Страница:
Ох как плохо! Этот человек и в самом деле направляется сюда. Вот спрыгнул в траншею. Нагнулся, вступая под крышу.
— Парирау! Ты здесь?
Слезы прорвались-таки… Но это слезы радости: пришел Хенаре. Парирау не в состоянии произнести ни слова, губы дрожат, в горле першит.
— Парирау!.. — громче, с беспокойством зовет Генри.
Девушка подает голос. Генри спешит к ней, спотыкаясь о брошенную кем-то циновку. Чуть не падает, но успевает опереться руками о стенку.
Никто из раненых не реагирует на его появление. Им безразлично все: скоро умирать, надежды на спасение нет. Спит один лишь Тауранги, остальные пятеро лежат с открытыми глазами. О чем они думают? Лучше об этом не знать.
Рука Генри ложится на плечо девушки. Парирау шепчет:
— Тише, Хенаре… Он спит.
— Плохо! — неожиданно огорчается Генри. — Надо будить…
— Зачем? — недоумевает девушка, но деловитый тон Хенаре пробуждает в ней проблеск надежды. Она заглядывает ему в лицо, но глаза в темноте рассмотреть трудно.
Генри в растерянности: Тауранги уснул крепко, голосом его не разбудить. А трясти нельзя: отзовется болью в голове.
— Не надо будить, — решает он. — Проснется сам. Возьми, Парирау…
Генри сует ей в руки холщовый узелок. Затем заходит к раненому другу с головы, осторожно просовывает руки ему под мышки и приподнимает верхнюю часть туловища. Тауранги мычит, но не просыпается. Парирау поддерживает его одной рукой за талию, и они бережно несут сына Те Нгаро через все убежище к тускло светлеющему выходу. Пятки юноши бороздят земляной пол, задевают одного из раненых. Тот глухо стонет, но не произносит ни слова. Угрюмо молчат и остальные.
…Тауранги открывает глаза, когда его тело начинают вытаскивать на ступеньки траншеи. Боль в правой стороне черепа нестерпима, из-за нее он плохо соображает. Хенаре?.. Парирау?.. Куда они его несут, зачем? Вокруг пусто… Неужели кончилась война? Что происходит?..
Он хочет расспросить их, но висок раскалывается, и Тауранги с трудом выдавливает одно лишь слово:
— К-куда?..
Хенаре что-то отвечает, но голос его доносится издалека, разобрать слова нельзя. Боль все яростнее вгрызается в голову, хочется взвыть, упасть, биться об землю. Но Тауранги терпит, он даже пытается встать. Руки его обвивают шею Хенаре и Парирау. Опираясь на них, он делает несколько шагов, потом еще несколько, еще… Он чувствует, что вот-вот потеряет сознание, перед глазами уже пошли круги… Нет, он не упадет, ни за что не упадет…
Тело Тауранги обвисает. Остановка. Генри взваливает потерявшего сознание друга на спину, соединяет его руки в замок у себя на груди и бредет дальше. Парирау с узелком под мышкой покорно плетется следом. Куда? Она тоже хотела бы знать, но спросить не решается. Сегодня Хенаре не похож на себя. Совсем чужой…
Тем временем у левого крыла палисада заканчивались последние приготовления к прорыву осады. Весь порох, до крошки, был распределен между воинами и засыпан в гильзы. На каждое ружье пришлось примерно по два заряда, зато ружьями были обеспечены все. Сто тридцать мужчин потеряли нгати за дни осады, и оставшиеся девяносто будут спасать сегодня свое племя. Прикрыв собой детей и женщин, они сделают стремительный бросок по склону Маунгау. Если хотя бы половина нгати сможет прорваться в долину, это будет неслыханным счастьем.
Торетарека придирчиво осматривал только что сколоченные мостки. Они будут переброшены с насыпи через ров одновременно в трех местах — выйти за пределы па нужно стремительно. Затем три людских потока сольются в единую колонну и… Тогда начнется самое главное и самое страшное: бросок через линии английских окопов. Если пакеха успеют вовремя подтянуть свои основные силы на этот фланг, вряд ли кто из нгати останется сегодня в живых.
— Свяжите здесь крепче, — Торетарека ткнул прикладом в плохо пригнанные жерди, — Провалятся.
— Да, вождь, — отозвались сразу двое.
Отрезав от мотка кусок веревки, воины подошли к мосткам и принялись стягивать непрочное звено. Торетарека отвернулся и медленно пошел к толпе присмиревших женщин. Он не сделал и десяти шагов, как его остановил костлявый старик. Тряся обвисшими складками щек, старик начал упрашивать вождя разрешить ему идти на прорыв не в глубине колонны, а снаружи, вместе с воинами.
— Нет, Пироатане, — покачал головой Торетарека. — Вспомни нашу пословицу: поношенную сеть отбрасывают, с новой идут рыбачить. Ты был великим воином, Пироатане, но сейчас твое место со слабыми.
— Выслушай меня, вождь!.. — Тусклые глаза старика повлажнели.
Из вежливости Торетарека не повернулся спиной, не ушел. Рассеянно поглядывая по сторонам, он краем уха прислушивался к бормотанию Пироатане, до небес превозносившего свою меткость, и мысленно прикидывал расстояние между насыпью и первой линией английских окопов. Если женщины возьмут ребятишек на руки, пожалуй, можно успеть…
Кто такие?
Торетарека настороженно прищурился: его внимание привлекла группа, неожиданно появившаяся вдали из-за обгорелых останков дома собраний. Высокий воин нес на спине труп, следом семенила женщина. Но важно было другое: они удалялись!
Тонкие губы вождя слились в ниточку, скулы заострились.
Неслыханно! Как смеют они уйти от племени?! Торетарека не верил своим глазам: оглянувшись, высокий воин ускорил шаг.
Забыв о старике, вождь повернулся к мужчинам, которые сидели на земле у частокола, и махнул им рукой.
— Три человека ко мне! С ружьями! — крикнул он.
И почти одновременно с боевого настила раздался взволнованный возглас наблюдателя:
— Пакеха подходят!
Пакеха?!
Синие спирали на щеках вождя стали четче — так побледнел Торетарека.
Случилось самое худшее: враг преграждал путь им в самом начале. Что теперь делать? Прорваться с боем? Безумие. Но у нгати выбора нет.
— Готовьте мосты! — Голос Торетареки тверд. — Мы идем на прорыв! — И еще через мгновение новая команда: — К лестницам!..
…Рванувшись к выходу, Парирау потеряла равновесие и упала. Хотела вскочить, но Генри грубо схватил ее за руку и снова опрокинул на глиняный пол.
— Тауранги погибнет, опомнись! — крикнул он гневно. — Глупая девчонка, спаси хотя бы его!..
Девушка с тоской смотрела на Генри, который, больно сжимая ее запястье, свободной рукой расшвыривал кучу хвороста. Когда из-под веток показалась дощатая крышка люка, он выпустил руку Парирау и встал. Вздрогнув, прислушался: судя по всему, Торетарека начал прорыв.
— Отойди туда! — он ткнул пальцем в угол амбара. — И отвернись.
Девушка не шевельнулась, страх застыл на ее лице.
Скрипнув зубами, Генри поднял ее на руки и отнес в дальний угол от выхода. Тело Парирау била мелкая дрожь, как при лихорадке. Он знал, отчего ее так трясет, и не мог не злиться.
Посадив Парирау лицом к стене, Генри развязал сверток с одеждой и стал торопливо переодеваться. Рубашка и брюки отсырели, башмаки налезли с трудом. Шляпу он сразу же отшвырнул: в тесном подземелье с ней будет одна морока, как, впрочем, и с курткой. Поколебавшись, Генри переложил в карманы брюк коробку спичек, нож и зеленую фигурку божка — подарок Те Нгаро. Бросил долгополую куртку на пол.
— Подойди ко мне, Парирау.
Она подчинилась. Движения девушки были вялыми, лицо выражало покорность. Генри заметил эту перемену.
— Парирау, ты всегда мне верила, поверь и сейчас… — Он наклонился и приблизил ее лицо к своему. — Нгати умрут сегодня, все до единого, ты это знаешь. Их погубило табу Те Нгаро — они думают, что запрет на подземный ход наложили боги. Но ведь это не так, Парирау! Те Нгаро обманул вас. Зачем же нам троим умирать из-за его упрямства? Я не могу выручить всех, но тебя и Тауранги я спасу. Не противься, Парирау. Слушайся меня. Увидишь — все будет хорошо…
Он замолчал. Как ни странно, звуки ружейной пальбы приближались. Неужели нгати повернули назад?
Длинная тирада Генри, казалось, возымела действие: девушка внимательно вслушивалась в его слова, в глазах затеплилась надежда. Она медленно перевела взгляд на лежащего в беспамятстве Тауранги, затем на доски люка, на брошенную Гривсом маорийскую одежду…
— Хенаре… — еле слышно прошептала она. — Мы уедем далеко? На Гаваики, да?..
— Да, да, да! — обрадованно подхватил Генри, сжимая податливые плечи девушки. — Мы спасем Тауранги и уедем втроем… Нам надо торопиться, Парирау! Ты слышишь — пакеха приближаются. Помогай мне!
Он подтолкнул ее к Тауранги, а сам, став на колени, с усилием сдвинул крышку люка. Открылась квадратная яма. Генри заглянул: в одной из стенок, в полуярде от дна, чернело отверстие — начало подземного хода. Не вставая, Генри порылся в кармане, достал спичку, чиркнул ею о комок затвердевшей глины. Поджег сухую веточку и опустил огонь в яму. Все в порядке: спуск подземного хода не слишком крут, тащить Тауранги будет удобно.
Генри подошел к девушке, которая неподвижно сидела у ног Тауранги.
— Сбросишь мне в яму, — приказал он, кидая на колени девушки куртку. Нагнулся, взял Тауранги под мышки и, приподняв, поволок к яме.
Слабый стон вырвался из груди Тауранги. Веки его несколько раз вздрогнули, пальцы царапнули глину. Но в сознание он не пришел.
С помощью Парирау Генри опустил сына Те Нгаро в яму. Придав ему сидячую позу и прислонив к стене, Генри выбрался наверх.
— Парирау, быстрей! Прыгай к нему! — скомандовал он.
Девушка не тронулась с места. Ее опять затрясло. Круглыми от страха глазами она смотрела на яму и беззвучно шептала, будто заклиная кого-то.
— Ну, что же ты?! — со злостью заорал Генри. Нельзя было терять ни секунды: звуки боя раздавались уже близко.
Он схватил Парирау за локоть, но маорийка с неожиданной силой вырвала руку и шарахнулась к стене.
— Табу!.. Табу!.. — закричала она и заплакала. — Уходи сам, спасайся!.. Я не могу!.. Я… Я…
От злости у Генри перехватило дыхание. Одним скачком оказавшись рядом с девушкой, он с размаху ударил ее по щеке, а затем бесцеремонно сгреб изогнувшееся тело и, подбежав к яме, опустил его вниз.
— Вот и все! — злорадно крикнул он. — Ты уже нарушила табу! Теперь никуда не денешься, поздно!
Швырнув горящую спичку в хворост, Генри спрыгнул в яму, уложил Тауранги на циновку и первым просунул ноги в боковой лаз.
— Помогай! Придерживай ему голову!
Он рявкнул так свирепо, что Парирау не подумала противиться. И когда Генри, а затем и влекомый им Тауранги исчезли в темной дыре, она покорно поползла следом. Пощечина доказала ей то, в чем не могли убедить слова: женщина не смеет ослушаться своего господина. И только слезы все еще бежали из глаз — видимо, от едкого дыма: амбар полыхал…
Мучительные тяготы путешествия сквозь гору не коснулись Тауранги. Он пришел в себя уже на свежем воздухе, когда беглецы выбрались, наконец, из подземного хода и, обессиленные, лежали в кустах, молча глядя на вечернее небо и не смея верить спасению.
Как долго пробыли они в теле горы Маунгау? Генри не сразу сообразил, что означает этот серо-синий сумрак — начало утра или приближение ночи. Трудно было поверить, что с того момента, как он спрыгнул в яму, минул час-полтора, а не ночь и не сутки. Всего, что он пережил под сводами жуткой норы, хватило бы и на год.
Даже сейчас, когда над головою опять было небо, когда можно было свободно встать, распрямиться, вздохнуть полной грудью, Генри все еще не мог освободиться от чувства, что на него продолжает давить каменная туша Маунгау. Помимо воли в памяти упорно всплывает то, о чем лучше было бы забыть. Трудно гордиться воспоминаниями, как ты замирал от страха, когда нога упиралась в изгибы стены, как покрывался холодным потом при мысли о завале и как заплакал, неожиданно увидав просвет впереди.
Что ж, сейчас он готов устыдиться своего малодушия. Да, Генри Гривс под землей вел себя недостойно мужчины. Но что из того? Разве он не спас всех троих от неминуемой смерти? Что бы там ни было, а они живы. И будут жить.
— Хенаре… — послышался из-за кустов тихий возглас Парирау. — Иди сюда! Он открыл глаза…
Генри встал, машинально отряхнул колени и, раздвигая упругие ветви орешника, двинулся на голос. Он оставил Парирау и Тауранги у самого входа в пещеру — на всякий случай. Сам Генри намеревался разведать местность, но так и не превозмог искушения хоть чуть-чуть поваляться в траве.
Тауранги уже полулежал, упираясь в землю локтями и с трудом удерживая голову прямо. Лицо его казалось застывшим, но взгляд был осмыслен. Впервые за много часов к сыну Те Нгаро возвращалось сознание.
— Где… мы? — прошептал он, с трудом разрывая спекшиеся губы.
Как ни трудно это было, Генри решил не золотить пилюлю.
— Тауранги… — Генри изо всех сил старался говорить спокойно. — Пакеха ворвались в па, нгати разбиты. Мы спаслись через подземный ход. Только мы трое.
В глазах Тауранги мелькнуло тревожное недоумение. Генри опередил его вопрос.
— Табу отменено, не беспокойся, — хладнокровно соврал он и покосился на девушку, которая съежилась, будто в ожидании удара. — Каждый нгати спасался, как мог. Нам же необходимо пробраться на ферму моего отца. Ты знаешь путь отсюда, друг?
Зрачки Тауранги расширились. Казалось, он медленно, по частям осознает смысл услышанного. Он попытался что-то сказать, но кадык его задергался, рот несколько раз схватил воздух, и сын Те Нгаро, так и не выдавив ни звука, опустил перевязанную голову на циновку. Видно было, как мучительно он хочет пить, и Генри, который в горячке событий забыл, что еще в полдень высосал последний клубень кумары, внезапно ощутил такой острый приступ жажды, что у него на секунду остановилось дыхание.
— Поднимите… меня, — еле слышно прохрипел Тауранги. — Пойдемте… Я покажу… куда…
Парирау тоненько всхлипнула и зажала ладошкой рот. Генри досадливо поморщился.
— Пусть немного стемнеет, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Пакеха теперь никого не боятся, как-нибудь проскользнем. К утру мы должны быть на ферме.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
— Парирау! Ты здесь?
Слезы прорвались-таки… Но это слезы радости: пришел Хенаре. Парирау не в состоянии произнести ни слова, губы дрожат, в горле першит.
— Парирау!.. — громче, с беспокойством зовет Генри.
Девушка подает голос. Генри спешит к ней, спотыкаясь о брошенную кем-то циновку. Чуть не падает, но успевает опереться руками о стенку.
Никто из раненых не реагирует на его появление. Им безразлично все: скоро умирать, надежды на спасение нет. Спит один лишь Тауранги, остальные пятеро лежат с открытыми глазами. О чем они думают? Лучше об этом не знать.
Рука Генри ложится на плечо девушки. Парирау шепчет:
— Тише, Хенаре… Он спит.
— Плохо! — неожиданно огорчается Генри. — Надо будить…
— Зачем? — недоумевает девушка, но деловитый тон Хенаре пробуждает в ней проблеск надежды. Она заглядывает ему в лицо, но глаза в темноте рассмотреть трудно.
Генри в растерянности: Тауранги уснул крепко, голосом его не разбудить. А трясти нельзя: отзовется болью в голове.
— Не надо будить, — решает он. — Проснется сам. Возьми, Парирау…
Генри сует ей в руки холщовый узелок. Затем заходит к раненому другу с головы, осторожно просовывает руки ему под мышки и приподнимает верхнюю часть туловища. Тауранги мычит, но не просыпается. Парирау поддерживает его одной рукой за талию, и они бережно несут сына Те Нгаро через все убежище к тускло светлеющему выходу. Пятки юноши бороздят земляной пол, задевают одного из раненых. Тот глухо стонет, но не произносит ни слова. Угрюмо молчат и остальные.
…Тауранги открывает глаза, когда его тело начинают вытаскивать на ступеньки траншеи. Боль в правой стороне черепа нестерпима, из-за нее он плохо соображает. Хенаре?.. Парирау?.. Куда они его несут, зачем? Вокруг пусто… Неужели кончилась война? Что происходит?..
Он хочет расспросить их, но висок раскалывается, и Тауранги с трудом выдавливает одно лишь слово:
— К-куда?..
Хенаре что-то отвечает, но голос его доносится издалека, разобрать слова нельзя. Боль все яростнее вгрызается в голову, хочется взвыть, упасть, биться об землю. Но Тауранги терпит, он даже пытается встать. Руки его обвивают шею Хенаре и Парирау. Опираясь на них, он делает несколько шагов, потом еще несколько, еще… Он чувствует, что вот-вот потеряет сознание, перед глазами уже пошли круги… Нет, он не упадет, ни за что не упадет…
Тело Тауранги обвисает. Остановка. Генри взваливает потерявшего сознание друга на спину, соединяет его руки в замок у себя на груди и бредет дальше. Парирау с узелком под мышкой покорно плетется следом. Куда? Она тоже хотела бы знать, но спросить не решается. Сегодня Хенаре не похож на себя. Совсем чужой…
Тем временем у левого крыла палисада заканчивались последние приготовления к прорыву осады. Весь порох, до крошки, был распределен между воинами и засыпан в гильзы. На каждое ружье пришлось примерно по два заряда, зато ружьями были обеспечены все. Сто тридцать мужчин потеряли нгати за дни осады, и оставшиеся девяносто будут спасать сегодня свое племя. Прикрыв собой детей и женщин, они сделают стремительный бросок по склону Маунгау. Если хотя бы половина нгати сможет прорваться в долину, это будет неслыханным счастьем.
Торетарека придирчиво осматривал только что сколоченные мостки. Они будут переброшены с насыпи через ров одновременно в трех местах — выйти за пределы па нужно стремительно. Затем три людских потока сольются в единую колонну и… Тогда начнется самое главное и самое страшное: бросок через линии английских окопов. Если пакеха успеют вовремя подтянуть свои основные силы на этот фланг, вряд ли кто из нгати останется сегодня в живых.
— Свяжите здесь крепче, — Торетарека ткнул прикладом в плохо пригнанные жерди, — Провалятся.
— Да, вождь, — отозвались сразу двое.
Отрезав от мотка кусок веревки, воины подошли к мосткам и принялись стягивать непрочное звено. Торетарека отвернулся и медленно пошел к толпе присмиревших женщин. Он не сделал и десяти шагов, как его остановил костлявый старик. Тряся обвисшими складками щек, старик начал упрашивать вождя разрешить ему идти на прорыв не в глубине колонны, а снаружи, вместе с воинами.
— Нет, Пироатане, — покачал головой Торетарека. — Вспомни нашу пословицу: поношенную сеть отбрасывают, с новой идут рыбачить. Ты был великим воином, Пироатане, но сейчас твое место со слабыми.
— Выслушай меня, вождь!.. — Тусклые глаза старика повлажнели.
Из вежливости Торетарека не повернулся спиной, не ушел. Рассеянно поглядывая по сторонам, он краем уха прислушивался к бормотанию Пироатане, до небес превозносившего свою меткость, и мысленно прикидывал расстояние между насыпью и первой линией английских окопов. Если женщины возьмут ребятишек на руки, пожалуй, можно успеть…
Кто такие?
Торетарека настороженно прищурился: его внимание привлекла группа, неожиданно появившаяся вдали из-за обгорелых останков дома собраний. Высокий воин нес на спине труп, следом семенила женщина. Но важно было другое: они удалялись!
Тонкие губы вождя слились в ниточку, скулы заострились.
Неслыханно! Как смеют они уйти от племени?! Торетарека не верил своим глазам: оглянувшись, высокий воин ускорил шаг.
Забыв о старике, вождь повернулся к мужчинам, которые сидели на земле у частокола, и махнул им рукой.
— Три человека ко мне! С ружьями! — крикнул он.
И почти одновременно с боевого настила раздался взволнованный возглас наблюдателя:
— Пакеха подходят!
Пакеха?!
Синие спирали на щеках вождя стали четче — так побледнел Торетарека.
Случилось самое худшее: враг преграждал путь им в самом начале. Что теперь делать? Прорваться с боем? Безумие. Но у нгати выбора нет.
— Готовьте мосты! — Голос Торетареки тверд. — Мы идем на прорыв! — И еще через мгновение новая команда: — К лестницам!..
…Рванувшись к выходу, Парирау потеряла равновесие и упала. Хотела вскочить, но Генри грубо схватил ее за руку и снова опрокинул на глиняный пол.
— Тауранги погибнет, опомнись! — крикнул он гневно. — Глупая девчонка, спаси хотя бы его!..
Девушка с тоской смотрела на Генри, который, больно сжимая ее запястье, свободной рукой расшвыривал кучу хвороста. Когда из-под веток показалась дощатая крышка люка, он выпустил руку Парирау и встал. Вздрогнув, прислушался: судя по всему, Торетарека начал прорыв.
— Отойди туда! — он ткнул пальцем в угол амбара. — И отвернись.
Девушка не шевельнулась, страх застыл на ее лице.
Скрипнув зубами, Генри поднял ее на руки и отнес в дальний угол от выхода. Тело Парирау била мелкая дрожь, как при лихорадке. Он знал, отчего ее так трясет, и не мог не злиться.
Посадив Парирау лицом к стене, Генри развязал сверток с одеждой и стал торопливо переодеваться. Рубашка и брюки отсырели, башмаки налезли с трудом. Шляпу он сразу же отшвырнул: в тесном подземелье с ней будет одна морока, как, впрочем, и с курткой. Поколебавшись, Генри переложил в карманы брюк коробку спичек, нож и зеленую фигурку божка — подарок Те Нгаро. Бросил долгополую куртку на пол.
— Подойди ко мне, Парирау.
Она подчинилась. Движения девушки были вялыми, лицо выражало покорность. Генри заметил эту перемену.
— Парирау, ты всегда мне верила, поверь и сейчас… — Он наклонился и приблизил ее лицо к своему. — Нгати умрут сегодня, все до единого, ты это знаешь. Их погубило табу Те Нгаро — они думают, что запрет на подземный ход наложили боги. Но ведь это не так, Парирау! Те Нгаро обманул вас. Зачем же нам троим умирать из-за его упрямства? Я не могу выручить всех, но тебя и Тауранги я спасу. Не противься, Парирау. Слушайся меня. Увидишь — все будет хорошо…
Он замолчал. Как ни странно, звуки ружейной пальбы приближались. Неужели нгати повернули назад?
Длинная тирада Генри, казалось, возымела действие: девушка внимательно вслушивалась в его слова, в глазах затеплилась надежда. Она медленно перевела взгляд на лежащего в беспамятстве Тауранги, затем на доски люка, на брошенную Гривсом маорийскую одежду…
— Хенаре… — еле слышно прошептала она. — Мы уедем далеко? На Гаваики, да?..
— Да, да, да! — обрадованно подхватил Генри, сжимая податливые плечи девушки. — Мы спасем Тауранги и уедем втроем… Нам надо торопиться, Парирау! Ты слышишь — пакеха приближаются. Помогай мне!
Он подтолкнул ее к Тауранги, а сам, став на колени, с усилием сдвинул крышку люка. Открылась квадратная яма. Генри заглянул: в одной из стенок, в полуярде от дна, чернело отверстие — начало подземного хода. Не вставая, Генри порылся в кармане, достал спичку, чиркнул ею о комок затвердевшей глины. Поджег сухую веточку и опустил огонь в яму. Все в порядке: спуск подземного хода не слишком крут, тащить Тауранги будет удобно.
Генри подошел к девушке, которая неподвижно сидела у ног Тауранги.
— Сбросишь мне в яму, — приказал он, кидая на колени девушки куртку. Нагнулся, взял Тауранги под мышки и, приподняв, поволок к яме.
Слабый стон вырвался из груди Тауранги. Веки его несколько раз вздрогнули, пальцы царапнули глину. Но в сознание он не пришел.
С помощью Парирау Генри опустил сына Те Нгаро в яму. Придав ему сидячую позу и прислонив к стене, Генри выбрался наверх.
— Парирау, быстрей! Прыгай к нему! — скомандовал он.
Девушка не тронулась с места. Ее опять затрясло. Круглыми от страха глазами она смотрела на яму и беззвучно шептала, будто заклиная кого-то.
— Ну, что же ты?! — со злостью заорал Генри. Нельзя было терять ни секунды: звуки боя раздавались уже близко.
Он схватил Парирау за локоть, но маорийка с неожиданной силой вырвала руку и шарахнулась к стене.
— Табу!.. Табу!.. — закричала она и заплакала. — Уходи сам, спасайся!.. Я не могу!.. Я… Я…
От злости у Генри перехватило дыхание. Одним скачком оказавшись рядом с девушкой, он с размаху ударил ее по щеке, а затем бесцеремонно сгреб изогнувшееся тело и, подбежав к яме, опустил его вниз.
— Вот и все! — злорадно крикнул он. — Ты уже нарушила табу! Теперь никуда не денешься, поздно!
Швырнув горящую спичку в хворост, Генри спрыгнул в яму, уложил Тауранги на циновку и первым просунул ноги в боковой лаз.
— Помогай! Придерживай ему голову!
Он рявкнул так свирепо, что Парирау не подумала противиться. И когда Генри, а затем и влекомый им Тауранги исчезли в темной дыре, она покорно поползла следом. Пощечина доказала ей то, в чем не могли убедить слова: женщина не смеет ослушаться своего господина. И только слезы все еще бежали из глаз — видимо, от едкого дыма: амбар полыхал…
Мучительные тяготы путешествия сквозь гору не коснулись Тауранги. Он пришел в себя уже на свежем воздухе, когда беглецы выбрались, наконец, из подземного хода и, обессиленные, лежали в кустах, молча глядя на вечернее небо и не смея верить спасению.
Как долго пробыли они в теле горы Маунгау? Генри не сразу сообразил, что означает этот серо-синий сумрак — начало утра или приближение ночи. Трудно было поверить, что с того момента, как он спрыгнул в яму, минул час-полтора, а не ночь и не сутки. Всего, что он пережил под сводами жуткой норы, хватило бы и на год.
Даже сейчас, когда над головою опять было небо, когда можно было свободно встать, распрямиться, вздохнуть полной грудью, Генри все еще не мог освободиться от чувства, что на него продолжает давить каменная туша Маунгау. Помимо воли в памяти упорно всплывает то, о чем лучше было бы забыть. Трудно гордиться воспоминаниями, как ты замирал от страха, когда нога упиралась в изгибы стены, как покрывался холодным потом при мысли о завале и как заплакал, неожиданно увидав просвет впереди.
Что ж, сейчас он готов устыдиться своего малодушия. Да, Генри Гривс под землей вел себя недостойно мужчины. Но что из того? Разве он не спас всех троих от неминуемой смерти? Что бы там ни было, а они живы. И будут жить.
— Хенаре… — послышался из-за кустов тихий возглас Парирау. — Иди сюда! Он открыл глаза…
Генри встал, машинально отряхнул колени и, раздвигая упругие ветви орешника, двинулся на голос. Он оставил Парирау и Тауранги у самого входа в пещеру — на всякий случай. Сам Генри намеревался разведать местность, но так и не превозмог искушения хоть чуть-чуть поваляться в траве.
Тауранги уже полулежал, упираясь в землю локтями и с трудом удерживая голову прямо. Лицо его казалось застывшим, но взгляд был осмыслен. Впервые за много часов к сыну Те Нгаро возвращалось сознание.
— Где… мы? — прошептал он, с трудом разрывая спекшиеся губы.
Как ни трудно это было, Генри решил не золотить пилюлю.
— Тауранги… — Генри изо всех сил старался говорить спокойно. — Пакеха ворвались в па, нгати разбиты. Мы спаслись через подземный ход. Только мы трое.
В глазах Тауранги мелькнуло тревожное недоумение. Генри опередил его вопрос.
— Табу отменено, не беспокойся, — хладнокровно соврал он и покосился на девушку, которая съежилась, будто в ожидании удара. — Каждый нгати спасался, как мог. Нам же необходимо пробраться на ферму моего отца. Ты знаешь путь отсюда, друг?
Зрачки Тауранги расширились. Казалось, он медленно, по частям осознает смысл услышанного. Он попытался что-то сказать, но кадык его задергался, рот несколько раз схватил воздух, и сын Те Нгаро, так и не выдавив ни звука, опустил перевязанную голову на циновку. Видно было, как мучительно он хочет пить, и Генри, который в горячке событий забыл, что еще в полдень высосал последний клубень кумары, внезапно ощутил такой острый приступ жажды, что у него на секунду остановилось дыхание.
— Поднимите… меня, — еле слышно прохрипел Тауранги. — Пойдемте… Я покажу… куда…
Парирау тоненько всхлипнула и зажала ладошкой рот. Генри досадливо поморщился.
— Пусть немного стемнеет, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — Пакеха теперь никого не боятся, как-нибудь проскользнем. К утру мы должны быть на ферме.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
которая доведет до конца рассказ о спасении трех беглецов
…Чай нестерпимо горяч, и серебряный подстаканник жжет пальцы. Генри держит его почему-то не за ручку, а за ободок возле дна. Лоб юноши в бисере пота, рубашка прилипает к спине. Это уже четвертый и, видимо, последний стакан — пятого Генри не одолеть, хотя он и не прочь. Доктор Эдвуд посмеивается: если так будет продолжаться, скуповатому мистеру Бэрчу придется скоро посылать за чаем и сахаром в Окленд.
— А дальше? — рассеянно спрашивает Эдвуд, прислушиваясь к шагам в коридоре. Кто-то на цыпочках прошел мимо двери и, кажется, вернулся. Нет, скрипнула дверь, значит, ушел во двор.
— Вот-вот! Дальше-то и началось. — Остервенело дуя на чай, Генри наконец берет подстаканник за ручку, шевелит обожженными пальцами и с воодушевлением продолжает: — Представьте себе, сэр, Тауранги еле-еле держится, веревки у нас нет, а надо спускаться по семифутовой скале. Что делать, ума не приложу. Все-таки придумал: усадил Тауранги на краю, сам слез, а Парирау спустила его мне на руки. Перебрались мы через откос, смотрим: окопы далеко справа, поблизости часовых нет. Стали спускаться с холма в долину, а снизу голоса. Трое солдат идут прямо на нас. Спрятаться негде — одни кустики, от земли на фут. Залегли мы, надеемся, что мимо пройдут, — стемнело-то уже порядочно. Заметили. Шагах в пятнадцати остановились, ружья наперевес. Один окликает:
«Эй, кто там?!»
Ну, думаю, была не была. Поднялся на ноги, отряхнулся и спокойно отвечаю:
«Не волнуйтесь, не дикари!..»
А сам — к ним. Иду, не тороплюсь, а в голове сумбур. Что им соврать, не представляю. Они меня, конечно, на мушке держат, но ничего, подпустили.
«Это откуда еще?» — спрашивают.
Хотел было я прикинуться дурачком, чтобы время выиграть. Да не успел и слова сказать, как меня один из солдат в охапку сгреб.
«Малыш! — орет. — Как тебя занесло сюда? Вот так встреча!..»
Гляжу: Джонни Рэнд, знакомый парень из Окленда. Он меня как-то в кабачке из беды выручил. Только тогда он не был солдатом, золото хотел искать.
«Джонни, — говорю, — удача какая!.. Домой, понимаешь, пробираюсь, заблудился…»
Сморозил я, конечно, страшную чушь: те двое сразу же это поняли и переглянулись. А Джонни внимания не обратил, смеется:
«Ничего, теперь не пропадешь. А то ведь здесь такое творилось! Там еще кто-то с тобой?»
Тут я совсем растерялся. Глазами хлопаю и молчу.
«Прове-ри-м», — говорит один из попутчиков Джонни.
Только он шагнул в сторону кустов, где прячутся Тауранги и Парирау, как я его за рукав — хвать!
«Никого там нет… — бормочу. — Честное слово, никого…»
Он руку вырывает, а я держу — вот-вот мундир затрещит.
«Погоди, Сэм, — вдруг говорит Джонни. — Без тебя обойдусь…»
Отстраняет он солдата и сам к нашим кустам направляется. Во мне все похолодело. Я даже зажмурился. Жду самого худшего.
Слышу, возвращается Джонни. Подошел, лоб хмурит, челюсти стиснул. И в глаза мне не смотрит. На обиженного ребенка похож.
«Нет никого… — Не сказал, а буркнул. — Провожать нам тебя, Малыш, недосуг. Мы в патруле. Прощай!..»
Руки не подал: отвернулся и ушел вместе со своими патрульными. Наверх, в крепость…
Генри ставит на подоконник пустой стакан и вздыхает.
— Когда-то Джонни Рэнд не допускал и мысли о дружбе англичанина с маори, — говорит он, поднимая глаза на Эдвуда. — Что помешало ему выдать меня? Мы ведь и друзьями-то не были, так, знакомые…
Вильям Эдвуд неопределенно шевелит плечами.
— Кто знает… Наверное, жизненного опыта прибавилось… Знаете, Генри, если ваш Джонни порядочный человек, он вряд ли будет ревностным служакой. Я уверен, что сейчас у многих солдат на сердце нечисто. Подлость не всем легко дается…
Откинувшись на подушку, Генри с минуту размышляет над словами ботаника. Но потом спохватывается и снова садится.
— Извините, сэр… — Генри смущен. — Я обещал рассказать вам обо всем…
— Да-да, конечно, — улыбается Эдвуд и в знак готовности слушать придвигает кресло на дюйм ближе к топчану, на котором лежит юноша.
Повествование о мытарствах трех беглецов продолжается. Гривс-младший обстоятельно, хотя и несколько сбивчиво, рассказывает о том, как они забрели в сожженную англичанами каингу, где нашли чудом не высохшую лужицу — все, что осталось от ручья, который когда-то снабжал водой обе деревни — и верхнюю и нижнюю. Выпив лужу до грязи, они заночевали в обгорелых развалинах дома собраний и, не дожидаясь рассвета, спустились в долину. Здесь силы окончательно покинули Тауранги. Нести его пришлось одному Генри, потому что Парирау еле передвигала ноги: дала себя знать четырехдневная голодовка. Кумара, которую они выкапывали на засаженных весной огородах, в пищу не годилась: клубни успели прорасти, от них осталась пустая оболочка. На свою беду, Генри решил пробираться к ферме отца через перевал. Этот путь был безопасней и короче, но вот сил, чтобы карабкаться на холмы, уже не было. За день они сумели подняться примерно на тысячу футов, а до перевала оставалось еще почти столько же. Утром, оставив Парирау и Тауранги на опушке буковой рощи, Генри, делая ножом отметины на деревьях, продолжил путь в одиночестве. Вскоре он потерял ориентировку, набрел на какую-то каменную осыпь и, споткнувшись о валун, разбил колено — злополучное правое колено, принесшее ему некогда столько мучений.
— А остальное… — Генри смущенно улыбается и отводит глаза. — Остальное, сэр, вы знаете лучше меня…
— Да-да, разумеется, — подхватывает Вильям Эдвуд, почесывая облупившийся кончик носа.
Еще бы не знать!.. Когда доктор Эдвуд набрел на тело Генри, тот уже был на грани небытия. Полчаса провозился ботаник, приводя в чувство юношу, сломленного жарой, голодом и усталостью. Генри так отощал, что атлетически сложенному Эдвуду не составило бы особого труда отнести его на руках к дому мистера Бэрча. Он так было и намеревался сделать, но, услышав от Генри о Парирау и Тауранги, изменил решение: оставил ожившего молодого англичанина и отправился на поиски маорийцев. Зарубки, сделанные Гривсом, в конце концов попались Эдвуду на глаза и привели его на опушку. Убедившись, что друзья Генри еще живы, неутомимый ботаник вернулся на миссионерскую станцию, прихватил там одного из работников и с его помощью еще до наступления ночи доставил всех трех беглецов под кров миссионера.
Преподобный Бэрч, узнав, что Генри не кто иной, как пропавший сын старого Сайруса Гривса, чрезвычайно растрогался и приказал выделить «этому заблудшему, несчастному отроку» отдельную комнату. Что же касается Тауранги и Парирау, то их ботаник поселил у себя. Правда, бесценные гербарии пришлось переселить в кладовку, но Эдвуд, которому Генри по секрету сообщил имя отца Тауранги, решил, что сырость для его коллекций будет не так страшна, как для сына Те Нгаро раскрытие инкогнито.
Уже третьи сутки они обитают здесь. Пока что никто в миссии не догадывается, что за юная парочка квартирует у мистера Эдвуда. На все вопросы он отвечает, что Тауранги и Парирау — работники, нанятые Гривсом-младшим на побережье Корорареки. Беспокоить измученных путников расспросами доктор Эдвуд категорически запретил.
Вряд ли его слова принимались в миссии на веру. И поскольку атмосфера таинственности и обостренное любопытство домочадцев были не на пользу Генри и его друзьям, сегодня Вильям Эдвуд отменил карантинное «табу», разрешив мистеру Гривсу-младшему общение с обитателями дома миссионера. Этим уже воспользовался преподобный Сэмюэль Бэрч: час назад он заглядывал в комнату выздоравливающего, чтобы поздравить его со спасением и сообщить, что за уехавшим в Окленд Сайрусом Гривсом еще вчера послан мистер Олдмен, эконом миссионерской станции.
…Звуки шагов, которые насторожили Эдвуда, свидетельствовали о том, что хозяин дома не прочь прислушаться к беседе дорогих гостей. Следовало соблюдать осторожность: отношение миссионера к войне англичан с Те Нгаро ботанику было известно.
Вот и опять за дверью послышался подозрительный шорох. Эдвуд многозначительно взглянул на Генри и приложил палец к губам.
В коридоре было тихо. Потом раздался стук: видимо, человек, стоявший у порога, понял, что его присутствие обнаружено.
— Войдите! — крикнул ботаник.
В дверях показался миссионер. Луноподобная физиономия мистера Бэрча лучилась добродушием.
— Надеюсь, не помешал? — Улыбка колыхнула мягкие складки щек. — О, да вы, мистер Гривс, выглядите совсем молодцом!..
Глаза Бэрча исчезли в ласковом прищуре. Он так рад выздоровлению юноши — ведь со дня на день должен приехать счастливый отец, вновь обретший любимого сына.
Миссионер и на этот раз пробыл недолго. Узнав, что больному будет позволено встать с постели, он пригласил Генри и его исцелителя разделить с ним сегодня вечером скромный ужин, поинтересовался, не нужно ли чего из одежды, и ушел.
— Как вы думаете, сэр, он ни о чем не догадывается? — спросил Генри, когда шарканье Бэрча затихло в глубине дома.
Эдвуд потеребил бородку.
— Не уверен… — Он покачал гривастой головой и уже решительнее заключил: — Нет, вряд ли. Лис, он, конечно, хитрый, но заподозрить, что вы воевали против своей королевы… Слишком смелое предположение для него. И невероятное.
— Скорей бы на ферму перебраться, — вздохнул Генри и посмотрел на окно. — Боюсь я за Тауранги… Для него сейчас все пакеха — враги. Даже вы, сэр, его спаситель.
— Да… — Эдвуд в задумчивости пожевал губами и встал. — Скверно, что языка я не знаю. Глядишь, поговорили бы кое о чем — и поспокойнее стал бы. А сейчас, вы правы, смотрит на меня волк волком…
— Мистер Эдвуд! — в голосе Генри умоляющие интонации. — Все равно я встану сегодня… Может, вместе заглянем к вам? На чуть-чуть, а?..
Серые глаза ботаника весело сощурились.
— Вместе? — Эдвуд хихикнул. — А что? Одевайтесь, мистер Гривс! Живо!..
В маленькой комнатке полутьма: единственное окно завешено циновкой. Обстановка предельно проста — стол, табурет, деревянная кровать. В углу комнаты два соломенных тюфяка, покрытых одеялами. Тауранги лежит на спине, подложив ладони под забинтованную голову. Рядом с ним, опершись на руку, на тюфяке сидит Парирау. Она в европейском платье, одолженном Эдвудом для нее у миссис Олдмен, жены эконома. Платьице старенькое, заштопанное, неопределенного цвета, но оно совершенно преобразило девушку. Сейчас она больше похожа на красивую цыганку, чем на маорийку.
Скрежет ключа в замке заставил Парирау испуганно съежиться. Всякий раз, когда Эдвуд отпирал комнату, она со страхом ждала, что следом за ним в комнату ворвутся вооруженные солдаты. Как и Тауранги, она не могла поверить, что этот широкоплечий седеющий пакеха может быть другом маори.
Когда из-за плеча доктора выглянуло бледное лицо Хенаре, девушка тихонько ойкнула и, вскочив с тюфяка, прижала руки к груди. Нервное напряжение последних дней сказывалось: в глазах Парирау сверкнули слезы, губы задрожали.
Генри был взволнован не меньше: при виде Парирау в горле у него защекотало, лицу стало жарко. Подойдя к девушке, он обнял ее за плечи. Та, всхлипнув, уткнулась ему в плечо.
Вильям Эдвуд деликатно отвернулся и присел на корточки у изголовья Тауранги.
— Спросите у него, мистер Гривс, не пробовал ли он в мое отсутствие вставать? — проговорил доктор. Его взгляд был прикован к свежей ссадине на локте Тауранги. Утром ее не было.
…Чай нестерпимо горяч, и серебряный подстаканник жжет пальцы. Генри держит его почему-то не за ручку, а за ободок возле дна. Лоб юноши в бисере пота, рубашка прилипает к спине. Это уже четвертый и, видимо, последний стакан — пятого Генри не одолеть, хотя он и не прочь. Доктор Эдвуд посмеивается: если так будет продолжаться, скуповатому мистеру Бэрчу придется скоро посылать за чаем и сахаром в Окленд.
— А дальше? — рассеянно спрашивает Эдвуд, прислушиваясь к шагам в коридоре. Кто-то на цыпочках прошел мимо двери и, кажется, вернулся. Нет, скрипнула дверь, значит, ушел во двор.
— Вот-вот! Дальше-то и началось. — Остервенело дуя на чай, Генри наконец берет подстаканник за ручку, шевелит обожженными пальцами и с воодушевлением продолжает: — Представьте себе, сэр, Тауранги еле-еле держится, веревки у нас нет, а надо спускаться по семифутовой скале. Что делать, ума не приложу. Все-таки придумал: усадил Тауранги на краю, сам слез, а Парирау спустила его мне на руки. Перебрались мы через откос, смотрим: окопы далеко справа, поблизости часовых нет. Стали спускаться с холма в долину, а снизу голоса. Трое солдат идут прямо на нас. Спрятаться негде — одни кустики, от земли на фут. Залегли мы, надеемся, что мимо пройдут, — стемнело-то уже порядочно. Заметили. Шагах в пятнадцати остановились, ружья наперевес. Один окликает:
«Эй, кто там?!»
Ну, думаю, была не была. Поднялся на ноги, отряхнулся и спокойно отвечаю:
«Не волнуйтесь, не дикари!..»
А сам — к ним. Иду, не тороплюсь, а в голове сумбур. Что им соврать, не представляю. Они меня, конечно, на мушке держат, но ничего, подпустили.
«Это откуда еще?» — спрашивают.
Хотел было я прикинуться дурачком, чтобы время выиграть. Да не успел и слова сказать, как меня один из солдат в охапку сгреб.
«Малыш! — орет. — Как тебя занесло сюда? Вот так встреча!..»
Гляжу: Джонни Рэнд, знакомый парень из Окленда. Он меня как-то в кабачке из беды выручил. Только тогда он не был солдатом, золото хотел искать.
«Джонни, — говорю, — удача какая!.. Домой, понимаешь, пробираюсь, заблудился…»
Сморозил я, конечно, страшную чушь: те двое сразу же это поняли и переглянулись. А Джонни внимания не обратил, смеется:
«Ничего, теперь не пропадешь. А то ведь здесь такое творилось! Там еще кто-то с тобой?»
Тут я совсем растерялся. Глазами хлопаю и молчу.
«Прове-ри-м», — говорит один из попутчиков Джонни.
Только он шагнул в сторону кустов, где прячутся Тауранги и Парирау, как я его за рукав — хвать!
«Никого там нет… — бормочу. — Честное слово, никого…»
Он руку вырывает, а я держу — вот-вот мундир затрещит.
«Погоди, Сэм, — вдруг говорит Джонни. — Без тебя обойдусь…»
Отстраняет он солдата и сам к нашим кустам направляется. Во мне все похолодело. Я даже зажмурился. Жду самого худшего.
Слышу, возвращается Джонни. Подошел, лоб хмурит, челюсти стиснул. И в глаза мне не смотрит. На обиженного ребенка похож.
«Нет никого… — Не сказал, а буркнул. — Провожать нам тебя, Малыш, недосуг. Мы в патруле. Прощай!..»
Руки не подал: отвернулся и ушел вместе со своими патрульными. Наверх, в крепость…
Генри ставит на подоконник пустой стакан и вздыхает.
— Когда-то Джонни Рэнд не допускал и мысли о дружбе англичанина с маори, — говорит он, поднимая глаза на Эдвуда. — Что помешало ему выдать меня? Мы ведь и друзьями-то не были, так, знакомые…
Вильям Эдвуд неопределенно шевелит плечами.
— Кто знает… Наверное, жизненного опыта прибавилось… Знаете, Генри, если ваш Джонни порядочный человек, он вряд ли будет ревностным служакой. Я уверен, что сейчас у многих солдат на сердце нечисто. Подлость не всем легко дается…
Откинувшись на подушку, Генри с минуту размышляет над словами ботаника. Но потом спохватывается и снова садится.
— Извините, сэр… — Генри смущен. — Я обещал рассказать вам обо всем…
— Да-да, конечно, — улыбается Эдвуд и в знак готовности слушать придвигает кресло на дюйм ближе к топчану, на котором лежит юноша.
Повествование о мытарствах трех беглецов продолжается. Гривс-младший обстоятельно, хотя и несколько сбивчиво, рассказывает о том, как они забрели в сожженную англичанами каингу, где нашли чудом не высохшую лужицу — все, что осталось от ручья, который когда-то снабжал водой обе деревни — и верхнюю и нижнюю. Выпив лужу до грязи, они заночевали в обгорелых развалинах дома собраний и, не дожидаясь рассвета, спустились в долину. Здесь силы окончательно покинули Тауранги. Нести его пришлось одному Генри, потому что Парирау еле передвигала ноги: дала себя знать четырехдневная голодовка. Кумара, которую они выкапывали на засаженных весной огородах, в пищу не годилась: клубни успели прорасти, от них осталась пустая оболочка. На свою беду, Генри решил пробираться к ферме отца через перевал. Этот путь был безопасней и короче, но вот сил, чтобы карабкаться на холмы, уже не было. За день они сумели подняться примерно на тысячу футов, а до перевала оставалось еще почти столько же. Утром, оставив Парирау и Тауранги на опушке буковой рощи, Генри, делая ножом отметины на деревьях, продолжил путь в одиночестве. Вскоре он потерял ориентировку, набрел на какую-то каменную осыпь и, споткнувшись о валун, разбил колено — злополучное правое колено, принесшее ему некогда столько мучений.
— А остальное… — Генри смущенно улыбается и отводит глаза. — Остальное, сэр, вы знаете лучше меня…
— Да-да, разумеется, — подхватывает Вильям Эдвуд, почесывая облупившийся кончик носа.
Еще бы не знать!.. Когда доктор Эдвуд набрел на тело Генри, тот уже был на грани небытия. Полчаса провозился ботаник, приводя в чувство юношу, сломленного жарой, голодом и усталостью. Генри так отощал, что атлетически сложенному Эдвуду не составило бы особого труда отнести его на руках к дому мистера Бэрча. Он так было и намеревался сделать, но, услышав от Генри о Парирау и Тауранги, изменил решение: оставил ожившего молодого англичанина и отправился на поиски маорийцев. Зарубки, сделанные Гривсом, в конце концов попались Эдвуду на глаза и привели его на опушку. Убедившись, что друзья Генри еще живы, неутомимый ботаник вернулся на миссионерскую станцию, прихватил там одного из работников и с его помощью еще до наступления ночи доставил всех трех беглецов под кров миссионера.
Преподобный Бэрч, узнав, что Генри не кто иной, как пропавший сын старого Сайруса Гривса, чрезвычайно растрогался и приказал выделить «этому заблудшему, несчастному отроку» отдельную комнату. Что же касается Тауранги и Парирау, то их ботаник поселил у себя. Правда, бесценные гербарии пришлось переселить в кладовку, но Эдвуд, которому Генри по секрету сообщил имя отца Тауранги, решил, что сырость для его коллекций будет не так страшна, как для сына Те Нгаро раскрытие инкогнито.
Уже третьи сутки они обитают здесь. Пока что никто в миссии не догадывается, что за юная парочка квартирует у мистера Эдвуда. На все вопросы он отвечает, что Тауранги и Парирау — работники, нанятые Гривсом-младшим на побережье Корорареки. Беспокоить измученных путников расспросами доктор Эдвуд категорически запретил.
Вряд ли его слова принимались в миссии на веру. И поскольку атмосфера таинственности и обостренное любопытство домочадцев были не на пользу Генри и его друзьям, сегодня Вильям Эдвуд отменил карантинное «табу», разрешив мистеру Гривсу-младшему общение с обитателями дома миссионера. Этим уже воспользовался преподобный Сэмюэль Бэрч: час назад он заглядывал в комнату выздоравливающего, чтобы поздравить его со спасением и сообщить, что за уехавшим в Окленд Сайрусом Гривсом еще вчера послан мистер Олдмен, эконом миссионерской станции.
…Звуки шагов, которые насторожили Эдвуда, свидетельствовали о том, что хозяин дома не прочь прислушаться к беседе дорогих гостей. Следовало соблюдать осторожность: отношение миссионера к войне англичан с Те Нгаро ботанику было известно.
Вот и опять за дверью послышался подозрительный шорох. Эдвуд многозначительно взглянул на Генри и приложил палец к губам.
В коридоре было тихо. Потом раздался стук: видимо, человек, стоявший у порога, понял, что его присутствие обнаружено.
— Войдите! — крикнул ботаник.
В дверях показался миссионер. Луноподобная физиономия мистера Бэрча лучилась добродушием.
— Надеюсь, не помешал? — Улыбка колыхнула мягкие складки щек. — О, да вы, мистер Гривс, выглядите совсем молодцом!..
Глаза Бэрча исчезли в ласковом прищуре. Он так рад выздоровлению юноши — ведь со дня на день должен приехать счастливый отец, вновь обретший любимого сына.
Миссионер и на этот раз пробыл недолго. Узнав, что больному будет позволено встать с постели, он пригласил Генри и его исцелителя разделить с ним сегодня вечером скромный ужин, поинтересовался, не нужно ли чего из одежды, и ушел.
— Как вы думаете, сэр, он ни о чем не догадывается? — спросил Генри, когда шарканье Бэрча затихло в глубине дома.
Эдвуд потеребил бородку.
— Не уверен… — Он покачал гривастой головой и уже решительнее заключил: — Нет, вряд ли. Лис, он, конечно, хитрый, но заподозрить, что вы воевали против своей королевы… Слишком смелое предположение для него. И невероятное.
— Скорей бы на ферму перебраться, — вздохнул Генри и посмотрел на окно. — Боюсь я за Тауранги… Для него сейчас все пакеха — враги. Даже вы, сэр, его спаситель.
— Да… — Эдвуд в задумчивости пожевал губами и встал. — Скверно, что языка я не знаю. Глядишь, поговорили бы кое о чем — и поспокойнее стал бы. А сейчас, вы правы, смотрит на меня волк волком…
— Мистер Эдвуд! — в голосе Генри умоляющие интонации. — Все равно я встану сегодня… Может, вместе заглянем к вам? На чуть-чуть, а?..
Серые глаза ботаника весело сощурились.
— Вместе? — Эдвуд хихикнул. — А что? Одевайтесь, мистер Гривс! Живо!..
В маленькой комнатке полутьма: единственное окно завешено циновкой. Обстановка предельно проста — стол, табурет, деревянная кровать. В углу комнаты два соломенных тюфяка, покрытых одеялами. Тауранги лежит на спине, подложив ладони под забинтованную голову. Рядом с ним, опершись на руку, на тюфяке сидит Парирау. Она в европейском платье, одолженном Эдвудом для нее у миссис Олдмен, жены эконома. Платьице старенькое, заштопанное, неопределенного цвета, но оно совершенно преобразило девушку. Сейчас она больше похожа на красивую цыганку, чем на маорийку.
Скрежет ключа в замке заставил Парирау испуганно съежиться. Всякий раз, когда Эдвуд отпирал комнату, она со страхом ждала, что следом за ним в комнату ворвутся вооруженные солдаты. Как и Тауранги, она не могла поверить, что этот широкоплечий седеющий пакеха может быть другом маори.
Когда из-за плеча доктора выглянуло бледное лицо Хенаре, девушка тихонько ойкнула и, вскочив с тюфяка, прижала руки к груди. Нервное напряжение последних дней сказывалось: в глазах Парирау сверкнули слезы, губы задрожали.
Генри был взволнован не меньше: при виде Парирау в горле у него защекотало, лицу стало жарко. Подойдя к девушке, он обнял ее за плечи. Та, всхлипнув, уткнулась ему в плечо.
Вильям Эдвуд деликатно отвернулся и присел на корточки у изголовья Тауранги.
— Спросите у него, мистер Гривс, не пробовал ли он в мое отсутствие вставать? — проговорил доктор. Его взгляд был прикован к свежей ссадине на локте Тауранги. Утром ее не было.