Страница:
хозяин выглядел тихим и смиренным мужичком с маленькой, аккуратно
подстриженной бородкой. Внешность Шунина удивила Гайдара.
Ни о карбасах, ни о перерезанных гужах Гайдар даже не заикнулся.
А о колхозе все-таки спросил: как, мол, народ относится?..
- А что колхоз... Мое тут дело сторона, - отвечал Шунин с едва
заметной усмешкой. - Ну и пускай колхоз. Я колхоза не трогаю. Человек
не рыба: не треска, не селедка, чтобы ему косяком ходить. Работать
надо, а не в стада сбиваться...
"Страшный человек, страшный своей видимой смиренностью. Вредный,
и особенно - для колхоза", - подумал Гайдар, но пока промолчал.
С Василием Федоровым он встретился на другой день перед колхозным
собранием. Бывшие воины Красной Армии, они долго толковали - у них
легко нашелся общий язык.
...В Архангельск Аркадий Петрович уезжал на дровнях, на
низкорослой, но бойкой лошадке-мезенке. Наступали сумерки. Небо
пустовало. Не было ни единой звездочки. Зато тетрадь Гайдара была
заполнена суровыми фактами, жесткими цифрами, фамилиями. И в той же
тетради уже был начат очерк о рыбаках. Гайдар, командир полка,
журналист и писатель, готовился дать бой кулачью за рыбацкую бедноту,
за колхоз.
На странице у заголовка очерка горела пятилучевая звездочка.
Северная звездочка Гайдара, которая скоро, очень скоро достигнет
первой величины.
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Повести и рассказы)
Северо-Западное книжное издательство
1983
В первый день нового учебного года я встретил на улице своего
юного друга - школьника Юру Капустина, страстного рыболова, отчаянного
футболиста и любителя шахмат.
Юра возвращался из школы, и вид у него был печальный. Нужно
сказать, что Юра с давних пор всегда делится со мной всеми своими
радостями и неудачами.
- Ты что такой грустный? - спросил я, надеясь подбодрить
мальчика. - Двойку успел получить?..
- Еще не получил, но получу.
- Как же так? - удивился я. - Не получил, а уже знаешь, что
получишь. Сегодня-то уроки кончились, а к завтрашнему дню можно еще
подготовиться.
- Уроки кончились, но и сочинение уже написано и сдано.
Тут я все понял. Ребята писали сочинение, а результаты будут
известны завтра или послезавтра.
- Очень плохо написал? - спросил я. - Может быть, еще хоть тройка
будет. Рано горевать.
- Хотел написать много, а написал про одного ерша.
На бульваре мы присели на скамейку, и Юра рассказал мне о том,
как он писал сочинение на тему "Как я провел лето".
- Учительница Вера Ивановна нам сказала: "Не пишите обо всех
каникулах, не описывайте каждый день, а выберите для сочинения самое
главное, самое интересное, что произошло в вашей жизни за время
каникул. Главное, чтобы было ярко и художественно". Я и подумал: "Ох
какое сочинение можно написать!" Ведь столько интересною произошло за
все лето, столько я повидал! Рыбная ловля с папой. Мы с ним трех
огромных щук выловили, и окуни были и подъязки, и сороги. Потом я
ездил в пионерский лагерь. Там военная игра была и соревнования по
легкой атлетике. Я одно первое и одно второе места занял. Потом я с
мамой в Москву ездил. Были в Третьяковской галерее. С дядей Колей на
футбол ЦСКА - "Динамо" ходили. Вот здорово было! А во Дворце пионеров
я с мастером на шахматном сеансе ничью сделал. А здесь два раза на
яхте катался. У нас еще был поход по местам партизанской славы. Какое
сочинение можно было написать! А написал только про одного ерша...
Юра замолчал, еще больше пригорюнившись, а я спросил:
- Так почему все-таки про одного ерша?..
- Я решил начать с рыбной ловли. Мы с папой на первую рыбалку еще
в начале июня ездили. Очень здорово. Знаете, какие щуки были! Это
нельзя было никак пропустить в сочинении. Долго я сидел и обдумывал,
как начать. Потом стал писать: "Раннее весеннее утро Золотистые лучи
июньского солнца позолотили голубой небосклон..." Перечитал. Вначале
понравилось, а потом подумал-подумал: утро весеннее, а солнце
июньское. Июнь-то - уже лето. Потом пишу о солнце, а в тот день, когда
мы с папой поехали ловить рыбу, шел мелкий дождь. Папа еще сказал:
"Ничего, не размокнем. Мы же с тобой мужчины! А в дождь иногда рыба
еще лучше клюет". Зачем же, думаю, мне врать в сочинении про хорошую
погоду! И еще раз перечитал. И так писать нельзя: "Золотистые лучи...
позолотили..." Как Вера Ивановна говорит, масло масляное. Вот я все и
зачеркнул и решил начать снова.
Сижу, думаю. Вспоминаю, как начинал свои повести и рассказы
Аркадий Гайдар. У меня его книга всегда с собой в портфеле. Вот,
например, "Р. В. С." начинается. "Раньше сюда иногда забегали
ребятишки..." Или "Четвертый блиндаж": "Колька и Васька - соседи"
Просто и хорошо. И никаких золотистых лучей. Конечно, я знал: природу,
пейзажи описывать нужно, но только как-нибудь по-новому. Тут я
вспомнил еще Николая Васильевича Гоголя. "А поворотись-ка, сын! Экой
ты смешной какой!" Так начинается повесть "Тарас Бульба"...
И тогда я начал смело: "А ну, сынок, вставать да на рыбную ловлю
ехать пора!" - разбудил меня ранним утром папа". И дальше легко пошло.
Сижу вспоминаю и пишу. Вспомнил, как мы накануне червей искали и
удочки готовили. Поплавки такие яркие, сине-красно-белые, на маленьких
куколок похожие. Я так и написал. И как рюкзак собирали - это же целая
экспедиция. Вспомнил, как у Пржевальского снаряжение описывается.
Описал и я наше снаряжение. Утром я с разрешения папы отдал часть
червей Славке Воробьеву. А то он гоже на рыбалку собрался, а червей не
нашел. Потом написал, как я (мы помогли соседям обмелевший катер
стаскивать) в воду в одежде бухнулся. Папа сказал: "Задержались, зато
доброе дело людям сделали" Все это я тоже написал в сочинении. Описал
поездку на катере, красивые берега Северной Двины, потом - узкую
извилистую речку, где мы остановились, высокие сосны и ели, густые
кустарники. И написал о том, как я волновался, в первый раз забрасывая
удочку. Вначале не клевало. Я ждал, скучал, сердился... И вдруг как
поплавок ушел в воду. Я подсек и вытащил... маленького ершика. А я
думал, что окунь на полкилограмма. И в это время Вера Ивановна
говорит: "Дети, через пять минут будет звонок. Заканчивайте писать и
сдавайте тетради". Писал, писал, хотел о многом, а написал только про
одного ерша. Сочинение про ерша! Ребята засмеют. И двойка обеспечена!
- Ничего, - сказал я, чтобы успокоить Юру. - Еще Козьма Прутков
сказал: "Нельзя объять необъятное!" Как бы ты обо всем этом на
нескольких страничках написал? И про рыбалку, и про Москву, и про
пионерский лагерь, и про футбол.
- Вера Ивановна велела написать про главное и художественно, -
возразил Юра. - А я - про ерша!
- Ничего, - повторил я. - Важно, как написать. Чехов о
чернильнице или о пепельнице мог рассказ написать.
Учительницу русского языка и литературы я хорошо знал и вечером
зашел к ней домой.
- Один ваш ученик очень беспокоится, - сказал я. - Написал
сочинение и боится, что получит двойку.
- Это кто же?
- Юра Капустин.
- Капустин? - удивилась Вера Ивановна. - Да у него же самое
лучшее сочинение во всем классе.
Я раскрыл тетрадь Юры Капустина, открыл страницу, на которой
заканчивалось сочинение, и увидел крупную красную цифру "5".
"Вот вам и сочинение про ерша!" - подумал я с радостью за своего
юного друга, за его первые успехи.
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Повести и рассказы)
Северо-Западное книжное издательство
1983
Мы ехали на "рогатом такси". Так мой товарищ поэт Михаил
Скороходов называл оленью упряжку. Впрочем, он был не совсем прав:
платы за проезд, как за такси, с нас не брали.
Полярная ночь кончилась. Солнце уже поднималось над тундрой.
Глаза слезились от безжалостной, нестерпимо слепящей белизны
бескрайней заснеженной равнины. Весь мир словно погрузился в тишину.
Тундра казалась глухой, но на редкость молодой, слепой, но удивительно
прекрасной.
Парни и девушки из оленеводческого колхоза ехали в город на смотр
художественной самодеятельности. Я и мой товарищ были их попутчиками.
Я сидел на второй нарте. Оленями управляла молоденькая ненка
Елена Тайбарей. Она легко держала хорей и весело и чуть грубовато
погоняла животных. Праздничная ее паница была ярко расшита
замысловатыми узорами. Я знал, что Елена Тайбарей - комсомолка,
окончила в Архангельске музыкальное училище и теперь преподает в
ненецкой музыкальной школе.
Олени бежали бесшумно и неторопливо. Елена повернулась ко мне. В
ее широко расставленных глазах постоянно таились и смешивались
удивление и восторг.
- Саво! - сказала она и улыбнулась. - Хорошо!
- Саво! Хорошо! - повторил я.
Елена чему-то усмехнулась и вдруг негромко запела на ненецком
языке. Песня была однотонная, но не тягучая, с задорным припевом. Слов
песни я не понимал.
Голос девушки зазвучал громче. И тундра словно услышала песню.
Мне показалось, что в этот момент тундра преобразилась, сама обрела
голос. Олени приподняли головы, как будто вслушиваясь в песню, и
помчались быстрее. Песню подхватили девушки и парни, ехавшие на других
упряжках.
Я закрыл глаза. Стремительно бежали нарты, и чувство радости и
волнения охватило меня. А тундра все-таки пела, пела...
Смотр самодеятельности проходил в Доме культуры. Мы слушали песни
на ненецком и русском языках, слушали музыку, смотрели национальные
танцы и инсценировки ненецких сказок.
Конферансье, подвижный и веселый паренек Ефим Лаптандер, объявил:
- Выступает пианистка Елена Тайбарей... Великий немецкий
композитор Людвиг ван Бетховен... "Лунная соната".
На сцену вышла моя спутница. Она смущенно посмотрела в зал. И
опять в этом смущенном взгляде я увидел удивление и восторг.
Теперь на ней была не паница, а веселое шелковое платье. Елена
чуть наклонила голову и решительно подошла к роялю.
Звуки печали послышались в притихшем зале. Что-то трагическое
было в них, в этих звуках. Где-то страдают люди... Когда-то здесь, в
этом суровом крае, страдали люди...
Потом музыка окрасилась радостью и светом.
Я с восхищением смотрел на Елену Тайбарей, целиком ушедшую в
музыку. В бушующих звуках рояля слышались просьба, негодование, жажда
борьбы...
- Ее мать была в Германии, - тихо сказал мне сосед-ненец -
учитель. - Теперь ее матери уже за семьдесят...
- В Германии? Ненка на родине Бетховена? Как это случилось?..
- Это было еще в прошлом веке, - сказал сосед-учитель.
...Зимой 1894 года на улицах Берлина появились афиши. Они
извещали население германской столицы о том, что с далекого русского
Севера в Берлин привезены "дикари, питающиеся сырым мясом, одевающиеся
в звериные шкуры". Афиши зазывали почтенную берлинскую публику
поглядеть на людей, которых зовут самоедами. За особую плату берлинцев
приглашали также покататься на необычном транспорте - оленьих
упряжках.
Название привезенных людей - "самоеды" - звучало странно, жутко и
привлекало берлинских обывателей. Публика толпами направлялась в
зоопарк.
В эти серые зимние дни Берлин был тосклив и мрачен. Низкие облака
сплошь закрывали небо. Снег и дождь, дождь и снег. И все-таки зоопарк
быстро наполнялся.
На широкой площадке, между двумя огромными деревьями, был
установлен настоящий чум из оленьих шкур - жилище привезенных людей.
Где-то в отдалении слышался приглушенный рев хищников,
заключенных в клетки.
Рядом блеяли дикие козы, разноголосо кричали, свистели, щебетали
птицы.
Около чума, испуганно озираясь по сторонам, стояла пожилая
женщина. К ней прижимались ребятишки. Одежда у них была действительно
необычная - из оленьих шкур. Впрочем, искусно расшитые затейливыми
узорами совики и паницы немцам нравились.
Тут же около чума лежали длиннорогие с задумчивыми глазами олени.
Зрители все теснее и теснее окружали маленькое стойбище,
обнесенное, словно цирковой ринг, толстыми веревками. За веревки
зрителей не пускали. Лишь некоторым молодым людям, что были посмелее и
понахальнее, иногда на минуту удавалось пробраться за канатный барьер
и пощупать оленьи шкуры чума и одежду ненцев. Берлинские женщины
смотрели на этих молодых людей со страхом и восхищением.
Все это затеял и устроил мезенский купец Калинцев, хитрый и
ловкий предприниматель и делец.
Выбор Калинцева пал на семью Тайбареев. Безоленный ненец-бедняк
Иван Тайбарей только что умер. После его смерти у вдовы Матрены
Степановны осталось пятеро детей. Семья Тайбареев бедствовала. В эти
горестные дни и оказался в чуме у Тайбареев купец Калинцев.
В чуме появились мука, сахар, чай, водка, яркие обрезки сукна,
тесьма, стеклянные брошки и медные пряжки. Купец давал и деньги. А
потом обещаниями и угрозами заставил вдову со всей семьей двинуться в
далекий путь, в Европу.
Средней дочери Матрены Степановны - Анне тогда было десять лет.
Но она хорошо запомнила длительное путешествие, полное унижений и
издевательств. В Берлине ее заставляли катать на оленях праздных
европейцев и ловить им на потеху куски сырого мяса. И это было в
стране, где родился великий Бетховен. Но маленькая Анна не знала, кто
такой Бетховен, и никогда не слышала его музыки.
Купец Калинцев изрядно нажился на своей затее, а семья Матрены
Тайбарей так и вернулась в тундру нищей.
...На сцене в Доме культуры Елена Тайбарей продолжала играть
"Лунную сонату".
Не те ли страдания далекого и страшного прошлого звучали сейчас в
музыке Елены, дочери Анны Тайбарей, ненки Анны, когда-то побывавшей на
родине Бетховена?! Не то ли стремление к большому счастью, теперь уже
обретенному в тундре, слышалось в бурных аккордах рояля?!
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Сборник "Гостья из Заполярья")
Детская литература
Москва
1980
В одной из рот Н-ского полка бережно хранится железная доска. В
центре доски - три отверстия, три пробоины от бронебойных пуль.
Об этой доске я вспомнил недавно, в Москве. Жил я в гостинице.
Однажды, когда я вернулся к себе в комнату и еще не успел снять
пальто, в дверь постучали.
В комнату вошел офицер с погонами подполковника. Он молча
приложил руку к фуражке. Глаза его смеялись, и было видно, что он меня
знает. Но я его вспомнить не мог.
- Проходите, пожалуйста,- сказал я.
Подполковник протянул мне руку и сказал:
- Да, времени много прошло. Не помните? А старую книжку о
Тигробое помните?
Он улыбнулся. И эта улыбка и особенно напоминание о книге
заставили меня все вспомнить.
Зато я не могу сейчас точно сказать, что мы делали в ту первую
минуту, когда я узнал в подполковнике бывшего рядового запасного полк
Николая Мальгина. Кажется, мы обнимались, помогали друг другу
раздеваться, удивлялись и радовались встрече.
Над тремя рядами орденских планок на груди Николая Владимировича
поблескивала золотая звездочка Героя.
В то время, почти двадцать пять лет назад, я служил в окружной
военной газете. Мне часто приходилось бывать в полку, куда рядовым
бойцом пришел молоденький Николай Мальгин.
Был он застенчив и молчалив.
Вечерами доставал из своего мешка старую-престарую книжку с
распадавшимися страницами и начинал ее читать.
Однажды я взял у Мальгина эту книгу. Титульного листа не было, я
не мог узнать ни автора, ни названия книги. Тогда я наудачу раскрыл
страницу и прочитал:
"Отважный Тигробой прицелился и выстрелил. Хищный зверь высоко
подпрыгнул и замертво упал на землю".
Сразу же вспомнилось дество. Майи Рид, Густав Эмар, Фенимор
Купер...
- Интересная? - спросил я.
- Очень, - ответил Николай. - Я эту книгу, наверное, десятый раз
читаю. Про охотника. Смелый был и стрелял метко. Вот таким бы стать! Я
ведь тоже охотник. Только в наших местах тигры не водятся. Даже
медведи теперь редкость. Один зайцы, ну и птица разная...
Николая Мальгина зачислили в противотанковую роту, и он стал
учиться военному искусству. Саперной лопатой он рыл траншеи, окопы и
ячейки, возводил брустверы, по-пластунски ползал по земле, укрываясь
за холмиками, буграми и кустиками. Навстречу бойцам двигался учебный
макет танка.
Николай выбирал уязвимое место "танка" и прицеливался. Учился он
прилежно, но скучал и не скрывал этого. Он ждал отправки на фронт. В
эти дни на фронте наши войска начали решительное наступление против
немцев.
В роте теперь хорошо знали Мальгина. Он лучше всех стрелял из
противотанкового ружья и забивал в мишень пули, словно гвозди, - точно
и уверенно.
Накануне отправки на фронт Мальгин стрелял, как всегда, спокойно
и уверенно. Железная доска была укреплена на макете танка. "Танк" полз
на бойца. Три выстрела. Три бронебойных нули. Три пробоины в центре
железной доски, той доски, о которой и упоминал в начале рассказа и
которая до сих пор хранится в роте Н-ского полка.
Вечером после стрельб я увидал Николая Мальгина. Он читал
какую-то книжку.
- Опять про Тигробоя? - спросил я, хотя видел, что Мальгин читал
не старую потрепанную книжку, а новенькую брошюру.
- Точно, про тигробоя, а вернее - про тигробоев, улыбнувшись,
ответил Николай. - Читаю, как наши бронебойщики "тигров" фашистских
уничтожают. "Тигры" - это танки у них такие. А наши их бьют, как
настоящие тигробои. Вот таким бы стать!
- А про Густава Эмара забыл? - спросил я весело.
Николай махнул рукой:
- Далеко тому Тигробою до наших!
Николай вскоре уехал на фронт в составе маршевой роты. Я провожал
уезжающих бойцов:
- Ну, Николай, ждем весточку для газеты!
Длительное время мы ничего не слышали о Николае Мальгине. И вот
пришло письмо с фронта от заместителя командира полка.
"...В вашей части служил отличный воин-бронебойщик Николай
Владимирович Мальгин, - писал майор. - Когда фашисты атаковали наш
полк, переправившийся на правый берег Днепра, Мальгин проявил
изумительное мужество. До двадцати фашистских танков рванулись на наши
позиции. Гитлеровцы хотели раздавить, сбросить советских воинов назад,
в Днепр. Николай Мальгин, находясь впереди подразделения, тремя
выстрелами подбил три немецких танка. Четвертый "тигр" смял его
позицию. Но когда машина проскочила дальше, пуля чудом спасшегося
бронебойщика остановила ее. И все это благодаря умению и стойкости
отважного воина Николая Мальгина. Еще два выстрела успел сделать
герой. И еще два танка остались на поле боя. Контратака была отбита.
Вчера мы проводили Николая Мальгина в Москву. Он поехал получать
высокую награду - медаль "Золотая Звезда" и орден Ленина..."
Через несколько дней я получил письмо. Оно было из Москвы, от
Мальгина. Он просил передать привет редакции и в конце письма, между
прочим, написал:
"Помните старую книжку о Тигробое? Она заронила во мне мечту о
смелости, о меткой стрельбе. Но научился я этому у наших
бронебойщиков, у советских тигробоев".
Мы разговаривали с Николаем Владимировичем до полуночи.
- А где теперь та книжка, старая, о Тигробое? спросил я. -
Потерялась?
- Потерялась, - подтвердил подполковник и усмехнулся: - Может
быть, солдаты раскурили.
Я посмотрел на Николая Владимировича, на его звезду и подумал:
вот о каких тигробоях надо теперь писать книги!
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Сборник "Мы поднимаем якоря")
Северо-Западное книжное издательство
1972
Своей родословной Александр Олтуфьев не интересовался. Александру
шел двадцать третий год. Какое дело молодому лоцману до обросшей
раковинами и преданиями старины?
А между тем предки Александра сумели вписать свои имена в
историю...
Подходил к концу семнадцатый век. Сохла русская земля без воды,
без морских путей, без торговли с чужестранцами. Опасались бояре
замочить свои широкополые шубы да кафтаны в соленых морских волнах.
А молодому царю Петру опротивели неуклюжие московские хоромы да
нелепые боярские бороды. Привлекала Петра морская жизнь. Грезились ему
многоводный красивый порт и торговые корабли, переполненные тюленьим
жиром, сельдью, винами, голландским полотном, оружием и цветными
металлами. Петр поощрял торговлю и мореплавание.
В те времена получил один из предков Александра царский указ:
"Корабельным вожам Ивашке Олтуфьеву да Коземке Котцову со
товарищи.
Быть вам во время ярманки нынешнего 7198 года в корабельных
вожах... Вожей, которые Двиною рекою торговые корабли с моря вверх до
Архангельского города проводят, такоже те ж корабли и от города на
море отводят, нанимать... "
И получили Ивашка Олтуфьев да Коземка Котцов с товарищами щедрые
награды за свое лоцманское искусство и имена свои оставили в
исторических документах.
Всегда Олтуфьевы были лучшими лоцманами Архангельского порта. От
"вожей", проводивших мощнорангоутные корабли иноземцев, прошли
Олтуфьевы через столетия до советского лоцманства Беломорья.
Александр считался отличным лоцманом. От плавучего маяка через
бар и устье Северной Двины он хладнокровно проводил иностранные
пароходы к лесопильным заводам Архангельска. Он прекрасно знал
фарватер и створы, читал морские карты и лоции и свободно разговаривал
по-английски...
Вдали вспыхивали мигалки. Едва заметно колебалась пестрая
картушка компаса. Капитан, скандинав или британец, нередко седоволосый
или лысый, недружелюбно следил за лоцманом: способен ли этот молокосос
провести его судно в порт? Капитану казалось, что лоцман больше бы
годился гонять собак или, в лучшем случае, принимать швартовы на
берегу. Капитан не взял бы его к себе даже матросом.
Но Александр благополучно заканчивал на иностранном лесовозе свои
обязанности, а капитан был уверен, что "эти штуки до случая".
В одну из навигаций английский лесовоз "Виктория" пришел в
Архангельск второй раз. В июне "Викторию" проводил Александр Олтуфьев.
В сентябре ему же было поручено провести судно к лесобирже,
расположенной выше города.
Едва он поднялся на мостик, что-то знакомое показалось ему на
этом пароходе. То же чувство он пережил в июне, когда первый раз вел
"Викторию". Капитана судна до этой навигации Олтуфьев никогда не
видел. В прошлые годы "Викторию" водить тоже не приходилось. А между
тем Александр почему-то волновался, напрягая память.
Гоня за собой легкую волну, "Виктория" шла узким рукавом Северной
Двины - Маймаксой. Лесопильные заводы, копры, лесокатки, штабеля
бревен. Лесовозы - английские, голландские, норвежские и других наций
- грузились у стенок бирж досками и балансом. Навстречу по реке бежали
юркие моторные лодки и буксиры, оставляя за собой широкие волны и
разрезая тишину гудками и паровыми свистками. Дым от заводов и
пароходов, смешиваясь с рассеивающимся туманом, плавал над Маймаксой.
Александр набил трубку, закурил и облокотился на стенку. Он
силился все вспомнить. В замысловатых завитках трубочного дыма
всплывали события прошедших лет.
Бородатый отец в зюйдвестке - иногда веселый и разговорчивый,
иногда сумрачный, злой, громкоголосый. Отец - тоже лоцман.
Одноэтажный деревянный домик с тремя окнами по фасаду. Дворик,
огражденный забором, два тополя, полдесятка берез. И здесь - все
детство и вся юность Сашки Олтуфьева.
Во дворе доживала свои последние годы дряхлая, с обрезной кормой
корабельная шлюпка. Она служила Сашке отличным многотонным кораблем.
Шлюпку можно было перевернуть вверх дном, и тогда из нее выходила
темная высокосводная пещера, или портовая контора, или укрепленный
вал, который можно было брать приступом.
Большое счастье было для Сашки, когда отец брал его с собой в
город. На пристанях встречались знакомые отца - матросы, боцманы, даже
капитаны. Они приглашали старого лоцмана выпить пива. Отец никогда не
отказывался.
Пока отец разговаривал в кубрике со своими друзьями, Сашка
исследовал судно. Он спускался в трюмы, в машинное отделение, лазил по
вантам, приставал к команде с расспросами.
Особенно Сашка любил бывать на "Лене". Трехтрюмная "Лена" была не
архангельской компании. Но однажды она простояла в Архангельске на
ремонте половину навигации. За это время Сашка всегда был самым
желанным гостем на "Лене".
Лучистые усы веселого повара и пирог с палтусом манили на камбуз.
Машинист дядя Павел обещал научить запускать донку. А матросы
рассказывали забавные истории о "морском волке" Проне Бесхвостом.
Но больше всего Сашку тянуло на мостик, с палубы через спардек по
трапу на капитанский мостик. Там штурвал, компас и телеграф. Оттуда
все видно.
Перед отходом "Лены" из Архангельска маленького Сашку горько
обидел старший штурман.
Лоцман Олтуфьев вспомнил об этом сейчас, и волнение охватило его
с удвоенной силой. Он стал догадываться о причине волнения.
...Матрос Кабалин подарил Сашке нож. Мальчишка не замедлил
испробовать нож на деревянных поручнях у трапа к капитанскому мостику.
подстриженной бородкой. Внешность Шунина удивила Гайдара.
Ни о карбасах, ни о перерезанных гужах Гайдар даже не заикнулся.
А о колхозе все-таки спросил: как, мол, народ относится?..
- А что колхоз... Мое тут дело сторона, - отвечал Шунин с едва
заметной усмешкой. - Ну и пускай колхоз. Я колхоза не трогаю. Человек
не рыба: не треска, не селедка, чтобы ему косяком ходить. Работать
надо, а не в стада сбиваться...
"Страшный человек, страшный своей видимой смиренностью. Вредный,
и особенно - для колхоза", - подумал Гайдар, но пока промолчал.
С Василием Федоровым он встретился на другой день перед колхозным
собранием. Бывшие воины Красной Армии, они долго толковали - у них
легко нашелся общий язык.
...В Архангельск Аркадий Петрович уезжал на дровнях, на
низкорослой, но бойкой лошадке-мезенке. Наступали сумерки. Небо
пустовало. Не было ни единой звездочки. Зато тетрадь Гайдара была
заполнена суровыми фактами, жесткими цифрами, фамилиями. И в той же
тетради уже был начат очерк о рыбаках. Гайдар, командир полка,
журналист и писатель, готовился дать бой кулачью за рыбацкую бедноту,
за колхоз.
На странице у заголовка очерка горела пятилучевая звездочка.
Северная звездочка Гайдара, которая скоро, очень скоро достигнет
первой величины.
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Повести и рассказы)
Северо-Западное книжное издательство
1983
В первый день нового учебного года я встретил на улице своего
юного друга - школьника Юру Капустина, страстного рыболова, отчаянного
футболиста и любителя шахмат.
Юра возвращался из школы, и вид у него был печальный. Нужно
сказать, что Юра с давних пор всегда делится со мной всеми своими
радостями и неудачами.
- Ты что такой грустный? - спросил я, надеясь подбодрить
мальчика. - Двойку успел получить?..
- Еще не получил, но получу.
- Как же так? - удивился я. - Не получил, а уже знаешь, что
получишь. Сегодня-то уроки кончились, а к завтрашнему дню можно еще
подготовиться.
- Уроки кончились, но и сочинение уже написано и сдано.
Тут я все понял. Ребята писали сочинение, а результаты будут
известны завтра или послезавтра.
- Очень плохо написал? - спросил я. - Может быть, еще хоть тройка
будет. Рано горевать.
- Хотел написать много, а написал про одного ерша.
На бульваре мы присели на скамейку, и Юра рассказал мне о том,
как он писал сочинение на тему "Как я провел лето".
- Учительница Вера Ивановна нам сказала: "Не пишите обо всех
каникулах, не описывайте каждый день, а выберите для сочинения самое
главное, самое интересное, что произошло в вашей жизни за время
каникул. Главное, чтобы было ярко и художественно". Я и подумал: "Ох
какое сочинение можно написать!" Ведь столько интересною произошло за
все лето, столько я повидал! Рыбная ловля с папой. Мы с ним трех
огромных щук выловили, и окуни были и подъязки, и сороги. Потом я
ездил в пионерский лагерь. Там военная игра была и соревнования по
легкой атлетике. Я одно первое и одно второе места занял. Потом я с
мамой в Москву ездил. Были в Третьяковской галерее. С дядей Колей на
футбол ЦСКА - "Динамо" ходили. Вот здорово было! А во Дворце пионеров
я с мастером на шахматном сеансе ничью сделал. А здесь два раза на
яхте катался. У нас еще был поход по местам партизанской славы. Какое
сочинение можно было написать! А написал только про одного ерша...
Юра замолчал, еще больше пригорюнившись, а я спросил:
- Так почему все-таки про одного ерша?..
- Я решил начать с рыбной ловли. Мы с папой на первую рыбалку еще
в начале июня ездили. Очень здорово. Знаете, какие щуки были! Это
нельзя было никак пропустить в сочинении. Долго я сидел и обдумывал,
как начать. Потом стал писать: "Раннее весеннее утро Золотистые лучи
июньского солнца позолотили голубой небосклон..." Перечитал. Вначале
понравилось, а потом подумал-подумал: утро весеннее, а солнце
июньское. Июнь-то - уже лето. Потом пишу о солнце, а в тот день, когда
мы с папой поехали ловить рыбу, шел мелкий дождь. Папа еще сказал:
"Ничего, не размокнем. Мы же с тобой мужчины! А в дождь иногда рыба
еще лучше клюет". Зачем же, думаю, мне врать в сочинении про хорошую
погоду! И еще раз перечитал. И так писать нельзя: "Золотистые лучи...
позолотили..." Как Вера Ивановна говорит, масло масляное. Вот я все и
зачеркнул и решил начать снова.
Сижу, думаю. Вспоминаю, как начинал свои повести и рассказы
Аркадий Гайдар. У меня его книга всегда с собой в портфеле. Вот,
например, "Р. В. С." начинается. "Раньше сюда иногда забегали
ребятишки..." Или "Четвертый блиндаж": "Колька и Васька - соседи"
Просто и хорошо. И никаких золотистых лучей. Конечно, я знал: природу,
пейзажи описывать нужно, но только как-нибудь по-новому. Тут я
вспомнил еще Николая Васильевича Гоголя. "А поворотись-ка, сын! Экой
ты смешной какой!" Так начинается повесть "Тарас Бульба"...
И тогда я начал смело: "А ну, сынок, вставать да на рыбную ловлю
ехать пора!" - разбудил меня ранним утром папа". И дальше легко пошло.
Сижу вспоминаю и пишу. Вспомнил, как мы накануне червей искали и
удочки готовили. Поплавки такие яркие, сине-красно-белые, на маленьких
куколок похожие. Я так и написал. И как рюкзак собирали - это же целая
экспедиция. Вспомнил, как у Пржевальского снаряжение описывается.
Описал и я наше снаряжение. Утром я с разрешения папы отдал часть
червей Славке Воробьеву. А то он гоже на рыбалку собрался, а червей не
нашел. Потом написал, как я (мы помогли соседям обмелевший катер
стаскивать) в воду в одежде бухнулся. Папа сказал: "Задержались, зато
доброе дело людям сделали" Все это я тоже написал в сочинении. Описал
поездку на катере, красивые берега Северной Двины, потом - узкую
извилистую речку, где мы остановились, высокие сосны и ели, густые
кустарники. И написал о том, как я волновался, в первый раз забрасывая
удочку. Вначале не клевало. Я ждал, скучал, сердился... И вдруг как
поплавок ушел в воду. Я подсек и вытащил... маленького ершика. А я
думал, что окунь на полкилограмма. И в это время Вера Ивановна
говорит: "Дети, через пять минут будет звонок. Заканчивайте писать и
сдавайте тетради". Писал, писал, хотел о многом, а написал только про
одного ерша. Сочинение про ерша! Ребята засмеют. И двойка обеспечена!
- Ничего, - сказал я, чтобы успокоить Юру. - Еще Козьма Прутков
сказал: "Нельзя объять необъятное!" Как бы ты обо всем этом на
нескольких страничках написал? И про рыбалку, и про Москву, и про
пионерский лагерь, и про футбол.
- Вера Ивановна велела написать про главное и художественно, -
возразил Юра. - А я - про ерша!
- Ничего, - повторил я. - Важно, как написать. Чехов о
чернильнице или о пепельнице мог рассказ написать.
Учительницу русского языка и литературы я хорошо знал и вечером
зашел к ней домой.
- Один ваш ученик очень беспокоится, - сказал я. - Написал
сочинение и боится, что получит двойку.
- Это кто же?
- Юра Капустин.
- Капустин? - удивилась Вера Ивановна. - Да у него же самое
лучшее сочинение во всем классе.
Я раскрыл тетрадь Юры Капустина, открыл страницу, на которой
заканчивалось сочинение, и увидел крупную красную цифру "5".
"Вот вам и сочинение про ерша!" - подумал я с радостью за своего
юного друга, за его первые успехи.
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Повести и рассказы)
Северо-Западное книжное издательство
1983
Мы ехали на "рогатом такси". Так мой товарищ поэт Михаил
Скороходов называл оленью упряжку. Впрочем, он был не совсем прав:
платы за проезд, как за такси, с нас не брали.
Полярная ночь кончилась. Солнце уже поднималось над тундрой.
Глаза слезились от безжалостной, нестерпимо слепящей белизны
бескрайней заснеженной равнины. Весь мир словно погрузился в тишину.
Тундра казалась глухой, но на редкость молодой, слепой, но удивительно
прекрасной.
Парни и девушки из оленеводческого колхоза ехали в город на смотр
художественной самодеятельности. Я и мой товарищ были их попутчиками.
Я сидел на второй нарте. Оленями управляла молоденькая ненка
Елена Тайбарей. Она легко держала хорей и весело и чуть грубовато
погоняла животных. Праздничная ее паница была ярко расшита
замысловатыми узорами. Я знал, что Елена Тайбарей - комсомолка,
окончила в Архангельске музыкальное училище и теперь преподает в
ненецкой музыкальной школе.
Олени бежали бесшумно и неторопливо. Елена повернулась ко мне. В
ее широко расставленных глазах постоянно таились и смешивались
удивление и восторг.
- Саво! - сказала она и улыбнулась. - Хорошо!
- Саво! Хорошо! - повторил я.
Елена чему-то усмехнулась и вдруг негромко запела на ненецком
языке. Песня была однотонная, но не тягучая, с задорным припевом. Слов
песни я не понимал.
Голос девушки зазвучал громче. И тундра словно услышала песню.
Мне показалось, что в этот момент тундра преобразилась, сама обрела
голос. Олени приподняли головы, как будто вслушиваясь в песню, и
помчались быстрее. Песню подхватили девушки и парни, ехавшие на других
упряжках.
Я закрыл глаза. Стремительно бежали нарты, и чувство радости и
волнения охватило меня. А тундра все-таки пела, пела...
Смотр самодеятельности проходил в Доме культуры. Мы слушали песни
на ненецком и русском языках, слушали музыку, смотрели национальные
танцы и инсценировки ненецких сказок.
Конферансье, подвижный и веселый паренек Ефим Лаптандер, объявил:
- Выступает пианистка Елена Тайбарей... Великий немецкий
композитор Людвиг ван Бетховен... "Лунная соната".
На сцену вышла моя спутница. Она смущенно посмотрела в зал. И
опять в этом смущенном взгляде я увидел удивление и восторг.
Теперь на ней была не паница, а веселое шелковое платье. Елена
чуть наклонила голову и решительно подошла к роялю.
Звуки печали послышались в притихшем зале. Что-то трагическое
было в них, в этих звуках. Где-то страдают люди... Когда-то здесь, в
этом суровом крае, страдали люди...
Потом музыка окрасилась радостью и светом.
Я с восхищением смотрел на Елену Тайбарей, целиком ушедшую в
музыку. В бушующих звуках рояля слышались просьба, негодование, жажда
борьбы...
- Ее мать была в Германии, - тихо сказал мне сосед-ненец -
учитель. - Теперь ее матери уже за семьдесят...
- В Германии? Ненка на родине Бетховена? Как это случилось?..
- Это было еще в прошлом веке, - сказал сосед-учитель.
...Зимой 1894 года на улицах Берлина появились афиши. Они
извещали население германской столицы о том, что с далекого русского
Севера в Берлин привезены "дикари, питающиеся сырым мясом, одевающиеся
в звериные шкуры". Афиши зазывали почтенную берлинскую публику
поглядеть на людей, которых зовут самоедами. За особую плату берлинцев
приглашали также покататься на необычном транспорте - оленьих
упряжках.
Название привезенных людей - "самоеды" - звучало странно, жутко и
привлекало берлинских обывателей. Публика толпами направлялась в
зоопарк.
В эти серые зимние дни Берлин был тосклив и мрачен. Низкие облака
сплошь закрывали небо. Снег и дождь, дождь и снег. И все-таки зоопарк
быстро наполнялся.
На широкой площадке, между двумя огромными деревьями, был
установлен настоящий чум из оленьих шкур - жилище привезенных людей.
Где-то в отдалении слышался приглушенный рев хищников,
заключенных в клетки.
Рядом блеяли дикие козы, разноголосо кричали, свистели, щебетали
птицы.
Около чума, испуганно озираясь по сторонам, стояла пожилая
женщина. К ней прижимались ребятишки. Одежда у них была действительно
необычная - из оленьих шкур. Впрочем, искусно расшитые затейливыми
узорами совики и паницы немцам нравились.
Тут же около чума лежали длиннорогие с задумчивыми глазами олени.
Зрители все теснее и теснее окружали маленькое стойбище,
обнесенное, словно цирковой ринг, толстыми веревками. За веревки
зрителей не пускали. Лишь некоторым молодым людям, что были посмелее и
понахальнее, иногда на минуту удавалось пробраться за канатный барьер
и пощупать оленьи шкуры чума и одежду ненцев. Берлинские женщины
смотрели на этих молодых людей со страхом и восхищением.
Все это затеял и устроил мезенский купец Калинцев, хитрый и
ловкий предприниматель и делец.
Выбор Калинцева пал на семью Тайбареев. Безоленный ненец-бедняк
Иван Тайбарей только что умер. После его смерти у вдовы Матрены
Степановны осталось пятеро детей. Семья Тайбареев бедствовала. В эти
горестные дни и оказался в чуме у Тайбареев купец Калинцев.
В чуме появились мука, сахар, чай, водка, яркие обрезки сукна,
тесьма, стеклянные брошки и медные пряжки. Купец давал и деньги. А
потом обещаниями и угрозами заставил вдову со всей семьей двинуться в
далекий путь, в Европу.
Средней дочери Матрены Степановны - Анне тогда было десять лет.
Но она хорошо запомнила длительное путешествие, полное унижений и
издевательств. В Берлине ее заставляли катать на оленях праздных
европейцев и ловить им на потеху куски сырого мяса. И это было в
стране, где родился великий Бетховен. Но маленькая Анна не знала, кто
такой Бетховен, и никогда не слышала его музыки.
Купец Калинцев изрядно нажился на своей затее, а семья Матрены
Тайбарей так и вернулась в тундру нищей.
...На сцене в Доме культуры Елена Тайбарей продолжала играть
"Лунную сонату".
Не те ли страдания далекого и страшного прошлого звучали сейчас в
музыке Елены, дочери Анны Тайбарей, ненки Анны, когда-то побывавшей на
родине Бетховена?! Не то ли стремление к большому счастью, теперь уже
обретенному в тундре, слышалось в бурных аккордах рояля?!
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Сборник "Гостья из Заполярья")
Детская литература
Москва
1980
В одной из рот Н-ского полка бережно хранится железная доска. В
центре доски - три отверстия, три пробоины от бронебойных пуль.
Об этой доске я вспомнил недавно, в Москве. Жил я в гостинице.
Однажды, когда я вернулся к себе в комнату и еще не успел снять
пальто, в дверь постучали.
В комнату вошел офицер с погонами подполковника. Он молча
приложил руку к фуражке. Глаза его смеялись, и было видно, что он меня
знает. Но я его вспомнить не мог.
- Проходите, пожалуйста,- сказал я.
Подполковник протянул мне руку и сказал:
- Да, времени много прошло. Не помните? А старую книжку о
Тигробое помните?
Он улыбнулся. И эта улыбка и особенно напоминание о книге
заставили меня все вспомнить.
Зато я не могу сейчас точно сказать, что мы делали в ту первую
минуту, когда я узнал в подполковнике бывшего рядового запасного полк
Николая Мальгина. Кажется, мы обнимались, помогали друг другу
раздеваться, удивлялись и радовались встрече.
Над тремя рядами орденских планок на груди Николая Владимировича
поблескивала золотая звездочка Героя.
В то время, почти двадцать пять лет назад, я служил в окружной
военной газете. Мне часто приходилось бывать в полку, куда рядовым
бойцом пришел молоденький Николай Мальгин.
Был он застенчив и молчалив.
Вечерами доставал из своего мешка старую-престарую книжку с
распадавшимися страницами и начинал ее читать.
Однажды я взял у Мальгина эту книгу. Титульного листа не было, я
не мог узнать ни автора, ни названия книги. Тогда я наудачу раскрыл
страницу и прочитал:
"Отважный Тигробой прицелился и выстрелил. Хищный зверь высоко
подпрыгнул и замертво упал на землю".
Сразу же вспомнилось дество. Майи Рид, Густав Эмар, Фенимор
Купер...
- Интересная? - спросил я.
- Очень, - ответил Николай. - Я эту книгу, наверное, десятый раз
читаю. Про охотника. Смелый был и стрелял метко. Вот таким бы стать! Я
ведь тоже охотник. Только в наших местах тигры не водятся. Даже
медведи теперь редкость. Один зайцы, ну и птица разная...
Николая Мальгина зачислили в противотанковую роту, и он стал
учиться военному искусству. Саперной лопатой он рыл траншеи, окопы и
ячейки, возводил брустверы, по-пластунски ползал по земле, укрываясь
за холмиками, буграми и кустиками. Навстречу бойцам двигался учебный
макет танка.
Николай выбирал уязвимое место "танка" и прицеливался. Учился он
прилежно, но скучал и не скрывал этого. Он ждал отправки на фронт. В
эти дни на фронте наши войска начали решительное наступление против
немцев.
В роте теперь хорошо знали Мальгина. Он лучше всех стрелял из
противотанкового ружья и забивал в мишень пули, словно гвозди, - точно
и уверенно.
Накануне отправки на фронт Мальгин стрелял, как всегда, спокойно
и уверенно. Железная доска была укреплена на макете танка. "Танк" полз
на бойца. Три выстрела. Три бронебойных нули. Три пробоины в центре
железной доски, той доски, о которой и упоминал в начале рассказа и
которая до сих пор хранится в роте Н-ского полка.
Вечером после стрельб я увидал Николая Мальгина. Он читал
какую-то книжку.
- Опять про Тигробоя? - спросил я, хотя видел, что Мальгин читал
не старую потрепанную книжку, а новенькую брошюру.
- Точно, про тигробоя, а вернее - про тигробоев, улыбнувшись,
ответил Николай. - Читаю, как наши бронебойщики "тигров" фашистских
уничтожают. "Тигры" - это танки у них такие. А наши их бьют, как
настоящие тигробои. Вот таким бы стать!
- А про Густава Эмара забыл? - спросил я весело.
Николай махнул рукой:
- Далеко тому Тигробою до наших!
Николай вскоре уехал на фронт в составе маршевой роты. Я провожал
уезжающих бойцов:
- Ну, Николай, ждем весточку для газеты!
Длительное время мы ничего не слышали о Николае Мальгине. И вот
пришло письмо с фронта от заместителя командира полка.
"...В вашей части служил отличный воин-бронебойщик Николай
Владимирович Мальгин, - писал майор. - Когда фашисты атаковали наш
полк, переправившийся на правый берег Днепра, Мальгин проявил
изумительное мужество. До двадцати фашистских танков рванулись на наши
позиции. Гитлеровцы хотели раздавить, сбросить советских воинов назад,
в Днепр. Николай Мальгин, находясь впереди подразделения, тремя
выстрелами подбил три немецких танка. Четвертый "тигр" смял его
позицию. Но когда машина проскочила дальше, пуля чудом спасшегося
бронебойщика остановила ее. И все это благодаря умению и стойкости
отважного воина Николая Мальгина. Еще два выстрела успел сделать
герой. И еще два танка остались на поле боя. Контратака была отбита.
Вчера мы проводили Николая Мальгина в Москву. Он поехал получать
высокую награду - медаль "Золотая Звезда" и орден Ленина..."
Через несколько дней я получил письмо. Оно было из Москвы, от
Мальгина. Он просил передать привет редакции и в конце письма, между
прочим, написал:
"Помните старую книжку о Тигробое? Она заронила во мне мечту о
смелости, о меткой стрельбе. Но научился я этому у наших
бронебойщиков, у советских тигробоев".
Мы разговаривали с Николаем Владимировичем до полуночи.
- А где теперь та книжка, старая, о Тигробое? спросил я. -
Потерялась?
- Потерялась, - подтвердил подполковник и усмехнулся: - Может
быть, солдаты раскурили.
Я посмотрел на Николая Владимировича, на его звезду и подумал:
вот о каких тигробоях надо теперь писать книги!
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска (emercom@dvinaland.ru)
---------------------------------------------------------------
(Сборник "Мы поднимаем якоря")
Северо-Западное книжное издательство
1972
Своей родословной Александр Олтуфьев не интересовался. Александру
шел двадцать третий год. Какое дело молодому лоцману до обросшей
раковинами и преданиями старины?
А между тем предки Александра сумели вписать свои имена в
историю...
Подходил к концу семнадцатый век. Сохла русская земля без воды,
без морских путей, без торговли с чужестранцами. Опасались бояре
замочить свои широкополые шубы да кафтаны в соленых морских волнах.
А молодому царю Петру опротивели неуклюжие московские хоромы да
нелепые боярские бороды. Привлекала Петра морская жизнь. Грезились ему
многоводный красивый порт и торговые корабли, переполненные тюленьим
жиром, сельдью, винами, голландским полотном, оружием и цветными
металлами. Петр поощрял торговлю и мореплавание.
В те времена получил один из предков Александра царский указ:
"Корабельным вожам Ивашке Олтуфьеву да Коземке Котцову со
товарищи.
Быть вам во время ярманки нынешнего 7198 года в корабельных
вожах... Вожей, которые Двиною рекою торговые корабли с моря вверх до
Архангельского города проводят, такоже те ж корабли и от города на
море отводят, нанимать... "
И получили Ивашка Олтуфьев да Коземка Котцов с товарищами щедрые
награды за свое лоцманское искусство и имена свои оставили в
исторических документах.
Всегда Олтуфьевы были лучшими лоцманами Архангельского порта. От
"вожей", проводивших мощнорангоутные корабли иноземцев, прошли
Олтуфьевы через столетия до советского лоцманства Беломорья.
Александр считался отличным лоцманом. От плавучего маяка через
бар и устье Северной Двины он хладнокровно проводил иностранные
пароходы к лесопильным заводам Архангельска. Он прекрасно знал
фарватер и створы, читал морские карты и лоции и свободно разговаривал
по-английски...
Вдали вспыхивали мигалки. Едва заметно колебалась пестрая
картушка компаса. Капитан, скандинав или британец, нередко седоволосый
или лысый, недружелюбно следил за лоцманом: способен ли этот молокосос
провести его судно в порт? Капитану казалось, что лоцман больше бы
годился гонять собак или, в лучшем случае, принимать швартовы на
берегу. Капитан не взял бы его к себе даже матросом.
Но Александр благополучно заканчивал на иностранном лесовозе свои
обязанности, а капитан был уверен, что "эти штуки до случая".
В одну из навигаций английский лесовоз "Виктория" пришел в
Архангельск второй раз. В июне "Викторию" проводил Александр Олтуфьев.
В сентябре ему же было поручено провести судно к лесобирже,
расположенной выше города.
Едва он поднялся на мостик, что-то знакомое показалось ему на
этом пароходе. То же чувство он пережил в июне, когда первый раз вел
"Викторию". Капитана судна до этой навигации Олтуфьев никогда не
видел. В прошлые годы "Викторию" водить тоже не приходилось. А между
тем Александр почему-то волновался, напрягая память.
Гоня за собой легкую волну, "Виктория" шла узким рукавом Северной
Двины - Маймаксой. Лесопильные заводы, копры, лесокатки, штабеля
бревен. Лесовозы - английские, голландские, норвежские и других наций
- грузились у стенок бирж досками и балансом. Навстречу по реке бежали
юркие моторные лодки и буксиры, оставляя за собой широкие волны и
разрезая тишину гудками и паровыми свистками. Дым от заводов и
пароходов, смешиваясь с рассеивающимся туманом, плавал над Маймаксой.
Александр набил трубку, закурил и облокотился на стенку. Он
силился все вспомнить. В замысловатых завитках трубочного дыма
всплывали события прошедших лет.
Бородатый отец в зюйдвестке - иногда веселый и разговорчивый,
иногда сумрачный, злой, громкоголосый. Отец - тоже лоцман.
Одноэтажный деревянный домик с тремя окнами по фасаду. Дворик,
огражденный забором, два тополя, полдесятка берез. И здесь - все
детство и вся юность Сашки Олтуфьева.
Во дворе доживала свои последние годы дряхлая, с обрезной кормой
корабельная шлюпка. Она служила Сашке отличным многотонным кораблем.
Шлюпку можно было перевернуть вверх дном, и тогда из нее выходила
темная высокосводная пещера, или портовая контора, или укрепленный
вал, который можно было брать приступом.
Большое счастье было для Сашки, когда отец брал его с собой в
город. На пристанях встречались знакомые отца - матросы, боцманы, даже
капитаны. Они приглашали старого лоцмана выпить пива. Отец никогда не
отказывался.
Пока отец разговаривал в кубрике со своими друзьями, Сашка
исследовал судно. Он спускался в трюмы, в машинное отделение, лазил по
вантам, приставал к команде с расспросами.
Особенно Сашка любил бывать на "Лене". Трехтрюмная "Лена" была не
архангельской компании. Но однажды она простояла в Архангельске на
ремонте половину навигации. За это время Сашка всегда был самым
желанным гостем на "Лене".
Лучистые усы веселого повара и пирог с палтусом манили на камбуз.
Машинист дядя Павел обещал научить запускать донку. А матросы
рассказывали забавные истории о "морском волке" Проне Бесхвостом.
Но больше всего Сашку тянуло на мостик, с палубы через спардек по
трапу на капитанский мостик. Там штурвал, компас и телеграф. Оттуда
все видно.
Перед отходом "Лены" из Архангельска маленького Сашку горько
обидел старший штурман.
Лоцман Олтуфьев вспомнил об этом сейчас, и волнение охватило его
с удвоенной силой. Он стал догадываться о причине волнения.
...Матрос Кабалин подарил Сашке нож. Мальчишка не замедлил
испробовать нож на деревянных поручнях у трапа к капитанскому мостику.