Страница:
Но обо всем, что узнал тогда, рассказать не мог. Потому что советским людям не полагалось знать, тем более прочесть в партийной газете о разрушенных большевиками соборе Спаса на Бору, самом древнем в столице, Красном крыльце, монастырях Чудовом и Вознесенском. Из последнего гробницы царевен и княжен упрятали в подвал Архангельского собора, где мне их показали. Но написать об этом - ни-ни! Тогда и выяснил я, что почти треть Кремля при Сталине исчезла и, кроме названных святынь, разобрали Малый Николаевский дворец, чтобы на месте его и монастырей построить Военную школу ВЦИК, чья казарма располагалась в Кремле, куда ни пройти, ни проехать без пропуска, пока жили Ленин и Сталин, было нельзя.
Как раз в этом здании при Хрущеве открыли Кремлевский театр. Его я первый описал в обновленной "Московской правде", ставшей с 1 февраля 1958 года городской газетой МГК партии, реформаторской по верстке и по содержанию, сделанной руками молодых, перешедших в старушку, верставшуюся, как подпольная "Искра", из "Московского комсомольца". В новой газете уважали репортаж, можно было писать от первого лица, употреблять "я", а не "мы". Многое стало возможным после хрущевских реформ. Но далеко не все, каждое слово продавливалось через сито бдительных уполномоченных Главлита, цензоров КГБ, министерств, института марксизма-ленинизма. Даже рост Ильича (что-то около 160 сантиметров) назвать было нельзя, чтобы не принизить величие основателя КПСС и СССР.
Попавшая в руки телефонная книжка в кабинете вождя с фамилиями расстрелянных соратников, сотрудников и помощников заронила в душу сомнения ко всему, что писали и говорили об Ильиче. Если эти люди действительно враги народа, то какой же Ленин гений, коль не распознал их вблизи себя? Если же замученные неповинны в преступлениях, которые им инкриминировали на съездах и пленумах, то что же это за партия, где творилась расправа над своими? Все эти вопросы привели к "Ленину без грима", новой еще, не изданной книге, чьи главы появлялись недавно в "Московской правде", удивляя моих постоянных читателей, запомнивших автора по давним очеркам, где Владимир Ильич представал чутким и добрым к шоферу Гилю, телефонистке Тихомировой, секретарю Володичевой, рассказывавшим внимавшему им журналисту полуправду о покойном Ильиче, о котором они сами мало что знали.
И сегодня тянет в Кремль побывать в возрождаемых Андреевском и Александровском залах, сломанных все тем же Сталиным. Хочу увидеть новые кремлевские интерьеры. Резиденцию президента. Если Павел Бородин, управляющий делами, выполнит данное мне обещание, покажет все новое, то и я напишу о Кремле 2000 года.
* * *
Входил в журналистику под грохот реактивных моторов и ракет, поэтому облетал всю страну на всевозможных самолетах, даже на ТУ-144 поднялся в стратосферу за неделю до его катастрофы. Нашел завод "Компрессор", где делали "катюши", подвал на Садовой-Спасской, где Королев лепил первые ракеты, и полигон в Нахабино, где их запускали, даже две книжки об этом издал.
Но самым интересным оказалось не летать и ездить далеко, а путешествовать в своем городе, как в чужом, ходить по улицам старой Москвы. Они волновали и вдохновляли, к неудовольствию испытанных "приводных ремней партии". Приносишь заметку о Манеже. И слышишь вдруг от тех, кто постоянно хаживал за вдохновением в "горком нашей партии", отдел строительства МГК:
- О чем ты пишешь! Мы Манеж снесем!
И ведь могли сломать, как кварталы соседствовавших с ним улиц, ставших родной темой и болью. Чем больше узнавал Москву, тем сильнее скорбел душой, потому что увидел на теле города незаживавшие раны, пустыри наподобие того, где располагался туалет при выходе из ГУМа. Здесь снесли Казанский собор, вблизи от него сломали Иверские ворота, мешавшие прохождению колонн трудящихся и танков. К ужасу своему понял, что безжалостно стерты с лица земли сотни храмов, колоколен, старинных ворот и башен, поражавших воображение всех иностранцев, начиная с древних времен, кончая 1917 годом, ставшим для белокаменной роковым. Я это установил давно, а сказать смог недавно, начав в газете цикл "Утраченная Москва".
Не только писал, но и защищал прошлое от уничтожения в комиссии, решавшей судьбу старых зданий. В ней познакомился со многими знатоками города, в том числе с Ильей Глазуновым, кому навешали много разных ярлыков. Но он первый пошел в бой за Москву, публично в ЦК КПСС осудил взрыв Храма Христа Спасителя, на месте которого до недавних дней зеленела хлорированная вода бассейна, "Самого большого в Европе".
У каждого свой путь к "перестройке", мой начался от пустырей, оставшихся на месте памятников. Сочиняя очерки об улицах и домах, я таким образом писал главы выходивших в годы "застоя" книг: "У всех на виду", "Город как мир", "Путешествия в свой город", "Края Москвы", "Хождение в Москву". Хождение стало любимым способом постижения города. Я его ощутил кожей, всем телом, пройдя вдоль и поперек, из конца в конец, по московскому меридиану, кольцам и радиусам.
* * *
Потоптавшись в центре, в один прекрасный день, глядя на большой, считавшийся секретным план Москвы, висевший в редакции, решил непременно обойти ее всю по 109-километровому кольцу МКАД. Хождение растянулось на несколько лет, став предметом шуток редакционных острословов. Когда кольцо путешествия замкнулось, почувствовал, что не только всю Москву обошел, но и увидел, узнал ее всю. Заголовок "Вокруг Москвы" в издательстве поменяли на "Путешествие по новой Москве", чтобы подчеркнуть, чему отдан приоритет новостройкам. Старина везде, и в глазах, и в издательствах, строго дозировалась. Из выходивших при советской власти краеведческих книг о Москве почти ничего нельзя было узнать об исчезнувших памятниках.
"По Арбату было много церквей", - вот все, что сообщил в очерке "Арбат" в толстенной "Из истории московских улиц" (свыше 800 страниц) П.В. Сытин, очевидно, не имея возможности сказать, что все три Николы на Арбате, как десяток других церквей в переулках, снесли.
Как же радовался я сейчас, когда ехал с мэром на Арбат, куда он спешил, чтобы открыть памятный знак на месте снесенного Николы Явленного.
- Мы его восстановим, - пообещал Юрий Лужков в ответ на высказанное сомнение, как бы этот знак не стал крестом на могиле памятника.
* * *
От церквей и в "Московском рабочем", где издавали книги, и в "Московской правде" шарахались, как черт от ладана. Казалось бы, какой секрет, что на Новом Арбате реставрируют Симеона Столпника, превращенного в склад.
- Пусть реставрируют, а мы писать не будем, чего ты носишься с этим Столпником?
Как же не носится, если здесь венчались тайно граф Шереметев и Параша, отпевали Гоголя... Мимо церкви со срубленными куполами я ходил по Поварской в училище Гнесиных. Отсюда спешил Трубниковским к пианистке, поджидавшей в классе на Собачьей площадке в пропахшем столетиями деревянном особняке, некогда дворянской усадьбе, музее, закрытом тогда же, когда взрывали старую Москву.
Какой была Собачья площадка, знаю не с чужих слов и описаний. Когда же ее сломали при Хрущеве, то увидел, какого масштаба было тотальное уничтожение города, проводившееся до войны, когда Никита Сергеевич сидел на Москве, будучи вторым, потом первым лицом, вместе с другом Лазарем уничтожая улицу за улицей, храм за храмом, вырубая бульвары Садового кольца. Зачем? Чтобы построить по сталинскому Генплану 1935 года "образцовый социалистический город". В кавычки беру слова из Генплана.
Эту формулу пришедший на смену Хрущеву верный ленинец Брежнев слегка перефразировал, призвав народ построить Москву - образцовый коммунистический город.
* * *
В Москву вслед за тысячами земляков я попал с берегов Днепра, из "города чугуна, стали и проката", как писали в газетах, и вождей, добавлю от себя. На квартиру к одному из них я ходил в гости вместе с его сыном, племянницей и их друзьями. Располагаясь с комфортом в полупустой квартире уехавшего куда-то на целину бывшего секретаря Днепропетровского обкома партии, ставшего в год смерти Сталина москвичом и комиссаром военных моряков. Этим комиссаром был Леонид Ильич, по словам генсека: "Какой красивый молдаванин!", а в том домашнем кругу просто добрый "дядя Леня", веселый и простой.
Поскольку родился и вырос я в городе, основанном Екатериной II и великим Потемкиным, на земле новой России, завоеванной ими, как Крым, то и заговорил поэтому по-русски. Песни пел по-украински, как говорили на базаре, весь день по радио и на уроках украинского языка. Поэтому знаю лучше тех, кто кричит сегодня, что Киев не отец, а мать городов русских - в СССР никто украинский язык не ущемлял. И все, кто сегодня размазывает по бумаге клевету об "империи", подло лгут, оправдывая отнюдь исторически не оправданный и отнюдь не предопределенный свыше якобы неизбежный развал государства, разрыв вековых связей русских и украинцев.
Перед крахом СССР командировала меня редакция на берега Днепра, где археологи нашли гробницу, приписываемую Юрию Долгорукому. Он похоронен в Киеве, он же основал Москву. Это ли не доказательство векового единства и родства? Со времен Юрия киевляне и московляне считали себя сынами одного народа. Почему же меня сегодня на пути из Москвы в Днепр мытарят по часу ночью сначала с одной, потом с другой стороны новоявленного кордона, грохочут сапогами, опрашивают, обыскивают, не дают спать?
Никаким западенцам, западноукраинским национал-демократам, в моем понимании фашистам, не под силу подавить "чувство семьи единой", не разделить наши реки и города, Киев и Москву, где так долго верховодили уроженцы Украины: Каганович, Хрущев, Брежнев, сотни переведенных решениями ЦК в столицу на вышестоящие должности их земляков. Город они не знали, вряд ли любили, видели его из машины, проносясь на большой скорости с работы на дачу и обратно, выезжая изредка из Кремля на стройки и заводы.
* * *
За двадцать лет при Брежневе мало что сделано в старой Москве. Зато много наворотил "дорогой Никита Сергеевич". Слышал однажды его пылкую несвязную речь под сводами станции метро "ВДНХ", куда он спустился в день пуска линии, чтобы произнести очередную филиппику. Он не только сломал Собачью площадку ради Нового Арбата, но загнал Строительство и Архитектуру в тупик, из которого они на наших глазах выползают на четвереньках.
К чему бы ни прикасалась его рука, будь то план Московской кольцевой автодороги, эскизы новых станций метро, чертежи жилых домов, - везде после этого проекты скукоживались, упрощались и ухудшались в погоне за сиюминутной экономией. Вникал всюду, во все, туалеты совместил с ваннами, потолки чуть было не объединил с полами, чердаки извел, выше девяти этажей не разрешал строить даже на Кутузовском проспекте.
Да, массовое, по заводскому типу налаженное, скоростное жилое строительство, монтаж вместо кладки - это детище Хрущева, это Октябрьская революция в градостроительстве. Но это и тотальное уничтожение старой Москвы. Ее бросили на произвол судьбы. Потому что типовое индустриальное домостроение возможно на окраинах, пустых землях бывших ста сел и деревень, пяти городов, одним хрущевским указом присоединенных к Москве. Так она стала городом площадью почти в девятьсот квадратных километров.
Я ходил и описывал на этих квадратных километрах не Москву, а кварталы, сотни одинаковых, безликих, вычерченных, а не нарисованных фасадов, которые начали ломать на наших глазах в Кузьминках и других районах, слывших некогда символом социалистического прогресса, сегодня ставших головной болью городского правительства.
* * *
Хватило этих квадратных километров ненадолго, на наших глазах произошел прорыв кольцевой границы в шести направлениях, город в плане стал напоминать солнце с протуберанцами. Москва содрогалась от катаклизмов экономики социализма, наплыва "лимитчиков", расползания по земле. За год город поглощал двадцать пять квадратных километров ближнего Подмосковья, превращая зеленые просторы в кварталы типовых домов, оставляя в глубине новостроек промышленные зоны, фактически пустыри, свалки. Одна Очаковская промзона распростерлась на Юго-Западе на восемьсот гектаров, поразив недавно облетавшего на вертолете Москву мэра масштабами и запущенностью. Ничейная земля! Десятки таких промзон щедро нарезали планировщики, составлявшие Генеральный план 1971 года, тот самый, по которому Москва должна была стать образцовым коммунистическим городом.
Впервые обо всех этих проблемах удалось рассказать в книге "Москва у нас одна" весной 1991 года, когда времени у Советского Союза, чтобы излечить хронические болезни социализма, не оставалось.
* * *
Старая Москва досталась Михаилу Горбачеву в руинах. У города ни сил, ни средств, чтобы обновляться, не было. Застройщиками центра являлись Комитет госбезопасности, оседлавший Лубянку, Минобороны, подмявшее под себя Арбатскую площадь, МВД, осевшее напротив монумента Ленина на Октябрьской площади...
Об этом я не преминул пожаловаться побывавшему в "МП" первому секретарю горкома Борису Ельцину,часов пять просидевшему за столом главного редактора в доме на Красной Пресне. Он многое нам тогда наобещал: и продовольственные заказы, и дачные участки, и распродажи дефицита.
Но за его широкой спиной писать оказалось небезопасно, даже когда речь заходила об истории, будь то о событиях 6 июля 1918 года, когда в Москве взбунтовались левые эсеры, будь то о событиях 16 октября 1941 года, когда произошла паника, начался массовый исход москвичей из осажденной столицы. А невинная статья "Здравствуйте, Черемушки!" с предложением переименовать московские районы, носящие имена соратников Сталина, вызвала дискуссию на Политбюро. Михаил Сергеевич попятился, когда заголосили его соратники, не желавшие поступаться принципами. Пришлось нашему редактору Михаилу Полторанину давать задний ход, а мне уповать, что Борис Николаевич не даст в обиду.
Но проявить себя как строитель Ельцин в Москве не успел. Ему пришлось страдать и бороться. А нам вместе с ним защищать Белый дом, потом выдерживать осаду при штурме все того же Белого дома. Вечером 3 октября 1993-го на пути к редакции по опустевшей Пресне преградил дорогу отряд с автоматами не то защитников демократии, не то разогнанного Верховного Совета.
- Старый хрен, куда ты прешься? - от людей в бронежилетах услышал я в свой адрес приведенные выше слова, несколько мной отредактированные. Автоматчики занимали боевую позицию у стен издательского комплекса "МП", в то время как сотрудники, кто находился в здании, пребывали в подвале бомбоубежища. Пробоины от пуль в зеркальном потолке приемной главного редактора и в стенах наших больших окон остались, как рубцы от ран на теле солдата.
* * *
Не думал, что случайно встреченный в Останкино перед телепередачей "Ярмарка идей" спокойный с виду коренастый хозяйственник, ведавший в исполкоме подгнивавшими овощами и капусткой, круто повернет руль корабля под именем "Москва". Что именно он начнет возрождать то, что уничтожено по воле Сталина, исправлять просчеты Хрущева, исполнять то, что не сделал Брежнев.
Лужков не поспешил по их примеру превращать Москву в образцово-показательную столицу демократии. Он начал ее ремонтировать и восстанавливать. Во время ожесточенных бомбардировок в дни войны она не понесла столько потерь, сколько в годы сталинской реконструкции, хрущевского обновления, брежневской борьбы за образцовый комгород.
Впервые с 1917 года начал, по его словам, "работать на Москву" не профессиональный революционер, верный сын партии, политик, а "хозяйственник" и, что особенно важно, коренной москвич, родом с Дербеней. И шеф строительного комплекса Владимир Ресин, сохранивший его от развала, детство провел в районе ВДНХ. Они не путают Сокол с Сокольниками, зал имени Чайковского с залом консерватории с тем же именем. Знают и любят старую Москву. Теперь они, а не люди на Старой площади и в Кремле занимаются городом, который на удивление всему миру начал преображаться со скоростью, испытанной в истории дважды - после пожара 1812 года, когда первопрестольную восстанавливали на пепелище, и в предвоенные годы, когда большевики, круша церкви, сооружали метро, мосты, какая Москва - Волга, Дворец Советов и улицу Горького, попутно взрывая Храм Христа, Тверскую, Охотный ряд...
Москва при Сталине украсилась метро, набережными, башнями высотных зданий, при Хрущеве заимела МКАД, Лужники, Дворец съездов, Черемушки, Новый Арбат, при Брежневе достроила Останкинскую башню, возвела крытый Олимпийский стадион, другие олимпийские арены, дворцы спорта. Горбачев не создал ничего, кроме дачи в Форосе.
Нет такой уникальной стройки, которую бы я обошел стороной. Но сегодня не хватает времени, чтобы успеть повидать все БОЛЬШИЕ ПРОЕКТЫ, реализуемые волею Лужкова и его команды. Это не только крупные строения, где трудится по нескольку тысяч человек одновременно. Это символы возрождения России, единства народа, борьбы с прошлым. Работа идет по графикам, в три смены, как на оборонных заводах в дни войны. Все виденное позволяет утверждать: началось долгожданное воссоздание Москвы, происходит строительный бум, испытанный в XX веке передовыми странами, государствами Европы и молодыми "тиграми Азии". Еще раз позволю повторить слова: "На всех углах Москва в лесах".
Наконец у отцов города руки дошли до руин, древних палат и ампирных особняков, доходных домов, не ремонтировавшихся с первой мировой войны, до "хрущоб", пущенных под снос, до тюрем, наконец, где мучаются арестанты.
Старый Гостиный двор.
Новые Лужники.
Ансамбль Манежной площади.
Большой и Опера Колобова.
Храм Христа Спасителя.
Гостиницы на Тверской, в Столешниках.
Памятник Петру Великому.
Московский зоопарк.
Башни на набережных.
Митино, Жулебино, Бутово...
МКАД, Третье кольцо.
По этим и другим адресам почти каждую субботу мчатся мэр, члены правительства, журналисты и я, добровольно лишив себя выходного, чтобы видеть своими глазами небывалое.
* * *
Все началось на Поклонной горе, куда спешат теперь молодожены, белеет Храм, вознесся обелиск, скачут кони, трубят золотые трубы и Георгий Победоносец поражает фашистского зверя, которого наши солдаты добили в берлинском логове.
Поклонную я увидел, когда на ней заложил камень мемориала. Спустя двадцать лет черная глыба покоилась на месте. Накануне Московской Олимпиады снова бродил по холмам и оврагам, пытаясь установить, откуда кланялись Москве в давние времена, где Кутузов смотрел на нее перед сдачей города Наполеону. Тогда убедился, что срыли поклонное место, спланировали холм в несколько этапов задолго до того, как Анатолий Полянский взялся завершить то, что не сумели до него Вучетич и Томский.
Поэтому поразился, когда прочитал в газетах о мнимом злодействе проектировщиков памятника Победы, поднявших якобы руку на святыню.
- Восстановим Поклонную гору! - потребовали патриоты из общества "Память", выйдя с этим лозунгом на первую в истории советской Москвы политическую демонстрацию под стены Кремля, откуда с ведома Бориса Николаевича проследовали по Тверской к Моссовету для собеседования с первым секретарем горкома, пообещавшим разобраться. Разобрался...
Замерли башенные краны над всесоюзной стройкой. Все громче призывали снести до основания стены возведенного громадного музея. Тогда и написал, где на самом деле была Поклонная гора. Для восстановления ее пришлось бы снести Триумфальную арку, засыпать Кутузовский проспект.
А наутро ощутил, какой силой обладает общественное мнение. Незнакомые люди ночью звонками поднимали с постели, угрожая расправой. Герой-генерал допытывался по телефону, с чьей подачи написаны "Быль и мифы Поклонной горы"... Трижды пришлось бить в одну цель, опровергая эмоциональные публикации, появлявшиеся и слева, и справа. Чувствовал себя как тот солдат, что вышел в поле один. Настоящая журналистика, как понимаю, это сольное пение. И понял, столкнувшись в который раз лбом со стеной, что общее мнение - не синоним истины. Сфокусированное на отдельных явлениях и лицах, оно зачастую является феноменом всеобщего заблуждения, что, например, наблюдаем мы сейчас при оценке ярчайшего дарования, монументов Зураба Церетели, делающего Москву краше и радостнее.
* * *
Сегодня можно спать спокойно и не переживать утром, что ночью где-то в Замоскворечье бульдозеры подкосили дом Островского... Другие проблемы волнуют, другие герои нуждаются в помощи газеты, остающейся и при демократии орудием в борьбе за истину.
Снова приходится отбиваться слева и справа, где с одного фланга заклинают: "Москва - Рим эпохи упадка", а с другого - тратятся на книгу "Москва - империя зла" с портретом мэра, как будто бы не его правительство поднимает город с колен, мало что получая из тощей казны России. У нее нет средства, чтоб помочь национальной библиотеке, Историческому музею, Академии живописи, ваяния и зодчества, достроить начатый национальный детский парк...
Не проходит дня, чтобы в который раз стройку на Манежной не окрестили "ямой", не метнули стрелу в Храм Христа, не прошлись по адресу памятника Петру Первому, который чуть ли не загораживает Кремль, хотя его давным-давно заслонил "дом на набережной".
Процитирую несколько недавних высказываний, оценок, пророчеств:
"Призрачный платоновский "Котлован" зияет посреди Москвы".
"Роются в Москве ямы и возводятся башни".
"Все объекты - пример небывалого волюнтаризма властей".
"Стройка у стен Кремля не сулит никакой удачи".
"Поставив на зодчество, московский мэр рискует проиграть".
Так пишут образованные люди, считающие себя либералами и демократами в дни, когда девять человек из десяти проголосовали на выборах за мэра.
Как там говорят на Востоке: собаки лают, а караван идет. Нет, не идет - плывет, летит над волнами, под голубыми небесами моя Москва под парусами.
Как раз в этом здании при Хрущеве открыли Кремлевский театр. Его я первый описал в обновленной "Московской правде", ставшей с 1 февраля 1958 года городской газетой МГК партии, реформаторской по верстке и по содержанию, сделанной руками молодых, перешедших в старушку, верставшуюся, как подпольная "Искра", из "Московского комсомольца". В новой газете уважали репортаж, можно было писать от первого лица, употреблять "я", а не "мы". Многое стало возможным после хрущевских реформ. Но далеко не все, каждое слово продавливалось через сито бдительных уполномоченных Главлита, цензоров КГБ, министерств, института марксизма-ленинизма. Даже рост Ильича (что-то около 160 сантиметров) назвать было нельзя, чтобы не принизить величие основателя КПСС и СССР.
Попавшая в руки телефонная книжка в кабинете вождя с фамилиями расстрелянных соратников, сотрудников и помощников заронила в душу сомнения ко всему, что писали и говорили об Ильиче. Если эти люди действительно враги народа, то какой же Ленин гений, коль не распознал их вблизи себя? Если же замученные неповинны в преступлениях, которые им инкриминировали на съездах и пленумах, то что же это за партия, где творилась расправа над своими? Все эти вопросы привели к "Ленину без грима", новой еще, не изданной книге, чьи главы появлялись недавно в "Московской правде", удивляя моих постоянных читателей, запомнивших автора по давним очеркам, где Владимир Ильич представал чутким и добрым к шоферу Гилю, телефонистке Тихомировой, секретарю Володичевой, рассказывавшим внимавшему им журналисту полуправду о покойном Ильиче, о котором они сами мало что знали.
И сегодня тянет в Кремль побывать в возрождаемых Андреевском и Александровском залах, сломанных все тем же Сталиным. Хочу увидеть новые кремлевские интерьеры. Резиденцию президента. Если Павел Бородин, управляющий делами, выполнит данное мне обещание, покажет все новое, то и я напишу о Кремле 2000 года.
* * *
Входил в журналистику под грохот реактивных моторов и ракет, поэтому облетал всю страну на всевозможных самолетах, даже на ТУ-144 поднялся в стратосферу за неделю до его катастрофы. Нашел завод "Компрессор", где делали "катюши", подвал на Садовой-Спасской, где Королев лепил первые ракеты, и полигон в Нахабино, где их запускали, даже две книжки об этом издал.
Но самым интересным оказалось не летать и ездить далеко, а путешествовать в своем городе, как в чужом, ходить по улицам старой Москвы. Они волновали и вдохновляли, к неудовольствию испытанных "приводных ремней партии". Приносишь заметку о Манеже. И слышишь вдруг от тех, кто постоянно хаживал за вдохновением в "горком нашей партии", отдел строительства МГК:
- О чем ты пишешь! Мы Манеж снесем!
И ведь могли сломать, как кварталы соседствовавших с ним улиц, ставших родной темой и болью. Чем больше узнавал Москву, тем сильнее скорбел душой, потому что увидел на теле города незаживавшие раны, пустыри наподобие того, где располагался туалет при выходе из ГУМа. Здесь снесли Казанский собор, вблизи от него сломали Иверские ворота, мешавшие прохождению колонн трудящихся и танков. К ужасу своему понял, что безжалостно стерты с лица земли сотни храмов, колоколен, старинных ворот и башен, поражавших воображение всех иностранцев, начиная с древних времен, кончая 1917 годом, ставшим для белокаменной роковым. Я это установил давно, а сказать смог недавно, начав в газете цикл "Утраченная Москва".
Не только писал, но и защищал прошлое от уничтожения в комиссии, решавшей судьбу старых зданий. В ней познакомился со многими знатоками города, в том числе с Ильей Глазуновым, кому навешали много разных ярлыков. Но он первый пошел в бой за Москву, публично в ЦК КПСС осудил взрыв Храма Христа Спасителя, на месте которого до недавних дней зеленела хлорированная вода бассейна, "Самого большого в Европе".
У каждого свой путь к "перестройке", мой начался от пустырей, оставшихся на месте памятников. Сочиняя очерки об улицах и домах, я таким образом писал главы выходивших в годы "застоя" книг: "У всех на виду", "Город как мир", "Путешествия в свой город", "Края Москвы", "Хождение в Москву". Хождение стало любимым способом постижения города. Я его ощутил кожей, всем телом, пройдя вдоль и поперек, из конца в конец, по московскому меридиану, кольцам и радиусам.
* * *
Потоптавшись в центре, в один прекрасный день, глядя на большой, считавшийся секретным план Москвы, висевший в редакции, решил непременно обойти ее всю по 109-километровому кольцу МКАД. Хождение растянулось на несколько лет, став предметом шуток редакционных острословов. Когда кольцо путешествия замкнулось, почувствовал, что не только всю Москву обошел, но и увидел, узнал ее всю. Заголовок "Вокруг Москвы" в издательстве поменяли на "Путешествие по новой Москве", чтобы подчеркнуть, чему отдан приоритет новостройкам. Старина везде, и в глазах, и в издательствах, строго дозировалась. Из выходивших при советской власти краеведческих книг о Москве почти ничего нельзя было узнать об исчезнувших памятниках.
"По Арбату было много церквей", - вот все, что сообщил в очерке "Арбат" в толстенной "Из истории московских улиц" (свыше 800 страниц) П.В. Сытин, очевидно, не имея возможности сказать, что все три Николы на Арбате, как десяток других церквей в переулках, снесли.
Как же радовался я сейчас, когда ехал с мэром на Арбат, куда он спешил, чтобы открыть памятный знак на месте снесенного Николы Явленного.
- Мы его восстановим, - пообещал Юрий Лужков в ответ на высказанное сомнение, как бы этот знак не стал крестом на могиле памятника.
* * *
От церквей и в "Московском рабочем", где издавали книги, и в "Московской правде" шарахались, как черт от ладана. Казалось бы, какой секрет, что на Новом Арбате реставрируют Симеона Столпника, превращенного в склад.
- Пусть реставрируют, а мы писать не будем, чего ты носишься с этим Столпником?
Как же не носится, если здесь венчались тайно граф Шереметев и Параша, отпевали Гоголя... Мимо церкви со срубленными куполами я ходил по Поварской в училище Гнесиных. Отсюда спешил Трубниковским к пианистке, поджидавшей в классе на Собачьей площадке в пропахшем столетиями деревянном особняке, некогда дворянской усадьбе, музее, закрытом тогда же, когда взрывали старую Москву.
Какой была Собачья площадка, знаю не с чужих слов и описаний. Когда же ее сломали при Хрущеве, то увидел, какого масштаба было тотальное уничтожение города, проводившееся до войны, когда Никита Сергеевич сидел на Москве, будучи вторым, потом первым лицом, вместе с другом Лазарем уничтожая улицу за улицей, храм за храмом, вырубая бульвары Садового кольца. Зачем? Чтобы построить по сталинскому Генплану 1935 года "образцовый социалистический город". В кавычки беру слова из Генплана.
Эту формулу пришедший на смену Хрущеву верный ленинец Брежнев слегка перефразировал, призвав народ построить Москву - образцовый коммунистический город.
* * *
В Москву вслед за тысячами земляков я попал с берегов Днепра, из "города чугуна, стали и проката", как писали в газетах, и вождей, добавлю от себя. На квартиру к одному из них я ходил в гости вместе с его сыном, племянницей и их друзьями. Располагаясь с комфортом в полупустой квартире уехавшего куда-то на целину бывшего секретаря Днепропетровского обкома партии, ставшего в год смерти Сталина москвичом и комиссаром военных моряков. Этим комиссаром был Леонид Ильич, по словам генсека: "Какой красивый молдаванин!", а в том домашнем кругу просто добрый "дядя Леня", веселый и простой.
Поскольку родился и вырос я в городе, основанном Екатериной II и великим Потемкиным, на земле новой России, завоеванной ими, как Крым, то и заговорил поэтому по-русски. Песни пел по-украински, как говорили на базаре, весь день по радио и на уроках украинского языка. Поэтому знаю лучше тех, кто кричит сегодня, что Киев не отец, а мать городов русских - в СССР никто украинский язык не ущемлял. И все, кто сегодня размазывает по бумаге клевету об "империи", подло лгут, оправдывая отнюдь исторически не оправданный и отнюдь не предопределенный свыше якобы неизбежный развал государства, разрыв вековых связей русских и украинцев.
Перед крахом СССР командировала меня редакция на берега Днепра, где археологи нашли гробницу, приписываемую Юрию Долгорукому. Он похоронен в Киеве, он же основал Москву. Это ли не доказательство векового единства и родства? Со времен Юрия киевляне и московляне считали себя сынами одного народа. Почему же меня сегодня на пути из Москвы в Днепр мытарят по часу ночью сначала с одной, потом с другой стороны новоявленного кордона, грохочут сапогами, опрашивают, обыскивают, не дают спать?
Никаким западенцам, западноукраинским национал-демократам, в моем понимании фашистам, не под силу подавить "чувство семьи единой", не разделить наши реки и города, Киев и Москву, где так долго верховодили уроженцы Украины: Каганович, Хрущев, Брежнев, сотни переведенных решениями ЦК в столицу на вышестоящие должности их земляков. Город они не знали, вряд ли любили, видели его из машины, проносясь на большой скорости с работы на дачу и обратно, выезжая изредка из Кремля на стройки и заводы.
* * *
За двадцать лет при Брежневе мало что сделано в старой Москве. Зато много наворотил "дорогой Никита Сергеевич". Слышал однажды его пылкую несвязную речь под сводами станции метро "ВДНХ", куда он спустился в день пуска линии, чтобы произнести очередную филиппику. Он не только сломал Собачью площадку ради Нового Арбата, но загнал Строительство и Архитектуру в тупик, из которого они на наших глазах выползают на четвереньках.
К чему бы ни прикасалась его рука, будь то план Московской кольцевой автодороги, эскизы новых станций метро, чертежи жилых домов, - везде после этого проекты скукоживались, упрощались и ухудшались в погоне за сиюминутной экономией. Вникал всюду, во все, туалеты совместил с ваннами, потолки чуть было не объединил с полами, чердаки извел, выше девяти этажей не разрешал строить даже на Кутузовском проспекте.
Да, массовое, по заводскому типу налаженное, скоростное жилое строительство, монтаж вместо кладки - это детище Хрущева, это Октябрьская революция в градостроительстве. Но это и тотальное уничтожение старой Москвы. Ее бросили на произвол судьбы. Потому что типовое индустриальное домостроение возможно на окраинах, пустых землях бывших ста сел и деревень, пяти городов, одним хрущевским указом присоединенных к Москве. Так она стала городом площадью почти в девятьсот квадратных километров.
Я ходил и описывал на этих квадратных километрах не Москву, а кварталы, сотни одинаковых, безликих, вычерченных, а не нарисованных фасадов, которые начали ломать на наших глазах в Кузьминках и других районах, слывших некогда символом социалистического прогресса, сегодня ставших головной болью городского правительства.
* * *
Хватило этих квадратных километров ненадолго, на наших глазах произошел прорыв кольцевой границы в шести направлениях, город в плане стал напоминать солнце с протуберанцами. Москва содрогалась от катаклизмов экономики социализма, наплыва "лимитчиков", расползания по земле. За год город поглощал двадцать пять квадратных километров ближнего Подмосковья, превращая зеленые просторы в кварталы типовых домов, оставляя в глубине новостроек промышленные зоны, фактически пустыри, свалки. Одна Очаковская промзона распростерлась на Юго-Западе на восемьсот гектаров, поразив недавно облетавшего на вертолете Москву мэра масштабами и запущенностью. Ничейная земля! Десятки таких промзон щедро нарезали планировщики, составлявшие Генеральный план 1971 года, тот самый, по которому Москва должна была стать образцовым коммунистическим городом.
Впервые обо всех этих проблемах удалось рассказать в книге "Москва у нас одна" весной 1991 года, когда времени у Советского Союза, чтобы излечить хронические болезни социализма, не оставалось.
* * *
Старая Москва досталась Михаилу Горбачеву в руинах. У города ни сил, ни средств, чтобы обновляться, не было. Застройщиками центра являлись Комитет госбезопасности, оседлавший Лубянку, Минобороны, подмявшее под себя Арбатскую площадь, МВД, осевшее напротив монумента Ленина на Октябрьской площади...
Об этом я не преминул пожаловаться побывавшему в "МП" первому секретарю горкома Борису Ельцину,часов пять просидевшему за столом главного редактора в доме на Красной Пресне. Он многое нам тогда наобещал: и продовольственные заказы, и дачные участки, и распродажи дефицита.
Но за его широкой спиной писать оказалось небезопасно, даже когда речь заходила об истории, будь то о событиях 6 июля 1918 года, когда в Москве взбунтовались левые эсеры, будь то о событиях 16 октября 1941 года, когда произошла паника, начался массовый исход москвичей из осажденной столицы. А невинная статья "Здравствуйте, Черемушки!" с предложением переименовать московские районы, носящие имена соратников Сталина, вызвала дискуссию на Политбюро. Михаил Сергеевич попятился, когда заголосили его соратники, не желавшие поступаться принципами. Пришлось нашему редактору Михаилу Полторанину давать задний ход, а мне уповать, что Борис Николаевич не даст в обиду.
Но проявить себя как строитель Ельцин в Москве не успел. Ему пришлось страдать и бороться. А нам вместе с ним защищать Белый дом, потом выдерживать осаду при штурме все того же Белого дома. Вечером 3 октября 1993-го на пути к редакции по опустевшей Пресне преградил дорогу отряд с автоматами не то защитников демократии, не то разогнанного Верховного Совета.
- Старый хрен, куда ты прешься? - от людей в бронежилетах услышал я в свой адрес приведенные выше слова, несколько мной отредактированные. Автоматчики занимали боевую позицию у стен издательского комплекса "МП", в то время как сотрудники, кто находился в здании, пребывали в подвале бомбоубежища. Пробоины от пуль в зеркальном потолке приемной главного редактора и в стенах наших больших окон остались, как рубцы от ран на теле солдата.
* * *
Не думал, что случайно встреченный в Останкино перед телепередачей "Ярмарка идей" спокойный с виду коренастый хозяйственник, ведавший в исполкоме подгнивавшими овощами и капусткой, круто повернет руль корабля под именем "Москва". Что именно он начнет возрождать то, что уничтожено по воле Сталина, исправлять просчеты Хрущева, исполнять то, что не сделал Брежнев.
Лужков не поспешил по их примеру превращать Москву в образцово-показательную столицу демократии. Он начал ее ремонтировать и восстанавливать. Во время ожесточенных бомбардировок в дни войны она не понесла столько потерь, сколько в годы сталинской реконструкции, хрущевского обновления, брежневской борьбы за образцовый комгород.
Впервые с 1917 года начал, по его словам, "работать на Москву" не профессиональный революционер, верный сын партии, политик, а "хозяйственник" и, что особенно важно, коренной москвич, родом с Дербеней. И шеф строительного комплекса Владимир Ресин, сохранивший его от развала, детство провел в районе ВДНХ. Они не путают Сокол с Сокольниками, зал имени Чайковского с залом консерватории с тем же именем. Знают и любят старую Москву. Теперь они, а не люди на Старой площади и в Кремле занимаются городом, который на удивление всему миру начал преображаться со скоростью, испытанной в истории дважды - после пожара 1812 года, когда первопрестольную восстанавливали на пепелище, и в предвоенные годы, когда большевики, круша церкви, сооружали метро, мосты, какая Москва - Волга, Дворец Советов и улицу Горького, попутно взрывая Храм Христа, Тверскую, Охотный ряд...
Москва при Сталине украсилась метро, набережными, башнями высотных зданий, при Хрущеве заимела МКАД, Лужники, Дворец съездов, Черемушки, Новый Арбат, при Брежневе достроила Останкинскую башню, возвела крытый Олимпийский стадион, другие олимпийские арены, дворцы спорта. Горбачев не создал ничего, кроме дачи в Форосе.
Нет такой уникальной стройки, которую бы я обошел стороной. Но сегодня не хватает времени, чтобы успеть повидать все БОЛЬШИЕ ПРОЕКТЫ, реализуемые волею Лужкова и его команды. Это не только крупные строения, где трудится по нескольку тысяч человек одновременно. Это символы возрождения России, единства народа, борьбы с прошлым. Работа идет по графикам, в три смены, как на оборонных заводах в дни войны. Все виденное позволяет утверждать: началось долгожданное воссоздание Москвы, происходит строительный бум, испытанный в XX веке передовыми странами, государствами Европы и молодыми "тиграми Азии". Еще раз позволю повторить слова: "На всех углах Москва в лесах".
Наконец у отцов города руки дошли до руин, древних палат и ампирных особняков, доходных домов, не ремонтировавшихся с первой мировой войны, до "хрущоб", пущенных под снос, до тюрем, наконец, где мучаются арестанты.
Старый Гостиный двор.
Новые Лужники.
Ансамбль Манежной площади.
Большой и Опера Колобова.
Храм Христа Спасителя.
Гостиницы на Тверской, в Столешниках.
Памятник Петру Великому.
Московский зоопарк.
Башни на набережных.
Митино, Жулебино, Бутово...
МКАД, Третье кольцо.
По этим и другим адресам почти каждую субботу мчатся мэр, члены правительства, журналисты и я, добровольно лишив себя выходного, чтобы видеть своими глазами небывалое.
* * *
Все началось на Поклонной горе, куда спешат теперь молодожены, белеет Храм, вознесся обелиск, скачут кони, трубят золотые трубы и Георгий Победоносец поражает фашистского зверя, которого наши солдаты добили в берлинском логове.
Поклонную я увидел, когда на ней заложил камень мемориала. Спустя двадцать лет черная глыба покоилась на месте. Накануне Московской Олимпиады снова бродил по холмам и оврагам, пытаясь установить, откуда кланялись Москве в давние времена, где Кутузов смотрел на нее перед сдачей города Наполеону. Тогда убедился, что срыли поклонное место, спланировали холм в несколько этапов задолго до того, как Анатолий Полянский взялся завершить то, что не сумели до него Вучетич и Томский.
Поэтому поразился, когда прочитал в газетах о мнимом злодействе проектировщиков памятника Победы, поднявших якобы руку на святыню.
- Восстановим Поклонную гору! - потребовали патриоты из общества "Память", выйдя с этим лозунгом на первую в истории советской Москвы политическую демонстрацию под стены Кремля, откуда с ведома Бориса Николаевича проследовали по Тверской к Моссовету для собеседования с первым секретарем горкома, пообещавшим разобраться. Разобрался...
Замерли башенные краны над всесоюзной стройкой. Все громче призывали снести до основания стены возведенного громадного музея. Тогда и написал, где на самом деле была Поклонная гора. Для восстановления ее пришлось бы снести Триумфальную арку, засыпать Кутузовский проспект.
А наутро ощутил, какой силой обладает общественное мнение. Незнакомые люди ночью звонками поднимали с постели, угрожая расправой. Герой-генерал допытывался по телефону, с чьей подачи написаны "Быль и мифы Поклонной горы"... Трижды пришлось бить в одну цель, опровергая эмоциональные публикации, появлявшиеся и слева, и справа. Чувствовал себя как тот солдат, что вышел в поле один. Настоящая журналистика, как понимаю, это сольное пение. И понял, столкнувшись в который раз лбом со стеной, что общее мнение - не синоним истины. Сфокусированное на отдельных явлениях и лицах, оно зачастую является феноменом всеобщего заблуждения, что, например, наблюдаем мы сейчас при оценке ярчайшего дарования, монументов Зураба Церетели, делающего Москву краше и радостнее.
* * *
Сегодня можно спать спокойно и не переживать утром, что ночью где-то в Замоскворечье бульдозеры подкосили дом Островского... Другие проблемы волнуют, другие герои нуждаются в помощи газеты, остающейся и при демократии орудием в борьбе за истину.
Снова приходится отбиваться слева и справа, где с одного фланга заклинают: "Москва - Рим эпохи упадка", а с другого - тратятся на книгу "Москва - империя зла" с портретом мэра, как будто бы не его правительство поднимает город с колен, мало что получая из тощей казны России. У нее нет средства, чтоб помочь национальной библиотеке, Историческому музею, Академии живописи, ваяния и зодчества, достроить начатый национальный детский парк...
Не проходит дня, чтобы в который раз стройку на Манежной не окрестили "ямой", не метнули стрелу в Храм Христа, не прошлись по адресу памятника Петру Первому, который чуть ли не загораживает Кремль, хотя его давным-давно заслонил "дом на набережной".
Процитирую несколько недавних высказываний, оценок, пророчеств:
"Призрачный платоновский "Котлован" зияет посреди Москвы".
"Роются в Москве ямы и возводятся башни".
"Все объекты - пример небывалого волюнтаризма властей".
"Стройка у стен Кремля не сулит никакой удачи".
"Поставив на зодчество, московский мэр рискует проиграть".
Так пишут образованные люди, считающие себя либералами и демократами в дни, когда девять человек из десяти проголосовали на выборах за мэра.
Как там говорят на Востоке: собаки лают, а караван идет. Нет, не идет - плывет, летит над волнами, под голубыми небесами моя Москва под парусами.