Страница:
Конгрив Уильям
Старый холостяк
Уильям Конгрив
Старый холостяк
Перевод П. В. Мелковой
1693
Quern tulit ad scenam ventoso gloria curru,
Exanimat lentus spectator, sedulus inflat.
Sic leve, sic parvum est, animum quod laudis avarum
Subruit, aut reficit.
Horat. Lib. II, Epist. 1 {*}
{* Тех, кто на сцену взнесен колесницею ветреной Славы,
Зритель холодный мертвит, а горячий опять вдохновляет.
Так легковесно, ничтожно все то, что тщеславного мужа
Может свалить и поднять...
Гораций. Послания (I, 1)
(Перевод Н. Гинцбурга)}
МИСТЕРУ КОНГРИВУ ПО СЛУЧАЮ ПОСТАНОВКИ "СТАРОГО ХОЛОСТЯКА"
Где славы вожделеет дарованье
И обгоняют годы созреванье,
Там лишь исполним мы свой долг прямой,
Вознаградив заслуженной хвалой
Поэта за успех его большой.
Не за горами день, когда у света
Признание найдет пиеса эта
И станет не слабее, а сильней
Наш интерес непреходящий к ней.
Природа - женщина: у ней в обычье
Бежать от нас, но только для приличья.
О Конгрив, не страшись настичь ее:
Желанно ей объятие твое!
Будь с ней настойчив, хоть учтив, как ране,
И ты пожнешь плоды своих стараний:
Такие у тебя и мощь, и стать,
Что создан ты беглянкой обладать.
Над царством муз по воле Аполлона,
Чьей милостью дана ему корона,
Владычествует Драйден {1} так давно,
Что надобно ему теперь одно
Наследник по божественному праву,
Который, от него приняв державу,
Ее от распаденья сохранит,
Хоть новых стран он ей не подчинит.
Но первенец его не жаждет власти:
Уичерли {2} в покое видит счастье.
Не до нее и Этериджу {3}: он
За рубежом разгулом поглощен.
Ли {4} мертв, и Отвея {5} уж нет в помине.
Лишь ты его надежда, Конгрив, ныне.
Живи к великой радости его
И к вящей чести острова сего.
Когда ж - пусть этот час придет попозже!
Учитель твой с землей простится все же,
Свой гений и тебя нам завещав,
Ты, восприемник дел его и прав,
Закончи то, что начато им было,
Сравнявшись в славе с ним, как равен силой.
Любых вершин ты можешь досягнуть
И досягнешь - лишь плодовитей будь.
Пусть поучать поэта не годится
Мне, другу твоему, сей грех простится.
Т. Саутерн {6}
ДОСТОЧТИМОМУ ЛОРДУ ЧАРЛЗУ КЛИФФОРДУ ИЗ ЛЕЙНЗБОРО {7}, И ПР.
Милорд,
Жизненные перипетии впервые предоставили мне случай письменно обратиться к Вашей светлости, и я безгранично рад воспользоваться им: то, что я пишу, адресовано всем, а значит, позволяет мне выразить (и довести до всеобщего сведения) признательность и уважение, которые я питаю к Вам и силюсь подтвердить делом. Я испытываю настолько сильное стремление быть Вам полезным, что оно избавляет меня от дальнейших уверений в моей преданности: коль скоро тесные узы, связывающие меня с Вашей светлостью и Вашим домом, не разрешают мне публично воздать Вам хвалу, любое выражение моей готовности быть Вашим слугой явилось бы лишь честным, но ненужным признанием моего перед Вами долга и свидетельством моей искренней Вам благодарности.
Порою мне хочется служить Вашей светлости так, чтобы это было для меня менее выгодно, зато более лестно. Мои слова отнюдь не означают, что я жажду перестать быть Вашим должником; они означают только, что я желал бы им стать по своей воле: тогда я получил бы право гордиться тем, что разглядел и нашел человека, у которого счастлив быть в долгу без надежды когда-нибудь расплатиться.
Ваша светлость лишает меня всякой возможности соприкоснуться с Вами и не быть тут же взысканным Вашими щедротами, и хотя, по видимости, я только высказываю здесь свои к Вам чувства (что столь обычно в нашем расчетливом свете), я в то же время невольно преследую собственный интерес: Вашей светлости нельзя воздать должное, не получив при этом выгоды для себя. Конечно, кто не совершает безумств, тот не нуждается и в защитнике; но будь мы чужды ошибок, сила не находила бы себе применения, а добросердечие повода проявиться; там же, где эти достоинства налицо, жаль не воспользоваться ими, если ты все-таки натворил глупости; поэтому, сделав ложный шаг, должно искать зашиты у силы и добросердечия. К этому своего рода поэтическому силлогизму я прибегаю сейчас для того, чтобы склонить Вашу светлость взять под свое покровительство мою пиесу. Она хоть и не первый мой опыт, увидевший свет, но первое мое прегрешение в драматическом жанре, вернее, в поэзии вообще; надеюсь поэтому, что мне ее легче простят. Будь она поставлена тогда же, когда написана, в ее защиту можно было бы сказать больше. Незнание столицы и законов сцены послужило бы начинающему автору оправданием, на которое он уже не вправе уповать после четырех лет литературного труда. Тем не менее я почитаю себя обязанным заявить, что глубоко оценил снисходительность лондонских зрителей, так тепло принявших мою пиесу при всех ее недостатках, которые - не могу не признаться и в этом - были большей частью замаскированы искусной игрой актеров {8}: убежден, что умелое исполнение в высшей степени способствовало раскрытию всех выведенных мною характеров.
Что же до критиков, милорд, я не скажу ни дурного, ни хорошего ни о ком из них - ни о тех, чьи упреки справедливы, ни о тех, кто усматривает промахи там, где их нет. Защищая свою пиесу, я дам им всем один общий ответ (который Эпиктет {9} советует давать каждому хулителю нашего труда), а именно: "Если бы те, кто находят в ней недостатки, знали бы ее так же, как я, они нашли бы куда больше таковых". Разумеется, мне вряд ли следовало делать подобное признание, однако оно может пойти на пользу и мне: отчетливое сознание своих слабостей есть, на мой взгляд, первый шаг к их исправлению.
Итак, я пребываю в надежде, что рано или поздно верну свой долг столице, чего, увы, никогда не смогу сделать по отношению к Вашей светлости, хотя неизменно остаюсь Вашим покорным и смиреннейшим слугой.
У. Конгрив
ПРОЛОГ {10} К "СТАРОМУ ХОЛОСТЯКУ", НАПИСАННЫЙ ЛОРДОМ ФОЛКЛЕНДОМ {11}
Поэт, чья в первый рад идет пиеса,
Дрожит, как пред вдовой жених-повеса,
Который знает, сколько нужно сил,
Чтоб утолить бывалой дамы пыл:
Ведь если он свой долг исполнит хуже,
Чем исполнял его предтеча дюжий,
Прогонит новобрачного она
И осрамит везде как хвастуна.
Увы, мы часто начинаем смело,
Но к завершенью не приводим дело!
Такой же дебютант и наш поэт,
Но с легкомысльем двадцати трех лет
Он мнит, чем мне внушает подозренья,
Что все получат удовлетворенье.
Пусть много лет его Холостяку
Та, что юна, поможет старику,
И то, что одному не сделать боле,
Вдвоем они вкусить сумеют вволю.
А попеняют нашему юнцу,
Что столь прелестной леди не к лицу
Дарить лобзанья полумертвецу,
Он возразит, что муж в годах преклонных
Отличное прикрытье для влюбленных.
Итак, мы новичку рискнуть дадим
И, коль его в бахвальстве уличим,
Пусть он, держась подальше от столицы,
Перо макать в чернильницу не тщится.
Но если впрямь свершит он, что сулит,
То оба пола удовлетворит:
Там мягкосерды все, где каждый сыт,
И публика почтит единодушно
Того, с кем ей и в третий раз не скучно {12}.
ПРОЛОГ,
КОТОРЫЙ ЧИТАЕТ МИССИС БРЕЙСГЕРДЛ {13}
Мир изменился - это вне сомненья!
Пролог был встарь вступленьем к представленью,
И автор, что его произносил,
Зал быть поснисходительней просил.
Теперь мы далеко не так покорны.
Спектакль - война, пролог - подобье горна.
Орудуя сатирой, как мечом,
Мы с вами, судьи наши, бой ведем:
Хвалите нас, иль вас мы осмеем!
На ваше счастье, зрители честные,
Наш автор пьесу сочинил впервые,
К тому же молод он, а потому
Учтивым с вами надо быть ему.
Хоть не скажу, что в пьесе соли нету,
Она - созданье скромного поэта,
Но скоро изживет он скромность эту.
Покуда же я - адвокат его
И вышла на подмостки для того,
Чтоб публику просить... О, власть господня!
Пусть буду я повешена сегодня,
Коль помню, что у вас просить должна,
И коль пролог мой не забыт сполна!
Спаси же, небо, пьесу от провала
И, чтобы в петлю я не угадала
За то, что здесь ни слова не сказала,
Даруй нам... Но уста мне стыд сковал,
И я не в силах ждать, что скажет зал.
(Убегает.)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Мужчины
Картуэлл - угрюмый старый холостяк, прикидывающийся женоненавистником, но тайно влюбленный в Сильвию.
Беллмур - влюбленный в Белинду.
Вейнлав - ветреник, увлеченный Араминтой.
Шарпер.
Сэр Джозеф Уиттол.
Капитан Блефф.
Фондлуайф - банкир.
Сеттер - сводник.
Гавот - учитель музыки.
Пейс - лакей Араминты.
Барнеби - слуга Фондлуайфа.
Мальчик.
Женщины
Араминта - влюбленная в Вейнлава.
Белинда - ее кузина, жеманница, влюбленная в Беллмура.
Летиция - жена Фондлуайфа.
Сильвия - любовница Вейнлава, брошенная им.
Люси - ее служанка.
Бетти - служанка Араминты.
Танцоры и слуги.
Место действия - Лондон.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Улица.
Входят навстречу друг другу Беллмур и Вейнлав.
Беллмур. Вейнлав? В такую рань и уже на ногах? Доброе утро! А я-то думал, что влюбленному, который умеет здраво мыслить, расстаться чуть свет с постелью нисколько не легче, чем предаваться в ней только сну.
Вейнлав. Доброе утро, Беллмур! Не спорю, столь ранние прогулки не в моих привычках, но дело есть дело. (Показывает письма.) А чтобы не проиграть дело, нужно довести его до конца.
Беллмур. Подумаешь, дело! Время тоже не следует упускать, иначе потеряшь его впустую. Дело, друг мой, - главный камень преткновения в жизни: оно извращает наши намеренья, вынуждает идти обходными путями и мешает достичь цели.
Вейнлав. Под целью ты, конечно, разумеешь наслаждение?
Беллмур. Естественно! Только оно и придает смысл существованию.
Вейнлав. Ну, мудрецы скажут тебе на это...
Беллмур. Больше того, во что верят, или больше того, чем понимают.
Вейнлав. Постой, постой, Нед! Как может мудрый человек сказать больше, чем понимает?
Беллмур. Очень просто. Мудрость - это всего лишь умение притворяться, будто знаний и убеждений у тебя больше, чем на самом деле. Вот я прочел недавно об одном мудреце и выяснил: он знал одно - что ничего не знает. Ладно, оставим дела бездельникам, а мудрость - дуракам: им это пригодится. Мое призвание - острить, мое занятие - наслаждаться, и пусть седое Время угрожающе потрясает песочными часами! Пусть низменные натуры копошатся на этой земле, пока не выроют себе могилу глубиной в шесть футов! Дела - не моя стихия: я вращаюсь в более возвышенной сфере и обитаю...
Вейнлав. В воздушных замках собственной постройки. Вот твоя стихия, Нед. Но и для тебя, воспарившего так высоко, у меня найдется приманка, ради которой ты спустишься с облаков. (Бросает ему письмо.)
Беллмур (подхватывая письмо). Когда почерк женский, зрение у меня острей, чем у сокола, сэр. Орфография первой строки - фантастическая, но для меня в ней заключено больше изящества, чем во всем Цицероне ". Ну-ка, посмотрим. (Читает.) "Милый вероломный Вейнлав!.."
Вейнлав. Стой, стой! Я дал тебе не то письмо.
Беллмур. Минутку! Сначала я взгляну на подпись. Сильвия! Как ты можешь быть с нею таким неблагодарным? Она - прехорошенькая и всей душой любит тебя. Я сам слышал, с каким восторгом она отзывается о тебе.
Вейнлав. Равно как о любом другом, кем увлечена.
Беллмур. Нет, Фрэнк, ты, право, грешишь на нее: она верна тебе.
Вейнлав. Черт побери, от тебя это особенно приятно слышать: ты же обладал ею!
Беллмур. Но не ее любовью. Клянусь небом, я не лгу. Она сказала это мне прямо в глаза. Зардевшись, как девственная заря, которая обнаружила обман, скрытый ночью, этой сводницей природы, она призналась, что душою осталась верна тебе, хоть я и сумел коварно добиться блаженства.
Вейнлав. Верна, как горлица - мысленно, не так ли, Нед? Проповедуй свое учение мужьям и станешь кумиром замужних женщин.
Беллмур. Знаешь, мне кажется, женщинам не повредило бы, если б они в отсутствие мужа могли изливать свою нетерпеливую пылкость, выбирая любовника, как можно более на него похожего, и восполняя за счет воображения то, что не похоже.
Вейнлав. Но разве не обидно любовнику сознавать себя обманом для глаз?
Беллмур. Бесспорно, обидно, но любовнику, а не мужу, для которого готовность жены удовольствоваться его изображением - лучшее доказательство ее любви к нему.
Вейнлав. Страна, где такая любовь могла бы сойти за истинную преданность, должна очень глубоко погрязнуть в суеверии. Боюсь, что твое учение будет принято нашими протестантскими мужьями за чистейшее идолопоклонство. Но если ты способен обратить в свою веру олдермена {15} Фондлуайфа, второе письмо тебе не понадобится.
Беллмур. Что? Старого банкира, у которого такая миленькая жена?
Вейнлав. Именно его.
Беллмур. Погоди-ка! По-моему, ее зовут Легация. О это лакомый кусочек! Дорогой Фрэнк, ты самый верный друг на свете!
Вейнлав. Еще бы! Я всегда вспугиваю для тебя зайцев, а ты их подстреливаешь. Мы, без сомнения, дополняем друг друга. Я бросаю женщину там, где ее подбираешь ты. Но прочти вот это. Мне назначают свидание сегодня вечером, когда Фондлуайф уедет из Лондона для встречи с неким судовладельцем на предмет взыскания суммы, которую рискует потерять. Читай, читай.
Беллмур (читает). M-м... "не будет в городе сегодня вечером, и он обещает прислать мне для компании мистера Спинтекста; но я постараюсь, чтобы Спинтекста не оказалось дома." Превосходно! Спинтекст?.. А, кривой проповедник-пуританин!
Вейнлав. Он самый.
Беллмур (читает). M-м... "Беседа с вами будет куда приятней, если вы сумеете принять его обличье, чтобы ввести в заблуждение слуг." Очень хорошо! Значит, я должен прибегнуть к переодеванию? Готов от всего сердца... Это придаст любви остроту, усиливая ее сходство с воровством, а для нас, любострастных смертных, грех тем слаще, чем тяжелей. Фрэнк, я потрясен твоим великодушием.
Вейнлав. Видишь ли, я не терплю, когда мужчине что-нибудь навязывают будь то любовь или выпивка, а тут я ничего не домогался. Мне только довелось раз или два очутиться в обществе, где Летиция была самой красивой из женщин. Я, понятное дело, обратил на нее внимание, а она, видимо, приняла это всерьез. Все было бы так же, будь на моем месте ты или кто-нибудь другой.
Беллмур. Не отказался бы от такого успеха!
Вейнлав. Не сомневайся в нем. Уж если женщине приспичило наставить мужу рога, сам дьявол не уймет ее, прежде чем она в этом не преуспеет.
Беллмур. Скажи, что за человек этот Фондлуайф?
Вейнлав. Помесь домашней собачки с дворовым псом: временами педант и брюзга, временами - я сам тому свидетель - по-своему мил. Склонен ревновать, но еще больше - нежничать. Словом, часто беспричинно ревнив, но еще чаще безосновательно доверчив.
Беллмур. Очень ровный и подходящий для моей цели характер. Я должен заполучить твоего Сеттера - парень поможет мне в моем маскараде.
Вейнлав. Можешь взять его хоть навсегда: он стал у тебя таким, что уже не пригодится никому другому.
Беллмур. А ты, бедняга, в ответ на письмо Сильвии отправишься к ней с визитом. Ее устроит любой час дня и ночи. Но разве тебе неизвестно, что там у тебя появился соперник?
Вейнлав. Известно. Старый грубиян и притворный женоненавистник Хартуэлл считает ее невинной. Вот поэтому я и стараюсь избегать ее: пусть она потоскует и разочаруется во мне, тогда сможет думать о нем. Я знаю, он ежедневно навещает ее.
Беллмур. Тем не менее по-прежнему ворчит и полагает, будто мы не знаем, что он влюблен. В самое ближайшее время его так от этого разнесет, что он волей-неволей разродится признанием. Буду рад услышать его из уст самого Хартуэлла: приятно все-таки посмотреть, как он тужится в схватках, открывая тайну, которая увидела свет задолго до срока.
Вейнлав. Ну, всего доброго! Кстати, давай пообедаем вместе. Встретимся, где всегда.
Беллмур. С радостью. Оттуда удобно проследовать с послеобеденным визитом к нашим возлюбленным. По-моему, я чертовски влюблен: недаром же я так обеспокоен тем, что не видался вчера с Белиндой.
Вейнлав. Ая хоть и видел вчера свою Араминту, но тоже сгораю от нетерпения. (Уходит.)
Беллмур. До чего ж я ненасытен в любви! Кто другой, не довольствуясь тем, что он раб высокой страсти и одновременно услаждается с полудюжиной самолично приобретенных любовниц, принял бы на себя еще и заботы Вейнлава только потому, что их груз слишком тяжел для его плеч? Таким образом, я не только вынужден спать с чужими женами, заменяя мужей, но и взвалить на себя более трудную задачу - ублаготворить чужих любовниц. Пора, пора остановиться, иначе не выдержу: плоть моя и кровь тоже не вечны.
Входит Шарпер.
Шарпер. Сожалею, что застаю тебя за таким занятием, Нед. Когда человек начинает рассуждать сам с собой, считай, что он погиб.
Беллмур. Шарпер? Рад видеть тебя.
Шарпер. Ты что такой задумчивый? Разве Белинда стала жестока с тобой?
Беллмур. Нет, это не из-за нее. Сегодня мне предстоит важное дело, которое следует обдумать.
Шарпер. Скажите на милость! Какое еще важное дело может у тебя быть?
Беллмур. Так вот, знай: я должен доконать олдермена. Видимо, мне суждено нанести, ему последний удар и даровать ему титул рогоносца, дабы он сравнялся в достоинстве с остальными своими собратьями. Словом, мне придется извиниться перед Белиндой.
Шарпер. Ей-богу, лучше уж вовсе откажись от нее: надежды сделать ее своей любовницей у тебя нет, а для жены она слишком горда, ветрена, жеманна, остра на язык и красива.
Беллмур. Но денег и у нее не может быть слишком много. Не шути, Том: речь идет о двенадцати тысячах фунтов. Верно, Белинда - страшная щеголиха и жеманница, но я от всей души верю, что плутовка любит меня: она никогда не сказала обо мне доброго слова, но и бранить меня никому не позволяет. К тому же у нее, как я сказал, двенадцать тысяч фунтов. Гм... А знаешь, с другой стороны, она не кажется мне такой уж жеманной. Я воздаю ей должное, но, в конце концов, женщина - это только женщина. Конечно, я не сомневаюсь, что как таковая она мне понравится: разрази меня бог, если я не люблю весь женский пол!
Шарпер. А вот человек, который столь же пылко клянется, что ненавидит его.
Входит Хартуэлл.
Беллмур. Кто? Хартуэлл? Согласен, но он умеет и кое-что почище. Ну, Джордж, где ты сегодня выкладывал свои ядовито-злобные истины, развлекая общество, как врач развлекает собеседников рассказом об их болезнях и немощах? Какую леди ты разочаровал, убедив, что лицо, которое она подмалевывала себе все утро, - отнюдь не ее собственное лицо? Мне ведь известно, что ты, невежа, так же неблагосклонен к женщинам, как зеркало к красавице, перенесшей оспу.
Хартуэлл. Признаюсь, я не стану прибегать к мерзким фальшивым ужимкам и тошнотворной лести, чтобы подлизаться к хорошенькой разряженной потаскушке, которая, в свой черед, станет подлизываться ко мне, а заодно ублажать любого щенка, вьющегося вокруг нее, как акробат, в чьем репертуаре всегда одни и те же трюки. А ты, как я догадываюсь, именно этим сейчас и занимаешься.
Беллмур. Ну, что бы тебе поспеть сюда чуточку раньше! Ты обратил бы Вейнлава в свою веру и приобрел бы в его лице поборника своего дела.
Хартуэлл. Как! Вейнлав был здесь? Вот уж с кем любовь каждый день играет первоапрельскую шутку: он вечно в бесплодных поисках, вечно ищет приключений и никогда не приходит в порт.
Шарпер. А все потому, что слишком любит отплывать в непогоду, бороться с ветрами, идти против течения и двигаться вперед, невзирая ни на какие препятствия.
Хартуэлл. Разве он не отдал якорь близ Араминты?
Беллмур. По правде сказать, она - самая подходящая для него пара, потому что похожа на плавучий остров: то подойдет чуть ли не вплотную, то опять исчезнет. Вот он и поглощен тем, что преследует ее.
Шарпер. Она, должно быть, очень неглупая особа, коль скоро справляется с таким взбалмошным поклонником.
Беллмур. Право, не знаю. Характер, которым он наделен, очень для него удобен: он дорожит женщиной, пока она его интересует, и бросает ее, как только любовь утрачивает прелесть новизны и превращается в докуку.
Шарпер. Что обличает в нем неспособность к страсти, сильный ум и дурной нрав.
Хартуэлл. А также свидетельствует о том, что глупости Вейнлав делает с большой осмотрительностью.
Шарпер. Ты, Беллмур, обязан стоять за него хотя бы из признательности: ты с наслаждением жнешь там, где он сеял; он разрабатывает золотую жилу, а ты чеканишь на слитках свое изображение.
Беллмур. А вот Вейнлав другого мнения: уверяет, что жилу разрабатываю именно я. Что ж, каждый получает свою долю удовольствий, причем именно ту, какая больше по душе. Ему нравится вспугнуть куропатку, мне - накрыть ее.
Хартуэлл. Ну, а я предпочел бы отпустить.
Шарпер. Но понежничав с нею. Полагаю, Джордж, на большее ты уже не способен.
Хартуэлл. Заблуждаешься, любезнейший мистер Молокосос. Я способен на все, на что способен ты, и натура у меня не менее живая, разве что ртути в крови поменьше. Правда, я не разжигаю свой аппетит, а жду естественного позыва, полагая, что сперва надо почувствовать соблазн, а поддаться ему никогда не поздно.
Беллмур. Никогда не поздно? Человеку такого почтенного возраста уместней было бы сказать "никогда не рано".
Хартуэлл. Однако именно вы, юные, пылкие, дерзкие греховодники, нередко поддаетесь ему слишком поздно. Намерения у вас предосудительные, но осуществление их не доставляет вам никакого удовольствия. Ей-богу, вы так падки на искушение, что избавляете дьявола от труда искушать вас. Вы не заглатываете крючок, который сами же наживили, не потому, что осторожны, а потому, что, наживляя его, уже успели пресытиться ловлей: приманка, которую вы считали средством возбуждения аппетита, вывертывает ваш слабый желудок. Ваша любовь, как две капли воды, похожа на вашу храбрость, которую вы на первых порах стараетесь выказать при каждом удобном случае; но уже через год-другой, утратив боеспособность или оружие, вы умеряете свой пыл, и грозный клинок, раньше столь часто обнажавшийся вами, обречен навсегда ржаветь в ножнах.
Беллмур. Ей-богу, ты - старый распутник удивительно хороших правил. Вдохновляй нас, молодых, и дальше - с годами, может быть, мы сравняемся с тобой в порочности.
Хартуэлл. Я хочу, чтобы каждый был тем, чем силится выглядеть. Пусть распутник, не уподобляясь Вейнлаву, распутничает, а не целует страстно комнатную собачку, когда ему противно сорвать поцелуй с губ ее хозяйки.
Беллмур. Что ж, бывает и так, если собачка пахнет приятней, потому что ведет себя чистоплотней. Впрочем, не ополчайся на маленькие уловки такого рода, Джордж; ими нередко завоевывают женщин. Кто откажется поцеловать комнатную собачку, если это преддверие к устам хозяйки?
Шарпер. Или в жаркий день упустит случай обмахнуть даму веером, если это сулит возможность согреть ее в объятьях, когда она озябнет?
Беллмур. Или, на худой конец, почитать ей пиесу, хотя она обязательно прервет тебя на самом остроумном месте, а засмеется не раньше, чем смешное останется позади? В предвкушении награды можно стерпеть даже это.
Картуэлл. Не спорю, состоя при женщинах, вы, ослы, несете и более тяжкое бремя: вам вменяется в обязанность наряжаться, танцевать, петь, вздыхать, хныкать, сочинять стихи, льстить, лгать, улыбаться, раболепствовать и вдобавок делать самую непосильную работу - любить.
Беллмур. Глупец! По-твоему, любить - непосильный труд?
Хартуэлл. Разве нет? Домогаться любви, преодолевая такие препятствия, это все равно что унаследовать обремененное долгами поместье, которое, даже тогда, когда их выплатишь, даст тебе один доход - право пахать землю своими руками и поливать собственным потом.
Беллмур. Скажи на милость, а ты как любишь?
Шарпер. Любит? Хартуэлл? Да он ненавидит весь женский пол.
Хартуэлл. Да, я ненавижу лекарства, но готов принимать их, если здоровье требует.
Беллмур. Отлично, Джордж, лучше признайся заранее, на случай, если собьешься с пути.
Шарпер. Он ищет себе хоть какое-нибудь оправдание - ты же видишь, что с ним творится.
Хартуэлл. Что ты хочешь сказать?
Шарпер. Только одно: если распутство, как ты выражаешься, есть слабительное, то женитьба, на мой взгляд, - это курс лечения.
Беллмур. Что я слышу, Джордж? Неужто ветер подул в эту сторону?
Хартуэлл. С таким же успехом он может подуть в любую другую. Черта с два! Я надеюсь, что небо смилостивится надо мной. Я видел на своем веку слишком много ловушек, чтобы угодить в одну из них.
Беллмур. Да кому, черт побери, ты нужен? Разве что торговке устрицами с Биллингзгета {16} - при твоем умении ругаться ей легче было бы сбывать залежалый товар. Ничего лучшего тебе при своих талантах не найти.
Хартуэлл. Мой главный талант - умение говорить правду; поэтому я и не жду, что он стяжает мне симпатии высшего общества. Хвала небесам, я честно заслужил ненависть всех знатных семей столицы.
Шарпер. Ив ответ сам ненавидишь их. Но можешь ли ты надеяться, что какой-нибудь знатный дом захочет с тобой породниться?
Хартуэлл. Я надеюсь, что меня никогда не постигнет такая страшная кара, как получить знатную жену, стать рогачом первого класса и носить свои рога с тем же достоинством, что геральдический олень на гербе моей супруги. Черт побери, я не стану рогоносцем даже при самой прославленной шлюхе Англии!
Беллмур. Неужели тебе не хочется обзавестись семьей? И печься о своих детях?
Шарпер. Ты хотел сказать - о детях своей жены?
Старый холостяк
Перевод П. В. Мелковой
1693
Quern tulit ad scenam ventoso gloria curru,
Exanimat lentus spectator, sedulus inflat.
Sic leve, sic parvum est, animum quod laudis avarum
Subruit, aut reficit.
Horat. Lib. II, Epist. 1 {*}
{* Тех, кто на сцену взнесен колесницею ветреной Славы,
Зритель холодный мертвит, а горячий опять вдохновляет.
Так легковесно, ничтожно все то, что тщеславного мужа
Может свалить и поднять...
Гораций. Послания (I, 1)
(Перевод Н. Гинцбурга)}
МИСТЕРУ КОНГРИВУ ПО СЛУЧАЮ ПОСТАНОВКИ "СТАРОГО ХОЛОСТЯКА"
Где славы вожделеет дарованье
И обгоняют годы созреванье,
Там лишь исполним мы свой долг прямой,
Вознаградив заслуженной хвалой
Поэта за успех его большой.
Не за горами день, когда у света
Признание найдет пиеса эта
И станет не слабее, а сильней
Наш интерес непреходящий к ней.
Природа - женщина: у ней в обычье
Бежать от нас, но только для приличья.
О Конгрив, не страшись настичь ее:
Желанно ей объятие твое!
Будь с ней настойчив, хоть учтив, как ране,
И ты пожнешь плоды своих стараний:
Такие у тебя и мощь, и стать,
Что создан ты беглянкой обладать.
Над царством муз по воле Аполлона,
Чьей милостью дана ему корона,
Владычествует Драйден {1} так давно,
Что надобно ему теперь одно
Наследник по божественному праву,
Который, от него приняв державу,
Ее от распаденья сохранит,
Хоть новых стран он ей не подчинит.
Но первенец его не жаждет власти:
Уичерли {2} в покое видит счастье.
Не до нее и Этериджу {3}: он
За рубежом разгулом поглощен.
Ли {4} мертв, и Отвея {5} уж нет в помине.
Лишь ты его надежда, Конгрив, ныне.
Живи к великой радости его
И к вящей чести острова сего.
Когда ж - пусть этот час придет попозже!
Учитель твой с землей простится все же,
Свой гений и тебя нам завещав,
Ты, восприемник дел его и прав,
Закончи то, что начато им было,
Сравнявшись в славе с ним, как равен силой.
Любых вершин ты можешь досягнуть
И досягнешь - лишь плодовитей будь.
Пусть поучать поэта не годится
Мне, другу твоему, сей грех простится.
Т. Саутерн {6}
ДОСТОЧТИМОМУ ЛОРДУ ЧАРЛЗУ КЛИФФОРДУ ИЗ ЛЕЙНЗБОРО {7}, И ПР.
Милорд,
Жизненные перипетии впервые предоставили мне случай письменно обратиться к Вашей светлости, и я безгранично рад воспользоваться им: то, что я пишу, адресовано всем, а значит, позволяет мне выразить (и довести до всеобщего сведения) признательность и уважение, которые я питаю к Вам и силюсь подтвердить делом. Я испытываю настолько сильное стремление быть Вам полезным, что оно избавляет меня от дальнейших уверений в моей преданности: коль скоро тесные узы, связывающие меня с Вашей светлостью и Вашим домом, не разрешают мне публично воздать Вам хвалу, любое выражение моей готовности быть Вашим слугой явилось бы лишь честным, но ненужным признанием моего перед Вами долга и свидетельством моей искренней Вам благодарности.
Порою мне хочется служить Вашей светлости так, чтобы это было для меня менее выгодно, зато более лестно. Мои слова отнюдь не означают, что я жажду перестать быть Вашим должником; они означают только, что я желал бы им стать по своей воле: тогда я получил бы право гордиться тем, что разглядел и нашел человека, у которого счастлив быть в долгу без надежды когда-нибудь расплатиться.
Ваша светлость лишает меня всякой возможности соприкоснуться с Вами и не быть тут же взысканным Вашими щедротами, и хотя, по видимости, я только высказываю здесь свои к Вам чувства (что столь обычно в нашем расчетливом свете), я в то же время невольно преследую собственный интерес: Вашей светлости нельзя воздать должное, не получив при этом выгоды для себя. Конечно, кто не совершает безумств, тот не нуждается и в защитнике; но будь мы чужды ошибок, сила не находила бы себе применения, а добросердечие повода проявиться; там же, где эти достоинства налицо, жаль не воспользоваться ими, если ты все-таки натворил глупости; поэтому, сделав ложный шаг, должно искать зашиты у силы и добросердечия. К этому своего рода поэтическому силлогизму я прибегаю сейчас для того, чтобы склонить Вашу светлость взять под свое покровительство мою пиесу. Она хоть и не первый мой опыт, увидевший свет, но первое мое прегрешение в драматическом жанре, вернее, в поэзии вообще; надеюсь поэтому, что мне ее легче простят. Будь она поставлена тогда же, когда написана, в ее защиту можно было бы сказать больше. Незнание столицы и законов сцены послужило бы начинающему автору оправданием, на которое он уже не вправе уповать после четырех лет литературного труда. Тем не менее я почитаю себя обязанным заявить, что глубоко оценил снисходительность лондонских зрителей, так тепло принявших мою пиесу при всех ее недостатках, которые - не могу не признаться и в этом - были большей частью замаскированы искусной игрой актеров {8}: убежден, что умелое исполнение в высшей степени способствовало раскрытию всех выведенных мною характеров.
Что же до критиков, милорд, я не скажу ни дурного, ни хорошего ни о ком из них - ни о тех, чьи упреки справедливы, ни о тех, кто усматривает промахи там, где их нет. Защищая свою пиесу, я дам им всем один общий ответ (который Эпиктет {9} советует давать каждому хулителю нашего труда), а именно: "Если бы те, кто находят в ней недостатки, знали бы ее так же, как я, они нашли бы куда больше таковых". Разумеется, мне вряд ли следовало делать подобное признание, однако оно может пойти на пользу и мне: отчетливое сознание своих слабостей есть, на мой взгляд, первый шаг к их исправлению.
Итак, я пребываю в надежде, что рано или поздно верну свой долг столице, чего, увы, никогда не смогу сделать по отношению к Вашей светлости, хотя неизменно остаюсь Вашим покорным и смиреннейшим слугой.
У. Конгрив
ПРОЛОГ {10} К "СТАРОМУ ХОЛОСТЯКУ", НАПИСАННЫЙ ЛОРДОМ ФОЛКЛЕНДОМ {11}
Поэт, чья в первый рад идет пиеса,
Дрожит, как пред вдовой жених-повеса,
Который знает, сколько нужно сил,
Чтоб утолить бывалой дамы пыл:
Ведь если он свой долг исполнит хуже,
Чем исполнял его предтеча дюжий,
Прогонит новобрачного она
И осрамит везде как хвастуна.
Увы, мы часто начинаем смело,
Но к завершенью не приводим дело!
Такой же дебютант и наш поэт,
Но с легкомысльем двадцати трех лет
Он мнит, чем мне внушает подозренья,
Что все получат удовлетворенье.
Пусть много лет его Холостяку
Та, что юна, поможет старику,
И то, что одному не сделать боле,
Вдвоем они вкусить сумеют вволю.
А попеняют нашему юнцу,
Что столь прелестной леди не к лицу
Дарить лобзанья полумертвецу,
Он возразит, что муж в годах преклонных
Отличное прикрытье для влюбленных.
Итак, мы новичку рискнуть дадим
И, коль его в бахвальстве уличим,
Пусть он, держась подальше от столицы,
Перо макать в чернильницу не тщится.
Но если впрямь свершит он, что сулит,
То оба пола удовлетворит:
Там мягкосерды все, где каждый сыт,
И публика почтит единодушно
Того, с кем ей и в третий раз не скучно {12}.
ПРОЛОГ,
КОТОРЫЙ ЧИТАЕТ МИССИС БРЕЙСГЕРДЛ {13}
Мир изменился - это вне сомненья!
Пролог был встарь вступленьем к представленью,
И автор, что его произносил,
Зал быть поснисходительней просил.
Теперь мы далеко не так покорны.
Спектакль - война, пролог - подобье горна.
Орудуя сатирой, как мечом,
Мы с вами, судьи наши, бой ведем:
Хвалите нас, иль вас мы осмеем!
На ваше счастье, зрители честные,
Наш автор пьесу сочинил впервые,
К тому же молод он, а потому
Учтивым с вами надо быть ему.
Хоть не скажу, что в пьесе соли нету,
Она - созданье скромного поэта,
Но скоро изживет он скромность эту.
Покуда же я - адвокат его
И вышла на подмостки для того,
Чтоб публику просить... О, власть господня!
Пусть буду я повешена сегодня,
Коль помню, что у вас просить должна,
И коль пролог мой не забыт сполна!
Спаси же, небо, пьесу от провала
И, чтобы в петлю я не угадала
За то, что здесь ни слова не сказала,
Даруй нам... Но уста мне стыд сковал,
И я не в силах ждать, что скажет зал.
(Убегает.)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Мужчины
Картуэлл - угрюмый старый холостяк, прикидывающийся женоненавистником, но тайно влюбленный в Сильвию.
Беллмур - влюбленный в Белинду.
Вейнлав - ветреник, увлеченный Араминтой.
Шарпер.
Сэр Джозеф Уиттол.
Капитан Блефф.
Фондлуайф - банкир.
Сеттер - сводник.
Гавот - учитель музыки.
Пейс - лакей Араминты.
Барнеби - слуга Фондлуайфа.
Мальчик.
Женщины
Араминта - влюбленная в Вейнлава.
Белинда - ее кузина, жеманница, влюбленная в Беллмура.
Летиция - жена Фондлуайфа.
Сильвия - любовница Вейнлава, брошенная им.
Люси - ее служанка.
Бетти - служанка Араминты.
Танцоры и слуги.
Место действия - Лондон.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Улица.
Входят навстречу друг другу Беллмур и Вейнлав.
Беллмур. Вейнлав? В такую рань и уже на ногах? Доброе утро! А я-то думал, что влюбленному, который умеет здраво мыслить, расстаться чуть свет с постелью нисколько не легче, чем предаваться в ней только сну.
Вейнлав. Доброе утро, Беллмур! Не спорю, столь ранние прогулки не в моих привычках, но дело есть дело. (Показывает письма.) А чтобы не проиграть дело, нужно довести его до конца.
Беллмур. Подумаешь, дело! Время тоже не следует упускать, иначе потеряшь его впустую. Дело, друг мой, - главный камень преткновения в жизни: оно извращает наши намеренья, вынуждает идти обходными путями и мешает достичь цели.
Вейнлав. Под целью ты, конечно, разумеешь наслаждение?
Беллмур. Естественно! Только оно и придает смысл существованию.
Вейнлав. Ну, мудрецы скажут тебе на это...
Беллмур. Больше того, во что верят, или больше того, чем понимают.
Вейнлав. Постой, постой, Нед! Как может мудрый человек сказать больше, чем понимает?
Беллмур. Очень просто. Мудрость - это всего лишь умение притворяться, будто знаний и убеждений у тебя больше, чем на самом деле. Вот я прочел недавно об одном мудреце и выяснил: он знал одно - что ничего не знает. Ладно, оставим дела бездельникам, а мудрость - дуракам: им это пригодится. Мое призвание - острить, мое занятие - наслаждаться, и пусть седое Время угрожающе потрясает песочными часами! Пусть низменные натуры копошатся на этой земле, пока не выроют себе могилу глубиной в шесть футов! Дела - не моя стихия: я вращаюсь в более возвышенной сфере и обитаю...
Вейнлав. В воздушных замках собственной постройки. Вот твоя стихия, Нед. Но и для тебя, воспарившего так высоко, у меня найдется приманка, ради которой ты спустишься с облаков. (Бросает ему письмо.)
Беллмур (подхватывая письмо). Когда почерк женский, зрение у меня острей, чем у сокола, сэр. Орфография первой строки - фантастическая, но для меня в ней заключено больше изящества, чем во всем Цицероне ". Ну-ка, посмотрим. (Читает.) "Милый вероломный Вейнлав!.."
Вейнлав. Стой, стой! Я дал тебе не то письмо.
Беллмур. Минутку! Сначала я взгляну на подпись. Сильвия! Как ты можешь быть с нею таким неблагодарным? Она - прехорошенькая и всей душой любит тебя. Я сам слышал, с каким восторгом она отзывается о тебе.
Вейнлав. Равно как о любом другом, кем увлечена.
Беллмур. Нет, Фрэнк, ты, право, грешишь на нее: она верна тебе.
Вейнлав. Черт побери, от тебя это особенно приятно слышать: ты же обладал ею!
Беллмур. Но не ее любовью. Клянусь небом, я не лгу. Она сказала это мне прямо в глаза. Зардевшись, как девственная заря, которая обнаружила обман, скрытый ночью, этой сводницей природы, она призналась, что душою осталась верна тебе, хоть я и сумел коварно добиться блаженства.
Вейнлав. Верна, как горлица - мысленно, не так ли, Нед? Проповедуй свое учение мужьям и станешь кумиром замужних женщин.
Беллмур. Знаешь, мне кажется, женщинам не повредило бы, если б они в отсутствие мужа могли изливать свою нетерпеливую пылкость, выбирая любовника, как можно более на него похожего, и восполняя за счет воображения то, что не похоже.
Вейнлав. Но разве не обидно любовнику сознавать себя обманом для глаз?
Беллмур. Бесспорно, обидно, но любовнику, а не мужу, для которого готовность жены удовольствоваться его изображением - лучшее доказательство ее любви к нему.
Вейнлав. Страна, где такая любовь могла бы сойти за истинную преданность, должна очень глубоко погрязнуть в суеверии. Боюсь, что твое учение будет принято нашими протестантскими мужьями за чистейшее идолопоклонство. Но если ты способен обратить в свою веру олдермена {15} Фондлуайфа, второе письмо тебе не понадобится.
Беллмур. Что? Старого банкира, у которого такая миленькая жена?
Вейнлав. Именно его.
Беллмур. Погоди-ка! По-моему, ее зовут Легация. О это лакомый кусочек! Дорогой Фрэнк, ты самый верный друг на свете!
Вейнлав. Еще бы! Я всегда вспугиваю для тебя зайцев, а ты их подстреливаешь. Мы, без сомнения, дополняем друг друга. Я бросаю женщину там, где ее подбираешь ты. Но прочти вот это. Мне назначают свидание сегодня вечером, когда Фондлуайф уедет из Лондона для встречи с неким судовладельцем на предмет взыскания суммы, которую рискует потерять. Читай, читай.
Беллмур (читает). M-м... "не будет в городе сегодня вечером, и он обещает прислать мне для компании мистера Спинтекста; но я постараюсь, чтобы Спинтекста не оказалось дома." Превосходно! Спинтекст?.. А, кривой проповедник-пуританин!
Вейнлав. Он самый.
Беллмур (читает). M-м... "Беседа с вами будет куда приятней, если вы сумеете принять его обличье, чтобы ввести в заблуждение слуг." Очень хорошо! Значит, я должен прибегнуть к переодеванию? Готов от всего сердца... Это придаст любви остроту, усиливая ее сходство с воровством, а для нас, любострастных смертных, грех тем слаще, чем тяжелей. Фрэнк, я потрясен твоим великодушием.
Вейнлав. Видишь ли, я не терплю, когда мужчине что-нибудь навязывают будь то любовь или выпивка, а тут я ничего не домогался. Мне только довелось раз или два очутиться в обществе, где Летиция была самой красивой из женщин. Я, понятное дело, обратил на нее внимание, а она, видимо, приняла это всерьез. Все было бы так же, будь на моем месте ты или кто-нибудь другой.
Беллмур. Не отказался бы от такого успеха!
Вейнлав. Не сомневайся в нем. Уж если женщине приспичило наставить мужу рога, сам дьявол не уймет ее, прежде чем она в этом не преуспеет.
Беллмур. Скажи, что за человек этот Фондлуайф?
Вейнлав. Помесь домашней собачки с дворовым псом: временами педант и брюзга, временами - я сам тому свидетель - по-своему мил. Склонен ревновать, но еще больше - нежничать. Словом, часто беспричинно ревнив, но еще чаще безосновательно доверчив.
Беллмур. Очень ровный и подходящий для моей цели характер. Я должен заполучить твоего Сеттера - парень поможет мне в моем маскараде.
Вейнлав. Можешь взять его хоть навсегда: он стал у тебя таким, что уже не пригодится никому другому.
Беллмур. А ты, бедняга, в ответ на письмо Сильвии отправишься к ней с визитом. Ее устроит любой час дня и ночи. Но разве тебе неизвестно, что там у тебя появился соперник?
Вейнлав. Известно. Старый грубиян и притворный женоненавистник Хартуэлл считает ее невинной. Вот поэтому я и стараюсь избегать ее: пусть она потоскует и разочаруется во мне, тогда сможет думать о нем. Я знаю, он ежедневно навещает ее.
Беллмур. Тем не менее по-прежнему ворчит и полагает, будто мы не знаем, что он влюблен. В самое ближайшее время его так от этого разнесет, что он волей-неволей разродится признанием. Буду рад услышать его из уст самого Хартуэлла: приятно все-таки посмотреть, как он тужится в схватках, открывая тайну, которая увидела свет задолго до срока.
Вейнлав. Ну, всего доброго! Кстати, давай пообедаем вместе. Встретимся, где всегда.
Беллмур. С радостью. Оттуда удобно проследовать с послеобеденным визитом к нашим возлюбленным. По-моему, я чертовски влюблен: недаром же я так обеспокоен тем, что не видался вчера с Белиндой.
Вейнлав. Ая хоть и видел вчера свою Араминту, но тоже сгораю от нетерпения. (Уходит.)
Беллмур. До чего ж я ненасытен в любви! Кто другой, не довольствуясь тем, что он раб высокой страсти и одновременно услаждается с полудюжиной самолично приобретенных любовниц, принял бы на себя еще и заботы Вейнлава только потому, что их груз слишком тяжел для его плеч? Таким образом, я не только вынужден спать с чужими женами, заменяя мужей, но и взвалить на себя более трудную задачу - ублаготворить чужих любовниц. Пора, пора остановиться, иначе не выдержу: плоть моя и кровь тоже не вечны.
Входит Шарпер.
Шарпер. Сожалею, что застаю тебя за таким занятием, Нед. Когда человек начинает рассуждать сам с собой, считай, что он погиб.
Беллмур. Шарпер? Рад видеть тебя.
Шарпер. Ты что такой задумчивый? Разве Белинда стала жестока с тобой?
Беллмур. Нет, это не из-за нее. Сегодня мне предстоит важное дело, которое следует обдумать.
Шарпер. Скажите на милость! Какое еще важное дело может у тебя быть?
Беллмур. Так вот, знай: я должен доконать олдермена. Видимо, мне суждено нанести, ему последний удар и даровать ему титул рогоносца, дабы он сравнялся в достоинстве с остальными своими собратьями. Словом, мне придется извиниться перед Белиндой.
Шарпер. Ей-богу, лучше уж вовсе откажись от нее: надежды сделать ее своей любовницей у тебя нет, а для жены она слишком горда, ветрена, жеманна, остра на язык и красива.
Беллмур. Но денег и у нее не может быть слишком много. Не шути, Том: речь идет о двенадцати тысячах фунтов. Верно, Белинда - страшная щеголиха и жеманница, но я от всей души верю, что плутовка любит меня: она никогда не сказала обо мне доброго слова, но и бранить меня никому не позволяет. К тому же у нее, как я сказал, двенадцать тысяч фунтов. Гм... А знаешь, с другой стороны, она не кажется мне такой уж жеманной. Я воздаю ей должное, но, в конце концов, женщина - это только женщина. Конечно, я не сомневаюсь, что как таковая она мне понравится: разрази меня бог, если я не люблю весь женский пол!
Шарпер. А вот человек, который столь же пылко клянется, что ненавидит его.
Входит Хартуэлл.
Беллмур. Кто? Хартуэлл? Согласен, но он умеет и кое-что почище. Ну, Джордж, где ты сегодня выкладывал свои ядовито-злобные истины, развлекая общество, как врач развлекает собеседников рассказом об их болезнях и немощах? Какую леди ты разочаровал, убедив, что лицо, которое она подмалевывала себе все утро, - отнюдь не ее собственное лицо? Мне ведь известно, что ты, невежа, так же неблагосклонен к женщинам, как зеркало к красавице, перенесшей оспу.
Хартуэлл. Признаюсь, я не стану прибегать к мерзким фальшивым ужимкам и тошнотворной лести, чтобы подлизаться к хорошенькой разряженной потаскушке, которая, в свой черед, станет подлизываться ко мне, а заодно ублажать любого щенка, вьющегося вокруг нее, как акробат, в чьем репертуаре всегда одни и те же трюки. А ты, как я догадываюсь, именно этим сейчас и занимаешься.
Беллмур. Ну, что бы тебе поспеть сюда чуточку раньше! Ты обратил бы Вейнлава в свою веру и приобрел бы в его лице поборника своего дела.
Хартуэлл. Как! Вейнлав был здесь? Вот уж с кем любовь каждый день играет первоапрельскую шутку: он вечно в бесплодных поисках, вечно ищет приключений и никогда не приходит в порт.
Шарпер. А все потому, что слишком любит отплывать в непогоду, бороться с ветрами, идти против течения и двигаться вперед, невзирая ни на какие препятствия.
Хартуэлл. Разве он не отдал якорь близ Араминты?
Беллмур. По правде сказать, она - самая подходящая для него пара, потому что похожа на плавучий остров: то подойдет чуть ли не вплотную, то опять исчезнет. Вот он и поглощен тем, что преследует ее.
Шарпер. Она, должно быть, очень неглупая особа, коль скоро справляется с таким взбалмошным поклонником.
Беллмур. Право, не знаю. Характер, которым он наделен, очень для него удобен: он дорожит женщиной, пока она его интересует, и бросает ее, как только любовь утрачивает прелесть новизны и превращается в докуку.
Шарпер. Что обличает в нем неспособность к страсти, сильный ум и дурной нрав.
Хартуэлл. А также свидетельствует о том, что глупости Вейнлав делает с большой осмотрительностью.
Шарпер. Ты, Беллмур, обязан стоять за него хотя бы из признательности: ты с наслаждением жнешь там, где он сеял; он разрабатывает золотую жилу, а ты чеканишь на слитках свое изображение.
Беллмур. А вот Вейнлав другого мнения: уверяет, что жилу разрабатываю именно я. Что ж, каждый получает свою долю удовольствий, причем именно ту, какая больше по душе. Ему нравится вспугнуть куропатку, мне - накрыть ее.
Хартуэлл. Ну, а я предпочел бы отпустить.
Шарпер. Но понежничав с нею. Полагаю, Джордж, на большее ты уже не способен.
Хартуэлл. Заблуждаешься, любезнейший мистер Молокосос. Я способен на все, на что способен ты, и натура у меня не менее живая, разве что ртути в крови поменьше. Правда, я не разжигаю свой аппетит, а жду естественного позыва, полагая, что сперва надо почувствовать соблазн, а поддаться ему никогда не поздно.
Беллмур. Никогда не поздно? Человеку такого почтенного возраста уместней было бы сказать "никогда не рано".
Хартуэлл. Однако именно вы, юные, пылкие, дерзкие греховодники, нередко поддаетесь ему слишком поздно. Намерения у вас предосудительные, но осуществление их не доставляет вам никакого удовольствия. Ей-богу, вы так падки на искушение, что избавляете дьявола от труда искушать вас. Вы не заглатываете крючок, который сами же наживили, не потому, что осторожны, а потому, что, наживляя его, уже успели пресытиться ловлей: приманка, которую вы считали средством возбуждения аппетита, вывертывает ваш слабый желудок. Ваша любовь, как две капли воды, похожа на вашу храбрость, которую вы на первых порах стараетесь выказать при каждом удобном случае; но уже через год-другой, утратив боеспособность или оружие, вы умеряете свой пыл, и грозный клинок, раньше столь часто обнажавшийся вами, обречен навсегда ржаветь в ножнах.
Беллмур. Ей-богу, ты - старый распутник удивительно хороших правил. Вдохновляй нас, молодых, и дальше - с годами, может быть, мы сравняемся с тобой в порочности.
Хартуэлл. Я хочу, чтобы каждый был тем, чем силится выглядеть. Пусть распутник, не уподобляясь Вейнлаву, распутничает, а не целует страстно комнатную собачку, когда ему противно сорвать поцелуй с губ ее хозяйки.
Беллмур. Что ж, бывает и так, если собачка пахнет приятней, потому что ведет себя чистоплотней. Впрочем, не ополчайся на маленькие уловки такого рода, Джордж; ими нередко завоевывают женщин. Кто откажется поцеловать комнатную собачку, если это преддверие к устам хозяйки?
Шарпер. Или в жаркий день упустит случай обмахнуть даму веером, если это сулит возможность согреть ее в объятьях, когда она озябнет?
Беллмур. Или, на худой конец, почитать ей пиесу, хотя она обязательно прервет тебя на самом остроумном месте, а засмеется не раньше, чем смешное останется позади? В предвкушении награды можно стерпеть даже это.
Картуэлл. Не спорю, состоя при женщинах, вы, ослы, несете и более тяжкое бремя: вам вменяется в обязанность наряжаться, танцевать, петь, вздыхать, хныкать, сочинять стихи, льстить, лгать, улыбаться, раболепствовать и вдобавок делать самую непосильную работу - любить.
Беллмур. Глупец! По-твоему, любить - непосильный труд?
Хартуэлл. Разве нет? Домогаться любви, преодолевая такие препятствия, это все равно что унаследовать обремененное долгами поместье, которое, даже тогда, когда их выплатишь, даст тебе один доход - право пахать землю своими руками и поливать собственным потом.
Беллмур. Скажи на милость, а ты как любишь?
Шарпер. Любит? Хартуэлл? Да он ненавидит весь женский пол.
Хартуэлл. Да, я ненавижу лекарства, но готов принимать их, если здоровье требует.
Беллмур. Отлично, Джордж, лучше признайся заранее, на случай, если собьешься с пути.
Шарпер. Он ищет себе хоть какое-нибудь оправдание - ты же видишь, что с ним творится.
Хартуэлл. Что ты хочешь сказать?
Шарпер. Только одно: если распутство, как ты выражаешься, есть слабительное, то женитьба, на мой взгляд, - это курс лечения.
Беллмур. Что я слышу, Джордж? Неужто ветер подул в эту сторону?
Хартуэлл. С таким же успехом он может подуть в любую другую. Черта с два! Я надеюсь, что небо смилостивится надо мной. Я видел на своем веку слишком много ловушек, чтобы угодить в одну из них.
Беллмур. Да кому, черт побери, ты нужен? Разве что торговке устрицами с Биллингзгета {16} - при твоем умении ругаться ей легче было бы сбывать залежалый товар. Ничего лучшего тебе при своих талантах не найти.
Хартуэлл. Мой главный талант - умение говорить правду; поэтому я и не жду, что он стяжает мне симпатии высшего общества. Хвала небесам, я честно заслужил ненависть всех знатных семей столицы.
Шарпер. Ив ответ сам ненавидишь их. Но можешь ли ты надеяться, что какой-нибудь знатный дом захочет с тобой породниться?
Хартуэлл. Я надеюсь, что меня никогда не постигнет такая страшная кара, как получить знатную жену, стать рогачом первого класса и носить свои рога с тем же достоинством, что геральдический олень на гербе моей супруги. Черт побери, я не стану рогоносцем даже при самой прославленной шлюхе Англии!
Беллмур. Неужели тебе не хочется обзавестись семьей? И печься о своих детях?
Шарпер. Ты хотел сказать - о детях своей жены?