здоровяки берут толстый канат с металлическим кольцом-карабином на конце, полтуши тунца килограммов на семь и, продев сквозь рыбьи глаза крепкую капроновую веревку, привязывают его к карабину. Эту снасть они забрасывают в воду. Я спросил – почему нельзя к канату привязать большой крючок, например, как на марлина, на него надеть наживку, хоть того же тунца, и так поймать акулу?
Мне ответили, что большие белые акулы находятся в ЮАР под охраной и рыбалка на них запрещена. А поскольку вытащить из ее рта крючок нельзя в связи с отсутствием желающих вытаскивать, то просто поймать и отпустить не получается. Поэтому такая странная «рыбалка»: с наживкой, но без крючка.
Еще ребята положили в авоську большой кусок акульей печени и, привязав, выбросили за борт. Запах печени должен был приманить наших красавиц. Потом они опустили в воду клетку и крепко привязали ее к борту катера.
Посовещавшись, мы приняли решение нырять без аквалангов. Вода была прохладная (18 градусов), и мы надели гидрокостюмы, маски и были готовы по команде прыгать в бочку. Прошло полчаса. Вдруг бур, который держал в руках канат с наживкой, закричал: «Yes! Go, go, go!» И невдалеке мы увидели характерный плавник и верхний ласт хвоста. Акула была метра три-четыре. Она плыла за кормой и быстро догнала стоящий катер. Хищница пыталась схватить наживку, но парень ее резко выдернул из воды и акула промахнулась. Выпрыгнув, она с брызгами упала на бок.
Я быстро опустился в клетку и, схватив фотоаппарат, начал лихорадочно щелкать ее в различных ракурсах. Увидев это, акула пошла прямо на меня. Ударившись мордой о прутья, она открыла пасть и начала их грызть. Я продолжал фотографировать. Морда с открытой пастью, полной зубов, была буквально в тридцати сантиметрах от меня. Я не чувствовал ничего. Ни страха, ни радости. Это была лихорадочная активность и тупая сосредоточенность. Меня бросало из стороны в сторону. В руках был фотоаппарат, схватиться было нечем, но я упорно продолжал перематывать и снимать, перематывать и снимать. Потом акула уплыла и я поднялся обратно на борт.
Акула была большая и красивая. Она напоминала «феррари» среди рыб. Ее формы казались совершенными. Идеальность дизайна нарушал только огромный рот, усеянный натыканными вкривь и вкось зубами. Еще меня поразил контраст между черной спиной и белым брюхом. Я не думал до этого, что большая белая акула окрашена почти как дельфин.
Через несколько минут появились две другие акулы. Настал черед девчонок. Они по очереди залезали в клетку и любовались акулами. Потом еще несколько раз мы забирались вместе и поврозь. В общей сложности мы увидели примерно пять или шесть акул. Самая маленькая была, наверное, метра три. Они все-таки умудрялись хватать куски тунца, и тогда начиналась борьба. Акулы переворачивались на брюхо, выпрыгивали из воды, дергали канат изо всех сил. В конечном итоге капроновая веревка не выдерживала, острые как бритва зубы разрезали ее, и акула уплывала, глотая огромные куски тунца вместе с веревкой. Так они съели всю наживку. В отсутствие наживки акулы быстро потеряли интерес к нам и уплыли. Делать было нечего, мы завели мотор и направились обратно к берегу.
Мы подавленно молчали, углубившись в свои переживания. Первое возбуждение прошло, и мы начали делиться впечатлениями. Выяснилось, что мы провели в море около четырех часов. Мне же казалось, что прошло не больше часа. Мы были довольны поездкой. И еще очень гордились своей смелостью. Да, это был смелый поступок. Особенно со стороны девочек. Осталось сказать сакраментальное – усталые, но довольные, мы возвращались домой (то есть в отель).
Теперь я полон впечатлениями от встречи с большой белой акулой и мои прошлые неубедительные рыбалки полностью перечеркнуты новыми, свежими и яркими переживаниями.
А.К.
ВЕКСЕЛЬБЕРГ. НЕБИБЛЕЙСКИЙ ПАТРИАРХ
В порту нам объяснили, что крупных акул вблизи берега нет, а мелкие иногда попадаются. Но только ловить их нет никакого смысла, поскольку как трофей они неинтересны, а есть их, конечно, можно, только мясо у них невкусное – сухое и жесткое. Тем не менее, раз уж идея поймать акулу на спиннинг уже овладела нашими умами, мы спросили, что же понимается под словосочетанием «мелкая акула». Нам ответили, что это акула от метра до полутора. Решение было принято сразу: для того чтобы поставить галочку в графе «акула», этого размера достаточно, а рассказы про ее невкусность не имели значения. Изменив свое расписание, на следующее утро мы уже отплывали от берега.
С точки зрения ловли на спиннинг небольшая полутораметровая акула ничем не отличается от других хищных рыб ее размера – барракуды, блюфиш и прочее. Да даже и от нашей пресноводной щуки, если она большая. Такая же мощная поклевка, борьба до конца и прочее. Хотя вру, тунец, наверное, посильнее будет. Но конечно, если снасть подобрана правильно, то против человека акулке не выдержать – все-таки куда ей, с ее пятнадцатью килограммами, против моих девяноста.
Таким образом, первая моя ловля акулы была достаточно бледным мероприятием, которое я осуществлял для проформы, только лишь для пополнения коллекции рыбацких трофеев. Никаких особых впечатлений эта рыбалка не оставила, хотя была довольно милым и приятным экспромтом.
КОММЕНТАРИЙ. КАК ПРИГОТОВИТЬ И С ЧЕМ ЕСТЬ АКУЛУ
Для приготовления добычи мы попросили хозяина катера отрезать лучшие филейные части от пойманной нами рыбины (1 м 20 см). Резонно рассудив, что если уж мясо ее, как говорят, слишком сухое, то последнее дело жарить его на гриле, поскольку оно станет еще суше. Вместо этого мы купили в ближайшем супермаркете сковородку, специй, соли, бальзамического уксуса и оливкового масла.Здесь нужно объяснить, что в США, в их местных городских парках культуры и отдыха, которые, как правило, располагаются вдоль берега какого-либо водоема (в данном случае это был Тихий океан, а вот в Чикаго, например, это озеро Мичиган), на лужайках стоят вкопанные в землю мангалы-грили для всех желающих и деревянные столы с лавками. Поэтому поехать «на шашлыки» в понимании американцев означает заскочить в супермаркет, накупить мяса (можно и уже замаринованного), всяких приправ, древесного угля и отправиться в городской парк.
Формально спиртное в таких публичных местах пить нельзя. Но если бутылка завернута в пакет и не видно этикетки, то пей – хоть упейся, потому что у полицейского, который следит за соблюдением этого закона, нет права на обыск, а попытка заглянуть в пакет – это обыск. Таким образом, берешь бутылку водки, ставишь ее в бумажный пакет – и пей на здоровье: спросят, скажешь – минералка, и дело с концом; вино – сок, коньяк – кока-кола и так далее. Это если по стаканам разливаешь, а если из горла, то и вообще не о чем разговаривать. Поэтому американцы любят пить из горлышка – меньше вопросов.
Под акулу было решено взять белого калифорнийского рислинга из Напа-Вали. Приобретены были пластиковые стаканчики, такие же вилки и ножи, бумажные тарелки, салфетки. Вымочив примерно полчаса стейки из акульего мяса в уксусе, посолив и добавив специй, мы бросили их на заранее поставленную на решетку сковородку, в раскаленное растительное масло. Буквально пять минут – и на тарелках появились первые куски жареной акулятины.
С винцом и зеленью, да с белым майонезом, она оказалась совсем даже ничего. В советские времена нас кормили настолько гадкой рыбой типа хека, что уже и акулятина показалась нам съедобной. Сразу в голове появилась одна из любимейших наших мыслей о большей российской приспособленности к различным лишениям и испытаниям. В частности, к пытке несъедобной пищей. Почему-то этим принято гордиться. Типа: вот мы говно можем кушать, а вам, разнеженным англосаксам и галлам, слабо! Безусловно, говноедение – это одна из основных наших доблестей. Короче. В ресторане я бы акулу не заказал. Невкусно. Съедобно, но не более того. Хотя, например, в китайской кухне суп из акульих плавников я очень даже уважаю. Но то китайцы. Они по части говноедения ушли еще дальше нас…
Потом были встречи с акулой у берегов Новой Англии. Есть такой остров недалеко от Бостона – Нантакет. Там мы ловили небольших блюфиш и камбалу. Как говорят, «на жареху». Иногда попадались и акулки. Небольшие, сантиметров по восемьдесят. Мы их выбрасывали обратно в океан: сравнения с жареной камбалой акула явно не выдерживает.
Потом были еще встречи. Я постепенно начинал привыкать к мысли, что вот вроде все говорят: «Ах, акула! Ох, круто!» – а я могу сказать только, что ловил я ее, ел я ее и никаких впечатлений не получил ни от одного, ни от другого. Однако оказалось, что все было впереди…
Как-то на весенние каникулы я поехал с дочкой в давно обещанную ей поездку в Южную Африку. Традиционный набор африканских прелестей включал в себя водопад Виктория на реке Замбези (на границе между Замбией и Зимбабве), Крюгер-парк в ЮАР со всем классическим набором жителей саванны (слоны, бегемоты, носороги, жирафы, все виды антилоп, львы, леопарды, гиены, гепарды и пр.), мыс Доброй Надежды, Кейптаун, Иоганнесбург… Странные страны. Такие далекие и одновременно такие похожие на Россию… Но об этом в другой раз.
В наш маршрут также была включена встреча с большими белыми акулами. В соответствии с программой все должно было выглядеть так: мы приезжаем в небольшую прибрежную деревушку в двух часах езды от Кейптауна, садимся в традиционный рыбацкий катер и отправляемся в океан. Там, километрах в десяти от берега, мы должны, надев гидрокостюмы и акваланги, сесть в специальную клетку, которую опустят в воду и начнут разбрасывать вокруг нее куски рыбы. Появляющихся белых акул (обещаны экземпляры длиной три – шесть метров) мы фотографируем – и все, конец аттракциона.
Как это часто бывает, действительность внесла некоторые коррективы и оказалась не такой благостной. Когда нам показали катер, в котором мы должны будем плыть в океан, то мы насторожились – он был не более шести-семи метров длиной. Выходить на нем в океан было само по себе довольно адреналинистым мероприятием – ведь волны в океане гораздо выше его. Клетка, которая была взгромождена на катер и привязана веревками к его корме, имела форму бочки высотой два с половиной и диаметром примерно полтора метра. Она была сварена из проволоки толщиной не более пяти миллиметров, с ячейками сантиметров по двадцать. Кроме этого, посередине клетки имелось отверстие по всей ее окружности, куда свободно просовывалась голова, и нижняя часть бочки соединялась с верхней только в четырех местах.
Нашими провожатыми в этом путешествии оказались два здоровенных бура, которые мило болтали друг с другом на африкаансе, отдаленно напоминающем немецкий, а к нам обращались по-английски только для коротких инструкций и четких директив. Так, наверное, в незапамятные времена африканеры разговаривали с рабами-неграми. Бесстрастно, коротко, ясно. Подлежащее, сказуемое, точка. Нужно сделать так-то и так-то. Если ты этого не сделаешь, акула тебя съест. Вопросы есть? Вопросов нет. Им заплатили деньги. Они должны отвезти нас к акулам и вернуть обратно.
Со мной были две девочки: дочка двенадцати и племянница семнадцати лет. Наших двух молодых ражих хлопцев совершенно не интересовало, что они могут напугать детей своими угрозами, да и у меня очко не железное. Они делали свою работу: везли людей на встречу с большими белыми акулами. Деньги уплачены. Бояться поздно. Мол, если испугались, то давайте вернемся. Нам же лучше. Денег мы вам все равно не вернем.
Дальше начался инструктаж, который тоже не добавил оптимизма. Значит, так: во-первых, акулы пугаются пузырьков, которые вырываются изо рта, если использовать акваланг. Поэтому вы, конечно, можете быть в акваланге, но имейте в виду, что тогда вероятность того, что акула подплывет близко, не очень высока. Вода мутная, акула будет метрах в десяти, не ближе. Так что скорее всего вы под водой ничего не увидите. Поэтому рекомендуем вам лезть в клетку без акваланга. Видите, мы прикрепили к клетке поплавки? Ну так вот: она не утонет. Мы ее привяжем к катеру, она будет плавать на поверхности, а вы будете сидеть в ней, и когда подплывет акула – нырнете, ее увидите и сфотографируете. Понятно? Понятно-то понятно. Но есть некоторые тонкости…
Если клетка вся погружена под воду хотя бы на метр, то ее не качает и в ней можно спокойно сидеть. Если же она плавает на поверхности, то тебя бросает из стороны в сторону, причем довольно сильно, клетка наклоняется, а так как она ничем не закрыта сверху (нужно же выныривать и набирать в грудь воздуха), то в наклонном положении в нее очень даже легко может запрыгнуть акула.
Интересно, что когда тебя в клетке бросает из стороны в сторону, то ни в коем случае нельзя хвататься руками за ее прутья, потому что акула их кусает, пытаясь добраться до тебя. Поэтому внутри клетки предусмотрены специальные ручки и подставки для ног. Только ими и можно пользоваться. Не должно быть никаких сомнений: хищник прекрасно тебя видит и чувствует, и при малейшей возможности будет атаковать. Акулы очень примитивные рыбы. Им, например, незнакомо чувство сытости или опасности. Она видит пищу и бросается не раздумывая.
Далее, если акула прокусит поплавки, а они надувные, то клетка пойдет на дно. Если ты в акваланге, то это не страшно – клетку можно закрыть крышкой, а поскольку она привязана к катеру, ее рано или поздно поднимут. Если же ты просто ныряльщик в маске, то из затонувшей клетки тебе нужно вылезать и, соревнуясь с акулой в скорости, плыть наверх, к катеру, и еще потом перелезать через борт.
Н-да… Хорошенькое дельце. Смотрю – у дочки глаза вытаращены, смотрит на меня умоляюще. Я уже знаю – это тихая паника. Излучаю оптимизм: мол, ничего страшного, ерунда. Все будет в порядке. Качка небольшая, акулы смирные, клетка привязана крепко, поплавков много (всего четыре), все не прокусит.
Доплываем до места. Недалеко находится каменистый остров. На нем акулья пища – морские котики. До катера ветром доносит характерный резкий запах котиков. Говорят, что акулы едят только самок, так как самцы больше и ловчее и могут покусать акулу. А если у нее пойдет кровь, то конец – съедят ее другие акулы, и все.
Тем временем наши здоровяки берут толстый канат с металлическим кольцом-карабином на конце, полтуши тунца килограммов на семь и, продев сквозь рыбьи глаза крепкую капроновую веревку, привязывают его к карабину. Эту снасть они забрасывают в воду. Я спросил – почему нельзя к канату привязать большой крючок, например, как на марлина, на него надеть наживку, хоть того же тунца, и так поймать акулу?
Мне ответили, что большие белые акулы находятся в ЮАР под охраной и рыбалка на них запрещена. А поскольку вытащить из ее рта крючок нельзя в связи с отсутствием желающих вытаскивать, то просто поймать и отпустить не получается. Поэтому такая странная «рыбалка»: с наживкой, но без крючка.
Еще ребята положили в авоську большой кусок акульей печени и, привязав, выбросили за борт. Запах печени должен был приманить наших красавиц. Потом они опустили в воду клетку и крепко привязали ее к борту катера.
Посовещавшись, мы приняли решение нырять без аквалангов. Вода была прохладная (18 градусов), и мы надели гидрокостюмы, маски и были готовы по команде прыгать в бочку. Прошло полчаса. Вдруг бур, который держал в руках канат с наживкой, закричал: «Yes! Go, go, go!» И невдалеке мы увидели характерный плавник и верхний ласт хвоста. Акула была метра три-четыре. Она плыла за кормой и быстро догнала стоящий катер. Хищница пыталась схватить наживку, но парень ее резко выдернул из воды и акула промахнулась. Выпрыгнув, она с брызгами упала на бок.
Я быстро опустился в клетку и, схватив фотоаппарат, начал лихорадочно щелкать ее в различных ракурсах. Увидев это, акула пошла прямо на меня. Ударившись мордой о прутья, она открыла пасть и начала их грызть. Я продолжал фотографировать. Морда с открытой пастью, полной зубов, была буквально в тридцати сантиметрах от меня. Я не чувствовал ничего. Ни страха, ни радости. Это была лихорадочная активность и тупая сосредоточенность. Меня бросало из стороны в сторону. В руках был фотоаппарат, схватиться было нечем, но я упорно продолжал перематывать и снимать, перематывать и снимать. Потом акула уплыла и я поднялся обратно на борт.
Акула была большая и красивая. Она напоминала «феррари» среди рыб. Ее формы казались совершенными. Идеальность дизайна нарушал только огромный рот, усеянный натыканными вкривь и вкось зубами. Еще меня поразил контраст между черной спиной и белым брюхом. Я не думал до этого, что большая белая акула окрашена почти как дельфин.
Через несколько минут появились две другие акулы. Настал черед девчонок. Они по очереди залезали в клетку и любовались акулами. Потом еще несколько раз мы забирались вместе и поврозь. В общей сложности мы увидели примерно пять или шесть акул. Самая маленькая была, наверное, метра три. Они все-таки умудрялись хватать куски тунца, и тогда начиналась борьба. Акулы переворачивались на брюхо, выпрыгивали из воды, дергали канат изо всех сил. В конечном итоге капроновая веревка не выдерживала, острые как бритва зубы разрезали ее, и акула уплывала, глотая огромные куски тунца вместе с веревкой. Так они съели всю наживку. В отсутствие наживки акулы быстро потеряли интерес к нам и уплыли. Делать было нечего, мы завели мотор и направились обратно к берегу.
Мы подавленно молчали, углубившись в свои переживания. Первое возбуждение прошло, и мы начали делиться впечатлениями. Выяснилось, что мы провели в море около четырех часов. Мне же казалось, что прошло не больше часа. Мы были довольны поездкой. И еще очень гордились своей смелостью. Да, это был смелый поступок. Особенно со стороны девочек. Осталось сказать сакраментальное – усталые, но довольные, мы возвращались домой (то есть в отель).
Теперь я полон впечатлениями от встречи с большой белой акулой и мои прошлые неубедительные рыбалки полностью перечеркнуты новыми, свежими и яркими переживаниями.
А.К.
ВЕКСЕЛЬБЕРГ. НЕБИБЛЕЙСКИЙ ПАТРИАРХ
Виктор Вексельберг входит в десятку богатейших людей России. Не так давно он купил коллекцию яиц Фаберже, о чем сообщили буквально все. Между тем ни в одной из публикаций не было собственно оригинального и большого интервью с героем. Мы, как водится, исправляем ситуацию. Причем интервью у своего друга Вексельберга взял Альфред Кох – это его официальный дебют в жанре.
– У каждого по-разному. (Пауза. Вздох.)
– Можно ваш умный вздох расценить как ответ, что умом-то я понимаю, что надо работать для жизни, а не наоборот. Но – вот так получилось…
– Нас просто этому не учили, понимаешь, никогда не задумывались. Получается ерунда… Знаешь, я думаю, что это некорректно поставленный вопрос. Такая штука, которую нельзя разделить.
– Подожди. Вот работа, как добывание средств к существованию, закончилась. Можно остановиться – и это никак не скажется на уровне жизни уже до самой смерти. Даже если пополам поделить.
– Безусловно. Уже давно. Причем реально давно.
– Тогда остается работа как что?
– Ну, как многое – как средство самореализации, как средство…
– Смотри. Журнал «Форбс», по-моему, список 500 миллиардеров печатает, и последние уже не миллиардеры – там чего-то они 600 или 700 миллионов имеют. 500 человек всего. Ну пускай нелегально, наркобароны или бандиты какие-нибудь из Средней Азии – еще 500. Вот, всего 1000 человек. Из 6 миллиардов населения планеты. Дальше куда? Чего это ты еще там сам себя реализуешь?
– Вопрос понятный. Говорят – трудоголик и так далее. Я тоже задавал этот вопрос. Я безболезненно не вижу возможности перейти в другую форму существования. Во-первых, мне это нравится. Я себя убеждаю в том, что мне это нравится. Во-вторых, результатами моего труда являются заведомо не только деньги. Хотя деньги при всей материальности мира, в котором мы живем, являются фактическим мерилом этого результата.
– Всеобщий эквивалент. Где-то я уже это слышал. Глубокая мысль.
– Это не я сказал. Я по образованию системщик. Я искренне благодарен тем учителям, которые меня научили системно мыслить. И в процессе своего труда мне нравится строить какие-то новые системы. В какой-то мере для меня это творческий процесс. Это широкий спектр вопросов, который тебе приходится ежедневно обсуждать, все время – что-то новое. Это интересно. И немаловажен еще такой фактор, как круг общения. Все-таки мы живем же в социуме определенном, то есть сталкиваемся с людьми, и работа тебе дает возможность все время расширять этот круг общения.
– То есть ты на самом деле сейчас работаешь просто для удовольствия?
– Да. Причем частично даже на уровне физиологическом. Может быть, с возрастом приходит, но для меня это как некоторый формат физической нагрузки. Вот я знаю, что мне утром надо встать и пойти на работу. Вот если бы у меня работы не было, я бы не встал.
– По ходу этой деятельности приходится конкурировать, кого-то разорять, обскакивать, вытеснять с рынка, лишать состояния, бизнеса. Тоже люди вроде, у них свои семьи, они тоже это удовольствие должны были получить. Это не дорогая цена за твое удовольствие? Когда это необходимость, когда это битва за кусок хлеба, за место под солнцем – тогда это оправданно, потому что есть некий социальный дарвинизм. А когда это просто удовольствие…
– Не, я вот тут с тобой не согласен. Потому что, преломляя твой вопрос к себе, как я отношусь к конкурентной борьбе и что могу сказать о людях, которые в отношении меня предпринимают какие-то там усилия – с разорением, вытеснением, уничтожением меня и так далее? Их действий я же отменить не могу! Здесь уже есть элемент спорта. Я очень люблю достойных противников. Для меня это непреодолимо.
– То есть это как бы фехтование, только шарики на конце рапиры отвинтили. И уже каждый такой укол – в кровь…
– Неправильная аналогия! Не имеет никакого отношения! Это диалектика. Потому что если бы рядом не было таких «злых» людей вокруг тебя, то вот то, чем ты мотивирован, рано или поздно постепенно бы скукожилось. Пропал интерес… А так – адреналин. Кто кого. Ну, ты понимаешь…
– Нет, я хочу сказать – это не спорт. Потому что цена – это не проигрыш, цена – это судьба… А то и жизнь.
– Нет, конечно. Это, конечно же, не жизнь. Мы все не умираем, мы не разоряемся. Просто проигрываем или выигрываем…
– Или оказываемся в тюрьме.
– А вот это уже из другой оперы.
– Извини, это реалии нашей жизни.
– Это из другой оперы, и если ты затрагиваешь эти аспекты, то, поверь мне, наверное я не могу вспомнить ситуации, когда я прибегал, скажем, к таким методам.
– Ну так твои конкуренты против тебя прибегали.
– Ну это дело уже каждого конкретного человека.
– Я понимаю. Но просто ты же должен понимать, что бежишь не по гладкому стадиону, где все играют по заранее заданным правилам, и что цена удовольствия может стоить тебе жизни.
– Ну ты заостряешь вопрос.
– От этого удовольствие еще сильнее?
– Честно говоря, в какой-то момент – может быть. Я как бы в своей повседневной деятельности никогда не задумывался над тем, что цена этой деятельности – жизнь или там свобода. Если бы я себе отдавал отчет, что такова цена, то, может быть, и пересмотрел свою точку зрения… Хотя вряд ли…
– Ну ты даешь! Когда ты начинал свой алюминиевый бизнес, то знал, какие там нравы царят, да? Знал, что цена может быть такой?
– Ну, опять же, может быть, меня звезда хранит, но мне кажется, что я никогда не сталкивался с такими ситуациями, когда холодок этого ощущения настолько был близок, как ты сейчас говоришь…
– Просто ты гнал прочь от себя такой анализ. Как говорил крестный отец, «это мешает бизнесу».
– Может быть, как раз наоборот, может, это отнести мне в позитив – что я никогда не допускаю, что я чувствую эту грань и никогда не подхожу так близко к этой пропасти.
– То есть ты осторожен?
– Наверное, так.
– Интересно. А если бы тебе сказали, что для дальнейшего продвижения бизнеса надо к этой грани подойти? Подошел бы?
– Ну, я тебе скажу так. Наверное, нет ничего, что стоило бы жизни. Жизни как таковой – и моей в первую очередь. Нет тех материальных ценностей, которые я… Короче, ответ: не стал бы, не подошел бы к этой грани. Если бы реально понимал, что, с моей точки зрения, вероятность того, что уровень риска выше моей границы, наверное, не стал бы. Если это касается исключительно коммерческих вопросов. Не стал бы. Другое дело, если бы я столкнулся с такой проблемой, которая может перерасти в проблему не бизнеса, а проблемы твоих человеческих и жизненных принципов. Тогда ответ не такой однозначный.
– Фактически Америка для меня первая страна, куда я поехал за границу. Причем я туда поехал не как многие – после 90-х годов, а еще при Советской власти. То есть можешь себе представить, да? Был там 86-й или 87-й год. Еще было Политбюро, еще не было пресловутых кооперативов, не было частной собственности. Не было шоу под названием «съезд народных депутатов». Америка для меня стала шоком – это было такое откровение, открытие. Я физиологически до сих пор помню, что дышал иначе. Понимаешь, я ходил по лесу небоскребов Нью-Йорка и – ощущение: абсолютно интернациональная страна, абсолютно, с каким-то таким внутренним духом свободы. Конечно, это потом все изменилось и я увидел много того, чего не видел раньше. Сейчас я понимаю, в чем разница между Америкой и Россией, Америкой и Европой – мне кажется, что я понимаю. И конечно же, нет уже такой однозначной превосходной формы высказываний в адрес Америки – я сегодня достаточно сдержан. Но в целом, вот знаешь, остается теплота… Это как первая любовь, как первое открытие. Я ощутил исключительный комфорт комбинации, знаешь, – физиологии, души, настроения, то есть и зрительный, и звуковой ряд, и эмоциональный ряд – настолько комфортно и приятно.
– Смог бы жить там совсем?
– В постановке «смог бы жить», мне кажется, что бы смог.
– А в постановке – смог бы жить с той же мерой комфортности и самореализации?
– Нет, не смог бы.
– Чего не хватит?
– Языка. Я говорю по-английски. Но сейчас я не о языке как средстве передачи информации, а о языке как части существования.
– Эстетическая категория?
– Да. Язык – это часть меня. То есть я должен говорить так, как хочу. Я никогда не научусь говорить по-английски так, как по-русски. Я хочу слышать то, что хочу. Для меня это часть мира. Или часть жизни. Есть шесть наших органов чувств, а вот язык для меня – это как музыка, как литература. Вот без этого мне бы сильно чего-то не хватало… Я потерял бы…
– А на твоей родине, на Украине?
– Сейчас уже то же самое. Хотя в детстве я украинским владел достаточно хорошо.
– Но сейчас и на Украине можно жить, общаясь только на русском. Еще долго можно будет так жить.
– Ты имеешь в виду, мог бы я жить на Украине?
– Да.
– В этом смысле я не вижу большой разницы с Россией. Небольшая разница есть, с точки зрения, ну скажем, культурологических ценностей.
– А вот в чем – ты как человек, который родился на Украине, причем в той ее самой западной части, которая в наибольшей степени антимоскальски настроена, – вот ты можешь сформулировать суть претензий украинцев к России, не позволяющих им жить в одном государстве? Или это все на уровне эмоций? А сформулировать это в виде слов невозможно?
ОТ АВТОРА
Я его знаю уже десять лет. По нашим временам это срок. Несколько раз мы друг другу в жизни крепко помогли, и с тех пор вот так повелось, что – дружим. Внешне он напоминает библейского патриарха. Авраам, Исаак, Иаков… Седина, борода. Черные ресницы резко выделяют на бледном лице живые глаза. Он все время щурится, а рот спрятан под усами. Не поймешь, то ли он смеется, то ли плачет. Он думает, что проницателен, поэтому часто очень пристально на тебя смотрит и молчит. Причем долго. Разговаривать с ним тяжело, а уследить за его мыслью – еще сложнее, потому что она ветвится, уходит куда-нибудь, потом возвращается, ведь он никогда не забывает темы вопроса. Часто я ему подыгрываю, когда он играет олигарха, потому что знаю – ему эта игра нравится. В жизни и в бизнесе он легкий, мягкий человек. Всем сразу говорит – нет. Потом ты объясняешь, что хочешь ему предложить, и только тогда он уже думает над тем, что ты сказал. Это первое «нет» – видимо, условный рефлекс, некий фильтр. Если ты не смутился и преодолел это «нет», значит, ты по меньшей мере достоин того, чтобы тебя выслушать.ОЛИГАРХ
– Сразу предупреждаю. Интервью – не на злобу дня, мы – о вечном. Итак, вопрос: как же все-таки? Живем для работы или работаем для жизни?– У каждого по-разному. (Пауза. Вздох.)
– Можно ваш умный вздох расценить как ответ, что умом-то я понимаю, что надо работать для жизни, а не наоборот. Но – вот так получилось…
– Нас просто этому не учили, понимаешь, никогда не задумывались. Получается ерунда… Знаешь, я думаю, что это некорректно поставленный вопрос. Такая штука, которую нельзя разделить.
– Подожди. Вот работа, как добывание средств к существованию, закончилась. Можно остановиться – и это никак не скажется на уровне жизни уже до самой смерти. Даже если пополам поделить.
– Безусловно. Уже давно. Причем реально давно.
– Тогда остается работа как что?
– Ну, как многое – как средство самореализации, как средство…
– Смотри. Журнал «Форбс», по-моему, список 500 миллиардеров печатает, и последние уже не миллиардеры – там чего-то они 600 или 700 миллионов имеют. 500 человек всего. Ну пускай нелегально, наркобароны или бандиты какие-нибудь из Средней Азии – еще 500. Вот, всего 1000 человек. Из 6 миллиардов населения планеты. Дальше куда? Чего это ты еще там сам себя реализуешь?
– Вопрос понятный. Говорят – трудоголик и так далее. Я тоже задавал этот вопрос. Я безболезненно не вижу возможности перейти в другую форму существования. Во-первых, мне это нравится. Я себя убеждаю в том, что мне это нравится. Во-вторых, результатами моего труда являются заведомо не только деньги. Хотя деньги при всей материальности мира, в котором мы живем, являются фактическим мерилом этого результата.
– Всеобщий эквивалент. Где-то я уже это слышал. Глубокая мысль.
– Это не я сказал. Я по образованию системщик. Я искренне благодарен тем учителям, которые меня научили системно мыслить. И в процессе своего труда мне нравится строить какие-то новые системы. В какой-то мере для меня это творческий процесс. Это широкий спектр вопросов, который тебе приходится ежедневно обсуждать, все время – что-то новое. Это интересно. И немаловажен еще такой фактор, как круг общения. Все-таки мы живем же в социуме определенном, то есть сталкиваемся с людьми, и работа тебе дает возможность все время расширять этот круг общения.
– То есть ты на самом деле сейчас работаешь просто для удовольствия?
– Да. Причем частично даже на уровне физиологическом. Может быть, с возрастом приходит, но для меня это как некоторый формат физической нагрузки. Вот я знаю, что мне утром надо встать и пойти на работу. Вот если бы у меня работы не было, я бы не встал.
– По ходу этой деятельности приходится конкурировать, кого-то разорять, обскакивать, вытеснять с рынка, лишать состояния, бизнеса. Тоже люди вроде, у них свои семьи, они тоже это удовольствие должны были получить. Это не дорогая цена за твое удовольствие? Когда это необходимость, когда это битва за кусок хлеба, за место под солнцем – тогда это оправданно, потому что есть некий социальный дарвинизм. А когда это просто удовольствие…
– Не, я вот тут с тобой не согласен. Потому что, преломляя твой вопрос к себе, как я отношусь к конкурентной борьбе и что могу сказать о людях, которые в отношении меня предпринимают какие-то там усилия – с разорением, вытеснением, уничтожением меня и так далее? Их действий я же отменить не могу! Здесь уже есть элемент спорта. Я очень люблю достойных противников. Для меня это непреодолимо.
– То есть это как бы фехтование, только шарики на конце рапиры отвинтили. И уже каждый такой укол – в кровь…
– Неправильная аналогия! Не имеет никакого отношения! Это диалектика. Потому что если бы рядом не было таких «злых» людей вокруг тебя, то вот то, чем ты мотивирован, рано или поздно постепенно бы скукожилось. Пропал интерес… А так – адреналин. Кто кого. Ну, ты понимаешь…
– Нет, я хочу сказать – это не спорт. Потому что цена – это не проигрыш, цена – это судьба… А то и жизнь.
– Нет, конечно. Это, конечно же, не жизнь. Мы все не умираем, мы не разоряемся. Просто проигрываем или выигрываем…
– Или оказываемся в тюрьме.
– А вот это уже из другой оперы.
– Извини, это реалии нашей жизни.
– Это из другой оперы, и если ты затрагиваешь эти аспекты, то, поверь мне, наверное я не могу вспомнить ситуации, когда я прибегал, скажем, к таким методам.
– Ну так твои конкуренты против тебя прибегали.
– Ну это дело уже каждого конкретного человека.
– Я понимаю. Но просто ты же должен понимать, что бежишь не по гладкому стадиону, где все играют по заранее заданным правилам, и что цена удовольствия может стоить тебе жизни.
– Ну ты заостряешь вопрос.
– От этого удовольствие еще сильнее?
– Честно говоря, в какой-то момент – может быть. Я как бы в своей повседневной деятельности никогда не задумывался над тем, что цена этой деятельности – жизнь или там свобода. Если бы я себе отдавал отчет, что такова цена, то, может быть, и пересмотрел свою точку зрения… Хотя вряд ли…
– Ну ты даешь! Когда ты начинал свой алюминиевый бизнес, то знал, какие там нравы царят, да? Знал, что цена может быть такой?
– Ну, опять же, может быть, меня звезда хранит, но мне кажется, что я никогда не сталкивался с такими ситуациями, когда холодок этого ощущения настолько был близок, как ты сейчас говоришь…
– Просто ты гнал прочь от себя такой анализ. Как говорил крестный отец, «это мешает бизнесу».
– Может быть, как раз наоборот, может, это отнести мне в позитив – что я никогда не допускаю, что я чувствую эту грань и никогда не подхожу так близко к этой пропасти.
– То есть ты осторожен?
– Наверное, так.
– Интересно. А если бы тебе сказали, что для дальнейшего продвижения бизнеса надо к этой грани подойти? Подошел бы?
– Ну, я тебе скажу так. Наверное, нет ничего, что стоило бы жизни. Жизни как таковой – и моей в первую очередь. Нет тех материальных ценностей, которые я… Короче, ответ: не стал бы, не подошел бы к этой грани. Если бы реально понимал, что, с моей точки зрения, вероятность того, что уровень риска выше моей границы, наверное, не стал бы. Если это касается исключительно коммерческих вопросов. Не стал бы. Другое дело, если бы я столкнулся с такой проблемой, которая может перерасти в проблему не бизнеса, а проблемы твоих человеческих и жизненных принципов. Тогда ответ не такой однозначный.
АМЕРИКА И УКРАИНА
– Что для тебя Америка?– Фактически Америка для меня первая страна, куда я поехал за границу. Причем я туда поехал не как многие – после 90-х годов, а еще при Советской власти. То есть можешь себе представить, да? Был там 86-й или 87-й год. Еще было Политбюро, еще не было пресловутых кооперативов, не было частной собственности. Не было шоу под названием «съезд народных депутатов». Америка для меня стала шоком – это было такое откровение, открытие. Я физиологически до сих пор помню, что дышал иначе. Понимаешь, я ходил по лесу небоскребов Нью-Йорка и – ощущение: абсолютно интернациональная страна, абсолютно, с каким-то таким внутренним духом свободы. Конечно, это потом все изменилось и я увидел много того, чего не видел раньше. Сейчас я понимаю, в чем разница между Америкой и Россией, Америкой и Европой – мне кажется, что я понимаю. И конечно же, нет уже такой однозначной превосходной формы высказываний в адрес Америки – я сегодня достаточно сдержан. Но в целом, вот знаешь, остается теплота… Это как первая любовь, как первое открытие. Я ощутил исключительный комфорт комбинации, знаешь, – физиологии, души, настроения, то есть и зрительный, и звуковой ряд, и эмоциональный ряд – настолько комфортно и приятно.
– Смог бы жить там совсем?
– В постановке «смог бы жить», мне кажется, что бы смог.
– А в постановке – смог бы жить с той же мерой комфортности и самореализации?
– Нет, не смог бы.
– Чего не хватит?
– Языка. Я говорю по-английски. Но сейчас я не о языке как средстве передачи информации, а о языке как части существования.
– Эстетическая категория?
– Да. Язык – это часть меня. То есть я должен говорить так, как хочу. Я никогда не научусь говорить по-английски так, как по-русски. Я хочу слышать то, что хочу. Для меня это часть мира. Или часть жизни. Есть шесть наших органов чувств, а вот язык для меня – это как музыка, как литература. Вот без этого мне бы сильно чего-то не хватало… Я потерял бы…
– А на твоей родине, на Украине?
– Сейчас уже то же самое. Хотя в детстве я украинским владел достаточно хорошо.
– Но сейчас и на Украине можно жить, общаясь только на русском. Еще долго можно будет так жить.
– Ты имеешь в виду, мог бы я жить на Украине?
– Да.
– В этом смысле я не вижу большой разницы с Россией. Небольшая разница есть, с точки зрения, ну скажем, культурологических ценностей.
– А вот в чем – ты как человек, который родился на Украине, причем в той ее самой западной части, которая в наибольшей степени антимоскальски настроена, – вот ты можешь сформулировать суть претензий украинцев к России, не позволяющих им жить в одном государстве? Или это все на уровне эмоций? А сформулировать это в виде слов невозможно?