Колычев Владимир. Томится душенька на зоне

   На параше среди уголовников жить не хотелось. А ужас, описанный Кипеловым коротко, но емко, оказался настолько осязаемым, что Никита невольно потянулся за авторучкой.
   – Давай, давай подписывай. Тебе же лучше будет.
   Но мелькнувшая в голове здравая мысль пресекла его малодушный порыв.
   – Вам что, главное – меня виноватым сделать или убийц найти? – спросил Никита.
   Капитан валил вину на него и на мифических наемников, но их личности установить даже не пытался. А ведь он должен был спросить про них.
   – Убийца – ты! – раздраженно выпалил Кипелов.
   – Если судить по вашей версии, то я организатор преступления. А кто исполнитель?
   – Вот это ты и скажешь. Когда подпишешь протокол.
   – То есть вы будете допрашивать меня дальше.
   – Угадал.
   – И домой не отпустите.
   – Ну почему же? Если назовешь имена своих подельников, отпущу.
   Кипелов невольно отвел взгляд в сторону, чем выдал коварство своих замыслов. Никита окончательно убедился в том, что его здесь держат за дурака.
   – Но я не смогу их назвать. Я их не знаю и знать не могу...
   – Я бы на твоем месте, Сонцев, хорошенько подумал, прежде чем ломать комедию. Подпиши протокол и дыши свободно. Нет, будешь дышать отбитой грудью, это я тебе обещаю...
   – Это угроза? – холодея от ужасного предчувствия, спросил Никита.
   Он слышал, что в милиции хватает садистов, силой выбивающих показания из подследственных.
   – Угроза?! – пренебрежительно хмыкнул Кипелов. – Что ты знаешь об угрозах, пацан?.. Лично я пальцем тебя не трону, но и гарантий твоей безопасности не дам. Тюрьма тебя сломает, поверь мне. Там тебе не только грудь отобьют, но и все остальное, на чем сидят. Рано или поздно ты сам напросишься ко мне, чтобы я тебе помог. А я тебе помогу. Но прежде чем перевести тебя в нормальную камеру, где не бьют и не насилуют, я повешу на тебя еще пару убийств. Будет суд, тебя осудят лет на пятнадцать особого режима, а то и к смертной казни приговорят. А ты как думал?.. Мой тебе совет, Сонцев, подпиши протокол. Пойдешь как организатор убийства, получишь свои законные десять лет, отсидишь их на строгом режиме, вернешься домой... Сколько тебе сейчас лет? Двадцать один год? В тридцать один год выйдешь, и то – если раньше не выпустят. Будешь хорошо себя вести, раньше срока выйдешь, по условно-досрочному... А ты будешь себя хорошо вести. Ты человек умный, тебе уголовная романтика ни к чему. В двадцать семь лет выйдешь. Как раз призывной возраст закончится. В двадцать семь лет человек только жить начинает. А ты сейчас, через годик-другой, жизнь свою закончишь. Приговорят тебя к расстрелу, и умоешься кровью под стенкой... Думай, думай, Сонцев. Или уже подумал? Что ж, вот тебе ручка, вот протокол...
   Никита прекрасно понимал, что Кипелов давит на психику, чтобы сломить его упрямство. Но все равно было жуть как страшно. Ведь он действительно мог оказаться в камере с лютыми уголовниками, которые могут сделать с ним все, что угодно. Он целиком был во власти этого оперуполномоченного... Но все же протокол он подписывать не стал.
   – Ну что ж, если решил подумать до утра, мешать тебе не стану. Отправляйся в камеру, покукуй там ночку, а завтра мы с тобой поговорим...
   Ядовитая усмешка на губах Кипелова не предвещала ничего хорошего.

* * *

   Телохранитель отца посматривал на него чуточку свысока. Как будто он имел какую-то власть над Адамом... Ну да, конечно, он достаточно силен для того, чтобы стереть его в порошок прямо сейчас. Но ведь он не сделает этого, потому что знает, какая кара за этим последует. Он должен понимать, что Адам для него священная корова. К тому же еще и дойная... Он все понимает, но снисходительная ухмылка не сходит с его губ.
   – Менты все устроили, – сказал Колян. – Закрыли пацана, завтра-послезавтра отправят его в «Петры» или сразу в «Бутырку». Только это, им денег мало. Еще по три штуки просят...
   – А не обксерятся? – высокомерно усмехнулся Адам.
   Деньги у него имелись, и он был совсем не прочь потратить их на то, чтобы отомстить Никите по полной программе. Но ведь он учился в экономическом институте, ему априори следовало торговаться. К тому же он понимал, что телохранитель Колян прикарманит штуку-другую.
   – Пять штук им хватит, – решил он.
   – Пять штук вместо шести? – с каверзой во взгляде протянул Колян. – Ну, они бабки возьмут, не вопрос. Но если обидятся, то ничего не сделают. Никита твой на свободу выйдет, а деньги они нам уже не вернут. Тут лучше не скупиться, чтобы потом ни о чем не жалеть...
   – Ну, шесть так шесть, – махнул рукой Адам.
   И без того все складывалось как нельзя лучше.
   Колян со своим дружком собирались отоварить Никиту бейсбольными битами, но под руку им попался орогаченный им мужик. Не надо было его трогать, но... В общем, мужик находился сейчас в реанимации в тяжелом и опасном для жизни состоянии, а Никиту арестовали за организацию преступления. Это Колян вовремя сообразил прощупать ситуацию, вышел на уголовный розыск. Еще вчера он предложил Адаму заплатить ментам, чтобы те утопили Никиту. И он не мог не согласиться...
   В ближайшее время он расправится еще и с Женей, и тогда можно будет спать спокойно...

Глава 5

   Евгения шла в прокуратуру. Следователь позвонил вчера, назначил встречу на сегодня. Опаздывать не хотелось.
   Она уже выходила из дома, когда нос к носу столкнулась с Катей. На подруге лица не было, и глаза красные от слез.
   – Никита в тюрьме! – с ходу выпалила она.
   И с укоризной посмотрела на Евгению. Как будто она была в чем-то виновата.
   – За что?
   – Официальная версия – организация убийства. И это при том, что потерпевший жив. В Склифе лежит, в коме... Ты куда-то торопишься?
   – Да, в прокуратуру.
   – Зачем ты с этой гнидой связалась? – с упреком спросила Катя.
   – Я тебя не понимаю...
   – Сейчас поймешь. Никита сам пострадавший. Какой-то мужик на него набросился, ударил несколько раз, а потом двое из ларца появились, в масках и с дубинами. Мужику проломили череп, а его даже не тронули. Почему?.. Подставили Никиту. Он теперь виноват. Потому что он этих двоих якобы нанял... А кто его подставил?
   – Кто?
   – Адам!.. Ты, может, не знаешь, но Никита морду ему набил. Из-за тебя! Когда узнал, что этот гад с тобой сделал...
   – Я не знала, – покачала головой Евгения.
   Ей, конечно, было приятно узнать, что хоть кто-то за нее заступился. Но какая могла быть радость, если Никита после этого оказался в тюрьме?
   – Ты думаешь, Адам ему отомстил? – встревоженно спросила она.
   – Не думаю, а знаю... Странно, как он до тебя еще не добрался... Или добрался?
   – Нет... Но его отец со мной разговаривал. Предлагал деньги...
   – А ты?
   – Я не согласилась...
   – Зря. Надо было соглашаться... Ты должна помочь Никите! – заявила Катя.
   – Да, конечно, все, что в моих силах...
   – Адама я найду сама, поговорю с ним. Думаю, он поможет Никите выкрутиться. Вернее, не будет ставить палки ему в колеса. Но ты должна забрать заявление...
   – Хорошо, я сделаю это. Я сейчас как раз в прокуратуру иду... Я, конечно, заберу заявление. Но ты уверена, что это поможет Никите?
   – Не знаю, – честно призналась Катя. – Не уверена.
   – Но я все равно заберу заявление, – решилась Евгения. – А там будь что будет... Может, деньги нужны, чтобы Никите помочь?
   – У тебя есть деньги? – горько усмехнулась Катя.
   – Нет. Но я спрошу у родителей.
   – И много они тебе могут дать?
   – Не думаю, что много...
   Отец у Евгении работал обыкновенным инженером на убыточном заводе, зарплата курам на смех. Мама трудилась медсестрой в поликлинике, оклад маленький... В общем, с деньгами в семье было туго.
   – У нас тоже не фонтан, – призналась Катя. – Но предки дачу продавать собираются... Если деньги нужны будут, как-нибудь выкрутимся. Лишь бы Адам не помешал... Сволочь, а не человек. Если папа богатый, то все можно?
   – Мне это уже пытались объяснить, – невесело улыбнулась Евгения. – Сначала в милиции, затем в прокуратуре... Никто не верит, что я доведу дело до конца... А я и не доведу, если с Никитой такая беда...
   – Но хоть ублюдков этих мажорных попугала, и то хорошо...
   – Ничего хорошего в том нет. Как и в том, что случилось...
   Почти две недели прошло с тех пор, как над ней надругались, но Евгения до сих пор переживала так остро, как будто беда случилаь только что. И никогда не забыть ей ту грязь, в которую ее окунули. И не отмыться от мерзкой мужской похоти... Иногда ее подмывало взять в руки нож, вызвать Адама на разговор и убить его ударом в низ живота... Убить. Не покалечить, а убить... Возможно, когда-нибудь она сделает это. Скорей всего, это и случится. Ведь как только она заберет заявление, надежда на торжество правосудия иссякнет. И тогда только она сама сможет свершить возмездие...
   Следователь Рыбин встретил ее с прохладцей во взгляде. Одной рукой пригладив непослушные волосы на голове, другой он показал на стул по другую сторону стола.
   Рыбина можно было бы назвать интересным мужчиной. Среднего роста, правильные черты лица; нос, правда, несколько длинноватый, но хорошо сбалансированный с глазами, ртом и подбородком. Но глаза... Не самые большие, но выпученные; зрачки бесцветные, а белки желтоватые с красными прожилками; и веки слишком низко провисшие. И взгляд у него такой же неприятный и холодный, как щупальца у кальмара. Лицо непроницаемо спокойное, а в уголках губ притаившееся коварство...
   – Виталий Николаевич, у меня к вам большая просьба, – с искательными интонациями в голосе обратилась к нему Евгения. – Я бы хотела забрать заявление.
   – Почему? – ничуть не изменившись в лице, хлестко спросил он.
   – Мне надоело все это.
   – Что это?
   – Ну, все эти хождения по мукам... Я устала.
   – А чего вы добивались, Евгения Павловна? – холодно спросил Рыбин.
   – Справедливости... Я хотела, чтобы преступники понесли наказание.
   – А сейчас вы этого не хотите?
   – Нет, хочу... Бог их все равно накажет.
   – Бог накажет?.. Сейчас вы думаете о Боге. А о чем вы думали раньше, когда затеяли все это безобразие?
   – Безобразие? Какое безобразие я затеяла?
   – Не прикидывайся бедной овечкой, Володарцева. Я все про тебя знаю.
   – Что – все? – напряглась Евгения.
   – Знаю, что ты снимаешься в порнографических фильмах, – ошарашил ее Рыбин.
   – Что?!
   – Я же просил, не надо прикидываться бедной овечкой, – скривился следователь.
   Он достал из ящика стола стопку фотографий, бросил их на стол так, что они раскрылись веером. Она узнала эти снимки. Творчество подлеца Коготкова.
   – Но это же даже не эротика, – возмущенно сказала она. – О какой порнографии вы говорите?
   – Надеюсь, вам известен гражданин Коготков?
   – Да, конечно...
   – Так вот, он дал показания, что вы, гражданка Володарцева, упрашивали его снять вас на видео в обнаженном виде...
   – Что?! – схватилась за голову Евгения. – Да как он мог такое сказать?
   – Он не просто сказал, он дал показания, под протокол. Он раскрыл твою порочную суть, Володарцева... Мало того, он утверждает, что с гражданином Быковым вы отправились на дачу к его родителям для того, чтобы сняться в любительском фильме порнографического содержания...
   – Бред!
   – Боюсь, что у следствия есть неоспоримые доказательства. Половой акт с участием гражданина Быкова был снят на видеопленку...
   – Этого не может быть! – ужаснулась девушка.
   Она была в полубессознательном состоянии, когда на нее навалился «режиссер» Леша. И не могла видеть, снимал их кто на видеокамеру или нет. Но камера была, и на порядочность Адама и его дружков рассчитывать не приходилось.
   – Все было, Володарцева. И вы это знаете.
   – Но меня насиловали.
   – Не знаю, не знаю, – уничижительно хмыкнул Рыбин. – Я просмотрел пленку и не заметил, чтобы вы сопротивлялись...
   – Я была без сознания. Они опоили меня снотворным...
   – Вы утверждаете, что были без сознания, и при этом говорите, что вас опоили снотворным. Если бы вас опоили снотворным, вы бы просто спали, а вы говорите, что были без сознания. Неувязочка получается...
   – Я не знаю, чем они меня опоили. Может, это было не снотворное.
   – Вы употребляете наркотики?
   – Я?! Наркотики?! Вы с ума сошли?
   – С ума сошла ты, Володарцева. Сама совратила молодых людей, сама устроила порнографию, а потом написала на них заявление. На что ты рассчитывала? Чтобы кто-нибудь из них женился на тебе? А ты не подумала, что никому из них такая шлюха, как ты, в жены не нужна.
   – Шлюха?! Да как вы смеете! – взбеленилась Евгения.
   И даже вскочила со своего места, едва удержав себя от того, чтобы не вцепиться негодяю в его сальные патлы.
   Рыбин тоже поднялся. Стараясь сохранять самообладание, налил в стакан воды из графина, но вместо того, чтобы напоить Евгению и тем самым хоть как-то успокоить, выплеснул жидкость ей в лицо.
   – Успокоилась? – резко спросил он.
   Евгения села, уронив голову на грудь.
   – Какой же вы мерзавец...
   – Только давай без сцен, Володарцева. Я знаю, что ты у нас актриса, и не надо здесь лицедействовать... Давай смотреть фактам в лицо. Есть твоя фотосессия с голой грудью, есть твое намерение сняться в порнографическом кино, есть обличительная видеозапись, в конце концов...
   – Я знаю, отец у Адама большая величина, у него много денег, он вам заплатил, чтобы вы втоптали меня в грязь, – с бессильным презрением усмехнулась Евгения.
   – А вот это вы зря! – изображая праведный гнев, воскликнул Рыбин. – Никто мне за правосудие не платил!
   – Это не правосудие, это фарс. К тому же это всего лишь следствие. Я забираю заявление, Адаму и его ублюдочным дружкам ничего больше не угрожает. И оставьте меня, пожалуйста, в покое...
   Давно уже было пора поставить точку в этой унизительной процедуре, начавшейся на даче у Быкова и закончившейся в прокуратуре. Не надо было ей вообще обращаться в милицию. Тогда, может быть, никто бы и не узнал о ее позоре... А с Адамом она бы разобралась сама. И разберется. Обязательно сведет счеты с этим подонком...
   – Оставить вас в покое, Володарцева? – гомерически хохотнул Рыбин. – Да нет, боюсь, что это невозможно. Хотите уйти от ответственности? Не выйдет!
   – Вы еще и к ответственности меня хотите привлечь?
   Евгения была доведена до такого состояния, когда ничто уже, казалось, не могло ее удивить.
   – А как вы думали!.. Да будет вам известно, что на момент совершения вами развратных действий гражданину Быкову не исполнилось восемнадцати лет. Вы, Володарцева, будете отвечать по статье сто двадцатой. Развратные действия в отношении несовершеннолетнего. До трех лет лишения свободы.
   – Вам самому не смешно? – обреченно спросила Евгения.
   Ей самой было не до смеха. Она понимала, с кем имеет дело. Если Адам задействовал связи и деньги родителей, ей несдобровать. Оставалось рассчитывать только на порядочность его отца, который произвел на нее неплохое впечатление. Немолодой, но видный мужчина, не сказать, что верх галантности, но угрозами он не сыпал, пеной с губ на нее не брызгал. Но при всем при том она отказалась забрать заявление, за что теперь, возможно, придется расплачиваться своей свободой.
   – Было бы смешно, если бы вы тоже были несовершеннолетней. Но вам, Володарцева, девятнадцать лет. И ваша половозрелость не вызывает сомнения. Чего не скажешь про Быкова. Если экспертиза подтвердит, что юноша не достиг половой зрелости, вам придется отвечать еще и по сто девятнадцатой статье. А поскольку в связь с ним вы вступили в извращенной форме, то получите все шесть лет...
   – Это кто не достиг половой зрелости? Быков?.. Гнать вас надо из прокуратуры, товарищ следователь.
   – Во-первых, я вам не товарищ. А во-вторых, гнать меня из прокуратуры не за что. Я следую букве закона, и если вы виновны, то наказание для вас неотвратимо... Можете позвонить родителям. Пусть привезут вам туалетные принадлежности, вещи, продукты, поскольку вряд ли вам понравится тюремное питание...
   – Тюремное питание?!
   Евгению изнутри тряхнуло так, что на какое-то время она потеряла ощущение почвы под ногами.
   – Да, вы задержаны, гражданка Володарцева. Пока вам не предъявят обвинения, вы будете содержаться в изоляторе временного содержания. Ну а потом дальше, по этапу... Чтобы избавить тебя от иллюзий, девочка, скажу сразу и наверняка – положение твое очень серьезное, и ничем ты себе уже помочь не сможешь. Игры с огнем ничем хорошим не заканчиваются...
   Евгения уже поняла, что с Адамом шутки плохи. Но даже когда ее под конвоем везли в изолятор временного содержания, она все еще не верила, что прокуратура сможет довести дело до суда. Ведь это же такая нелепость – посадить женщину за развращение мужчины...

* * *

   Гоша сначала изобразил плясовой прихлоп с притопом в стиле «Яблочко», и только затем провыл на блатной манер.
   – Гоп-стоп, мы подошли из-за угла!
   И бывалого урку из себя он тоже изображал. Тяжелый взгляд, хищный оскал, нахальная ухмылочка, нарочито расхлябанная походка. Но ему не хватало внутренней крепости, чтобы держать марку. Никита уже второй день изучал его и видел, как плюхала жижа в его глазах, как подрагивал его голос, когда он тужился, чтобы доказать свое право на место в уголовной элите.
   Гоша вернулся с допроса, надзиратель только что закрыл за ним дверь. Заметив устремленный на него взгляд, он дернулся в сторону Никиты.
   – Ну, чего вылупился, фраер!
   Но ему и сейчас не хватило духа, чтобы выдержать задуманную высоту полета. Он остановился в шаге от Никиты, снова изобразил прихлоп, показывая, что у него хорошее настроение и бояться его нечего.
   Никита был далек от тюремных понятий, о порядках в неволе имел смутное представление. Но одно он знал точно – это примитивный, можно даже сказать, первобытный мир. Философские изыскания и размышления над сущностью бытия здесь неуместны, на уме должно быть только одно – как отстоять право на свое «я» и на свою территорию. Здесь все, как у волков и у собак. Пометил свое место в этой жизни и твердо стой на нем, что бы ни случилось. Арестанты не звери, но они живут по законам дикой стаи. Нельзя показывать им свою слабину, потому что те как животные, они чувствуют ее интуитивно. И силу они уважают на рефлекторном уровне, поэтому, если ты чего-то стоишь, тебя не станут сгонять с твоего места, если, конечно, оно не на вершине холма, где обитают лидеры. У вожаков свои правила, и грызня за место под солнцем более серьезная и страшная, чем в общей массе. Но Никите не до жиру, он во власть не лез, но и свою маленькую территорию площадью с поверхность нар он за здорово живешь не уступит. В пещере жить – неандертальцем быть...
   Он не был актером, но делать лицо кирпичом умел. И это сейчас ему здорово пригодилось. Он выдержал психологический натиск со стороны Гоши и тут же отвел от него взгляд. Все должно быть в меру, излишества обостряют ситуацию. И сам Гоша это понимал. Поэтому сбавил обороты, перешел на сговорчивый тон.
   – А я сейчас такую кралю видел! – наигранно потянувшись, протянул он.
   – Где? – расплылся в улыбке Ваня Треух.
   Типичный «добряк». Здоровый, как бык, добродушный, как лубочный медведь. Удивленно вскинутые брови, нерешительное, слегка смущенное лицо, чуточку приоткрытый рот, слабая мимика, голос тихий, речь плавная. Он очень любил домашний уют, и потому первым делом, как попал в камеру, позаботился о том, чтобы жена принесла ему пододеяльник под колючее одеяло и тапочки. Да и попал он под статью за то, что стащил с родного завода платяной шкаф, дабы обустроить свой домашний быт.
   – В Караганде! – ухмыльнулся Гоша, заносчиво глянув на Ваню.
   Будь Треух слаб физически, он бы давно превратил его в жертву, мишень для самоутверждения. Но у Вани кулак был размером с Гошину голову, и это ли не повод задуматься над тактикой своего хулиганского поведения.
   – Такая краля!.. – Походкой пингвина Гоша изобразил вихляющую бедрами женщину. – Там в конце коридора «хата», там ее закрыли... Сразу два вертухая за ней шли, какая фифа!.. Я думал, они вместе с ней в камеру зайдут, ну, чтобы «спасибо» получить, да. Нет, отчалили... А я бы к такой крале заехал на часок...
   – Так в чем дело? – развеселился Треух.
   – Бабла нет, – развел руками Гоша. И, немного подумав, с оттенком превосходства во взгляде добавил: – Братва обещала подогнать лавья, суну вертухаю четвертной на лапу, он меня к этой киске на ночь сводит...
   – А что, можно так вот просто к бабе в камеру? – простодушно спросил Ваня.
   – Ну, ты деревня, в натуре! – ухмыльнулся Гоша. – Да за бабки здесь все можно. Или ты думаешь, менты не любят вкусно кушать?.. Не знаю, может, четвертного будет мало. Такая краля, что я тащусь...
   С мечтательным выражением на лице Гоша забрался на свой лежак, накрылся одеялом и затих. Спустя какое-то время послышалось его учащенное дыхание...

* * *

   Евгения сидела на жесткой лавке, обхватив голову руками, покачиваясь в такт своим горьким думам. Не просто дверь тюремной камеры захлопнулась за ней, это закрылся путь в привычный для нее мир. И надежда на благоприятный исход поугасла... Над ней надругались, ее унизили, и она же за все это должна ответить перед судом. И ответит. Потому что нет справедливости в этой жизни. Потому что без денег ты никто...
   Дверь открылась без предупреждения. Глупо было бы рассчитывать на то, что милицейский надзиратель постучится, прежде чем вставить ключ в замок... В камеру вошел немолодой и даже в какой-то степени старый для лейтенанта офицер. Лоб в форме полумесяца, круглые бегающие глазки, нос плоский и с изгибом, обращенным вверх, похотливые узелки в уголках мокрых губ. Евгения уже знала этого лейтенанта. Он принимал у нее по описи документы и личные вещи. Он же в комнате дежурной части как бы невзначай провел рукой по выпуклостям внизу ее спины. И заставил остро пожалеть, что для визита в прокуратуру она выбрала не брюки, а юбку.
   – Скучаешь? – заискивающе, но при этом с хозяйской уверенностью в голосе спросил он и присел на топчан.
   – А вы как думаете? – с горькой усмешкой спросила она.
   – Ничего, девочка, и в тюрьме тоже есть жизнь. Главное, с начальством дружить, тогда все будет в порядке.
   – Я не хочу ни с кем дружить, – сказала Евгения, догадываясь, куда клонит этот скользкий тип.
   – Я тебя понимаю, ты сейчас в ступоре, тебе надо из него выйти... Я так понимаю, вещей у тебя с собой нет.
   – Откуда я знала, что меня посадят...
   – Да я и сам, если честно, удивлен. Ну, развратные действия, это еще можно понять. Железного занавеса давно уже нет, люди расслабились, раскрепостились. Я бы и сам, если честно, кого-нибудь сейчас совратил... – незлобиво, но с маслеными разводами в глазах улыбнулся лейтенант.
   – Только не меня... И вообще, я не понимаю, что вам от меня нужно? – ежисто спросила она.
   – А то и нужно, что утешить бедную девочку. Ничего такого ты не сделала. Ну, подумаешь, в порно с каким-то малолеткой снялась...
   – Не было никакого порно. Меня банально изнасиловали. Меня. Изнасиловали. И меня же обвинили в разврате...
   – Ну, как насчет настоящего порно? – похотливо улыбнувшись, спросил офицер. – Могу телевизор сюда принести, с видиком. Я все могу... И уют можно здесь сделать, как дома. Матрасы принесу, одеяла, цветочки, все такое... Будем лежать, порнушку смотреть...
   – За кого вы меня принимаете? – вспылила она.
   – Тихо, цыпа, не шуми! – зашипел на нее лейтенант.
   И, чтобы утихомирить, накрыл своей ладонью ее голую коленку.
   – Я сейчас кричать буду! – Евгения вскочила со своего места, встала у двери.
   – Я же говорю, тихо! И кричать не надо... Не хочешь, не надо... Потом захочешь. Сама попросишь. Я подожду...
   Похабник ушел, но Евгения была уверена, что этот его визит не последний. А если не он, то кто-нибудь другой из ее надсмотрщиков пожалует. Ведь репутация у нее не ахти, теперь она для всех падшая женщина, которой могут пользоваться все, кому не лень...

Глава 6

   Рыбин перебирал пальцами по столу, как по струнам гитары. Вроде бы нервничает следователь, но выражение лица при этом как будто безмятежное.
   – Я не буду ничего подписывать.
   Евгения оттолкнула отбитые на машинке листы с обвинительным заключением.
   – Это ваше право, – внешне невозмутимо сказал он.
   – Мое право составить на вас жалобу и отправить в вышестоящую инстанцию!
   – А этого я вам не советую. Во-первых, вы ничего не добьетесь, а во-вторых, вы только усугубите свою вину... Скажите, с кем вы сейчас находитесь в камере?
   – Ни с кем, одна.
   – И то вам плохо... А представьте себе такую же, как у вас, камеру, и в ней двадцать уголовниц...
   – Так не бывает.
   – Уж поверьте мне, бывает и хуже. Завтра вас переведут в следственный изолятор. Я позабочусь, чтобы у вас была приличная камера. Но если вы начнете писать жалобы, вас переведут в камеру к прожженным уголовницам. Скажите, вы бы хотели заняться сексом с женщиной?
   – Нет! – встрепенулась она.
   – Ладно, если бы просто с женщиной, а то с грязной уголовницей... В общем, советую вам обойтись без самодеятельности, это в ваших же интересах...
   Возможно, Рыбин всерьез опасался, что Евгения поднимет шумиху, но даже если вдруг вышестоящие инстанции приструнят этого следователя, то Адам возьмется за другого. Да и не приструнят его, потому что в этой продажной стране с могущественными людьми не воюют. А отец у Адама именно такой человек.
   – Вы меня поняли? – жестко спросил Рыбин.
   – Да, – обреченно кивнула она.
   – Вот и хорошо, – взбодренно улыбнулся следователь. – А раз так, еще один совет. Не пытайтесь плыть против течения. Признайте свою вину, и на душе станет легче, и суд учтет ваше раскаяние. Будете паинькой, получите по максимуму – все три года, но условно. И вас тут же отпустят из здания суда домой...