Страница:
Юный принц обеими руками сжимал свой меч.
Первый удар он отразил еле-еле: Раджак нанес его с такой силой, что из-под лезвия полетели искры. Орион отпрыгнул в сторону и нанес ответный удар.
Лицо его противника было в буквальном смысле все в лохмотьях. Клочья кожи свисали у него вокруг рта. Он демонстративно оторвал парочку из них и без малейшего труда отразил атаку принца. Лайшам продолжал бежать. Но все происходило слишком быстро.
Раджак бросился на своего врага, размахивая палицей. Воздух вокруг него дрожал. Он нанес первый удар и промахнулся на один миллиметр: Орион сам бросился на землю, чтобы избежать удара. После этого он рывком поднялся, но все же недостаточно быстро. Второй удар пришелся ему посреди груди. Лайшам закричал. Юный принц покачнулся, выпустил из рук меч и сделал несколько шагов по направлению к варвару. Потому он упал на колени. Раджак ногой пихнул его на землю и поднял палицу, чтобы добить его. Лайшам был еще далеко, слишком далеко, чтобы спасти его. Тогда он остановился и вынул из ножен Возмездие.
— Раджак!
Генерал поднял глаза.
На дозорном пути, шагах в двадцати от него стоял его заклятый враг и ждал его.
— Раджак!
Хассн метнул взгляд на лежащего на земле принца. Всю свою жизнь он ждал этого момента. Он с рычанием отпихнул в сторону тело юного наследника и двинулся навстречу Лайшаму. Он помнил свою агонию, запах иддрама и свои долгие мучения посреди Высоких Равнин. Бред. Горячка. Боль. А потом смерть, почти смерть и длинный, нескончаемый спуск в недра монастыря, туда, где даже свет был черного цвета. Каких мук им стоило возродить его к жизни!
И все это из-за вот этого человека. Только из-за него. Он узнал его в тот же миг, когда увидел.
Наконец-то пробил час отмщения.
Мужчины приблизились друг к другу. Они были самыми доблестными воинами, когда-либо существовавшими в этом мире, но один из них должен был умереть.
Раджак взмахнул палицей. Лайшам заметил, что его спина утыкана арбалетными стрелами, что делало его похожим на дикобраза. Он бросился в атаку. Столкновение оказалось настолько сильным, что оба бойца покатились по земле, но вскоре поднялись. Двумя руками сжимая меч, варвар стал медленно раскачиваться справа налево, как будто чтобы лучше изучить своего противника. Хассн сделал вид, что переводит дух. После этого он нанес Лайшаму удар феноменальной силы. На секунду тот потерял равновесие, но все же сумел собраться с силами и отпрыгнуть назад.
На уродливых губах генерала появилась гримаса отвращения. Он не признавал ничего, кроме грубой силы и презирал ухищрения такого рода. С гневным воплем он нанес новый удар. От стены, где секунду назад был Лайшам, оторвался кусок камня и раскололся о землю. Варвар нанес ответный удар, ранив противника в левую руку. Генерал зарычал и бросился на Лайшама. Со стены упала еще одна глыба. Каждый удар казался сильнее предыдущего, и Лайшам не мог понять, как человек с такими ранами может биться с таким остервенением.
С минуту он лишь отражал удары противника, выжидая подходящего момента для нападения. Но генерал не давал ему такой возможности: он наносил удары с такой скоростью, что между ними невозможно было вклиниться. Однако в какой-то момент он опустил руку с оружием. Лайшам воспользовался этим для того, чубы сделать выпад. К его огромному удивлению, Раджак даже не попытался уклониться от удара. Лезвие меча вошло ему между двух ребер. Руки генерала сомкнулись на клинке, и он со всей силы ударил противника ногой. Варвар попятился и выпустил из рук меч.
У Лайшама участилось дыхание. Сжав обеими руками пронзивший его насквозь окровавленный клинок, с торжествующим рыком он вытащил его из раны и поднял к небу. Он подбросил его в воздух и поймал за рукоять. После этого он двинулся на своего противника. Теперь у него были и палица, и меч. Тогда как Лайшам остался безоружен.
Генерал Хассн спокойно надвигался на него. Варвар медленно отступал. Он споткнулся о труп сентая, тут же поднялся, но Раджак уже навалился на него всей своей тяжестью, и его палица уже свистела у него над ухом. Лайшам прыжком вскочил на стену. Под ней были каналы, кишащие муренами. Раджак опустил Возмездие и варвар замер. Казалось, время остановилось. Лайшам совершил немыслимый прыжок над головой своего противника, ударяя по дороге его ногой в лицо и приземляясь на той стороне. Раджак с усилием повернулся. Варвар направил ему в лицо устрашающий удар кулаком, но генерал сумел уклониться и в ответ со всей силы всадил своему противнику локоть в живот. У Лайшама перехватило дыхание, и он был вынужден отступить.
Генерал несколько раз взмахнул Возмездием. Варвар без труда уклонялся от этих ударов, по-прежнему продолжая отступать. Вдруг Раджак распрямился и совершенно неожиданно швырнул легендарный клинок за стену. Лайшам инстинктивно обернулся. Поздно. Обхватив обеими руками палицу, Хассн нацелил ее ему прямо в лицо. Варвар сумел лишь частично уклониться от этого удара. Он ощутил силу удара на своей челюсти и, оглушенный, упал навзничь. Шлем спас ему жизнь. Он попытался подняться, но генерал ударил его ногой в лицо. Голова Лайшама стукнулась о землю. И прежде чем он успел что бы то ни было предпринять, его противник уже сидел на нем верхом, занося руку для последнего удара.
Они молились. За спасение душ Дат-Лахана. За варварские народы, за Лайшама и тех, кто сражался рядом с ним, за всех тех, кто был еще жив и кому через несколько секунд было суждено погибнуть, за безвинных и виновных, за настоящее и за будущее. В складках их платьев поблескивали длинные жертвенные кинжалы. Скоро настанет время воспользоваться ими.
Бой охватил уже весь город. На Большой Эспланаде, усыпанной трупами, сентаи верхом на своих одетых в сталь монстрах отбивались от варварских пехотинцев, которые выбегали из всех прилегающих улиц. Под предводительством найана Окоона, который направо и налево раздавал мощные удары зазубренным мечом, вынутым из руки вражеского мертвеца, защитники города, превосходившие врагов по численности, мало-помалу одерживали над ними верх. Но сентаи были особенно опасны, когда чувствовали себя побежденными. Отбросив всякую осторожность, они превращались в кровожадных монстров и сражались с дикими криками, с дьявольской точностью нанося удары по голове и важнейшим органам. Монстры, на которых они восседали, обезумев от ран, извергали длинные струи огненной кислоты на все, что попадалось им на пути, включая своих собратьев. Охваченные огнем, солдаты падали на землю. Но другие тут же занимали их место. Не ожидавшие такого сопротивления сентаи вскоре поняли, что на этот раз победить им не удастся. Один из них на своем лающем языке выкрикнул какой-то приказ. Чудовища со стальной кожей развернулись и направились к монастырю.
Они двигались мощными прыжками, встав на задние лапы. Варвары и сотни жителей города, пришедших им на подмогу, попытались их задержать. Но несколькими ударами меча враг без труда проложил себе дорогу через ревущую толпу. Монастырь Скорбящей Матери притягивал их, как магнит.
Взлетев по ступенькам, несколько монстров плюнули огненной кислотой на внушительные двери здания. Монахини внутри поднялись с колен и приготовились к худшему. Повернувшись к сестрам, настоятельница одарила их загадочной улыбкой. Потом она подошла ко мне и вложила мне в руку маленький стальной ключик, который всегда хранила у себя на груди. «Ты знаешь, что нужно сделать. Ступай».
Двери монастыря недолго сопротивлялись мощным ударам врага. Очень скоро одна из створок подалась и была тут же разломана на куски. Три монстра тут же ворвались внутрь. Сидевшие на них сентаи были вооружены длинными мечами и усеянными шипами боевыми цепами, которыми они потрясали в полутьме. Настоятельница вышла им навстречу. Ей прямо в лицо попало чугунное ядро, проломив ей череп; мозг брызнул на стену. Несколько других монахинь схватили кинжалы и тоже приблизились к врагам. Монстры сентаев двинулись им навстречу. Они были черны как ночь, животы у них были цвета стали, а задние лапы стучали по земле, как металл.
Их хозяева с недоумением смотрели на десятки монахинь, которые шли им навстречу, преграждая им путь. Очень быстро они поняли, что ничего не сделают с этими женщинами: как только они попытаются овладеть ими, те убьют себя ударом кинжала. Несколько сентаев взмахнули цепами и двинулись на сестер, прижимая их к стенам, раздробляя им члены, сокрушая черепа и грудные клетки.
Нескольким обезумевшим от ужаса монахиням изменило мужество, и они попытались скрыться на верхних этажах и в многочисленных внутренних дворах, которые образовывали сложный лабиринт. Среди них была и Наджа. Подобрав подол, она бросилась бежать к змеиному саду, а за ней гнался сентай верхом на своем монстре. В последний момент она как будто что-то вспомнила и, занеся руку с кинжалом, решила принять бой. В тот же миг в монастырь ворвалось несколько десятков варваров. Во главе их был Окоон. Сентай развернулся посмотреть, кто это, и Наджа воспользовалась этим, чтобы всадить в тело его монстра кинжал. Обезумев от ярости, мощным движением челюстей животное оторвало ей руку.
Найан заметил это и сделал ей знак. Конечно, было уже слишком поздно. Впрочем, какая разница? Монахиня покачнулась и почувствовала, как все ее существо наполняет невыносимая боль. Окоон что-то кричал ей. Она вонзила в сентая кинжал, тот ответил ударом меча, которым снес ей полголовы. Она умерла еще до того, как упала на землю.
Помнишь ли ты еще ту ночь, когда я пришла к тебе? Мы были двумя одинокими душами в поисках частички тепла. Мы отдались друг другу на алтаре мести. Ты и не знал, что от этого союза родился ребенок.
Я не знаю, где он теперь.
Я не знаю, видел ли ты его. Я не знаю, жив ли он. Но думаю, что ты знаешь его имя.
Его зовут Орион, и он наследник престола Империи.
Его отец так и не узнал об этом. Это была моя месть, понимаешь? Моя месть за мою поломанную жизнь. Теперь все это кажется таким далеким; мне уже не понять мотивы моих поступков: почему я его прятала, почему убила другого ребенка, чтобы заставить всех поверить, что мой сын умер. Вскоре после его рождения, подавленная чудовищностью того, что совершила, я удалилась сюда, за высокие стены монастыря, откуда теперь пишу тебе это письмо.
Но наш сын вырос. Я несколько раз видела его: это красивый молодой человек, подающий надежды, с невинным взглядом — совсем как у тебя. Я никогда не говорила ему, кто его настоящий отец. Он знал только, что он не сын Императора. Этого мне было достаточно. Я верила в него, как верила в тебя и как до сих пор верю. Мои две великие любви — два луча света во мраке.
Я буду помнить о вас до последнего вздоха».
Но рокового удара все не было. Заслышав какой-то шум, Раджак Хассн повернул голову, и в тот же миг ему между глаз вошел клинок и пронзил ему мозг. Так он и стоял с телом, обращенным к Лайшаму, и головой, повернутой в другую сторону. Потом, с широко открытыми глазами и негнущейся спиной, он медленно опустился на колени. Он в последний раз попытался взглянуть на своего врага. Но не нашел в себе сил. Окровавленный клинок торчал у него из головы. Наконец он упал лицом вниз, а клинок вошел еще глубже.
Лайшам неловко отполз, после чего, держась за шлем, встал на ноги.
Перед ним стоял принц Орион в окровавленной кольчуге. Он протянул к нему руку и тоже упал. Варвар бросился к нему и осторожно подхватил его под руки. Юноше было трудно дышать. У него по подбородку текла темная жидкость, а глаза были налиты кровью. Спасти его не было никакой надежды.
Лайшам склонился над ним. Он прижал его голову к своей груди и нежно погладил его по волосам. Слова были ни к чему. Слова были бесполезны. Принц спас ему жизнь. А теперь он его покинет.
Вождь варваров поднял голову.
Там, на подступах к Золотому Мосту, с удвоенной силой бушевали бои. Сентаи, азенаты и варвары стояли над водопадом и безжалостно убивали друг друга. Весь город содрогался от эха этой битвы, но здесь, над Большими Южными воротами, опять воцарилась тишина. Оба дозорных пути были усыпаны трупами. И Орион тоже был при смерти.
Лайшам посмотрел на него. Юный принц провел по его руке окровавленными пальцами и сжал ее. «Ты, — говорил его взгляд. — Я всегда знал, что это ты». Впервые за долгие годы варвар почувствовал, как ему на глаза наворачиваются слезы. Он взглянул на небо: бескрайняя лазурь и несколько облачков. Десяток ястребов кружит наготове.
Орион икнул и попытался подняться. Лайшам сильнее прижал его к себе. Он испытывал к этому юноше чувства, на которые давно уже не считал себя способным. Это не имело ничего общего с дружбой, которая связывала его с его воинами, с преданностью, горевшей в их глазах. Это не имело ничего общего с угрызениями совести, с потребностью и с желаниями. Это было совсем другое.
«И поэтому умоляю тебя, подумай о нем.
Подумай о нем, когда будешь покидать нас. Подумай о нем, если решишь спасти нас, подумай о нем, если решишь уйти. У этого молодого человека очень доброе сердце, можешь быть в этом уверен.
Он — это все, что осталось мне от тебя. Моя безумная надежда. Моя память. Воспоминание о наших объятиях.
О, как бы я хотела, чтобы все было по-другому.
Но он будет жить, я уверена в этом. Он будет жить — по крайней мере, в моем сердце.
Не забывай его».
Орион умер с широко открытыми глазами.
Последним, что он видел, было лицо его отца. Лайшам поднял забрало, и его слезы потекли на лицо юному наследнику. Когда все было кончено, он осторожно положил голову юноши на землю и вновь опустил забрало. Потом он приподнял безжизненное тело, взял его на руки и пошел через весь город к Золотому Мосту.
Лайшам сражался десять часов подряд. Теперь, когда ему пришлось заменить Возмездие обычным мечом, он чувствовал себя гораздо слабее. Теперь им двигала жажда не мести, а всего лишь справедливости. Он боролся со злом. Он боролся с несправедливым устройством мира, и снова и снова без устали наносил удары. Его мускулы стали тверже камня. Он один убил в тот день не меньше сотни сентаев: такого не удавалось совершить еще ни одному воину в истории и никому уже не удастся.
Он сбросил тело юного принца в озеро Меланхолии. Он долго глядел, как, прекрасное даже после смерти, оно несколько раз перевернулось и навсегда исчезло в темных водах. Потом он распрямился и начал направо и налево раздавать удары, уже не останавливаясь. Те, кто видел его в тот день, никогда не смогут этого забыть, и воспоминание о его доблести навсегда останется во всеобщей памяти как живой символ славы Дат-Лахана.
И вновь люди мечтали сражаться рядом с ним. Один только Лайшам стоил легиона. Люди вскакивали на крепостные стены, перепрыгивали через горы трупов, чтобы поймать хотя бы один лучик из сверхъестественного сияния, которое его окружало. Сражаться вместе с ним значило стать частью легенды. Это значило стать бессмертным, даже если в следующий миг тебя пронзит вражеский меч.
Генерал Ирхам, самый доблестный из акшанов, сам узнал эту особую честь. Он умер с оружием в руке, в одиночку сражаясь против четырех сентаев. Он испустил боевой клич, пришедший к нему из глубины веков. Монстры врагов сразу же облили его тело огненной кислотой. Лайшам бросился к ним, мощным ударом меча снес одному из них голову, и сам Ирхам с кровавой пеной на губах, превратившийся к тому времени в живой факел, приподнялся, чтобы помочь ему, и вновь упал лишь тогда, когда удостоверился, что четверо сентаев мертвы.
Генерал Аракс погиб в одном из переулков северной части города, у огромных ворот, через которые сентаи пытались прорваться, чтобы спастись от преследовавших их защитников города. Триста солдат — варваров и азенатов — все до единого погибли в ожидании подкрепления, но помешали захватчикам осуществить свое намерение. Когда Араксу в горло попала арбалетная стрела, собрав все силы, он в последний раз метнул свой топор в лицо какому-то сентаю в шлеме, который упал со своего монстра и больше уже не поднялся.
Бесчисленное множество доблестных воинов полегло в тот день в Дат-Лахане — больше, чем за всю историю Империи, — и в последовавшие за тем недели многие площади города переименовали в их честь. Но чтобы увековечить имя каждого, город должен был бы простираться на десятки километров.
Генерал Окоон был среди славных и безымянных воинов, которым Дат-Лахан был обязан своим чудесным спасением. Он погиб на ступеньках монастыря, преграждая захватчикам путь. Держа по мечу в каждой руке он с небольшим отрядом мирных жителей целых десять минут выдерживал сопротивление. Мощный удар цепа проломил ему грудную клетку, и он медленно испустил дух, прижимая руки к груди и куда-то вглядываясь единственным глазом, будто пытаясь в последний момент постичь тайну мира. «Тубальк, — прошептали его губы вместе с последним вздохом. — Тубальк».
Впервые в истории Империи непобедимый враг был разгромлен.
В считанные секунды десять тысяч еще живых врагов развернули своих монстров мордами к тому, что оставалось от Больших Южных ворот, и обратились в бегство. Защитники города бросились за ними и перебили еще несколько сотен. Затем, обессилев, они долго смотрели, как те исчезают за горизонтом, как опадает на дороге пыль, а потом вернулись к руинам своего города, на который стремительно надвигалась ночная тьма.
Из глоток оставшихся в живых вырвался крик, такой, которого еще не знал этот город. Четыреста тысяч убитых и многие тысячи разрушенных, опустошенных, выжженных домов. Дат-Лахан превратился в руины, но сентаи были побеждены. В едином порыве жители города повернулись к ишвенам, семетам, гуонам, найанам и акшанам и прижали их к груди. Варвары не просто помогли им защитить город: без них он оказался бы в лапах захватчиков. Для азенатской Империи начиналась новая эра. Феникс возрождался из пепла.
И однако же я стояла перед ним. Нескончаемый спуск со свечой в руке и с исполненным спокойной уверенности сердцем, — и я у решетки, я — последний Голос Единственного, самая обычная монашка, которой ничто не предвещало такой особой доли. Причуды судьбы. У меня под платьем древний, тяжелый том «Смертоносного евангелия» с чистыми страницами, которые мне предстоит заполнить. Я осторожно вставила ключ в замок и, не закрывая двери, сделала несколько шагов по центральному проходу. Стены из тесаного камня, небольшой мраморный алтарь, несколько скамеек из красного дерева. Много лет никто не приходил сюда. Я была одна, одна — только я и тишина. А передо мной на алтаре было Сердце. Заключенное в раку из чистого золота, омытое вечной кровью — наша высшая реликвия.
И тогда, сложив руки для молитвы, я опустилась на колени.
«Ибо сказано:
Угнетенные народы породят человека,
Порабощенного, осмеянного и принесенного в жертву
По моему образу и подобию,
И его клинок станет моим возмездием».
Песнь Третья.
Теперь я знала.
Пророчество сбылось.
Пришествие Лайшама спасло нас от небытия.
Его явление было знаком. Его победа тайной. Я снова видела, как он лежит среди камней и как сентаи ищут его и не находят. Я видела, как, положив голову на плаху, он пытается понять и не понимает. Теперь все стало ясно.
Юный ишвен пришел, чтобы искупить наши грехи. Чтобы указать нам на наши ошибки.
Разве не чудо, что ему столько раз удавалось избежать смерти? Разве не чудо, что он нашел в себе силы так любить нас и не пасть жертвой своей жажды мести? Разве не чудо, что сентаи вдруг покинули город, хотя могли нас победить, хотя должны были нас победить, как и всегда?
Итак, свершилось. Наш кошмар покинули нас. С помощью человека Единственный снял с нас проклятие. Он отозвал сентаев — воплощение наших самых потаенных страхов. Сколько времени продлится эта благодать? Я не знала. Но нам был дарован второй шанс. Лайшам. Лайшам указал нам путь.
И я стала молиться.
«Благодарю тебя, о Скорбящая Матерь, чья мудрость не знает границ. Благодарю тебя, о Дух Единственного.
Благодарю тебя за Лайшама. Благодарю тебя за то, что он был с нами. Благодарю тебя за то, что он сражался за нас. Во тьме наших сердец его пришествие было как молния, раздирающая мрак».
Я поднялась с колен.
Мы убили нашего бога, но он простил нас.
Мы поработили варваров, но один из них, тот, кому мы причинили больше всех страданий, вернулся в Дат-Лахан, чтобы спасти нас от самих себя.
И теперь кто-то должен рассказать эту историю.
Я положила на каменный пол рядом с собой огромный том «Смертоносного евангелия». Медленно и уверенно я раскрыла его и стала перелистывать древние, потрескавшиеся страницы в поисках чистой.
Странный это был праздник: четыреста тысяч человек были мертвы, а у каждого из тех, кто остался жив, был убит друг, родственник, любимый. Варвары достали свои тамбурины и затянули древние песнопения во славу Анархана. Азенаты с глазами, полными слез, запели гимны в честь Единственного, которые уже много веков никто не исполнял.
На всех площадях города разожгли костры. Дождь был не таким сильным, чтобы затушить их, а когда это все-таки происходило, их тут же разжигали вновь — под навесом, как надежду, которую ни в коем случае нельзя терять. Люди жались друг к другу. Не было больше ни варваров, ни азенатов. Лишь пляшущее перед глазами пламя костра.
Лайшама долго искали. Жив ли он? Казалось, с наступлением темноты он просто исчез. Люди хотели вновь увидеть его. Хотели в знак благодарности взять его на руки и поднять на стены, нет, к самым звездам. Хотели столько — о, сколько! ему сказать, ибо он победил не только сентаев — он победил страх, а эта победа бесценна. И его искали всю ночь, выкрикивая под дождем его имя, его прежнее имя, до самого утра, а еще пели в надежде, что, может быть, это заставит его вернуться, хоть и почему-то ясно чувствовали, что он больше не придет.
Странный это был праздник.
Лайшам нашел убежище на заброшенной вилле, где ему уже случалось бывать. Растянувшись на ложе, широко раскрыв глаза, он улыбался своему прошлому. Комната была полна призраков. Одни из них были еще маленькими, они только что родились и боязливо жались к дверному косяку. Другие, постарше, сидели в изголовье его дивана, совсем рядом с ним. И от их легкого дыхания у него шевелились волосы. А за окном пели, танцевали, кричали люди. Он часто слышал свое имя. Они звали его: «Тириус! Тириус!»
Это имя.
Дождь стучал по мостовым и по террасе тихо, как во сне. Бледный лунный свет разливался по земле как молоко. Лайшам думал обо всех тех, кто умер, но продолжал приходить к нему, жил на этой земле. Его мускулы были тверже камня. Его меч, почерневший от крови врагов, лежал на низком столике. Вождь варваров больше не чувствовал усталости. Этой ночью он наконец видел своих мертвецов, был с ними наедине, ибо кроме них у него ничего не осталось.
С рассветом они исчезли навсегда.
Лайшам нехотя встал. Он взял из вазы плод и стал задумчиво жевать его, глядя туда, где еще только что были призраки. Дат-Лахан наконец забылся сном. Завтра, послезавтра город начнет залечивать раны. Ну а пока он спал, как изможденный зверь, которого наконец покинула лихорадка.
Вождь варваров вышел на террасу. Небо было чистым, но поднялся небольшой ветерок, который гнал облака над необъятным озером. Он вспомнил фразу, которую услышал однажды, стоя над еще ярче отливавшими бирюзой водами. «Говорят, если бросить туда что-то очень для тебя дорогое, исполнится твое самое заветное желание». Озеро Вздохов: он загадал, чтобы его молодая жена никогда не умерла. Он загадал…
Сжимая в руке меч, Тириус Бархан повернулся к горам и медленно разжал пальцы. Меч упал на землю.
В небе мелькнула тень ястреба.
Пришло время покинуть Дат-Лахан.
Эпилог
Первый удар он отразил еле-еле: Раджак нанес его с такой силой, что из-под лезвия полетели искры. Орион отпрыгнул в сторону и нанес ответный удар.
Лицо его противника было в буквальном смысле все в лохмотьях. Клочья кожи свисали у него вокруг рта. Он демонстративно оторвал парочку из них и без малейшего труда отразил атаку принца. Лайшам продолжал бежать. Но все происходило слишком быстро.
Раджак бросился на своего врага, размахивая палицей. Воздух вокруг него дрожал. Он нанес первый удар и промахнулся на один миллиметр: Орион сам бросился на землю, чтобы избежать удара. После этого он рывком поднялся, но все же недостаточно быстро. Второй удар пришелся ему посреди груди. Лайшам закричал. Юный принц покачнулся, выпустил из рук меч и сделал несколько шагов по направлению к варвару. Потому он упал на колени. Раджак ногой пихнул его на землю и поднял палицу, чтобы добить его. Лайшам был еще далеко, слишком далеко, чтобы спасти его. Тогда он остановился и вынул из ножен Возмездие.
— Раджак!
Генерал поднял глаза.
На дозорном пути, шагах в двадцати от него стоял его заклятый враг и ждал его.
— Раджак!
Хассн метнул взгляд на лежащего на земле принца. Всю свою жизнь он ждал этого момента. Он с рычанием отпихнул в сторону тело юного наследника и двинулся навстречу Лайшаму. Он помнил свою агонию, запах иддрама и свои долгие мучения посреди Высоких Равнин. Бред. Горячка. Боль. А потом смерть, почти смерть и длинный, нескончаемый спуск в недра монастыря, туда, где даже свет был черного цвета. Каких мук им стоило возродить его к жизни!
И все это из-за вот этого человека. Только из-за него. Он узнал его в тот же миг, когда увидел.
Наконец-то пробил час отмщения.
Мужчины приблизились друг к другу. Они были самыми доблестными воинами, когда-либо существовавшими в этом мире, но один из них должен был умереть.
Раджак взмахнул палицей. Лайшам заметил, что его спина утыкана арбалетными стрелами, что делало его похожим на дикобраза. Он бросился в атаку. Столкновение оказалось настолько сильным, что оба бойца покатились по земле, но вскоре поднялись. Двумя руками сжимая меч, варвар стал медленно раскачиваться справа налево, как будто чтобы лучше изучить своего противника. Хассн сделал вид, что переводит дух. После этого он нанес Лайшаму удар феноменальной силы. На секунду тот потерял равновесие, но все же сумел собраться с силами и отпрыгнуть назад.
На уродливых губах генерала появилась гримаса отвращения. Он не признавал ничего, кроме грубой силы и презирал ухищрения такого рода. С гневным воплем он нанес новый удар. От стены, где секунду назад был Лайшам, оторвался кусок камня и раскололся о землю. Варвар нанес ответный удар, ранив противника в левую руку. Генерал зарычал и бросился на Лайшама. Со стены упала еще одна глыба. Каждый удар казался сильнее предыдущего, и Лайшам не мог понять, как человек с такими ранами может биться с таким остервенением.
С минуту он лишь отражал удары противника, выжидая подходящего момента для нападения. Но генерал не давал ему такой возможности: он наносил удары с такой скоростью, что между ними невозможно было вклиниться. Однако в какой-то момент он опустил руку с оружием. Лайшам воспользовался этим для того, чубы сделать выпад. К его огромному удивлению, Раджак даже не попытался уклониться от удара. Лезвие меча вошло ему между двух ребер. Руки генерала сомкнулись на клинке, и он со всей силы ударил противника ногой. Варвар попятился и выпустил из рук меч.
У Лайшама участилось дыхание. Сжав обеими руками пронзивший его насквозь окровавленный клинок, с торжествующим рыком он вытащил его из раны и поднял к небу. Он подбросил его в воздух и поймал за рукоять. После этого он двинулся на своего противника. Теперь у него были и палица, и меч. Тогда как Лайшам остался безоружен.
Генерал Хассн спокойно надвигался на него. Варвар медленно отступал. Он споткнулся о труп сентая, тут же поднялся, но Раджак уже навалился на него всей своей тяжестью, и его палица уже свистела у него над ухом. Лайшам прыжком вскочил на стену. Под ней были каналы, кишащие муренами. Раджак опустил Возмездие и варвар замер. Казалось, время остановилось. Лайшам совершил немыслимый прыжок над головой своего противника, ударяя по дороге его ногой в лицо и приземляясь на той стороне. Раджак с усилием повернулся. Варвар направил ему в лицо устрашающий удар кулаком, но генерал сумел уклониться и в ответ со всей силы всадил своему противнику локоть в живот. У Лайшама перехватило дыхание, и он был вынужден отступить.
Генерал несколько раз взмахнул Возмездием. Варвар без труда уклонялся от этих ударов, по-прежнему продолжая отступать. Вдруг Раджак распрямился и совершенно неожиданно швырнул легендарный клинок за стену. Лайшам инстинктивно обернулся. Поздно. Обхватив обеими руками палицу, Хассн нацелил ее ему прямо в лицо. Варвар сумел лишь частично уклониться от этого удара. Он ощутил силу удара на своей челюсти и, оглушенный, упал навзничь. Шлем спас ему жизнь. Он попытался подняться, но генерал ударил его ногой в лицо. Голова Лайшама стукнулась о землю. И прежде чем он успел что бы то ни было предпринять, его противник уже сидел на нем верхом, занося руку для последнего удара.
* * *
Сентаи вошли в монастырь. Когда монахини поняли, что произошло, они собрались в большом молельном зале и, держась за руки, встали на колени. Они знали, что двери их крепости не долго смогут выдерживать натиск врага, и время, которое им еще оставалось, казалось им благодатью.Они молились. За спасение душ Дат-Лахана. За варварские народы, за Лайшама и тех, кто сражался рядом с ним, за всех тех, кто был еще жив и кому через несколько секунд было суждено погибнуть, за безвинных и виновных, за настоящее и за будущее. В складках их платьев поблескивали длинные жертвенные кинжалы. Скоро настанет время воспользоваться ими.
Бой охватил уже весь город. На Большой Эспланаде, усыпанной трупами, сентаи верхом на своих одетых в сталь монстрах отбивались от варварских пехотинцев, которые выбегали из всех прилегающих улиц. Под предводительством найана Окоона, который направо и налево раздавал мощные удары зазубренным мечом, вынутым из руки вражеского мертвеца, защитники города, превосходившие врагов по численности, мало-помалу одерживали над ними верх. Но сентаи были особенно опасны, когда чувствовали себя побежденными. Отбросив всякую осторожность, они превращались в кровожадных монстров и сражались с дикими криками, с дьявольской точностью нанося удары по голове и важнейшим органам. Монстры, на которых они восседали, обезумев от ран, извергали длинные струи огненной кислоты на все, что попадалось им на пути, включая своих собратьев. Охваченные огнем, солдаты падали на землю. Но другие тут же занимали их место. Не ожидавшие такого сопротивления сентаи вскоре поняли, что на этот раз победить им не удастся. Один из них на своем лающем языке выкрикнул какой-то приказ. Чудовища со стальной кожей развернулись и направились к монастырю.
Они двигались мощными прыжками, встав на задние лапы. Варвары и сотни жителей города, пришедших им на подмогу, попытались их задержать. Но несколькими ударами меча враг без труда проложил себе дорогу через ревущую толпу. Монастырь Скорбящей Матери притягивал их, как магнит.
Взлетев по ступенькам, несколько монстров плюнули огненной кислотой на внушительные двери здания. Монахини внутри поднялись с колен и приготовились к худшему. Повернувшись к сестрам, настоятельница одарила их загадочной улыбкой. Потом она подошла ко мне и вложила мне в руку маленький стальной ключик, который всегда хранила у себя на груди. «Ты знаешь, что нужно сделать. Ступай».
Двери монастыря недолго сопротивлялись мощным ударам врага. Очень скоро одна из створок подалась и была тут же разломана на куски. Три монстра тут же ворвались внутрь. Сидевшие на них сентаи были вооружены длинными мечами и усеянными шипами боевыми цепами, которыми они потрясали в полутьме. Настоятельница вышла им навстречу. Ей прямо в лицо попало чугунное ядро, проломив ей череп; мозг брызнул на стену. Несколько других монахинь схватили кинжалы и тоже приблизились к врагам. Монстры сентаев двинулись им навстречу. Они были черны как ночь, животы у них были цвета стали, а задние лапы стучали по земле, как металл.
Их хозяева с недоумением смотрели на десятки монахинь, которые шли им навстречу, преграждая им путь. Очень быстро они поняли, что ничего не сделают с этими женщинами: как только они попытаются овладеть ими, те убьют себя ударом кинжала. Несколько сентаев взмахнули цепами и двинулись на сестер, прижимая их к стенам, раздробляя им члены, сокрушая черепа и грудные клетки.
Нескольким обезумевшим от ужаса монахиням изменило мужество, и они попытались скрыться на верхних этажах и в многочисленных внутренних дворах, которые образовывали сложный лабиринт. Среди них была и Наджа. Подобрав подол, она бросилась бежать к змеиному саду, а за ней гнался сентай верхом на своем монстре. В последний момент она как будто что-то вспомнила и, занеся руку с кинжалом, решила принять бой. В тот же миг в монастырь ворвалось несколько десятков варваров. Во главе их был Окоон. Сентай развернулся посмотреть, кто это, и Наджа воспользовалась этим, чтобы всадить в тело его монстра кинжал. Обезумев от ярости, мощным движением челюстей животное оторвало ей руку.
Найан заметил это и сделал ей знак. Конечно, было уже слишком поздно. Впрочем, какая разница? Монахиня покачнулась и почувствовала, как все ее существо наполняет невыносимая боль. Окоон что-то кричал ей. Она вонзила в сентая кинжал, тот ответил ударом меча, которым снес ей полголовы. Она умерла еще до того, как упала на землю.
* * *
«У тебя есть сын — наш сын.Помнишь ли ты еще ту ночь, когда я пришла к тебе? Мы были двумя одинокими душами в поисках частички тепла. Мы отдались друг другу на алтаре мести. Ты и не знал, что от этого союза родился ребенок.
Я не знаю, где он теперь.
Я не знаю, видел ли ты его. Я не знаю, жив ли он. Но думаю, что ты знаешь его имя.
Его зовут Орион, и он наследник престола Империи.
Его отец так и не узнал об этом. Это была моя месть, понимаешь? Моя месть за мою поломанную жизнь. Теперь все это кажется таким далеким; мне уже не понять мотивы моих поступков: почему я его прятала, почему убила другого ребенка, чтобы заставить всех поверить, что мой сын умер. Вскоре после его рождения, подавленная чудовищностью того, что совершила, я удалилась сюда, за высокие стены монастыря, откуда теперь пишу тебе это письмо.
Но наш сын вырос. Я несколько раз видела его: это красивый молодой человек, подающий надежды, с невинным взглядом — совсем как у тебя. Я никогда не говорила ему, кто его настоящий отец. Он знал только, что он не сын Императора. Этого мне было достаточно. Я верила в него, как верила в тебя и как до сих пор верю. Мои две великие любви — два луча света во мраке.
Я буду помнить о вас до последнего вздоха».
* * *
Закрыв глаза, Лайшам приготовился к смерти.Но рокового удара все не было. Заслышав какой-то шум, Раджак Хассн повернул голову, и в тот же миг ему между глаз вошел клинок и пронзил ему мозг. Так он и стоял с телом, обращенным к Лайшаму, и головой, повернутой в другую сторону. Потом, с широко открытыми глазами и негнущейся спиной, он медленно опустился на колени. Он в последний раз попытался взглянуть на своего врага. Но не нашел в себе сил. Окровавленный клинок торчал у него из головы. Наконец он упал лицом вниз, а клинок вошел еще глубже.
Лайшам неловко отполз, после чего, держась за шлем, встал на ноги.
Перед ним стоял принц Орион в окровавленной кольчуге. Он протянул к нему руку и тоже упал. Варвар бросился к нему и осторожно подхватил его под руки. Юноше было трудно дышать. У него по подбородку текла темная жидкость, а глаза были налиты кровью. Спасти его не было никакой надежды.
Лайшам склонился над ним. Он прижал его голову к своей груди и нежно погладил его по волосам. Слова были ни к чему. Слова были бесполезны. Принц спас ему жизнь. А теперь он его покинет.
Вождь варваров поднял голову.
Там, на подступах к Золотому Мосту, с удвоенной силой бушевали бои. Сентаи, азенаты и варвары стояли над водопадом и безжалостно убивали друг друга. Весь город содрогался от эха этой битвы, но здесь, над Большими Южными воротами, опять воцарилась тишина. Оба дозорных пути были усыпаны трупами. И Орион тоже был при смерти.
Лайшам посмотрел на него. Юный принц провел по его руке окровавленными пальцами и сжал ее. «Ты, — говорил его взгляд. — Я всегда знал, что это ты». Впервые за долгие годы варвар почувствовал, как ему на глаза наворачиваются слезы. Он взглянул на небо: бескрайняя лазурь и несколько облачков. Десяток ястребов кружит наготове.
Орион икнул и попытался подняться. Лайшам сильнее прижал его к себе. Он испытывал к этому юноше чувства, на которые давно уже не считал себя способным. Это не имело ничего общего с дружбой, которая связывала его с его воинами, с преданностью, горевшей в их глазах. Это не имело ничего общего с угрызениями совести, с потребностью и с желаниями. Это было совсем другое.
«И поэтому умоляю тебя, подумай о нем.
Подумай о нем, когда будешь покидать нас. Подумай о нем, если решишь спасти нас, подумай о нем, если решишь уйти. У этого молодого человека очень доброе сердце, можешь быть в этом уверен.
Он — это все, что осталось мне от тебя. Моя безумная надежда. Моя память. Воспоминание о наших объятиях.
О, как бы я хотела, чтобы все было по-другому.
Но он будет жить, я уверена в этом. Он будет жить — по крайней мере, в моем сердце.
Не забывай его».
Орион умер с широко открытыми глазами.
Последним, что он видел, было лицо его отца. Лайшам поднял забрало, и его слезы потекли на лицо юному наследнику. Когда все было кончено, он осторожно положил голову юноши на землю и вновь опустил забрало. Потом он приподнял безжизненное тело, взял его на руки и пошел через весь город к Золотому Мосту.
* * *
Битва за Дат-Лахан продолжалась до самого вечера.Лайшам сражался десять часов подряд. Теперь, когда ему пришлось заменить Возмездие обычным мечом, он чувствовал себя гораздо слабее. Теперь им двигала жажда не мести, а всего лишь справедливости. Он боролся со злом. Он боролся с несправедливым устройством мира, и снова и снова без устали наносил удары. Его мускулы стали тверже камня. Он один убил в тот день не меньше сотни сентаев: такого не удавалось совершить еще ни одному воину в истории и никому уже не удастся.
Он сбросил тело юного принца в озеро Меланхолии. Он долго глядел, как, прекрасное даже после смерти, оно несколько раз перевернулось и навсегда исчезло в темных водах. Потом он распрямился и начал направо и налево раздавать удары, уже не останавливаясь. Те, кто видел его в тот день, никогда не смогут этого забыть, и воспоминание о его доблести навсегда останется во всеобщей памяти как живой символ славы Дат-Лахана.
И вновь люди мечтали сражаться рядом с ним. Один только Лайшам стоил легиона. Люди вскакивали на крепостные стены, перепрыгивали через горы трупов, чтобы поймать хотя бы один лучик из сверхъестественного сияния, которое его окружало. Сражаться вместе с ним значило стать частью легенды. Это значило стать бессмертным, даже если в следующий миг тебя пронзит вражеский меч.
Генерал Ирхам, самый доблестный из акшанов, сам узнал эту особую честь. Он умер с оружием в руке, в одиночку сражаясь против четырех сентаев. Он испустил боевой клич, пришедший к нему из глубины веков. Монстры врагов сразу же облили его тело огненной кислотой. Лайшам бросился к ним, мощным ударом меча снес одному из них голову, и сам Ирхам с кровавой пеной на губах, превратившийся к тому времени в живой факел, приподнялся, чтобы помочь ему, и вновь упал лишь тогда, когда удостоверился, что четверо сентаев мертвы.
Генерал Аракс погиб в одном из переулков северной части города, у огромных ворот, через которые сентаи пытались прорваться, чтобы спастись от преследовавших их защитников города. Триста солдат — варваров и азенатов — все до единого погибли в ожидании подкрепления, но помешали захватчикам осуществить свое намерение. Когда Араксу в горло попала арбалетная стрела, собрав все силы, он в последний раз метнул свой топор в лицо какому-то сентаю в шлеме, который упал со своего монстра и больше уже не поднялся.
Бесчисленное множество доблестных воинов полегло в тот день в Дат-Лахане — больше, чем за всю историю Империи, — и в последовавшие за тем недели многие площади города переименовали в их честь. Но чтобы увековечить имя каждого, город должен был бы простираться на десятки километров.
Генерал Окоон был среди славных и безымянных воинов, которым Дат-Лахан был обязан своим чудесным спасением. Он погиб на ступеньках монастыря, преграждая захватчикам путь. Держа по мечу в каждой руке он с небольшим отрядом мирных жителей целых десять минут выдерживал сопротивление. Мощный удар цепа проломил ему грудную клетку, и он медленно испустил дух, прижимая руки к груди и куда-то вглядываясь единственным глазом, будто пытаясь в последний момент постичь тайну мира. «Тубальк, — прошептали его губы вместе с последним вздохом. — Тубальк».
* * *
С наступлением темноты сентаи покинули город.Впервые в истории Империи непобедимый враг был разгромлен.
В считанные секунды десять тысяч еще живых врагов развернули своих монстров мордами к тому, что оставалось от Больших Южных ворот, и обратились в бегство. Защитники города бросились за ними и перебили еще несколько сотен. Затем, обессилев, они долго смотрели, как те исчезают за горизонтом, как опадает на дороге пыль, а потом вернулись к руинам своего города, на который стремительно надвигалась ночная тьма.
Из глоток оставшихся в живых вырвался крик, такой, которого еще не знал этот город. Четыреста тысяч убитых и многие тысячи разрушенных, опустошенных, выжженных домов. Дат-Лахан превратился в руины, но сентаи были побеждены. В едином порыве жители города повернулись к ишвенам, семетам, гуонам, найанам и акшанам и прижали их к груди. Варвары не просто помогли им защитить город: без них он оказался бы в лапах захватчиков. Для азенатской Империи начиналась новая эра. Феникс возрождался из пепла.
* * *
Около полуночи снова пошел дождь. Колокола монастыря молчали. Большинство монахинь были мертвы, а те, кто остался в живых, были слишком потрясены и слишком слабы, чтобы подняться на колокольню и зазвонить в честь победы. Ну а я спустилась к Сердцу Единственного, в темное святилище, ключ от которого дала мне настоятельница. Отныне лишь я одна знала, где оно находится. Подземелья нашего монастыря хранили много подобных тайн: секретных храмов, потайных комнат, темных лабиринтов. Но это святилище было спрятано так глубоко в недрах земли, что самые молодые из нас даже сомневались в его существовании.И однако же я стояла перед ним. Нескончаемый спуск со свечой в руке и с исполненным спокойной уверенности сердцем, — и я у решетки, я — последний Голос Единственного, самая обычная монашка, которой ничто не предвещало такой особой доли. Причуды судьбы. У меня под платьем древний, тяжелый том «Смертоносного евангелия» с чистыми страницами, которые мне предстоит заполнить. Я осторожно вставила ключ в замок и, не закрывая двери, сделала несколько шагов по центральному проходу. Стены из тесаного камня, небольшой мраморный алтарь, несколько скамеек из красного дерева. Много лет никто не приходил сюда. Я была одна, одна — только я и тишина. А передо мной на алтаре было Сердце. Заключенное в раку из чистого золота, омытое вечной кровью — наша высшая реликвия.
И тогда, сложив руки для молитвы, я опустилась на колени.
«Ибо сказано:
Угнетенные народы породят человека,
Порабощенного, осмеянного и принесенного в жертву
По моему образу и подобию,
И его клинок станет моим возмездием».
Песнь Третья.
Теперь я знала.
Пророчество сбылось.
Пришествие Лайшама спасло нас от небытия.
Его явление было знаком. Его победа тайной. Я снова видела, как он лежит среди камней и как сентаи ищут его и не находят. Я видела, как, положив голову на плаху, он пытается понять и не понимает. Теперь все стало ясно.
Юный ишвен пришел, чтобы искупить наши грехи. Чтобы указать нам на наши ошибки.
Разве не чудо, что ему столько раз удавалось избежать смерти? Разве не чудо, что он нашел в себе силы так любить нас и не пасть жертвой своей жажды мести? Разве не чудо, что сентаи вдруг покинули город, хотя могли нас победить, хотя должны были нас победить, как и всегда?
Итак, свершилось. Наш кошмар покинули нас. С помощью человека Единственный снял с нас проклятие. Он отозвал сентаев — воплощение наших самых потаенных страхов. Сколько времени продлится эта благодать? Я не знала. Но нам был дарован второй шанс. Лайшам. Лайшам указал нам путь.
И я стала молиться.
«Благодарю тебя, о Скорбящая Матерь, чья мудрость не знает границ. Благодарю тебя, о Дух Единственного.
Благодарю тебя за Лайшама. Благодарю тебя за то, что он был с нами. Благодарю тебя за то, что он сражался за нас. Во тьме наших сердец его пришествие было как молния, раздирающая мрак».
Я поднялась с колен.
Мы убили нашего бога, но он простил нас.
Мы поработили варваров, но один из них, тот, кому мы причинили больше всех страданий, вернулся в Дат-Лахан, чтобы спасти нас от самих себя.
И теперь кто-то должен рассказать эту историю.
Я положила на каменный пол рядом с собой огромный том «Смертоносного евангелия». Медленно и уверенно я раскрыла его и стала перелистывать древние, потрескавшиеся страницы в поисках чистой.
* * *
Праздник длился всю ночь.Странный это был праздник: четыреста тысяч человек были мертвы, а у каждого из тех, кто остался жив, был убит друг, родственник, любимый. Варвары достали свои тамбурины и затянули древние песнопения во славу Анархана. Азенаты с глазами, полными слез, запели гимны в честь Единственного, которые уже много веков никто не исполнял.
На всех площадях города разожгли костры. Дождь был не таким сильным, чтобы затушить их, а когда это все-таки происходило, их тут же разжигали вновь — под навесом, как надежду, которую ни в коем случае нельзя терять. Люди жались друг к другу. Не было больше ни варваров, ни азенатов. Лишь пляшущее перед глазами пламя костра.
Лайшама долго искали. Жив ли он? Казалось, с наступлением темноты он просто исчез. Люди хотели вновь увидеть его. Хотели в знак благодарности взять его на руки и поднять на стены, нет, к самым звездам. Хотели столько — о, сколько! ему сказать, ибо он победил не только сентаев — он победил страх, а эта победа бесценна. И его искали всю ночь, выкрикивая под дождем его имя, его прежнее имя, до самого утра, а еще пели в надежде, что, может быть, это заставит его вернуться, хоть и почему-то ясно чувствовали, что он больше не придет.
Странный это был праздник.
Лайшам нашел убежище на заброшенной вилле, где ему уже случалось бывать. Растянувшись на ложе, широко раскрыв глаза, он улыбался своему прошлому. Комната была полна призраков. Одни из них были еще маленькими, они только что родились и боязливо жались к дверному косяку. Другие, постарше, сидели в изголовье его дивана, совсем рядом с ним. И от их легкого дыхания у него шевелились волосы. А за окном пели, танцевали, кричали люди. Он часто слышал свое имя. Они звали его: «Тириус! Тириус!»
Это имя.
Дождь стучал по мостовым и по террасе тихо, как во сне. Бледный лунный свет разливался по земле как молоко. Лайшам думал обо всех тех, кто умер, но продолжал приходить к нему, жил на этой земле. Его мускулы были тверже камня. Его меч, почерневший от крови врагов, лежал на низком столике. Вождь варваров больше не чувствовал усталости. Этой ночью он наконец видел своих мертвецов, был с ними наедине, ибо кроме них у него ничего не осталось.
С рассветом они исчезли навсегда.
Лайшам нехотя встал. Он взял из вазы плод и стал задумчиво жевать его, глядя туда, где еще только что были призраки. Дат-Лахан наконец забылся сном. Завтра, послезавтра город начнет залечивать раны. Ну а пока он спал, как изможденный зверь, которого наконец покинула лихорадка.
Вождь варваров вышел на террасу. Небо было чистым, но поднялся небольшой ветерок, который гнал облака над необъятным озером. Он вспомнил фразу, которую услышал однажды, стоя над еще ярче отливавшими бирюзой водами. «Говорят, если бросить туда что-то очень для тебя дорогое, исполнится твое самое заветное желание». Озеро Вздохов: он загадал, чтобы его молодая жена никогда не умерла. Он загадал…
Сжимая в руке меч, Тириус Бархан повернулся к горам и медленно разжал пальцы. Меч упал на землю.
В небе мелькнула тень ястреба.
Пришло время покинуть Дат-Лахан.
Эпилог
Прочь.
Он оставляет позади этот древний мир — этот древний, древний мир, превратившийся в руины. Завтра, через несколько месяцев, быть может, через несколько лет сентаи вернутся. Возможно, он ошибается, но это кажется ему неизбежным.
Тогда он переводит взгляд на Вечные горы. Как они красивы, как огромны. Девственные снега. Разломы, вершины, а дальше еще вершины, еще более высокие, еще более величественные, расселины, ледники, каменные чудовища, которые не приснятся даже во сне. Край света. Говорят, что эту преграду невозможно преодолеть. Говорят, что эти вершины так высоки, что на них нечем дышать. Говорят, что за ними нет ничего. Но он не верит, что это так.
Он оставляет позади этот древний мир — этот древний, древний мир, превратившийся в руины. Завтра, через несколько месяцев, быть может, через несколько лет сентаи вернутся. Возможно, он ошибается, но это кажется ему неизбежным.
Тогда он переводит взгляд на Вечные горы. Как они красивы, как огромны. Девственные снега. Разломы, вершины, а дальше еще вершины, еще более высокие, еще более величественные, расселины, ледники, каменные чудовища, которые не приснятся даже во сне. Край света. Говорят, что эту преграду невозможно преодолеть. Говорят, что эти вершины так высоки, что на них нечем дышать. Говорят, что за ними нет ничего. Но он не верит, что это так.