Кондратов Эдуард. Птица войны

   Он махнул рукой, подзывая к себе курчавого мальчика.
   — Каиака! Передай людям Китепоки, чтобы прекратили работу, — нехотя приказал он. Запахнулся плащом и, повернувшись к Тауранги и Генри спиной, быстро пошел в сторону деревни.
   Друзья переглянулись. Финал был слишком неожиданным. Они смотрели вслед удаляющемуся Раупахе, будто ждали, что тот передумает и повернет назад.
   Позади послышался шорох. Обернуться они не успели: подкравшаяся Парирау крепко обхватила их ноги руками. Давясь от смеха, она попыталась повалить юношей на землю. Они поддались ей и под восторженный визг девушки затеяли в траве веселую щенячью борьбу. Оглянулся Раупаха или нет — им было теперь все равно.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   в которой Генри знакомится с новозеландским лесом
   Как ни хотелось Генри Гривсу хоть краешком глаза посмотреть на деревню племени нгати, он не стал набиваться в гости, сообразив, что сегодня там будет не до него. Неуместность визита понимал и Тауранги. Он ограничился тем, что предложил проводить Генри до трех холмов, от которых убегает речка, то есть почти до самой фермы. Выслушав вежливые протесты Генри, он положил руку на смуглое плечо Парирау и сказал с улыбкой:
   — Не спорь. Она тоже проводит тебя, друг.
   Генри смутился. Он увидел, какой радостью блеснули глаза девушки. Не найдя в себе сил возразить, он понимал, что выдает свои симпатии к чужой невесте. О том, что нынешней осенью Парирау станет женой Тауранги, он узнал, когда, навалявшись и набегавшись до изнеможения, они ходили пить к ручью.
   «Неужели он настолько благороден, что ради меня готов подавить ревность? — в смятении думал Генри, шагая рядом с Тауранги по тропке, ведущей к подножью лесистой горы. — Как внимательно посмотрел он на меня, когда в игре я нечаянно обнял Парирау. Будь я на его месте, мне было бы сейчас не по себе. Или они просто не знают, что такое ревность?»
   Восторженный возглас девушки, ушедшей далеко вперед, помешал ему додумать. Парирау стояла на коленях у старого дерева, похожего на разлапистый тис со срезанной верхушкой, и отчаянно махала им рукой. Увидев, что Тауранги и Генри прибавили шагу, она опять склонилась над торчащим из земли сплетением узловатых корней, стараясь что-то рассмотреть.
   Когда друзья приблизились, она подняла голову. Щеки ее горели.
   — Киви! — прошептала она, указывая на темнеющее меж корнями отверстие, похожее на нору.
   Лицо Тауранги хищно заострилось, глаза блеснули. Он опустился на колени рядом с девушкой и, отложив ружье, принялся осматривать траву у входа в норку. Генри показалось, что юноша обнюхал ее.
   — Киви, — пробормотал Тауранги и посмотрел вверх, на густой шатер, шелестящий над головами. Прислонив ружье к стволу, он встал и обошел дерево кругом, внимательно оглядывая его. Затем, цепляясь за еле заметные выступы, полез по стволу, пока не ухватился за нижний, уже засохший сук.
   Через несколько секунд он спрыгнул вниз, держа в руке гибкую ветку. Очистив ее ножом — подарком Генри — от сучков и оставив на конце жесткую кисточку, Тауранги лег грудью на траву и начал медленно просовывать ветку в нору. Парирау и Генри, затаив дыхание, наблюдали за его манипуляциями.
   И вдруг под землей раздался тихий писк. Тело Тауранги напряглось.
   — Аах! — выдохнул Тауранги, молниеносно хватая за ногу киви, выскочившую из-под корней.
   Парирау пронзительно взвизгнула и вскочила на ноги.
   — Возьми! Это тебе, Хенаре, — сказал Тауранги, обеими руками протягивая странное существо.
   Так вот она какая, знаменитая ночная птица киви! Генри бережно принял из рук друга попискивающую от ужаса птичку и с любопытством осмотрел ее со всех сторон.
   Поистине остроумна природа, если она смогла придумать настолько смешное, ни на что не похожее существо. Курица без хвоста и без крыльев, птица, у которой перья больше напоминают рыжие волосы, трогательно неуклюжая, с длинным носом, заменяющим ей трость, с трехпалыми голенастыми лапками и длиннющими мохнатыми бровями… Как жалобно смотрят ее круглые глазки, они вымаливают у Генри прощения неизвестно за что, а клюв-то щелкает, да только разве может он кого-нибудь испугать?
   Генри стало жалко птичку.
   — Тауранги, — тихо сказал он. — Можно я выпущу киви?
   Улыбка застыла на лице Тауранги, широкие брови поползли вверх. Парирау даже рот приоткрыла — настолько необъяснимыми казались слова молодого пакеха.
   — Киви… вкусное мясо… — пробормотал потрясенный Тауранги.
   — Друг, я хочу выпустить эту птицу, — упрямо повторил Генри. — Ты подарил мне киви? Или я ошибся?
   — Это твоя киви, Хенаре, — пробормотал Тауранги, отводя глаза.
   Генри разжал пальцы. Почувствовав свободу, птица рванулась и, кувырнувшись, упала на траву. По-старушечьи сгорбившись, вытянув шею и далеко выбрасывая свои шероховатые голенастые ноги, она кинулась к гнезду.
   Парирау расхохоталась. Тауранги и Генри, сердитые, насупленные, показались ей настолько уморительными, что девушка, как ни старалась, не в силах была совладать с собой: она крутила головой, шлепала себя по бедрам, затыкала ладонями рот — и продолжала давиться смехом.
   Успокоившись, она вытерла прядью слезы и жалобно сказала:
   — Не надо сердиться. Парирау совсем не хотела смеяться. Это смеялся нехороший дух, он забрался Парирау в рот, но теперь уже все, ушел.
   Когда они двинулись дальше, девушка, чувствуя себя виноватой, отстала и плелась сзади, пока Тауранги, остановившись, не позвал ее.
   — Парирау, — вполголоса сказал он. — Осмотри эти кусты. Я вижу след.
   Генри взглянул, куда указывал палец Тауранги, и ему показалось, что в гуще низкорослого кустарника с листьями, как у акации, прячется что-то живое. Он не ошибся. Парирау не успела сделать и десяти шагов, как верхушки кустов зашевелились, послышалось озабоченное похрюкиванье и на лужайку, прямо перед девушкой, выскочила… самая обыкновенная домашняя свинья с выводком длинноногих поросят.
   Тауранги молниеносно вскинул ружье и тотчас опустил его: стрелять было опасно. Парирау поняла это и метнулась в сторону, но было уже поздно: поросячье семейство с истошным визгом ринулось назад. Некоторое время в глубине кустарника был слышен топот и треск, потом стало тихо.
   — Много-много мяса, — с сожалением произнес Тауранги. И, подумав, добавил: — Нести на спине было бы тяжело.
   Он закинул ремень ружья за плечо и вздохнул.
   Деревья, до сих пор лишь изредка встречавшиеся на их пути, на пологом склоне холма попадались все чаще. Не прошло и четверти часа, как они, сами того не заметив, очутились в девственном лесу. С каждым шагом заросли смыкались плотнее, а тропинка делалась уже. Идти по ней можно было лишь гуськом: впереди Тауранги, за ним Генри и последней, все время отставая и порой пропадая из глаз, Парирау.
   С восхищением рассматривал Генри гигантские сосны каури. Их ровные, гладкие стволы могучими колоннами уходили ввысь, так что невозможно было разглядеть, кончаются они где-нибудь или нет. Мощные ветви начинались тоже необычайно высоко, ярдах в тридцати от земли, а стволы каури у основания были настолько толсты, что охватить их не смогли бы десять человек. Рядом с каури стройные пальмы никау и даже кряжистые тисы казались карликами.
   В лесу настроение у Тауранги заметно улучшилось, горечь, вызванная охотничьими неудачами, мало-помалу рассосалась. Заметив, что друг повеселел, Генри принялся расспрашивать его обо всем, что казалось ему заслуживающим внимания. И прежде всего — о птицах, которых здесь было огромное множество и такое великое разнообразие, что, казалось, среди них нет и двух одинаковых.
   Сначала Тауранги отвечал односложно, но потом разговорился и сам стал выискивать в ветвях птиц, которых Генри не замечал. Тауранги говорил о птицах всерьез, как о существах, способных, подобно людям, думать, чувствовать, хитрить, лгать и притворяться.
   — Смотри, Хенаре, — говорил он, осторожно отстраняя ружейным стволом узорчатый лист серебристого папоротника. — Ты видишь, вот там, на сломанной ветке сидит длиннохвостый зеленый попугай? А пониже и чуть вправо — другой попугай, с красной грудью. Они очень не любят друг друга и стараются не встречаться. Если Хенаре хочет, я расскажу почему.
   Послышались легкие шаги Парирау. Генри обернулся: напевая, девушка на ходу плела венок из ярко-красных глянцевитых цветов.
   Тауранги отпустил упруго качнувшийся папоротник.
   — Когда-то очень давно, — неторопливо начал Тауранги, — у длиннохвостого Кокарики на груди росли красные перья, а остальная одежда была зеленой. Эх, красив был Кокарики, красив! Очень завидовал ему хитрый Кока — сам-то он был одет в скромное коричневое платье.
   «Прячь свою кричащую грудь, — сказал он как-то своему длиннохвостому другу. — И как ты только живешь? То ли дело я: на коричневой земле насекомые не замечают меня. Спасибо за это великому Тане».
   «Нет-нет, — запротестовал Кокарики. — Тане одел землю в зеленые одежды, как и меня. А красная грудь… Что ж, она подобна вечернему небу».
   «Хи-хи! — засмеялся Кока. — Бедный ты, бедный… За что так невзлюбил тебя Тане, зачем нарядил тебя так крикливо?»
   Глуповатому Кокарике стало неловко.
   «Ох, — сказал он, — что же мне делать? Как же мне избавиться от красных перьев?»
   «Жалко мне тебя, — лицемерно вздохнул Кока, — да уж ладно. Давай спрячу их у себя под крыльями, так и быть».
   Но стоило Кокарике сбросить красные перья, как обманщик тотчас схватил их и, радостно захохотав, взлетел над лесом.
   Когда простофиля Кокарики увидел, как чудесно горит на солнце алая грудь хитреца, он понял, что подло обманут… Потому-то, — закончил рассказ Тауранги, — Кокарики сплошь зеленый. Иногда он громко плачет, горюя о красных перьях. А иногда вдруг рассмеется, когда подумает, что Тане, возможно, стал любить его больше.
   — Забавная история, — улыбнулся Генри. — Скажи, Тауранги, а ты веришь, что все это было на самом деле?
   Юноша удивленно уставился на Генри.
   — Так все и было, — ответил он несколько растерянно. — Так утверждают старики. А им рассказали их деды…
   — Послушай, — мягко сказал Генри, — неужели ты… — И осекся, увидев, что на лицо сына Те Нгаро набежала тень.
   Парирау тоже была не на шутку озадачена: ее черные глаза испуганно таращились, губы приоткрылись.
   — Нет-нет, — быстро заговорил Генри, поняв, что совершил промах, — я тоже верю, что было именно так. Я думал, ты все это придумал сам…
   Тауранги с облегчением рассмеялся. Робко заулыбалась и девушка. Все стало на свои места.
   …Ближе к вершине деревья стали редеть. Все чаще попадались огромные валуны, нагромождения камней. Скоро роща кончилась, ее сменили заросли колючек.
   — Отсюда, — сказал Тауранги, указывая пальцем на полуразрушенную дождями и ветром скалу, — можно увидеть жилище твоего отца. Если хочешь, я покажу его тебе.
   Генри кивнул, и они двинулись к скале, которая одиноко торчала на вершине холма. Подъем занял немного времени, и все же, вскарабкавшись к подножию пика, Генри почувствовал, что устал. Он тяжело опустился на теплый лобастый валун и вытер лицо рукавом. Внизу, у подножия холма, просматривалась плоская равнина, покрытая рыжими пучками тасэки.
   «А ему хоть бы что. Так же ровно дышит, так же легок на ногу, — невольно позавидовал он Тауранги, глядя, как тот помогает девушке взобраться на острие скалы. -Что ж, если с младенчества ползать по горам, как они, можно ко всему привыкнуть. И будь я маори…»
   Он вдруг увидел себя в одеянии новозеландского вождя, в кругу суровых татуированных воинов, ждущих от него слова Великой Истины. А мудрый вождь глубоко задумался о том, как круто повернет он всю жизнь этих благородных и жестоких храбрецов, этих наивных детей природы, не ведающих, что есть для человека подлинное добро и счастье…
   Генри поднял голову и, все еще находясь во власти фантазии, увидел фигуры Парирау и Тауранги, четко рисовавшиеся на фоне бледного неба. Прижавшись смуглыми спинами к выступу, юные маори озабоченно всматривались в даль. Их напрягшиеся тела были сейчас так гармонично красивы, что в Генри снова ворохнулась смешанная с восторженностью зависть.
   «А одень их в сюртук и в платье до пят, — и внимания не обратишь», — сказал он себе, силясь подавить невольное восхищение. Но в это время Парирау повернула голову в его сторону, и, при виде ее взволнованно горящих глаз и прилипших ко лбу мокрых колечек, Генри, в который раз за сегодня, ощутил, как сердце болезненно сжалось.
   «Как обидно, — подумал он, — что эта удивительная девушка должна стать женой полуголого дикаря и матерью грязных, пузатых ребятишек…»
   — Хенаре! Иди сюда! — окликнул его Тауранги.
   Генри вскарабкался на узкий выступ, нарочито не заметив руки, протянутой сыном вождя.
   — Ты хотел показать, где дом моего отца, — тая одышку, сказал он, стараясь не смотреть на улыбнувшуюся ему девушку.
   — Тебе нельзя идти домой, друг, — хмуро ответил Тауранги. -Парирау говорит, что заметила внизу воинов в боевой раскраске. Если это так, они сейчас взбираются на нашу гору.
   — Ваикато?! — голос Генри дрогнул.
   — Не знаю, Хенаре. Я их не видел.
   — Надо возвращаться в деревню! — с тревогой воскликнула девушка, прижимая руки к смуглой груди.
   Тауранги поднял глаза на Генри.
   — Скажи, Хенаре, — очень серьезно спросил он, — как узнал твой отец о замысле ваикато?
   Генри почувствовал, что не сможет солгать.
   — Мой отец дружен с врагами твоего племени, он хочет вашей войны, — не задумываясь, выпалил он. И, видя, что лицо Тауранги закаменело, почти с отчаянием добавил: — Ваикато обещали продать ему головы ваших воинов…
   Парирау тихо ахнула.
   «Что я говорю? — мелькнуло в голове у Генри. — Это же Типпот торгует головами, при чем тут отец?!»
   Неожиданно Тауранги рассмеялся и с размаху опустил ладонь на плечо Генри.
   — Хенаре, ты настоящий друг, — сказал он ласково. — Не бойся, Хенаре, твой отец получит то, что хотел. Наши воины продадут ему много-много копченых голов… Ваикато не вернутся домой живыми, Хенаре, да-да!..
   «Вот так поворот!..» — успел подумать Генри, и в это время пуля, взвизгнув, ударила о скалу.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   посвященная описанию боя у вершины холма
   — Вниз! Скорее! — крикнул Тауранги, срывая с плеча ружье.
   Повторять не пришлось: Генри схватил девушку за руку и торопливо спустился на каменистую площадку. Тауранги медлил. Вытянув шею, он смотрел вниз.
   Брызнув осколками базальта, вторая пуля расплющилась над его головой. Тауранги удовлетворенно засмеялся: теперь он знал, откуда стреляли. Несколько прыжков — и он присоединился к Парирау и Генри.
   — Они близко, — сказал он, безмятежно заглядывая в ружейный ствол. — Но нас им не догнать. Их путь — наверх, наш путь — вниз. Парирау, ты знаешь прямую тропу через расщелины. Вы с Хенаре пойдете вперед. У меня есть ружье, я задержу их. -Заметив, что Генри хочет возразить, он сердито добавил: — Вы должны повиноваться сыну Те Нгаро. Идите же! Я догоню вас.
   Оставалось подчиниться. Генри обнял друга. Парирау еле слышно всхлипнула.
   Тауранги остался один.
   Теперь он весь обратился в зрение и слух. Находясь на вершине холма, он мог не опасаться, что ваикато подкрадутся к нему незамеченными. Заберись Тауранги снова на базальтовый зуб, он мог бы увидеть приближение врага значительно раньше, чем с этой площадки. Но там он снова оказался бы под обстрелом. Здесь же он был в сравнительной безопасности — только бы враги не появились сразу с нескольких сторон.
   Присев на корточки за каменным барьером, юноша положил перед собой ружье и принялся ждать, не отводя глаз от склона, откуда стреляли ваикато. Он посидел так всего с минуту, а затем, пригнувшись, перебежал на противоположную сторону площадки и осторожно глянул вниз: никто не появился и здесь.
   Тауранги вернулся на основную свою позицию, высунулся из-за камней и вздрогнул. Случилось то, чего он боялся: цепочка воинов ваикато, огибая скалу, быстро двигалась в сторону, куда скрылись Парирау и Хенаре. Прямой путь к деревне нгати им был хорошо знаком.
   Тауранги скрипнул зубами. Он ничуть не боялся, что ваикато его убьют. Он был уверен в своем превосходстве над этими медлительными трусами и знал, что ускользнет. Но Парирау? Хенаре?
   Он не колебался ни секунды. Грохнул выстрел, и высокий воин, шедший впереди, выпустил из рук ружье и ткнулся лицом в траву.
   Цепочка сломалась. Несколько воинов метнулись назад, остальные нырнули в кусты и залегли. Пока Тауранги перезаряжал ружье, с десяток пуль ударили в скалу. Дымок над барьером не остался незамеченным.
   Следующим выстрелом юноша уложил наповал ваикато, неосторожно высунувшего из кустов украшенную перьями шевелюру. После этого пришлось срочно менять позицию: враги стали пристреливаться и осколки камня уже оцарапали плечо и лоб.
   Тауранги знал, что долго ему не продержаться. По тому, как шевелились верхушки кустов, он догадывался, что ваикато начали обходить скалу. Теперь никто из них не рисковал появляться на открытом месте, и Тауранги вел огонь почти наугад. Когда у него осталось всего три патрона, в стороне, откуда появился остановленный им отряд разведчиков, он различил гул голосов. Похоже, подходило главное войско Хеухеу-о-Мати.
   Пора было думать об отступлении. Тауранги, пригнувшись быстро перебежал площадку и выглянул.
   Тотчас же над его головой просвистела пуля. Второй кусочек свинца брызнул каменными крошками.
   Кольцо замкнулось. Он был окружен.
   Генри еле поспевал за девушкой. Опять напомнило о себе колено: спускаясь по скалам, Генри оступился, и боль проснулась. Как ни старался он, чтобы Парирау не заметила его мучений, долго скрывать хромоту он не мог. Что ни шаг, ступать на правую ногу становилось все больнее.
   — Хенаре, ты совсем не можешь идти, — вздохнула девушка, останавливаясь и сочувственно глядя на отставшего юношу.
   Он не ответил. Сел на землю и, закусив губу, принялся растирать ногу. Подойдя к нему, Парирау наклонилась и огорченно зацокала языком. Опять вздохнула:
   — Хенаре, тебе больно?.. Но сидеть нельзя, ваикато близко… Тауранги уже сражается с ними…
   Приглушенный треск ружейной пальбы Генри услышал минутой раньше и, разумеется, хорошо представил себе, как важно им торопиться. Но двигаться быстрее он не мог.
   — Я помогу тебе, Хенаре, — тихо сказала девушка.
   — Не надо. Я сам, — отмахнулся Генри, с усилием поднимаясь с земли.
   Но Парирау повторила с мягкой настойчивостью:
   — Я помогу… Так мы пойдем быстро-быстро…
   Она обвила рукой поясницу Генри, подставив плечо под его локоть.
   Самолюбие Генри было уязвлено, но выбора не было. Идти стало и в самом деле значительно легче. Хорошо, что они возвращались не по старой дороге: здесь тропа была значительно шире, чем в кауриевой роще. Там бок о бок они бы не прошли. Правда, спускаться по склону, усеянному обломками скальных пород, было неприятно даже в башмаках. Каково же было босой Парирау? Однако она словно не замечала камней.
   Опираясь на девушку, Генри старался не смотреть на нее и не думать о ней. Но это было выше его сил. Волосы Парирау касались его лица, полуобнаженное тело приникало к нему при каждом шаге. Порою, сам того не замечая, Генри так сжимал упругое плечо, что Парирау невольно останавливалась, виновато смотрела на него, вздыхала и двигалась дальше.
   Но вот и она выбилась из сил. Они сели на поваленное деревце, и Генри наконец осмотрелся — до сих пор он глядел только под ноги.
   Растительность на этом склоне совсем не походила на буйные субтропические заросли, какими он любовался, поднимаясь на холм. Казалось, какая-то злая сила некогда постаралась уничтожить здесь все живое: только чахлые кустики пробивались кое-где из-под каменных завалов. Это поработало землетрясение. Оно породило огромный оползень, который, в свою очередь, вызвал опустошительные обвалы скальных пород.
   Парирау прислушивалась. Уже долгое время не было слышно выстрелов. Генри видел, что девушка с минуты на минуту ждет появления Тауранги.
   А что, если он погиб? Генри стало не по себе. Чтобы заглушить подкрадывающийся страх, он громко окликнул девушку:
   — Парирау, он догонит нас, идем же!
   Она послушно поднялась и, не поднимая глаз, помогла ему встать. Не успели они сделать и десятка шагов, как тело девушки напружинилось. Она остановилась и резко обернулась назад.
   — Ваикато…
   Генри различил возбужденные голоса. Они звучали близко.
   — Бежим, Хенаре! — заторопилась Парирау.
   Генри рванулся вперед и со стоном присел, гримасничая от нестерпимой боли.
   Слезы брызнули из глаз девушки.
   — Хенаре! — воскликнула она в отчаянии и, подхватив под мышки, помогла ему подняться на ноги. Генри обнял ее за плечи, и они снова заковыляли по камням. Но уже ясно было, что далеко им не уйти: голоса приближались.
   Парирау вдруг остановилась.
   — Сюда! — задыхаясь, она указала свободной рукой на крупный обломок скалы. Под ним чернело отверстие, похожее на неширокий грот.
   Времени для сомнений не было. Генри напряг все силы, и через несколько секунд они оказались у цели. К счастью для них, убежище оказалось достаточно просторным, чтобы разместиться вдвоем.
   Едва Генри и Парирау устроились на прохладном лишайнике, затянувшем дно и стены пещеры, где-то рядом послышались голоса, шуршание покатившихся со склона камешков и, наконец, звуки торопливых шагов.
   Генри приподнялся на локтях, осторожно выглянул и тотчас приник к пахнущей сыростью земле.
   В трех шагах от входа в пещеру он увидел грязные босые ноги и приклад ружья.
   Раздался протяжный возглас. Генри и Парирау прижались друг к другу и затаили дыхание…
   …Только сейчас Тауранги вспомнил о своей любимой палице. И горько пожалел, что поленился ее захватить.
   Три патрона, которые у него оставались, он истратил очень скоро, хотя и не впустую: всякий раз кто-либо из ваикато падал и мешком скатывался вниз. Сейчас, когда ружье замолкло, можно было ожидать, что враги вот-вот осмелеют и пойдут на приступ.
   Он готов был к этому. Но как обидно, что нет с собой палицы!
   Чтобы сбить с толку осаждающих, Тауранги присел за барьер и стал сбрасывать со склона каменные глыбы. Он знал, что с этой стороны ваикато сунуться вряд ли посмеют и что, скорее всего, они попытаются взять его с тыла. Сейчас решали мгновения: важно было успеть к противоположному краю площадки раньше, чем на нее поднимутся враги. Багровея от натуги, Тауранги нажал плечом на край барьера. Когда куски базальта с грохотом покатились вниз, он пригнулся и побежал через площадку, над краем которой показалась украшенная перьями голова. Воин вскинул ружье, но выстрелить не успел: приклад обрушился ему на череп. Тауранги отшвырнул ружье, сорвал с руки оглушенного воина короткую палицу и с устрашающим воплем бросился на ваикато, который карабкался следом в нескольких ярдах. Пуля коротко свистнула у виска Тауранги, но уже через миг под ударом каменной дубинки ружье согнулось, а стрелявший рухнул навзничь на камни.
   Когда Тауранги с риском оступиться сделал большой прыжок на плоский валун, а затем — на другой, из-за выступа у подножия скалы вынырнули еще два воина. Увидев, куда спускается юноша, они со всех ног бросились наперерез.
   Поняв, что неравного боя не избежать, Тауранги крикнул боевой клич нгати и, вращая палицей над головой, стал храбро спускаться к врагам.
   Один из ваикато, широкоплечий, кряжистый верзила, не спеша поднял ружье, но второй воин, презрительно скривив острое личико, отвел ствол в сторону и что-то сказал. Его товарищ, видимо согласившись, положил ружье на землю и, сняв с пояса палицу, закрутил вокруг пальца ремешок. Остролицый, у которого не было ружья, уже держал длинную палицу наготове.
   Тауранги чуть замедлил спуск, а когда до врагов осталось с десяток шагов, остановился. Ненавидяще глядя сверху на хладнокровно поджидающих его воинов, он принялся корчить рожи и выкрикивать:
   — Трусливые ящерицы! О-хо-хо! Сейчас я отрежу вам уши! О-хо-хо!
   Однако с соблюдением воинского ритуала следовало поторопиться: вот-вот могли появиться другие ваикато. Выпалив обязательный набор оскорблений, Тауранги взмахнул палицей и бросился на врагов.
   Кряжистый воин гулко выдохнул и остался на месте, второй ваикато резко отпрянул в сторону. Но остролицый, споткнувшись о камень, неожиданно упал на бок, его полутораметровая палица выпала из рук и откатилась на несколько шагов. Он вскочил на ноги и бросился за нею. Тем временем между богатырски сложенным воином и Тауранги завязался бой.
   Несмотря на свой рост и вес, ваикато был достаточно ловок. Когда Тауранги с разбегу попытался достать его палицей, он сумел не только увернуться, но и нанести ответный удар, который, впрочем, тоже пришелся мимо. Приплясывая на расстоянии двух шагов, они вращали над головами смертоносное оружие, бросались друг другу навстречу, отскакивали, но для решающего удара дело не доходило: каменные дубинки со свистом рассекали воздух.
   Краем глаза Тауранги заметил, что оступившийся воин подобрал свою палицу и заходит сзади. Положение стало критическим: еще немного — и бой будет окончен. И Тауранги решился: напружинился и метнулся вперед головою, целя в живот. Если бы ваикато не промахнулся, молнией мелькнувшая мере раскроила бы юноше череп. Но палица, содрав с плеча лоскут кожи, скользнула вдоль тела, а сам воин со стоном грохнулся на камни.