Страница:
— И часто он работает сверхурочно? — спрашивает Шеф.
— Насколько я понимаю, в тот день он халтурил. Ремонтировал машину — то ли свою, то ли родственника. Начальник ему разрешил. Я не очень-то расспрашивал, чтоб не вызвать подозрений. Живет с матерью, не женат.
— А Наркевич?
— Был на лекциях. До шестнадцати ноль пяти.
— Уж не сын ли известного профессора Наркевича? — спросила Спулле.
Ивар пожимал плечами.
— Может быть, — бурчит Шеф. — Какое это имеет значение.
— Браво! — громко смеется Спулле, но, глянув на угрюмого Шефа, умолкает и продолжает уже деловито, как будто этого ее «браво!» и не было вовсе: — Что касается меня, то я согласна на любые жертвы!
— В пределах закона… — вставляет Ивар.
— Конечно!
— В пределах закона жертв не бывает, — заканчиваю я. — Может быть, прокуратура хочет нам что-нибудь порекомендовать?
Закурив, Спулле отрицательно качает головой. Странно, но, в отличие от других женщин, курение ей идет. Может потому, что не мается с сигаретой, как черт с оглоблей, а держит ее в ухоженных пальцах элегантно и непринужденно.
— Чтобы продвинуться вперед в расследовании убийства Грунского, мы должны найти красные «Жигули». Для экспертов. А уж следы они обнаружат, если его перевозили на этой машине. Не знаю, что именно они там обнаружат, — может, волосы, может, пятна крови, может, хлороформ, — но что-нибудь да обнаружат, и тогда, Ирина, к началу следствия у вас будут доказательства, подтвержденные документами.
— В качестве аванса никакого постановления об обыске не будет, — Спулле понимает меня с полуслова. — Вам только дай волю… Все равно что джинна выпустить из бутылки: обратно не загонишь.
— Красные «Жигули» — не эфир, испариться они не могли, — спокойно продолжаю я. — Машину можно сжечь, утопить или закопать, но следы все равно останутся. В мире стало настолько тесно, что упрятать целую машину уже нельзя. В глухом месте — подозрительно, в оживленном — еще подозрительнее. Найдут, и совсем скоро, если очень понадобится. Значит, остается только одна возможность избавиться от машины — разобрать ее на части.
— Или растереть в порошок и развеять по ветру.
— Как только мы задержим Илгониса Алпа, его дружки сразу бросятся прятать или уничтожать то, что им удалось укрыть в надежде на продажу. Мы должны действовать молниеносно, чтобы они не успели. Сейчас мы еще не можем вам сказать, какая именно квартира и какой гараж или дровяной сарай нас заинтересует. Решение об обыске нам необходимо незамедлительно.
— Хорошо, я согласна торчать с вами всю ночь!
— Не надо, — вдруг вступает в разговор Шеф. — Не надо никакой ночи.
— А у Алпа сегодня вечером в мотоклубе тренировка, — докладывает Ивар. — Брать его до этого нельзя — у него там могут быть сообщники. И они сразу начнут путать следы, если Алп не придет.
Никто из нас не сомневается в том, что у Илгониса Алпа был сообщник, хотя о нем не упоминалось. Он так или иначе замешан в деле, но сообщник есть несомненно: в нашей практике почти не встречаются подростки, совершившие преступления в одиночку, хотя у американцев статистика другая — одиннадцать и восемь десятых процента!
— Поэтому я и сказал, что не нужно никакой ночи, — продолжает Шеф. — Маловероятно, что у него есть сообщники в школе. Если задержите утром, то уже до обеда со всем управитесь. Сомневаюсь, целесообразно ли вам самим выезжать на обыск. Скажите только, где и что искать, — другие с этим справятся не хуже вас. Например, под руководством товарища Спулле.
— Вы, может быть, думаете, что мне очень нравится торчать в кабинете. Да я с удовольствием поеду. В котором часу завтра надо быть здесь?
— Мы позвоним, как только узнаем первый адрес. Должно быть, не раньше девяти, — говорю я. — Хотя… Разве можно знать наверняка? Мальчоночка уже прошел однажды через кабинеты следователей, поэтому может закрыть рот на замок.
Вот он идет по улице, видимо, в той же красной спортивной куртке, которую описал Зелигман. Упругой походкой. Сложен пропорционально, но ростом маловат. Не замечает, что мы на «Волге» следуем за ним.
— Не хватит ли ему разгуливать? — спрашивает шофер.
— Пусть немного подышит свежим воздухом, — отвечает Ивар. — Вдруг он намерен с кем-то встретиться, кому-то позвонить. Из дому звонить не всегда удобно: мать или отец могут подслушать.
Когда до школы остается меньше квартала, мы обгоняем его и останавливаемся у края тротуара. Остальное — дело техники, думаю, никто из прохожих даже не заметил, как мы усадили парня в машину. Он ни о чем не спрашивает, не протестует. Не произносит ни слова, сжав губы, сидит на заднем сиденье между мной и Иваром.
Ладно, мы тоже ни о чем не станем спрашивать.
Для психологической подготовки мы запланировали небольшую экскурсию — маршрут шоферу известен. У нас своя корысть, поэтому на сей раз за рулем сидит не работник милиции, а дружинник, шофер такси по профессии.
Сыскное дело — занятие своеобразное. Вот как высказался некий чиновник довоенной рижской уголовной полиции об одном из аспектов этого дела: «Ты должен говорить, что знаешь больше, чем знаешь, а знать должен больше, чем говоришь, что знаешь».
Что касается нас, то мы сейчас руководствуемся первой частью этого выражения: пытаемся внушить Илгонису Алпу, что мы знаем больше, чем знаем на самом деле.
Наконец «Волга», вынырнув из небольших переулков Задвинья на магистраль, пролетает по вантовому мосту, и вот мы уже в Садах. Проезжая по асфальтированной дороге через Сады, шофер резко снижает скорость. Мы сворачиваем налево, потом направо и останавливаемся именно в том месте, где Зелигман заметил мальчишку возле красных «Жигулей». Шофер выключает зажигание. Сидим молчим. Времени прошло немного, но тянется оно медленно. Затем наш шофер выезжает из тупика задним ходом — точно так же, как Илгонис Алп на «Жигулях». Следующая остановка — там, где «Жигуль» поджидал Грунского. И наконец — возле канавы, где был обнаружен труп.
В машине все еще никто не произнес ни слова. Тишина работает на нас. Твое лицо, парень, ничего не выражает, но я прекрасно понимаю, сколько опасных и неприятных вопросов возникает в твоей голове. Ты пытаешься разобраться, много ли мы знаем, чтобы потом, признаваясь, не увязнуть в болоте слишком глубоко. И поэтому решил отмалчиваться, не так ли? Такое, парень, мы видим чуть ли не каждый день, для нас в этом нет ничего нового. Не поможет.
Притормаживаем возле кучи шведской брусчатки. На обочине улицы сложены рельсы, которые поменяли, по новой линии уже несется трамвай, теперь дело лишь за мостильщиками, но их не видно. Мы с Иваром не уверены, что камень для Грунского взят именно отсюда, хотя, по нашим предположениям, это наиболее реальный вариант. Вреда, в конце концов, от того, что парень посмотрит на брусчатку, не будет, и мы не можем отказать себе в удовольствии здесь остановиться.
Подняв хвост вертикально, словно пику, из подворотни важно выходит рыжий кот и, вспрыгнув на кучу брусчатки, начинает лапой чистить усы.
Длинные ряды окон заводского корпуса «Видземе».
Стоянка.
— Проканителься ты тут на пару минут дольше, тебе крепко намяли бы бока, — пристально глядя Алпу в глаза, говорит Ивар.
Мальчишка упрямо ухмыляется. Не отвечает.
— Поехали, — командует Ивар. — А то Викелис заметит, прибежит с палкой.
— Где «Жигули»? — спрашиваю я.
— В лесу. — Это первые слова, которые он произносит с момента задержания.
— Где в лесу?
Вместо ответа — ухмылка и пожимание плечами.
— Ясно. Спасибо, — я киваю. — Поехали.
Удивляешься?
Удивляйся на здоровье!
— Может, позвонить Спулле? — спрашивает Ивар, когда мы заходим в кабинет.
— Обойдемся без нее. Наработается еще, когда начнем обыск.
А, ты навострил уши? Спасибо, это уже кое о чем говорит.
— Ты, мальчик, сними куртку, у нас тут довольно тепло, — дружески говорю я.
— Спасибо, так посижу.
— Чтобы не вышло недоразумений, начнем со знакомства.
Снова ухмылка. Враждебная: мол, знаю, что вы мне скажете и чего вам от меня надо. Напрасно стараетесь!
— Знаешь, в этом кабинете обычно говорят не о краже автомобилей, мы с коллегой занимаемся расследованием особо опасных преступлений. В данном случае — убийством.
Растерянность? Любопытно.
Ивар уже достал из сейфа папку с уголовным делом и, стоя за спиной Алпа, одну за другой выкладывает перед ним на письменный стол фотографии Грунского. Сначала ту, которую мы пересняли с личного дела из отдела кадров, затем остальные: труп в различных ракурсах возле канавы, в морге.
— Как поживает твой приятель Наурис? А Винарт? — Никогда не вредно расспросить подследственного о тех, с кем он был судим.
— Я хотел только покататься… — В горле у него уже пересохло, значит, перепугался изрядно. Однако к убийству он, кажется, не причастен. Или причастен, но косвенно. Убийца вел бы себя иначе. Обычно убийцы ведут себя иначе. — Я взял «Жигули» и заехал в Сады поменять номер. Этот… — он бросает выразительный взгляд на фотографии, — попросил подвезти его до Юглы.
— Перестань врать!
— Честное слово! Потом я бросил машину в лесу.
— Мы организовали тебе экскурсию для того, чтобы сэкономить время, — вмещался Ивар. — Если у тебя голова хоть немножко работает, ты об этом и сам мог догадаться!
— И не стыдно еще честное слово давать? На украденной машине он, видите ли, вез пассажира!
— Правда, как вы говорите…
— Перестань! Сейчас ты начнешь мне рассказывать, что не помнишь, в каком лесу ты бросил «Жигули».
— Помню. — Губы у него начинают дергаться. — Хорошо помню!
— Тем хуже! Машины там может уже не быть, хотя следы все равно должны остаться. Ты уверен, что там, куда ты собираешься нас отвезти, мы найдем отпечатки протектора новых «Жигулей»? Ведь рисунок протектора тоже должен совпасть — владелец-то его помнит.
Перелом наступает настолько резко, что это поражает даже меня. Хотя я уже привык к такому. Во всяком уголовном деле есть виновные, каждый из них защищается более или менее героически, но наступает минута, когда человек осознает: проиграл! И все же не могу припомнить другого, столь эмоционального перелома.
— Выпей воды, — Ивар наполняет стакан.
Парень весь трясется, и вода выплескивается.
— Зачем ты говоришь такие глупости? Он, видите ли, никому не нужен! — прикрикиваю на него. — У тебя же есть мать, отец.
Он героически пытается взять себя в руки:
— Может, вы и правы, но…
— Разве у тебя нет носового платка?
Каким маленьким и по-детски несчастным он сейчас выглядит!
— Когда ты нацелился на красные «Жигули»?
— Еще недели две назад. Совсем новенькая машина… Шестая модель… Но об убитом я правда ничего не знаю! Мне велели в два часа дня быть в Садах и ждать там. Этого мужчину я раньше никогда не видел, он меня тоже, но ему сказали место, где я буду ждать, и номер машины. Он сел в машину, и мы поехали.
— И вы ни о чем не говорили?
— Почти ни о чем. Мне же некогда разговаривать, я должен смотреть далеко вперед — нет ли автоинспекции или дружинников. Хотя обычно днем их не бывает.
— При таких встречах пользуются паролем, если так можно выразиться.
— Нет, у нас не было никакого пароля. Он подошел, открыл дверцу и спросил: «В „Ценас“?» Я ответил: «Да».
— Что такое — «Ценас»?
— «Ценас» — хутор, куда мы ехали. Очень противный тип. Мне он показался даже липким от грязи. От него воняло за версту. Поэтому я и не говорил с ним. О чем с таким говорить! Того и гляди стошнит.
— А тебе не сказали, зачем нужно его везти?
— Мне только сказали, чтобы я обязательно прихватил его по пути — он будет делать камин. Винарт что-то комбинирует с машинами! Покупает совсем старую или после аварии, у украденной перебивает номера на моторе и шасси и продает. Только в таком случае покупатель должен быть особый — он должен понимать, в чем тут дело, и кое на что закрыть глаза. Слепой и тот отличит новую машину от десятилетней или того старее. Если спросить не очень высокую цену, то такие покупатели находятся. Номер на моторе прежде надо заварить, потом отшлифовать и набить новый, какой нужно.
— А в магазине не удивляются, что один человек продает столько машин?
— Не обязательно продавать в Риге. Здесь надо только снять с учета, потом поезжай в любой район и продавай где хочешь. С доверенностями у нотариуса он тоже как-то махлевал.
— Сколько тебе платили?
— От восьмисот до тысячи.
— На что тебе такие большие деньги?
— Мне нужно было. Деньги у меня спрятаны. Я покажу.
— Все деньги?
— Нет, не все.
— Делал ли еще кто-нибудь эту черную работу?
— Пожалуй, да. По крайней мере, в «Ценас» я видел машины, которые пригнал не я.
Даю Илгонису Алпу бумагу, ручка у него, как у прилежного школьника, своя, и отправляю в коридор писать показания. После нашего разговора, думаю, ему хватит работы часа на два.
Переговорив с Иваром, отправляюсь к Шефу.
Ивар тем временем обещает дозвониться до Спулле.
Шеф морщится. Уголовное дело грозит разрастись до грандиозных размеров, а людей у нас и так мало.
— Совершенно исключено! Своими силами в «Ценас» вы можете только напутать! — в голосе его слышна досада. — Вы же не сумеете сделать там квалифицированный обыск. Найдете какую-нибудь деталь и будете десять раз вертеть ее в руках, пока разберетесь, откуда она — от помпы, бензонасоса, и в конце концов все равно в протокол неправильно запишете! Никакие каталоги вам не помогут! А потом из-за вас выслушивай упреки! Пусть машинами займутся Саша и Вилманис. Вы можете поехать с ними — я не возражаю, но в их дела не вмешивайтесь! Ищите свое, вам есть что искать!
Шофер такси в кабинете донимает Ивара расспросами:
— Почему вы оба все время молчали, как немые?
— Чтобы ты мог лучше запомнить, — смеется Ивар.
— Нет, в самом деле? До самого завода — ни слова! Ни мне, ни этому пацану. Когда понадоблюсь — дайте знать.
— Мы суеверны, только поэтому. — Ивар ставит на пропуске свою каллиграфическую подпись и отдает шоферу: — Спасибо! До свидания!
— До свидания!
— До свидания, — киваю и я. Если Илгонис Алп в суде вывернет шубу наизнанку и скажет, что свои показания он дал под нашим нажимом, в лице шофера у нас будет верный свидетель: он подтвердит, что всю дорогу мы молчали.
Глава XVI
— Насколько я понимаю, в тот день он халтурил. Ремонтировал машину — то ли свою, то ли родственника. Начальник ему разрешил. Я не очень-то расспрашивал, чтоб не вызвать подозрений. Живет с матерью, не женат.
— А Наркевич?
— Был на лекциях. До шестнадцати ноль пяти.
— Уж не сын ли известного профессора Наркевича? — спросила Спулле.
Ивар пожимал плечами.
— Может быть, — бурчит Шеф. — Какое это имеет значение.
— Браво! — громко смеется Спулле, но, глянув на угрюмого Шефа, умолкает и продолжает уже деловито, как будто этого ее «браво!» и не было вовсе: — Что касается меня, то я согласна на любые жертвы!
— В пределах закона… — вставляет Ивар.
— Конечно!
— В пределах закона жертв не бывает, — заканчиваю я. — Может быть, прокуратура хочет нам что-нибудь порекомендовать?
Закурив, Спулле отрицательно качает головой. Странно, но, в отличие от других женщин, курение ей идет. Может потому, что не мается с сигаретой, как черт с оглоблей, а держит ее в ухоженных пальцах элегантно и непринужденно.
— Чтобы продвинуться вперед в расследовании убийства Грунского, мы должны найти красные «Жигули». Для экспертов. А уж следы они обнаружат, если его перевозили на этой машине. Не знаю, что именно они там обнаружат, — может, волосы, может, пятна крови, может, хлороформ, — но что-нибудь да обнаружат, и тогда, Ирина, к началу следствия у вас будут доказательства, подтвержденные документами.
— В качестве аванса никакого постановления об обыске не будет, — Спулле понимает меня с полуслова. — Вам только дай волю… Все равно что джинна выпустить из бутылки: обратно не загонишь.
— Красные «Жигули» — не эфир, испариться они не могли, — спокойно продолжаю я. — Машину можно сжечь, утопить или закопать, но следы все равно останутся. В мире стало настолько тесно, что упрятать целую машину уже нельзя. В глухом месте — подозрительно, в оживленном — еще подозрительнее. Найдут, и совсем скоро, если очень понадобится. Значит, остается только одна возможность избавиться от машины — разобрать ее на части.
— Или растереть в порошок и развеять по ветру.
— Как только мы задержим Илгониса Алпа, его дружки сразу бросятся прятать или уничтожать то, что им удалось укрыть в надежде на продажу. Мы должны действовать молниеносно, чтобы они не успели. Сейчас мы еще не можем вам сказать, какая именно квартира и какой гараж или дровяной сарай нас заинтересует. Решение об обыске нам необходимо незамедлительно.
— Хорошо, я согласна торчать с вами всю ночь!
— Не надо, — вдруг вступает в разговор Шеф. — Не надо никакой ночи.
— А у Алпа сегодня вечером в мотоклубе тренировка, — докладывает Ивар. — Брать его до этого нельзя — у него там могут быть сообщники. И они сразу начнут путать следы, если Алп не придет.
Никто из нас не сомневается в том, что у Илгониса Алпа был сообщник, хотя о нем не упоминалось. Он так или иначе замешан в деле, но сообщник есть несомненно: в нашей практике почти не встречаются подростки, совершившие преступления в одиночку, хотя у американцев статистика другая — одиннадцать и восемь десятых процента!
— Поэтому я и сказал, что не нужно никакой ночи, — продолжает Шеф. — Маловероятно, что у него есть сообщники в школе. Если задержите утром, то уже до обеда со всем управитесь. Сомневаюсь, целесообразно ли вам самим выезжать на обыск. Скажите только, где и что искать, — другие с этим справятся не хуже вас. Например, под руководством товарища Спулле.
— Вы, может быть, думаете, что мне очень нравится торчать в кабинете. Да я с удовольствием поеду. В котором часу завтра надо быть здесь?
— Мы позвоним, как только узнаем первый адрес. Должно быть, не раньше девяти, — говорю я. — Хотя… Разве можно знать наверняка? Мальчоночка уже прошел однажды через кабинеты следователей, поэтому может закрыть рот на замок.
Вот он идет по улице, видимо, в той же красной спортивной куртке, которую описал Зелигман. Упругой походкой. Сложен пропорционально, но ростом маловат. Не замечает, что мы на «Волге» следуем за ним.
— Не хватит ли ему разгуливать? — спрашивает шофер.
— Пусть немного подышит свежим воздухом, — отвечает Ивар. — Вдруг он намерен с кем-то встретиться, кому-то позвонить. Из дому звонить не всегда удобно: мать или отец могут подслушать.
Когда до школы остается меньше квартала, мы обгоняем его и останавливаемся у края тротуара. Остальное — дело техники, думаю, никто из прохожих даже не заметил, как мы усадили парня в машину. Он ни о чем не спрашивает, не протестует. Не произносит ни слова, сжав губы, сидит на заднем сиденье между мной и Иваром.
Ладно, мы тоже ни о чем не станем спрашивать.
Для психологической подготовки мы запланировали небольшую экскурсию — маршрут шоферу известен. У нас своя корысть, поэтому на сей раз за рулем сидит не работник милиции, а дружинник, шофер такси по профессии.
Сыскное дело — занятие своеобразное. Вот как высказался некий чиновник довоенной рижской уголовной полиции об одном из аспектов этого дела: «Ты должен говорить, что знаешь больше, чем знаешь, а знать должен больше, чем говоришь, что знаешь».
Что касается нас, то мы сейчас руководствуемся первой частью этого выражения: пытаемся внушить Илгонису Алпу, что мы знаем больше, чем знаем на самом деле.
Наконец «Волга», вынырнув из небольших переулков Задвинья на магистраль, пролетает по вантовому мосту, и вот мы уже в Садах. Проезжая по асфальтированной дороге через Сады, шофер резко снижает скорость. Мы сворачиваем налево, потом направо и останавливаемся именно в том месте, где Зелигман заметил мальчишку возле красных «Жигулей». Шофер выключает зажигание. Сидим молчим. Времени прошло немного, но тянется оно медленно. Затем наш шофер выезжает из тупика задним ходом — точно так же, как Илгонис Алп на «Жигулях». Следующая остановка — там, где «Жигуль» поджидал Грунского. И наконец — возле канавы, где был обнаружен труп.
В машине все еще никто не произнес ни слова. Тишина работает на нас. Твое лицо, парень, ничего не выражает, но я прекрасно понимаю, сколько опасных и неприятных вопросов возникает в твоей голове. Ты пытаешься разобраться, много ли мы знаем, чтобы потом, признаваясь, не увязнуть в болоте слишком глубоко. И поэтому решил отмалчиваться, не так ли? Такое, парень, мы видим чуть ли не каждый день, для нас в этом нет ничего нового. Не поможет.
Притормаживаем возле кучи шведской брусчатки. На обочине улицы сложены рельсы, которые поменяли, по новой линии уже несется трамвай, теперь дело лишь за мостильщиками, но их не видно. Мы с Иваром не уверены, что камень для Грунского взят именно отсюда, хотя, по нашим предположениям, это наиболее реальный вариант. Вреда, в конце концов, от того, что парень посмотрит на брусчатку, не будет, и мы не можем отказать себе в удовольствии здесь остановиться.
Подняв хвост вертикально, словно пику, из подворотни важно выходит рыжий кот и, вспрыгнув на кучу брусчатки, начинает лапой чистить усы.
Длинные ряды окон заводского корпуса «Видземе».
Стоянка.
— Проканителься ты тут на пару минут дольше, тебе крепко намяли бы бока, — пристально глядя Алпу в глаза, говорит Ивар.
Мальчишка упрямо ухмыляется. Не отвечает.
— Поехали, — командует Ивар. — А то Викелис заметит, прибежит с палкой.
— Где «Жигули»? — спрашиваю я.
— В лесу. — Это первые слова, которые он произносит с момента задержания.
— Где в лесу?
Вместо ответа — ухмылка и пожимание плечами.
— Ясно. Спасибо, — я киваю. — Поехали.
Удивляешься?
Удивляйся на здоровье!
— Может, позвонить Спулле? — спрашивает Ивар, когда мы заходим в кабинет.
— Обойдемся без нее. Наработается еще, когда начнем обыск.
А, ты навострил уши? Спасибо, это уже кое о чем говорит.
— Ты, мальчик, сними куртку, у нас тут довольно тепло, — дружески говорю я.
— Спасибо, так посижу.
— Чтобы не вышло недоразумений, начнем со знакомства.
Снова ухмылка. Враждебная: мол, знаю, что вы мне скажете и чего вам от меня надо. Напрасно стараетесь!
— Знаешь, в этом кабинете обычно говорят не о краже автомобилей, мы с коллегой занимаемся расследованием особо опасных преступлений. В данном случае — убийством.
Растерянность? Любопытно.
Ивар уже достал из сейфа папку с уголовным делом и, стоя за спиной Алпа, одну за другой выкладывает перед ним на письменный стол фотографии Грунского. Сначала ту, которую мы пересняли с личного дела из отдела кадров, затем остальные: труп в различных ракурсах возле канавы, в морге.
— Как поживает твой приятель Наурис? А Винарт? — Никогда не вредно расспросить подследственного о тех, с кем он был судим.
— Я хотел только покататься… — В горле у него уже пересохло, значит, перепугался изрядно. Однако к убийству он, кажется, не причастен. Или причастен, но косвенно. Убийца вел бы себя иначе. Обычно убийцы ведут себя иначе. — Я взял «Жигули» и заехал в Сады поменять номер. Этот… — он бросает выразительный взгляд на фотографии, — попросил подвезти его до Юглы.
— Перестань врать!
— Честное слово! Потом я бросил машину в лесу.
— Мы организовали тебе экскурсию для того, чтобы сэкономить время, — вмещался Ивар. — Если у тебя голова хоть немножко работает, ты об этом и сам мог догадаться!
— И не стыдно еще честное слово давать? На украденной машине он, видите ли, вез пассажира!
— Правда, как вы говорите…
— Перестань! Сейчас ты начнешь мне рассказывать, что не помнишь, в каком лесу ты бросил «Жигули».
— Помню. — Губы у него начинают дергаться. — Хорошо помню!
— Тем хуже! Машины там может уже не быть, хотя следы все равно должны остаться. Ты уверен, что там, куда ты собираешься нас отвезти, мы найдем отпечатки протектора новых «Жигулей»? Ведь рисунок протектора тоже должен совпасть — владелец-то его помнит.
Перелом наступает настолько резко, что это поражает даже меня. Хотя я уже привык к такому. Во всяком уголовном деле есть виновные, каждый из них защищается более или менее героически, но наступает минута, когда человек осознает: проиграл! И все же не могу припомнить другого, столь эмоционального перелома.
— Выпей воды, — Ивар наполняет стакан.
Парень весь трясется, и вода выплескивается.
— Зачем ты говоришь такие глупости? Он, видите ли, никому не нужен! — прикрикиваю на него. — У тебя же есть мать, отец.
Он героически пытается взять себя в руки:
— Может, вы и правы, но…
— Разве у тебя нет носового платка?
Каким маленьким и по-детски несчастным он сейчас выглядит!
— Когда ты нацелился на красные «Жигули»?
— Еще недели две назад. Совсем новенькая машина… Шестая модель… Но об убитом я правда ничего не знаю! Мне велели в два часа дня быть в Садах и ждать там. Этого мужчину я раньше никогда не видел, он меня тоже, но ему сказали место, где я буду ждать, и номер машины. Он сел в машину, и мы поехали.
— И вы ни о чем не говорили?
— Почти ни о чем. Мне же некогда разговаривать, я должен смотреть далеко вперед — нет ли автоинспекции или дружинников. Хотя обычно днем их не бывает.
— При таких встречах пользуются паролем, если так можно выразиться.
— Нет, у нас не было никакого пароля. Он подошел, открыл дверцу и спросил: «В „Ценас“?» Я ответил: «Да».
— Что такое — «Ценас»?
— «Ценас» — хутор, куда мы ехали. Очень противный тип. Мне он показался даже липким от грязи. От него воняло за версту. Поэтому я и не говорил с ним. О чем с таким говорить! Того и гляди стошнит.
— А тебе не сказали, зачем нужно его везти?
— Мне только сказали, чтобы я обязательно прихватил его по пути — он будет делать камин. Винарт что-то комбинирует с машинами! Покупает совсем старую или после аварии, у украденной перебивает номера на моторе и шасси и продает. Только в таком случае покупатель должен быть особый — он должен понимать, в чем тут дело, и кое на что закрыть глаза. Слепой и тот отличит новую машину от десятилетней или того старее. Если спросить не очень высокую цену, то такие покупатели находятся. Номер на моторе прежде надо заварить, потом отшлифовать и набить новый, какой нужно.
— А в магазине не удивляются, что один человек продает столько машин?
— Не обязательно продавать в Риге. Здесь надо только снять с учета, потом поезжай в любой район и продавай где хочешь. С доверенностями у нотариуса он тоже как-то махлевал.
— Сколько тебе платили?
— От восьмисот до тысячи.
— На что тебе такие большие деньги?
— Мне нужно было. Деньги у меня спрятаны. Я покажу.
— Все деньги?
— Нет, не все.
— Делал ли еще кто-нибудь эту черную работу?
— Пожалуй, да. По крайней мере, в «Ценас» я видел машины, которые пригнал не я.
Даю Илгонису Алпу бумагу, ручка у него, как у прилежного школьника, своя, и отправляю в коридор писать показания. После нашего разговора, думаю, ему хватит работы часа на два.
Переговорив с Иваром, отправляюсь к Шефу.
Ивар тем временем обещает дозвониться до Спулле.
Шеф морщится. Уголовное дело грозит разрастись до грандиозных размеров, а людей у нас и так мало.
— Совершенно исключено! Своими силами в «Ценас» вы можете только напутать! — в голосе его слышна досада. — Вы же не сумеете сделать там квалифицированный обыск. Найдете какую-нибудь деталь и будете десять раз вертеть ее в руках, пока разберетесь, откуда она — от помпы, бензонасоса, и в конце концов все равно в протокол неправильно запишете! Никакие каталоги вам не помогут! А потом из-за вас выслушивай упреки! Пусть машинами займутся Саша и Вилманис. Вы можете поехать с ними — я не возражаю, но в их дела не вмешивайтесь! Ищите свое, вам есть что искать!
Шофер такси в кабинете донимает Ивара расспросами:
— Почему вы оба все время молчали, как немые?
— Чтобы ты мог лучше запомнить, — смеется Ивар.
— Нет, в самом деле? До самого завода — ни слова! Ни мне, ни этому пацану. Когда понадоблюсь — дайте знать.
— Мы суеверны, только поэтому. — Ивар ставит на пропуске свою каллиграфическую подпись и отдает шоферу: — Спасибо! До свидания!
— До свидания!
— До свидания, — киваю и я. Если Илгонис Алп в суде вывернет шубу наизнанку и скажет, что свои показания он дал под нашим нажимом, в лице шофера у нас будет верный свидетель: он подтвердит, что всю дорогу мы молчали.
Глава XVI
Километрах в шестидесяти от Риги вправо от автострады ответвляется довольно плохая дорога. Ни бог, ни строители не позаботились о ее покрытии. Здесь расплылись огромные лужи, но грунт твердый, и мы плывем по ним как в лодке. Вскоре кусты ивняка вдоль канав кончаются, за ними виднеются заросшие поляны, и наконец мы въезжаем в сосновый бор.
Пошел снег, но снежинки, упав на раскисшую от осенних дождей дорогу, сразу тают.
— Разве поблизости нет ни одного дома? — спрашивает Ивар.
— Где-то, говорят, дальше есть. Автобус тоже здесь ходит, но редко, — отвечает Илгонис Алп. — Я всегда шел берегом реки напрямую к шоссе и там «голосовал». Это совсем недалеко.
Мальчишка сидит между мной и Иваром. За рулем Саша, Вилманис — рядом. Сидит, покусывает спичку. Говорит, бросил курить, и это помогает. Кто ему, бедняге, сказал такую глупость!
На заднем сиденье десятиместного микроавтобуса «Латвия» трясутся два понятых, которых мы прихватили на всякий случай, чтобы не пришлось искать среди соседей. Они наметили рейд по магазинам, но на предложение ехать с нами откликнулись сразу — оба молодые и, конечно, стучать костяшками счетов на складах куда скучнее. Это опытные и сознательные ребята — так их охарактеризовали коллеги, — смысл жизни видят в борьбе за полную меру, полный вес и полную сдачу в торговой сети. Меньшего ростом — в клетчатом полупальто с капюшоном и галунами на животе — зовут Видвудом, а как второго — не помню.
— Тут под горкой будет еще один поворот вправо, — говорит Алп.
Саша тормозит прямо посредине лужи.
— Что делать? — спрашивает он меня. Поняв, что я не догадываюсь, что он имеет в виду, продолжает: — Под горкой сухо, снег — словно одеяло… Он заметит, что тут ездили, развернется и — был таков.
— Переезжай горку и ищи просеку, где свернуть в лес. А мы пойдем дальше пешком.
— Сразу лезть не стоит, сначала посмотрим издали, — Саша, продолжая одной рукой управлять, другой достает из вещевого ящичка большой, очень сильный бинокль. — Скажи Шефу, чтобы готовил прибавку к зарплате: думай тут обо всем за вас. На, держи!
Алп ведет нас наудачу, но думаю, что в верном направлении. Когда мы вышли из машины, он показал пальцем в сторону, где по его мнению находится хутор «Ценас».
Мы продираемся сквозь ельник и мелкий кустарник и внезапно оказываемся на дороге, ведущей к пастбищу. Здесь тоже порядочные заросли, но идти легче.
Наконец слышим — впереди журчит вода. Путь преграждает ручей. У нас нет резиновых сапог, чтобы перейти вброд — вода слишком поднялась, поэтому расходимся в обе стороны в надежде найти какие-нибудь мостки или место поуже, где можно перепрыгнуть.
— Это, наверно, та самая речушка, — говорит мне Илгонис, словно мы вместе с ним были в туристическом походе. — Хутор стоит на самом берегу, там когда-то была мельница. Винарт говорит, что ловил здесь форель. Он хотел частично восстановить мельницу, сделать небольшой заслон, чтобы поднять воду до уровня старого пруда и установить колесо с трансмиссией, которое медленно вращало бы стол для гостей в предбаннике сауны.
— Там, где сейчас он разбирает машины?
— Да.
— Как он сумел обзавестись таким хутором?
— Говорит, мать получила в наследство, но, скорей всего, купил.
— Разве речка такая мелкая, что вы ее могли переехать?
— Нет, Винарт на всякий случай сделал мостик.
С опушки открывается панорама на запущенные поля с редкими дубами, справа — большое здание из тесаных валунов, оконные проемы выложены красным кирпичом, слева дорога, которая ведет к покосившемуся сараю.
— Рассказывай, — говорю я Илгонису, но Саша прерывает меня.
— Подожди. Времени достаточно. Пойдем в сарай. Там не будем бросаться в глаза, да и двор оттуда как на ладони.
— Ты надеешься там что-нибудь найти?.. — Вилманис продолжает покусывать спичку. Я так и не понял, что он хотел этим сказать.
— Считай, что я просто хочу прогуляться! Если там не заперто.
Сено в сарае сухое и душистое. И я начинаю думать: сарай, наверное, не является частной собственностью, а сено в нем — да. Никаких железок тут не видно — сарай расположен слишком близко к хутору, чтобы Винарт стал здесь что-то прятать. Дверь мы оставляем полуоткрытой, и Илгонис Алп издали показывает нам старую мельницу, словно гид экскурсантам — развалины крепостей, церквей и другие исторические памятники.
Саша держится особняком, все рассматривает в бинокль и время от времени спрашивает:
— Что это за пристройка там, за углом? А дверьми сбоку разве не пользуются?
Таким образом он выясняет, где погреб для картофеля, где колодец и гравий, но вряд ли ему удастся воспользоваться этими сведениями.
— На машине я въехал, значит, во двор, — повторяет Илгонис, так как на миг упустил нить рассказа. — Остановился. И пошел за ключом от больших дверей — он спрятан в одной из дренажных труб, которые сложены за домом. Прошлой весной Винарт хотел построить коптильню и зарабатывать копчением кур и мяса, в потребсоюзе ему обещали, что мяса будет сколько угодно. Мать у него скоро пойдет на пенсию, сможет продавать на рынке. Но так и не построил. Когда я вернулся, тот мужчина…
— Грунский.
— Да, Грунский… Он со своим мешком уже вышел из машины.
— О мешке ты нам ничего не сказал.
— Наверно, забыл, да вы и не спрашивали. При нем был такой грубый, грязный мешок, и на дне его что-то стучало.
— Как стучало?
— Не знаю, как сказать. Не очень громко. Не так, как железо или детали. Скорее всего там были инструменты. Он же печник.
Мы с Иваром переглянулись.
— Я отпер дверь и загнал машину в гараж… То есть — в большое помещение. Хозяина еще нет, сказал я, вам придется немного подождать, мне надо мотать обратно в Ригу.
— А Грунский?
— Ничего. Сказал, что погуляет, осмотрится. Я попрощался и пошел берегом речушки.
— За сколько минут можно дойти до поселка Игавниеки? — спрашивает Саша.
— Если быстро идти… До шоссе минут двадцать и там еще минут пять. Я на автобусную остановку никогда не хожу, я «голосую» и всегда доезжаю быстрее. Грузовые берут охотно, если в кабине есть место. Особенно те, которые ездят в дальние рейсы.
— Уточним, молодой человек, — говорит Вилманис. Спички в зубах уже нет, и пышные черные усы делают его лицо суровым. — Ты загнал машину в большое помещение и оставил. А дверь?
— Дверь я прикрыл, но не запер. Винарт сказал, чтоб я не запирал.
— И больше ничего ни ты Грунскому, ни он тебе не сказал?
— Он спросил только, где глина, я ответил, что не знаю, пусть посмотрит сам или спросит хозяина, когда тот вернется. «Да, да», — он ответил. Мол, прогуляется и посмотрит сам.
«Что же такое увидел Грунский, из-за чего Винарт отправил его на тот свет?»
— Когда ты поставил машину, в большом помещении все было как обычно? Ничего не изменилось? Расскажи, как выглядит это помещение, я что-то плохо представляю себе. Чтобы мне не упасть в обморок от удивления, когда мы туда войдем.
Илгонис Алп пожимает плечами.
— Ничего особенного там нет… Большое. Очень большое помещение с высоким потолком. Глинобитный пол, стены из тесаного камня. Оконца маленькие, и под самым потолком, так что рукой не достать, есть электричество. В потолок вмурованы крючки, и Винарт закрепил на них блоки, чтобы можно было поднять машину и удобно работать.
— Сколько времени у вас уходило на разборку?
— Много. Иногда даже полдня. Но обычно я не участвовал. Винарт сам разбирал и раскладывал по ящикам. Он очень аккуратный.
— Уточним еще раз, молодой человек, — Вилманис зашевелил черными усами. — Насколько я понял, большое помещение выглядит как гараж. Там есть полки и слесарный стол с тисками, ящики для деталей карбюратора и ящики для коробок передач, а к стенам прислонены стекла, двери, брызговики и разные детали из жести.
— В большом помещении Винарт ничего не оставляет. В доме есть две комнаты поменьше: в одной хранятся детали, а в другой можно переночевать.
— Значит, ни столов, ни стульев, ни… А кузова? Или то, что остается от кузовов?
— Я не знаю, может, он увозит их куда-нибудь в лес и бросает там. Да почти ничего и не остается, если аккуратно разрезать автогеном. Большое помещение Винарт задумал перестроить под зал для гостей, а за перегородкой — сауну. В одном конце помещения есть дымоход. Но пока что там голые стены. Пара табуреток и стол в углу — больше ничего.
Саша ловко взбирается на выступ стены и начинает искать щель в досках, сквозь которую можно было бы наблюдать за двором. Находит, пытается ее расширить. И вдруг падает навзничь в сено, как мальчишка:
— Какое душистое! Вам не понять этого, жалкие горожане!
— Слезай, время не ждет, — с упреком говорит Вилманис. — Будем сейчас искать или приедем утром?
— Надо возвращаться к машине, — Саша спрыгивает с выступа. — Тут все равно нам больше делать нечего. — И слегка подмигивает мне: нужно переговорить с глазу на глаз.
Когда гуськом возвращаемся по старым следам, мы оба тащимся в хвосте.
— Я хотел бы остаться, если не возражаешь… — говорит Саша. — Зароюсь в сено по самую шею и через щель буду наблюдать за хутором. В Игавниеки есть телеграф, он работает круглосуточно, значит, смогу позвонить. Двадцать пять минут — и я дозваниваюсь до вспомогательных сил. На его совести много всего: надо схватить с поличным! Если он работает с таким размахом, как рассказывал малыш Алпик, то он либо совсем ослеп от жадности, либо думает, что застрахован от провала — отпираться будет долго и упорно. И это касается не только нас с Вилманисом. Грунского ведь нашли не здесь, а в Риге. К тому же прошло много времени, выпал снежок — попробуй докажи!
— Я думаю о знаменитом выражении Шефа — в кино все сложно, в жизни — просто. Какие только версии мы не перебрали. А видишь, как все банально оказалось — Винарт хочет сложить камин и приглашает Грунского на халтуру. Пока хозяина нет дома, печник всюду сует нос. И замечает что-то, что ему не следовало замечать. Но Грунский думает иначе, наглости ему не занимать, он всегда заставлял других заботиться о его благополучии. Такой своего не упустит. Однако на сей раз случай оказывается для него роковым.
— Что-то не стыкуется.
— Не стыкуется, — соглашаюсь я. — Но, кажется, мы недалеки от истины.
— Может быть. Думай — у тебя у самого голова на плечах. Но я должен схватить Винарта с поличным! Ради этого я готов провести в сене хоть неделю.
Мне вспоминается недавно показанный по телевидению многосерийный боевик с погоней, в котором авторы и консультанты продемонстрировали всю технику, какой располагает милиция. В конце последней серии у главного жулика за лацканом пиджака оказался прикрепленным мини-передатчик, извещающий о его местонахождении, а в его машине скрытый магнитофон фиксировал все разговоры, в кустах возле каждого перекрестка стоял какой-нибудь скромно одетый гражданин с рацией и важным голосом сообщал в микрофон руководителю операции по задержанию: «Сорок седьмой только что проследовал мимо!» Со всех сторон за неспортивным и рыхлым, но опасным преступником гнались милицейские машины с опергруппами, а чтобы гангстер не мог улететь по воздуху, в небе кружил вертолет. Не хватало лишь вооруженных сил стран — участниц Варшавского Договора, но и они, надо полагать, были наготове — я скорее всего пропустил мимо ушей часть дикторского текста.
Пошел снег, но снежинки, упав на раскисшую от осенних дождей дорогу, сразу тают.
— Разве поблизости нет ни одного дома? — спрашивает Ивар.
— Где-то, говорят, дальше есть. Автобус тоже здесь ходит, но редко, — отвечает Илгонис Алп. — Я всегда шел берегом реки напрямую к шоссе и там «голосовал». Это совсем недалеко.
Мальчишка сидит между мной и Иваром. За рулем Саша, Вилманис — рядом. Сидит, покусывает спичку. Говорит, бросил курить, и это помогает. Кто ему, бедняге, сказал такую глупость!
На заднем сиденье десятиместного микроавтобуса «Латвия» трясутся два понятых, которых мы прихватили на всякий случай, чтобы не пришлось искать среди соседей. Они наметили рейд по магазинам, но на предложение ехать с нами откликнулись сразу — оба молодые и, конечно, стучать костяшками счетов на складах куда скучнее. Это опытные и сознательные ребята — так их охарактеризовали коллеги, — смысл жизни видят в борьбе за полную меру, полный вес и полную сдачу в торговой сети. Меньшего ростом — в клетчатом полупальто с капюшоном и галунами на животе — зовут Видвудом, а как второго — не помню.
— Тут под горкой будет еще один поворот вправо, — говорит Алп.
Саша тормозит прямо посредине лужи.
— Что делать? — спрашивает он меня. Поняв, что я не догадываюсь, что он имеет в виду, продолжает: — Под горкой сухо, снег — словно одеяло… Он заметит, что тут ездили, развернется и — был таков.
— Переезжай горку и ищи просеку, где свернуть в лес. А мы пойдем дальше пешком.
— Сразу лезть не стоит, сначала посмотрим издали, — Саша, продолжая одной рукой управлять, другой достает из вещевого ящичка большой, очень сильный бинокль. — Скажи Шефу, чтобы готовил прибавку к зарплате: думай тут обо всем за вас. На, держи!
Алп ведет нас наудачу, но думаю, что в верном направлении. Когда мы вышли из машины, он показал пальцем в сторону, где по его мнению находится хутор «Ценас».
Мы продираемся сквозь ельник и мелкий кустарник и внезапно оказываемся на дороге, ведущей к пастбищу. Здесь тоже порядочные заросли, но идти легче.
Наконец слышим — впереди журчит вода. Путь преграждает ручей. У нас нет резиновых сапог, чтобы перейти вброд — вода слишком поднялась, поэтому расходимся в обе стороны в надежде найти какие-нибудь мостки или место поуже, где можно перепрыгнуть.
— Это, наверно, та самая речушка, — говорит мне Илгонис, словно мы вместе с ним были в туристическом походе. — Хутор стоит на самом берегу, там когда-то была мельница. Винарт говорит, что ловил здесь форель. Он хотел частично восстановить мельницу, сделать небольшой заслон, чтобы поднять воду до уровня старого пруда и установить колесо с трансмиссией, которое медленно вращало бы стол для гостей в предбаннике сауны.
— Там, где сейчас он разбирает машины?
— Да.
— Как он сумел обзавестись таким хутором?
— Говорит, мать получила в наследство, но, скорей всего, купил.
— Разве речка такая мелкая, что вы ее могли переехать?
— Нет, Винарт на всякий случай сделал мостик.
С опушки открывается панорама на запущенные поля с редкими дубами, справа — большое здание из тесаных валунов, оконные проемы выложены красным кирпичом, слева дорога, которая ведет к покосившемуся сараю.
— Рассказывай, — говорю я Илгонису, но Саша прерывает меня.
— Подожди. Времени достаточно. Пойдем в сарай. Там не будем бросаться в глаза, да и двор оттуда как на ладони.
— Ты надеешься там что-нибудь найти?.. — Вилманис продолжает покусывать спичку. Я так и не понял, что он хотел этим сказать.
— Считай, что я просто хочу прогуляться! Если там не заперто.
Сено в сарае сухое и душистое. И я начинаю думать: сарай, наверное, не является частной собственностью, а сено в нем — да. Никаких железок тут не видно — сарай расположен слишком близко к хутору, чтобы Винарт стал здесь что-то прятать. Дверь мы оставляем полуоткрытой, и Илгонис Алп издали показывает нам старую мельницу, словно гид экскурсантам — развалины крепостей, церквей и другие исторические памятники.
Саша держится особняком, все рассматривает в бинокль и время от времени спрашивает:
— Что это за пристройка там, за углом? А дверьми сбоку разве не пользуются?
Таким образом он выясняет, где погреб для картофеля, где колодец и гравий, но вряд ли ему удастся воспользоваться этими сведениями.
— На машине я въехал, значит, во двор, — повторяет Илгонис, так как на миг упустил нить рассказа. — Остановился. И пошел за ключом от больших дверей — он спрятан в одной из дренажных труб, которые сложены за домом. Прошлой весной Винарт хотел построить коптильню и зарабатывать копчением кур и мяса, в потребсоюзе ему обещали, что мяса будет сколько угодно. Мать у него скоро пойдет на пенсию, сможет продавать на рынке. Но так и не построил. Когда я вернулся, тот мужчина…
— Грунский.
— Да, Грунский… Он со своим мешком уже вышел из машины.
— О мешке ты нам ничего не сказал.
— Наверно, забыл, да вы и не спрашивали. При нем был такой грубый, грязный мешок, и на дне его что-то стучало.
— Как стучало?
— Не знаю, как сказать. Не очень громко. Не так, как железо или детали. Скорее всего там были инструменты. Он же печник.
Мы с Иваром переглянулись.
— Я отпер дверь и загнал машину в гараж… То есть — в большое помещение. Хозяина еще нет, сказал я, вам придется немного подождать, мне надо мотать обратно в Ригу.
— А Грунский?
— Ничего. Сказал, что погуляет, осмотрится. Я попрощался и пошел берегом речушки.
— За сколько минут можно дойти до поселка Игавниеки? — спрашивает Саша.
— Если быстро идти… До шоссе минут двадцать и там еще минут пять. Я на автобусную остановку никогда не хожу, я «голосую» и всегда доезжаю быстрее. Грузовые берут охотно, если в кабине есть место. Особенно те, которые ездят в дальние рейсы.
— Уточним, молодой человек, — говорит Вилманис. Спички в зубах уже нет, и пышные черные усы делают его лицо суровым. — Ты загнал машину в большое помещение и оставил. А дверь?
— Дверь я прикрыл, но не запер. Винарт сказал, чтоб я не запирал.
— И больше ничего ни ты Грунскому, ни он тебе не сказал?
— Он спросил только, где глина, я ответил, что не знаю, пусть посмотрит сам или спросит хозяина, когда тот вернется. «Да, да», — он ответил. Мол, прогуляется и посмотрит сам.
«Что же такое увидел Грунский, из-за чего Винарт отправил его на тот свет?»
— Когда ты поставил машину, в большом помещении все было как обычно? Ничего не изменилось? Расскажи, как выглядит это помещение, я что-то плохо представляю себе. Чтобы мне не упасть в обморок от удивления, когда мы туда войдем.
Илгонис Алп пожимает плечами.
— Ничего особенного там нет… Большое. Очень большое помещение с высоким потолком. Глинобитный пол, стены из тесаного камня. Оконца маленькие, и под самым потолком, так что рукой не достать, есть электричество. В потолок вмурованы крючки, и Винарт закрепил на них блоки, чтобы можно было поднять машину и удобно работать.
— Сколько времени у вас уходило на разборку?
— Много. Иногда даже полдня. Но обычно я не участвовал. Винарт сам разбирал и раскладывал по ящикам. Он очень аккуратный.
— Уточним еще раз, молодой человек, — Вилманис зашевелил черными усами. — Насколько я понял, большое помещение выглядит как гараж. Там есть полки и слесарный стол с тисками, ящики для деталей карбюратора и ящики для коробок передач, а к стенам прислонены стекла, двери, брызговики и разные детали из жести.
— В большом помещении Винарт ничего не оставляет. В доме есть две комнаты поменьше: в одной хранятся детали, а в другой можно переночевать.
— Значит, ни столов, ни стульев, ни… А кузова? Или то, что остается от кузовов?
— Я не знаю, может, он увозит их куда-нибудь в лес и бросает там. Да почти ничего и не остается, если аккуратно разрезать автогеном. Большое помещение Винарт задумал перестроить под зал для гостей, а за перегородкой — сауну. В одном конце помещения есть дымоход. Но пока что там голые стены. Пара табуреток и стол в углу — больше ничего.
Саша ловко взбирается на выступ стены и начинает искать щель в досках, сквозь которую можно было бы наблюдать за двором. Находит, пытается ее расширить. И вдруг падает навзничь в сено, как мальчишка:
— Какое душистое! Вам не понять этого, жалкие горожане!
— Слезай, время не ждет, — с упреком говорит Вилманис. — Будем сейчас искать или приедем утром?
— Надо возвращаться к машине, — Саша спрыгивает с выступа. — Тут все равно нам больше делать нечего. — И слегка подмигивает мне: нужно переговорить с глазу на глаз.
Когда гуськом возвращаемся по старым следам, мы оба тащимся в хвосте.
— Я хотел бы остаться, если не возражаешь… — говорит Саша. — Зароюсь в сено по самую шею и через щель буду наблюдать за хутором. В Игавниеки есть телеграф, он работает круглосуточно, значит, смогу позвонить. Двадцать пять минут — и я дозваниваюсь до вспомогательных сил. На его совести много всего: надо схватить с поличным! Если он работает с таким размахом, как рассказывал малыш Алпик, то он либо совсем ослеп от жадности, либо думает, что застрахован от провала — отпираться будет долго и упорно. И это касается не только нас с Вилманисом. Грунского ведь нашли не здесь, а в Риге. К тому же прошло много времени, выпал снежок — попробуй докажи!
— Я думаю о знаменитом выражении Шефа — в кино все сложно, в жизни — просто. Какие только версии мы не перебрали. А видишь, как все банально оказалось — Винарт хочет сложить камин и приглашает Грунского на халтуру. Пока хозяина нет дома, печник всюду сует нос. И замечает что-то, что ему не следовало замечать. Но Грунский думает иначе, наглости ему не занимать, он всегда заставлял других заботиться о его благополучии. Такой своего не упустит. Однако на сей раз случай оказывается для него роковым.
— Что-то не стыкуется.
— Не стыкуется, — соглашаюсь я. — Но, кажется, мы недалеки от истины.
— Может быть. Думай — у тебя у самого голова на плечах. Но я должен схватить Винарта с поличным! Ради этого я готов провести в сене хоть неделю.
Мне вспоминается недавно показанный по телевидению многосерийный боевик с погоней, в котором авторы и консультанты продемонстрировали всю технику, какой располагает милиция. В конце последней серии у главного жулика за лацканом пиджака оказался прикрепленным мини-передатчик, извещающий о его местонахождении, а в его машине скрытый магнитофон фиксировал все разговоры, в кустах возле каждого перекрестка стоял какой-нибудь скромно одетый гражданин с рацией и важным голосом сообщал в микрофон руководителю операции по задержанию: «Сорок седьмой только что проследовал мимо!» Со всех сторон за неспортивным и рыхлым, но опасным преступником гнались милицейские машины с опергруппами, а чтобы гангстер не мог улететь по воздуху, в небе кружил вертолет. Не хватало лишь вооруженных сил стран — участниц Варшавского Договора, но и они, надо полагать, были наготове — я скорее всего пропустил мимо ушей часть дикторского текста.