Страница:
— Если он еще не успел разобрать красные «Жигули», то будет отрицать соучастие, — продолжает Саша. — Всю ответственность за это он взвалит на малыша Алпа. Хорошо, в комиссионном магазине я найду сведения о некоторых машинах. Может быть, найду. А как быть с теми машинами, которые превратились в запчасти? Разыскать клиентов — не бог весть какое искусство, но как заставить их дать правдивые показания? К мастеру-частнику обычно обращается солидная и благородная публика, а такие считают ниже своего достоинства быть замешанными в деле, связанном с кражей. Это же позор! С одной стороны, они сочувствуют пострадавшим, а с другой — не хотят снова искать и покупать дефицитные запчасти. Половина из них забывает о принципиальности и честности, когда приходится раскошеливаться.
— Мне нужны сведения о всех машинах, которые прошли через «Ценас», — продолжает Саша. — Но их я могу получить от Винарта лишь в том случае, если схвачу его за руку, когда у него не останется иллюзий, что сможет дешево отделаться. Тогда он будет заинтересован в том, чтобы втянуть и всех остальных — это смягчит ему и наказание, и уменьшит сумму по исполнительному листу. Если ты одобряешь мой план и готов даже получить по шее от Шефа, то я возвращаюсь в сарай. Только оставь мне свою куртку — в машине без нее не замерзнешь.
— Одного? Ни в коем случае.
— Я знал, что ты ответишь именно так! У меня тут компаньон нашелся.
— Когда это ты успел?
— Вот это уже мое дело.
— Вилманис или Ивар? Если ты надеешься на Ивара, то напрасно — он мне нужен в Риге. Я могу прислать его с горячими блинами. Разве что после обеда — сменить тебя. Он бы и рацию прихватил.
— Зачем мне этот ящик! Твой Алпик сказал, что до Игавниеки двадцать минут, а если бегом, то еще быстрее. В худшем случае один останется наблюдать, другой побежит звонить.
— Но Ивар пусть не надеется!
— Да не Ивар вовсе, а тот, в клетчатой куртке — Видвуд. Просил только, чтоб кто-нибудь из вас позвонил сестре, что он не придет.
Когда Саша успел его уговорить? Я и не заметил.
Преодолев ручей и выгон, входим в лес. Вскоре он начинает редеть, между деревьями уже виднеется лакированный бок нашего микроавтобуса.
— Шеф трезво смотрит на вещи, он упрекать не станет. Пистолет есть.
— Есть. Только дай еще несколько патронов.
— Вот с парнем проблема. — Я отдаю Саше запасную обойму. Что-то надо придумать.
— Да, про него я забыл.
Илгонис Алп недоуменно смотрит на мой свитер и, наверно, не может взять в толк, куда подевалась моя куртка, но когда за руль садится Вилманис, он, кажется, все понимает.
Возвращаемся в управление.
Вежливость Алпа восхитительна — он садится только после того, как сажусь я, ни о чем не спрашивает, терпеливо ждет: Ивар ушел наверх с Вилманисом, и мы в кабинете остались вдвоем.
Чтобы немного оттянуть начало трудного разговора, я открываю форточку — пока мы отсутствовали, в комнате стало очень душно.
— Тебе, наверное, уже пора быть дома, — говорю я. — Может, после школы ты наметил какие-нибудь дела?
Илгонис мотает головой. В глазах пустота, он смотрит куда-то вдаль в окно.
— Кто же из вас был этот умник, кто все начал?
— Все мы хороши.
— Это я знаю. Но начал-то один из вас.
— Винарт. Ему попался клиент, которому был нужен мотор и оба моста. Наурис, как обычно, запутался в долгах, а мне в это время предложили детали для гоночного мотоцикла, но по сумасшедшей цене. Алп не дал бы. — И тут же поправляется: — Отец не дал бы.
— Разве спортклуб не обеспечивает запчастями?
— Когда есть, то дают, но чаще их нет. Разыскивать, комбинировать и покупать приходится самим, если на соревнованиях не захочешь плестись в хвосте. Когда мотоцикл не тянет, то и на третье место нечего рассчитывать. Вы думаете, этого Грунского — Винарт?..
— Мы отклонились от темы.
— Я понимаю, вы не хотите говорить со мной об этом, но, мне кажется, вы ошибаетесь. Мне в тот день очень повезло — как только я вышел на шоссе, сразу «проголосовал» и сел в легковую машину. Водитель был настоящий джигит, который мчится ради собственного удовольствия — минут сорок, и я уже был в Риге. Он подвез меня почти до места работы Винарта, и я зашел посмотреть. Он еще работал. Я сказал, что все в порядке, что это шестая модель и машина совсем новенькая — та самая, которую я присмотрел. Винарт спросил, пришел ли старик, я сказал, что уже на хуторе. Хорошо, говорит, тогда все в порядке. Денег, которые он мне обещал, у него при себе не было, и он сказал, чтобы я зашел около десяти вечера, потому что у него много работы и он задержится. А дома, мол, у него как раз пятьсот рублей.
— Так дешево?
— Винарт знает, что мне больше некуда девать машину, вот и жмотничает.
— Дальше… Продолжай…
— В половине одиннадцатого Винарта дома еще не было, и я отправился к нему в гараж. Он только что закончил и мылся в душе. Сказал, что все равно не успел закончить сборку — он ремонтировал свои «Жигули». Извинился, что деньги все-таки не сможет дать, потому что случилась очень выгодная покупка и он не хочет ее упустить — бывают такие спекулянты, которые продают запчасти значительно дешевле, но оптом. Сказал, что у меня, мол, все равно ничего не изменится, если я подожду до утра. И чтоб поднять мне настроение, подарил комплект венгерских свеч зажигания. Я очень обрадовался.
— Оставим прах Грунского на некоторое время в покое и вернемся к вам троим. Итак, инициатором первой кражи был Винарт?
— У него был клиент, которому понадобился мотор и оба моста. Он встретил Науриса и обмолвился об этом, но Наурис ведь ничего без меня не может, разве что сидеть за рулем.
— Неужели он стал с вами общаться? Ведь вы в прошлый раз его предали.
— Винарт понимает, что другого выхода у нас не было. Да и сам он поступил бы так же. Мы ведь не говорили, что он украл запасное колесо, мы просто говорили, что ничего про колесо не знаем. У Винарта еще со школьных лет симпатия, к Наурису. Раньше он ради Науриса готов был хоть в огонь, Наурис мог командовать им, как хотел. Наурис был сильнее, умнее, к тому же — сын профессора; Винарт очень гордился, что с ним дружит такой парень. Раньше его даже приглашали в гости к Наурису домой. И если бы Наурис его попросил как следует, он взял бы на себя даже кражу «Москвича». А теперь все иначе. Теперь Винарт — банкир и сознает свое могущество. Наурис еще пытается изображать хозяина положения, но в конце концов вынужден идти на поклон к Винарту.
— Тогда, в первый раз, — глубоко вздохнув, продолжает Илгонис Алп, — Винарт сам присмотрел машину. Во дворе на улице Авоту. Мы с Наурисом угнали ее в Ропажский лес и разобрали, а вечером на профессорской «Волге» отвезли детали в гараж, который Винарт арендовал для халтуры. До сих пор удивляюсь, как мы вдвоем ухитрились погрузить мотор в багажник. Винарт заплатил очень хорошо и предупредил, чтобы туда в лес мы больше не ездили, но, как я потом узнал, Наурис все же съездил и забрал колеса. Сказал, что продал их за гроши, потому что в магазинах тогда колес было навалом.
— А впоследствии Винарт заказывал вам какие-нибудь детали или вы с Наурисом действовали на свой страх и риск?
— По-всякому было, — Илгонис опустил голову. — Я вам честно рассказал, как все началось.
— Если бы я позволил тебе позвонить домой, ты смог бы придумать какую-нибудь правдоподобную причину, почему не придешь домой?
— Нет, это невозможно. Мать побоится разрешить из-за Алпа. Он требует, чтобы самое позднее в одиннадцать я был в постели.
Мое положение неприятно осложняется.
— Когда вы с Наурисом и Винартом договорились встретиться?
— Никакой особой договоренности нет. Если кому потребуется, тот и даст знать.
— Позвонит?
— Позвонит или придет. Нет, не Винарт — Наурис.
— Что произойдет, если ты позвонишь домой и не будешь просить разрешения, а просто скажешь: я жив-здоров, не волнуйтесь, но домой сегодня не приду.
— Алп будет рвать и метать и начнет звонить по всем знакомым, чтобы выяснить, где я. Прежде всего профессору, решит, что я где-то вместе с Наурисом. Кроме того, Алп знает, что я никогда не посмею так сказать, и поймет, что случилось что-то особенное. И вообще — я звонить не буду. Я сыт по горло моралями, дома ничего, кроме них, не слышу. Оставьте меня тут внизу в камере или отправьте в тюрьму — мне теперь все равно. Пожалуйста, хватит на сегодня.
Через какое время начнется цепная реакция? Алп позвонит профессору, профессор разбудит Науриса, у Науриса будет причина поспешить к Винарту. Они оба знают Илгониса и именно поэтому, скорее всего, решат: случилось самое худшее, и поторопятся замести следы — начнут прятать, выбрасывать… Кажется, Саша напрасно сидит в сарае, хотя… Может быть, как раз туда оба и устремятся? Но дело в том, что мы должны взять их по одному. Показаний Илгониса Алпа достаточно для того, чтобы задержать Науриса Наркевича, но достаточно ли для доказательства его вины? Кроме того, приходится считаться с тем, что профессор — сильный противник, и ради единственного сына он бросится в какой угодно бой. Ведь один раз он уже это сделал. Значит, опыт имеет. И помощников найдет юридически образованных и хитрых. Как яхтсмены при встречном ветре умеют прийти к цели, так и эти изворотливые люди используют все способы до последнего, всю гуманность наших законов, чтобы выручить своего подзащитного. Они вынудят меня перейти от наступления к обороне. И тогда заговорит тяжелая артиллерия профессора Наркевича — нашей звезды первой величины, — чтобы окончательно выбить меня с занятых позиций. Во всяком случае, они сумеют добиться хотя бы одного — кражей автомобилей оттеснить убийство Грунского на задний план, хотя я могу дать голову на отсечение, что кражи с этим как-то связаны. Краденая машина, в которой ждут, чтобы отвезти… Хлороформ… Связь есть — это точно, и я должен хотя бы нащупать конец ниточки. На это нужно время, а его-то у меня уже нет.
Ивар приносит из буфета тарелку с бутербродами: мы не ели с самого утра. Разделив их по-братски с Илгонисом Алпом, мы закусываем. Он ест очень аккуратно: губы сомкнуты, жует неслышно, не уронив ни крошки.
— Что бы ты сделал, если бы я отпустил тебя домой?
— До утра?
Ивар смотрит на меня с удивлением: мол, думаешь, у тебя шкура дубленая, все выдержит? Ни Спулле, ни Шеф такой шаг не одобрят. Риск может ускорить ход расследования, но может и замедлить его раза в три.
— Может, и дольше, а может, до утра. Сам еще не знаю. Если бы это зависело только от меня, я оставил бы тебя на свободе до суда. Только не питай на этот счет иллюзий — вторично суд условно не приговорит.
— Спасибо за откровенность. Лучше останусь здесь. Мне будет трудно ждать ареста, и от отчаяния я могу наделать глупостей. Боюсь, сам себе не доверяю…
Ивар прав — я чуть было не совершил ошибку. Но, освободив Илгониса, я выиграл бы хоть полдня — ведь не побежал бы он к сообщникам, побоялся бы, что на суде это всплывет и при определении наказания это обязательно учтут. Он прекрасно понимает, что игра проиграна.
Ивар вынимает из шкафа «Орбиту». В отличие от меня, музыка ему не мешает работать, он утверждает даже, что при музыке меньше устает.
Стрелка искателя скользит по шкале, на коротких волнах — писк и шум.
Ритмичная музыка, поет низкий женский голос — должно быть, негритянка.
— Позвони Винарту и пригласи его на какую-нибудь вечеринку. Я обеспечу музыкальный фон, — говорит Ивар. — Адрес придумай такой, чтобы он не нашел.
— Не буду я звонить.
— Почему?
— Это нечестно.
— А красть машины — честно?
— Все равно звонить не буду.
Браво, мальчик! Ты еще не опустился на дно, из тебя, может, еще получится мужчина. Хотя ты мне и доставляешь немало хлопот. Большинство в подобных случаях готовы не только звонить, но и глотку перегрызть.
— Пора кончать. По кроватям! — командую я.
Хотел сказать «по домам!», но из-за мальчишки постеснялся. У него еще долго не будет дома.
В три часа ночи меня будит телефонный звонок. Саша.
Он почти в отчаянии.
— Может быть, удастся перехватить под Ригой, — успокаиваю я его. — Назови номер машины, я свяжусь с постами автоинспекции.
Записываю.
Звоню в автоинспекцию, мне обещают помочь.
Звоню Ивару. Трубку не поднимают. Вспоминаю, что позавчера он дал мне еще один номер телефона, сказав: «Если нигде меня не найдешь, звони, может оказаться, что я там».
А, голос мне знаком, нам случалось говорить по телефону, только такой заспанной я вас еще не слышал. И мимоходом мы, кажется, однажды виделись. Когда вы звоните, всегда вежливо спрашиваете: «Пожалуйста, нельзя ли позвать Ивара?»
Я обращаюсь к женщине именно с этими словами.
Небольшая заминка.
— Сейчас!
Все в порядке. Ивар сразу побежит, и он, конечно, будет первым, я ведь выезжаю из Юрмалы.
Надеваю форму, чтобы никому не пришло в голову проехать мимо, когда я подниму полосатый жезл автоинспектора. Этот жезл отличная штука. Кто-то сказал однажды: «Это все равно что поднять руку с червонцем. Даже больше!» Не стану спорить — червонца мне жаль.
Глава XVII
— Мне нужны сведения о всех машинах, которые прошли через «Ценас», — продолжает Саша. — Но их я могу получить от Винарта лишь в том случае, если схвачу его за руку, когда у него не останется иллюзий, что сможет дешево отделаться. Тогда он будет заинтересован в том, чтобы втянуть и всех остальных — это смягчит ему и наказание, и уменьшит сумму по исполнительному листу. Если ты одобряешь мой план и готов даже получить по шее от Шефа, то я возвращаюсь в сарай. Только оставь мне свою куртку — в машине без нее не замерзнешь.
— Одного? Ни в коем случае.
— Я знал, что ты ответишь именно так! У меня тут компаньон нашелся.
— Когда это ты успел?
— Вот это уже мое дело.
— Вилманис или Ивар? Если ты надеешься на Ивара, то напрасно — он мне нужен в Риге. Я могу прислать его с горячими блинами. Разве что после обеда — сменить тебя. Он бы и рацию прихватил.
— Зачем мне этот ящик! Твой Алпик сказал, что до Игавниеки двадцать минут, а если бегом, то еще быстрее. В худшем случае один останется наблюдать, другой побежит звонить.
— Но Ивар пусть не надеется!
— Да не Ивар вовсе, а тот, в клетчатой куртке — Видвуд. Просил только, чтоб кто-нибудь из вас позвонил сестре, что он не придет.
Когда Саша успел его уговорить? Я и не заметил.
Преодолев ручей и выгон, входим в лес. Вскоре он начинает редеть, между деревьями уже виднеется лакированный бок нашего микроавтобуса.
— Шеф трезво смотрит на вещи, он упрекать не станет. Пистолет есть.
— Есть. Только дай еще несколько патронов.
— Вот с парнем проблема. — Я отдаю Саше запасную обойму. Что-то надо придумать.
— Да, про него я забыл.
Илгонис Алп недоуменно смотрит на мой свитер и, наверно, не может взять в толк, куда подевалась моя куртка, но когда за руль садится Вилманис, он, кажется, все понимает.
Возвращаемся в управление.
Вежливость Алпа восхитительна — он садится только после того, как сажусь я, ни о чем не спрашивает, терпеливо ждет: Ивар ушел наверх с Вилманисом, и мы в кабинете остались вдвоем.
Чтобы немного оттянуть начало трудного разговора, я открываю форточку — пока мы отсутствовали, в комнате стало очень душно.
— Тебе, наверное, уже пора быть дома, — говорю я. — Может, после школы ты наметил какие-нибудь дела?
Илгонис мотает головой. В глазах пустота, он смотрит куда-то вдаль в окно.
— Кто же из вас был этот умник, кто все начал?
— Все мы хороши.
— Это я знаю. Но начал-то один из вас.
— Винарт. Ему попался клиент, которому был нужен мотор и оба моста. Наурис, как обычно, запутался в долгах, а мне в это время предложили детали для гоночного мотоцикла, но по сумасшедшей цене. Алп не дал бы. — И тут же поправляется: — Отец не дал бы.
— Разве спортклуб не обеспечивает запчастями?
— Когда есть, то дают, но чаще их нет. Разыскивать, комбинировать и покупать приходится самим, если на соревнованиях не захочешь плестись в хвосте. Когда мотоцикл не тянет, то и на третье место нечего рассчитывать. Вы думаете, этого Грунского — Винарт?..
— Мы отклонились от темы.
— Я понимаю, вы не хотите говорить со мной об этом, но, мне кажется, вы ошибаетесь. Мне в тот день очень повезло — как только я вышел на шоссе, сразу «проголосовал» и сел в легковую машину. Водитель был настоящий джигит, который мчится ради собственного удовольствия — минут сорок, и я уже был в Риге. Он подвез меня почти до места работы Винарта, и я зашел посмотреть. Он еще работал. Я сказал, что все в порядке, что это шестая модель и машина совсем новенькая — та самая, которую я присмотрел. Винарт спросил, пришел ли старик, я сказал, что уже на хуторе. Хорошо, говорит, тогда все в порядке. Денег, которые он мне обещал, у него при себе не было, и он сказал, чтобы я зашел около десяти вечера, потому что у него много работы и он задержится. А дома, мол, у него как раз пятьсот рублей.
— Так дешево?
— Винарт знает, что мне больше некуда девать машину, вот и жмотничает.
— Дальше… Продолжай…
— В половине одиннадцатого Винарта дома еще не было, и я отправился к нему в гараж. Он только что закончил и мылся в душе. Сказал, что все равно не успел закончить сборку — он ремонтировал свои «Жигули». Извинился, что деньги все-таки не сможет дать, потому что случилась очень выгодная покупка и он не хочет ее упустить — бывают такие спекулянты, которые продают запчасти значительно дешевле, но оптом. Сказал, что у меня, мол, все равно ничего не изменится, если я подожду до утра. И чтоб поднять мне настроение, подарил комплект венгерских свеч зажигания. Я очень обрадовался.
— Оставим прах Грунского на некоторое время в покое и вернемся к вам троим. Итак, инициатором первой кражи был Винарт?
— У него был клиент, которому понадобился мотор и оба моста. Он встретил Науриса и обмолвился об этом, но Наурис ведь ничего без меня не может, разве что сидеть за рулем.
— Неужели он стал с вами общаться? Ведь вы в прошлый раз его предали.
— Винарт понимает, что другого выхода у нас не было. Да и сам он поступил бы так же. Мы ведь не говорили, что он украл запасное колесо, мы просто говорили, что ничего про колесо не знаем. У Винарта еще со школьных лет симпатия, к Наурису. Раньше он ради Науриса готов был хоть в огонь, Наурис мог командовать им, как хотел. Наурис был сильнее, умнее, к тому же — сын профессора; Винарт очень гордился, что с ним дружит такой парень. Раньше его даже приглашали в гости к Наурису домой. И если бы Наурис его попросил как следует, он взял бы на себя даже кражу «Москвича». А теперь все иначе. Теперь Винарт — банкир и сознает свое могущество. Наурис еще пытается изображать хозяина положения, но в конце концов вынужден идти на поклон к Винарту.
— Тогда, в первый раз, — глубоко вздохнув, продолжает Илгонис Алп, — Винарт сам присмотрел машину. Во дворе на улице Авоту. Мы с Наурисом угнали ее в Ропажский лес и разобрали, а вечером на профессорской «Волге» отвезли детали в гараж, который Винарт арендовал для халтуры. До сих пор удивляюсь, как мы вдвоем ухитрились погрузить мотор в багажник. Винарт заплатил очень хорошо и предупредил, чтобы туда в лес мы больше не ездили, но, как я потом узнал, Наурис все же съездил и забрал колеса. Сказал, что продал их за гроши, потому что в магазинах тогда колес было навалом.
— А впоследствии Винарт заказывал вам какие-нибудь детали или вы с Наурисом действовали на свой страх и риск?
— По-всякому было, — Илгонис опустил голову. — Я вам честно рассказал, как все началось.
— Если бы я позволил тебе позвонить домой, ты смог бы придумать какую-нибудь правдоподобную причину, почему не придешь домой?
— Нет, это невозможно. Мать побоится разрешить из-за Алпа. Он требует, чтобы самое позднее в одиннадцать я был в постели.
Мое положение неприятно осложняется.
— Когда вы с Наурисом и Винартом договорились встретиться?
— Никакой особой договоренности нет. Если кому потребуется, тот и даст знать.
— Позвонит?
— Позвонит или придет. Нет, не Винарт — Наурис.
— Что произойдет, если ты позвонишь домой и не будешь просить разрешения, а просто скажешь: я жив-здоров, не волнуйтесь, но домой сегодня не приду.
— Алп будет рвать и метать и начнет звонить по всем знакомым, чтобы выяснить, где я. Прежде всего профессору, решит, что я где-то вместе с Наурисом. Кроме того, Алп знает, что я никогда не посмею так сказать, и поймет, что случилось что-то особенное. И вообще — я звонить не буду. Я сыт по горло моралями, дома ничего, кроме них, не слышу. Оставьте меня тут внизу в камере или отправьте в тюрьму — мне теперь все равно. Пожалуйста, хватит на сегодня.
Через какое время начнется цепная реакция? Алп позвонит профессору, профессор разбудит Науриса, у Науриса будет причина поспешить к Винарту. Они оба знают Илгониса и именно поэтому, скорее всего, решат: случилось самое худшее, и поторопятся замести следы — начнут прятать, выбрасывать… Кажется, Саша напрасно сидит в сарае, хотя… Может быть, как раз туда оба и устремятся? Но дело в том, что мы должны взять их по одному. Показаний Илгониса Алпа достаточно для того, чтобы задержать Науриса Наркевича, но достаточно ли для доказательства его вины? Кроме того, приходится считаться с тем, что профессор — сильный противник, и ради единственного сына он бросится в какой угодно бой. Ведь один раз он уже это сделал. Значит, опыт имеет. И помощников найдет юридически образованных и хитрых. Как яхтсмены при встречном ветре умеют прийти к цели, так и эти изворотливые люди используют все способы до последнего, всю гуманность наших законов, чтобы выручить своего подзащитного. Они вынудят меня перейти от наступления к обороне. И тогда заговорит тяжелая артиллерия профессора Наркевича — нашей звезды первой величины, — чтобы окончательно выбить меня с занятых позиций. Во всяком случае, они сумеют добиться хотя бы одного — кражей автомобилей оттеснить убийство Грунского на задний план, хотя я могу дать голову на отсечение, что кражи с этим как-то связаны. Краденая машина, в которой ждут, чтобы отвезти… Хлороформ… Связь есть — это точно, и я должен хотя бы нащупать конец ниточки. На это нужно время, а его-то у меня уже нет.
Ивар приносит из буфета тарелку с бутербродами: мы не ели с самого утра. Разделив их по-братски с Илгонисом Алпом, мы закусываем. Он ест очень аккуратно: губы сомкнуты, жует неслышно, не уронив ни крошки.
— Что бы ты сделал, если бы я отпустил тебя домой?
— До утра?
Ивар смотрит на меня с удивлением: мол, думаешь, у тебя шкура дубленая, все выдержит? Ни Спулле, ни Шеф такой шаг не одобрят. Риск может ускорить ход расследования, но может и замедлить его раза в три.
— Может, и дольше, а может, до утра. Сам еще не знаю. Если бы это зависело только от меня, я оставил бы тебя на свободе до суда. Только не питай на этот счет иллюзий — вторично суд условно не приговорит.
— Спасибо за откровенность. Лучше останусь здесь. Мне будет трудно ждать ареста, и от отчаяния я могу наделать глупостей. Боюсь, сам себе не доверяю…
Ивар прав — я чуть было не совершил ошибку. Но, освободив Илгониса, я выиграл бы хоть полдня — ведь не побежал бы он к сообщникам, побоялся бы, что на суде это всплывет и при определении наказания это обязательно учтут. Он прекрасно понимает, что игра проиграна.
Ивар вынимает из шкафа «Орбиту». В отличие от меня, музыка ему не мешает работать, он утверждает даже, что при музыке меньше устает.
Стрелка искателя скользит по шкале, на коротких волнах — писк и шум.
Ритмичная музыка, поет низкий женский голос — должно быть, негритянка.
— Позвони Винарту и пригласи его на какую-нибудь вечеринку. Я обеспечу музыкальный фон, — говорит Ивар. — Адрес придумай такой, чтобы он не нашел.
— Не буду я звонить.
— Почему?
— Это нечестно.
— А красть машины — честно?
— Все равно звонить не буду.
Браво, мальчик! Ты еще не опустился на дно, из тебя, может, еще получится мужчина. Хотя ты мне и доставляешь немало хлопот. Большинство в подобных случаях готовы не только звонить, но и глотку перегрызть.
— Пора кончать. По кроватям! — командую я.
Хотел сказать «по домам!», но из-за мальчишки постеснялся. У него еще долго не будет дома.
В три часа ночи меня будит телефонный звонок. Саша.
Он почти в отчаянии.
— Может быть, удастся перехватить под Ригой, — успокаиваю я его. — Назови номер машины, я свяжусь с постами автоинспекции.
Записываю.
Звоню в автоинспекцию, мне обещают помочь.
Звоню Ивару. Трубку не поднимают. Вспоминаю, что позавчера он дал мне еще один номер телефона, сказав: «Если нигде меня не найдешь, звони, может оказаться, что я там».
А, голос мне знаком, нам случалось говорить по телефону, только такой заспанной я вас еще не слышал. И мимоходом мы, кажется, однажды виделись. Когда вы звоните, всегда вежливо спрашиваете: «Пожалуйста, нельзя ли позвать Ивара?»
Я обращаюсь к женщине именно с этими словами.
Небольшая заминка.
— Сейчас!
Все в порядке. Ивар сразу побежит, и он, конечно, будет первым, я ведь выезжаю из Юрмалы.
Надеваю форму, чтобы никому не пришло в голову проехать мимо, когда я подниму полосатый жезл автоинспектора. Этот жезл отличная штука. Кто-то сказал однажды: «Это все равно что поднять руку с червонцем. Даже больше!» Не стану спорить — червонца мне жаль.
Глава XVII
Ему всегда хотелось быть на месте того, другого.
Нет, это была не зависть, — зависть появилась гораздо позже, — просто он не хотел быть самим собой: себя он иногда презирал и ненавидел. Не потому что тот, другой, жил в светлой, просторной квартире и его шикарно одевали, а у Винарта брюки на заду всегда блестели и штанины были слишком короткими. И не потому, что Наурису всегда дарили новые вещи, а старые Спулга Раймондовна без лишних церемоний отдавала его матери, если в ближайшее время у Винарта не было ни дня рождения, ни именин или вообще какого-нибудь праздника, когда принято делать подарки. А в праздники или на день рождения Спулга преподносила непосредственно Винарту то коньки Науриса (прямо с ботинками), то почти не ношеный джемпер или набор столярных инструментов, который он только открыл и посмотрел, — все это было аккуратно завернуто и приложена поздравительная открытка. Это были вполне хорошие вещи, в комиссионном магазине их можно было бы легко продать, и пока Винарт еще не ходил в школу, ему они очень нравились, потому что, одеваясь в вещи Науриса, он походил на него. Матери вещи нравились и позже, когда он, плача от стыда, отказывался надевать Наурисовы джемпера и куртки, лишь бы не слышать реплик, брошенных вслед или сказанных в глаза: «Опять ограбил платяной шкаф Наркевича!» Когда он рассказал об этом матери, она лишь проворчала сердито: «Откуда им знать, может, я заплатила за эти вещи!» Спулга отдавала помногу, целыми свертками — Наурис был здоровым и рос быстро, а Винарт часто пропускал занятия из-за болезней и был освобожден от уроков физкультуры.
Он восхищался силой Науриса — левой рукой тот мог поднять двухпудовую гирю двадцать восемь раз подряд. Гиря стояла в саду за домом, Наурис был еще подростком, когда, сбросив рубашку, продемонстрировал: «Считай!» Мускулы перекатывались под кожей. Лицо сначала покраснело, затем стало бледным. Глаза застыли, словно стеклянные, и дух его как-будто воспарил далеко, если вообще дух был в этом теле, которое двигалось механически, как машина.
— Двадцать восемь!
Гиря с глухим стуком упала в траву.
— А ты?
— Я даже поднять не смогу.
— Попробуй!
— Не хочется.
— Попробуй, тебе говорят!
Винарт схватил двухпудовую гирю, но смог подтянуть только до груди.
— Бросай на землю, хиляк, еще грыжу заработаешь!
Наурис уже надел рубашку, вынул из кармана брюк две шоколадные конфеты — это всегда были самые лучшие: «Кара-Кум», «Южная ночь» или «Трюфели» — и самую помятую бросил Винарту, прицокивая: «Тцц! Тцц!» Винарту казалось, что он бросает с таким расчетом, чтобы конфету можно было поймать в воздухе лишь теоретически, практически же ее всегда приходилось поднимать с земли. Винарт уже несколько раз давал себе слово, что больше ни за что не станет поднимать конфеты, но во рту предательски набегала слюна и он убедил себя, что, поступив так, незаслуженно обидит Науриса. В школе они сидели за одной партой до восьмого класса, окончив который, Винарт пошел работать.
Если бы ему удалось победить хоть в одном виде спорта!
После уроков, когда собирались играть в футбол, из-за Науриса капитаны чуть до драки не доходили, а Винарта брали лишь в том случае, если, кроме него, не было никого другого — даже из младших классов. Как он тогда старался! К сожалению, чрезмерное старание обычно бывает непродуктивным — он запутывался в собственных ногах, и мячом сразу завладевал противник, или мяч с подачи летел совсем не туда, куда нужно. У него была весьма скромная мечта: играя вместе с Наурисом в нападении, забить несколько голов — хоть хитростью, хоть недозволенными приемами. Но они почти всегда оказывались противниками, и Наурис одним своим присутствием парализовывал его, а товарищи по команде позже говорили: «Блошиный король заодно с Наурисом!» Наурис же самодовольно смеялся и бросал ему конфеты: «Тцц! Тцц! Тцц!» Мало или много их было у него, но Винарту они доставались всегда. Блошиный король! Откуда только взялась эта блоха тогда! На уроке химии. Сидит себе на щеке. Он поймал и раздавил ее ногтем, а Наурис с отвращением отвернулся: «Блошиный король!» Винарт решил, что теперь все подумают: дом их полон блох, потому что мать работает дворничихой, а в другом домоуправлении еще моет лестницы и живут они в полуподвальной квартире-дворницкой. Квартира вообще-то была ничего, только темновата.
Мать рассказывала, что раньше было принято дворникам давать чаевые и дед в календаре отмечал все юбилейные даты жильцов, а в первый день Нового года у него обычно набирался полный карман серебряных латов, потому что он звонил в двери всех квартир подряд и говорил свое пожелание: «Счастливого Нового года, уважаемый господин!»
— Копченый окорок тогда стоил двадцать сантимов кило, а деревенское масло на рынке — один лат шестьдесят сантимов. Из довоенных жильцов осталась только Спулга, она одна еще поддерживает старый порядок и никогда меня не забывает.
Мать плакала, когда пришлось обменять дворницкую квартиру.
В старших классах Наурис начал лениться, и Винарт решил обогнать его в учебе. Он зубрил иностранный язык и готовил домашние задания прилежно, как никогда. Мать недоумевала — мальчишку не оторвать от учебников. Наурис по утрам и на переменах просил у него списать домашнее задание, но в конце четверти оказывалось, что у Науриса отметки все же лучше — ему достаточно было лишь чуть-чуть подтянуться, и пятерки сыпались сами собой: один раз прочел стихотворение — и уже помнил его наизусть, один раз перечитал новые иностранные слова — и уже знал их.
Улица была пуста, и шаги гулко отдавались в тишине. Тьма наступала со всех сторон, окна лишь кое-где светились. Во многих окнах мерцал голубоватый отсвет. Винарт пытался вспомнить, что же сегодня такое интересное показывают по телевидению — почти все смотрят.
Судя по запаху, Наурис пил коньяк.
— Вообще ты мне подложил свинью, — сказал Винарт. — Пока домой, пока обратно — целый час пропал!
— В другой раз носи деньги при себе!
— Ты поил его коньяком?
— Нет, водкой. Коньяку я дернул в Игавниеки, пока ожидал автобус.
— Надо было «голосовать».
— Не хотелось стоять с поднятой рукой, словно нищему. Мне нужно было выпить чего-нибудь, чтоб успокоиться. Хлороформ-то его не свалил! Полстакана выпил и вдруг словно захлебнулся. На губах выступила пена, взревел и кинулся вон. Я не сразу сообразил, что делать, ноги у меня словно одеревенели.
— Ты что, мало подмешал?
— Хлороформа? Скорее, у моего старика он выдохся от долгого хранения в шкафу. В водку я налил лошадиную дозу. Как быстро он бежал и как орал на бегу!
— Разве у хлороформа такой характерный вкус, что он не допил и побежал?
— Не знаю, — Наурис пожал плечами. — Узнать он меня не мог: мы виделись только один раз — он тогда делал нам камин. В таком случае он сказал бы, когда мы собрались пить. На закуску у меня была копченая салака. Я выложил на стол и развернул бумагу. «Эй, босс! — кричу. — Иди салаку жрать!» Слышу, скребет где-то за трубой. Чтоб быстрее сообразил, я звякнул стаканами. Прибежал сразу. Грязные руки потер о бока.
«Сухого или водки?»
«Лей, что покрепче!»
«Смотри, не нажрись, не сможешь работать».
«Лей, не жмись! Нечего звать, если жмотничаешь».
«На, лей в кишки!»
— Подожди меня здесь, я схожу за деньгами, — сказал Винарт. На него вдруг напала какая-то странная слабость, голова слегка кружилась, ноги подгибались. Только сейчас он начал соображать, что натворил — он нанял убийцу.
— Как он бежал и орал! У меня волосы встали дыбом! Ну, думаю, сейчас свалится, должен свалиться… Ни черта! Бежит под горку и орет без слов — как недорезанная скотина! Я прямо вспотел от страха: заберется в лес, ищи его потом там! Я за ним во весь дух, а револьвер тяжелый, болтается в кармане — когда поехал, на всякий случай взял из тайника. Хотел уже было бабахнуть в него, да вовремя опомнился — будет шум. Услышит какой-нибудь лесник, подумает, что браконьеры, и нагрянет потом. Возле речушки он споткнулся. Когда поднимался, я стукнул его рукояткой. Прямо по затылку — бац, бац — и готово. Он только как-то жалостливо просипел.
— Дальше ворот не ходи…
— Хорошо. Знаешь, закопать его я не смог. Тыкал лопатой и тут и там — везде такой грунт, что о яме нечего и думать. Оттащил в кустарник у заливчика, где никто не ходит, прикрыл хворостом.
— Ты спятил!
— Между прочим, мы не договаривались о том, чтобы закопать.
— Там его оставлять нельзя!
— Да успокойся ты, кто его станет искать!
Винарт из последних сил поднялся по лестнице и вернулся с деньгами — пачкой пятирублевок в банковской упаковке. Он хотел бросить ее Наурису так, чтобы ему пришлось поднимать с земли, он уже десятки раз пробовал на слух, как прозвучит: «Тцц!», но так и не сказал ничего — отдал Наурису в руки.
Больше всего ему хотелось сейчас, чтобы убийца исчез, его присутствие внушало ему ужас, потому что это был не человек, а какая-то модель человека, сотворенная бесстрастными конструкторами: у нее есть разум и мускулы, но совершенно отсутствуют эмоции, и она никогда не узнает, что кому-то может быть больно, она может убить задешево или совсем даром — шутки ради или так просто, мимоходом.
Он надеялся, что одержит верх над Наурисом, но оказалось, что это невозможно, как невозможно одержать верх над неживым, но мощным механизмом.
Наурис снова оказался сильнее, в глубине души Винарт завидовал ему и восторгался им — человек, который посмел убить.
— До свидания.
— Чао!
Он уже не мог дойти до квартиры, сел на ступеньку лестницы.
«Я хотел свить веревку, на которой водил бы их обоих с профессором, а вместо этого свил петлю, которая меня самого удавит!»
Он понял, что зашел слишком далеко, но какой теперь толк от этого вывода?
И все же он заставил себя вернуться в гараж, потому что около десяти часов должен был прийти Илгонис.
«Илгонис в суде сможет засвидетельствовать — Кирмуж работал весь вечер в гараже».
Находясь полтора года в заключении, он не переставая думал о мести. С первого дня до последнего. Отомстить Спулге, профессору, Алпу, Илгонису — всем. За себя, за Магоне, за то, что Магоне у него больше нет.
Шли месяцы, но жажда мести не очень усиливалась, но и не унималась. Ночами, когда он просыпался, или вечерами, когда ворочался без сна, он отрабатывал ее план. На самом деле это была лишь игра, которая помогала коротать время и ждать освобождения, но он старался уверовать в нее. На свою силу он не мог рассчитывать, он мог надеяться лишь на хитрость и злость. Он упрячет Илгониса и Науриса за решетку! И чем больше будет срок, тем лучше, тем больнее это ударит по родителям! Когда зачитают приговор и Науриса с Илгонисом поведут из зала суда, он, стоя в дверях, скажет с улыбкой: «Это я вас предал! Я донес в милицию!»
Продавая мотор и оба моста с первой из украденных Илгонисом и Наурисом машины. Винарт, все устроил так, что его соучастие доказать нельзя было никак — клиент покупал непосредственно у Науриса и Наурису же отсчитывал деньги. Винарт был от этого довольно далеко, во всяком случае, так далеко, чтоб закон не мог задеть его. Казалось, он уже выждал достаточно, настала пора действовать, но деньги текли и текли, его престиж как мастера, умеющего достать дефицитные запчасти к мотору, рос, его благосклонности уже добивались. Честолюбие ему было не чуждо, он понял, что теперь на голову выше Науриса, который стремительно катился вниз, хотя и оставался еще барином, теперь даже большим барином, чем прежде.
«Я ведь могу спокойно наблюдать, как он медленно тонет, причем сам при этом нисколько не пострадаю!»
Теперь старшие бухгалтеры и главные инженеры, товароведы и журналисты разговаривали с Винартом иначе и обсуждали всякие проблемы как с равным. Мысли, услышанные от одного, он мог другому выдавать за свои, иногда он даже испытывал чувство превосходства, показывая клиенту изношенные детали и объясняя, по какой причине это произошло и что частично виноват в этом завод, где не полностью соблюдается технологический процесс. Будни тоже стали приятнее, он чувствовал себя на особом положении: клиенты старались ему услужить, кто как умел (рука руку моет!), мать совсем загордилась — даже в булочную ходила через служебный вход.
Нет, это была не зависть, — зависть появилась гораздо позже, — просто он не хотел быть самим собой: себя он иногда презирал и ненавидел. Не потому что тот, другой, жил в светлой, просторной квартире и его шикарно одевали, а у Винарта брюки на заду всегда блестели и штанины были слишком короткими. И не потому, что Наурису всегда дарили новые вещи, а старые Спулга Раймондовна без лишних церемоний отдавала его матери, если в ближайшее время у Винарта не было ни дня рождения, ни именин или вообще какого-нибудь праздника, когда принято делать подарки. А в праздники или на день рождения Спулга преподносила непосредственно Винарту то коньки Науриса (прямо с ботинками), то почти не ношеный джемпер или набор столярных инструментов, который он только открыл и посмотрел, — все это было аккуратно завернуто и приложена поздравительная открытка. Это были вполне хорошие вещи, в комиссионном магазине их можно было бы легко продать, и пока Винарт еще не ходил в школу, ему они очень нравились, потому что, одеваясь в вещи Науриса, он походил на него. Матери вещи нравились и позже, когда он, плача от стыда, отказывался надевать Наурисовы джемпера и куртки, лишь бы не слышать реплик, брошенных вслед или сказанных в глаза: «Опять ограбил платяной шкаф Наркевича!» Когда он рассказал об этом матери, она лишь проворчала сердито: «Откуда им знать, может, я заплатила за эти вещи!» Спулга отдавала помногу, целыми свертками — Наурис был здоровым и рос быстро, а Винарт часто пропускал занятия из-за болезней и был освобожден от уроков физкультуры.
Он восхищался силой Науриса — левой рукой тот мог поднять двухпудовую гирю двадцать восемь раз подряд. Гиря стояла в саду за домом, Наурис был еще подростком, когда, сбросив рубашку, продемонстрировал: «Считай!» Мускулы перекатывались под кожей. Лицо сначала покраснело, затем стало бледным. Глаза застыли, словно стеклянные, и дух его как-будто воспарил далеко, если вообще дух был в этом теле, которое двигалось механически, как машина.
— Двадцать восемь!
Гиря с глухим стуком упала в траву.
— А ты?
— Я даже поднять не смогу.
— Попробуй!
— Не хочется.
— Попробуй, тебе говорят!
Винарт схватил двухпудовую гирю, но смог подтянуть только до груди.
— Бросай на землю, хиляк, еще грыжу заработаешь!
Наурис уже надел рубашку, вынул из кармана брюк две шоколадные конфеты — это всегда были самые лучшие: «Кара-Кум», «Южная ночь» или «Трюфели» — и самую помятую бросил Винарту, прицокивая: «Тцц! Тцц!» Винарту казалось, что он бросает с таким расчетом, чтобы конфету можно было поймать в воздухе лишь теоретически, практически же ее всегда приходилось поднимать с земли. Винарт уже несколько раз давал себе слово, что больше ни за что не станет поднимать конфеты, но во рту предательски набегала слюна и он убедил себя, что, поступив так, незаслуженно обидит Науриса. В школе они сидели за одной партой до восьмого класса, окончив который, Винарт пошел работать.
Если бы ему удалось победить хоть в одном виде спорта!
После уроков, когда собирались играть в футбол, из-за Науриса капитаны чуть до драки не доходили, а Винарта брали лишь в том случае, если, кроме него, не было никого другого — даже из младших классов. Как он тогда старался! К сожалению, чрезмерное старание обычно бывает непродуктивным — он запутывался в собственных ногах, и мячом сразу завладевал противник, или мяч с подачи летел совсем не туда, куда нужно. У него была весьма скромная мечта: играя вместе с Наурисом в нападении, забить несколько голов — хоть хитростью, хоть недозволенными приемами. Но они почти всегда оказывались противниками, и Наурис одним своим присутствием парализовывал его, а товарищи по команде позже говорили: «Блошиный король заодно с Наурисом!» Наурис же самодовольно смеялся и бросал ему конфеты: «Тцц! Тцц! Тцц!» Мало или много их было у него, но Винарту они доставались всегда. Блошиный король! Откуда только взялась эта блоха тогда! На уроке химии. Сидит себе на щеке. Он поймал и раздавил ее ногтем, а Наурис с отвращением отвернулся: «Блошиный король!» Винарт решил, что теперь все подумают: дом их полон блох, потому что мать работает дворничихой, а в другом домоуправлении еще моет лестницы и живут они в полуподвальной квартире-дворницкой. Квартира вообще-то была ничего, только темновата.
Мать рассказывала, что раньше было принято дворникам давать чаевые и дед в календаре отмечал все юбилейные даты жильцов, а в первый день Нового года у него обычно набирался полный карман серебряных латов, потому что он звонил в двери всех квартир подряд и говорил свое пожелание: «Счастливого Нового года, уважаемый господин!»
— Копченый окорок тогда стоил двадцать сантимов кило, а деревенское масло на рынке — один лат шестьдесят сантимов. Из довоенных жильцов осталась только Спулга, она одна еще поддерживает старый порядок и никогда меня не забывает.
Мать плакала, когда пришлось обменять дворницкую квартиру.
В старших классах Наурис начал лениться, и Винарт решил обогнать его в учебе. Он зубрил иностранный язык и готовил домашние задания прилежно, как никогда. Мать недоумевала — мальчишку не оторвать от учебников. Наурис по утрам и на переменах просил у него списать домашнее задание, но в конце четверти оказывалось, что у Науриса отметки все же лучше — ему достаточно было лишь чуть-чуть подтянуться, и пятерки сыпались сами собой: один раз прочел стихотворение — и уже помнил его наизусть, один раз перечитал новые иностранные слова — и уже знал их.
Улица была пуста, и шаги гулко отдавались в тишине. Тьма наступала со всех сторон, окна лишь кое-где светились. Во многих окнах мерцал голубоватый отсвет. Винарт пытался вспомнить, что же сегодня такое интересное показывают по телевидению — почти все смотрят.
Судя по запаху, Наурис пил коньяк.
— Вообще ты мне подложил свинью, — сказал Винарт. — Пока домой, пока обратно — целый час пропал!
— В другой раз носи деньги при себе!
— Ты поил его коньяком?
— Нет, водкой. Коньяку я дернул в Игавниеки, пока ожидал автобус.
— Надо было «голосовать».
— Не хотелось стоять с поднятой рукой, словно нищему. Мне нужно было выпить чего-нибудь, чтоб успокоиться. Хлороформ-то его не свалил! Полстакана выпил и вдруг словно захлебнулся. На губах выступила пена, взревел и кинулся вон. Я не сразу сообразил, что делать, ноги у меня словно одеревенели.
— Ты что, мало подмешал?
— Хлороформа? Скорее, у моего старика он выдохся от долгого хранения в шкафу. В водку я налил лошадиную дозу. Как быстро он бежал и как орал на бегу!
— Разве у хлороформа такой характерный вкус, что он не допил и побежал?
— Не знаю, — Наурис пожал плечами. — Узнать он меня не мог: мы виделись только один раз — он тогда делал нам камин. В таком случае он сказал бы, когда мы собрались пить. На закуску у меня была копченая салака. Я выложил на стол и развернул бумагу. «Эй, босс! — кричу. — Иди салаку жрать!» Слышу, скребет где-то за трубой. Чтоб быстрее сообразил, я звякнул стаканами. Прибежал сразу. Грязные руки потер о бока.
«Сухого или водки?»
«Лей, что покрепче!»
«Смотри, не нажрись, не сможешь работать».
«Лей, не жмись! Нечего звать, если жмотничаешь».
«На, лей в кишки!»
— Подожди меня здесь, я схожу за деньгами, — сказал Винарт. На него вдруг напала какая-то странная слабость, голова слегка кружилась, ноги подгибались. Только сейчас он начал соображать, что натворил — он нанял убийцу.
— Как он бежал и орал! У меня волосы встали дыбом! Ну, думаю, сейчас свалится, должен свалиться… Ни черта! Бежит под горку и орет без слов — как недорезанная скотина! Я прямо вспотел от страха: заберется в лес, ищи его потом там! Я за ним во весь дух, а револьвер тяжелый, болтается в кармане — когда поехал, на всякий случай взял из тайника. Хотел уже было бабахнуть в него, да вовремя опомнился — будет шум. Услышит какой-нибудь лесник, подумает, что браконьеры, и нагрянет потом. Возле речушки он споткнулся. Когда поднимался, я стукнул его рукояткой. Прямо по затылку — бац, бац — и готово. Он только как-то жалостливо просипел.
— Дальше ворот не ходи…
— Хорошо. Знаешь, закопать его я не смог. Тыкал лопатой и тут и там — везде такой грунт, что о яме нечего и думать. Оттащил в кустарник у заливчика, где никто не ходит, прикрыл хворостом.
— Ты спятил!
— Между прочим, мы не договаривались о том, чтобы закопать.
— Там его оставлять нельзя!
— Да успокойся ты, кто его станет искать!
Винарт из последних сил поднялся по лестнице и вернулся с деньгами — пачкой пятирублевок в банковской упаковке. Он хотел бросить ее Наурису так, чтобы ему пришлось поднимать с земли, он уже десятки раз пробовал на слух, как прозвучит: «Тцц!», но так и не сказал ничего — отдал Наурису в руки.
Больше всего ему хотелось сейчас, чтобы убийца исчез, его присутствие внушало ему ужас, потому что это был не человек, а какая-то модель человека, сотворенная бесстрастными конструкторами: у нее есть разум и мускулы, но совершенно отсутствуют эмоции, и она никогда не узнает, что кому-то может быть больно, она может убить задешево или совсем даром — шутки ради или так просто, мимоходом.
Он надеялся, что одержит верх над Наурисом, но оказалось, что это невозможно, как невозможно одержать верх над неживым, но мощным механизмом.
Наурис снова оказался сильнее, в глубине души Винарт завидовал ему и восторгался им — человек, который посмел убить.
— До свидания.
— Чао!
Он уже не мог дойти до квартиры, сел на ступеньку лестницы.
«Я хотел свить веревку, на которой водил бы их обоих с профессором, а вместо этого свил петлю, которая меня самого удавит!»
Он понял, что зашел слишком далеко, но какой теперь толк от этого вывода?
И все же он заставил себя вернуться в гараж, потому что около десяти часов должен был прийти Илгонис.
«Илгонис в суде сможет засвидетельствовать — Кирмуж работал весь вечер в гараже».
Находясь полтора года в заключении, он не переставая думал о мести. С первого дня до последнего. Отомстить Спулге, профессору, Алпу, Илгонису — всем. За себя, за Магоне, за то, что Магоне у него больше нет.
Шли месяцы, но жажда мести не очень усиливалась, но и не унималась. Ночами, когда он просыпался, или вечерами, когда ворочался без сна, он отрабатывал ее план. На самом деле это была лишь игра, которая помогала коротать время и ждать освобождения, но он старался уверовать в нее. На свою силу он не мог рассчитывать, он мог надеяться лишь на хитрость и злость. Он упрячет Илгониса и Науриса за решетку! И чем больше будет срок, тем лучше, тем больнее это ударит по родителям! Когда зачитают приговор и Науриса с Илгонисом поведут из зала суда, он, стоя в дверях, скажет с улыбкой: «Это я вас предал! Я донес в милицию!»
Продавая мотор и оба моста с первой из украденных Илгонисом и Наурисом машины. Винарт, все устроил так, что его соучастие доказать нельзя было никак — клиент покупал непосредственно у Науриса и Наурису же отсчитывал деньги. Винарт был от этого довольно далеко, во всяком случае, так далеко, чтоб закон не мог задеть его. Казалось, он уже выждал достаточно, настала пора действовать, но деньги текли и текли, его престиж как мастера, умеющего достать дефицитные запчасти к мотору, рос, его благосклонности уже добивались. Честолюбие ему было не чуждо, он понял, что теперь на голову выше Науриса, который стремительно катился вниз, хотя и оставался еще барином, теперь даже большим барином, чем прежде.
«Я ведь могу спокойно наблюдать, как он медленно тонет, причем сам при этом нисколько не пострадаю!»
Теперь старшие бухгалтеры и главные инженеры, товароведы и журналисты разговаривали с Винартом иначе и обсуждали всякие проблемы как с равным. Мысли, услышанные от одного, он мог другому выдавать за свои, иногда он даже испытывал чувство превосходства, показывая клиенту изношенные детали и объясняя, по какой причине это произошло и что частично виноват в этом завод, где не полностью соблюдается технологический процесс. Будни тоже стали приятнее, он чувствовал себя на особом положении: клиенты старались ему услужить, кто как умел (рука руку моет!), мать совсем загордилась — даже в булочную ходила через служебный вход.