Мелентьев робко пожал плечами, а генерал Петя продолжал измываться:
   – А раз ты такой крутой, что не хочешь со мной разговаривать, а предпочитаешь изъясняться жестами, то тебе все равно придется нам с господином Кленовским рассказать, что на этом шествии произошло такого, что заставило тебя распускать сплетни о каком-то там полтергейсте или о чем-то в этом роде. Ты же пойми, Валера. Ты рупор режима, пока, во всяком случае. Тебе в этот свой рупор и шептать лишнего нельзя, а ты с этим Малопольским, да еще в прямом эфире, мол, «толпа словно повиновалась приказу! Невозможно так организовать шествие, не отрепетировав его несколько раз!». Ты чего?!
   Мелентьев наконец-то подал голос:
   – Вы понимаете, я ведь просто хотел сделать программу интересней. Ну… Вот и добавил «желтухи».
   Генерал Петя снял ноги со стола и, облокотившись на столешницу, уставился на телеведущего:
   – Ты либо не пуржи, а расскажи, что там было на самом деле, по твоим ощущениям, либо…
   – Понимаете, Петр Валерьевич, – зачастил Мелентьев, – я сперва сам ничего не понял. Просто через три минуты после начала шествия я ощутил что-то такое… Я даже затрудняюсь объяснить это на словах…
   – А ты попробуй. Язык – это же твое орудие производства.
   – Понимаете, меня охватило дикое желание ругаться на чем свет стоит. Причем не просто бессмысленно сквернословить, нет! Вполне адресно произносить непотребщину о президенте, членах кабинета, Госдумы и так далее, словом, обо всех членах партии и правительства. И я готов поклясться, что то же самое почувствовали окружающие, потому что вокруг начало твориться нечто неописуемое!!! Все ругали режим на чем свет стоит и делали это перед зарубежной прессой, перед камерами!
   Герман ударил кулаком по столу:
   – Какой еще прессой?! Было же распоряжение – никаких камер!
   Мелентьев усмехнулся:
   – Профессиональный хроникер снимет так, что никто и никогда не заметит камеры. Откуда, по-вашему, все эти ролики в Интернете и сюжеты в Си-эн-эн и на Би-би-си. Хорошо еще, что их могут смотреть только обладатели спутниковых тарелок!
   – А ролики в Сети мы хакнули почти сразу, – отозвался Гера.
   – Ладно, давайте ближе к телу, – генерал Петя бросил свой лохматый сигарный окурок в хрустальную пепельницу. – Так что вы думаете?
   – Знаете… Если бы я верил в то, что такое возможно, я сказал бы, что вся толпа, а там было прилично народу, все присутствующие несколько минут словно находились под каким-то массовым гипнозом. И вот именно это было снято и показано в зарубежных сюжетах. А потом словно кто-то р-раз! – и все мгновенно заткнулись. Я помню, как люди с удивлением глазели друг на друга, многие спрашивали: «Что это было?»
   Генерал Петя, внимательно слушавший Мелентьева, подмигнул Гере, и тот улыбнулся телеведущему:
   – Спасибо за ваш рассказ, можете быть свободны. И пожалуйста, не обсуждайте ни с кем ничего такого… Ну, вы понимаете?
   Мелентьев снова кивнул, чем вызвал смешок генерала Пети, опомнился и выпалил:
   – Так точно!
   – Тогда можете быть свободны, – Герман проводил бородача до двери в коридор и на прощание крепко пожал ему руку.

4

   … – Ты мне-то объяснишь, что все это значит? Не люблю быть кисточкой в лапе художника, когда мною рисуют импрессионисты – я их на дух не переношу, так как тяготею к мертвым натюрмортам.
   – А ты не боишься?
   – Смотря чего?
   – Такой правды.
   – Петр Валерич, я заинтригован в доску.
   – С толпой работал какой-то… Не знаю, как его назвать. Гипнотизер – слишком банально. Маг – это просто детский лепет… Медиум? – генерал Петя немного поразмышлял и ответил сам себе: – Да. Пожалуй, медиум. И сильный, черт его побери. Хотя, – он усмехнулся, – с чертом-то они друзья-приятели.
   Герман вставил в мундштук очередную сигарету и прикурил. Сеченов неодобрительно поглядел на него:
   – Какого хрена жечь сигареты одну за одной и при этом думать, что не наглотаешься никотина? Ну, выкуришь ты тридцать штук через эту фиговину, а ведь это то же самое, как если бы ты выкурил пятнадцать без нее. Занимаешься черт знает чем… А насчет медиума – это мне хорошая мысль пришла в голову. И вспомнилось кое-что. И если то, о чем я подумал, правда, мы все рискуем оказаться в заднице.
   Гера смотрел на генерала с возрастающим изумлением:
   – Вы верите во всякую подобную ерунду?
   Сеченов в тон ему парировал:
   – А ты хочешь попробовать объяснить произошедшее как-то иначе?
   – А почему нет? Ведь существуют технологии проведения митингов, шествий, ораторское искусство, наконец! Все вместе, соединенное в вожаках этих не-пойми-чем-недовольных, запросто может привести к такому результату. Манипуляции людскими массами и прочее… Гитлер же тренировался произносить речи перед зеркалом? Почему не допустить, что какой-нибудь Касякин не занимается тем же самым, стоя нагишом перед зеркалом в своем будуаре, и, втянув дряблый животик, декламирует тренировки ради Маяковского?
   – Ты сравнил Гитлера с Касякиным, ха! Гитлер – это, как пишут в твоем любимом Интернете, «аццкий сотона», а твой Касякин – это, – и генерал Петя употребил очень крепкое ругательство. – Нет, тут другое. И надо перестраховаться. Придется тебе завтра рано-рано отправиться в путь и доставить сюда одного интересного человека.
   Гера явно не ожидал такого поворота событий и, опешив, не знал, что ему говорить. Наконец выдавил:
   – Ч-чего? Кого?
   Генерал Петя досадливо поморщился:
   – Да не перебивай ты меня. Если я разрешил тебе «тыкать», то это не значит, что мы с тобой запанибрата. Обо всем узнаешь – ночь впереди долгая. У тебя еще не появилось никого, кто сейчас греет тебе постель и ждет, когда ее Герочка прикатит со своего ответственного заседания?
   – Нет, – Гера грустно улыбнулся, – если только кот. Но ему главное, чтобы миска была полной, а это забота прислуги.
   – Тогда тебе предстоит выслушать мой длинный рассказ, а завтра утром отправиться в путь.
   – Куда?
   – Под Кострому. Человека сюда привезешь так, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Больше доверить некому, только ты в курсе. Сядешь на корявую неприметную машинку с сюрпризом и вперед: шестьсот верст туда, шестьсот обратно. Заодно проветришься, а то ты скоро сдохнешь от такой работы. Ну что, готов узнать чуть больше, чем просто государственная тайна?
   – Я ничего не понимаю, но я как пионер, который всегда готов. Выбора-то нет, – Гера хмыкнул, – а кот перетопчется…

Часть 1. Лица

   По отношению к врагу
   все дозволено.
Мораль времен Римской империи

 
   О жизнь, нам имя – Вырожденье,
   Тебе и смыслу вопреки.
Борис Пастернак

 

Игорь Лемешев. Москва. Начало июня 1992 года

   Это лето в Москве было невозможно жарким. Город жил в каком-то сумасшедшем отчаянии, словно весь он был готов вот-вот немедленно сорваться и очертя голову кинуться на вокзал штурмовать поезда южных направлений. Воздух был похож на жидкое стекло. Казалось, прохожие плавали в стекле, отталкиваясь ногами от зыбких тротуаров, а водители с замиранием сердца поглядывали на температурный датчик приборной панели: не ровен час, вода закипит. Впрочем, водились в этом зное и оазисы. Скверики, где под каждым тополем, под каждым детским грибком сидели или полулежали, а то и просто дремали какие-то граждане, которых жара изгнала из квартир, и сил хватило лишь выстоять очередь за – вот чудо! – холодным, непритязательно-разбавленным пивом. Ну и наплевать, что не «импорт баночный», который у кооператоров-ларечников в таком почете. Зато ведь холодное и не успевает нагреться в трехлитровой стеклянной банке с пластмассовой, стибренной из маминых тайников, крышечкой. Мама любила «закатывать» банки. Любила… Уже, к сожалению, в прошедшей форме. Игорю в скверике было удобно. Мог он, конечно, и ларек какой-нибудь осчастливить, прикупив упаковку-другую импортного баночного чуда, но был бы не понят другими обитателями оазиса. А так все выглядело вполне натурально: сидит парень в льняной некрашеной рубахе, во «вьетнамках» на босу ногу, перед ним стоит запотевшая банка, рядом, на лавочке, пачка сигарет, книжка. Сидит, никому не мешает, и банка на треть пустая. Свой человек. Если у прочих счастливчиков, которые в разгар рабочего дня посреди недели никуда не спешили и проводили в оазисе все время с утра до позднего вечера, никаких особенных причин для употребления разливного изделия не имелось и они пили его просто так, буднично и скучно, то у Игоря повод был. Он появился в скверике после двух часов дня, а до этого времени, начиная с самого утра, он все еще именовался студентом-выпускником. В двенадцать часов тридцать минут Игорь получил из рук декана результат своих пятилетних трудов – диплом. В двенадцать сорок пять в коридоре, возле аудитории, в которой проходила церемония, его окликнул чей-то знакомый голос:
   – Игорь? Вот так встреча! А я смотрю, Андрей Михайлович идет, собственной персоной. Что, думаю, такое? Галлюцинирую от жары? Тебя-то я уже лет семь не видел, а ты прямо вылитый отец стал.
   – Здравствуйте, дядя Петя, – Игорь искренне улыбнулся и протянул руку, – я тоже очень рад, что довелось увидеться. Вы какими судьбами у нас на факультете очутились?
   – Да так… У меня же тут знакомых много, сокурсник твой, к примеру, Слава.
   – Пронин?
   – Ну да. Да и с деканом вашим мы заклятые приятели. Я на каждый выпуск прихожу. Люблю поглядеть на будущих азиатско-африканских исследователей. Ты не сильно торопишься?
   – Да вроде нет. Диплом получил, теперь можно и отдохнуть.
   – Тогда, может, в буфете посидим? Там чего-нибудь холодненького проглотить получится, а? Ты как на это смотришь?
   Они спустились этажом ниже и, войдя в помещение маленького студенческого кафе, взяли мороженого, холодных «Ессентуков» и сели за дальний столик.
   – Ну, – смакуя солоноватую воду, начал собеседник Игоря, – чем теперь думаешь заняться?
   – Да я через три дня к отцу улетаю до конца лета. А там, когда вернусь, может, что-то и подвернется. Сейчас, сами знаете, востоковеды мало кого интересуют. А становиться продавцом или, скажем, бухгалтером мне как-то неинтересно.
   – Думаешь по специальности пристроиться?
   – Хотелось бы, но тут вновь дилемма: денег за мою специальность не видать будет как собственных ушей. Институты разгоняют, кандидаты наук на рынках граждан обвешивать учатся. Да что я вам говорю, сами небось все знаете.
   – Знаю. Глаза же есть, – усмехнулся тот. – Вот только времена – они поменяются. А жить одним днем – это несерьезно. У меня к тебе, между прочим, предложение есть.
   – Какое такое предложение? – Игорь подался вперед, ему стало любопытно.
   – Перспективное, – отчего-то немного мрачно ответил собеседник, которого Игорь называл дядей Петей.
   Игорь внимательно и словно бы впервые окинул взглядом всю возвышающуюся над столом верхнюю часть туловища своего собеседника. Крепкий мужик, друг семьи. Раньше частенько бывал у них в гостях, а потом они с отцом из-за чего-то повздорили. Тема этой ссоры никогда в семье Игоря не поднималась, и внешне все выглядело так, как будто и вовсе ничего и не случилось. Петр продолжал заходить к ним, но число его визитов заметно сократилось, а потом, после смерти матери, отец Игоря уехал в Италию на несколько лет. В служебную командировку.
   Игорь родился в семье дипломатов. Его отец был дипломатом, и дед, и прадед, и так вплоть до самых дальних времен, когда страной правили не генсеки или президенты, а императоры, рубль слыл самой сильной валютой на свете, а город Санкт-Петербург был совсем новенький, только что отстроенный, и по его мостовым не хаживала еще нога ни Пушкина, ни Достоевского. Родоначальник фамилии служил в учрежденной императором Петром Первым Тайной розыскных дел канцелярии, был жалован деревенькой, крепостными душами, и сыновья его пошли по казенной части, поступив на государственную службу: старший – по следам отца, уже не в Канцелярию, а в Тайную экспедицию. Младший, получив на то родительское благословение, а «от Государыни Императрицы надлежащее указание, отбыл с посольством к гишпанскому двору».
   С тех пор Лемешевы ничем, кроме государственной службы, не занимались. Были в династии и такие, кто послами российскими в чужедалье побыть успели. И ничто из происходившего в неспокойной российской истории этого служения не прервало. Ни октябрьский переворот, ни сталинская топка, пожиравшая самых лучших, ни подковерные интриги кремлевских старцев не причинили фамилии Лемешевых ни малейшего вреда. Жили, рожали детей, выводили их в люди и как-то ухитрялись при этом не наживать врагов. Вот и сидевший напротив Петр Валерьевич врагом не стал. Не дай Бог иметь ТАКИХ врагов.
   Игорь заинтересовался. Он и впрямь не думал, чем именно займется после возвращения из Италии, понимая, что альтернативы скучной и малопривлекательной работе в Министерстве иностранных дел просто не существует. А в МИД Игорю не хотелось. Категорически.
   – Вы что загадками говорите, Петр Валерьевич? Любите секреты? Мне-то они, ваши секреты, ни к чему. У меня к чужим секретам иммунитет: я среди них вырос и привык не обращать внимания.
   – Секреты? Да какие тут, к чертовой матери, секреты? Страну до трусов раздели, все наружу. Наоборот… Проблема не в наличии секретности, а в ее полнейшем отсутствии. Ты знаешь, где именно я работаю?
   Игорь вежливо кивнул в ответ. Он знал. Тайную экспедицию как ни назови, а людей, ей преданных, ни с кем не спутаешь. И сколько бы ни стремились они быть скромными, серыми, незаметными – именно эта чрезмерная серость бьет их карту, открывая истинную принадлежность к шпионскому сословию.
   – Это хорошо.
   – Что именно хорошо?
   – То, что ты не болтун. У нас болтуны не в цене. Иди ко мне работать.
   Игорь растерялся. Он избежал армейской службы, которую заменил месяц военных сборов в одной из подмосковных частей, и все, связанное с ношением формы, присягой и отданием чести старшему по званию, не нравилось ему едва ли не сильнее, чем удел министерского референта. Поэтому он пожал плечами, помешал ложечкой растаявшее мороженое и неопределенно ответил:
   – Не знаю… Спасибо, конечно, но я так же не хотел бы становиться штатской министерской крысой, как и надеть мундир лейтенанта госбезопасности. Большего, как я понимаю, мне поначалу не светит?
   Петр Валерьевич от души рассмеялся. Получилось у него негромко, но очень искренне и не злобно:
   – Эх, Игоречек. Какой из тебя, к ляду, лейтенант госбезопасности? Ты для того, что ли, пять лет на факультете в лучших студентах ходишь и считаешься чуть ли не надеждой остатков нашей науки, чтобы я предложил тебе сапогами по паркету казенному скрипеть?
   – А что же тогда?
   – Послужить своей стране. Вот что я тебе предлагаю. Ты же Лемешев. Не забыл, надеюсь?
   – О нет. Все, что касается памяти предков, буквально преследует меня начиная с рождения, так что в плане семейной идеологии я образцовый Лемешев. Хоть мне эта фамилия иногда и жмет, словно не по размеру купленные брюки. Извините за излишнюю откровенность, но какой-то я получился в лемешевской породе не совсем стандартный. Тянет к чему-то такому… Нездешнему.
   – То есть? Уехать хочешь?
   – Нет, – Игорь помотал головой, – не то. Это словно голос, который хочет сказать, но никак не выберет для себя подходящего рта. И знаете, мне кажется, если дать ему возможность зазвучать, я стану совсем, совсем другим. Не таким, как теперь. Я… Ну, как бы вам это объяснить? Я как будто на пороге, и даже ногу занес для шага, а вот шагнуть боюсь. Вернее, не боюсь даже, а сознательно оттягиваю. Словно понимаю, что если войду, пересеку порог, то дверь позади меня хлопнет так, как это любят показывать в кино: громко и категорично, а ключ окажется забытым по другую сторону. И я еще не понял, хочу ли я этого.
   Теперь пришла очередь Петра Валерьевича пожимать плечами:
   – Как ты думаешь? Может, нужен кто-то, помочь тебе сделать шаг и придержать дверь ногой, чтобы было больше на жизнь похоже, а не так, как в кино?
   – Намекаете на себя?
   – Да уж какие тут намеки. Тут прямой текст, без купюр. Я тебе предлагаю пойти работать к нам, в разведку. И для этого вовсе не надо будет ходить строем и жить в казарме. Для этого даже не нужно будет сидеть в Москве, в России и наблюдать, как страна меняется, и, заметь, не в лучшую сторону. Все будет хорошо – это я сильно забегаю вперед, но хорошо будет еще при нашей жизни. Вот только кому-то нужно сделать это самое «хорошо». А делается это не здесь. Увы.
   – Если я соглашусь, что именно от меня потребуется?
   – Жить и наблюдать, как меняется среда вокруг тебя. Анализировать, собирать информацию, учиться и не пропустить ни одного из тех особенных людей, которые будут появляться рядом. Пусть даже на мгновение. Люди как ключи. Схватил ключ, открыл дверь, поднялся по лестнице до следующей двери, там повторил все то же самое. Нам страну нужно спасать, Игорь. Кто как не ты, не я, не такие, как мы с тобой, сделают это?
   Игорь медлил с ответом, да и собеседник явно на быструю реакцию не рассчитывал. Предложение серьезное, как раз тот самый «шаг за порог». Нет уж, тут все надо обдумать, и не одному, а еще и с отцом посоветоваться. Ведь разругались они с этим дядей Петей когда-то. Из-за чего?
   – Я должен подумать, Петр Валерьевич. Не обижайтесь, но сами понимаете…
   Петр лишь сделал успокоительный жест рукой:
   – Я не тороплю. Ты когда к отцу?
   – Да вот взял билет вчера. Через три дня самолет. Вернее, и не через три уже, если не считать сегодня. Послезавтра.
   – Вот ты и не торопись. Завтра мне твой ответ не нужен. Спокойно слетай к папе, отдохни. Ты большое дело сделал. Пять лет не штаны просиживал, а по-настоящему учился. – Вдруг Петр Валерьевич резко сменил тему: – Как твой урду?
   Последний вопрос дядя Петя задал на тарабарском языке, но Игоря этим не смутил. Тот спокойно ответил довольно длинной фразой на том же наречии.
   – Молодец. Школа! В общем, ты прилетай и… Мы с тобой еще повидаемся.
   Петр Валерьевич взглянул на часы, встал и протянул Игорю крепкую широкую ладонь, навсегда сожженную афганским солнцем до почти что медного цвета:
   – Ну… До встречи? Я тут еще немного посижу, у меня дела.
   – Да. Всего доброго, и спасибо вам за предложение.
   – Себя благодари. Такие предложения каждому встречному-поперечному не делают. Будь здоров.
   Игорь выходил из буфета первым и поэтому не мог видеть, как Сеченов, быстрым движением взяв со стола стакан, из которого Игорь за минуту до этого пил «Ессентуки», опустил его в обыкновенный пластиковый пакет, в какой обычно упаковывают продукты…
   …Пива в банке оставалось еще наполовину. Книжка перелистывалась не быстро, и за час с сорок первой дошла до шестьдесят восьмой страницы. Игорь читал медленно, и сколько ни старался сконцентрироваться и вспомнить, о чем прочел только что, ничего не получалось. Разговор в буфете не шел у него из головы. А что, в самом деле? Ведь предложили ему не что-нибудь, а настоящую, очень серьезную профессию. Интересную! Авантюризма и острых ощущений хоть отбавляй. От таких предложений ветер в голове, и пиво, пусть и такое вот не хмельное и разбавленное водой, а все же принятию правильного решения не товарищ. Нет. Тут нужен совет отца. Лемешев-старший – аппаратчик с тридцатилетним стажем. Как скажет, так и надо будет сделать.
   …Эти трое появились во дворе неожиданно и вели себя так, как будто оказались они здесь не случайно. Игорь, заметив их кряжистые фигуры, отметил про себя, что, по всей видимости, эти бандитской наружности парни явно кого-то ищут. Вся троица была похожа на трехголового дракона-бройлера: явно из криминальных кругов, типы держались очень плотно и словно слились в единое туловище. При этом головы их были повернуты в разные стороны и двигались каждая по определенному маршруту, три пары глаз обшаривали двор, поделив его на секторы. Вдруг одна из голов увидела одиноко сидевшего на лавочке Игоря, и ее обладатель, похожий на борца-«вольника» парень лет двадцати пяти, что-то тихо и коротко сказал своим спутникам. Тотчас дракон распался, и каждый из крепышей, похожих лицом друг на друга настолько, что все они казались однояйцовыми близнецами-тройняшками, двинулся в сторону Игоря.
   Тот спокойно смотрел на явно недружелюбно настроенную компанию, но никакого беспокойства не проявлял. Взгляд его стал неподвижным: Игорь словно глядел сквозь опасных с виду пришельцев, и казалось, что взгляд его простирается так далеко, словно бы и не было вокруг домов-многоэтажек, сам Игорь сидел сейчас не на лавочке московского дворика, а стоял на холме и глядел вдаль. Туда, где в тысяче километров от него сходятся небесный свод с землей, рождая линию горизонта.
   Тем временем трио подошло вплотную к лавочке, а тот самый «вольник» наклонился и поднял с земли стеклянную банку с остатками пива.
   – Слышишь, ботаник, – обратился тот к Игорю, – как пивко-то? Не сильно мочой разбавленное? Пить пацанам не западло?
   Игорь, все еще глядя мимо них, не ответил. Перед его глазами вдруг появилась совсем другая картина, и не было на ней московского дворика. Он видел лишь бескрайнее море белого песка и на нем черные, сожженные солнцем камни. Со стороны казалось, что Игорь полностью погружен в свои мысли, не услышал вопроса, и вместо ответа он лишь слегка улыбнулся.
   – Э?! Ты чего лыбу давишь?! Отвечай, когда к тебе нормальные люди обращаются! Забурел, что ли?
   Игорь, все так же ни слова не говоря, поднял на уровень глаз правую руку ладонью вверх так, словно хотел что-то попросить у хамоватого, похожего на борца парня, державшего в руках его, Игоря, банку.
   – Что видишь? – Игорь спрашивал, обращаясь ко всем троим и в то же время к каждому в отдельности. Каждый из них, одновременно приняв этот вопрос на свой счет, словно по команде молча уставился на ладонь Игоря. Их лица из спокойных, даже наглых, менялись на глазах. Черты заострились, рты искривила судорога, глаза налились кровью и вылезли из орбит. Вены на лбах и шеях вздулись. Какое-то время, буквально несколько секунд, ничего не происходило и все продолжали молчать, но вдруг тот, что был слева, рослый парень, неожиданно не вскрикнул даже, а пропищал:
   – Не надо! Пожалуйста, не надо так делать! Очень больно!
   – Что ты видишь? – бесстрастно повторил Игорь. – Скажи мне, что ты видишь, и можешь уходить.
   С незваными гостями стали происходить очень странные вещи. Тот, что был выше всех ростом, закрыл глаза руками и зарыдал, борец-«вольник» принялся буквально грызть кисть собственной руки и очень скоро прокусил кожу насквозь так, что на месте прокусов выступила кровь, а реакция третьего выразилась в том, что он сел прямо на землю и, загребая ее ладонями, принялся запихивать в рот все, что ему удалось подобрать с земли: прошлогоднюю сухую листву, окаменевшие от времени окурки, двухкопеечную монетку…
   Игорь равнодушно наблюдал за картиной этого внезапного группового помешательства некоторое время, а потом резко перевернул руку ладонью вниз и сделал такой жест, как будто он что-то стряхивал. Шпана словно по команде очнулась и принялась испуганно осматривать друг друга:
   – Вова, ты чего это разнылся?
   – А ты мясца захотел, Павлик? Руку сам себе почти отгрыз!
   Вдруг оба они резко повернулись к тому третьему, который ползал по земле на четвереньках. Его страшно рвало, просто выворачивало наружу. Злобно и испуганно оглядываясь на Игоря, с растерянным выражением лица будто приросшего к скамейке, длинный и борец подхватили объевшегося мусором товарища под локти.
   – Извини, землячок. Рамсы попутали, – угодливой скороговоркой проговорил борец-«вольник». – Расход по мастям. Идет?
   – Идет, – эхом повторил Игорь.
   Шпану словно отпустило после его слов. Все трое со спринтерской скоростью побежали в сторону подворотни, и через мгновение уже ничего не напоминало об их недавнем присутствии. Игорь, с которого будто спало наваждение, провел рукой по волосам и потряс головой:
   – Глюки у меня, что ли? Или дури в пиво подмешали?
   Он опасливо отставил банку в сторону, взял с лавки книжку, запихнул в задний карман джинсов пачку сигарет и медленно поднялся. Посмотрел по сторонам и, с трудом передвигая ногами, побрел к своему подъезду. Со стороны можно было подумать, что идет больной старик. Игорь и впрямь с каждым шагом чувствовал себя все слабее и слабее, и главным его желанием стало поскорее принять горизонтальное положение.
   Он не заметил двух мужчин, силуэты которых скрадывала тень подворотни. Все это время, начиная с момента появления во дворе троих гопников и заканчивая финальной картиной их позорного бегства, эти двое очень внимательно наблюдали за происходящим. Ни один из них не проронил за все время ни единого слова, и лишь когда пошатывающаяся фигурка Игоря скрылась за дверью подъезда, один из наблюдателей наконец нарушил молчание:
   – Ну, теперь убедился? Говорил я тебе, что это самая лучшая кандидатура. Ты где-нибудь такое видел?
   – Да, Петр Валерьевич, впечатляет. Ничего не скажешь. Когда у него самолет?
   – Послезавтра. Я вылечу сегодня, ночным рейсом. Постараюсь убедить Андрея. Здесь все должно быть сыграно как по нотам, а без его помощи у нас ничего не выйдет.