Кондрашова Лариса. Приключения наследницы

   – Ну, я не знаю, найди кого-то, кто умеет готовить для господ, а когда со всем разберемся, я пошлю привезти повара из Москвы... Занимайтесь делами, а я пойду... Мне надо посмотреть... В общем, работайте!
   Я поднялась по лестнице в дом и сразу направилась влево, где прежде была людская, потому что уверилась отчего-то, что Сашку отнесли именно туда.
   Оказалось, угадала. Потом мне стало понятно, что всему виной Аксинья, которая успела в людскую наведаться и понять, что оттуда почти ничего из мебели не взяли.
   Еще бы! Наши доморощенные разбойники не хотели брать мебель из комнат дворовых людей, они хотели пожить как аристократы. Но их фантазии только и хватило на то, чтобы свезти всю мебель в танцевальную залу и устроить там нечто вроде казармы. Обустроенной, по их мнению, с особой роскошью.
   Сашку положили на узкую кровать, застеленную серым одеялом, и теперь над ним склонялся Джим Веллингтон, заслоняя от меня лицо парня. Мой крепостной был почти полностью раздет, и даже моего взгляда мельком хватило, чтобы понять: Сашка просто зверски избит.
   – Уйдите отсюда, княжна! – махнул на меня рукой Зимин, как будто я уже была не хозяйкой в своем доме, а так, любопытствующей ротозейкой!
   – Надеюсь, я смогу помочь, – сказала я твердо, хотя до сего дня мне не приходилось видеть обнаженное мужское тело, а уж врачеванием заниматься – тем более. – Может, послать за врачом?
   Я не хотела, чтобы меня оттесняли от какого бы то ни было дела. Я не маленькая девочка, а взрослая женщина, которая в состоянии отвечать за своих крепостных...
   Другая радовалась бы, что кто-то берет на свои плечи ее заботы, а мне все казалось, что окружающие не принимают меня всерьез. Потому и старалась вникнуть во все сама.
   – Не нужно, – услышала я голос Джима, на мгновение оторвавшегося от своих манипуляций. – Я учился на медицинском факультете три года, и, смею надеяться, моих знаний хватит на то, чтобы помочь этому молодому человеку.
   Даже этот англичанин отказывался от моей помощи, в то время как – я заметила – Аксинья помогала ему осматривать несчастного Сашку.
   Иными словами, я шла по коридору, обиженная на весь свет, пока не сообразила, что для обид сейчас просто нет времени. Мне надо было посмотреть, как выполняют слуги мои указания, и удостовериться в том, что мебель расставляют именно так, как бы мне хотелось.
   Но когда я проходила мимо одной из комнат, услышала за приоткрытой дверью странные звуки. Кто-то будто подвывал: то ли ребенок, то ли женщина. Каково же было мое удивление, когда, открыв дверь, я увидела Хелен, сидящую на единственном стуле и, надо понимать, плачущую.
   – Что с вами, Хелен? – спросила я.
   Она вскочила со стула так поспешно, словно я застала ее за каким-то неприличным занятием.
   – У меня болит голова, – пробормотала она, не глядя на меня.
   – Сейчас я пришлю к вам кого-нибудь, – заторопилась я, представляя, как я обращусь к Исидору, и он наверняка найдет человека, который поможет больной голове нашей горничной.
   – Не надо, – вскочила Хелен. – Скоро все пройдет. Это от перемены обстановки...
   Надо же, какая нежная! Я ничего не понимала. Неужели головная боль может причинять такие страдания? Или причина совсем в другом? Ах, как это некстати! Мне сейчас совсем нет времени выяснять, отчего плакала Хелен.
   – Тогда я распоряжусь, и сюда сейчас принесут кровать, – решила я. – Вас устроит эта комната как временное жилье?
   – Устроит, – поспешно согласилась она. – Окно как раз выходит в сад. Наверное, летом здесь очень красивый вид... Но... я бы охотнее чего-нибудь съела.
   От ее признания я не сразу пришла в себя. Вспомнила только, что, когда мы сидели в погребе и нам приносили еду, Хелен к ней едва притронулась. К тому же это было вчера, а сегодня мы еще ничего не ели!
   – Пойдите на кухню, Хелен, там сейчас должен быть повар. Наверняка найдется что поесть. А в двенадцать часов у нас будет обед... Как я думаю.
   Она согласилась и, оглянувшись на меня – мол, где находится кухня? – по моему кивку пошла в нужном направлении.
   Подумав было, что надо хоть чем-то накормить остальных, я почти тут же забыла об этом.
   И отправилась искать Егоровну, чтобы проверить, как там она командует крепостными и так ли расставляется мебель?
   Егоровна оказалась вполне живой и подвижной старушкой. Когда я пришла в одну из комнат, бывшую прежде гостиной, я увидела, что папина кормилица толково управляется с двумя рослыми парнями, которые вешали на окна новые шторы. Где они только нашли эту ткань – я уже считала, что в доме не осталось ничего.
   – Осип – он же мужчина, – Егоровна говорила «мушшына», – хватал что плохо лежит. Энти разбойники не заглянули в кладовую, где складывали материю. На постельное белье, на окна. Барыня-то была запасливая...
   Моя покойная матушка и в самом деле любила запасаться впрок. Отец всегда пенял ей на это, а сейчас, я думала, ее запасливость станет для нас благодеянием.
   – Егоровна, – сказала я, – закончите вешать шторы – возьмитесь за комнаты для гостей. Главное, чтобы в одну из них как можно быстрее поставили кровать. Нашей гостье – англичанке – нездоровится, она захочет прилечь.
   Я не стала оповещать слуг о том, что Хелен тоже прислуга, хоть и из вольных. Потом, когда я наконец смогу поговорить с ней, выясню обстоятельства, при которых она устроилась к моей матери, а также причину, почему осталась со мной, и тогда уж решу, как с ней быть.
   – Никанор! – крикнула Егоровна. – Сбегай Матрену позови. Скажи – нужда в ней появилась.
   Итак, порядок в комнатах наводили быстро, руководила им женщина опытная, так что я пошла на кухню, чтобы уточнить, как обстоят дела с припасами и насколько умелым окажется повар, выбранный новым старостой для работы на господской кухне.
   Оказалось, что на кухне приготовлением обеда командовала даже не повариха, а так, поваренок, тощее долговязое создание лет тринадцати от роду.
   Хелен, примостившись в углу, жадно ела не то кашу, не то истолченную картошку и только исподлобья взглянула на меня, чтобы опять заняться едой.
   – Это кто у нас повар? – поинтересовалась я, с недоверием разглядывая девчонку-подростка. Странно было видеть ее среди больших котлов и кастрюль.
   – Я, Эмилия, – пропищало создание.
   – Эмилия? – изумилась я. – Кто же это, бедняжка, тебя так назвал?
   Отчего-то прежде я не задумывалась над тем, какие имена давали нашим крепостным, но в любом случае до сего времени ни одно из них меня так не удивляло, как это.
   – Князь Михаил, – проговорила между тем юная кухарка и взглянула на меня отнюдь не смиренно.
   – Ты имеешь в виду моего батюшку, Михаила Каллистратовича?! Но почему он должен был подбирать тебе имя?
   Теперь понятно, почему в нашем имении крепостные чувствуют себя так вольготно. Папенька со своими революционными идеями, которые он привез из Франции, добился того, что теперь наши слуги забывают говорить о нем же «их сиятельство», а небрежно замечают всего лишь: «Князь Михаил», что можно назвать не иначе как амикошонством. Вот откуда растет неповиновение и где создается среда для произрастания того же Осипа и его компании!
   Я была возмущена. Да и кто такая эта Эмилия! Разве могу я доверить ей приготовление пищи для меня и моих гостей?
   Наверное, девчонка и сама поняла, что ведет себя чересчур вольготно и это может ей даром не пройти. Потому она перестала пялиться на меня своими почему-то странно знакомыми глазищами, а опустила их вниз и прошептала:
   – Их сиятельство, Михаил Каллистратович, нарочно посылал меня работать на кухню к Пахомычу, чтобы я могла у него всему научиться и прислуживать господам так, как и должно.
   – И долго ты училась? – поинтересовалась я.
   – Два года, – пискнула Эмилия.
   Это что же, в одиннадцать лет ее отправили на кухню? Но потом, приглядевшись, я поняла, что Эмилия просто чересчур худа для своего возраста, а так она довольно взрослая. Разве что немного моложе меня.
   – Что у нас с продуктами? – спросила я, подождав, пока Эмилия не высыпет в большую кастрюлю капусту, нашинкованную каким-то пареньком, который куда больше походил на поваренка, чем Эмилия на повара.
   Именно здесь, на кухне, меня, всю в думах и недоумении, отыскал прикомандированный ко мне своим московским начальством поручик.
   – У меня такое впечатление, ваше сиятельство, – казенным тоном заговорил он, – что вы не торопитесь приводить в порядок свои документы.
   Иными словами, он хотел сказать, что я занимаюсь всякой ерундой, вместо того чтобы искать бумаги отца.
   Уж не знаю, каково было у него настроение, а мне он попал под горячую руку. Что он себе вообразил?
   – Надеюсь, вы не думаете, будто я состою на службе у вашего графа Зотова? – поинтересовалась я, вложив в свою фразу максимум имеющегося у меня сарказма. – Вы зачем со мной поехали? Командовать? Так позвольте напомнить, что вы в Дедове просто гость, а я – его хозяйка, которой хотелось бы прежде всего разобраться, в каком состоянии у нее дела и как ей в дальнейшем строить свое будущее!
   Он взглянул на меня с уважением.
   – Позвольте заметить, Анна Михайловна, вы довольно воинственны. Странно, насколько может быть обманчивым первое впечатление. Мне вы показались наивной молоденькой девушкой, не способной себя защитить. Но чем больше я вас узнаю...
   – А сейчас что это было? – холодно поинтересовалась я. – Ваш кавалерийский наскок. Чем его можно объяснить? Тем, что вы еще надеялись откопать во мне ту самую наивную особу?
   – Вот! – торжественно сказал Зимин. – Вот именно об этом я и говорил. Вы воспринимаете окружающих не как своих друзей, а как потенциальных противников. В самых невинных словах вы видите попытку как-то вас задеть, обидеть. Вы напоминаете мне ежа, который сворачивается в клубок и выставляет наружу свои колючки, едва кто-то пытается его коснуться...
   – У вас поэтическое воображение, – кивнула я. – Даже сравнение меня с ежом...
   – Скорее, с ежихой, – сказал он, стараясь в эту минуту не смотреть мне в глаза.
   По-моему, он пытался сдержать смех, чтобы окончательно не разозлить меня. Правда, я тут же постаралась себя одернуть. В самом деле, обвиняю Зимина в невоспитанности, а сама забываю, что он – мой гость и негоже хозяйке нападать на гостей по всякому пустяку. Пришлось, как говаривал мой папа, «собрать свои войска и незаметно отступить назад».
   – Возможно, вы правы, – стараясь говорить помягче, откликнулась я. – Но согласитесь, не успела я въехать в свое имение, как попала – кстати, вместе с вами! – в такие обстоятельства, в которых уже не до наивности.
   Поручик согласился:
   – Да, это так. И должен заметить, вели вы себя прекрасно. По крайней мере ни паники, ни истерики я в вас не заметил.
   – Конечно, я подумала, что вы поможете мне осмотреться и разобраться с такими неординарными событиями, а теперь выясняется, что вы торопитесь и решили побыстрее найти пресловутые документы, чтобы оправдать ваш поспешный отъезд из Дедова...
   Он вспыхнул.
   – Ненадолго вас хватило, ваше сиятельство, – проговорил он с горечью. – Вы отчего-то сочли мое намерение заняться поиском документов лишь замаскированным желанием побыстрее отсюда убраться. Но я бы непременно заехал в уезд и заручился помощью местных властей – вас не оставили бы одну... В то же самое время я прекрасно осведомлен, как обстоят дела в моем родном ведомстве, как занят полковник Зотов, в то время как я здесь...
   – Прохлаждаетесь?
   – Вот именно!
   – Что ж, я вас не держу. И при всем уважении к вашей Особенной канцелярии мои дела видятся мне более важными. Я не могу бросить все ради каких-то мифических бумаг, когда в имении полный разгром, крепостные вышли из повиновения, и требуется крепкая рука, чтобы вернуть их к прежнему уважению своих хозяев!
   – Тогда, может быть, вы позволите мне единолично заняться поисками документов...
   – Ради Бога! – Я даже не дослушала поручика. – Вы можете делать все, что вам заблагорассудится! И если вы сами найдете какие-нибудь бумаги, то берите их себе, я не возражаю.
   Трудно было осуждать Зимина. Кто я ему, чтобы входить в обстоятельства моих дел? Он хочет побыстрее разделаться с поручением своего начальства и вернуться в Москву. Где, наверное, думает, что без него все развалится! А я, значит, должна надеяться только на помощь уездных властей – больше не на кого! – хотя им, возможно, тоже будет не до меня.

Глава восьмая

   В моем мозгу постепенно стала оформляться некая мысль, которая заставила меня по-новому взглянуть на все происходящее. То есть как это не на кого надеяться?! А Кирилл? Пусть кое-кто и говорит, что он – седьмая вода на киселе, но для чего-то же судьба послала мне его!
   И я пошла искать своего нового родственника.
   Нашелся Ромодановский в бывшей родительской спальне, которая тоже оказалась без портьер на окнах – для чего Осип и его люди срывали портьеры, было непонятно. Может, отдавали своим подружкам на платья? Мой сколько-то-там-юродный братец командовал одним из слуг, развешивая по стенам картины, которые он для этого отобрал.
   Картины изображали в основном батальные сцены. Что же за покои он устраивает?
   – Здесь будет висеть оружие, – сказал он, и, как ни странно, это не вызвало у меня раздражения тем, что кузен не посоветовался о том со мной. – Посмотрите, это самая светлая комната, так что все экспонаты можно будет хорошо разглядеть и не обязательно будет зажигать для того дополнительные свечи.
   Понятно, почему он не мог определить прежнее назначение этого помещения – комната пустовала так долго, не имела вообще никакой мебели, и потому трудно было вот так, навскидку, сказать, что в ней прежде находилось.
   – Вы никогда до сего дня не были в нашем имении? – спросила я его.
   – Никогда, – покачал головой он. – Кажется, вы хотите сказать, что эта комната предназначалась вами для чего-то другого?
   – Нет, я еще ничего такого сделать не успела. Просто раньше...
   – Здесь была чья-то опочивальня? Угадал?
   – Угадали. Спальня моих родителей.
   Он удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям.
   – Жду вашего выговора, хотя кое-что все же позвольте сказать в свое оправдание. Вы начинаете жизнь сначала, правильно? И если оставить здесь все, как было, это постоянно будет напоминать вам о ваших потерях.
   – О потерях? – растерянно переспросила я.
   – О смерти близких, например, – пробормотал он, словно жалея о том, что затронул эту тему. – Теперь же, заходя в эту комнату, вы будете видеть перед собой образцы лучшего русского оружия...
   Я, не выдержав, прыснула.
   – Где же найдутся эти самые образцы?
   – В вашем винном погребе! – воскликнул он. – Я видел там просто уникальные вещи: сабли, шпаги, и все так беспорядочно сброшено на пол – мое чувство коллекционера просто оскорблено!.. Вешай, Иван, картину так, как я сказал, – проговорил он слуге, который прекратил работу, оглядываясь на меня – не поступит ли от меня какого-нибудь иного распоряжения?
   – Вы только недавно приехали и потому еще не успели во всем разобраться, – мягко заметила я. – Дело в том, что я не знаю, могу ли пользоваться вещами, которые мой крепостной... ныне ставший разбойником, где-то награбил? Поручик Зимин говорил что-то о пропавших обозах... Так что, может статься, ваш труд пойдет насмарку и все это коллекционное оружие придется сдать в казну.
   – То есть вы хотите сказать...
   – Я сама еще толком не разобралась, откуда эти вещи взялись. Возможно, кое-что принадлежит и мне... Давайте поговорим с поручиком? Он, как лицо официальное, наверняка знает, как обойтись с этими вещами.
   – У меня предложение, – мгновение подумав, сказал Кирилл. – А что, если я все-таки продолжу свою работу по превращению этой комнаты в подобие небольшого оружейного музея, а потом мы пригласим поручика, и пусть он укажет, что принадлежит нам, а что не принадлежит... То есть, я хотел сказать, вам.
   – Продолжайте, – решила я, сделав вид, что не заметила его оговорки. – С вашей помощью мы куда быстрее приведем дом в божеский вид. Я пойду... в общем, мне нужно смотреть остальные комнаты.
   Бедный мальчик, наверное, ему ужасно хочется иметь собственную усадьбу, и в глубине души он считает, что несправедливо пользоваться богатством – если считать таковым полуразоренное имение – мне одной. В конце концов, жалко мне, что ли! Пусть на некоторое время почувствует себя хозяином.
   Почему я так уверена, что у Кирилла своего имения нет? Где-то же он хранит свои коллекции. Нет, я прямо так и видела его в черном бархатном сюртуке, расхаживающим по дорожкам старого сада с трубкой в руке...
   Все-все, я больше ничего не придумываю. Не до того!.. А оружейная комната... пусть появится! Не всегда же я буду одна, когда-нибудь и у меня будет муж, и он станет показывать эту комнату своим друзьям.
   Как-то получилось, что до сего дня я никогда всерьез не задумывалась о своем замужестве. Незадолго до начала войны мне исполнилось пятнадцать лет. Потом погиб отец. Вскоре умерла мать. К тому же выяснилось, что я почти разорена – по крайней мере призрак бедности распростер надо мной свои серые крылья. Мне придется здорово поработать, чтобы привести в порядок свои дела и составить впечатление о том, какое приданое смогу я предложить будущему мужу.
   Впрочем, до этого еще далеко, и непонятно, чего вдруг ко мне пришли мысли о замужестве! Вот как могут размягчать собственные мысленные картины!
   Я вернулась к Егоровне и сразу нашла себе дело. Взялась подшивать шторы так, как считала нужным.
   Старая нянька попыталась запротестовать:
   – Барышня, вы исколете свои ручки!
   – Ничего, – отмахнулась я, – зато не надо будет переделывать.
   Наверное, она считала, что держать иголку в руках аристократке не положено, но я, между прочим, неплохо вышивала гладью картины, которые сама же и наносила на холстину.
   У меня даже была шутка насчет того, что, когда выяснится мое неблагоприятное финансовое положение, мы продадим наш дом в Петербурге, купим маленький домик на окраине, и я буду вышивать для богатых дам всевозможные панно, Амвросий станет их продавать, и так мы сможем с ним существовать.
   – Не приведи Господь, барышня! – ужасался дворецкий и быстро крестился при этом.
   Так что напрасно Егоровна боялась за мои белы ручки. Они уже достаточно исколоты иголками, чтобы о них сожалеть.
   Через некоторое время передо мной опять возник Зимин. Некоторое время он стоял и смотрел, как ходит в моих руках иголка. Может, я своим видом напоминала ему какую-нибудь пасторальную картину?
   Что-то поручик не весел. Надо понимать, никаких документов он пока не нашел. Еще бы! Я ведь не размахиваю перед ним картой того места в саду, где спрятан клад, а без меня он вряд ли его найдет, перекопай хоть все вокруг!
   – Как дела у Сашки? – поинтересовалась я, ни словом не обмолвившись о его поисках. – Могу я его навестить? А то мужчины так усиленно загораживали его от меня своими мускулистыми фигурами, что я не успела бедному парню и слова сказать. Уже известно, что с ним случилось?
   – Известно. – Поручик присел на стул, который как раз перед тем внесли в комнату слуги. – Он сразу понял, что в доме неладно, и попытался поднять бунт среди крепостных. К сожалению, на такой случай Осип оставил одного из своих ватажников в людской на заднем дворе, и, пока ваш Сашка уговаривал остальных, он сбегал в господский дом и привел с собой крепких парней, которые как следует разобрались с вашим слугой. Ничего, все до свадьбы заживет.
   – Могу я его навестить? – пришлось повторить мне, потому что первый вопрос Зимин проигнорировал.
   – Он спит. Джим где-то взял опий и дал ему. И знаете, я подумал: если он доктор, почему этого стесняется, если нет, почему в его саквояже имеется опий?
   Последнюю фразу Зимин пробурчал себе под нос, но я услышала и удивленно на него оглянулась.
   – Вы разговариваете сами с собой?
   – Не обращайте внимания, – отмахнулся он. – Говорят, скоро будет обед?
   – По крайней мере меня уверило в этом некое худосочное существо по имени Эмилия, – проговорила я с нечаянным раздражением.
   Слишком много в моем доме происходило такого, о чем я даже не представляла. И понятное дело, не была готова. Точнее, все получилось совсем не так, как представлялось мне, когда я жила в Петербурге.
   Мне рисовались буколические картины жизни на природе. Имение Дедово, которое должно было встретить меня толпой крепостных с хлебом-солью, одетых в яркие наряды. Простая и понятная жизнь в родительском доме в преддверии предстоящей зимы. Ранний снег, сани по полю... А вместо этого – сегодня, насколько мне помнится, первое ноября, – серое небо, накрапывает дождь, в доме все вверх дном, а я должна шить занавеси, точно белошвейка какая-то!
   От нарисованной самой себе мрачной картины мне стало так грустно, что на глаза навернулись слезы.
   Егоровна что-то себе решила и выскочила из комнаты, размахивая руками, точно мельница. Через несколько мгновений она привела какую-то женщину, до бровей закутанную в черный платок, и подтолкнула ее ко мне.
   – Кланяйся их сиятельству!
   Женщина стала кланяться так часто, что я испугалась, не отвалится ли у нее голова, а бывшая кормилица досадливо остановила ее.
   – Хватит, заладила!.. Это Матрена, наша лучшая вышивальщица. Она работала в комнате этой... которая англичанка.
   – Ее зовут Хелен. Повесили шторы?
   – Аникей вешает, – сказала Егоровна. Удивительно, как она ухитрялась быть в курсе всего, что делалось в доме. Может, надо было ее назначить старостой?
   Об этом я ей и сказала.
   – Старовата я для старосты. – Она улыбнулась. – Ишь как у меня получилось! Исидор – хороший мужик, не сумлевайся.
   Егоровна опять подтолкнула ко мне Матрену.
   – Ты ей, матушка, только расскажи, что надо шить, она сделает в лучшем виде!
   Словом, у меня забрали шитье, и теперь мне оставалось только наблюдать за работой других.
   Зимин к тому времени ушел, оставив меня в недоумении, чего он вообще приходил? Хотел мне что-то сказать, но в последний момент передумал?
   Я опять пошла на кухню и столкнулась с поручиком Зиминым, выходящим оттуда же. Хозяйка называется! Я так и не распорядилась, чтобы моих гостей хоть чем-нибудь покормили, да и сама не удосужилась позавтракать. Но кажется, они не очень растерялись и, поняв, что на меня им рассчитывать не стоит, начали заботиться о себе сами.
   – Барышня, – тронула меня за рукав Егоровна, – Эмилия тебе завтрак прислала. Говорит, к ней уже все наведались, кроме тебя.
   Я присела за небольшой столик у окна гостиной и с удовольствием попила горячего молока со свежеиспеченной булочкой. Однако моя кухарка и в самом деле искусная кулинарка...
   Немного погодя я отвела Егоровну в сторону и спросила будто невзначай:
   – Там, на кухне, поваром... какая-то Эмилия. Кто она, ты не знаешь?
   Мой вопрос, казалось бы, самый обычный вызвал странное замешательство бывшей кормилицы. Она беспомощно взглянула на меня, словно никак не могла подобрать нужные слова.
   – Так Эмилия – твоего батюшки дочь. Вроде как сестра. По Михаилу Каллистратовичу...
   – Какая сестра, что за вздор ты болтаешь?! – Я была так возмущена, что едва не приказала слугам отдать вредную старуху под плети. Болтать о таком в их присутствии. А если кто-то услышит и подумает, что безумные речи старухи – правда?!
   Но Егоровна и сама испугалась своей откровенности.
   – Я думала, ты, барышня, об этом знаешь. Вся дворня знает. Михаил Каллистратыч ни от кого не скрывали...
   Вот как! Дворня все знает. Так что теперь болтай в их присутствии, не болтай, один леший... С трудом справившись с растерянностью, я продолжила расспросы:
   – А мать ее жива?
   – Никого у нее нет. Мамашу ейную князь Михаил из Франции привез. Чтобы, значит, обучала княжну, тебя то есть, всяким манерам. Такую-то кроху! Тебе об ту пору только кормилица и требовалась.
   – Сколько же мне тогда было?
   – Только на ножки начала становиться...
   Нет, конечно, я ничего не могла помнить, но откуда-то всплыла фраза, произнесенная матерью в моем присутствии: «Как ты мог! Ведь Аннушке и года не исполнилось!»
   Вот почему маме вечно было не до меня. Всю оставшуюся жизнь она поминала отцу его грех, всю жизнь не могла простить!
   – ...Матушка-княгиня, видать, сразу смекнула, что к чему, и заявила, что эту... нехорошую женщину она к своей дочери не допустит. Вот эта гувернантка не гувернантка... погоди-ка, Изабель ее звали, вот как! – слонялась по имению и старалась не попадаться на глаза княгине Лидии.
   – Но мама же, насколько мне помнится, подолгу в имении не жила.
   – Не жила, – согласилась нянька. – Как только батюшку твоего ихнее начальство вызвало, она следом уехала, а тебя прежде того в Петербург отослали.
   По рассказам Амвросия я знала, что одно лето провела с нянькой в Петербурге.
   Он даже сказал как-то:
   – Это было в лето, когда вас не стали вывозить в имение...
   – А Изабель, она так до самой... смерти в Дедове оставалась? – продолжала интересоваться я, потому что нежданное обретение родственницы меня не столько радовало, сколько огорчало. Тем более я теперь вспомнила, что Эмилия вовсе не была свободной девушкой, она была моей крепостной, записанной как Эмилия Гучкова.
   – Как тягость ее стала заметна, матушка-княгиня приказала отправить Изабель с глаз долой. А князь Михаил Каллистратыч в очередной приезд, когда княгини в Дедове не было, приказал рядом с баней ей комнату устроить... Изабель-то при нем родила. И умерла родами, бедная, царствие ей небесное!.. Михаил Каллистратыч приказал ее похоронить на фамильном кладбище. Говорил, будто Изабель была чуть ли не царской крови, потому в склепе Болловских ей лежать не зазорно...