- Ну, что там, прет? - спрашивает Кувалдин. Он аккуратно вытирает бритву, кладет ее в футляр.
- Выдохнется, - отзывается Чупрахин.
Мы разговариваем короткими фразами. На душе у нас тревожно. Ходят слухи, что немцы заняли Ростов.
Мухин лежит в углу землянки. Он осунулся, побледнел.
Егор присаживается к нему, говорит:
- Алеша, есть у меня в дивизии знакомая девушка. Она дружит с одним хорошим врачом, который не выдаст твоей тайны.
- Надоел я вам, - грустно вздыхает Мухин. - Ничего вы не понимаете. Он приподнимается и, сидя, долго смотрит в маленькое окошко землянки. Помните, говорил, что у меня отец на фронте? Он погиб, ребята.
Кувалдин, набросив на плечи шинель, уходит. Через. полчаса он возвращается с двумя девушками и обращается к нам:
- Товарищи, освободите на минуту помещение, доктор посмотрит, что за болячки на теле у Мухина.
Я задерживаюсь у выхода. "Аннушка, ты что же, не узнаешь меня?" хочется крикнуть. Но Сергеенко стоит ко мне спиной, взяв Егора под руку. Так вот почему Кувалдин интересовался Аннушкой, он уже тогда знал, что она в нашей дивизии.
Захлопываю за собой дверь. Падает редкий снег. Бьются волны о берег. Темень. Ни звука. Кажется, нет никакой войны на земле; все: и мы, стоящие у входа в землянку, и немцы в Ростове, политрук, который каждый день рассказывает нам о тяжелых боях на подступах к Москве и Ленинграду, - сон; только стоит открыть глаза - все это исчезнет.
- Заходите, - приглашает Егор.
Занятый своими мыслями, не трогаюсь с места. Слышу голос Кувалдина:
- Я провожу, Аннушка.
- Не надо, Егор, - отвечает она и вскрикивает: - Ой, руку, медведь! Ладно, проводи.
Голоса удаляются, глохнут. Подходит Чупрахин.
- Видал, как наш Егор Васильевич околдовал радистку, - говорит он мне и тут же с наигранным пренебрежением заключает: - И что в ней хорошего, в блондинке? Зачем только таких на фронт берут?
- Вот как вы о девушках! - Это голос врача. Она подходит к нам незаметно. Бледный пучок света, идущего из землянки через полуоткрытую дверь, падает на ее лицо.
- А-а, доктор, - как бы извиняясь, обращается к ней Чупрахин. Кажется, если не ошибаюсь, товарищ Крылова?
- Да, Маша Крылова, и тоже почти блондинка, - шутит она и грозит пахнущим лекарством пальцем. - Когда-нибудь ты мне попадешься в операционной, вот там и посмотрим, зачем нас берут на фронт, - с улыбкой добавляет Крылова и спешит догнать Егора с Аннушкой.
Иван шумит ей вслед:
- Уж я-то вам никогда не попадусь, запомните, моя фамилия Чупрахин.
Спускаемся в землянку.
- Коля, - радостным голосом встречает Мухин, - болячка моя пустяк, скоро пройдет.
Мы смотрим на него, и нам делается весело.
Приходит Егор, вслед за ним появляются Шапкин и Беленький. Раздеваясь, Захар сообщает:
- Завтра начнутся настоящие дела.
- Значит, решили? Под Ростов? - спрашивает Мухин.
- Нет, приступаем к регулярным занятиям.
- Академия! Значит, тетради, карандаши, двойки, тройки и прочие подъемы по расписанию? Люблю учиться! А гауптвахта будет?
- Для тебя и гауптвахта найдется, - строго посмотрев на Ивана, говорит Захар.
- А кто будет воевать? Тот старик, который в станице нас встречал? Интересная академия!
- Учиться всегда полезно, - роясь в вещевом мешке, замечает Беленький. - Ученому море по колено, а неграмотный в луже утонет...
- Эх ты, философ в противогазе, - смеется Кувалдин. - Куда собираешься?
Беленький не без гордости отвечает.
- Командир роты просит помочь ему наладить ротную канцелярию.
- На повышение идешь? - вмешивается в разговор Чупрахин. - Валяй, оттуда, смотри, и в редакцию попадешь. Только не забывай своих друзей, что-нибудь напиши. А уж мы тут тебя прославим. Будем всем показывать твои статьи: смотрите, что наш Беленький сочинил!
Кирилл забрасывает мешок за спину, обращается к Ивану:
- Вот что я тебе скажу... Нет, ты послушай...
- Прорвало философа, спасайтесь! - кричит Чупрахин, дурашливо пряча голову под охапку соломы, - Уходи скорей, командир ждет...
- Отбой! - командует Шапкин.
Не спится.
- Алеша, ты не спишь?
- Нет, что-то жарко.
- Разговоры! - строго обрывает Шапкин. - Распарило, завтра не то скажешь.
...Утром после завтрака опять выходим в поле, метаем гранаты. Под вечер войска выстраиваются вдоль берега. Серая лента строя уходит далеко за выступ. На волнах покачиваются небольшие суденышки. Они приторочены к наспех сделанным причалам.
- Будем отрабатывать способ высадки на берег десанта, - коротко поясняет Сомов и ведет нас к высотке, приказывает окопаться.
Кувалдин первым отрывает окопчик. Он советует мне рубить землю под малым углом: так легче лопата входит в грунт. Смышленый этот Кувалдин.
Лейтенант, подобрав полы шинели и словно любуясь своим голосом, командует:
- Повзводно, первый, второй, за мной бегом, марш!
Бежим что есть силы. Вот и причал. Сомов одним махом первым взлетает на сейнер. Шапкин, оступившись, падает в воду. Кто-то пытается помочь ему выбраться на трап.
- Не задерживаться! - кричит лейтенант.
Но Шапкин уже на борту. Вздрагивает корпус судна. Опоздавший Мухин прыгает в воду, хватается за приклад винтовки, поданной ему Чупрахиным, с трудом взбирается на палубу. К нему подходит Сомов:
- Мухин?
- Мухин, товарищ лейтенант.
- Ловко взобрался! Молодец! На, закури, согреет. И вы, Чупрахин, молодец, помогли товарищу,
- На море я хозяин, товарищ лейтенант.
- Понимаю, кажется, с корабля, матрос?,
- Матрос, - с грустью роняет Иван.
Сейнер уходит, в море. Холодный ветер пронизывает насквозь. Густым, крупным дождем летят на палубу брызги. Лейтенант курит и неотрывно наблюдает за берегом, лицо посинело, покрылось гусиной кожей. Что еще он готовит нам? Шапкин бегает по палубе, стараясь согреться. Егор, прикрыв собой от ветра Мухина, о чем-то сосредоточенно думает. Вспоминаю вчерашний его разговор с Сергеенко. "И Аннушка на войне", - вздыхаю я и, подойдя к Кувалдину, на ухо говорю ему:
- Ну как, медведь, проводил вчера?
- Черт! Откуда тебе известно?
- Сорока на хвосте принесла.
- Сам ты, ворон, подслушал! Узнал ее? Это же Сергеенко. Помнишь, в школе спрашивал о ней?
- Помню.
Сейнер круто разворачивается, ложится на обратный курс. Командир роты предупредительно поднимает руку!
- Внимание!
"Неужели сейчас прыгнет в воду?" - думаю я. Берег приближается. Сейнер резко стопорит.
- За мной, ур-ра-а-а! - с криком прыгает за борт Сомов.
- Ур-ра-а-а! - дружно подхватываем и спешим за лейтенантом. Холодные волны бьют в спину.
- Не задерживаться! - выскочив на берег, предупреждает Сомов. - Быстрее! За мной! Ур-ра-а-а!
Мы бежим, не чувствуя под собой земли.
- Ложись! Окопаться! - приказывает Шапкин.
Рядом слышу голос Кувалдина:
- Дотошный лейтенант-то... Это хорошо, крепкого духа человек.
- Эх, братва! - звенит Чупрахин. - Пусть командует, лишь бы море гудело, а тетрадочки, карандашики не страшны. Ведь учиться всегда полезно, как сказал наш философ Кирилл-первый.
Темнота заполнила все пространство: и море, и землю, и воздух. Усталые и мокрые, строимся в колонну по четыре, идем к землянкам. На полпути роту останавливает Шатров.
- Ну как? - спрашивает у Сомова.
- Получается, товарищ подполковник.
- Завтра пришлите мне троих бойцов. Будут работать на передовом наблюдательном пункте.
Рядом, справа, слева и впереди, покачиваясь, плывут длинные колонны бойцов, слышится глухой топот бесчисленного множества ног. Это возвращаются с занятий соседние подразделения. Хотя до сих пор никто официально не сообщал о десанте на Керченский полуостров (вероятно, это держат в строгом секрете), но теперь каждый убежден: готовят войска именно для этого дела. Только, политрук еще продолжает упорствовать: "Не знаю, товарищи, и командир не знает, и вам советую поменьше думать и говорить об этом". А по глазам заметно, что он знает, да только, наверное, нельзя об этом говорить.
Землянка встречает сухим, перегретым воздухом. Круглая печурка превратилась в раскаленную тумбу, только что вынутую из горна: нажми металлическим стержнем - проткнешь насквозь.
При свете не шинели на нас, а тонкие ледяные панцири, причудливо искрящиеся всеми цветами радуги. Молча снимаем обмундирование, помогаем друг другу отодрать ушанки, примерзшие к волосам. Вскоре помещение наполняется густым паром, а мы в нижнем белье походим на рыб, плавающих в вертикальном положении, со странными головами и узкими длинными плавниками.
В таком же ледяном панцире появляется политрук. Ему уступают место у печки. Раздевшись, он угощает курящих сухим табаком, потом сообщает, что в штаб дивизии прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования, что наши войска вступили в Ростов.
Забрасываем Правдина вопросами. Их у нас столько, что политруку хватит на всю жизнь отвечать. У Правдина слипаются глаза, голова клонится на грудь, голос становится глуше. Думали, что он железный, оказывается, устает, как и мы. Первым это замечает Чупрахин.
- Хватит, дайте человеку передохнуть.
Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего политрука.
Приносят ужин. Громыхая котелками и ложками, причмокивая и перебрасываясь шутками, быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на свежей соломе. Поднимается Правдин. Он надевает полупросохшую шинель и, расчесав густые каштановые волосы, обращается к Шапкину:
- Не забудьте завтра к шести часам прислать к Шатрову Кувалдина, Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду во второй взвод, у них сегодня ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к печке. Он долго сидят неподвижно, о чем-то напряженно думает. Лицо его чуть-чуть подергивается нервной дрожью. Может быть, простудился? Хочется спросить: позвать врача?
Шапкин замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
- Ну как? - спрашивает он. - Что же ты тогда не сказал, что по самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец. - Он сует мне в руки банку мясных консервов. - Возьми, земляк... Молод ты еще, но со мной не пропадешь.
Шапкин вдруг торопливо натягивает сапоги, надевает шинель и уходит. За окном надрывно стонет ветер. Просыпается Кувалдин. Поежившись, растапливает погасшую печурку.
- Ты немецкий язык знаешь? - спрашивает он меня. - Политрук вчера интересовался. Сомова назначают командиром разведроты и Правдина туда же забирают. Наш взвод якобы полностью перейдет в разведроту.
- 4
Идем вдоль берега. Сегодня на море тихо. Даже не верится, что где-то там, на противоположном берегу пролива, находится враг, а правее, к Ростову, идут бои. Огибаем выступ, и сразу открывается Керченский полуостров. Даль сглаживает обрывистые берега: они кажутся покатыми, темными, и весь клочок земли похож на огромную чугунную болванку, глубоко ушедшую в воду.
Чупрахин вполголоса говорит:
- Что-нибудь замечаешь? Посмотри, сколько тут наблюдательных пунктов.
Проходим тщательно замаскированные холмики с темными глазницами амбразур, обращенными в сторону Керчи. В одном месте откуда-то из-под земли появляется лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подходит к Шатрову, докладывает:
- Лейтенант Замков, старший передового артиллерийского наблюдательного пункта.
Опускаемся в небольшое углубление, прикрытое со стороны моря уплотненной подковообразной насыпью.
- Слушаю, - Шатров закуривает.
Замков, с широкими плечами и совсем короткими ногами, обутыми в хромовые, до блеска начищенные сапоги, разворачивает зеленоватую карту и неожиданно детским голосом докладывает:
- Сегодня в районе Еникале никакого движения не обнаружено. Уснули, что ли? Или чувствуют, что за ними наблюдают? Смотрим, смотрим, ну хотя бы один показался. Взять бы да и трахнуть из тяжелого дивизиона - зашевелились бы.
Шатров гасит папиросу о припудренную инеем землю.
- Дайте вашу карту.
С минуту он рассматривает какие-то непонятные для нас условные знаки, окаймляющие изогнутую линию берега. Лицо его хмурится, а шрам совсем подступает к уголку рта.
- Какое задание на сегодня?
- Наблюдать за берегом, засекать огневые точки.
- А вчера что делали?
- То же самое.
- Глубину полуострова изучаете? Командир полка рассказывал вам о промежуточных рубежах? Нет? Плохо. Вы что же, думаете только о высадке на берег? Нет, милейший лейтенант, высадиться на берег - это полдела; главное удержать плацдарм, развить успех. А для этого надо хорошо знать, что делается в глубине обороны противника.
- Но я в этом не виноват, товарищ подполковник, - оправдывается Замков.
- Знаю, что вы не виноваты. Это я так, авансом, лейтенант, на будущее пожурил. - И, несколько подумав, продолжает: - Наш десант - дело нешуточное, товарищи. Таких десантов, как наш, и в такой сложной обстановке, кажется, еще никто не высаживал. Надо все взвесить, ко всему быть готовыми... Пошли, товарищи. А командиру дивизиона, Замков, все же передайте мои слова, - уже выйдя из укрытия, напоминает Шатров лейтенанту.
Передовой наблюдательный пункт - это квадратная землянка, обитая досками, пахнущими смолой. Посередине стол, на котором полевой телефон, конторская книга и большой жестяной чайник с водой. В потолке дыра, в которую пропущена труба перископа, а в стене узкая амбразура. Это помещение куда уютнее нашей землянки с вечными испарениями от портянок и обуви.
- Что в матросском кубрике, - довольный порядком, определяет Чупрахин.
Пользуясь тем, что Шатров задержался наверху, Кувалдин с видом знатока поясняет:
- По всем признакам, мы попали на наблюдательный пункт самого командира дивизии. Надо это иметь в виду, вести себя прилично...
- Не дети, без напоминаний соображаем, - парирует Чупрахин, беря со стола бинокль и устраиваясь у амбразуры.
Входит Шатров. Заметив Чупрахина с биноклем, он ледяным голосом говорит:
- Между прочим, войсковой разведчик отличается от остальных бойцов высокой дисциплинированностью и выдержкой. Положите прибор на место!
- Есть! - быстро отзывается Иван и вытягивается перед подполковником в струнку, но выражение лица остается прежним: вот-вот он произнесет то, от чего самая строгая душа отойдет, потеплеет.
Шатров проходит к столу:
- Прошу слушать внимательно. Вот журнал наблюдений, - берет он со стола серую книгу. - Здесь есть графы: первая графа - в ней отмечается время обнаружения объекта, вторая графа - район, место обнаружения объекта, третья - что конкретно замечено: живая сила, огневая точка или транспорт, и четвертая графа - выводы наблюдателя, ваши предположения и заключения. Ясно? Какие будут вопросы? Нет? Прошу посмотреть журнал.
Склоняемся над книгой, листаем и искоса посматриваем на Шатрова, стоящего у стереотрубы.
- С оптическими приборами умеете обращаться?
- Изучали, - хором отвечаем Шатрову. - Командир показывал.
- Хорошо. Вы, товарищ Кувалдин, наблюдайте в стереотрубу. Объект наблюдения - южная часть крепости Еникале. Вы, товарищ Чупрахин, - в бинокль через амбразуру, объект наблюдения - северная часть крепости. Журнал ведет Самбуров. Обо всем замеченном докладывайте Самбурову. Вот вам часы, - он подает их мне и распоряжается: - По местам!
- Время! - пушечным выстрелом гремит Кувалдин. От неожиданности подпрыгиваю, дрожащей рукой стараюсь попасть в нужную графу, докладываю:
- Десять часов тридцать пять минут.
- Южнее поселка тридцать метров, - продолжает Егор, - группа солдат во главе с офицером. Производят оборонительные работы.
Подполковник выхватывает изо рта трубку и, оттолкнув Кувалдина, припадает к окуляру стереотрубы. Минуту он топчется на месте, потом уступает место Егору:
- Продолжай наблюдать, начало хорошее: - И подходит ко мне. - Записали? Четче ведите журнал, не торопитесь.
Он садится у входа. Вновь наступает тишина. Но теперь она уже не томительная, какой казалась в начале работы, И журнал кажется не таким сложным. Теперь даже можно немного помечтать. Сколько сейчас таких, как мы, наблюдают за противником! День и ночь непрерывно они следят за врагом, регистрируют малейшее движение, замеченное на той стороне. И все это где-то в большом штабе суммируется, обобщается, наносится на карты, делаются выводы, предположения, намечаются планы. Сколько людей готовят эту трудную десантную операцию! И в Москве, наверное, сейчас кто-то занят нашим делом: может быть, так же вот, как и мы тут, ночи не спит - думает, планирует, с тревогой и надеждой дает указания, получает сведения с южного крыла гигантского фронта.
- Бурса! - вдруг кричит мне Чупрахин. - Запиши: сволочи тянут на тракторе какое-то большое белое колесо. Не иначе как дот оборудуют у самого мыса. Запиши, чего смотришь?
Шатров поднимается. Его лицо делается бурым, потом неожиданно для нас подполковник улыбается.
- Кто же так докладывает? Четкости нет,
- Четкости? - еще находясь в первоначальном возбуждении, переспрашивает Иван. - А суть, самую суть доложил?
- Суть-то понятна. Дайте бинокль... Та-ак, правильно схвачено. Разведчику нельзя ошибаться. - Он достает из планшета карту и синим карандашом наносит условный знак. - Об этом надо доложить артиллеристам, они возьмут эту огневую точку на учет, - поясняет он нам.
Видимо довольный нашей работой, Шатров теперь стал более разговорчив. Он рассказывает о проливе, о рельефе прибрежной части полуострова, о крутых, скалистых берегах. Потом узнаем, что подполковник до войны служил в Бакинском пехотном училище, в начале войны командовал стрелковым полком в Крыму, оборонял Керчь и последним переправился через пролив на плоту, построенном из кузова автомашины и колес. Плот отнесло в море, и Шатров пять дней болтался там, пока его не подобрал наш сторожевой катер. Затем полмесяца он пролежал в госпитале и вот снова на фронте.
В блиндаж входит командир дивизии полковник Хижняков. За ним, осторожно отсчитывая ступеньки, спускается генерал, сопровождаемый двумя офицерами. Шатров сразу принимает прежний официальный вид и с достоинством докладывает генералу:
- Товарищ командующий, подполковник Шатров, начальник разведки дивизии. Ведем наблюдение за районом крепости Еникале, Замечены оборонительные работы и движения мелких групп противника.
Командующий, с воспаленными глазами, гладко выбритым лицом, подает Шатрову руку:
- Добро, добро... - И обращается к командиру дивизии, застывшему у стола в положении "смирно": - Видать, Хижняков, твои глаза хорошо работают. Но успокаиваться на этом нельзя. Наблюдать и наблюдать...
Он устало опускается на поданную лейтенантом табуретку и, видимо вспомнив прерванный по дороге разговор, несколько оживляется:
- Вчера поспорили с представителем Главного командования. Собственно, спора, как такового, не было. Он говорил, я слушал. Он, как и ты, Хижняков, утверждает, несмотря на сложность высадки десанта, все же основная трудность операции заключается в развитии успеха, в организации безостановочного продвижения наших войск в район Перекопа и затем в оказании помощи севастопольской армии. Конечно, бой в глубине обороны противника будет нелегким. Но я придерживаюсь другого мнения. Успешно высадим войска - и дальше у нас пойдут дела хорошо. Поэтому требую: изучать и изучать прибрежную часть полуострова, все внимание - высадке десанта. Надо вначале перепрыгнуть, а потом говорить "гоп".
- Это верно, товарищ командующий. Но можно перепрыгнуть и не сказать "гоп": ноги подломятся, застрянешь на плацдарме, а противник тем временем оправится от удара.
- Мрачные картины. - Генерал говорит тихо, медленно. Его глаза то загораются, то, блекнут. Мы, затаив дыхание, с любопытством рассматриваем командующего. Я впервые вижу настоящего генерала, и не в кино, а рядом: простой, самый обыкновенный человек. Его медленные движения, тихая, неторопливая речь вызывают симпатию к нему. Только непонятно, почему упорствует командир дивизии, что ему стоит согласиться с этим усталым человеком: ведь он командующий, все знает и, конечно, не может ошибиться.
- Вам известны данные авиаразведки? - чуть склонив на сторону голову, спрашивает генерал.
- Да, начальник штаба знакомил. По ним можно предположить, что гитлеровцы не ожидают нашего десанта.
- Вот, вот, - продолжает командующий. - Значит, главное - вцепиться в прибрежную часть, перепрыгнуть через пролив. А там нас никто не задержит. Для большей уверенности в успехе операции я приказал сразу же вслед за передовыми частями перебрасывать войсковые тылы. Имейте это в виду.
Генерал поднимается и с минуту смотрит на Шатрова.
- А вы что скажете?
- Товарищ командующий, мы готовы выполнить любой приказ. Но вот данные авиаразведки, на мой взгляд, как раз говорят о том, чтобы мы здесь больше уделяли внимания бою в глубине обороны немцев, организации взаимодействия, чтобы потом меньше тратить времени на эти вопросы...
- Ух какие вы тут стратеги! - повышает голос, генерал, и на его лице появляется снисходительная улыбка. - Дайте-ка бинокль.
Чупрахин освобождает место у амбразуры. Командующий припадает к глазнице и, согнувшись, тем же спокойным, неторопливым голосом продолжает?
- Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Обзор хороший... Да, а на Шипке затишье. Или они хитрят, или действительно не подозревают об угрозе. А что вы скажете, товарищ красноармеец? - спрашивает командующий у Чупрахина.
- Скажу вам, товарищ генерал, наше дело - бить врага, так сказать, разминировать, обезвреживать его, - одним духом выпаливает Чупрахин, и, посмотрев на Шатрова, добавляет! - Скорее бы туда, а наблюдениями их не запугаешь.
- А не страшно через пролив да на такие кручи карабкаться против огня?
- Страшно бывает только кассиру, когда он берет казенные деньги. А мы, бойцы, идем освобождать свою землю. Может быть, кому и страшно, не без этого. Но я так понимаю, товарищ командующий, страх живет одну минуту, а смелость всегда при человеке.
- Орел! Молодец! - генерал вынимает платок и вытирает увлажнившиеся глаза. - Пойдемте, Хижняков. - Он направляется к выходу, приглашая с собой и подполковника Шатрова, который на ходу бросает нам:
- Вечером вас сменят. Обо всем замеченном доложите командиру взвода, а он пусть передаст Сомову.
- Ну что? - как только мы остались одни, спрашивает Чупрахин. - Поняли? Все уже готово. Скоро будем в Крыму. А насчет Москвы - это болтовня, Егорка. Никуда нас не пошлют, тут будем молотить фашистов.
Кувалдин отвечает:
- Для меня, Иван, Москва всюду, не только там, в Москве. Понял?
- Очень даже. Не один ты так думаешь.
С наступлением темноты покидаем наблюдательный пункт, идем не берегом, а прямо, кратчайшим путем. Местность - сплошной муравейник: то там, то здесь слышатся команды, топот ног, глухие удары саперных лопат о мерзлый грунт, проходят взводы, роты, производятся тренировочные посадки на катера и баржи. Пролетает вражеский самолет. Кругом все замирает, и тотчас же в стороне, километрах в полутора от берега, вспыхивает яркий шар осветительной ракеты, сброшенной на парашюте фашистским летчиком. В мирное время можно было бы и полюбоваться этим висящим в небе пучком света. Но сейчас он кажется зловещим, холодным светящимся пауком с вытянутым брюхом.
В землянке застаем одного Шапкина, сидящего с газетой в руке возле фонаря. Заметив нас, он поднимается и кладет раскрытую газету на вещевой мешок. Кувалдин докладывает о результатах наблюдения.
- Значит, все-таки они там барахтаются, - выслушав Егора, произносит Шапкин. Его бесцветные, реденькие брови смыкаются у переносья, а плечи поднимаются кверху. - Не понимаю! Откуда вы взяли такие данные? Ведь немцы совершенно не подозревают о десанте. Проверю, возможно, рыбаков приняли за фашистов. В термосе ваш обед, я пошел к командиру роты.
Беру газету. Внимание привлекает заголовок "По фашистскому самолету из ручного пулемета". Читаю вслух:
- "Рота совершала марш. Неожиданно в воздухе появились вражеские самолеты. Командир отделения Захар Шапкин, пренебрегая смертельной опасностью, смело открыл из ручного пулемета уничтожающий огонь по воздушному врагу. Вокруг рвались бомбы. Но мужественный боец продолжал единоборство с фашистскими стервятниками да тех пор, пока самолеты врага не были отогнаны, Командир роты объявил Шапкину благодарность. А недавно за новые ратные дела Шапкина назначили командовать взводом. Однополчане горячо поздравили мужественного бойца и пожелали новых славных боевых дел.
Красноармеец К. Беленький".
- Написал все же, - говорит Кувалдин. - Надо поздравить старшего сержанта.
- Обязательно, - соглашается Чупрахин, открывая термос с горячими пахучими щами.
Вбегает Беленький. Он шепотом сообщает!
- Только вам, по секрету, смотрите - никому... Через два дня в бой, туда, - он показывает на оконце и тянет; - Де-ла-а! Пришла пора желанная, пришла...
- Писать будешь о нас? - спокойно, без тени иронии спрашивает Чупрахин, набивая рот гречневой кашей. - Пиши, Кирилка, пиши. Ты теперь там, в верхах, при командире, тебе виднее...
- Да нет, товарищи, - поясняет Беленький. - Я же, как и все, пойду вместе со взводом. В штабе временно работал. Оно, конечно, - переходит на шепот. - С одной стороны, если бы кто-нибудь из вас сказал политруку обо мне: так, мол, и так, газетчик; с другой стороны, нельзя ли его как-то зачислить ну, скажем, в медсанбат, пусть освещает нашу боевую жизнь. А самому неудобно об этом говорить.
- Выдохнется, - отзывается Чупрахин.
Мы разговариваем короткими фразами. На душе у нас тревожно. Ходят слухи, что немцы заняли Ростов.
Мухин лежит в углу землянки. Он осунулся, побледнел.
Егор присаживается к нему, говорит:
- Алеша, есть у меня в дивизии знакомая девушка. Она дружит с одним хорошим врачом, который не выдаст твоей тайны.
- Надоел я вам, - грустно вздыхает Мухин. - Ничего вы не понимаете. Он приподнимается и, сидя, долго смотрит в маленькое окошко землянки. Помните, говорил, что у меня отец на фронте? Он погиб, ребята.
Кувалдин, набросив на плечи шинель, уходит. Через. полчаса он возвращается с двумя девушками и обращается к нам:
- Товарищи, освободите на минуту помещение, доктор посмотрит, что за болячки на теле у Мухина.
Я задерживаюсь у выхода. "Аннушка, ты что же, не узнаешь меня?" хочется крикнуть. Но Сергеенко стоит ко мне спиной, взяв Егора под руку. Так вот почему Кувалдин интересовался Аннушкой, он уже тогда знал, что она в нашей дивизии.
Захлопываю за собой дверь. Падает редкий снег. Бьются волны о берег. Темень. Ни звука. Кажется, нет никакой войны на земле; все: и мы, стоящие у входа в землянку, и немцы в Ростове, политрук, который каждый день рассказывает нам о тяжелых боях на подступах к Москве и Ленинграду, - сон; только стоит открыть глаза - все это исчезнет.
- Заходите, - приглашает Егор.
Занятый своими мыслями, не трогаюсь с места. Слышу голос Кувалдина:
- Я провожу, Аннушка.
- Не надо, Егор, - отвечает она и вскрикивает: - Ой, руку, медведь! Ладно, проводи.
Голоса удаляются, глохнут. Подходит Чупрахин.
- Видал, как наш Егор Васильевич околдовал радистку, - говорит он мне и тут же с наигранным пренебрежением заключает: - И что в ней хорошего, в блондинке? Зачем только таких на фронт берут?
- Вот как вы о девушках! - Это голос врача. Она подходит к нам незаметно. Бледный пучок света, идущего из землянки через полуоткрытую дверь, падает на ее лицо.
- А-а, доктор, - как бы извиняясь, обращается к ней Чупрахин. Кажется, если не ошибаюсь, товарищ Крылова?
- Да, Маша Крылова, и тоже почти блондинка, - шутит она и грозит пахнущим лекарством пальцем. - Когда-нибудь ты мне попадешься в операционной, вот там и посмотрим, зачем нас берут на фронт, - с улыбкой добавляет Крылова и спешит догнать Егора с Аннушкой.
Иван шумит ей вслед:
- Уж я-то вам никогда не попадусь, запомните, моя фамилия Чупрахин.
Спускаемся в землянку.
- Коля, - радостным голосом встречает Мухин, - болячка моя пустяк, скоро пройдет.
Мы смотрим на него, и нам делается весело.
Приходит Егор, вслед за ним появляются Шапкин и Беленький. Раздеваясь, Захар сообщает:
- Завтра начнутся настоящие дела.
- Значит, решили? Под Ростов? - спрашивает Мухин.
- Нет, приступаем к регулярным занятиям.
- Академия! Значит, тетради, карандаши, двойки, тройки и прочие подъемы по расписанию? Люблю учиться! А гауптвахта будет?
- Для тебя и гауптвахта найдется, - строго посмотрев на Ивана, говорит Захар.
- А кто будет воевать? Тот старик, который в станице нас встречал? Интересная академия!
- Учиться всегда полезно, - роясь в вещевом мешке, замечает Беленький. - Ученому море по колено, а неграмотный в луже утонет...
- Эх ты, философ в противогазе, - смеется Кувалдин. - Куда собираешься?
Беленький не без гордости отвечает.
- Командир роты просит помочь ему наладить ротную канцелярию.
- На повышение идешь? - вмешивается в разговор Чупрахин. - Валяй, оттуда, смотри, и в редакцию попадешь. Только не забывай своих друзей, что-нибудь напиши. А уж мы тут тебя прославим. Будем всем показывать твои статьи: смотрите, что наш Беленький сочинил!
Кирилл забрасывает мешок за спину, обращается к Ивану:
- Вот что я тебе скажу... Нет, ты послушай...
- Прорвало философа, спасайтесь! - кричит Чупрахин, дурашливо пряча голову под охапку соломы, - Уходи скорей, командир ждет...
- Отбой! - командует Шапкин.
Не спится.
- Алеша, ты не спишь?
- Нет, что-то жарко.
- Разговоры! - строго обрывает Шапкин. - Распарило, завтра не то скажешь.
...Утром после завтрака опять выходим в поле, метаем гранаты. Под вечер войска выстраиваются вдоль берега. Серая лента строя уходит далеко за выступ. На волнах покачиваются небольшие суденышки. Они приторочены к наспех сделанным причалам.
- Будем отрабатывать способ высадки на берег десанта, - коротко поясняет Сомов и ведет нас к высотке, приказывает окопаться.
Кувалдин первым отрывает окопчик. Он советует мне рубить землю под малым углом: так легче лопата входит в грунт. Смышленый этот Кувалдин.
Лейтенант, подобрав полы шинели и словно любуясь своим голосом, командует:
- Повзводно, первый, второй, за мной бегом, марш!
Бежим что есть силы. Вот и причал. Сомов одним махом первым взлетает на сейнер. Шапкин, оступившись, падает в воду. Кто-то пытается помочь ему выбраться на трап.
- Не задерживаться! - кричит лейтенант.
Но Шапкин уже на борту. Вздрагивает корпус судна. Опоздавший Мухин прыгает в воду, хватается за приклад винтовки, поданной ему Чупрахиным, с трудом взбирается на палубу. К нему подходит Сомов:
- Мухин?
- Мухин, товарищ лейтенант.
- Ловко взобрался! Молодец! На, закури, согреет. И вы, Чупрахин, молодец, помогли товарищу,
- На море я хозяин, товарищ лейтенант.
- Понимаю, кажется, с корабля, матрос?,
- Матрос, - с грустью роняет Иван.
Сейнер уходит, в море. Холодный ветер пронизывает насквозь. Густым, крупным дождем летят на палубу брызги. Лейтенант курит и неотрывно наблюдает за берегом, лицо посинело, покрылось гусиной кожей. Что еще он готовит нам? Шапкин бегает по палубе, стараясь согреться. Егор, прикрыв собой от ветра Мухина, о чем-то сосредоточенно думает. Вспоминаю вчерашний его разговор с Сергеенко. "И Аннушка на войне", - вздыхаю я и, подойдя к Кувалдину, на ухо говорю ему:
- Ну как, медведь, проводил вчера?
- Черт! Откуда тебе известно?
- Сорока на хвосте принесла.
- Сам ты, ворон, подслушал! Узнал ее? Это же Сергеенко. Помнишь, в школе спрашивал о ней?
- Помню.
Сейнер круто разворачивается, ложится на обратный курс. Командир роты предупредительно поднимает руку!
- Внимание!
"Неужели сейчас прыгнет в воду?" - думаю я. Берег приближается. Сейнер резко стопорит.
- За мной, ур-ра-а-а! - с криком прыгает за борт Сомов.
- Ур-ра-а-а! - дружно подхватываем и спешим за лейтенантом. Холодные волны бьют в спину.
- Не задерживаться! - выскочив на берег, предупреждает Сомов. - Быстрее! За мной! Ур-ра-а-а!
Мы бежим, не чувствуя под собой земли.
- Ложись! Окопаться! - приказывает Шапкин.
Рядом слышу голос Кувалдина:
- Дотошный лейтенант-то... Это хорошо, крепкого духа человек.
- Эх, братва! - звенит Чупрахин. - Пусть командует, лишь бы море гудело, а тетрадочки, карандашики не страшны. Ведь учиться всегда полезно, как сказал наш философ Кирилл-первый.
Темнота заполнила все пространство: и море, и землю, и воздух. Усталые и мокрые, строимся в колонну по четыре, идем к землянкам. На полпути роту останавливает Шатров.
- Ну как? - спрашивает у Сомова.
- Получается, товарищ подполковник.
- Завтра пришлите мне троих бойцов. Будут работать на передовом наблюдательном пункте.
Рядом, справа, слева и впереди, покачиваясь, плывут длинные колонны бойцов, слышится глухой топот бесчисленного множества ног. Это возвращаются с занятий соседние подразделения. Хотя до сих пор никто официально не сообщал о десанте на Керченский полуостров (вероятно, это держат в строгом секрете), но теперь каждый убежден: готовят войска именно для этого дела. Только, политрук еще продолжает упорствовать: "Не знаю, товарищи, и командир не знает, и вам советую поменьше думать и говорить об этом". А по глазам заметно, что он знает, да только, наверное, нельзя об этом говорить.
Землянка встречает сухим, перегретым воздухом. Круглая печурка превратилась в раскаленную тумбу, только что вынутую из горна: нажми металлическим стержнем - проткнешь насквозь.
При свете не шинели на нас, а тонкие ледяные панцири, причудливо искрящиеся всеми цветами радуги. Молча снимаем обмундирование, помогаем друг другу отодрать ушанки, примерзшие к волосам. Вскоре помещение наполняется густым паром, а мы в нижнем белье походим на рыб, плавающих в вертикальном положении, со странными головами и узкими длинными плавниками.
В таком же ледяном панцире появляется политрук. Ему уступают место у печки. Раздевшись, он угощает курящих сухим табаком, потом сообщает, что в штаб дивизии прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования, что наши войска вступили в Ростов.
Забрасываем Правдина вопросами. Их у нас столько, что политруку хватит на всю жизнь отвечать. У Правдина слипаются глаза, голова клонится на грудь, голос становится глуше. Думали, что он железный, оказывается, устает, как и мы. Первым это замечает Чупрахин.
- Хватит, дайте человеку передохнуть.
Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего политрука.
Приносят ужин. Громыхая котелками и ложками, причмокивая и перебрасываясь шутками, быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на свежей соломе. Поднимается Правдин. Он надевает полупросохшую шинель и, расчесав густые каштановые волосы, обращается к Шапкину:
- Не забудьте завтра к шести часам прислать к Шатрову Кувалдина, Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду во второй взвод, у них сегодня ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к печке. Он долго сидят неподвижно, о чем-то напряженно думает. Лицо его чуть-чуть подергивается нервной дрожью. Может быть, простудился? Хочется спросить: позвать врача?
Шапкин замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
- Ну как? - спрашивает он. - Что же ты тогда не сказал, что по самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец. - Он сует мне в руки банку мясных консервов. - Возьми, земляк... Молод ты еще, но со мной не пропадешь.
Шапкин вдруг торопливо натягивает сапоги, надевает шинель и уходит. За окном надрывно стонет ветер. Просыпается Кувалдин. Поежившись, растапливает погасшую печурку.
- Ты немецкий язык знаешь? - спрашивает он меня. - Политрук вчера интересовался. Сомова назначают командиром разведроты и Правдина туда же забирают. Наш взвод якобы полностью перейдет в разведроту.
- 4
Идем вдоль берега. Сегодня на море тихо. Даже не верится, что где-то там, на противоположном берегу пролива, находится враг, а правее, к Ростову, идут бои. Огибаем выступ, и сразу открывается Керченский полуостров. Даль сглаживает обрывистые берега: они кажутся покатыми, темными, и весь клочок земли похож на огромную чугунную болванку, глубоко ушедшую в воду.
Чупрахин вполголоса говорит:
- Что-нибудь замечаешь? Посмотри, сколько тут наблюдательных пунктов.
Проходим тщательно замаскированные холмики с темными глазницами амбразур, обращенными в сторону Керчи. В одном месте откуда-то из-под земли появляется лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подходит к Шатрову, докладывает:
- Лейтенант Замков, старший передового артиллерийского наблюдательного пункта.
Опускаемся в небольшое углубление, прикрытое со стороны моря уплотненной подковообразной насыпью.
- Слушаю, - Шатров закуривает.
Замков, с широкими плечами и совсем короткими ногами, обутыми в хромовые, до блеска начищенные сапоги, разворачивает зеленоватую карту и неожиданно детским голосом докладывает:
- Сегодня в районе Еникале никакого движения не обнаружено. Уснули, что ли? Или чувствуют, что за ними наблюдают? Смотрим, смотрим, ну хотя бы один показался. Взять бы да и трахнуть из тяжелого дивизиона - зашевелились бы.
Шатров гасит папиросу о припудренную инеем землю.
- Дайте вашу карту.
С минуту он рассматривает какие-то непонятные для нас условные знаки, окаймляющие изогнутую линию берега. Лицо его хмурится, а шрам совсем подступает к уголку рта.
- Какое задание на сегодня?
- Наблюдать за берегом, засекать огневые точки.
- А вчера что делали?
- То же самое.
- Глубину полуострова изучаете? Командир полка рассказывал вам о промежуточных рубежах? Нет? Плохо. Вы что же, думаете только о высадке на берег? Нет, милейший лейтенант, высадиться на берег - это полдела; главное удержать плацдарм, развить успех. А для этого надо хорошо знать, что делается в глубине обороны противника.
- Но я в этом не виноват, товарищ подполковник, - оправдывается Замков.
- Знаю, что вы не виноваты. Это я так, авансом, лейтенант, на будущее пожурил. - И, несколько подумав, продолжает: - Наш десант - дело нешуточное, товарищи. Таких десантов, как наш, и в такой сложной обстановке, кажется, еще никто не высаживал. Надо все взвесить, ко всему быть готовыми... Пошли, товарищи. А командиру дивизиона, Замков, все же передайте мои слова, - уже выйдя из укрытия, напоминает Шатров лейтенанту.
Передовой наблюдательный пункт - это квадратная землянка, обитая досками, пахнущими смолой. Посередине стол, на котором полевой телефон, конторская книга и большой жестяной чайник с водой. В потолке дыра, в которую пропущена труба перископа, а в стене узкая амбразура. Это помещение куда уютнее нашей землянки с вечными испарениями от портянок и обуви.
- Что в матросском кубрике, - довольный порядком, определяет Чупрахин.
Пользуясь тем, что Шатров задержался наверху, Кувалдин с видом знатока поясняет:
- По всем признакам, мы попали на наблюдательный пункт самого командира дивизии. Надо это иметь в виду, вести себя прилично...
- Не дети, без напоминаний соображаем, - парирует Чупрахин, беря со стола бинокль и устраиваясь у амбразуры.
Входит Шатров. Заметив Чупрахина с биноклем, он ледяным голосом говорит:
- Между прочим, войсковой разведчик отличается от остальных бойцов высокой дисциплинированностью и выдержкой. Положите прибор на место!
- Есть! - быстро отзывается Иван и вытягивается перед подполковником в струнку, но выражение лица остается прежним: вот-вот он произнесет то, от чего самая строгая душа отойдет, потеплеет.
Шатров проходит к столу:
- Прошу слушать внимательно. Вот журнал наблюдений, - берет он со стола серую книгу. - Здесь есть графы: первая графа - в ней отмечается время обнаружения объекта, вторая графа - район, место обнаружения объекта, третья - что конкретно замечено: живая сила, огневая точка или транспорт, и четвертая графа - выводы наблюдателя, ваши предположения и заключения. Ясно? Какие будут вопросы? Нет? Прошу посмотреть журнал.
Склоняемся над книгой, листаем и искоса посматриваем на Шатрова, стоящего у стереотрубы.
- С оптическими приборами умеете обращаться?
- Изучали, - хором отвечаем Шатрову. - Командир показывал.
- Хорошо. Вы, товарищ Кувалдин, наблюдайте в стереотрубу. Объект наблюдения - южная часть крепости Еникале. Вы, товарищ Чупрахин, - в бинокль через амбразуру, объект наблюдения - северная часть крепости. Журнал ведет Самбуров. Обо всем замеченном докладывайте Самбурову. Вот вам часы, - он подает их мне и распоряжается: - По местам!
- Время! - пушечным выстрелом гремит Кувалдин. От неожиданности подпрыгиваю, дрожащей рукой стараюсь попасть в нужную графу, докладываю:
- Десять часов тридцать пять минут.
- Южнее поселка тридцать метров, - продолжает Егор, - группа солдат во главе с офицером. Производят оборонительные работы.
Подполковник выхватывает изо рта трубку и, оттолкнув Кувалдина, припадает к окуляру стереотрубы. Минуту он топчется на месте, потом уступает место Егору:
- Продолжай наблюдать, начало хорошее: - И подходит ко мне. - Записали? Четче ведите журнал, не торопитесь.
Он садится у входа. Вновь наступает тишина. Но теперь она уже не томительная, какой казалась в начале работы, И журнал кажется не таким сложным. Теперь даже можно немного помечтать. Сколько сейчас таких, как мы, наблюдают за противником! День и ночь непрерывно они следят за врагом, регистрируют малейшее движение, замеченное на той стороне. И все это где-то в большом штабе суммируется, обобщается, наносится на карты, делаются выводы, предположения, намечаются планы. Сколько людей готовят эту трудную десантную операцию! И в Москве, наверное, сейчас кто-то занят нашим делом: может быть, так же вот, как и мы тут, ночи не спит - думает, планирует, с тревогой и надеждой дает указания, получает сведения с южного крыла гигантского фронта.
- Бурса! - вдруг кричит мне Чупрахин. - Запиши: сволочи тянут на тракторе какое-то большое белое колесо. Не иначе как дот оборудуют у самого мыса. Запиши, чего смотришь?
Шатров поднимается. Его лицо делается бурым, потом неожиданно для нас подполковник улыбается.
- Кто же так докладывает? Четкости нет,
- Четкости? - еще находясь в первоначальном возбуждении, переспрашивает Иван. - А суть, самую суть доложил?
- Суть-то понятна. Дайте бинокль... Та-ак, правильно схвачено. Разведчику нельзя ошибаться. - Он достает из планшета карту и синим карандашом наносит условный знак. - Об этом надо доложить артиллеристам, они возьмут эту огневую точку на учет, - поясняет он нам.
Видимо довольный нашей работой, Шатров теперь стал более разговорчив. Он рассказывает о проливе, о рельефе прибрежной части полуострова, о крутых, скалистых берегах. Потом узнаем, что подполковник до войны служил в Бакинском пехотном училище, в начале войны командовал стрелковым полком в Крыму, оборонял Керчь и последним переправился через пролив на плоту, построенном из кузова автомашины и колес. Плот отнесло в море, и Шатров пять дней болтался там, пока его не подобрал наш сторожевой катер. Затем полмесяца он пролежал в госпитале и вот снова на фронте.
В блиндаж входит командир дивизии полковник Хижняков. За ним, осторожно отсчитывая ступеньки, спускается генерал, сопровождаемый двумя офицерами. Шатров сразу принимает прежний официальный вид и с достоинством докладывает генералу:
- Товарищ командующий, подполковник Шатров, начальник разведки дивизии. Ведем наблюдение за районом крепости Еникале, Замечены оборонительные работы и движения мелких групп противника.
Командующий, с воспаленными глазами, гладко выбритым лицом, подает Шатрову руку:
- Добро, добро... - И обращается к командиру дивизии, застывшему у стола в положении "смирно": - Видать, Хижняков, твои глаза хорошо работают. Но успокаиваться на этом нельзя. Наблюдать и наблюдать...
Он устало опускается на поданную лейтенантом табуретку и, видимо вспомнив прерванный по дороге разговор, несколько оживляется:
- Вчера поспорили с представителем Главного командования. Собственно, спора, как такового, не было. Он говорил, я слушал. Он, как и ты, Хижняков, утверждает, несмотря на сложность высадки десанта, все же основная трудность операции заключается в развитии успеха, в организации безостановочного продвижения наших войск в район Перекопа и затем в оказании помощи севастопольской армии. Конечно, бой в глубине обороны противника будет нелегким. Но я придерживаюсь другого мнения. Успешно высадим войска - и дальше у нас пойдут дела хорошо. Поэтому требую: изучать и изучать прибрежную часть полуострова, все внимание - высадке десанта. Надо вначале перепрыгнуть, а потом говорить "гоп".
- Это верно, товарищ командующий. Но можно перепрыгнуть и не сказать "гоп": ноги подломятся, застрянешь на плацдарме, а противник тем временем оправится от удара.
- Мрачные картины. - Генерал говорит тихо, медленно. Его глаза то загораются, то, блекнут. Мы, затаив дыхание, с любопытством рассматриваем командующего. Я впервые вижу настоящего генерала, и не в кино, а рядом: простой, самый обыкновенный человек. Его медленные движения, тихая, неторопливая речь вызывают симпатию к нему. Только непонятно, почему упорствует командир дивизии, что ему стоит согласиться с этим усталым человеком: ведь он командующий, все знает и, конечно, не может ошибиться.
- Вам известны данные авиаразведки? - чуть склонив на сторону голову, спрашивает генерал.
- Да, начальник штаба знакомил. По ним можно предположить, что гитлеровцы не ожидают нашего десанта.
- Вот, вот, - продолжает командующий. - Значит, главное - вцепиться в прибрежную часть, перепрыгнуть через пролив. А там нас никто не задержит. Для большей уверенности в успехе операции я приказал сразу же вслед за передовыми частями перебрасывать войсковые тылы. Имейте это в виду.
Генерал поднимается и с минуту смотрит на Шатрова.
- А вы что скажете?
- Товарищ командующий, мы готовы выполнить любой приказ. Но вот данные авиаразведки, на мой взгляд, как раз говорят о том, чтобы мы здесь больше уделяли внимания бою в глубине обороны немцев, организации взаимодействия, чтобы потом меньше тратить времени на эти вопросы...
- Ух какие вы тут стратеги! - повышает голос, генерал, и на его лице появляется снисходительная улыбка. - Дайте-ка бинокль.
Чупрахин освобождает место у амбразуры. Командующий припадает к глазнице и, согнувшись, тем же спокойным, неторопливым голосом продолжает?
- Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Обзор хороший... Да, а на Шипке затишье. Или они хитрят, или действительно не подозревают об угрозе. А что вы скажете, товарищ красноармеец? - спрашивает командующий у Чупрахина.
- Скажу вам, товарищ генерал, наше дело - бить врага, так сказать, разминировать, обезвреживать его, - одним духом выпаливает Чупрахин, и, посмотрев на Шатрова, добавляет! - Скорее бы туда, а наблюдениями их не запугаешь.
- А не страшно через пролив да на такие кручи карабкаться против огня?
- Страшно бывает только кассиру, когда он берет казенные деньги. А мы, бойцы, идем освобождать свою землю. Может быть, кому и страшно, не без этого. Но я так понимаю, товарищ командующий, страх живет одну минуту, а смелость всегда при человеке.
- Орел! Молодец! - генерал вынимает платок и вытирает увлажнившиеся глаза. - Пойдемте, Хижняков. - Он направляется к выходу, приглашая с собой и подполковника Шатрова, который на ходу бросает нам:
- Вечером вас сменят. Обо всем замеченном доложите командиру взвода, а он пусть передаст Сомову.
- Ну что? - как только мы остались одни, спрашивает Чупрахин. - Поняли? Все уже готово. Скоро будем в Крыму. А насчет Москвы - это болтовня, Егорка. Никуда нас не пошлют, тут будем молотить фашистов.
Кувалдин отвечает:
- Для меня, Иван, Москва всюду, не только там, в Москве. Понял?
- Очень даже. Не один ты так думаешь.
С наступлением темноты покидаем наблюдательный пункт, идем не берегом, а прямо, кратчайшим путем. Местность - сплошной муравейник: то там, то здесь слышатся команды, топот ног, глухие удары саперных лопат о мерзлый грунт, проходят взводы, роты, производятся тренировочные посадки на катера и баржи. Пролетает вражеский самолет. Кругом все замирает, и тотчас же в стороне, километрах в полутора от берега, вспыхивает яркий шар осветительной ракеты, сброшенной на парашюте фашистским летчиком. В мирное время можно было бы и полюбоваться этим висящим в небе пучком света. Но сейчас он кажется зловещим, холодным светящимся пауком с вытянутым брюхом.
В землянке застаем одного Шапкина, сидящего с газетой в руке возле фонаря. Заметив нас, он поднимается и кладет раскрытую газету на вещевой мешок. Кувалдин докладывает о результатах наблюдения.
- Значит, все-таки они там барахтаются, - выслушав Егора, произносит Шапкин. Его бесцветные, реденькие брови смыкаются у переносья, а плечи поднимаются кверху. - Не понимаю! Откуда вы взяли такие данные? Ведь немцы совершенно не подозревают о десанте. Проверю, возможно, рыбаков приняли за фашистов. В термосе ваш обед, я пошел к командиру роты.
Беру газету. Внимание привлекает заголовок "По фашистскому самолету из ручного пулемета". Читаю вслух:
- "Рота совершала марш. Неожиданно в воздухе появились вражеские самолеты. Командир отделения Захар Шапкин, пренебрегая смертельной опасностью, смело открыл из ручного пулемета уничтожающий огонь по воздушному врагу. Вокруг рвались бомбы. Но мужественный боец продолжал единоборство с фашистскими стервятниками да тех пор, пока самолеты врага не были отогнаны, Командир роты объявил Шапкину благодарность. А недавно за новые ратные дела Шапкина назначили командовать взводом. Однополчане горячо поздравили мужественного бойца и пожелали новых славных боевых дел.
Красноармеец К. Беленький".
- Написал все же, - говорит Кувалдин. - Надо поздравить старшего сержанта.
- Обязательно, - соглашается Чупрахин, открывая термос с горячими пахучими щами.
Вбегает Беленький. Он шепотом сообщает!
- Только вам, по секрету, смотрите - никому... Через два дня в бой, туда, - он показывает на оконце и тянет; - Де-ла-а! Пришла пора желанная, пришла...
- Писать будешь о нас? - спокойно, без тени иронии спрашивает Чупрахин, набивая рот гречневой кашей. - Пиши, Кирилка, пиши. Ты теперь там, в верхах, при командире, тебе виднее...
- Да нет, товарищи, - поясняет Беленький. - Я же, как и все, пойду вместе со взводом. В штабе временно работал. Оно, конечно, - переходит на шепот. - С одной стороны, если бы кто-нибудь из вас сказал политруку обо мне: так, мол, и так, газетчик; с другой стороны, нельзя ли его как-то зачислить ну, скажем, в медсанбат, пусть освещает нашу боевую жизнь. А самому неудобно об этом говорить.