* * *
1976. Кладбище, где похоронен Моррисон. На этом же кладбище похоронены Оскар Уайльд, Бальзак, Вольтер, Мольер, Сара Бернар, Виктор Гюго, Эдит Пиаф, Макс Эрнст и Гюстав Доре – среди многих прочих. Но с точки зрения подростков единственный здесь достойный внимания обитатель – Джим Моррисон.Пер-Лашез – это фантастический некрополь, расположенный на северо-востоке Парижа за бульваром Де Бельвиль.
Когда-то здесь были сады виллы Франсуа д'Э де Лашеза, исповедника Людовика Четырнадцатого. Теперь здесь 20 000 памятников и 800 000 могил.
Есть на Пер-Лашез и другие знаменитые мертвецы, жившие когда-то в Нью-Йорке. Возвышенные мастера прозы лежат рядом с ничем не примечательными лавочниками. Скандально знаменитые гедонисты и прелюбодеи покоятся бок о бок с верными христианками, которые при жизни возмутились бы подобным соседством.
Пер-Лашез, как всякий большой город, привлекает постоянный поток туристов и вандалов. Гиды любят рассказывать историю о том, как некая викторианская дама была столь шокирована грифоном, охраняющим надгробье Оскара Уайльда, что срубила возмутительный орган молотком, совершенно случайно оказавшимся у нее в сумочке.
Французы к таким актам относятся прагматично: за славу надо расплачиваться.
Однако вандализм, совершаемый тысячами юных паломников, каждый год слетающихся к надгробью Короля Ящериц, выходил за рамки простого хулиганства и приближался к истинно народному искусству.
Могила Моррисона, в центре которой стоял бюст, изображающий певца на пике славы (нос был отбит очередной инкарнацией викторианской кастраторши), была проста и невелика. Но очень не просты были надписи, расходящиеся от обреченного поэта.
Они накапливались годами, слой за слоем, наносились тысячами рук на десятках языков, и превратились в плотную и переплетенную фреску. Чем бы их ни писали – аэрозольной краской, фломастером или карманным ножом, – смысл был в итоге один и тот же: НАМ ТЕБЯ НЕ ХВАТАЕТ.
Когда нацарапанным жалобам стало тесно на могиле Моррисона, они стали расползаться по окрестным памятникам, и кончилось тем, что свидетельства любви фанатов к павшему герою вылезли на доску, отмечавшую место упокоения Элоизы и Абеляра.
По Пер-Лашез все время бродили юные паломники, и большинство было в состоянии такого прихода, когда мозги отключаются полностью. Вампиры обычно избегают таких людных мест, предпочитая охотиться в уголках более уединенных.
Меня заманили в Париж слухи, циркулирующие среди адептов контркультуры, – насчет того, что призрак Моррисона бродит по ночам по своему кладбищу и ищет своих поклонников. В ближайшем баре я подслушала разговор группы подростков, собиравшихся той ночью «навестить Джима». Я пошла за ними на достаточном расстоянии, чтобы меня не заметили.
Их было четверо – трое ребят и девушка, полные вина и кислоты, взбудораженные перспективой увидеть призрак своего кумира. Поскольку на концертах они Моррисона никогда не видели, это было ближе всего к тому, чтобы узреть его во плоти.
Я пошла за ними на кладбище, глядя, как они петляют среди покосившихся надгробий. Было ясно, что они уже десятки раз тут бывали – через путаницу мрамора и гранита они шли с уверенностью шерпов.
А почему бы и нет? Здесь было их святилище, в их жизни играющее ту же роль, что в Катманду – молитвенные колеса.
Старшему из четверых не могло быть больше четырнадцати на момент смерти их мессии. Стоял октябрь, было холодно, и ребята были одеты в американские джинсы и кроссовки; двое ребят были в кожаных куртках, а третий дрожал во фланелевой рубашке, никак не защищавшей от осеннего ветра. Девушка была одета в плотную джинсовую куртку с тщательно вышитым сзади лозунгом:
ОТСЮДА НИКТО ЖИВЫМ НЕ ВЫХОДИТ
Парень во фланелевой рубашке нес большую бутылку вина и каждые несколько шагов останавливался, чтобы к ней приложиться. Его спутники шипели, чтобы не отставал, и он, замерзший и недовольный, бежал за ними.
У одного из двоих ребят в кожаных куртках был рюкзак, из которого он стал все выкладывать, когда они дошли до могилы. Там было несколько огарков свечей, еще две бутылки вина и несколько косяков.
– Как ты думаешь, увидим мы его? – прошептала девица, охватывая себя за локти от холода.
Парень постарше кивнул:
– А как же. Филипп – знаешь его? Кузен Жан-Мишеля? Так вот, он видел Джима на той неделе.
Парень во фланелевой рубашке презрительно фыркнул, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть.
– Филипп много чего видит. Он давно уже ест только кислоту, запивая минеральной.
Голос девушки прозвучал холоднее осеннего ветра, режущего кладбище.
– Кажется, ты и не хочешь его видеть, Пьер. И ты все испортишь.
Пьер был задет. До боли ясно было, что единственная причина, по которой он торчит посреди кладбища в полночь, ожидая призрака, – потому что она здесь.
– Селеста...
Парень, который разгружал рюкзак, расставил свечи в неровный круг на мраморном надгробье Моррисона.
– Селеста права, – сказал он, поджигая фитили зажигалкой. – Если ты не хочешь его увидеть, то и не увидишь. Здесь нельзя мыслить негативно, Пьер, иначе ты его отпугнешь.
Огоньки свечей затрепетали под порывом налетевшего ветра, отбрасывая причудливые тени от изуродованного бюста посреди надгробья. Компания раскупорила оставшиеся бутылки и сгрудилась у неверного света. Скоро к запаху мхов и опавших листьев примешался дымок марихуаны.
После получасового бдения Пьер встал и ударом ноги сбил догоревшие свечи.
– Фигня все это! Я должен подхватить воспаление легких, потому что Филиппу Дегрепуа померещилось под кайфом, будто он что-то видит?
Остальные члены группы неловко заерзали, но было ясно, что они пришли к тому же выводу.
– Не знаю, как вы все... – это было адресовано одной только Селесте, хотя она этого и не поняла, – но я лично собираюсь домой... О Господи!
Полупустая бутылка выскользнула из онемевших пальцев, разбившись о мрамор надгробья. Пьер уставился в узкий проход, вьющийся среди могил с другой стороны от памятника Моррисону.
Его спутники повернулись проследить за его взглядом. Селеста ахнула и поднесла руки ко рту.
– Это... это он! Джим!
Из моего укрытия среди памятников была видна худая фигура мужчины, стоящая ярдах в ста от меня, и кожа этого создания была бледнее луны. От взгляда в лицо покойной рок-звезды меня ударил шок узнавания. Может ли это быть? Действительно ли Моррисон был Притворщиком?
Король Ящериц, облаченный в джинсы и кожаный пиджак, манил томной рукой, но не приближался. Несмотря на холод, под пиджаком у него ничего не было.
– Селеста, он зовет тебя, – шепнул парень постарше. – Он зовет тебя к себе. – В его голосе было благоговение – и зависть.
В глазах Селесты вспыхнула радость, как у человека, у которого сбылась самая невероятная мечта.
– Меня... Он зовет меня... – произнесла она без интонации, как во сне. Она шагнула вперед, навстречу своей истинной любви.
– Постой, Селеста! Вы что, ребята, так и будете стоять и смотреть, как она идет вот к этому?
Пьер переводил взгляд с ребят на Селесту и обратно. В его голосе звучал непритворный испуг и настоящая ревность. Он схватил Селесту за руку, пытаясь заставить взглянуть на себя.
– Селеста, Селеста, слушай! Не ходи к нему! Нельзя!
– Пусти, Пьер. – Ее взгляд не отрывался от Короля Ящериц.
– Не пущу!
– Чего ты беспокоишься? Это же Джим, он мне плохого не сделает.
– Селеста...
Она рывком высвободила руку и побежала к мертвому певцу.
Я бросилась из укрытия, кегельным шаром посбивав юнцов в кожаных куртках. Король Ящериц погладил Селесту по щеке и взял за руку. Он сейчас уведет ее в глубь некрополя, чтобы не мешали пировать. Если он исчезнет в лабиринте склепов и гробниц, мне не успеть найти их вовремя.
Налетев на вампира, я оттолкнула его прочь от Селесты, сбив с ног и навалившись сверху. Он бешено дергался, но не мог высвободиться. При ближайшем рассмотрении оказалось, что пиджак и джинсы у него грязные, и пиджак даже расползается. На меня смотрело лицо Моррисона, но это не был воскресший певец.
Вампиры – хамелеоны Реального Мира; они могут принять облик любой выбранной модели. Этакий сверхъестественный эквивалент защитной окраски. Этот вампир принял облик, гарантирующий ему хорошую охоту. Черты этого вампира полностью повторяли черты надгробного изваяния – вплоть до отбитого носа. На расстоянии ста ярдов иллюзия была достаточно хороша, чтобы подловить добычу; а когда жертва подходила ближе и могла заметить подделку, вампир погружал ее в транс.
Король Ящериц зашипел, показав клыки. Одной рукой я держала его за горло, прижав к земле, а другой доставала нож.
– Отпусти его, слышишь! Ты все испортила!
Селеста схватила траурную вазу, наполненную дождевой водой и мусором, и обрушила мне на голову. Я свалилась, моментально оглушенная.
– Джим, милый Джим! Она тебя не ушибла? – Селеста помогла вампиру подняться.
Король Ящериц ухмыльнулся ей, горя глазами и сверкая клыками.
– Нееееет! – тоненько и обиженно завопила она, как ребенок, который отказывается идти спать.
Король Ящериц ухватил ее за волосы, подтаскивая ближе ко рту. Селеста отбивалась, и вопли вырывались из нее, как вспугнутые птицы.
Мне заливало кровью глаза за очками, но я сумела встать.
– Отпусти ее, мертвячок!
Король Ящериц снова зарычал, усиливая хватку. Селеста истерически всхлипывала, от страха она уже не могла даже кричать.
– Селеста! Боже милостивый...
Это был Пьер. Мальчик остался, хотя его спутники слиняли в тот самый миг, когда Селеста начала кричать. Он стоял почти в пределах досягаемости вампира, и этот юный идиот явно собирался броситься на монстра.
Я шагнула вперед, надеясь отвлечь внимание Короля Ящериц от мальчишки. Это мне удалось. Вампир резко обернулся ко мне, скалясь как загнанная в угол крыса. Послышался приближающийся лай собак сторожа. Вампир тоже его услышал, и на краденом лице отразился страх. Слишком много свидетелей. Придется бросить добычу.
Он швырнул девушку в руки Пьера. Мальчишка не стал испытывать судьбу и побежал, волоча за собой Селесту, туда, откуда пришел со своими приятелями.
Король Ящериц бросился бежать, но я не отставала. Он бежал через кладбище, прыгая по надгробьям, но от меня оторваться не мог. Поймала я его возле железной изгороди. Он пытался перебраться через обломанные прутья, когда я по рукоять всадила нож ему в икру.
Я давно уже узнала, что, хотя я невосприимчива к серебру, для большинства Притворщиков это гипераллерген. Когда серебро пробило ему кожу и мышцы, вампир завопил, но смог перебросить свое тело через кованое железо изгороди. Однако было видно, что яд серебра уже поразил его нервную систему. Пролетая через группу поздних гуляк, он волочил ногу, размахивал руками и нечленораздельно вопил. К счастью, они приняли его за очередного дегенерата, пришедшего поклониться могиле Джима Моррисона. Догнав этого подонка, я убила его не торопясь.
В тот же год я заметила, что перестала стареть... по крайней мере с человеческой точки зрения. Почему-то мой метаболизм решил, что двадцать три года – самый подходящий для меня возраст, и остановился на нем. Еще это был год, когда я стала покупать кровь на черном рынке. После многих лет, прожитых на крови животных, жажда подняла ставки.
* * *
1977. В Риме люди ходят по самым хаотическим в Европе улицам и не знают, что в двадцати двух футах у них под ногами лежит царство, раскинувшееся почти на шестьсот миль и с населением около шести миллионов.Я сидела в уличном кафе, играя бокалом красного вина и глядя на вечернюю толпу, когда появился посланец.
Это был тощий и бледный молодой человек с нездоровой синевой под глазами. По мерцанию его ауры я поняла, что он из людей, умеющих ощущать. И еще он был полностью безумен.
– Вы есть Блу? – По-английски он говорил ужасно, но я по-итальянски совсем не говорила.
– Что вам нужно?
Я посмотрела на черный ореол, окружающий его голову. Исходящие из нее лучи трепыхались и хлопали, как флаги на сильном ветру. Глаза у него были влажные и яркие, зрачки колыхались в такт скрытому ритму. Одет он был слишком тепло для римской весны. Не только сумасшедший экстрасенс, но еще и наркоман. Ну и сочетание!
– Он говорил сказать вам приходить.
Его глаза дергались в такт движениям рук, которые он будто умывал.
– Кто говорил? – Мне не хотелось лезть в мозг наркомана за информацией. Бог один знает, что там за этими глазами.
– Он говорил вы знать. Говорил мне говорить: Панглосс.
Меня снова обдало запахом старой смерти.
– Хорошо, я пойду.
Экстрасенс ухмыльнулся, показав кривые зубы. И это жалкое создание на службе у Панглосса?
Я шла за ним по лабиринту узких переулков, которые вывели нас в один из самых старых районов города. Я ощущала взгляды десятков темных и подозрительных глаз. Глядя вверх, я видела над колыбелью христианства мусульманскую луну, хотя взор загораживала лестница Иакова из бельевых веревок.
Экстрасенс привел меня к древней полуразрушенной вилле с разросшимся садом. На первом этаже не было ни жизни, ни мебели, но дверь в подвал была открыта. Мой проводник побежал вниз, не давая себе труда посмотреть, следую ли я за ним.
* * *
В подвале был земляной пол и сильно пахло плесенью. Единственным источником света была свеча, воткнутая в бутылку из-под кьянти, стоящую на карточном столе. Этот стол находился у дальней стены рядом с узкой дубовой дверью, висящей на старомодных петлях. За столом сидела массивная фигура, одетая в монашескую рясу с клобуком.Монах не видел, как мы вошли, поскольку сидел, склонив голову, будто на молитве. Но движения его правой руки были отнюдь не молитвенные.
Экстрасенс что-то рявкнул по-итальянски, и монах вытащил руку из-под рясы. Мой проводник сделал еще какое-то едкое замечание, потом показал рукой на дверь и на меня.
Монах встал, задев потолок верхушкой клобука. Я прикусила язык, чтобы не ахнуть вслух, и сердце молотом заколотилось в ребра. Каковы бы ни были вера и тайные пороки этого монаха, но он не был человеком.
Глаза огра горели из-под кустистых бровей, нос у него был широкий и плоский, как у гориллы. Подбородок странно торчал, будто нижняя челюсть была взята от другого черепа. Грубая кожа была истыкана крупными порами, лицо было так серо, что казалось, будто его надо как следует отряхнуть от пыли. Огр был крепкого сложения, а в каждой руке у него мог поместиться копченый окорок. Под клобуком он был лыс, и я заметила остроконечные уши. Складки облачения скрывали его уродство, но подчеркивали неестественную ширину плеч.
Огр внимательно оглядел меня и заговорил с экстрасенсом. Голос его громыхал, будто камни перекатывались, и сверкнули в розовых деснах зубы, загнутые внутрь, как сабли сарацинов. Пока они были заняты разговором, я посмотрела на книгу, которую огр оставил открытой на столе. Это были детские стишки с иллюстрациями. Пухлые детки в матросских костюмчиках и передничках играли со свечками, носили воду ведерками и ложились спать в одном ботинке. У меня заиграло в желудке, и я быстро отвернулась. Пристрастие огров к малолеткам общеизвестно, но этот, кажется, любил играть со своей едой.
Огр-монах вытащил древнего вида железный ключ и открыл изъеденную древоточцем дверь. Экстрасенс пригнулся, чтобы войти, а я чуть не расшибла себе лоб об притолоку. Огр нелюбезно хмыкнул и запер за нами дверь.
Я оказалась в узком, ведущем вниз проходе, освещенном цепочкой слабеньких лампочек на потолке.
Мы шли мимо рядов локул – узких могил, вырезанных в мягком камне, где хоронят бедняков. Здешние скальные породы пористы, и в этих катакомбах мало влаги, а потому даже самые древние тела на удивление хорошо сохранились. Мертвые, одетые в остатки саванов, смотрели на нас пустыми глазницами.
Пройдя полчаса и спустившись на три уровня, мы вышли в кубикулум – склеп побольше и побогаче для более зажиточных мертвецов.
Я вошла в сводчатую камеру, разглядывая ее сероватое убранство. Кубикулум был превращен в некое подобие святилища, хотя мне трудно было бы себе представить, до какого отчаяния надо дойти, чтобы искать утешения в подобном месте.
Дальняя стена была от пола до потолка утыкана человеческими черепами, вмазанными в штукатурку. Мертвые головы – все без нижней челюсти – располагались плотно одна над другой. Черепа взрослых мужчин торчали вперемежку с черепами женщин и несросшимися черепами детей.
Эти черепа окружали раку в стене. Внутренность раки образовывали разрисованные кости голеней и пальцев, сложенные отвратительной мозаикой. Хотя краски выцвели за много веков, еще можно было разглядеть фигуры мужчины и женщины. Одну руку они поднимали в приветственном жесте, другой прикрывали половые органы. В раке лежала иссохшая мертвая рука, отделенная у самого плеча и прибитая большим металлическим гвоздем. Чья рука, непонятно – то ли малоизвестного святого, то ли незадачливого паломника.
С потолка свисали канделябры, сделанные из костей и проволоки. В перевернутых черепах горели свечи, бросая дрожащие тени на своды склепа. Стены, кроме той, где была рака из черепов, были изрыты карманами, куда бесцеремонно сваливали трупы бедняков. Это было чем-то похоже на ряды коек в ночлежке.
У гробниц своей паствы стояли на страже мумии монахов и священников, одетых в сгнившее облачение какого-то давно забытого ордена. Эти древние скелеты, закрепленные вбитыми в стены крючьями, держались на окаменевших связках. Чем-то это было похоже на парад марионеток.
Некоторые из мертвых святых сжимали ржавые остатки мечей, другие перебирали четки. Интересно, зачем они здесь? Охраняют тех, кто лежит в катакомбах, чтобы не соблазнились или не сбежали? Кости мертвых часовых еще прикрывала кожа, но твердая и желтая, как пергамент. Некоторые из них, казалось, смеются, другие плачут, высунув почерневший язык между беззубых челюстей. Труднее всего было смотреть на тех, у кого еще остались лица: их губы свело в пародии на поцелуй.
Один из мертвецов шагнул вперед, вставив между оскаленными челюстями мундштук.
– Здравствуйте, мисс Блу. Рад, что вы нас посетили.
В глазах поплыло, и ходячий труп превратился в доктора Панглосса, ученого с международной известностью и бонвивана. Несмотря на то что одет он был по последней итальянской моде, а на глазах у него были темные очки а-ля Мастрояни, он среди обитателей этих катакомб смотрелся вполне уместно.
Экстрасенс разразился речью по-итальянски, беспокойно дергаясь и потирая руки. На Панглосса он смотрел с надеждой.
– Я вижу, что она здесь, – отрезал вампир по-английски, добавил что-то по-итальянски, а потом достал из кармана пакетик белого порошка.
– Извините моего Цезаре, – обратился ко мне Панглосс. – Он телепат, совершенно не властный над своими способностями. Представьте себе, что у вас в голове радио, которое вам никак не выключить. Бедняжка полностью зависит от меня – только я могу дать ему средство избавиться от голосов.
– Как это гуманно!
– Вот именно, не правда ли? – приподнял брови Панглосс. Он прошел мимо меня и присел на край саркофага. – Это помещение... – он небрежно махнул рукой, – было забыто христианами после восьмого столетия, анно домини, и людям еще предстоит открыть его снова. Конечно, Притворщики его не забывали. Эти катакомбы для всех рас Притворщиков священны. Одно из немногих мест, где мы можем встречаться без страха или вражды. Так сказать, нейтральная территория. Пока мы здесь, вы можете не опасаться насилия с моей стороны. Надеюсь, я могу ожидать того же от вас?
Я кивнула. Хотя Панглосс был монстром, пожирающим слабых и беспомощных, манеры у него были безупречными.
– Для вас было неожиданно мое обращение? Пожалуйста, скажите, что да, я буду очень польщен.
– Да, должна признать, это было неожиданно. Как вы узнали, где я буду?
– Разве вы думали, что я так и уйду после нашей последней встречи, не попытавшись о вас разузнать? Я о вас многое знаю, дорогая мисс Блу. Я знаю, что вас взял к себе этот старый дурак, раб собственных заблуждений, я знаю о ваших «охотничьих экспедициях». Против кого вы воюете?
– Почему вы думаете...
– Наверняка вы ведете войну против кого-то. Кто ваш мастер выводка?
– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите.
– Не может быть, чтобы вы были так невежественны! Кто несет ответственность за ваше появление?
– Он называл себя сэр Морган.
Насмешливая улыбка Панглосса поувяла.
– Вы работаете по приказу Моргана?
– Этого вот?! – Я даже не попыталась скрыть презрительный смех. – Я эту суку ищу, чтобы прикончить!
Панглосс был явно озадачен. Он помолчал, поигрывая мундштуком и разглядывая ботинки, а когда заговорил, голос его был отстраненным, будто он мыслил вслух.
– Морган... да, я должен был понять, что вы его порождение. Этот гнев, эта ненависть, которые в вас кипят... Странно. Он, очевидно, становится к старости неосторожным. Глупо с его стороны. Осеменить экземпляр вроде вас...
Тут он заметил недоуменное выражение моего лица, и сардоническая ухмылка вернулась.
– Вам следует уяснить, моя дорогая, что мы, вампиры, раса плодовитая. Мы как боги Олимпа: где пролилось наше семя, там возникает жизнь. Или нежить. Каждый высосанный нами человек восстает снова, это каждый ребенок знает. А поскольку нам не нужно, чтобы слишком много нежити болталось по свету, мы взяли контроль над этим в собственные руки. – Он сделал жест, будто сворачивал голову курице. – К вопросам контроля над рождаемостью мы все относимся крайне серьезно. Это не значит, конечно, что у меня нет своего выводка... Вы опять не поняли? Разве вы ничего не знаете о... да нет, наверное, не знаете.
В общем, у каждого Нобля есть свой выводок – вампиры, которые обязаны ему своим существованием. Видите ли, когда Морган взял вашу кровь, он оставил часть себя самого, и эта часть стала формировать вас по его подобию, если можно так выразиться. Однако лишь сила вашей воли решит, сможете ли вы стать Ноблем. Поэтому мы обычно подбираем добычу тщательно. Не следует выбирать жертву, обладающую сильной волей.
– Никому не нужны конкуренты?
– Именно! Вы быстро схватываете. Размер и качество выводка Нобля зависит от социального положения мастера. Не надо удивляться, дитя мое. Наша жизнь долга, и чем ее заполнить, если не интригами?
Иногда вспыхивают войны выводков, когда соперничающие Нобли приказывают своим порождениям нападать. Это еще одна причина, почему мы предпочитаем охотиться на людей со слабой волей – они очень послушны.
– Вы хотите сказать, что Морган – мой отец?
– В некотором смысле. Вот почему я думал, что вы действуете по приказу. Но теперь я вижу, что вы, по нашим меркам, существо беспривязное. Чтобы вампир освободился от мастера своего выводка и стал думать сам, нужны десятки, если не сотни лет. Я такое видел только однажды. Понимаете ли, дорогая, Морган когда-то был моим порождением. Так что вы можете назвать меня вашим дедушкой.
– Я бы предпочла называть вас по-другому.
– Сарказм вам идет, моя милая, постарайтесь его развивать. Но дело в том, что такой поворот событий меняет ситуацию. Видите ли, ваши «охотничьи экспедиции» не остались незамеченными. До сих пор я молчал, потому что мне это было на руку. Вы, сами того не зная, начали войну выводков между двумя очень высокими Ноблями. Каждый обвинил другого во враждебных действиях без объявления войны. Если события будут развиваться, изменится весь порядок иерархии.
– И вы хотите, чтобы я прекратила?
– Чепуха, моя милая! Почему вы так подумали? Продолжайте делать, что вам хочется, ни в чем себе не отказывайте! Видите ли, я по стандартам Ноблей – просто мелочь. У меня даже настоящего титула нет. И я терпеть не могу вульгарной прямой игры. Я считаю, она унижает мое достоинство. Нет, я предпочитаю выжидать, пока эти могучие дураки наверху не разорвут друг друга на части. Высшие меня недооценивают – просто потому, что я питаюсь более диетически.
У меня, дорогая, изощренный вкус. Для меня гнев, боль и страх слишком тяжелая пища. Им не хватает тонкости. Ну какая утонченность в том, чтобы спустить с цепи стаю ку-клук-склановцев? Да, эти эмоции очень сильны, но в них нет остроты. Вот почему я предпочитаю мелкую ревность и интриги за спиной, которые можно найти в мире искусств или в обществах интеллектуалов. Разбитые дружбы, трагические развязки, разрушенные семьи, бурные романы... ах!
Он улыбался как шеф-повар, произносящий вслух названия ингредиентов призового блюда.
– Я все это попробовал, уверяю вас, и должен сказать, что до сих пор ничего не было лучшего, чем свара модернистов и школы фэн-де-сьекль. С одной стороны – Паунд, Пикассо, Модильяни и Стайн, с другой – Бердслей и Уайльд. Хотя должен признать, что прерафаэлиты тоже вкуснейшая публика – особенно Розетта, хотя и у его сестры тоже были свои достоинства. – Панглосс причмокнул губами и потер руки, как знаток вина в разговоре о своем любимом букете. – Но я отвлекся. Когда я посылал Чезаре вас искать, я сначала хотел узнать, на какого Нобля вы работаете, и скорректировать соответственно свои планы. Но теперь, когда выяснилось, что вы действуете свободно, я могу предложить вам нечто куда более выгодное. Я желаю взять вас к себе в ученики, поскольку вы невероятно невежественны в самых основах не-жизни. От этого глупца Жилярди вы никогда ничего не узнаете. Если вы хотите выжить в Реальном Мире, моя дорогая, вам нужен я.