Страница:
Сколько помню себя, всегда занимался спортом. Гимнастика, бокс, самбо. Уважал тяжелую, но терпеть не мог легкую атлетику, а если точней, то все, что связано с бегом. На татами, на ринге с дыхалкой все в порядке, а начинаю бежать, все – как будто сердце из груди вынимают. То же самое и с преодолением высоты. Горный туризм – пожалуйста, здесь я как рыба в воде. Но стоит мне начать восхождение на время, дыхалка начинает хватать меня за горло и тащить вниз. И сейчас я бы мог забраться на двенадцатый этаж пешком, но только медленно, не торопясь. Но беда в том, что нужно было спешить, и мне пришлось делать над собой усилие, чтобы не соблазниться лифтом.
По своему и чужому опыту я знал, что наемные убийцы, читай, профессионалы, как правило, не пользуются лифтом, покидая место преступления. Именно поэтому и боролся с самим собой, один за другим и быстро преодолевая маршевые пролеты. Задача усложнялась тем, что мне приходилось глушить тяжелое дыхание, чтобы оно глухим пыхтеньем не прорывалось наружу. И еще часть энергии уходила на то, чтобы смягчать мою поступь.
Я шел тихо, хотя уже на восьмом этаже мне стало казаться, что сердце чересчур уж шумно бьется в груди. Именно в это время откуда-то сверху послышались торопливые шаги. Судя по их частоте, навстречу мне спускались два человека.
На какое-то мгновение я замер, а затем быстро и бесшумно, как мне хотелось бы думать, спустился на площадку восьмого этажа. Притаившись в сумеречном пятачке меж двумя квартирами, навел пистолет на лестничный пролет, по которому вот-вот должны были проследовать двое.
Они были уже на площадке между восьмым и девятым этажом, когда послышался сигнал, с каким портативная рация сообщает о поступлении вызова. И тут же мое ухо уловило характерный щелчок и шипение в эфире. Затем я услышал и голос:
– Да… Мент?!. Понял!
А голос знакомый. Если я не ошибался, то в нескольких метрах от меня находился тот самый Шрам, за которым я и охотился. От предстартового волнения спина у меня покрылась «гусиной кожей», лоб слегка взмок, но ладонь, которая сжимала рукоять пистолета, оставалась сухой – верный признак, что с моими нервами все в прядке.
В тот момент мне было все равно, кто предупредил преступников об опасности. Но мне очень не понравилось, что они повернули назад. Я мог бы дождаться, когда они пройдут мимо, покажут мне спины, тогда можно было бы задержать их самому или как минимум поставить к стенке и держать на прицеле до прибытия наряда. Но ситуация изменилась, и теперь я вынужден был покинуть нагретое гнездышко и вылететь вслед за стервятниками.
Я старался двигаться бесшумно, но преступники уже были настороже, и седьмое чувство, которым они могли меня запеленговать, было у них обострено. И оружием, увы, они успели ощетиниться.
Первым мое появление заметил парень в джинсовой куртке с бритой головой и тонкой косичкой на затылке. Он прижимал пистолет к своему левому боку. И, учуяв опасность, лишь чуть-чуть развернулся ко мне и выстрелил, пробив пулей полу собственной куртки. Вышло очень эффектно, как в кино, а у меня не было семи реактивных двигателей, которые вмиг могли бы отбросить меня в сторону, прочь от траектории полета пули. Но красивый выстрел сам по себе оказался неточным. Стрелок промазал, и пуля завихрила воздушный поток у меня над ухом.
Но следующий выстрел мог оказаться гораздо более удачным. И чтобы его пресечь, я вынужден был нажать на спусковой крючок.
Я чувствовал, что ствол моего пистолета убойно смотрит в цель. К тому же у меня просто не было времени, чтобы опустить его. Да и глупо было в моей ситуации метить в ноги. В данной ситуации от смерти меня мог спасти только выстрел на поражение. И я произвел его…
Пуля попала точно в затылок. Но я не стал смотреть, как падает вниз срезанная выстрелом косичка. Все мое внимание было привлечено к Шраму, который уже выводил на меня руку с пистолетом. Он не собирался пытать судьбу эффектным, но не эффективным выстрелом от бедра. Он опережал меня, поэтому мог позволить себе вогнать в меня пулю наверняка с более удобного положения.
Шрам развернулся ко мне лицом, и пистолет, как положено, держал в правой руке. Но именно это и могло меня сейчас спасти. Перила лестницы мешали ему быстро сместить руку вправо, а у меня как раз была возможность перескочить через них, сменить один лестничный марш на другой.
Я нырком перебросил руки и голову через перила, скользнул по ним животом, проваливаясь вниз. Левой рукой зацепился за нижнюю поперечину железных прутьев, к которым они крепились. Теперь я мог быстро перебросить через себя ноги, в кульбите встать на них.
Я смог исполнить этот трюк. Но под грохот выстрела и с пулевой пробоиной в икроножной мышце. К счастью, я не успел испугаться и внушить себе, что эта рана должна парализовать ногу. Поэтому без помех перекувыркнулся через плечо, забросив обе ноги на верхние ступеньки следующего марша.
С точки зрения комфорта положение мое нельзя было назвать хорошим. Раненая нога вклинилась в теснину между железной полосой нижней поперечины и верхним срезом ступени. Здоровая нога была задрана вверх так, что со стороны могло показаться, будто я тщетно пытаюсь почесать пяткой себе за ухом. Нижняя часть туловища при этом лежала на боку, а верхняя – на спине. Голова находилась на лестничной площадке, а локоть правой руки опирался на ступеньку следующего вверх по высоте марша. Лежать было жуть как неудобно, зато в правой моей руке находился пистолет, а краем глаза я худо-бедно мог видеть площадку восьмого этажа. Именно там и появился Шрам.
Он явно не ожидал, что я смогу так быстро вывести свой пистолет на линию огня. И потому оказался в шкуре охотника, который с дробовиком гнался за подстреленной уткой, а напоролся на матерого секача, несущегося прямо на него.
Он тоже мог стрелять, но я первым нажал на спусковой крючок. И мне чертовски повезло, потому что пуля попала преступнику в правый бок, отчего руку с пистолетом повело резко вверх, и последующий затем ответный выстрел не причинил мне никакого вреда.
Я снова нажал на спуск и на этот раз прострелил парню коленную чашечку. Свирепая боль скрутила его в графский вензель и заставила выронить пистолет.
Мне осталось только собрать части своего тела в единое целое, подойти к раненому преступнику и, уложив на живот, защелкнуть на его руках стальные браслеты. Признаться, сделать это было нелегко, поскольку парень извивался подо мной, как глист на зеркале микроскопа, а сила у него в руках ощущалась зверская.
Я справился с одним преступником и подошел к другому, который, по моим предположениям, не мог оказать сопротивления. Он действительно был мертв и лежал, уткнувшись лицом в бетонную ступеньку. Кровь из-под его головы вязко стекала с лестницы и уже залила ему грудь. Что ж, а ля гер ком а ля гер.
Возможно, это был тот самый тип, который на кладбище вытаскивал из мини-вэна труп девушки. Если так, то где-то недалеко должен был быть еще и третий, тот, который застрелил Юрку. Возможно, он находился где-то в машине во дворе дома. Видимо, он заметил, как я махал корочками перед лицом невоспитанного толстяка, поэтому и смог предупредить своих. Правда, сделал он это поздновато, но тем не менее… Может, он до сих пор находится внизу… Кстати, я мог связаться с ним прямо сейчас.
Я подошел к Шраму, обыскал его, вынул из кармана куртки рацию, спустился на лестничный пролет вниз, чтобы не слышать, как он скулит, и вышел в эфир.
– Давай сюда, мента прибрать надо, – хрипящим голосом сказал я.
Сейчас должен был последовать вопрос, что у меня с голосом. Я готовился ответить, что меня ранили, но в эфире стояла тишина. Одно из двух – или преступник отключил рацию, или не купился на мою уловку.
Я должен был спуститься вниз, обследовать близлежащие машины, но где гарантия, что при этом я не нарвусь на бандитскую пулю? И если в руках у преступника снова окажется автоматическое оружие, тогда мне точно придется отправиться вслед за Юркой. К тому же у меня разболелась раненая нога, и мне нужно было заняться ею, пока я не истек кровью.
Но сначала я связался со своим начальником, в нескольких словах обрисовал ситуацию и с небрежностью красующегося ковбоя сообщил, что Шрам обезврежен и взят с поличным.
Я задрал штанину, пальцами нащупал входное отверстие и тут же выходное. Оказывается, пуля прошла навылет. И кровоточила рана не очень. Как всякий уважающий себя опер, я всегда имел при себе носовой платок, чтобы, например, вещественное доказательство в него бережно завернуть, если, конечно, размеры позволяли. Поскольку ничего такого за последнее время класть в платок мне не приходилось, а сопливостью я не страдал, то был он относительно чистым. Его я и наложил на рану, а сверху обмотал ногу собственной футболкой – несвежей, увы, и потной.
Нога разболелась еще больше, стала опухать, но, как бы то ни было, первую помощь я себе оказал. И теперь мог взяться за Шрама, который также истекал кровью.
Для начала я перевернул его на спину. Парень уже не скулил. И смотрел на меня, до крови закусив губу. Взгляд страшный, ненавидящий, из самых глубин черной души.
Я снял с пояса кожаный ремень, сложив его вдвое, хлопнул себе по ладони. И взглядом показал на простреленную коленку, из которой толчками струилась кровь. О ране в боку я тогда почему-то не думал; может, потому, что лилось из нее не так сильно.
– Могу жгут наложить. А могу и не наложить. Будешь со мной дружить – выживешь, нет – сдохнешь… Кто ты такой, как зовут?
Я – мент, и мою дружбу можно было купить всего-то за чистосердечное признание. Но парень не хотел этого понимать. И молча смотрел на меня, пытаясь насадить мою волю на вилы своего пристального взгляда.
Тогда я еще раз, более тщательно, обыскал его, но так и не нашел никаких документов. Даже телефона при нем не было. Только пистолет, запасная обойма и квадратик презерватива в маленьком кармане джинсов.
– Это ты правильно делаешь, – сказал я, бросив упакованную резинку в карман своей куртки. – А то залетит какая-то бедняжка, родит потом такого же урода, как ты…
Мне нужно было пронять задержанного, разозлить его, разговорить, но тот плотно сжимал губы, пытаясь прожечь меня взглядом.
– Один уже залетел, – продолжал я. – По твоей милости. С десятого этажа на землю. Берестов его фамилия. Друг твой, да?
Шрам упорно молчал, и злиться начал я.
– А хочешь, я тебе вторую коленку прострелю? И скажу, что так и было…
Я приставил ствол пистолета к здоровой коленке, и парень дернулся, как будто я уже выстрелил в него. Страх перед болью сильно тряхнул его изнутри, но не вытряс ни единого слова. Я мог бы подумать, что имею дело с глухонемым, если бы никогда не слышал его голос.
– А могу и в первую пальнуть!
Я изобразил садистское возбуждение и навел пистолет на простреленную уже коленку. Шрам в ужасе зажмурил глаза. Он очень боялся боли, но при этом продолжал играть в молчанку.
– Считаю до трех… Два… Будешь ты говорить или нет?
Парень продолжал жмурить глаза, но молчал, как заливная рыба.
– Я спрашиваю, как тебя зовут?
Как об стенку горох.
– Что за девушку ты привез на кладбище?
Тишина, как в могиле.
– Ты хоть понимаешь, что ты моего друга убил! Ты хоть понимаешь, что я тебя сейчас самого пристрелю!
Шрам все понимал, но продолжал молчать.
А пристрелить его я уже не мог. За мной теперь наблюдала старушка из квартиры на восьмом этаже. Она не грозилась, не причитала, просто смотрела на меня, высунув голову из-за угла правого межквартирного отсека. Да и нельзя было убивать Шрама. Это сейчас он отмалчивается, а попадет под настоящий пресс, быстро разговорится. И то, чего не знает, вспомнит.
Майор Марцев прибыл на место вместе с оперативно-следственной группой. Осмотрел мою ногу, покачал головой и велел срочно везти меня в больницу.
– Да пустяки, как на собаке заживет.
Я крепился, но боль в ноге становилась все сильней. И в конце концов я стал кусать губы, чтобы сдержать стон.
В больнице мне сделали обезболивающий укол, обработали рану, по науке наложили повязку и на кресле-каталке доставили в палату, где молоденькая медсестра показала мне мою кровать.
Девушка была хорошенькая, мне очень хотелось спать, и я был совсем не прочь, чтобы она нежно укрыла меня до плеч и пожелала спокойного сна. Но моя оперская душа при этом рвалась в райотдел, чтобы принять участие в допросе задержанного мною Шрама. Ведь он мог рассказать очень много интересного… Но скоро я успокоился, вспомнив, что его самого должны были доставить в больницу. Ему введут наркоз, сделают операцию, и он еще не скоро сможет говорить. К тому времени я уже буду на ногах.
Глава 3
По своему и чужому опыту я знал, что наемные убийцы, читай, профессионалы, как правило, не пользуются лифтом, покидая место преступления. Именно поэтому и боролся с самим собой, один за другим и быстро преодолевая маршевые пролеты. Задача усложнялась тем, что мне приходилось глушить тяжелое дыхание, чтобы оно глухим пыхтеньем не прорывалось наружу. И еще часть энергии уходила на то, чтобы смягчать мою поступь.
Я шел тихо, хотя уже на восьмом этаже мне стало казаться, что сердце чересчур уж шумно бьется в груди. Именно в это время откуда-то сверху послышались торопливые шаги. Судя по их частоте, навстречу мне спускались два человека.
На какое-то мгновение я замер, а затем быстро и бесшумно, как мне хотелось бы думать, спустился на площадку восьмого этажа. Притаившись в сумеречном пятачке меж двумя квартирами, навел пистолет на лестничный пролет, по которому вот-вот должны были проследовать двое.
Они были уже на площадке между восьмым и девятым этажом, когда послышался сигнал, с каким портативная рация сообщает о поступлении вызова. И тут же мое ухо уловило характерный щелчок и шипение в эфире. Затем я услышал и голос:
– Да… Мент?!. Понял!
А голос знакомый. Если я не ошибался, то в нескольких метрах от меня находился тот самый Шрам, за которым я и охотился. От предстартового волнения спина у меня покрылась «гусиной кожей», лоб слегка взмок, но ладонь, которая сжимала рукоять пистолета, оставалась сухой – верный признак, что с моими нервами все в прядке.
В тот момент мне было все равно, кто предупредил преступников об опасности. Но мне очень не понравилось, что они повернули назад. Я мог бы дождаться, когда они пройдут мимо, покажут мне спины, тогда можно было бы задержать их самому или как минимум поставить к стенке и держать на прицеле до прибытия наряда. Но ситуация изменилась, и теперь я вынужден был покинуть нагретое гнездышко и вылететь вслед за стервятниками.
Я старался двигаться бесшумно, но преступники уже были настороже, и седьмое чувство, которым они могли меня запеленговать, было у них обострено. И оружием, увы, они успели ощетиниться.
Первым мое появление заметил парень в джинсовой куртке с бритой головой и тонкой косичкой на затылке. Он прижимал пистолет к своему левому боку. И, учуяв опасность, лишь чуть-чуть развернулся ко мне и выстрелил, пробив пулей полу собственной куртки. Вышло очень эффектно, как в кино, а у меня не было семи реактивных двигателей, которые вмиг могли бы отбросить меня в сторону, прочь от траектории полета пули. Но красивый выстрел сам по себе оказался неточным. Стрелок промазал, и пуля завихрила воздушный поток у меня над ухом.
Но следующий выстрел мог оказаться гораздо более удачным. И чтобы его пресечь, я вынужден был нажать на спусковой крючок.
Я чувствовал, что ствол моего пистолета убойно смотрит в цель. К тому же у меня просто не было времени, чтобы опустить его. Да и глупо было в моей ситуации метить в ноги. В данной ситуации от смерти меня мог спасти только выстрел на поражение. И я произвел его…
Пуля попала точно в затылок. Но я не стал смотреть, как падает вниз срезанная выстрелом косичка. Все мое внимание было привлечено к Шраму, который уже выводил на меня руку с пистолетом. Он не собирался пытать судьбу эффектным, но не эффективным выстрелом от бедра. Он опережал меня, поэтому мог позволить себе вогнать в меня пулю наверняка с более удобного положения.
Шрам развернулся ко мне лицом, и пистолет, как положено, держал в правой руке. Но именно это и могло меня сейчас спасти. Перила лестницы мешали ему быстро сместить руку вправо, а у меня как раз была возможность перескочить через них, сменить один лестничный марш на другой.
Я нырком перебросил руки и голову через перила, скользнул по ним животом, проваливаясь вниз. Левой рукой зацепился за нижнюю поперечину железных прутьев, к которым они крепились. Теперь я мог быстро перебросить через себя ноги, в кульбите встать на них.
Я смог исполнить этот трюк. Но под грохот выстрела и с пулевой пробоиной в икроножной мышце. К счастью, я не успел испугаться и внушить себе, что эта рана должна парализовать ногу. Поэтому без помех перекувыркнулся через плечо, забросив обе ноги на верхние ступеньки следующего марша.
С точки зрения комфорта положение мое нельзя было назвать хорошим. Раненая нога вклинилась в теснину между железной полосой нижней поперечины и верхним срезом ступени. Здоровая нога была задрана вверх так, что со стороны могло показаться, будто я тщетно пытаюсь почесать пяткой себе за ухом. Нижняя часть туловища при этом лежала на боку, а верхняя – на спине. Голова находилась на лестничной площадке, а локоть правой руки опирался на ступеньку следующего вверх по высоте марша. Лежать было жуть как неудобно, зато в правой моей руке находился пистолет, а краем глаза я худо-бедно мог видеть площадку восьмого этажа. Именно там и появился Шрам.
Он явно не ожидал, что я смогу так быстро вывести свой пистолет на линию огня. И потому оказался в шкуре охотника, который с дробовиком гнался за подстреленной уткой, а напоролся на матерого секача, несущегося прямо на него.
Он тоже мог стрелять, но я первым нажал на спусковой крючок. И мне чертовски повезло, потому что пуля попала преступнику в правый бок, отчего руку с пистолетом повело резко вверх, и последующий затем ответный выстрел не причинил мне никакого вреда.
Я снова нажал на спуск и на этот раз прострелил парню коленную чашечку. Свирепая боль скрутила его в графский вензель и заставила выронить пистолет.
Мне осталось только собрать части своего тела в единое целое, подойти к раненому преступнику и, уложив на живот, защелкнуть на его руках стальные браслеты. Признаться, сделать это было нелегко, поскольку парень извивался подо мной, как глист на зеркале микроскопа, а сила у него в руках ощущалась зверская.
Я справился с одним преступником и подошел к другому, который, по моим предположениям, не мог оказать сопротивления. Он действительно был мертв и лежал, уткнувшись лицом в бетонную ступеньку. Кровь из-под его головы вязко стекала с лестницы и уже залила ему грудь. Что ж, а ля гер ком а ля гер.
Возможно, это был тот самый тип, который на кладбище вытаскивал из мини-вэна труп девушки. Если так, то где-то недалеко должен был быть еще и третий, тот, который застрелил Юрку. Возможно, он находился где-то в машине во дворе дома. Видимо, он заметил, как я махал корочками перед лицом невоспитанного толстяка, поэтому и смог предупредить своих. Правда, сделал он это поздновато, но тем не менее… Может, он до сих пор находится внизу… Кстати, я мог связаться с ним прямо сейчас.
Я подошел к Шраму, обыскал его, вынул из кармана куртки рацию, спустился на лестничный пролет вниз, чтобы не слышать, как он скулит, и вышел в эфир.
– Давай сюда, мента прибрать надо, – хрипящим голосом сказал я.
Сейчас должен был последовать вопрос, что у меня с голосом. Я готовился ответить, что меня ранили, но в эфире стояла тишина. Одно из двух – или преступник отключил рацию, или не купился на мою уловку.
Я должен был спуститься вниз, обследовать близлежащие машины, но где гарантия, что при этом я не нарвусь на бандитскую пулю? И если в руках у преступника снова окажется автоматическое оружие, тогда мне точно придется отправиться вслед за Юркой. К тому же у меня разболелась раненая нога, и мне нужно было заняться ею, пока я не истек кровью.
Но сначала я связался со своим начальником, в нескольких словах обрисовал ситуацию и с небрежностью красующегося ковбоя сообщил, что Шрам обезврежен и взят с поличным.
Я задрал штанину, пальцами нащупал входное отверстие и тут же выходное. Оказывается, пуля прошла навылет. И кровоточила рана не очень. Как всякий уважающий себя опер, я всегда имел при себе носовой платок, чтобы, например, вещественное доказательство в него бережно завернуть, если, конечно, размеры позволяли. Поскольку ничего такого за последнее время класть в платок мне не приходилось, а сопливостью я не страдал, то был он относительно чистым. Его я и наложил на рану, а сверху обмотал ногу собственной футболкой – несвежей, увы, и потной.
Нога разболелась еще больше, стала опухать, но, как бы то ни было, первую помощь я себе оказал. И теперь мог взяться за Шрама, который также истекал кровью.
Для начала я перевернул его на спину. Парень уже не скулил. И смотрел на меня, до крови закусив губу. Взгляд страшный, ненавидящий, из самых глубин черной души.
Я снял с пояса кожаный ремень, сложив его вдвое, хлопнул себе по ладони. И взглядом показал на простреленную коленку, из которой толчками струилась кровь. О ране в боку я тогда почему-то не думал; может, потому, что лилось из нее не так сильно.
– Могу жгут наложить. А могу и не наложить. Будешь со мной дружить – выживешь, нет – сдохнешь… Кто ты такой, как зовут?
Я – мент, и мою дружбу можно было купить всего-то за чистосердечное признание. Но парень не хотел этого понимать. И молча смотрел на меня, пытаясь насадить мою волю на вилы своего пристального взгляда.
Тогда я еще раз, более тщательно, обыскал его, но так и не нашел никаких документов. Даже телефона при нем не было. Только пистолет, запасная обойма и квадратик презерватива в маленьком кармане джинсов.
– Это ты правильно делаешь, – сказал я, бросив упакованную резинку в карман своей куртки. – А то залетит какая-то бедняжка, родит потом такого же урода, как ты…
Мне нужно было пронять задержанного, разозлить его, разговорить, но тот плотно сжимал губы, пытаясь прожечь меня взглядом.
– Один уже залетел, – продолжал я. – По твоей милости. С десятого этажа на землю. Берестов его фамилия. Друг твой, да?
Шрам упорно молчал, и злиться начал я.
– А хочешь, я тебе вторую коленку прострелю? И скажу, что так и было…
Я приставил ствол пистолета к здоровой коленке, и парень дернулся, как будто я уже выстрелил в него. Страх перед болью сильно тряхнул его изнутри, но не вытряс ни единого слова. Я мог бы подумать, что имею дело с глухонемым, если бы никогда не слышал его голос.
– А могу и в первую пальнуть!
Я изобразил садистское возбуждение и навел пистолет на простреленную уже коленку. Шрам в ужасе зажмурил глаза. Он очень боялся боли, но при этом продолжал играть в молчанку.
– Считаю до трех… Два… Будешь ты говорить или нет?
Парень продолжал жмурить глаза, но молчал, как заливная рыба.
– Я спрашиваю, как тебя зовут?
Как об стенку горох.
– Что за девушку ты привез на кладбище?
Тишина, как в могиле.
– Ты хоть понимаешь, что ты моего друга убил! Ты хоть понимаешь, что я тебя сейчас самого пристрелю!
Шрам все понимал, но продолжал молчать.
А пристрелить его я уже не мог. За мной теперь наблюдала старушка из квартиры на восьмом этаже. Она не грозилась, не причитала, просто смотрела на меня, высунув голову из-за угла правого межквартирного отсека. Да и нельзя было убивать Шрама. Это сейчас он отмалчивается, а попадет под настоящий пресс, быстро разговорится. И то, чего не знает, вспомнит.
Майор Марцев прибыл на место вместе с оперативно-следственной группой. Осмотрел мою ногу, покачал головой и велел срочно везти меня в больницу.
– Да пустяки, как на собаке заживет.
Я крепился, но боль в ноге становилась все сильней. И в конце концов я стал кусать губы, чтобы сдержать стон.
В больнице мне сделали обезболивающий укол, обработали рану, по науке наложили повязку и на кресле-каталке доставили в палату, где молоденькая медсестра показала мне мою кровать.
Девушка была хорошенькая, мне очень хотелось спать, и я был совсем не прочь, чтобы она нежно укрыла меня до плеч и пожелала спокойного сна. Но моя оперская душа при этом рвалась в райотдел, чтобы принять участие в допросе задержанного мною Шрама. Ведь он мог рассказать очень много интересного… Но скоро я успокоился, вспомнив, что его самого должны были доставить в больницу. Ему введут наркоз, сделают операцию, и он еще не скоро сможет говорить. К тому времени я уже буду на ногах.
Глава 3
Я махнул рукой, будто ладонью-саблей обрубал крамольную мысль.
– Эх, Лида, Лидочка, хорошая ты девушка, женился бы я на тебе, но…
– Что «но»? – с показной беспечностью и весело улыбнулась она.
Дескать, мне все равно, что ты сейчас скажешь, все равно, замуж за тебя не собираюсь… И все равно в ее глазах сквозила досада. Ей уже далеко за двадцать, а она все не замужем, и потому обидно, что никто не зовет.
Не хватало ей чего-то, чтобы найти жениха. Ростом невысокая, худенькая и хрупкая. Густые русые волосы, длинная шея, красивые кисти рук, нежная чистая кожа матового оттенка. А вот на лицо не очень – низкие надбровья, глаза выразительные, но маленькие, длинный с горбинкой нос, узкие скулы при широком выпирающем подбородке. И фигура не выдающаяся, потому как нечему там было выдаваться. Грудь плоская, как гладильная доска, халат над попкой пустой – казалось, хлопнешь рукой, будет вмятина…
Но при всех этих недостатках я смело мог назвать ее миленькой. Она была очень женственной и обаятельной, и мне нравилось ощущать ее присутствие. Был в ней ветерок очарования, и порой мне казалось, что я совсем не прочь наполнить им все свои паруса, чтобы покачаться с ней на волнах удовольствия на крепко натянутой цепи брошенного якоря.
– Не создан я для семейной жизни, Лидочка.
Я обнял ее за талию, но удержать не смог – хотя бы потому, что не пытался. Она легко и с улыбкой выскользнула из моих несмелых объятий, чуть отступила на шаг, замерла с укоризной и сомнением в глазах. Упрекала она меня за мою вольность, а колебалась в том, правильно ли сделала, что не подпустила меня к себе на опасно близкое расстояние. Или даже совсем не опасное…
– Цыганка мне нагадала, Лидочка, что не судьба мне жениться. Да я и сам знаю, что ни одна женщина не вынесет меня…
Она выразительно пожала плечиками. Похоже, она не согласилась со мной.
– Ты девушка очень хорошая. И ты бы вынесла меня, – я разудало подмигнул ей. – Но только с поля боя. А через всю жизнь – надорвешься… Да и какая у меня жизнь? С утра до ночи на службе. И если бы только это. То одни стреляют, то другие. А на днях чуть не убили… Вот скажи, Лидочка, ты хочешь быть вдовой?
– Ну и зачем вам такая жизнь?
– Это не жизнь, Лидочка. Это судьба… Ты никогда не задумывалась, почему люди становятся врачами, учителями? Зарплаты маленькие, существование нищенское, а они все равно ими становятся. Почетно? Может быть. Но дело, я скажу тебе, Лидочка, не в этом. Это предопределение свыше. Там, на небесах, у Бога все расписано, кому кем быть в этой жизни. Людей нужно учить и лечить, поэтому есть учителя и врачи. Земля большая, и на ней всегда есть то, что плохо лежит. А значит, воры были, есть и будут. Если существуют преступники, значит, должны быть менты. У нас тоже зарплаты не ахти какие, и пашем как проклятые, а все равно наше племя не переведется. Потому что, Лидочка, существует небесное распределение. Вот по нему я и попал в милицию… А ты попала сюда. И знаешь почему?
Девушка завороженно смотрела на меня, в застывших глазах какой-то восторг. И сама она как изваяние – не шелохнется.
– Э-эй! Ау!
Я провел раскрытой ладонью перед ее глазами, и она ожила.
– Заснула ты, что ли?
– Заснула?!. – в легкой растерянности задумалась она. – Может, и заснула… Голос у вас какой-то убаюкивающий…
– Разве?
Голос у меня густой, низкий – настоящий мужской бас. С раскатами грома его, да, сравнивали, но чтобы убаюкивающий…
– Ваш голос на грозу похож, – сказала она. – Грохочет где-то рядом, а совсем не страшно… Я люблю слушать грозу… Вы спрашивали, почему я попала сюда? Почему?
– Почему?!. – не сразу включился я. – Да потому что, Лидочка, есть вооруженные преступники, и если они стреляют в сотрудников милиции, значит, кто-то должен перевязывать им, бедным, раны, лечить, заботиться о них…
– О ком о них, о преступниках?
Лидочка всего лишь пыталась поймать меня на оговорке, и не ее вина, что гусарская бравада слетела с меня, как папаха с убитого казака.
– Ну да, и преступников тоже лечить надо, – вспомнив Шрама, нахмурился я. – Сначала лечить, а потом к стенке…
– А что, сразу к стенке нельзя? Или это не гуманно?
– Да меня гуманность мало волнует… Преступника сначала допросить надо, всю правду из него выбить, а потом уж на виселицу. И так вздернуть, чтобы он больше никогда земли ногами не касался…
Мне очень хотелось знать, кто сунул в петлю ту самую несчастную девушку с кладбища, чью личность пока не установили… А может, уже и установили. Что, если Шрам уже пришел в себя и дал показания?..
– Что-то не так? – спросила сестра, встревоженно всматриваясь в мое лицо. – Вам плохо?
– Нет, Лидочка, мне не плохо. Мне очень плохо… Как думаешь, я уже могу ходить?
Не дожидаясь ответа, я поднялся с кресла и самовольно сделал несколько шагов по процедурной. Вес тела я старался держать здоровой ногой, а на больной нагружать только передние мышцы голени. И все равно было неприятно. Но тем не менее боль не скрутила меня в бараний рог, и на ногах я удержался. Даже мог идти дальше. Но Лидочка с возмущением подкатила кресло сзади так, что я не смог устоять и сел в него.
– С ума сошли!
Она села передо мной на корточки, уложила раненую ногу себе на бедро и шустро распеленала ее.
– Точно, сумасшедший!
– Что там? – спросил я, когда она осмотрела рану.
– Да вроде ничего, нормально все, – неуверенно пожала она плечиками.
– Значит, я могу ходить, и мне за это ничего не будет?
– Куда ходить?
– Человека одного допросить.
– Какого человека?
– Арестованного… Они моего друга убили, Лидочка. Я должен убийцу найти…
– Но я ничем не могу вам помочь. Я могу вас только в палату отвезти…
– А мне, Лидочка, ничего больше и не надо, – кивнул я.
Одежда моя висела на рогатой вешалке, накрытая для порядка больничной простыней. Соседи по палате ничего не скажут: им все равно, куда я подался. И врачи меня не удержат, если вдруг встретятся на пути.
Но по пути мне попался мой начальник. Лидочка только везла меня в палату, когда он сквозняком прошуршал мимо нас. Халат на нем развевался, как чапаевская бурка.
– Яков Леонидович!
– Петрович! – сумбурно обрадовался он.
И сунул мне в руки пакет с апельсинами.
– А кефир? – в шутку спросил я.
– Может, лучше клизму? – в том же духе отозвался он.
– А есть за что?
– Вряд ли…
Марцев перенял у Лидочки каталку, сам отвез меня в палату. С кресла я встал без его помощи, сам перебрался на койку.
– Да ты уже как новенький, – улыбнулся начальник.
– Новенький на старых болтах. Но ехать точно могу…
– Куда?
– Шрама надо допросить… Или права не имею?
В конце концов, я задержал этого ублюдка, и кому, как не мне, им заниматься? Пусть только кто скажет, что это не так!
– Да, право ты, конечно, имеешь, – замялся Марцев.
Мне очень не понравилось выражение его лица. Обычно с такой миной предвещают две новости – одну плохую, другую не лучше.
– Что случилось?
– Нет больше Шрама, – развел руками Яков Леонидович. – Вчера ночью умер в больнице.
– Сам умер?
– Не вышел из наркоза.
– Не вышел или не позволили выйти?
– Не знаю, может, кто-то и добавил морфия. Но все чисто, никто ничего не видел.
– Не видел или не искали тех, кто мог что-то видеть…
– И не искали, – кивнул Марцев. – И ты сам должен понимать, почему.
Конечно же, я все понимал. Искать убийцу в данном случае – только новое дело возбуждать на месте старого. Тогда глухарь будет скакать на глухаре и глухарем погонять, и попробуй тогда их всех догнать. Гораздо проще списать смерть преступника на естественные причины, а на его труп повесить одинокого глухаря.
– На него Юрку списали? – потухшим голосом спросил я.
– Нет, на того, которого ты застрелил… На Шрама как спишешь, если ты его задержать пытался, когда в Стеклова стреляли? А тот мог находиться в засаде…
– Да нет, скорей всего, он находился в тот момент рядом со Шрамом… И вообще, почему Шрам? Личность его установили?
– Нет. Некому этим заниматься, ты же в больнице, – совсем невесело отшутился начальник.
– А если серьезно?
– Ни его не установили, ни этого…
– А девушка?
– Ну, мы же не совсем профаны… Танцовщица из ночного клуба «Эдельвейс», Зуйко Татьяна Борисовна, восемьдесят шестого года рождения. Проживает… Проживала в Днепропетровске, гражданка Украины…
Мне как-то не приходилось бывать в этом клубе. Слишком злые там цены, месячной зарплаты, говорят, не хватит, чтобы ночку там прожечь. Но также говорят, что траты стоят того. Казино там и ресторан, танцпол с навороченными диджеями и зажигательным стриптизом. Размах такой, что все остальные клубы и рядом не стоят, даже вместе взятые. Очень высокий уровень по всем показателями, и публика там соответствующая – золотая молодежь, братва, стареющие толстосумы с длинноногими присосками… Если где могла танцевать такая красотка, как Таня Зуйко, так это только в «Эдельвейсе». Даже удивительно, почему я сразу так не подумал.
– Эка ее откуда к нам занесло… Чем же она перед хозяевами провинилась?
– Перед хозяевами?! А почему именно перед хозяевами?.. Администратор заведения утверждает, что в ту ночь Зуйко в заведении не было. Позвонила из дома, сказала, что заболела, ей дали отгул, причем заслуженный…
– Чем заслуженный?
– А тем, что кого-то накануне подменяла… А может, и тем, чем ты подумал, – пренебрежительно хмыкнул Марцев. – Девушка она красивая, а подмахнуть для нее дело нехитрое. К тому же наркотики в ее крови нашли.
– Наркотики?! Какие?
– Эксперт затрудняется пока сказать. Похоже на экстази, но не то… Да и не в том суть.
– А в чем?
– В том, что Зуйко была девушкой легкого поведения. Может, потому она и взяла отгул, что работка на стороне подвернулась. Провела ночь со Шрамом и его дружками, а он отплатил ей за это черной неблагодарностью…
– Как он мог с ней познакомиться?
– Да очень просто. Увидел в клубе, заплатил за приват, договорился о личной встрече, она приехала к нему домой, ну а дальше ты знаешь…
– В клубе увидел? А что, фейс-контроль это подтверждает?
– Да нет, не видели таких, – пожал плечами начальник.
– Ну, видели не видели – дело десятое. И смерть Зуйко на них, с этим я спорить не собираюсь. А вот кто Юрку убил? Их как минимум трое было, и кто из них в Юрку стрелял?.. Не на того Юрку списали, не на того. Я убийцу подранил слегка, там кровь на памятнике, а тот целый был, ну, пока я его не упокоил… И отпечатки пальцев на памятнике были. Это его отпечатки?
– Нет, не его, – покачал головой Марцев. – И анализ ДНК еще не готов… Но это еще ничего не значит. Может, там за памятником двое стояли, в одного ты попал, а в другого – нет…
– А стволов там сколько было? Что баллистическая экспертиза показывает?.. Да и не нужна экспертиза: я сам слышал, что стрелок один был…
– Стрелял один, а другой мог просто рядом стоять… Этого другого ты и подранил…
– Эх, Леонидыч, белыми нитками дело шьем.
– А ты думаешь, я этого не понимаю?.. Из ГУВД начальство всполошилось, сказали, что дело закрывать надо. Дескать, убийцы найдены, а то, что погибли при задержании, так это, так сказать, издержки производства… Да, кстати, тебя, возможно, к ордену представят…
– Да плевать я хотел на орден. Юрка погиб, а его убийца отделался легким испугом. Юрка в земле лежать будет, а эта мразь эту самую землю топтать будет. Его же даже искать не будут!
Марцев молчал, низко опустив голову. Крыть ему было нечем. А меня распирало от злости.
– Начальство из ГУВД всполошилось, а какого, спрашивается, черта?
– Ну, это понятно. Дело поскорей закрыть и отчитаться. Дело, сам понимаешь, громкое…
– И со Стекловым громкое, и с этой Зуйко…
– Ну, с ней, скорее, частный случай.
– Это не случай, это система. Шрам не впервые труп на кладбище привез, там его знали, даже кличку дали…
– Шрама нет, он уже ответил за свои злодеяния.
– Его, может, и нет, а система осталась. Я, скажу тебе, четко отлаженная система. Берестов стал опасен – его выбросили из окна. Шрам попал к нам, и его самого убрали… Кто его убрал? Что за система за ним стоит?
– Там, где система, там организованная преступность. Пусть об этом у рубоповцев голова болит, а мы просто уголовный розыск, притом районного масштаба…
– Согласен я с тобой, Яков Леонидович, но с одной оговоркой. Эта система Юрку нашего убила. И мы должны с них спросить, иначе какие мы тогда менты?
– Эх, Лида, Лидочка, хорошая ты девушка, женился бы я на тебе, но…
– Что «но»? – с показной беспечностью и весело улыбнулась она.
Дескать, мне все равно, что ты сейчас скажешь, все равно, замуж за тебя не собираюсь… И все равно в ее глазах сквозила досада. Ей уже далеко за двадцать, а она все не замужем, и потому обидно, что никто не зовет.
Не хватало ей чего-то, чтобы найти жениха. Ростом невысокая, худенькая и хрупкая. Густые русые волосы, длинная шея, красивые кисти рук, нежная чистая кожа матового оттенка. А вот на лицо не очень – низкие надбровья, глаза выразительные, но маленькие, длинный с горбинкой нос, узкие скулы при широком выпирающем подбородке. И фигура не выдающаяся, потому как нечему там было выдаваться. Грудь плоская, как гладильная доска, халат над попкой пустой – казалось, хлопнешь рукой, будет вмятина…
Но при всех этих недостатках я смело мог назвать ее миленькой. Она была очень женственной и обаятельной, и мне нравилось ощущать ее присутствие. Был в ней ветерок очарования, и порой мне казалось, что я совсем не прочь наполнить им все свои паруса, чтобы покачаться с ней на волнах удовольствия на крепко натянутой цепи брошенного якоря.
– Не создан я для семейной жизни, Лидочка.
Я обнял ее за талию, но удержать не смог – хотя бы потому, что не пытался. Она легко и с улыбкой выскользнула из моих несмелых объятий, чуть отступила на шаг, замерла с укоризной и сомнением в глазах. Упрекала она меня за мою вольность, а колебалась в том, правильно ли сделала, что не подпустила меня к себе на опасно близкое расстояние. Или даже совсем не опасное…
– Цыганка мне нагадала, Лидочка, что не судьба мне жениться. Да я и сам знаю, что ни одна женщина не вынесет меня…
Она выразительно пожала плечиками. Похоже, она не согласилась со мной.
– Ты девушка очень хорошая. И ты бы вынесла меня, – я разудало подмигнул ей. – Но только с поля боя. А через всю жизнь – надорвешься… Да и какая у меня жизнь? С утра до ночи на службе. И если бы только это. То одни стреляют, то другие. А на днях чуть не убили… Вот скажи, Лидочка, ты хочешь быть вдовой?
– Ну и зачем вам такая жизнь?
– Это не жизнь, Лидочка. Это судьба… Ты никогда не задумывалась, почему люди становятся врачами, учителями? Зарплаты маленькие, существование нищенское, а они все равно ими становятся. Почетно? Может быть. Но дело, я скажу тебе, Лидочка, не в этом. Это предопределение свыше. Там, на небесах, у Бога все расписано, кому кем быть в этой жизни. Людей нужно учить и лечить, поэтому есть учителя и врачи. Земля большая, и на ней всегда есть то, что плохо лежит. А значит, воры были, есть и будут. Если существуют преступники, значит, должны быть менты. У нас тоже зарплаты не ахти какие, и пашем как проклятые, а все равно наше племя не переведется. Потому что, Лидочка, существует небесное распределение. Вот по нему я и попал в милицию… А ты попала сюда. И знаешь почему?
Девушка завороженно смотрела на меня, в застывших глазах какой-то восторг. И сама она как изваяние – не шелохнется.
– Э-эй! Ау!
Я провел раскрытой ладонью перед ее глазами, и она ожила.
– Заснула ты, что ли?
– Заснула?!. – в легкой растерянности задумалась она. – Может, и заснула… Голос у вас какой-то убаюкивающий…
– Разве?
Голос у меня густой, низкий – настоящий мужской бас. С раскатами грома его, да, сравнивали, но чтобы убаюкивающий…
– Ваш голос на грозу похож, – сказала она. – Грохочет где-то рядом, а совсем не страшно… Я люблю слушать грозу… Вы спрашивали, почему я попала сюда? Почему?
– Почему?!. – не сразу включился я. – Да потому что, Лидочка, есть вооруженные преступники, и если они стреляют в сотрудников милиции, значит, кто-то должен перевязывать им, бедным, раны, лечить, заботиться о них…
– О ком о них, о преступниках?
Лидочка всего лишь пыталась поймать меня на оговорке, и не ее вина, что гусарская бравада слетела с меня, как папаха с убитого казака.
– Ну да, и преступников тоже лечить надо, – вспомнив Шрама, нахмурился я. – Сначала лечить, а потом к стенке…
– А что, сразу к стенке нельзя? Или это не гуманно?
– Да меня гуманность мало волнует… Преступника сначала допросить надо, всю правду из него выбить, а потом уж на виселицу. И так вздернуть, чтобы он больше никогда земли ногами не касался…
Мне очень хотелось знать, кто сунул в петлю ту самую несчастную девушку с кладбища, чью личность пока не установили… А может, уже и установили. Что, если Шрам уже пришел в себя и дал показания?..
– Что-то не так? – спросила сестра, встревоженно всматриваясь в мое лицо. – Вам плохо?
– Нет, Лидочка, мне не плохо. Мне очень плохо… Как думаешь, я уже могу ходить?
Не дожидаясь ответа, я поднялся с кресла и самовольно сделал несколько шагов по процедурной. Вес тела я старался держать здоровой ногой, а на больной нагружать только передние мышцы голени. И все равно было неприятно. Но тем не менее боль не скрутила меня в бараний рог, и на ногах я удержался. Даже мог идти дальше. Но Лидочка с возмущением подкатила кресло сзади так, что я не смог устоять и сел в него.
– С ума сошли!
Она села передо мной на корточки, уложила раненую ногу себе на бедро и шустро распеленала ее.
– Точно, сумасшедший!
– Что там? – спросил я, когда она осмотрела рану.
– Да вроде ничего, нормально все, – неуверенно пожала она плечиками.
– Значит, я могу ходить, и мне за это ничего не будет?
– Куда ходить?
– Человека одного допросить.
– Какого человека?
– Арестованного… Они моего друга убили, Лидочка. Я должен убийцу найти…
– Но я ничем не могу вам помочь. Я могу вас только в палату отвезти…
– А мне, Лидочка, ничего больше и не надо, – кивнул я.
Одежда моя висела на рогатой вешалке, накрытая для порядка больничной простыней. Соседи по палате ничего не скажут: им все равно, куда я подался. И врачи меня не удержат, если вдруг встретятся на пути.
Но по пути мне попался мой начальник. Лидочка только везла меня в палату, когда он сквозняком прошуршал мимо нас. Халат на нем развевался, как чапаевская бурка.
– Яков Леонидович!
– Петрович! – сумбурно обрадовался он.
И сунул мне в руки пакет с апельсинами.
– А кефир? – в шутку спросил я.
– Может, лучше клизму? – в том же духе отозвался он.
– А есть за что?
– Вряд ли…
Марцев перенял у Лидочки каталку, сам отвез меня в палату. С кресла я встал без его помощи, сам перебрался на койку.
– Да ты уже как новенький, – улыбнулся начальник.
– Новенький на старых болтах. Но ехать точно могу…
– Куда?
– Шрама надо допросить… Или права не имею?
В конце концов, я задержал этого ублюдка, и кому, как не мне, им заниматься? Пусть только кто скажет, что это не так!
– Да, право ты, конечно, имеешь, – замялся Марцев.
Мне очень не понравилось выражение его лица. Обычно с такой миной предвещают две новости – одну плохую, другую не лучше.
– Что случилось?
– Нет больше Шрама, – развел руками Яков Леонидович. – Вчера ночью умер в больнице.
– Сам умер?
– Не вышел из наркоза.
– Не вышел или не позволили выйти?
– Не знаю, может, кто-то и добавил морфия. Но все чисто, никто ничего не видел.
– Не видел или не искали тех, кто мог что-то видеть…
– И не искали, – кивнул Марцев. – И ты сам должен понимать, почему.
Конечно же, я все понимал. Искать убийцу в данном случае – только новое дело возбуждать на месте старого. Тогда глухарь будет скакать на глухаре и глухарем погонять, и попробуй тогда их всех догнать. Гораздо проще списать смерть преступника на естественные причины, а на его труп повесить одинокого глухаря.
– На него Юрку списали? – потухшим голосом спросил я.
– Нет, на того, которого ты застрелил… На Шрама как спишешь, если ты его задержать пытался, когда в Стеклова стреляли? А тот мог находиться в засаде…
– Да нет, скорей всего, он находился в тот момент рядом со Шрамом… И вообще, почему Шрам? Личность его установили?
– Нет. Некому этим заниматься, ты же в больнице, – совсем невесело отшутился начальник.
– А если серьезно?
– Ни его не установили, ни этого…
– А девушка?
– Ну, мы же не совсем профаны… Танцовщица из ночного клуба «Эдельвейс», Зуйко Татьяна Борисовна, восемьдесят шестого года рождения. Проживает… Проживала в Днепропетровске, гражданка Украины…
Мне как-то не приходилось бывать в этом клубе. Слишком злые там цены, месячной зарплаты, говорят, не хватит, чтобы ночку там прожечь. Но также говорят, что траты стоят того. Казино там и ресторан, танцпол с навороченными диджеями и зажигательным стриптизом. Размах такой, что все остальные клубы и рядом не стоят, даже вместе взятые. Очень высокий уровень по всем показателями, и публика там соответствующая – золотая молодежь, братва, стареющие толстосумы с длинноногими присосками… Если где могла танцевать такая красотка, как Таня Зуйко, так это только в «Эдельвейсе». Даже удивительно, почему я сразу так не подумал.
– Эка ее откуда к нам занесло… Чем же она перед хозяевами провинилась?
– Перед хозяевами?! А почему именно перед хозяевами?.. Администратор заведения утверждает, что в ту ночь Зуйко в заведении не было. Позвонила из дома, сказала, что заболела, ей дали отгул, причем заслуженный…
– Чем заслуженный?
– А тем, что кого-то накануне подменяла… А может, и тем, чем ты подумал, – пренебрежительно хмыкнул Марцев. – Девушка она красивая, а подмахнуть для нее дело нехитрое. К тому же наркотики в ее крови нашли.
– Наркотики?! Какие?
– Эксперт затрудняется пока сказать. Похоже на экстази, но не то… Да и не в том суть.
– А в чем?
– В том, что Зуйко была девушкой легкого поведения. Может, потому она и взяла отгул, что работка на стороне подвернулась. Провела ночь со Шрамом и его дружками, а он отплатил ей за это черной неблагодарностью…
– Как он мог с ней познакомиться?
– Да очень просто. Увидел в клубе, заплатил за приват, договорился о личной встрече, она приехала к нему домой, ну а дальше ты знаешь…
– В клубе увидел? А что, фейс-контроль это подтверждает?
– Да нет, не видели таких, – пожал плечами начальник.
– Ну, видели не видели – дело десятое. И смерть Зуйко на них, с этим я спорить не собираюсь. А вот кто Юрку убил? Их как минимум трое было, и кто из них в Юрку стрелял?.. Не на того Юрку списали, не на того. Я убийцу подранил слегка, там кровь на памятнике, а тот целый был, ну, пока я его не упокоил… И отпечатки пальцев на памятнике были. Это его отпечатки?
– Нет, не его, – покачал головой Марцев. – И анализ ДНК еще не готов… Но это еще ничего не значит. Может, там за памятником двое стояли, в одного ты попал, а в другого – нет…
– А стволов там сколько было? Что баллистическая экспертиза показывает?.. Да и не нужна экспертиза: я сам слышал, что стрелок один был…
– Стрелял один, а другой мог просто рядом стоять… Этого другого ты и подранил…
– Эх, Леонидыч, белыми нитками дело шьем.
– А ты думаешь, я этого не понимаю?.. Из ГУВД начальство всполошилось, сказали, что дело закрывать надо. Дескать, убийцы найдены, а то, что погибли при задержании, так это, так сказать, издержки производства… Да, кстати, тебя, возможно, к ордену представят…
– Да плевать я хотел на орден. Юрка погиб, а его убийца отделался легким испугом. Юрка в земле лежать будет, а эта мразь эту самую землю топтать будет. Его же даже искать не будут!
Марцев молчал, низко опустив голову. Крыть ему было нечем. А меня распирало от злости.
– Начальство из ГУВД всполошилось, а какого, спрашивается, черта?
– Ну, это понятно. Дело поскорей закрыть и отчитаться. Дело, сам понимаешь, громкое…
– И со Стекловым громкое, и с этой Зуйко…
– Ну, с ней, скорее, частный случай.
– Это не случай, это система. Шрам не впервые труп на кладбище привез, там его знали, даже кличку дали…
– Шрама нет, он уже ответил за свои злодеяния.
– Его, может, и нет, а система осталась. Я, скажу тебе, четко отлаженная система. Берестов стал опасен – его выбросили из окна. Шрам попал к нам, и его самого убрали… Кто его убрал? Что за система за ним стоит?
– Там, где система, там организованная преступность. Пусть об этом у рубоповцев голова болит, а мы просто уголовный розыск, притом районного масштаба…
– Согласен я с тобой, Яков Леонидович, но с одной оговоркой. Эта система Юрку нашего убила. И мы должны с них спросить, иначе какие мы тогда менты?