Колен Фабрис. Возмездие

   — Что ты сказал?
   — Я хочу уйти, Хедар. Я хотел этого с самого начала. Ты и твои люди спасли меня. Я буду вечно вам благодарен. Но мое место не здесь, не в этом городе.
   — Тебе решать, — ответил торговец, запуская пальцы в свою густую бороду. — Не знаю, вышел ли бы из тебя хороший торговец. В этом мы, акшаны, сильнее всех. У нас это в крови. Наверное, тебе и вправду лучше носиться по равнинам; и пусть с тобой никогда не случится ничего хуже этого.
   — Да будет так, — улыбнулся ишвен.
   Акшан развернулся и подошел к своим соплеменникам. Он несколько минут говорил с ними, после чего вернулся к Тириусу, осторожно неся в руках что-то длинное, завернутое в материю. Ишвен наклонился и снял ткань: это был его меч.
   — Твое главное сокровище, — фыркнул глава каравана. — Будь осторожен.
   — У нас ты всегда будешь желанным гостем, — добавил Салим, подходя к ним.
   Он заключил ишвена в объятия и крепко сжал его.
   — Да поможет твоя мудрость тебе простить меня.
   — Считай, что все забыто, — ответил ишвен.
   — У тебя благородная душа. Желаю тебе найти то, что ты ищешь.
   Он достал из-под своей туники старый мятый пергамент и протянул его ему. Тириус взял его и осторожно развернул. Его лицо прояснилось. Горы, ущелья, луга, пустыня. И там и тут — маленькие башенки: города, затерянные в сердце Архана.
   — Это карта, — объяснил акшан. — Я только что ее купил. Самая верная из всех карт.
   — Я верну тебе ее, когда мы встретимся в следующий раз, — улыбнулся Тириус. — Когда выучу ее наизусть.
   — Да исполнит Анархан твое желание, — ответил Салим.
   Трое мужчин вернулись к каравану. В нем как раз тем временем раздобыли пропуск. Через несколько мгновений для Хедара и его соплеменников раскроются врата Эзарета. Ишвен коротко попрощался с остальными. Жена Хедара подарила ему на счастье амулет — оправленный в бронзу кусок нефрита. Джадир Хасем хлопнул его по плечу и сжал ему руку. Молодой акшан, который дал ему напиться, когда он очнулся, тоже был там. Никто не хотел отпускать его.
   — Мы останемся в Эзарете, пока не спадет жара. Ты всегда сможешь найти нас здесь. До скорой встречи!
   На прощание маша им рукой, ишвен стал удаляться. Женщины кричали ему вслед «счастливого пути», а мужчины подбрасывали в воздух тюрбаны, которые опускались на землю как падающие звезды, как метеориты, как предзнаменования.
   Тириус Бархан прикрепил меч к поясу и ускорил шаг. Потом он бросился бежать. Он был опьянен свободой, молодостью, предвкушением новой жизни. Ночь навевала сладкие грезы. Воздух был прохладен, небо усыпано звездами. На ишвене были туника и акшанские штаны. Годы, проведенные в Дат-Лахане, вдруг показались ему бесконечно далекими. Мираж, поглощенный туманом времени. Когда он обернулся, его друзей уже не было видно. Все было хорошо.

* * *

   Раджак Хассн умирал.
   В первую ночь, в полусне, он попытался освободиться, разорвать путы, но ишвен привязал его крепче, чем он думал, и наемный убийца только ободрал себе запястья. Он проснулся утром, дрожа от холода и усталости, с глазами, полными слез.
   Тошнота. Боль в животе.
   Раджака Хассна вырвало прямо на себя.
   Новые попытки. Судороги: он стал извиваться как червь и в конце концов сумел высвободиться. Два часа он просидел согнувшись, спрятав лицо в нежной траве. Потом он поднялся. Жажда. От иддрама пить хотелось в десять раз больше. Его горло жестоко пылало, и он уже потерял много воды.
   Встав посреди необъятной равнины, Хассн огляделся. Потом он вновь упал. Кошмары, липкие сны душили его как удавы. Он не понимал, где он. Предметы вокруг него окрашивались в странные цвета. У него больше не было оружия. У него больше не было коня. У него не было пищи и сил двигаться вперед.
   На закате он все же встал.
   И двинулся в путь. Шаг за шагом. Пошатываясь, воздев руки к темному небу, в призрачном молчании бесконечной равнины. Перед ним то и дело, как далекий мираж, вставало лицо ишвена, и даже закрывая глаза, он не мог прогнать этот образ. Он видел, как тот скачет куда-то к югу, связанный с ним той таинственной нитью, что иногда скрепляет людей.
   На колени. Встать, не умирать.
   Его мучения продолжались неделю.
   Открыть глаза. Стонать под жаркими лучами солнца. Пить, припав, как дикий зверь, к источнику с горьковато-соленой водой. Смотреть на тени в том бесконечном сне, в который превратилась его жизнь. Ему казалось, будто его укусила гадюка или один из тех ядовитых скарабеев, которых так много в высокой траве. Ну, конечно — скарабей. Он видел, как тот шевелит челюстями перед его лицом, и зашелся в долгом беззвучном крике.
   Наконец, наступила спасительная темнота.
   «Я сохранил тебе жизнь».
   Эта фраза, вертевшаяся у него в голове, засела у него в сердце, как острый нож.

* * *

   Его тело обнаружили несколькими днями позже.
   Прискакавшие из Эзарета азенатские посланники.
   Они спешились, и один из них приложил ухо к его груди. Потом повернулся к остальным, пожимая плечами.
   Они взяли его тело с собой и отвезли в Дат-Лахан.
   Они прибыли в город два дня спустя, после наступления темноты. Перед ними распахнулись Большие Южные ворота, и они проследовали до императорского дворца.
   Император принял их лично. Взглянул на тело.
   — Мертв?
   Гонцы покачали головами.
   — Пока нет, ваше величество. Но он впал в великий сон. Сон, от которого не просыпаются.
   С помощью своих прислужников Император с трудом поднялся с трона и опустился на колени подле бездыханного тела. Складки на шее делали его похожим на огромную жабу. Остальные в молчании взирали на него. Государь приподнял наемному убийце веки. Потом медленно, но без посторонней помощи поднялся. Он хотел знать, что может сказать этот человек, и ему в голову пришла мысль. Он вновь уселся на трон и хлопнул в ладоши. Двери открылись и вбежали его советники.
   — Отвезите его в… о-о-ох… монастырь, — произнес Император, указывая на тело.
   — Простите, ваше величество?
   — Скажите монахиням… Скажите монахиням монастыря Скорбящей Матери, чтобы они… о-о-ох… воскресили этого… человека.
   — Но, ваше величество…
   Он схватил одного из своих советников за руку и поднес губы совсем близко к его лицу, чтобы тот хорошо его услышал.
   — Любым способом, понял? Я знаю, что… ох… некромантия за… запрещена. Но я — воплощение Е… Единственного. И я хочу… Я хочу, чтобы этот человек… ох… жил. Я хочу знать, что сказал ему мой брат. Я хочу знать, видел ли он этого… о-о-ох… несчастного… несчастного…
   Приступ кашля. Его императорское величество согнулся пополам на своем троне, а его прислужники в замешательстве смотрели на него, не зная, что делать. Потом государь выпрямился.
   — Ступайте же!
   Тело Раджака Хассна подняли с земли.
   Больше Император его не видел.

* * *

   Движение во мрак, бездыханное тело, уносимое черной волной: монахини в масках в молчании шли вперед, низко опустив головы. Шелест их юбок, тихий шорох их шагов по холодному камню. Нет больше света. Медленные, почти неощутимые биения Сердца. Лестница, потом другая. Была почти полная тьма, но дочери Скорбящей Матери привыкли к этому. Их мысли в темноте возвращались к одному и тому же, вертелись вокруг одного стержня: смерть, смерть и воскресение. Жертва и искупление.
   Они несли на своих хрупких плечах всю скорбь азенатского народа.
   Тело Раджака Хассна положили на обледеневшую каменную плиту. Рядом с ним медленно догорали палочки ладана. Их едкий дым поднимался к влажному потолку, распадаясь на сероватые клочья и нежные завитки. Одна из старших монахинь сделала знак рукой. И тут же от толпы отделилась какая-то тень с книгой заклинаний в руке. Под древними сводами зазвучали слова воспоминания о Единственном, написанные на священном языке первых поселенцев.
   Я вышла в середину круга моих сестер. Я выпила напиток памяти, кровь, которой было омыто Святое Сердце. Я стала Голосом, моими устами говорила Скорбящая Матерь. Все вместе мы попросили у нее не-смерти, не-смерти для этого человека — чтобы глаза его раскрылись и чтобы он восстал, подобно его живым братьям.
   Какая странная просьба — не-смерть. Ритуал, уже много веков находящийся под запретом. Но таков приказ Императора, и то, что должно произойти, произойдет. Длинные сверкающие шприцы, входящие в плоть. Еле слышные проклятия, молитвы, снова молитвы. Десятки маленьких флакончиков, открываемых один за другим. Мы дали Раджаку семя наших предков. Такова воля его величества — да будет так.
   Мы стали ждать.
   Мы стали ждать, и Скорбящая Матерь ответила нам. Монахини запели. Грустные псалмы, вполголоса пропетые с закрытыми глазами. Голоса становились громче, смешиваясь с запахом ладана, и наконец, присутствие Скорбящей Матери заполнило собой все. Для большинства из нас все это было впервые. За стенами монастыря кипела обычная жизнь. Но где-то в глубине земли трепетало вечно живое Святое Сердце нашего мертвого бога.
   Время тут не имело никакого значения. Наши тела были здесь, но души наши принадлежали Единственному.
   Мы взялись за руки. Мы вздрогнули.
 
   Я Голос.
   Мы, дети Скорбящей Матери, разум принесшего себя в жертву Единственного.
   Мы, память азенатов, ее потаенные глубины.
   Мы, чьи имена давно забыты, а тела погребены в этих древних подземельях.
   Во мраке и скорби.
   Мы вновь призываем тебя в мир, о Раджак Хассн.
   Мы спасаем тебя из чистилища, как когда-то спасли из мрака Единственного. Оставь же нижние миры, и пусть наши шприцы, наполненные мертвым семенем, впрыснут жизнь в твои вены.
 
   Я возложила руки на его тело.
   Не-смерть была рядом.
   …
   Он открыл глаза.
   Наши руки разжались, дыхание вновь стало ровным.
   Он осторожно пошевелил пальцами.
   Конечно же, ни одна из нас не подняла головы.
   То, что мы знаем, всегда уступает в силе тому, чего мы не знаем.
   Не-смерть.
   Нам было страшно.

* * *

   Тириус Бархан шел тридцать дней.
   Он углублялся все дальше и дальше на восток, все ближе и ближе подходил к стране своих предков.
   Поначалу он шел по широким лугам, с которых гор даже не было видно. По бескрайним плато, на которые не ступала нога человека, где только парящие в поднебесье птицы скрашивали его одиночество. Потом на его пути появились горные долины, а на горизонте стали вырисовываться прибрежные скалы. Сердце ишвена сжалось. Он навсегда покидал мир азенатов.
   Он снял повязку. Рука больше не причиняла ему боли. Время от времени он разворачивал карту, которую дал ему Салим. Ему было совершенно не интересно, где именно он находится, но на старый пергамент было приятно смотреть. Так он осознавал себя частью единого целого — песчинкой среди миллионов себе подобных.
   Шли дни, менялся ландшафт, дикий и прекрасный. В сердце ишвена, как по волшебству, возрождались давно забытые ощущения. Запахи. Звуки. Шелест шагов по сосновым иголкам. Природа излучала радость. Высокие скалы рассекали шафрановое небо на куски. Тени облаков резвились на горных вершинах. Как нежданная улыбка, в земле вдруг открывались глубокие расщелины, а на горных отрогах, на охровых склонах каньонов подрагивали темные силуэты деревьев.
   Иногда в небе появлялся орел, круживший над рощицей, следивший за малейшим движением. С наступлением темноты на скалы забирались волки, и их одинокий вой, казалось, доходил до самой луны. По вечерам Тириус разводил костер. Он расставлял силки, ловил форель в речках, закусывал ягодами с кустов и засыпал под деревьями, слушая шелест ветра в листве.
   На тридцатый день (сам он давно потерял счет дням: его время превратилось в нечто, не поддающееся отчету, в череду мгновений), обследуя близлежащую местность, ишвен наткнулся на найанскую деревню, вырезанную прямо в скале. Долго стоял он без движения на вершине холма, обуреваемый странным чувством узнавания. Он уже видел эту деревню.
   Под сенью огромного утеса, маленькие домики, вырезанные прямо в желтой скале, наползали один на другой. Поселение было окружено лесами и дышало спокойствием. На склоне холма расположилось небольшое кукурузное поле, с одной стороны огороженное неправильной формы стеной. Вечерело. На улице не было ни души, но из нескольких труб шел дымок.
   Первую ночь ишвен решил провести, не покидая своего холма. Он набрал сухих веток и построил себе из них на берегу маленькой речушки нечто вроде шалаша. Он поужинал остатками зайца, которого поймал накануне и завернул в листья дикого лавра. Сидя на камне, он долго глядел на деревню, и воспоминания его смешивались с сумеречными огоньками. Потом он отправился в свой шалаш и спал очень беспокойно.
   На следующее утро он спустился с холма, но подходить близко к деревне не стал. Ему приходилось слышать о найанах. Ему даже случалось встречаться с несколькими из них в Дат-Лахане, и он знал, что о них рассказывают: что это народ недоверчивый и ленивый, никогда не покидающий своих земель, лишенный честолюбия и неохотно идущий на контакт с другими народами. Но так говорили азенаты, а их словам он знал цену.
   Все утро Тириус провел, спрятавшись на опушке леса. Он смотрел на проходивших мимо женщин с загорелой кожей, одетых в короткие вышитые платья, с волосами, убранными в сложные прически, и тяжелыми глиняными кувшинами в руках. Он также видел несколько мужчин с колчанами за спиной, отправлявшихся на охоту в сопровождении прирученных собак динго. Он мог бы выйти из укрытия и познакомиться с ними, но что-то его останавливало.
   В полдень он заметил на южной дороге одинокого всадника: по всему было видно, что это чужеземец. Ишвен вышел на тропинку. С собой у него не было ничего кроме повязанного вокруг плеч шерстяного плаща, да висящего на поясе верного меча. Он поднял руку в знак мира. Всадник осадил лошадь и тоже поднял руку в ответ.
   — Приветствую тебя, друг. Мне сказали, что где-то тут есть деревня.
   Ишвен кивнул. Всадник явно был из народа равнин. В его жилах текла кровь как азенатов, так и варваров — не такая уж нынче редкая вещь.
   — У меня послание к жителям деревни, — сообщил человек, открывая одну из своих котомок. — Держи.
   Тириус протянул руку, и всадник положил в нее свиток пергамента.
   — Я уже несколько недель объезжаю эти земли, — объяснил он ишвену. — Я и подумать не мог, что в этих каньонах может прятаться столько деревень.
   — Я передам твое послание, — сказал Тириус.
   — Это срочно, — просопел всадник, беря в руки поводья. — Очень срочно.
   В тот же миг он пришпорил лошадь и унесся на север. Ишвен смотрел, как он исчезает в облаке пыли, после чего задумался, видели ли его обитатели деревни. Потом он развернул свиток и стал читать.
 
   «Послание ко всем народам каньонов.
 
   Сентайские захватчики вплотную подошли к нашим землям.
   Их отряды были замечены менее, чем в ста километрах от нашего города.
   По всему видно, что они замыслили крупную наступательную операцию.
   Сейчас, когда я пишу эти строки, наши отряды выступили навстречу врагу. Но наши воины немногочисленны. И поэтому мы призываем вас, народы каньонов, помочь нам защитить наше общее достояние, нашу землю от нечестивых захватчиков. Каждому мужу, пожелавшему биться на нашей стороне, будет выплачиваться жалование в две тысячи экю в месяц, а самым опытным из вас — даже три тысячи. Время не ждет. Мы уже запросили подкрепления, но нам необходимо мобилизовать все наши силы. Если мы не выйдем навстречу врагу, он придет и разрушит наши дома. В знак дружбы, которая в стародавние времена связала наши народы, я обращаюсь к вам за помощью.
 
   Оггилус Деметер, губернатор Петрана»
 
   Тириус свернул свиток.
   Сентаи.
   Он поднял глаза к небу.
   Ему показалось, что все это он уже однажды пережил.
   Сентаи приближаются. В Дат-Лахане об их нападении всегда говорили как о чем-то страшном, но малореальном. Детские воспоминания ишвена были спрятаны в самой глубине его памяти, как демоны, ожидающие момента, чтобы вырваться на свободу. Он не знал, они ли разрушили его деревню. Он не знал, где находилась его деревня. Но он знал, что сентаи несут зло.
   В одном месте дорога, ведущая наверх, раздваивалась, и одна из тропинок вела к деревне. Он пошел по ней, направляясь прямо к небольшой группе женщин с маленькими детьми. Все обернулись к нему. Некоторые из женщин были совсем молоды. У них были овальные и чистые лица, большие, чуть раскосые глаза и длинные черные волосы, среди которых у некоторых встречались белые волоски. Ишвен почтительно поклонился.
   — Здравствуйте, — сказал он просто. — У меня послание, адресованное вашему вождю.
   Женщины с большим интересом разглядывали его. Раздались какие-то кудахтанья, потом из группы вышла старуха и протянула к нему морщинистую руку.
   — Дай.
   Продолжая улыбаться, ишвен покачал головой.
   — Я предпочел бы передать его из рук в руки.
   Старуха вздохнула и подбородком указала на деревню.
   — Он там. Занят.
   — Не могли бы вы проводить меня?
   — Я могу пойти, матушка, — заявила молодая девушка, прижимавшая к груди младенца.
   Тириус встретился с ней взглядом. Смеющиеся глаза, тонко очерченные губы: она была так красива, что ему даже стало не по себе.
   — Вот еще, — ответила мать. — Стой тут. Чужеземца провожу я.
   И тут же направилась к деревне.
   — Спасибо! — крикнул ишвен девушке, торопясь вслед за старухой.
   Женщины за его спиной как ни в чем не бывало продолжили разговор.
   Тириус дошел вместе со своей провожатой до дома вождя, который оказался ее мужем. В деревне была всего одна улица, по обе стороны которой располагались низкие круглые строения. В середине улицы находилась маленькая центральная площадь с маленьким колодцем. Все было сделано из глины: амбары, двурогие башенки. Выше были другие жилища, попасть к которым можно было по вырезанной в скале лестнице. Старуха остановилась перед домом, ничем не отличавшимся от остальных, и знаком велела гостю войти. Чтобы пролезть в дверь, ишвену пришлось пригнуться.
   Внутри было темно, как в печи. Жилище состояло из одной комнаты с самой простой мебелью. В самом светлом углу полдюжины найанов сидели на полу спиной к стене и передавали друг другу белую костяную трубку. При его появлении никто даже не обернулся. Старуха произнесла несколько слов на непонятном языке, и один из найанов, старец с изборожденным морщинами лицом, растирая бедра, встал.
   — Давай послание, — приказал он.
   — Вы вождь… этого племени?
   — Я Коатль, — фыркнул старик вместо ответа.
   Тириус скрепя сердце передал ему свиток. Коатль взял его, даже не поблагодарив, и вышел на крыльцо. Сидевшие у стены не шелохнулись, только продолжали выдувать поднимавшиеся к потолку клубы белого дыма. Старик прищурился. Повертел послание в руках, после чего вернул его ишвену.
   — Азенатские буквы, — проворчал он.
   — Хотите, я прочту?
   Коатль кивнул. Тириус быстро прочел послание, потом вновь свернул свиток, и наступила напряженная тишина. Вождь перекинулся со своими подчиненными парой слов на диалекте и повернулся к ишвену.
   — Кто ты?
   — Странник, — коротко ответил Тириус.
   — Где твоя родня?
   — Они все умерли. Давно.
   — Да пребудут их души с Великим Духом, — вздохнул Коатль. — Ты ведь ишвен, верно? Но ты явно жил в городе.
   — В Дат-Лахане.
   — Ты знаешь язык азенатов.
   — Я много лет прожил среди них. Но теперь я вернулся. Я ищу свой народ.

* * *

   Любовь.
   Чувство, которого Тириус никогда не знал и которое теперь он открывал для себя с настоящим восторгом, с ненасытным рвением слепого, впервые узревшего свет. Полет светлячка во тьме, одинокий цветок посреди пустыни: иногда все происходит как бы само собой, будто все уже давно было предрешено.
   Его звали Лания, и она была дочерью Коатля — та, что заговорила с ним тогда, на дороге к деревне. Старик предложил ишвену переночевать у них, и он с улыбкой согласился. Почему бы и нет? Разве у него срочные дела?
   Вечером вся деревня собралась на площади для ужина. Около пятидесяти человек, включая женщин и детей. На ужин были жареная рыба и кукурузная каша с пряностями; мужчины также пили кактусовую водку. Когда солнце скрылось за скалами, женщины достали барабаны и тамбурины. Дети стали танцевать, и Тириус танцевал вместе с ними. Потом выкурили ритуальную трубку с мудреной смесью сушеных трав, рецепт которой держался в секрете. Ишвен вдохнул дым так, как ему показали, чуть не задохнулся и стал кашлять и отплевываться под всеобщий добродушный смех. И что же, он видел лицо Анархана, загадочные черты Великого Духа, камень и кровь каньонов? Он знаком показал, что нет. Старик Коатль положил руку ему на плечо.
   — В первый раз его никто не видит.
   Его честность сыграла ему на руку: его приняли за своего.
   Потом его усадили по-турецки на бортик колодца, и он рассказал свою историю, на этот раз ничего не опуская. Он говорил и сам удивлялся тому, что говорил. Почему он решил довериться этим людям? Он ничего не знал о них. Может быть, именно поэтому. Или потому, что, каким-то странным и далеким образом, они немножко были его народом. И потом, как забыть улыбку Лании, Лании с ее ослепительно зелеными глазами? Их взгляды все время встречались, им не мешали ни разговоры, ни жесты, и для них обоих это было как огонек во тьме.
   Тириус тоже выпил кактусовой настойки и теперь чувствовал себя в полной безопасности. Жители деревни выслушали его историю, вздрагивая и смеясь вместе с ним, и теперь смотрели на него другими глазами. Потом разговор зашел о сентаях: почти все присутствующие слышали о них. Но представить, что эти чудовища вторгнутся на их земли, представить, что они захватят ущелья и долины, представить, что бряцание их оружия однажды нарушит блаженный покой этой древней страны, было просто невозможно. Архан был слишком прекрасен для сентаев. Нужно пить, еще и еще — чтобы не забыть об этом.
   Когда настало время ложиться спать, было уже далеко за полночь. Торжественная трапеза в честь прихода чужеземца длилась довольно долго, и все вздохнули с облегчением, когда вождь ударил в ладоши, объявляя о конце празднеств. На прощание люди тепло обнялись. Тириус воспользовался этим для того, чтобы сжать Ланию в объятиях немного крепче, чем то позволяли приличия. Ее отец, который ничего не заметил (а может, как раз оттого, что заметил), предложил ему переночевать в его доме. Ишвен с благодарностью согласился. Ему указали на плетеную циновку, и он тут же мирно вытянулся на ней.
   Заснуть он никак не мог. На другом конце комнаты лежала Лания, и, хотя он от нее отвернулся, он знал, что она на него смотрит, и от этого каждая клеточка его тела радостно трепетала, и казалось, что время остановилось и нет больше ничего, кроме биения его сердца. Наконец он медленно повернулся лицом к ней. Он не ошибся: она смотрела на него. Теперь он тоже смотрел на нее, и взгляды их тонули друг в друге, как солнце в озере. Их глаза сияли во тьме: одно сияние, одна молчаливая песнь, понятная лишь им самим, не слышная никому, кроме их душ. Что-то родилось между ними. Что-то началось.
   Они заснули лишь под утро.

* * *

   Следующие несколько дней Тириус занимался обследованием близлежащей местности.
   Он ни разу сильно не отдалялся от деревни: присутствие Лании каким-то мистическим образом притягивало его, хоть он и старался о ней не думать.
   Через три дня после прихода в деревню он набрел на озеро и обосновался на одном из его берегов. Спокойнее места и представить себе было нельзя: высокие скалистые берега окаймляли бирюзовые воды, скрывая их от глаз любопытных путников. У огромного утеса ишвен построил себе маленький шалаш из опавших веток и разложил там свои скудные пожитки. Он смастерил себе гарпун, съел немного ягод и искупался в ледяных водах озера. Утром он вернулся в деревню.
   Первым, кого он встретил, был Тубальк. Тубальк был братом Лании, и Тириус с самого начала понял, что тот его не жалует. С колчаном за спиной и луком в руке гордый найан шел на охоту. Он с подозрением посмотрел на ишвена.
   — Ты что-то забыл?
   — Я хотел бы видеть Ланию.
   — Ее здесь нет.
   — А где она?
   Найан пожал плечами.
   — Не знаю. С другими женщинами.
   — Пойду поищу ее к реке, — сказал Тириус, улыбаясь.
   — Это не лучшая мысль, — ответил тот, хватая Тириуса за руку.
   — Да?
   — Да. Советую тебе держаться от нее подальше.
   — Понимаю.
   — Вот и хорошо. Я даже дам тебе добрый совет: не пытайся ее снова увидеть. Уходи из нашей деревни.
   Ишвен не знал, что ответить. Хотя он был на голову выше Тубалька, тот, казалось, его нисколько не боялся. В его глазах читался вызов. Это же абсурд. Тириус глубоко вздохнул.
   — Послушай, — сказал он. — Я люблю Ланию.
   Тот живо замотал головой.
   — Даже не хочу про это слышать.
   — Но это правда. И мне не нужно твоего согласия, чтобы любить ее.
   Обезумев от ярости, найан развернулся и бросился в лес.
   — Я хочу быть тебе другом!
   Тубальк даже не потрудился ему ответить.
   Следующие несколько дней оказались особенно трудными. Лания и Тириус, любовь которых расцветала не по дням, а по часам, вынуждены были все время прятаться, и, казалось, что повсюду, куда бы они ни шли, рядом тут же оказывался Тубальк. Найан утверждал, что это случайное совпадение: «Я не видел, что ты тут», — ворчал он, удаляясь, ишвену вслед. Всегда, когда только было можно, он советовал своей сестре избегать его. На людях он постоянно издевался над Тириусом. Ишвен был уверен, что за его спиной говорится много нелицеприятных вещей. Лания была в отчаянии, но ничего не могла поделать.