В Америке есть все. В этом смысле Америка – самая уникальная страна на всем белом свете. На каждого из ее жителей, число которых постоянно растет и давно уже перевалило за триста миллионов душ, обязательно приходится по какой-нибудь занятной штуковине. Не важно, что это: ненужная в хозяйстве подставка для бананов, которая всем мешает, или жестяная банка, в которой – вот это да! – лежит высохшая, с длинными когтями и отчего-то очень смешная птичья лапа. Малышка Пэм, как и все дети, отличалась крайним любопытством и к своим девяти годам считала, что в ее родном домишке нет и не может быть места, куда она не сунула бы свой нос. Однако эту жестянку она просто невероятным образом пропустила, как, впрочем, и целый шкаф, оказавшийся спрятанным под старой одеждой в подвале и прямо-таки набитый самыми разными забавными вещицами. Жестянка с сушеной лапкой внутри вывалилась ей прямо в руки, как только Пэм, высунув от любопытства язык, потянула дверцу шкафа на себя. Она долго рассматривала содержимое жестянки и уже собиралась продолжить свои дальнейшие исследования содержимого таинственного шкафа, как вдруг, впервые в жизни, крепкая и мозолистая рука матери схватила ее за волосы и, невзирая на рев Пэм, происходящий больше от удивления и обиды, чем от боли, поволокла ее прочь из подвала.
– Ты, черномазая сучка! – Никогда до этого Пэм не видела мать в такой ярости. Та стояла над ней, широко расставив ноги, и, наклонившись к дочери, лежащей на полу, шипела: – Кто разрешил тебе лезть туда, куда лезть нельзя!
У Пэм началась истерика, она очень испугалась такой страшной «новой» мамочки и почувствовала, что ей не хватает воздуха, захрипела, схватив себя за горло правой рукой.
Мать пришла в себя. Ей стало страшно, а после того, как она взяла Пэм на руки, подошла с ней к стулу, села и, обняв девочку, принялась гладить ее по спине и успокаивать, ей стало еще и очень стыдно. Она корила себя за этот неожиданный для нее самой приступ ярости, и как-то незаметно, словно сами по себе, из глаз ее покатились слезы… Некоторое время старый дом был молчаливым свидетелем горестной исповеди двух особ женского пола: невинной девочки и ее матери, видевшей за свою тридцатилетнюю жизнь так много плохого, что этим количеством боли, разочарования и порока можно было бы снарядить какую-нибудь боеголовку и запустить ее в сторону Северной Кореи. Корейцам бы тогда не поздоровилось – это уж точно.
Слезы уходят в землю, земля высыхает и остается на месте. Так и то удивительное чувство привязанности между матерью и ее ребенком ничто не в состоянии размыть. Пэм прекратила хныкать и украдкой взглянула на мать. Та неподвижно смотрела перед собой и все еще всхлипывала. Увидев, что дочка пришла в себя, улыбнулась:
– Прости меня.
– Это ты прости меня, мамочка. Я не знала…
– Нет, это ты прости меня, я не должна была держать все это в доме.
Пэм, которую ее любопытство продолжало буквально разрывать на части, решила, что благоприятный момент наступил, и самым невинным голосом спросила:
– Мамочка, а что там?
– Где?
– Ну, там, в шкафу?
Мать спустила ее с колен, поднялась сама и, морщась от боли (ноги давали о себе знать именно в такие моменты), пошла на кухню. Пэм за ней. Мать принялась нарочито громко греметь кастрюлями, делая вид, что ищет что-то, наконец, видя, что от ответа ей теперь уже не уйти, она проворчала:
– Ниггерские штучки.
Для девятилетней девочки ответ был более чем туманным. Пэм лишь похлопала глазами, отчего стала и впрямь похожа на бабочку – такими огромными, похожими на крылья райского махаона, были ее ресницы. Мать повернулась к ней и сказала:
– Понимаешь, милая, когда ты всего лишь черномазая и дочь черномазой и черномазого – это я про себя – и господь Бог решил наделить тебя смазливой мордашкой, то каждый, у кого между ног болтается эта штуковина, считает, что он вправе делать с тобой все, что ему только заблагорассудится. Он думает, что ты слабая, и он думает, что раз у него есть эта штуковина, то он может вертеть тебя на ней в разные стороны и… – Тут мать Пэм прикусила язык, так как поняла, что перегнула палку. Однако Пэм нетерпеливо топнула:
– А дальше?!
– В общем, ты заводишь себе такой шкаф и с его помощью чувствуешь себя сильнее.
Девятилетняя американка, да и не только американка, а, наверное, любая девочка, в доме которой есть телевизор, в состоянии додумать все, о чем ей недоговаривают. Пэм серьезно взглянула на мать и спросила:
– Это для колдовства?
Мать промолчала.
– А меня ты научишь? Я не хочу быть слабой.
Мать молча кивнула в ответ.
…Пэм поступила в колледж. И не просто поступила, а стала одной из лучших, вернее, она стала самой лучшей ученицей. Все предметы давались ей на удивление легко, хотя о легкости мог судить тот, кто не знал изнанки. Пэм по-настоящему училась. Она очень хорошо помнила, как мать однажды сказала ей, что если ты родилась чернокожей, то должна все делать в два раза лучше, чем белые. «Только тогда, – сказала мать, – достигнешь чего хочешь».
В колледже о Пэм говорили как об «уникальном явлении, чей гений сочетает в себе в равной степени выдающийся ум и невероятную красоту». Пэм плевать было на то, что ее считали «явлением», она не задирала нос, а продолжала учиться, учиться изо всех сил. Ее целью был грант одного из университетов, так как оплатить высшее образование ее мать уже не смогла бы.
Зимой 1984 года Пэм осиротела. Какой-то дальнобойщик, от которого ушла жена, забрав с собой двоих детишек, решил, что во всех его «проблемах» повинна маленькая закусочная, и на полном ходу въехал своим тридцатитонным грузовиком прямо в павильончик «Уэнди». Внутри находилось сорок человек, в том числе и мать Пэм, которая как раз в тот момент ставила на поднос очередного клиента «Кул-эйд» и кусок клюквенного пирога. Вуду ей не помогло. Закусочную спустя полгода отстроили заново, а из сорока человек не выжил ни один. Шофер грузовика на суде говорил, что ему очень жаль, что все так случилось, и он просто был не в себе. Его отправили на психиатрическую экспертизу, и в больнице городка Оушен-Сити он устроил настоящий переполох, когда однажды посреди ночи пробрался в хирургическое отделение, завладел скальпелем, вырезал на собственном теле какие-то непонятные узоры, сильно смахивающие на африканскую племенную живопись, и, уже истекая кровью, вначале бегал по коридорам больницы, оглашая ее нечеловеческими воплями, а потом, когда его уже почти было схватили, шофер грузовика что есть силы воткнул себе скальпель прямо в левый глаз. Некоторые очевидцы из больничного персонала утверждали: со стороны казалось, что внутри шофера кто-то орудовал. «Его как будто дергали за ниточки», – сказал один из охранников, и ему, конечно же, никто не поверил. Мало ли, что приходит в голову этим психам…
Пэм продала дом матери, с тем чтобы никогда в жизни больше не возвращаться в маленькую деревню с громким названием Берлин. Она продала дом вместе со всем имуществом, но перед тем, как навсегда покинуть стены, в которых выросла, она вытащила из подвала тот самый шкаф и сожгла его перед домом вместе со всем содержимым. Ей давно не нужна была атрибутика. Высшее Вуду не нуждается в засушенных птичьих лапах, а предметами колдовства нельзя пользоваться никому, кроме их прямого владельца, – это Пэм знала с того самого дня, когда она открыла дверцу шкафа.
Только если ты пашешь, твоя пшеница взойдет, а остальное от лукавого. Пэм получила грант университета Вашингтона. К удивлению преподавателей, она предпочла надежной карьере адвоката, судьи или прокурора, которую обеспечивал ей юридический факультет, место на мало что общего имеющем со словами «деньги» и «бизнес» факультете антропологии. Но такова была Пэм, она всегда делала только то, что было нужно именно ей, и никогда не слушала ничьих советов, кроме советов матери. Мать погибла под колесами взбесившегося грузовика, и Пэм стала самостоятельной. Однако даже самые язвительные скептики вынуждены были прикусить язык, когда после окончания своего «факультета человековедения», получив степень магистра, Пэм ушла работать в ЦРУ и очень скоро сделала там головокружительную карьеру. Впрочем, насчет карьеры у тех, кто знал ее ранее, были лишь домыслы, так как Пэм вовсе перестала общаться с прежним окружением. Собственный дом, стоящий рядом с такими же большими и роскошными домами высших офицеров ЦРУ, говорил сам за себя. Эта публика консервативна и не потерпит рядом никого ниже себя по положению, значит, Пэм стала такой же, как они.
И действительно, положение Пэм в ее организации, известной всему миру под злобно-шутливым названием «департамент грязных делишек», было весьма и весьма высоким. Почему? Коротко можно ответить так: Пэм преуспела в своем стремлении постоянно выдумывать способы, «как эффективно покончить с конкурентом». Звучит банально? Чересчур официально? Не очень-то вызывает доверие, делая рассказ о ее биографии прямо-таки сказочным? Да, но это правда. Что значит «конкурент»? У Америки в конкурентах целый свет, но основным своим «заклятым другом» Штаты всегда считали и считают Россию. И это отвратительно и печально, но сущность человеческая такова, что своего всегда мало. И постоянная мысль о «несправедливости», благодаря которой сто двадцать миллионов человек живут на самой большой в мире территории, которую при этом освоили процентов на тридцать-сорок, да и то (чего уж греха таить) кое-как, мысль, которая непрестанно, днем и ночью терзает, словно это самая сильная на свете зубная боль, – вот серьезный повод для постоянной работы в направлении «устранения конкурента». Нет, в ЦРУ не разрабатывают планы по созданию очередного Аушвица или Майданека, Бухенвальда или Треблинки. Но тактика выжженной земли и тотальный геноцид – часть методов «департамента грязных делишек». Тех самых методов, благодаря которым так часто и в самом негативном образе поминают то тут, то там прямолинейного тевтонского политика Шикльгрубера-Гитлера. Его изобретения и еще старый, как китайская стена, принцип «разделяй и властвуй» – это истинные пути для реализации глобальных планов «фирмы», в которой так добросовестно трудилась Пэм.
Отдел, где она работала и о существовании которого упоминали во время своего разговора дипломат Лемешев, оказавшийся резидентом, и многоликий Сеченов, никак не назывался. Официально его не было, а в помещение, которое он занимал, вела дверь с табличкой «Дополнительная канцелярия». К какому именно подразделению ЦРУ относилась эта «канцелярия», почти никто не знал, а кто знал, тот молчал. «Канцелярия» подчинялась напрямую директору ЦРУ и в структуре внешней разведки занимала, если можно так выразиться, «отдельное купе». Даже свои расходы «канцелярия» никогда не вносила в общий список, утверждаемый Конгрессом, а финансировалась из каких-то секретных фондов. Пэм иногда шутила, правда, делала это молча, про себя, что деятельность ее родного предприятия оплачивает лично мистер Люцифер, настолько воистину мрачной чертовщиной занималась «канцелярия».
Ни к чему погружаться в деятельность этого отдела совсем уж «с головой», но в самом примитивном и поверхностном изложении его деятельность выглядела следующим образом:
– создание и финансирование тоталитарных сект,
– развитие и поддержка реакционных оккультных учений,
– пропаганда антихристианской морали,
– моральное разложение обществ,
– поиск и внедрение агентов влияния в сферах реальной власти и тому подобное.
Само собой разумеется, что все эти бесчеловечные задачи были, так сказать, товаром для «внешнего рынка» и к Америке никакого отношения не имели.
Америка меняется… Заблуждается тот, кто все еще считает Соединенные Штаты вертепом и гнездом разврата. Да, в Америке есть все, но «отцы нации», речь о которых еще впереди, давно поняли: то, что позволит Штатам и в дальнейшем оставаться единственной в мире империей, – это немедленный возврат к традиционным ценностям, к тому, на чем, словно колосья пшеницы, взросло человечество. Грязь разврата, цинизм, контркультура – от этого Америка, нахлебавшись вдоволь, избавляется, сливая собственные отбросы, возведенные в культ по всему миру, экспортируя собственные ставшие ненужными испражнения в ярком зеленом фантике с надписью «демократия» и «гражданские свободы». В «канцелярии», посмеиваясь, называли их «конфетами дяди Сэма». Однако для каждого товара положен дилер – тот, кто станет распространять эти самые конфеты и, что самое главное, сделает все, чтобы никому и в голову не пришло, развернув фантик, завопить, что его, дескать, обманули. Нужно создать такие условия, чтобы лопали вместе с фантиком, так надежнее.
Задачей Пэм было искать таких дилеров. И она искала. Лучшей своей подругой она называла мисс Коррупцию, ибо с помощью этой дамы можно было проникнуть в любые, даже самые надежные кабинеты самых важных и высокопоставленных начальников, чиновников, генералов, депутатов – словом, всех тех, кто считался и считается «сильными мира сего». «Наивные люди, – иногда думала Пэм, – у мира сего есть только один „сильный“, он же „князь“, „царь“, „властелин“, у которого имен больше, чем у самого ловкого шпиона всех времен».
Но наивно полагать, что Пэм крепко дружила только с Коррупцией. Если бы все обстояло так примитивно, то все было бы слишком скучно, да и особенной надежностью не отличалось. Можно построить крепость сребролюбия, но чем вы станете цементировать кирпичи, укреплять стены, которые без этого разрушит ветер? Только верой, и больше ничем. Потребность человека в вере была доказана задолго до появления мозгведов из ЦРУ, они лишь цинично обратили этот постулат себе на пользу: всегда лучше пользоваться проверенным, чем изобретать то же самое. Вера в «верхнего» Бога при всей своей наивности, кажущейся архаичности, набившем оскомину фарисействе и сложных для восприятия текстов Библии, которые неискушенный разум современного человечка уже не в силах трактовать, – все же это вера в кого-то, кто не навредит и поможет, вера для всех, пусть и со скромной обратной отдачей. И гордость там не приветствуется: тот, кто горд, не признает авторитетов, кроме своего собственного, и ждать от него лояльности к доброму Богу – бессмыслица, достойная Сизифа. Нельзя то, нельзя это, нельзя спать с чужой женой, нельзя любить деньги, нельзя взять то, что плохо лежит, нельзя любить вкусно и со смаком перекусить, нельзя дать в лоб обидчику – нет, это не вера для гордых людей. Гордые верят в себя, но все же в глубине души – такова уж сущность человеческая, – они жаждут если и не найти ведущего и стать ведомыми, то уж по крайней мере верить во что-то «равное» себе. В кого-то, кто может помочь достижению их целей.
Да, воистину «все придумано до нас». Ни к чему искать альтернативу, есть только белое и черное, и на смену верхнему Богу приходит Бог нижний, босс этого мира, который ничего не обещает «потом», а с улыбкой достает из бездонных карманов своих все, о чем мечтает человек, а человек мечтает всегда об одном и том же. Он мечтает о деньгах. А деньги – это все, и пусть неудачники, робко прячущие за спиной книжки с изречениями верхнего Бога, пытаются, теперь уже совсем тихо и неуверенно, возразить, что деньги – это «не очень-то все». Да они просто жалкие букашки, планктон, хворост для растопки печей, греющих тщеславие дилеров конфет в ярких фантиках, которых Пэм и ее Канцелярия обратила в веру нижнему Богу. Пэм искала. Она всюду искала тех, кто мог пополнить армию мистера Люцифера и принести с собой в качестве жертвы, вступительного взноса – можно называть это как угодно, – собственную страну во славу Мамоны и Золотого тельца.
Пэм впервые попала в поле зрения учреждения Петра Сеченова весной 1990 года, когда служба наружного наблюдения, которая «вела» Пэм все то время, что она находилась в России, зафиксировала ее встречу с директором корпорации «Алькор» неким Сушко. Через «Алькор» проходили некоторые экспортные контракты, по которым в Малайзию и на Ближний Восток осуществлялись поставки истребителей «Миг». Личность же самого Сушко, долгое время прожившего в Бостоне и по личному приглашению Салимы вернувшегося в Россию в начале 1990 года, была настолько колоритной, что Сеченов лично наблюдал за этим «клиентом» – так Петр называл всех, кто обращал на себя внимание его ведомства. Салима же, «кремлевская целительница», имела тогда колоссальное влияние на самом «верху», и по ее протекции благодаря личному указу Миши Меченого Сушко возглавил «Алькор» – компанию, экспортировавшую гражданские и военные самолеты. Сеченов заинтересовался этим типом еще и потому, что такой человек, по его разумению, никак не мог возглавлять подобную организацию. К госбезопасности он не имел ни малейшего отношения, был женат на дочери эмигрантов-евреев, благодаря этому обстоятельству смог получить американское гражданство и, покинув тогда еще сильный СССР, несколько лет на его территории не появлялся. Его пути с Салимой никогда не пересекались, и Сеченов сперва недоумевал, отчего вдруг в придворной бесконтактной массажистке и ясновидящей проснулось такое участие к судьбе незнакомого ей ранее человека. Сеченов нашел для себя ответ в обыкновенном номере журнала «Огонек», где о чудо-целительнице была напечатана большая статья, щедро иллюстрированная фотоматериалами. На одной из фотографий Салима была запечатлена в полном облачении «генерала-командора ордена мальтийских рыцарей», и Сеченов сразу почувствовал, что именно этот так кстати попавшийся ему снимок и станет тем лучом, который наконец прольет свет на причины возникшей нежной дружбы между мальтийской принцессой и этим, по выражению Сеченова, «засланным казачком». От своих источников в Соединенных Штатах Сеченов получил справку, содержание которой все молниеносно расставило по местам. В справке сообщалось, что в марте 1987 года в масонском мемориальном храме имени Джорджа Вашингтона, построенном в начале тридцатых годов теперь уже прошлого, двадцатого, века, состоялась церемония посвящения в «рыцари». Мальтийские рыцари, розенкрейцеры, братья, вольные каменщики – у них так много имен, но одно их объединяет – масоны. Среди кандидатов, прошедших обряд посвящения, был и Сушко. «Вот откуда, – понял Сеченов, – растут ноги у этой протекции». Салима – не кто иной, как гроссмейстер масонской ложи, ее российского филиала, она лишь помогла «своему», сделав его одной из ключевых фигур в российском оборонном экспорте того времени. Именно Салима в свое время «посвятила» Сосковца, Бурбулиса, Старика и многих других, чьи фамилии до сих пор находятся в передовицах СМИ, в тайное «рыцарское» общество, и ныне активно действующее. Рассказ о нем впереди…
Сеченов ничего не мог сделать: начало 1990-х – черное время в истории разведки. Он лишь мог наблюдать, и максимум, на что хватило его возможностей, – это установить наблюдение за теми иностранцами, с кем контактировал Сушко. Так Пэм, сама того не ведая, попала в поле зрения того, чье внимание привлекать к себе ей было нельзя ни в коем случае, и ее встреча с директором «Алькора» «мальтийским рыцарем» Сушко положила начало истории, которая не закончилась и по сей день.
Герман. «Иисус FM». Москва – Городок N. 2007 год
– Ты, черномазая сучка! – Никогда до этого Пэм не видела мать в такой ярости. Та стояла над ней, широко расставив ноги, и, наклонившись к дочери, лежащей на полу, шипела: – Кто разрешил тебе лезть туда, куда лезть нельзя!
У Пэм началась истерика, она очень испугалась такой страшной «новой» мамочки и почувствовала, что ей не хватает воздуха, захрипела, схватив себя за горло правой рукой.
Мать пришла в себя. Ей стало страшно, а после того, как она взяла Пэм на руки, подошла с ней к стулу, села и, обняв девочку, принялась гладить ее по спине и успокаивать, ей стало еще и очень стыдно. Она корила себя за этот неожиданный для нее самой приступ ярости, и как-то незаметно, словно сами по себе, из глаз ее покатились слезы… Некоторое время старый дом был молчаливым свидетелем горестной исповеди двух особ женского пола: невинной девочки и ее матери, видевшей за свою тридцатилетнюю жизнь так много плохого, что этим количеством боли, разочарования и порока можно было бы снарядить какую-нибудь боеголовку и запустить ее в сторону Северной Кореи. Корейцам бы тогда не поздоровилось – это уж точно.
Слезы уходят в землю, земля высыхает и остается на месте. Так и то удивительное чувство привязанности между матерью и ее ребенком ничто не в состоянии размыть. Пэм прекратила хныкать и украдкой взглянула на мать. Та неподвижно смотрела перед собой и все еще всхлипывала. Увидев, что дочка пришла в себя, улыбнулась:
– Прости меня.
– Это ты прости меня, мамочка. Я не знала…
– Нет, это ты прости меня, я не должна была держать все это в доме.
Пэм, которую ее любопытство продолжало буквально разрывать на части, решила, что благоприятный момент наступил, и самым невинным голосом спросила:
– Мамочка, а что там?
– Где?
– Ну, там, в шкафу?
Мать спустила ее с колен, поднялась сама и, морщась от боли (ноги давали о себе знать именно в такие моменты), пошла на кухню. Пэм за ней. Мать принялась нарочито громко греметь кастрюлями, делая вид, что ищет что-то, наконец, видя, что от ответа ей теперь уже не уйти, она проворчала:
– Ниггерские штучки.
Для девятилетней девочки ответ был более чем туманным. Пэм лишь похлопала глазами, отчего стала и впрямь похожа на бабочку – такими огромными, похожими на крылья райского махаона, были ее ресницы. Мать повернулась к ней и сказала:
– Понимаешь, милая, когда ты всего лишь черномазая и дочь черномазой и черномазого – это я про себя – и господь Бог решил наделить тебя смазливой мордашкой, то каждый, у кого между ног болтается эта штуковина, считает, что он вправе делать с тобой все, что ему только заблагорассудится. Он думает, что ты слабая, и он думает, что раз у него есть эта штуковина, то он может вертеть тебя на ней в разные стороны и… – Тут мать Пэм прикусила язык, так как поняла, что перегнула палку. Однако Пэм нетерпеливо топнула:
– А дальше?!
– В общем, ты заводишь себе такой шкаф и с его помощью чувствуешь себя сильнее.
Девятилетняя американка, да и не только американка, а, наверное, любая девочка, в доме которой есть телевизор, в состоянии додумать все, о чем ей недоговаривают. Пэм серьезно взглянула на мать и спросила:
– Это для колдовства?
Мать промолчала.
– А меня ты научишь? Я не хочу быть слабой.
Мать молча кивнула в ответ.
…Пэм поступила в колледж. И не просто поступила, а стала одной из лучших, вернее, она стала самой лучшей ученицей. Все предметы давались ей на удивление легко, хотя о легкости мог судить тот, кто не знал изнанки. Пэм по-настоящему училась. Она очень хорошо помнила, как мать однажды сказала ей, что если ты родилась чернокожей, то должна все делать в два раза лучше, чем белые. «Только тогда, – сказала мать, – достигнешь чего хочешь».
В колледже о Пэм говорили как об «уникальном явлении, чей гений сочетает в себе в равной степени выдающийся ум и невероятную красоту». Пэм плевать было на то, что ее считали «явлением», она не задирала нос, а продолжала учиться, учиться изо всех сил. Ее целью был грант одного из университетов, так как оплатить высшее образование ее мать уже не смогла бы.
Зимой 1984 года Пэм осиротела. Какой-то дальнобойщик, от которого ушла жена, забрав с собой двоих детишек, решил, что во всех его «проблемах» повинна маленькая закусочная, и на полном ходу въехал своим тридцатитонным грузовиком прямо в павильончик «Уэнди». Внутри находилось сорок человек, в том числе и мать Пэм, которая как раз в тот момент ставила на поднос очередного клиента «Кул-эйд» и кусок клюквенного пирога. Вуду ей не помогло. Закусочную спустя полгода отстроили заново, а из сорока человек не выжил ни один. Шофер грузовика на суде говорил, что ему очень жаль, что все так случилось, и он просто был не в себе. Его отправили на психиатрическую экспертизу, и в больнице городка Оушен-Сити он устроил настоящий переполох, когда однажды посреди ночи пробрался в хирургическое отделение, завладел скальпелем, вырезал на собственном теле какие-то непонятные узоры, сильно смахивающие на африканскую племенную живопись, и, уже истекая кровью, вначале бегал по коридорам больницы, оглашая ее нечеловеческими воплями, а потом, когда его уже почти было схватили, шофер грузовика что есть силы воткнул себе скальпель прямо в левый глаз. Некоторые очевидцы из больничного персонала утверждали: со стороны казалось, что внутри шофера кто-то орудовал. «Его как будто дергали за ниточки», – сказал один из охранников, и ему, конечно же, никто не поверил. Мало ли, что приходит в голову этим психам…
Пэм продала дом матери, с тем чтобы никогда в жизни больше не возвращаться в маленькую деревню с громким названием Берлин. Она продала дом вместе со всем имуществом, но перед тем, как навсегда покинуть стены, в которых выросла, она вытащила из подвала тот самый шкаф и сожгла его перед домом вместе со всем содержимым. Ей давно не нужна была атрибутика. Высшее Вуду не нуждается в засушенных птичьих лапах, а предметами колдовства нельзя пользоваться никому, кроме их прямого владельца, – это Пэм знала с того самого дня, когда она открыла дверцу шкафа.
Только если ты пашешь, твоя пшеница взойдет, а остальное от лукавого. Пэм получила грант университета Вашингтона. К удивлению преподавателей, она предпочла надежной карьере адвоката, судьи или прокурора, которую обеспечивал ей юридический факультет, место на мало что общего имеющем со словами «деньги» и «бизнес» факультете антропологии. Но такова была Пэм, она всегда делала только то, что было нужно именно ей, и никогда не слушала ничьих советов, кроме советов матери. Мать погибла под колесами взбесившегося грузовика, и Пэм стала самостоятельной. Однако даже самые язвительные скептики вынуждены были прикусить язык, когда после окончания своего «факультета человековедения», получив степень магистра, Пэм ушла работать в ЦРУ и очень скоро сделала там головокружительную карьеру. Впрочем, насчет карьеры у тех, кто знал ее ранее, были лишь домыслы, так как Пэм вовсе перестала общаться с прежним окружением. Собственный дом, стоящий рядом с такими же большими и роскошными домами высших офицеров ЦРУ, говорил сам за себя. Эта публика консервативна и не потерпит рядом никого ниже себя по положению, значит, Пэм стала такой же, как они.
И действительно, положение Пэм в ее организации, известной всему миру под злобно-шутливым названием «департамент грязных делишек», было весьма и весьма высоким. Почему? Коротко можно ответить так: Пэм преуспела в своем стремлении постоянно выдумывать способы, «как эффективно покончить с конкурентом». Звучит банально? Чересчур официально? Не очень-то вызывает доверие, делая рассказ о ее биографии прямо-таки сказочным? Да, но это правда. Что значит «конкурент»? У Америки в конкурентах целый свет, но основным своим «заклятым другом» Штаты всегда считали и считают Россию. И это отвратительно и печально, но сущность человеческая такова, что своего всегда мало. И постоянная мысль о «несправедливости», благодаря которой сто двадцать миллионов человек живут на самой большой в мире территории, которую при этом освоили процентов на тридцать-сорок, да и то (чего уж греха таить) кое-как, мысль, которая непрестанно, днем и ночью терзает, словно это самая сильная на свете зубная боль, – вот серьезный повод для постоянной работы в направлении «устранения конкурента». Нет, в ЦРУ не разрабатывают планы по созданию очередного Аушвица или Майданека, Бухенвальда или Треблинки. Но тактика выжженной земли и тотальный геноцид – часть методов «департамента грязных делишек». Тех самых методов, благодаря которым так часто и в самом негативном образе поминают то тут, то там прямолинейного тевтонского политика Шикльгрубера-Гитлера. Его изобретения и еще старый, как китайская стена, принцип «разделяй и властвуй» – это истинные пути для реализации глобальных планов «фирмы», в которой так добросовестно трудилась Пэм.
Отдел, где она работала и о существовании которого упоминали во время своего разговора дипломат Лемешев, оказавшийся резидентом, и многоликий Сеченов, никак не назывался. Официально его не было, а в помещение, которое он занимал, вела дверь с табличкой «Дополнительная канцелярия». К какому именно подразделению ЦРУ относилась эта «канцелярия», почти никто не знал, а кто знал, тот молчал. «Канцелярия» подчинялась напрямую директору ЦРУ и в структуре внешней разведки занимала, если можно так выразиться, «отдельное купе». Даже свои расходы «канцелярия» никогда не вносила в общий список, утверждаемый Конгрессом, а финансировалась из каких-то секретных фондов. Пэм иногда шутила, правда, делала это молча, про себя, что деятельность ее родного предприятия оплачивает лично мистер Люцифер, настолько воистину мрачной чертовщиной занималась «канцелярия».
Ни к чему погружаться в деятельность этого отдела совсем уж «с головой», но в самом примитивном и поверхностном изложении его деятельность выглядела следующим образом:
– создание и финансирование тоталитарных сект,
– развитие и поддержка реакционных оккультных учений,
– пропаганда антихристианской морали,
– моральное разложение обществ,
– поиск и внедрение агентов влияния в сферах реальной власти и тому подобное.
Само собой разумеется, что все эти бесчеловечные задачи были, так сказать, товаром для «внешнего рынка» и к Америке никакого отношения не имели.
Америка меняется… Заблуждается тот, кто все еще считает Соединенные Штаты вертепом и гнездом разврата. Да, в Америке есть все, но «отцы нации», речь о которых еще впереди, давно поняли: то, что позволит Штатам и в дальнейшем оставаться единственной в мире империей, – это немедленный возврат к традиционным ценностям, к тому, на чем, словно колосья пшеницы, взросло человечество. Грязь разврата, цинизм, контркультура – от этого Америка, нахлебавшись вдоволь, избавляется, сливая собственные отбросы, возведенные в культ по всему миру, экспортируя собственные ставшие ненужными испражнения в ярком зеленом фантике с надписью «демократия» и «гражданские свободы». В «канцелярии», посмеиваясь, называли их «конфетами дяди Сэма». Однако для каждого товара положен дилер – тот, кто станет распространять эти самые конфеты и, что самое главное, сделает все, чтобы никому и в голову не пришло, развернув фантик, завопить, что его, дескать, обманули. Нужно создать такие условия, чтобы лопали вместе с фантиком, так надежнее.
Задачей Пэм было искать таких дилеров. И она искала. Лучшей своей подругой она называла мисс Коррупцию, ибо с помощью этой дамы можно было проникнуть в любые, даже самые надежные кабинеты самых важных и высокопоставленных начальников, чиновников, генералов, депутатов – словом, всех тех, кто считался и считается «сильными мира сего». «Наивные люди, – иногда думала Пэм, – у мира сего есть только один „сильный“, он же „князь“, „царь“, „властелин“, у которого имен больше, чем у самого ловкого шпиона всех времен».
Но наивно полагать, что Пэм крепко дружила только с Коррупцией. Если бы все обстояло так примитивно, то все было бы слишком скучно, да и особенной надежностью не отличалось. Можно построить крепость сребролюбия, но чем вы станете цементировать кирпичи, укреплять стены, которые без этого разрушит ветер? Только верой, и больше ничем. Потребность человека в вере была доказана задолго до появления мозгведов из ЦРУ, они лишь цинично обратили этот постулат себе на пользу: всегда лучше пользоваться проверенным, чем изобретать то же самое. Вера в «верхнего» Бога при всей своей наивности, кажущейся архаичности, набившем оскомину фарисействе и сложных для восприятия текстов Библии, которые неискушенный разум современного человечка уже не в силах трактовать, – все же это вера в кого-то, кто не навредит и поможет, вера для всех, пусть и со скромной обратной отдачей. И гордость там не приветствуется: тот, кто горд, не признает авторитетов, кроме своего собственного, и ждать от него лояльности к доброму Богу – бессмыслица, достойная Сизифа. Нельзя то, нельзя это, нельзя спать с чужой женой, нельзя любить деньги, нельзя взять то, что плохо лежит, нельзя любить вкусно и со смаком перекусить, нельзя дать в лоб обидчику – нет, это не вера для гордых людей. Гордые верят в себя, но все же в глубине души – такова уж сущность человеческая, – они жаждут если и не найти ведущего и стать ведомыми, то уж по крайней мере верить во что-то «равное» себе. В кого-то, кто может помочь достижению их целей.
Да, воистину «все придумано до нас». Ни к чему искать альтернативу, есть только белое и черное, и на смену верхнему Богу приходит Бог нижний, босс этого мира, который ничего не обещает «потом», а с улыбкой достает из бездонных карманов своих все, о чем мечтает человек, а человек мечтает всегда об одном и том же. Он мечтает о деньгах. А деньги – это все, и пусть неудачники, робко прячущие за спиной книжки с изречениями верхнего Бога, пытаются, теперь уже совсем тихо и неуверенно, возразить, что деньги – это «не очень-то все». Да они просто жалкие букашки, планктон, хворост для растопки печей, греющих тщеславие дилеров конфет в ярких фантиках, которых Пэм и ее Канцелярия обратила в веру нижнему Богу. Пэм искала. Она всюду искала тех, кто мог пополнить армию мистера Люцифера и принести с собой в качестве жертвы, вступительного взноса – можно называть это как угодно, – собственную страну во славу Мамоны и Золотого тельца.
Пэм впервые попала в поле зрения учреждения Петра Сеченова весной 1990 года, когда служба наружного наблюдения, которая «вела» Пэм все то время, что она находилась в России, зафиксировала ее встречу с директором корпорации «Алькор» неким Сушко. Через «Алькор» проходили некоторые экспортные контракты, по которым в Малайзию и на Ближний Восток осуществлялись поставки истребителей «Миг». Личность же самого Сушко, долгое время прожившего в Бостоне и по личному приглашению Салимы вернувшегося в Россию в начале 1990 года, была настолько колоритной, что Сеченов лично наблюдал за этим «клиентом» – так Петр называл всех, кто обращал на себя внимание его ведомства. Салима же, «кремлевская целительница», имела тогда колоссальное влияние на самом «верху», и по ее протекции благодаря личному указу Миши Меченого Сушко возглавил «Алькор» – компанию, экспортировавшую гражданские и военные самолеты. Сеченов заинтересовался этим типом еще и потому, что такой человек, по его разумению, никак не мог возглавлять подобную организацию. К госбезопасности он не имел ни малейшего отношения, был женат на дочери эмигрантов-евреев, благодаря этому обстоятельству смог получить американское гражданство и, покинув тогда еще сильный СССР, несколько лет на его территории не появлялся. Его пути с Салимой никогда не пересекались, и Сеченов сперва недоумевал, отчего вдруг в придворной бесконтактной массажистке и ясновидящей проснулось такое участие к судьбе незнакомого ей ранее человека. Сеченов нашел для себя ответ в обыкновенном номере журнала «Огонек», где о чудо-целительнице была напечатана большая статья, щедро иллюстрированная фотоматериалами. На одной из фотографий Салима была запечатлена в полном облачении «генерала-командора ордена мальтийских рыцарей», и Сеченов сразу почувствовал, что именно этот так кстати попавшийся ему снимок и станет тем лучом, который наконец прольет свет на причины возникшей нежной дружбы между мальтийской принцессой и этим, по выражению Сеченова, «засланным казачком». От своих источников в Соединенных Штатах Сеченов получил справку, содержание которой все молниеносно расставило по местам. В справке сообщалось, что в марте 1987 года в масонском мемориальном храме имени Джорджа Вашингтона, построенном в начале тридцатых годов теперь уже прошлого, двадцатого, века, состоялась церемония посвящения в «рыцари». Мальтийские рыцари, розенкрейцеры, братья, вольные каменщики – у них так много имен, но одно их объединяет – масоны. Среди кандидатов, прошедших обряд посвящения, был и Сушко. «Вот откуда, – понял Сеченов, – растут ноги у этой протекции». Салима – не кто иной, как гроссмейстер масонской ложи, ее российского филиала, она лишь помогла «своему», сделав его одной из ключевых фигур в российском оборонном экспорте того времени. Именно Салима в свое время «посвятила» Сосковца, Бурбулиса, Старика и многих других, чьи фамилии до сих пор находятся в передовицах СМИ, в тайное «рыцарское» общество, и ныне активно действующее. Рассказ о нем впереди…
Сеченов ничего не мог сделать: начало 1990-х – черное время в истории разведки. Он лишь мог наблюдать, и максимум, на что хватило его возможностей, – это установить наблюдение за теми иностранцами, с кем контактировал Сушко. Так Пэм, сама того не ведая, попала в поле зрения того, чье внимание привлекать к себе ей было нельзя ни в коем случае, и ее встреча с директором «Алькора» «мальтийским рыцарем» Сушко положила начало истории, которая не закончилась и по сей день.
Герман. «Иисус FM». Москва – Городок N. 2007 год
«Как можно относиться к страшилкам о черте современному человеку, сидящему на заднем сиденье двенадцатицилиндрового автомобиля представительского класса, человеку, возглавляющему компанию, в которой работает несколько тысяч человек, летающему на частном самолете из Москвы в Уэльс поиграть в гольф на выходные? Возможно, пример слишком уж радикален и в нем речь идет о „почти небожителе“? Возможно. В таком случае можно упростить вопрос, и тогда он будет звучать так: „Как относится ко всему, что связано с чертом, просто успешный человек?“ Да никак. Плевать хотел современный успешный человек на какого-то там архаичного дьявола с его набившими оскомину рожками. Он, успешный человек, и в Бога-то, если честно, не сильно верит. Нет, то есть, конечно, верит чуть-чуть, и все оттого, что верит в рекламу.
Рекламируют щетку для обуви или бутылку водки, нарисуют-напечатают плакатов и налепят их на фанерные щиты вдоль дорог – едет успешный человек, смотрит на щиты и думает: «Дорогая реклама, часто щиты попадаются, значит, бюджет большой, производитель крупный, надежный: надо брать». Так же и с Богом: чем больше вокруг тебя крестов, не важно, на чем они нарисованы или установлены, тем медленнее гаснет в душе последнее, что роднит нас с предками, которым повезло гораздо меньше. У них не было персональных компьютеров, гипермаркетов с товарным изобилием внутри, антибиотиков и вообще всей этой спокойной отупляющей сытности. А была у предков война, голод, нищета и огромное стремление жить лучше, и в этом своем стремлении они не забывали благодарить за успехи Бога, а за неудачи ругать черта. Они построили нам мир, в котором мы живем и продолжаем строить его дальше, вот только надеяться мы привыкли лишь на самих себя. Так и живем, теряя постепенно веру в Бога, а значит, и в возможность спасения. Топим друг друга, когда речь идет о прибавке к зарплате, добиваем слабого, с пренебрежением смотрим на «несущих всякий бред религиозных фанатиков», которые кажутся нам сплошь одними шизофрениками с явной жаждой меньшинства завербовать себе сторонников среди нас, нормальных людей, которым все это просто не нужно.
Однако и жизнь без Бога, и жизнь без черта – это все равно жизнь, в которой есть и тот, и другой, пусть мы этого и не осознаем.
Рекламируют щетку для обуви или бутылку водки, нарисуют-напечатают плакатов и налепят их на фанерные щиты вдоль дорог – едет успешный человек, смотрит на щиты и думает: «Дорогая реклама, часто щиты попадаются, значит, бюджет большой, производитель крупный, надежный: надо брать». Так же и с Богом: чем больше вокруг тебя крестов, не важно, на чем они нарисованы или установлены, тем медленнее гаснет в душе последнее, что роднит нас с предками, которым повезло гораздо меньше. У них не было персональных компьютеров, гипермаркетов с товарным изобилием внутри, антибиотиков и вообще всей этой спокойной отупляющей сытности. А была у предков война, голод, нищета и огромное стремление жить лучше, и в этом своем стремлении они не забывали благодарить за успехи Бога, а за неудачи ругать черта. Они построили нам мир, в котором мы живем и продолжаем строить его дальше, вот только надеяться мы привыкли лишь на самих себя. Так и живем, теряя постепенно веру в Бога, а значит, и в возможность спасения. Топим друг друга, когда речь идет о прибавке к зарплате, добиваем слабого, с пренебрежением смотрим на «несущих всякий бред религиозных фанатиков», которые кажутся нам сплошь одними шизофрениками с явной жаждой меньшинства завербовать себе сторонников среди нас, нормальных людей, которым все это просто не нужно.
Однако и жизнь без Бога, и жизнь без черта – это все равно жизнь, в которой есть и тот, и другой, пусть мы этого и не осознаем.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента